Они думали мы упадём

Ночь Надрывно выла собака откуда-то со стороны запретной полосы выла, то затихая, то снова протяжно и беспощадно, точно делилась с миром какой-то своей неизбывной тоской. В теплом умывальнике было, впрочем, спокойно. Начифирившись с вечера с друзьями, Колесов сидел на стуле задумавшийся и даже с каким-то вниманием прислушивался к этому вою, доносившемуся издалека, потом внимательно глядел на кран, из него лилась тоненькая струйка воды, и почему-то даже захотелось закрыть кран получше. Пустое , подумал о воде Колесов. Сон ушел, как вода из крана в умывальник. Сна не было в эту последнюю ночь в колонии завтра воля. И от этой мысли было неспокойно, как неспокойно студенту накануне государственного экзамена. Все! Последняя ночь! как-то торопливо убеждал себя Колесов. А там пить не буду, семья будет! Эти слова были у него как мантра, как священное заклинание. Он видел не раз тех, кто, освободившись, побыв совсем немного на воле, возвращались сюда снова. И не мог понять их, их судьбы были для него такими непонятными, и он даже с сожалением думал о них, об этих людях, и верил, что следующее их освобождение будет последним и они найдут свою радость в том мире, без пьянок, без грязи житейской. Тот мир представлялся ему именно таким светлым и добрым. И немудрено, сел он в двадцать с небольшим. И самые золотые годы молодости провел в колонии. А так как замечено, что точно замирает сознание в колонии у зэка, и выходит он на волю как бы внутренне в том же возрасте, что и сел, о и у Колесова в его двадцать шесть лет было представление о воле вот того двадцатилетнего с небольшим парня. И весело было вспоминать молодость, ту, на воле, и ценил он каждый миг этих своих воспоминаний, как ценит человек самое важное. И каждая встреча с девушкой, отложенная в памяти, была свежей в воспоминаниях, и каждая радость житейская и сейчас волновала из той жизни, будто была она вчера, и годы в колонии, как черная масса, отошли куда-то, и казалось теперь, что были они совсем уж небольшие эти годы, раз прошли. И только вот этот умывальник, как склеп, еще связывал его сознание с колонией, а сам он в мыслях своих был уже далеко от нее. И шла вода из крана неостановимо, как шли и мысли человека.
Утро было морозным. И зэки выходили на работу, чертыхаясь, ругали мороз… Колесов кому-то жал руку из знакомых. И мысленно с каждым из них как бы прощался. Он еще не знал, что память о колонии о тех годах, которые прошли в ней, о тех годах его молодости, что потонули в этих невольных стенах, что эта память будет с ним всегда рядом, в каждый миг его жизни, и, как ржавчина на железе, которое стоит на улице, всегда будет напоминать о себе. Напоминать жестоко и беспощадно. Снова завыла из запретки собака, неся миру свою какую-то неизбывную тревожную боль. От контрольной вахты не доносилось ни звука. Колесов ждал. И никаких других мыслей уже не было в нем. Он уже мысленно был за воротами колонии. Но с контрольной вахты не было ни звука еще не вызывали освобождающихся зэков в этот день. И вдруг с неба пошел снег. Мороз как бы ослаб. Снег был пушистым и чистым, и он ложился на серый холодный плац, точно пытаясь его согреть своим свежим, чистым покрывалом. Колесов с наслаждением смотрел на этого небесного гостя и радовался свежему воздуху, и не хотелось уже заходить в жилое помещение, он так и стоял в локальном секторе, одинокий и счастливый человек, ожидающий свою волю с радостью. Стоял точно истукан, чувствуя, как примерзают ноги в зоновских ботинках. И не уходил из сектора, словно кому-то назло, а снег все шел и шел, и мочил губы человека, и радовал его, и замолкла овчарка, неслышно было больше ее надсадного воя, точно и она успокоилась и ее порадовал этот первый зимний гость чистый белый снежок. Наконец-то объявили фамилии освобождающихся. Всё! Домой! с облегчением подумал Колесов и поспешил в жилое помещение, чтобы взять с собой письма от родных и друзей, которых собралось за эти годы, которые он пробыл в колонии целая драгоценная связка.
Было воскресенье Уходить по широкой снежной дороге от колонии было приятно. Морозный воздух свежил лицо, и казалось, что весь мир приветствует его, Колесова, на этой проселочной дороге, ведущей от колонии к недалекому поселку. Родные едва поспевали за ним, он шел скоренько, довольный, и будто в нем зрело веское желание, он хотел смеяться и едва себя сдерживал. Некая мечта исполнилась, может быть, самая вечная и красивая мечта человека мечта о свободе. И впереди была дорога. Несколько машин обогнали идущего по обочине человека в новенькой гражданской одежде. А из одной машины даже раздался сигнал Колесова точно приветствовали или просто предупреждали об опасности человека, идущего как-то торопливо, куда-то спешащего, будто слепого, идущего по какому-то наитию… Разум фиксировал этот путь, а между тем огромная радость парила где-то далеко от этого места, радость эта была о будущем. Потом был автобус. Родные места, они проскальзывали перед глазами, точно нарисованные… Дом. И тишина знакомой комнаты, от которой он так отвык. Он уже начинал с удивлением понимать, что ему придется как бы заново осваивать этот мир, привычный другим, этот мир для него был необычным, и, как маленький ребенок, входящий в жизнь, так и он, Колесов, чувствовал себя неуверенным. И чтобы как-то преодолеть себя, решил сходить в кино.
Короткий зимний вечер уже крался бесшумной кошкой, которая крадется за своей игрушкой мышью. И сумерки даже были на руку Колесову, ему казалось, что они скрывают вот этот его взгляд на окружающих людей, очень внимательный взгляд, или ему это так казалось… Он с каким-то детским любопытством смотрел на людей, занятых своими разговорами, на молодые парочки, на красивый холл кинотеатра и, может быть, уже чувствовал себя причастным к этому миру. Был выходной день, было воскресенье, и, может, потому было много желающих посмотреть этот кинофильм, он не знал, не знал, о чем еще думать, и желал уже побыстрее, чтобы началось кино . И даже не сам кинофильм. А то, что он находится в обычном кинозале, его начинало успокаивать, и он смотрел на события кинофильма, на чью-то любовь, чьи-то переживания и трагедии и уже не думал о себе, было какое-то неожиданное безразличие, какое бывает у человека после того, как очередной путь его завершен и он уже приехал домой. А потом он пришел в свой дом. И слушая восторженные слова родных, старался и к ним привыкнуть и все же чувствовал свое непонятное даже ему самому одиночество, он всегда говорил сам с собой мысленно правдиво, так он привык, ибо это помогало выжить там. И это там жило сейчас. Колесов потихоньку ушел в свою комнату, сказал, что устал.
Прилег на кровать. Это там живет. И это там еще не отпустило его из своих черных щупалец, он это чувствовал. И усталость от дороги, от переживаний тянула его ко сну, и он боялся уснуть, чтобы не исчез этот сегодняшний реальный мир и не очутился он снова, хотя бы во сне, там … Странное это чувство бояться сна, лежа на своей постели. Лежа на своей постели дома. И бояться сна. И он уснул. И снились ему радостные сны, и все они были, слава Богу, о том мире, в котором он и находился, о мире воли. Тикали часы на столе в тихой комнате, не мешая спать уставшему счастливому человеку.