Оскал овчарки

1

С утра пуржило. Снежная пелена, эти белые бесконечные холодные моли, буквально окутали землю. Снег шёл нескончаемой массой, точно на небе разорвали какую-то огромную подушку. И в этой сплошной бледной пелене, казалось, что мира нет. Есть только умирающие снежинки. В локальном секторе Мохов этот мир почувствовал с особой остротой умирающий мир своей жизни. То ли сон, где приснилась его иная жизнь, то ли желание уснуть вновь, делали его размышления тихими и покорными. Жизнь зоны ещё не охватила его жёсткими щупальцами, как охватывает паук муху, попавшую в паутину, ловко связанную тонкими мохнатыми лапками, и пока в этой тишине снежного мира он был наедине со своим горем неволя это всегда горе, тянущееся годами. И в этом страдании умирающей собственной жизни нет союзников. Мохов, впрочем, вопреки своему настроению старался приободриться хотя бы потому, что морозы уходят, раз пошёл снежок, и хотя это было слабым утешением, но то, что время не застыло окончательно, вселяло в грусть, какой-то оттенок красоты идущей жизни ведь он жив! А жив ли он, что ждёт его впереди? Об этом не хотелось и размышлять. Его величество свобода - вот что было пределом мечтаний зэка. В локальный сектор стали выходить другие зэки. Послышались смешки, чья-то изощренная брань по поводу снежного утра, и очарование одиночества пошло, куда-то в сторону. Мохов прокашлялся, вдохнул полной грудью снежный воздух, и снова затих, будто ожидая какого-то чуда в этом утреннем снежном заносе природы.

2
 
В жизни человека есть много граней. Всегда быть радостным человек не может. Но и постоянное горе не выдержит человеческое сознание. Вот тогда оно ищет себе утешение в простых вещах, которые практически не замечаются в обычной, пресыщенной повседневности бытия. На зоне письмо от родных, ларёк, когда в кармане нехитрые печенюжки вот такое может стать тем событием, которое выведет человеческую душу из мрака ночи. А зона это мрак ночи. Мохов давно усвоил эту истину зона это мрак ночи, и он цеплялся за свои воспоминания о воле, как цепляется утопающий за проплывающее мимо брёвнышко, понимая, что это единственный шанс спастись. Мохов и сам с интересом не раз слушал истории бывалых зэков о воле, наполненные таким счастьем, что казалось, что человек прожил уже не одну жизнь там с таким упоением может зэк вспоминать свою жизнь там… И когда оказывалось, что прожил то он там, этот рассказчик, совсем мало, от срока до срока, до в Мохове удивление от умения ценить волю человеком росло, как снежный ком. Воля была в представлении находившихся рядом с ним этаким земным чудом. И всё, что было связано с ней, в воспоминаниях о прошлом всегда приобретало черты волшебного яркого сновидения это было сказочное преломление прошлого в измученной памяти. Вот и сегодняшний снег, с порывистым ветром, вдруг дал памяти светлое воспоминание… Идёт он, Мохов по ночной улочке в родном городке к центральной площади, на которой возвышается, как великий маяк радости разноцветная Новогодняя красавица, и так легко на душе от этой праздничной кутерьмы людей вокруг, так верится, что приходящее время этого нового года будет прекрасным! Мохов стал в строй своего отряда. Пришла очередь и его выходить в рабочую зону. Дул порывистый ветер, обрывая воспоминания. Впереди был рабочий день в цеху, с его монотонностью и душевной усталостью. Мохов поглядел на чёрное небо куда бил прожектор от контрольной вахты делающий вид колонии каким-то сказочно страшным, и как-то внутренне затих, подчиняясь общему ритму зоны унылому ритму мира боли.

3

Мохов знал, что любви нет. Сел он на зону совсем пацаном, и при разговорах с опытными зэками не раз слышал, что каждый срок - новая семья. Он усвоил это для себя очень чётко - каждый срок - новая семья. Он видел, как страдают люди на зоне, которых бросают. И не раз думал, что это очень хорошо, что он один. Родные в этом раскладе были как-бы не в счёт. Там была как-бы иная любовь - святая для зэков. Любовь к родным, почитание к родным людям, не предавшим в трудную минуту - это религия зэка. Это тёплое место в его размышлениях о жизни, когда зэк представляет свою жизнь чёрным пятном, когда мир - это подстава. Но у Мохова с юности осталась любовь. Эта милая девчушка ещё не вышла замуж. И у них наладилась переписка. Это был такой огонёк, от которого Мохов не мог отказаться, ибо не хотелось замерзать вообще. Он видел, что это такое рядом - это нахрапистость, безразличие к чужой боли, злобность. Это хитрость и подлость. Мохов не хотел становиться в один ряд с такими людьми, наверное он хотел остаться человеком. Ему не хотелось становиться волком. В цеху было холодно. Мысли лезли, как режимники во время облавы, нагло и бесцеремонно. Но надо было жить. Надо было ждать писем, надо было прогонять ненавистную тоску пожирающую тебя изнутри, надо было верить, что у Бога иной расклад насчёт тебя, не такой примитивный, как у дьявола.

4

Над рабочей зоной истошно заревела сирена, разрезая холодный зимний день, как нож разрезает масло на столе, и сразу же на центральный плац из цехов повалили зэки, точно прилив морской волны. Мохов, как и другие, встал в строй своей бригады, ёжась, запахивая телогрейку потуже, перевёл дыхание позади ещё один день срока. То, что время продолжаться будет и в жилой зоне, как то уже не входило в размышления отдых, есть отдых. Мохов увидел, на тумбочке шныря письма, и быстро пробежав их глазами увидел и своё письмо от девушки. И улыбнулся, впервые может за этот день. Точно невидимый ангел коснулся его своей рукой. Стоит терпеть эту жизнь, раз она дарит надежду на будущее.
5 Рабочий день уже завершался. Какие-то бригады уже прошли в санпропускник, где тёплая вода под душем, где чистая одежда, и мысли об отдыхе. Возле одной из бригад съём с работы затянулся. Ждали дежурного по колонии. Седой майор, с каким-то не выспавшимся выражением лица с повязкой красной на шинели пришёл косолапой походкой в строю замерзающих зэков, выслушал сбивчивый доклад прапорщика перемешанного с матом, поглядел на серое небо над головой, точно его о чём-то спрашивая, и уже вслух проговорил: - Значит, спрятался! Извести караулку! сказал майор одному из прапорщиков Пусть солдат присылают! Цех за цехом обходили хмурые солдаты, опасливо поглядывая на серые закоулки, ходили по несколько человек в вооружении. Мохов сидел на верхотуре крана, точно застыв, точно нахохлившийся воробей, и смотрел за зону на снежное безжизненное поле. Потом он спустился со своего укрытия и пошёл напрямик к плацу, в руках его была заточка. Уже когда его заметили, улыбнулся как-то криво. Не останавливаясь. - Он? спросил дежурный по колонии, расстегивая кобуру у пояса. - Он, - хрипло сказал низенький бригадир, и опасливо прокашлялся. Зэки образовали далёкий полукруг и глядели на идущего Мохова как на привидение. Прибежал запыхавшийся его начальник отряда в рабочую зону, и протянул скомканный листок белой бумаги, исписанный корявым почерком дежурному по колонии. - Что это? спросил майор, но листок взял замёрзшими пальцами. - Письмо Мохову, вчера пришло, - сбивчиво объяснил раскрасневшийся начальник отряда Завхоз сейчас передал? - Что в нём? спросил майор. Не спуская взгляда своего с остановившегося поодаль от строя зэков. Изломанного и молчаливого. - У Мохова мать умерла. - Понятно, - подумав о чём-то своём, сказал дежурный по колонии. От строя зэков отделился низенький человек, и пошёл к Мохову. - Кто это? быстро спросил майор. - Дипломат. Блатной, отрапортовал бригадир. До Мохова Дипломату осталось меньше пяти метров, а он всё шёл своими маленькими шагами к нему, а Мохов смотрел на него, и молчал. - Здорово, братан, - сказал Дипломат. - Давно тебя не видел. - Из бура вчера подняли, - сказал Дипломат Сегодня встречу, братва мне организовывает, чифирок, печенюжки. Хотел и тебя пригласить. Но видать загасят тебя в изолятор. - Вероятно так. На раскрутку пойду, - пояснил Мохов. - На тюрьме сейчас не сладко. На зоне спокойнее, - пояснил Дипломат. Мохов прокашлялся. - Заточку мне отдай, я в снег её постараюсь сбросить. Притворись больным, дуркани. Может на больничке полежишь? - Думаешь? - Оптимальный вариант. Дипломат вплотную подошёл к Мохову, поздоровался с ним, и холодный металл заточки обжёг ему руку. - Ты отбежи от меня подальше. Там в снег бросься и завой, как волк, - мягко стал учить Дипломат. Мохов так и сделал. Зэки с ужасом и любопытством смотрели на катающегося, на плацу человека, а воздух заполнился таким воем, столько боли было в этом вое. - Что делать то? спросил начальник отряда у дежурного по колонии. - Овчарку пусть приведут, на всякий случай, - мягко приказал дежурный по колонии. Молоденький лейтенант в отглаженной шинели из внутренних войск что- то приказал солдату. Овчарка пошла, мягко переставляя лапы к Мохову, подвывая, точно передразнивая Мохова, а когда человек оказался совсем близко, резким рывком она бросилась на него, успокаивая на грязном снегу.

6

В кандее, куда Мохова, помятого солдатами и под замёрзшими на плацу прапорщиками, привели после рабочей зоны, было тепло. Или это просто так казалось Мохову. Нары были прикреплены к стене, и можно было только сесть на холодный пол, что Мохов и сделал. Он как-то уютно уселся на этом полу, и затих, точно внутренне он был ещё холоднее, чем этот маленький камерный мирок, пустынный и сырой. Но вот может именно от этой мирной могильной тишины и стало спокойнее Мохову. Он мысленно поблагодарил Дипломата за своё спасение. Он подумал, что завтра не надо будет выходить в цех, потому что его наверняка переведут в штрафной изолятор. О матери он старался не думать, это была такая ноша, которая буквально висела над его мозгом дамокловым мячом, и он вспоминал об этой утрате с болью не проходящей, и эта боль была сильнее всего остального. Звякнул ключ в двери. Вошёл в камеру одутловатый начальник отряда, за ним в просвете коридора высился прапорщик. - Ты это, Мохов, брось! сказал начальник отряда Думаешь мне легче? Или вон прапорщику, легче, - махнул офицер рукой в сторону прапорщика в коридоре. Мохов уже поднялся с пола, и таращил глаза на начальника отряда. Он знал, что тот долгое время проработал заведующим в клубе в посёлке неподалёку от зоны, потом клуб закрыли, и прошёл какие-то курсы, и пришёл работать в зону другой работы в посёлке, по сути, не было. - Пойдём в отряд, Мохов, - сказал начальник отряда. Мохов, зачем то кивнул, точно поддерживая решение офицера, и поплёлся за ним, точно слепой за поводырём.