Cказка-быль Надя и медведь

      Есть у нас в Никольском приходе, что на Русской улице в Таллине, прихожанка одна. Надей  зовут. Много добрых слов мог бы сказать о ней, но не любит она похвал да поощрений. Об одном лишь ее достоинстве не умолчу. Иначе и  рассказ-то не получится. Так вот. Давно уж идет по таллинским приходам о ней молва, что массажист она больно хороший.  Да и по ту сторону Финского залива, в Хельсинки, о ней давно уж прослышал православный-то люд и зовут, зовут ее к себе. А уж как ее в монастыре-то Пюхтицком ждут! К примеру, схимница мать Михаила много годков потрудилась в монастыре, а теперь под старость руки у нее, если можно так сказать, совсем вышли из послушания. Вот она и поджидает, когда же Надя заглянет в обитель да подлечит ее массажем-то. Любит мать Михаила-схимница Надю, как родную дочь, и не только молится за нее усердно, но и обучает послушанию, в котором сама-то ох, как навыкла! И что же Надя? Безотказный она человек, всем угодить готова, даром что дома муж-инвалид. Вот и мечется Надя между Таллином, да Хельсинки, да  обителью Пюхтицкой.

Муж у Нади финн. Поэтому большей частью живет теперь Надя в Хельсинки.  Здоровье-то у мужа слабое и нуждается он в постоянном уходе да заботе. А душа у него добрая и отзывчивая.  Как увидит он, что Надя загрустила, так сразу и поймет, что зовут ее люди  помочь им:  подлечить, боли снять, на ноги поставить, да  жалко ей одного его оставлять. Вот и мается она душой.
 Было тут недавно опять:   погрустнела вдруг Надя, сильно опечалилась. Муж-финн всё понял и говорит ей ласково:

Не печалься, езжай себе, Надя,
Только чтобы не на ночь глядя.
Я   голодным-то не останусь
И с хозяйством легко управлюсь;
Да хозяйства и нет никакого:
Ни козы - тебе,  ни коровы.


И поехала Надя в любимые Пюхтицы к ненаглядным сестрам обители. Весточка пришла от матери-то Михаилы-схимницы, что никакой ей нет ослабы от болячек без Надиных ручек. Приехала Надя в Пюхтицы, и сразу к матери Михаиле. Лежит мать Михаила у себя в келии, молится да Надю поджидает. Вдруг стук в дверь – и Надя на пороге. Заблестели глаза у матери Михаилы от слез, и говорит она Наде:

Ох, болела я, чуть вся не выболела.
Я тебя у Господа вымолила,
Ты теперь мне вроде как дочка.
Отпущу, как подлечишь, и точка.

Подлечила Надя мать Михаилу, хорошо подлечила, и вернулась назад к мужу-финну. А тут весна пришла, погода разгулялась, и захотелось поехать им на хутор, что близ города Кехры. Хутор-то крохотный, вокруг лес, чащоба, а дальше болота, болота. Зверья полно. Надя зверей не боится. Что ей звери сделают? - безобидный она человек. Ходит по лесу, молится, красотой лесной любуется. Так несколько дней и прожила она той весной на хуторе со своим мужем-финном в мире да согласии. А тут причина появилась в Таллин поехать. Вот и решили они в один из дней  туда отправиться. С вечера всё приготовили, что нужно было в дорогу-то взять.  Утром встали, позавтракали, торопиться некуда. Посветлу решили выехать. Машина своя, удобно-то как. Поезд или автобус жди-поджидай, да не опоздай, а тут сам себе хозяин. Хорошо Надя водит машину, аккуратно, ведь рядом-то муж- инвалид сидит. Вот и в этот раз аккуратно ведет Надя машину и  выезжает от хутора на проселочную дорогу, что ведет в город-то Кехру, а оттуда и в Таллин дорога прямая. А из кустов-то медведь как выскочит да как преградит дорогу машине-то Надиной. Встал на задние лапищи и стоит, разглядывает Надю и ее мужа-финна. Медведь-то, как видно, старый-престарый и огромный-то какой. Не медведь – медведище,  шерсть скаталась вся, висит комьями. И не объехать его окаянного – справа чащоба, слева канал, полный вод вешних. Ох, и страшно-то стало Наде.  В целом мире не сыскать  завистника такого, что мог бы  позавидовать   в тот миг  Наде и ее мужу-финну!
Но, видать, молитвы сестер, что  в обители-то Пюхтицкой за Надю молятся,  возымели на нее –таки благодатное действие. Неспроста ведь  в самый  нужный момент  пришло ей вдруг на память-то, как Серафим преподобный,  батюшка, медведя из рук кормил. «Вот кому молиться-то надо, чтобы зверя прогнал лютого, что явился, как снег на голову» – догадалась наконец Надя. Знала она, хорошо знала тропарь преподобному, но в такой-то обстановке разве вспомнишь. Все слова молитв вмиг из головы-то и вылетели.  И давай она какими на ум пришли словами молиться:

Серафимушка, защити!
Мы еще не готовы на небо,
Ты медведя из рук кормил хлебом,
Повели зверю в лес идти.

Услышал преподобный Серафим Надину молитву и внушил зверю идти в лес. Перешел медведь через канал, обернулся и стал смотреть на бегущий от него автомобиль, где сидели Надя и ее муж-финн. До тех пор смотрел, покуда  машины и след простыл. Отъехали Надя и ее муж-финн от того места, далеко отъехали, тогда только   пришла Надя немного в себя  и спросила мужа-финна:

Сколько зверь перед нами стоял,
Что чуть-чуть на капот не упал?
Недосуг было мне подсчитать,
Но не меньше ведь, чем минут пять?

Отвечал ее мудрый муж-финн:
Это был лишь всего миг один.
Не циркач он, чтоб долго стоять
Простоял он всего секунд пять.
Правду, знать, говорят знатоки,
Что у страха глаза велики

Приехала Надя и ее муж-финн в Таллин – и сразу в церковь. Подбежала она к своему священнику (имя рек) и рассказала ему  в подробностях происшествие-то утреннее и спрашивает его:

Что за странный случай такой,
Потеряла былой я покой.
Может, сделала я что не так
И Господь подает мне знак?
 
Задумался священник (имя рек): что нужно старому медведю после зимней спячки? И хоть отродясь не был этот священник (имя рек) догадливым, а таки догадался. А когда догадался, то сказал он Наде:

Слишком старым медведь тот стал,
Жир, и тот греть его перестал
Он в берлоге совсем застыл.
Твой массаж ему нужен был.
Так и знай, о тебе молва
До лесного царства дошла.

Рассмеялась Надя. Сильно  рассмеялась. Шутит батюшка – смеется Надя. Ох, и шутит! Дал священник (имя рек) Наде вдоволь насмеяться, и опять внушает ей:

Если старый тот зверь снова явится,
Ты его не гони, он ведь мается
А прими ты его, как убогого,
Всем ведь жалости хватит у Бога-то.

Тут священник ( имя рек) замолчал, повернулся и куда-то пошел. А куда пошел, не сказывал, только дал Наде знак, чтоб  дождалась его. Не долго томил священник ( имя рек) Надю, помнил, что нужно скорей отпустить ее с миром, чтобы отдохнуть ей да отлежаться после утренней-то встряски. Тем более что и муж-финн мается,  в машине дожидается. Возвратился священник (имя рек) вскоре, не заставил долго ждать Надю и ее мужа-финна; да не с пустыми руками возвратился-то. В одной руке была у него суковатая палка, а в другой  – увесистая скалка. Смотрит Надя на священника (имя рек) да на палку со скалкой, и понять ничего не может. А священник-то (имя рек) ей и говорит:

Получай, Надя, два массажёра
Для лентяя того и обжоры.
Хоть и зверь он, а всё ж его жалко. –
И вручает ей  палку и скалку.

Рассмеялась опять Надя, пуще прежнего рассмеялась. «Шутит батюшка – смеется Надя. Ох, и шутит! И что же муж-то мой подумает, когда увидит, что иду я к нему, и в одной руке у меня палка, а в другой – скалка?». И ну давай опять смеяться.  А когда насмеялась вдоволь, массажёры эти все-таки взяла и в бумагу завернула, чтобы мужа-финна не навести на опасливые мысли какие. Вышла Надя из церкви, а разговор со священником (имя рек) покоя ей не дает. А ну как зверь и вправду на хутор-то явится, что ему эти массажёры? Смех один. Разве что за послушание, какому мать Михаила-схимница терпение имела обучать-то, да по молитвам Серафима батюшки, преподобного. Тогда, может, что-то и получится. А коли медведище тот страшный не явится, то в хозяйстве пригодятся и палка, и скалка. На хуторе-то   место не пролежат, где-то да пригодятся. Приехала Надя на свой хутор, развернула массажёры и видит, что на бумаге, которую дал священник (имя рек), чтоб массажеры-то завернуть, слова какие-то в столбик написаны. Прочитала Надя  слова те, что были написаны,  и опять рассмеялась. А отчего рассмеялась, не сказывала. Разве что сами эти строчки подскажут.
            
                Когда слово любви не умеем ценить,
                Как детей Своих Богу нас жалко,
                И лишь наша вина, что учить да лечить
                Нас приходится палкой да скалкой.
                Сам на собственной шкуре познал я сполна
                Как духовная спячка вредна.

                протоиерей Олег Врона