Тяга к танцу

На улице была прекрасная осень, без сомнения, эти деньки были шикарными, с теплым по-летнему солнцем, с перекличкой воробьев под крышей здания областной туберкулезной больницы, и для Косого это был рай после колонии строгого режима, откуда его недавно привезли нашли туберкулез. В местной колонистской санчасти делали проверку зэков, вот и нашли затемнение у него в легких, и привезли сюда для проверки, для постановки окончательного диагноза. Косой как бы о болезни-то и не думал вообще. Тут режим содержания благостный, работать не нужно. Люди рядом нормальные, не злые, только кашляют порой по ночам, но то разве беда после сурового режима содержания. Косой поглядел на небо над головой прошел обед, и можно было выйти во двор, подышать свежим воздухом.
Косой был зэком опытным и давно уже научился ценить отдых, а для зэка больничка всегда отдых. И другие тоже прогуливались по локальному сектору больнички, переговаривались. Косому ни до кого не было дела угрюмый внешне, худой, и покашливающий, он мысленно перебирал свою жизнь в воспоминаниях, как перебирает четки опытный бродяга, и что-то в нем таилось сейчас сильное и красивое, вольное… И Косой, тщедушный, с бледным лицом недавно был в изоляторе в своей зоне, оставшись мысленно как бы наедине с собой стал приплясывать чечетку внешне почти даже незаметно, как бы для себя даже. Он радовался вот этому погожему деньку, как ребенок выходному дню, когда не надо идти в школу, и вот тут-то он, Косой, поймал себя на мысли, что все равно вся его внутренняя бравада в общем-то минутное заблуждение, и, вероятно, на самом-то деле все не так уж и хорошо, и срока впереди еще несколько лет, и вот ведь легкие подкачали, что-то в них не в порядке… И может быть, это оживление его жизни, вызванное больничкой , лишь химера, и здесь умирают зэки, больные туберкулезом, и они рядом, и их судьбы наглядны и страшат, а вот ведь солнышко, погожий денек, и растаяло сознание от этой свежести осенней, так захотелось хорошего в жизни…
Косой не хотел идти обратно в здание больнички , там было как-то грустно, а вот здесь, на воздухе , можно было вспомнить давнюю любимую чечетку, эти па как-то успокаивали, давали какое-то преодоление собственной внутренней немощи. Долго еще стоял в одиночестве пожилой зэк, пока не подул холодный вечерний ветер, пришедший откуда-то издалека, и только тогда Косой, запахнув потуже свою телогрейку, вернулся в помещение, и только тогда снова, точно маска, на лице его появилась какая-то зловещая, непроходящая ухмылочка, будто он смеялся и над окружающей его жизнью, и, может, над самим собой в ней. А тучи уже заслоняли вечернее небо, были они тяжелыми, черными, шла непогода, вслед за теплыми последними осенними деньками. Мир тесен Это всегда поражало Косого вот такие встречи. С этапа привезли вечером человека, которого он знал по воле, человека непростого, имеющего там когда-то вес и немалое положение, почитание подчиненных. В какие годы произошли такие резкие изменения в жизни того, Косой не знал, как-то утерялась связь с тем миром, а вот ведь привезли… Чифирили. Матвей Степанович чифирил, как заправский зэк, сыпал прибаутками, только иногда с тревогой даже поглядывал на своего знакомого по воле, Косого, точно ожидая какого-то от него вопроса. Но Косой пил чифир неторопливо свои пару глотков, когда наступала его очередь и кружка с ядреным чаем доходила до него, и помалкивал. Эта встреча с давним знакомым, земляком, конечно, взволновала его, дала пищу для каких-то размышлений, но он сам, еще погруженный в свой мир, думающий о своей судьбе, не мог как-то перестроиться и начать думать о воле, о прошлом. Вышли в локальный сектор. Дул ветер, назойливый, как лай дворовой собаки. Вот ведь где встретились, осторожно начал разговор Матвей Степанович. Косой подставляя себя ветру, вдохнул холодный воздух, и произнес: Да время летит, Матвей Степанович, и как-то всех уравнивает. Одутловатое лицо собеседника, было точно маска, в вечерней мгле подсвечиваемое светом, идущим из окна, оно виделось Косому именно таким. Ну пожили ведь в свое время, как-то неуверенно произнес Матвей Степанович. Пожили, согласился Косой, пытаясь как-то уйти от конкретных вопросов и не спрашивая Матвея Степановича, за что он загремел сюда. В этом неопределенном перебросе фраз был свой резон. Каждый из них прислушивался к другому, точно пытаясь услышать за осторожными словами подтекст, истину. Они были на воле какой-то период знакомы и даже дружески относились друг к другу, но Матвей Степанович тогда слишком был человеком дела , как он выражался, а это предполагало, что другие люди для него мало значили он, наверное, искренне тогда считал себя если не центром Вселенной, то точно уже не ее окраиной. Приболел, Матвей Степанович? произнес Косой, может, только для того, чтобы нарушить вот эту паузу. Открытая форма у меня, осталось немного, произнес Матвей Степанович, и в его глазах мелькнули какие-то огоньки, видимо, от света из окна. Он хрипло и тихо произнес: Все забыли! Когда в силе был, поклонялись, а теперь и похлопотать никто не хочет. В этих нескольких словах была явлена Косому такая обида на этот мир, что он не стал злорадствовать, вспоминать, что и сам Матвей Степанович не отличался доброжелательностью в те-то годы… Что-то знобит меня, устало произнес Матвей Степанович и, прокашлявшись, побрел, совсем как старик, одутловатый, большой, в жилое помещение. Спасибо за чифирок! крикнул вдогонку Косой, будто что-то вдруг вспомнив, и, не дождавшись ответа от Матвея Степановича может, тот и не услышал его слова, затих в своей внутренней сосредоточенности. Это с ним так бывало, когда, особенно после чифира, поднимались волной в голове мысли о прошлом, и хотя сейчас было какое то спокойствие, но пришло понимание, что за все человек отвечает ни когда-то потом, по-религиозному, а уже сейчас, в этой жизни, вот, допустим, как Матвей Степанович, ведь был на какой вершине и столько было почитания, не ему, Косому, чета, а вот ведь распорядился своей волей Господь Бог и они рядышком, Матвей Степанович и он, Косой, и жуют одну пайку. Впрочем, Косой попытался тут же как-то себя успокоить и отогнать злобу: кто он такой, чтобы припоминать свои маленькие претензии к тому же Матвею Степановичу за его заносчивость в той, прошлой, жизни, когда идет здесь иная жизнь и в ней партия шахматная судьбы у них, и у Матвея Степановича, и у него, Косого, совсем другая… Ну все же земляк, надо его поддержать, как сумею , неожиданная эта мысль, вдруг пришедшая будто бы ниоткуда, как ночь в зимний короткий день, всколыхнула что-то доброе в Косом, и он уже твердо решил поддержать Матвея Степановича, если что, и не таить на него зла за свои мелкие обидки, ведь теперь этот человек в беде, как и он, Косой, и беда эта сравняла их, сделала похожими друг на друга.
Косой прокашлялся и попытался думать о колонии, куда, вероятно, скоро поедет, о знакомых, но это ему плохо удавалось, слишком взволновала его, видимо, встреча с Матвеем Степановичем как бы гостем из той, прошлой, жизни, и Косой до конца еще не мог избавиться от воспоминаний о той жизни, и это тревожило, не давая покоя. Пришли холода. Матвей Степанович с каждым днем становился все неразговорчивее, даже прибаутки, которыми он сыпал, как сыплет зерна курам в курятнике добрая хозяйка, стали звучать реже голос его, до этого зычный и сильный, как-то изменился, стал каким-то шипящим и фразы отрывистыми, как будто язык реагировал на тоску, захлестнувшую этого человека, безусловно когда-то очень решительного и удачливого, и, глядя на него, Косой дивился, как меняет безысходность и одиночество в последние дни стал и с ним Матвей Степанович неразговорчив. И вдруг все изменилось, после свидания с взрослым сыном, от первого брака, как пояснил Матвей Степанович, приехавшего к нему издалека на краткосрочное свидание и привезшего передачку , голос у Матвея Степановича сразу как-то окреп, да и сам он повеселел, как-то сразу будто обновился , ушла куда-то его шаркающая походка, даже покашливать он стал реже… Откуда это пришло в человека? Почему? Может, то, что не забыли его, встряхнуло… В этот день начальник отряда был точно нахохлившийся воробей, грустный и усталый, видать, приближающаяся зима тоже его не радовала, стал он придирчив. Вот тут-то и Косой попался ему на глаза, и стал начальник отряда его по привычке отчитывать, строить , как он выражался, в общем-то из-за пустяка, не понравился ему внешний вид Косого, который и вправду как-то осунулся, и телогрейка на нем уже висела, на его худом теле, как на вешалке. Что у вас за вид, Кривцов! отчитывал зэка начальник отряда, выведя из строя больных. Проводил он эту свою воспитательную работу возле жилого помещения, на ветерке , как он выражался, чтобы мозги проветрить .
Косой молчал, чувствуя, что дело может закончиться штрафным изолятором а это, как ни крути, совсем ему было не надо, если вдруг он начнет что-то перечить в ответ. Матвей Степанович вдруг негромко сказал: Гражданин капитан, ну вы же знаете, что Кривцов тяжело болен, а рассуждаете о его телогрейке, как будто это главное в его жизни. Ведь неплохо бы его поддержать. Что! Что?! еще в раже , в своих воспитательных задачах, еще до конца не поняв слов, обращенных к нему, произнес начальник отряда и очень внимательно поглядел на высокого худого зэка, привезенного на больничку совсем недавно. Он еще к нему как следует не присмотрелся, не раскусил, так сказать, но сами слова были сказаны таким назидательным тоном, что капитан даже затих от удивления. Вы тоже неопрятно выглядите, как-то к слову сказал капитан и перешел к другой теме. Косой даже недоуменно покосился на Матвея Степановича и попытался оценить его поведение, но как-то не очень это и получалось. Чуть позже, когда капитан перестал воспитывать , подошел к земляку, произнес: Спасибо Матвей Степанович. Устал я бояться, Косой, ответил земляк.