Фотохроника одного детства

 ФОТОХРОНИКА ОДНОГО ДЕТСТВА

НАХОДКА

 - Бац! - взметнул облачко пыли  старенький фотоальбом, и какое-то важное дело, призвавшее Ольгу Петровну в недра забитой бесценным хламом кладовки, накрылось медным тазом.

- Почему будущее наступает так быстро?  - подумала Петровна, рассматривая черно-белые хроники своего малолетства.

Потускневшие, местами подретушированные каляками-маляками фотографии навеяли чувство щемящей тоски и потери чего-то важного. Глаза владетельницы вновь обретенного сокровища увлажнились, рука машинально нащупала край пыльной занавески и утерла им рассопливившийся нос.

Петровну скоропостижно до состояния тётки-ребёнка прихлопнуло ощущение детства.
В силу моложавого внешнего вида, а может приветливого нрава и покладистого характера, по отчеству Ольгу Петровну никто не величал. Домашние и друзья любя называли ее Лялечкой. Сама же Лялечка мысленно обращалась к себе просто и без обиняков — Лялька.

Как и у многих миллионов новорожденных была в Лялиной жизни своя собственная первая фотосессия, состоявшая из двух снимков.

На одном из них, как и положено, лежал голозадый младенчик: в чепчике и распашонке.

- Какая лапочка. Ну положительно не такая как все, - похвалила голожопика Лялька, - во всех отношениях - не такая: глазки умненькие, понимающие, и рубашечка чудо как хороша, в цветочек, и шапочка миленькая, и ...

Не найдя более каких либо нетакостей, Лялино умиление переключилось на фотографию вторую, где молодая мамаша в простеньком фланелевом халатике, застенчиво улыбаясь, смотрела на крошечную Ляльку.

- Мамочка, - помаргивая спасаясь от назревающих слезинок,  прошептала Ляля.
Снимок матери был особенно дорог её сердцу. Ляльке всегда казалось, что на этом фото прижимает к груди морщинистое сокровище свое юная Бриджит Бардо, та самая, со страниц «Спутника кинозрителя», журнала, номера которого Лялина родительница многие годы прилежно собирала и хранила.

Святую веру в неземную красоту сокровища своего видела Лялька в этой  маминой улыбке.

- Не то что теперь: «чиз», и в инстаграм.

Как человек, наделенный семейным опытом, Ляля, конечно же, понимала желание новоиспеченных родителей возвестить посредством фото-шедевра о существовании дитяти миру,  - сама в свое время искушалась желанием таковым, и не очень-то сопротивлялась оному. Пара, тройка снимков на память, и приятные воспоминания. Но повальное увлечение умиляться каждым мгновением жизни отпрыска в соцсетях вызывало в Лялькином сознании непонимание и даже отторжение: сглаз и все такое. Не то чтобы Ляля была девушкой суеверной, но береженого, как говорится, Бог бережет. 

Брала мамуля рано и бойко говорящее дитя, еще не научившееся ходить, но при этом ползающее с неуловимостью и проворством таракашки с собой на работу, где и приобщала к благородной миссии по обеспечению населения хозяйственными товарами.
Чтоб таракашка не сбежал, сажали его в пустую бочку для солений,  и недра бондарного изделия, отпугивая покупателей, требовательно-гудящим басом вещали: «Хочу кугурчик!».

Чем не малолетний философ? Есть бочка - должны быть огурцы.

Доподлинно не известно, способствовала ли аура огуречной тары почасовому приросту ребенка, но памятуя про закоренелую привычку Диогена «переоценивать ценности» во чреве своего странного жилища, можно предположить, что атмосфера  древесного сосуда самым беспардонным образом повлияла на формирование в характере любительницы солененького склонности к уединению и тяги к философским размышлениям.

Настороженно глазеет со дна деревянной посудины нежного возраста особа, по сурово насупленным бровкам которой понятно:  забот невпроворот, а тут фотовспышки, и все такое, короче - глупости.

- А ведь действительно, были же заботы, точно знаю что были. — наморщила конопатый носик Ляля.

Неужели не помнишь? Глупая ты, Лялька, самые первые, - дитячьи! Благодаря им крохотный наивный мирок растет, расширяется до самых, до вселенских границ.

ДЕД

- Везет ей, этой девчонке, все у нее впереди.

И вдруг Ляля ощутила нестерпимое желание хоть на минуточку, совсем на чуть-чуть вернуться в прошлое. Не для того чтобы все заново, а чтобы очутиться в кругу близких, но  теперь таких далеких родных лиц.

В задумчивости погладила Ляля фотографию деда. Как молод он здесь. А на закорках его, болтая пятками, восседает счастливая Лялька. Она занята увлекательным и важным делом, можно сказать, семейным ритуалом по разыскиванию на рано облысевшей голове предка одиноких волосинок, которые были совместно торжественно поименованы «чупчиком».

Что уж так привлекало дитя в дедовом чупчике, сказать сложно, но то что лысина была исключительно мила Лялькиному сердцу — это точно.

В первую свою годовщину, серьезно захворав, попала Ляля в больницу, и по прошествии некоторого времени, вероятно по-малолетству и запрету свиданий, стала забывать домашнюю жизнь. 
  
Маме  как-то удалось подкараулить больничную нянечку и уговорить её поставить Ляльку на подоконник, чтобы тоскующие родственники, сквозь обледеневшее стекло, смогли увидеть болящее дитя.

Пытаясь привлечь внимание кровиночки,  родители под окнами махали руками, кричали, скакали зайцами, но Лялька равнодушно взирала на собравшуюся любящую семью. Не узнала.

И тут дед, сорвав в отчаянии с головы модную шапку-пирожок, начал хлопать себя по лысине. Что-то до боли знакомое уловила Лялька в поблескивающей на солнце плешке.
- Да это же родимый чупчик, - и малышка радостно начала стучать ладошками по обледеневшему стеклу, ведь дедушкин «чупчик» - это вам не чубчик, и совсем не кучерявый, но самый прекрасный, самый любимый на свете.

Лялькин предок был человеком немногословным, обладал характером спокойным, уравновешенным и добрым, но при этом нрав его был в меру строг и упрям, а это, как говорится, издержки национальности, - карел, одним словом.

Бабушка говаривала порой внукам и правнукам своим:
- Дед ваш — святой человек. Никогда слова плохого от него не слышала. Я, бывает, вспылю, разворчусь, прикрикну, а он знай себе молчит, словно воды в рот набрал. Ну, и успокаиваюсь, чего голосить-то, - как об стенку горох.
Детей своих, родителей, значит, ваших пальцем в жизни не тронул, да и не ругал-то никогда. Набедокурят порой, я в крик, а то и за ремень схвачусь, им хоть бы что, но вот если скажу, что  папке пожалуюсь, - сразу как шелковые становились. Одного взгляда отцовского им было достаточно.

- Да как же, бабуля, -  вмешивался в бабушкины похвалы супругу своему кто нибудь из внуков, - говорила же ты, что влетело однажды старшеньким от деда-то, расскажи.

- Да-а, было дело, в западной Белоруссии, незадолго после войны. Стояла дедушкина рота в Барановичах, и повел он как-то солдат, на стрельбище. А Аля со Славиком сбежали за малиной, которая росла как раз на полигоне.
Только приказал Миша: «Готовсь», - поднял руку чтобы скомандовать: «Пли», - как увидал, что за мишенями, детки его малину собирают.  Прибавили паршивцы батюшке седых волос, в то время еще была цела дедова шевелюра. Ох, и лупил же он тогда своим офицерским ремнем обоих.

Лялька припомнила, как однажды, на девятое мая, собралась у бабушки с дедом за столом компания. Пришел народ поздравить ветеранов с праздником. Дед Миша воевал и в финскую и в Отечественную. Уволен был из Армии по Хрущевской реформе (будь она неладна) с Дальнего Востока, после чего вернулся в родную Карелию. Бабушка же служила во время войны в военной цензуре.

Были среди гостей в основном  люди молодые, не только родственники, но и их друзья, которым нельзя было отказать в праве помянуть своих героев рядом с еще здравствующими, и потому близкими, особенно в этот день.

Все было очень торжественно и вместе с тем по-семейному просто, волнительно до спазмов в горле.
Как всегда в ожидании минуты молчания, под негромко работающий телевизор, велись беседы, произносились тосты, пелись песни. И, вдруг, с экрана зазвучала Свиридовская «Метель».

- Да-а-а, - как будто бы сам с собою заговорил дед, - Досталось мне хлопот с  курсантом Свиридовым.

Все  примолкли.

- В сорок первом это было, в Бирске, тогда я обучался на командирских курсах Ленинградского военного училища Воздушного наблюдения, оповещения и связи .
Потому-как солдатом я был уже пообстрелянным, назначили меня старшиной взвода, и попал ко мне в подчинение рядовой Георгий Свиридов.
Марширует, бывало, взвод на плацу. Ать, два, ать, два. А Свиридов: сено, солома, сено, солома.

- Это как, Михаил Ефимович?

- Как на лыжах, и не в ногу со всеми. А наказывают меня, не обучил курсанта строевой. Занимались с Георгием Васильевичем мы до изнеможения. Он ведь постарше меня был, в консерватории до войны учился, слух идеальный, а вот строевым шагом ходить не мог.

В общем, не научил я нашего композитора солдатской этой премудрости. Забрали его в музыкальный взвод.

- Так как же, больше и не встречались?

- Нет, не довелось. А самому напроситься в гости как-то стыдно было. Он кто? - Гений. А я — в гости.

Ляля была растроганна нахлынувшими воспоминаниями.

Где-то она прочла что воспоминание - это мечта о прошлом, а мечта - это воспоминание о будущем. Мысль сия в Лялькином понимании была загадочно красива.
Что значит мечтать о прошлом? Желать вернуться в него? Пытаться мысленно исправить? Хорошо если дни вчерашние были наполнены светом, но можно ли мечтать обо всем том, что омрачало пережитое? И не являются ли мечты эти разочарованием в настоящем?

Короче, Лялька не спешила соглашаться с первою частью афоризма. Может оттого что воспоминанием для нее было все то, что запечатлелось в памяти, что-то реальное, которое время от времени накатывало и заставляло то улыбнуться, а то и всплакнуть.

Хотя, иногда, Лялька ловила себя на мысли о том, что свойственно ей прошлое свое в воспоминаниях приукрашивать, романтизировать что ли, или напротив излишне драматизировать, ностальгировать по нему, порой противится случившемуся, что-то оправдывать, что-то переосмысливать. Может быть все это и называется мечтой о прошлом? Кто знает.

В воспоминание же о будущем Лялька как будто бы верила. Временами казалось ей, что некоторые моменты бытия ее повторяются, она когда-то уже проживала их, может быть в мечтах своих, или в прошлых жизнях. Да, определенно Лялька когда-то существовала на этом свете, и сейчас мечтательно словно бы вспоминала, что же ждет ее впереди.

Мечты о прошлом, воспоминания о будущем, так или иначе, но Ляля знала, что мечты действительно соединяют прошлое и будущее.

В детстве, перед сном, она частенько предавалась фантазиям о своей грядущей взрослой жизни. В грезах её непременно присутствовали великие трудности, которые надобно было стоически преодолеть, чтобы стать всеми любимой и всем нужной, а если что-то в Лялиных витаниях в облаках вдруг переставало ей нравиться, то, засыпая, она просто обещала себе перемечтать завтра все по новому, ведь дитя определенно точно знало, что в «прекрасном далеко» все будет хорошо.

Пребывая же в этом самом «далеко», Лялька ностальгировала по ребячьим фантазиям своим, которые с годами становились все более осязаемы, приземлены. Нет-нет Ляля вовсе не путала фантазии с обыкновенными житейскими планами, но былая легкость, с которою они рождались в детстве и юности, равно как и их безумие, нереальность, стали под тяжестью приобретенного житейского опыта куда-то исчезать. А те, которые все же обретали формы на страницах летописи ее жизни, как говорится, не то-что перемечтать, - топором вырубить не получится.

Но как бы в твоей жизни, Лялечка, не складывалось, пусть у тебя всегда найдется времечко помечтать. Обгоняют прекрасные иллюзии дни наши, и кто как не неисправимые мечтатели творят реальность.

БАБА СТАРЕНЬКАЯ

- Ну вот, опять нос рассопливился, - по-детски пошмыгивая, Ляля перевернула страницу.

Нужно заметить, что Лялька была необыкновенно счастливая особа в плане долгожительства старшего поколения родни. Удивлялись и завидовали Лялины подруги, что почти до пенсионного её возраста были в Лялькиной жизни бабушка с дедушкой, чем  она дорожила и гордилась. С младенчества же маленькую Лялечку нянчила прабабушка, которую за наличием двух бабушек, дитя именовало бабой старенькой.

Портрет мужа бабы-старенькой, Лялькиного прадеда, висевший над бабушкиной кроватью, был в Лялькином понимании изображением какого-то  старинного важного человека, никак не ассоциировавшегося в голове ее с такой уютной, родной бабулечкой.

Во время Первой мировой за боевые отличия  был произведен Лялькин предок в унтер-офицеры. В Гражданскую же стал красным командиром.
После служил прадед в Особой Дальневосточной армии при штабе у Блюхера, и умер еще до репрессий, от ран. Это обстоятельство, в семье, считалось решающим для её дальнейшего существования, ведь доведись начальнику штаба опального командарма дожить до страшного тридцать восьмого, неизвестно, появилась бы Лялечка на этот свет.

Лялькина баба старенькая, Евдокия Семеновна, была женщина статная, характера спокойного, уравновешенного и очень доброго. Кладезь народной мудрости фонтанировал в бабушкиной речи фольклорными изысками, и действовал на неокрепший, но любознательный Лялин разум  непредсказуемым образом.

- А-а-а-а-а-а-а-а-а, - укладывая ребенка спать, напевала бабуля.
- Не надо «А-а-а-а», - плаксиво отвечала Лялька.

- Баю-баюшки-баю, - зачинала старенькая.

- Не надо «бабю-баю», - басочком капризничала девчонка.

- Ай, качи, качи, качи, - настаивала нянька.

- Не надо «качи, качи», - упрямо хныкал ребенок, не желая засыпать.

Лялька  ждала иных припевочек, которые нехотя, отчаявшись усыпить непослушное дитя, бабушка извлекала из недр своей памяти.
- Ай, кысы-кысы-кысы.
Зайка просит у лисы.
Лиска зайцу не дает,
Зайка лапкой достает. - заунывным голосом заводила старушка. Это она делала специально, чтобы хоть как-то придать двусмысленному, плутоватому  тексту подобие приличной колыбельной песенки. Однако ее уловки не производили на Ляльку должного впечатления. К делу подключался мыслительный процесс, совершенно отодвигавший на второй план сонное настроение.

- Сладенького, наверное, захотелось лопоухому. Мёда, не иначе. Так и лезет на рожон, не боится, что рыжая лапу оттяпает, а то и вовсе сожрет. Если бы у меня что-нибудь без спросу брали, я бы у-у-у, - что «у-у-у» Ляля не знала, не умела она еще по-настоящему сердиться.

- Понятно теперь, почему лиса из избушки выгнала: приворовывал косой.

Ляля не то чтобы оправдывала рыжую плутовку, но недостойное поведение зайца в какой-то степени реабилитировало кумушку в ее, Лялькиных, глазах. И если раньше, представляя страдания бомжующего зайца, Лялечка заливалась горькими слезами, то теперь, зная о некоторой недосказанности отношений совместного проживания зверят, и все же испытывая предательские пощипывания в носу, она  утешалась мыслью: «Сам виноват. Нечего лапы распускать».

- Где лиса мед взяла?  - начинала допрос с пристрастием распаленная неожиданным развитием сюжета Лялька.

- Ш-ш-ш, спи неугомонная! - ворчала бабуля, и чтобы отвлечь дитя запевала другую прибаутку:
- Ты, татарин гололобый,
Не ходи моей дорогой,
Ходи тропочкой,
Кверху попочкой.

- Вот те раз, - снова недоумевала Лялька, - это как «кверху попочкой? На руках что ли? – Не видала такого. А лоб разве волосатый  должен быть? Вроде у всех лысый.

Игнорируя детские вопросы, старенькая продолжала:
- Ай, тапы-тапы-тапы!
К нам приехали попы.
Один маленький попок
К нам приехал без порток.

Лялькиному изумлению не было предела. Почему-то никак не ассоциировался в ее сознании этот самый беспорточный «попок» с батюшкиным малолетним отпрыском. А представлялся ей невысокого роста, худосочный служитель культа в оборванной по колено рясе, из-под которой торчали тоненькие кривоватые ножки.

Распевала и Лялька своим сыновьям припевочки детства, при этом казалось ей, что поминает она тем самым бабу старенькую свою, а вместе с нею и предшествующие поколения родичей, передававших немудреные  песенки эти из уст в уста.

Не смотря на полное отсутствие слуха, Ляле удавалось под свои колыбельные усыплять детей. Однако Лялькин супруг, крайне терзавшийся, слушая ее заунывные пассажи, с нескрываемой надеждой всякий раз вопрошал: «Может сначала попробуешь просто покачать?»

Но Лялька не расстраивалась сим непониманием ее певческого таланта, и, занимаясь домашними делами, чтобы как-то развлечь скучающих отпрысков, с удовольствием напевала бравурные марши и патриотические песни советских времен.

Хорошие были песни, и не раз во время исполнения их от нахлынувших эмоций перехватывало у Ляльки дыхание. Дети же, воодушевленные ее соло, принимались играть в солдатиков или в войнушку, и Ляля могла спокойно хлопотать по хозяйству.
Не мешало Лялькино отсутствие слуха, воспринимать её малышам все то важное, что волновало саму Ляльку.

Наверное, вот так-вот, Лялечка,  под колыбельные, под бабулины припевочки, просто, незаметно и становится сладок нам дым отечества.

БАРАХОЛКА

- Уютненько я тут в кладовке устроилась, - подумала Лялька, - какие добротные все-таки вещи делали раньше. Взять хотя бы пылесос: этот старикашка второе пришествие переживет, тонну пыли сожрет, не поперхнётся, для него пол ковра засосать — плевое дело, фиг вытащишь, как из пёсьей пасти косточку.

Бывало, от грозного гудения его вставала дыбом шерсть на холке Лялькиного  кота, а сыновей, в малолетстве, приходилось на время уборки отправлять из дома, от греха подальше, - боялись ребята сурового рева неутомимого трудяги.
Мощный агрегат. Чего только одна упаковочная коробка стоит, - на которой, кстати, Ляля и расположилась, - не коробка - сундук.

Уныло-запыленная морда пластмассовой лошади, не мигая, уставилась в раскрытый Лялькин альбом.
- У-у-у, припечаталась как родная ноздрей к коленке. И зачем храню этот игрушечный раритет, для внуков что ли? Нужна им больно такая, на колесиках, да в век нанотехнологий, - в практическое существование коих Ляля почему-то не верила. Может быть потому что много вокруг технологий этих всяких скандалов и нечистоплотных деляг, а может оттого, что существуют непонятные «нано» где-то там, за гранью Лялькиного простого человечьего мира: на экране телевизора, компьютера, на страничках прессы.

- Да черт с ними, мне бы вот такую лошадку в детстве, но не было, эта — сыновья.
А вот маленький трехколесный велосипедик у Ляльки был. И водила правнучку баба старенькая кататься на нем  по барахолочной площади. Барахолка забивала всё пространство только по выходным, а на неделе нарезай себе круги, места свободного - завались.

Барахолка - волшебное слово, почти забытое. Нынче все как-то больше барахолку величают «блошиным рынком», а то и вовсе «винтажным цехом», просто феерический титул. Ну, как бы ни назвали, барахолка - вещь замечательная. Кто на сколоченных из досок лотках, кто на деревянных ящиках, а кто и просто на застланной тряпками земле располагали свой драгоценный товар продавцы, именуемые в просторечии торгашами.

Чего тут только не было: потрепанные книжки, открытки, лохматые куклы с облупившимися носами, повидавшие виды машинки, плюшевые медведи из которых почему-то сыпались опилки, пластмассовые зайцы и Деды Морозы.
В картонных и деревянных коробочках лежали россыпью какие-то гаечки, болтики, ржавые гвоздики. В жестяных банках разномастные, но от этого не менее замечательные пуговицы.

Был здесь и всяческий инструмент: молотки, клещи, гвоздодеры, грабли, лопаты, одним словом, - бесполезные железяки.

Старенькие часы, дверные ручки, очки с поломанными дужками,  хоккейные клюшки, лыжи, колеса от велосипеда.

На столиках стояли чашки, фужеры, рюмочки, фарфоровые фигурки зверят, балерин и красавиц. Посуда и статуэтки были изрядно потускневшими, поцарапанными и даже треснувшими.

Платья и брюки, юбки висели на натянутых веревках, отгораживая один прилавок от другого, а стоптанная обувь валялась прямо на земле.

Короче, товар не новый и по Лялькиному разумению не всегда приглядный, а порою и вовсе негодный. Но Ляля любила рассматривать весь этот хлам и иногда не прочь была бы попросить у бабы старенькой что-нибудь прикупить, но не решалась, потому что и сама не знала точно для чего ей вдруг понадобилась самодельная мухобойка, или, скажем, погнутый рожок для обуви.

Что там творилось в Лялькиной голове? Может быть, рожок в ее понимании был похож на лопатку для игры в песочнице, а мухобойкой было бы весело просто хлопать по всему что ни попадя.

«Хлоп» по скамейке, и кошка в кусты. «Хлоп» по стене дома и известка пыльным облачком на голову. Интире-е-есно.

ЦЫГАН

Каких только персонажей не встретишь на барахолке. Особенно запомнился Ляльке старый цыган, местный завсегдатай.

Согбенный, грозного вида старец имел внешность незаурядную. Некогда иссиня-черная кучерявая шевелюра его была покрыта густой паутиной седины и словно косматая грива топорщилась из под шапки-ушанки, непонятно где переходя в окладистую бороду.  На цвета старого пергамента лице, сморщенном, казалось, не от старости, а от каких-то безжалостно-суровых ветров, пронзительно-завораживающе светились чуть выпуклые бархотно-карие глаза. А нос, этот нос достоин самых велеречивых эпитетов. Что там Нушрок из «Королевства кривых зеркал» с его крючковатым клювиком. Украшение лица почтенного гитана язык то не повернется назвать «носом с горбинкой». Нет, это был нос-горбун, впрочем, как и сам его обладатель. Да-да, старый рома был горбат.  И если  нос придавал лицу его фантастически-хищное, демоническое выражение, то скрюченность фигуры нивелировало это впечатление в сторону  волшебной сказочности.

В любое время года одетый в синее длиннополое пальто и яловые до блеска начищенные сапоги старый цыган ходил, опираясь на толстую изогнутую палку, а за спиной его всегда болталась таинственная котомка, придававшая всему облику вид то ли бедного неприкаянного странника, то ли  никем непривечаемого изгоя.   
Что-то щемяще-жалостливое виделось Ляльке в его фигуре.

Однажды Лялин двоюродный братишка, ребенок любознательный и впечатлительный, возвращавшийся с бабушкой из детского сада, увидел медленно бредущего по улице старого горбуна.

- Кощей Бессмертный, Кощей Бессмертный! - в ужасе возопило дитя и трясясь от страха, уткнулось в бабушкину юбку.

Подобная реакция несмышленыша, видимо, была для цыгана не нова и, загадочно улыбнувшись, он невозмутимо прошествовал мимо стушевавшейся бабуси и ее чувствительного внука.

- Нет, не похож цыган на Кощея Бессмертного, - размышляла узнавшая об этой истории Лялька.

В её понимании, Кощей был бледнолицым, тощим злыднем с лысой черепушкой, увенчанной короной, - Царь все таки.
Но о своих соображениях девочка тактично молчала, пытаясь самостоятельно понять: кем же был этот таинственного вида старец.

Поговаривали, что рома был сказочно богат. Богатства, в понимании Ляли, грудами  возлежали на полу его покосившегося ветхого домишки, стоящего непременно где-то в дремучем  лесу, и представляли собой отысканные цыганом среди выкинутых за ненадобностью вещей настоящие сокровища, в виде: стоптанных башмаков, треснувших чашек, поломанных часов, дверных ручек, амбарных замков  и игрушек. Которыми, кстати сказать, старинушка и торговал на барахолке.

- Волшебник, не то чтобы добрый, но кажется и не злой, - решила девочка.
Не определившись по поводу благодушия волшебника, Ляля решила держаться при встрече с ним на расстоянии, не бросающемся в глаза, но позволяющем в любую секунду дать стрекача.

Со слов обывателей, после смерти таинственного старца, нашли в потрепанном слежавшемся тюфяке его - «большие тыщи».
Лялиному воображению представлялось как цыган, безжалостно превращавший найденные бесценные сокровища в помятые рублики и трешки, пачками складывал деньжищи в матрац и, отходя ко сну, трясущимися крючковатыми пальцами,  прощупывал недра разбухнувшей подстилки своей, проверяя: на месте ли богатства.

Так что же, волшебник — скряга? Кощей, трясущийся над златом?
Ничуть не бывало. В Лялькином понимании сказочности и таинственности особа его не лишилась, щемящая же жалость к одиночеству бедолаги -  усилилась. Не с кем было разделить старому цыгану накопленного, некому подарить, некого облагодетельствовать.

Любил ли рома кого нибудь?  Любили ли его? Сам ли он ушел от  родных своих, или потерялся? А может быть, все его бросили? А может никого уже и нет?
Вопросов в Лялькиной голове возникало множество, но имея маленький жизненный опыт, ответов на них неокрепшее детское сознание не находило. И, наверное, так и должно было быть, иначе с прозрением исчезли бы таинственность и волшебство, а на смену бы им пришли разочарование и взросление.

ГЛАМУР

- А это что за фотография? Ах да, - припомнила Ляля, — мои бедненькие новенькие сапожки, привезенные мамой из турпоездки в ГДР. 
Беленькие, пушистые,  с гордостью напяленные на чадо родителями, сапожки являли образчик достатка и гламура, но первый же выход в свет превратил их, на раскисшей весенней площадке детского сада, в двух коричнево-лохматых уродцев.
Уныло обвисший сосульчатый мех, в отчаянии потертый слежавшимся почерневшим снегом, представлял собой картину удручающую, грозящую взбучкой.

Однако сие недоразумение позволило неокрепшему, но активно растущему сознанию построить из коротких тезисов логически понятную конструкцию: никто не виноват, ни  мамина тяга к прекрасному, ни время года, ни казаки-разбойники, просто гламур - не для меня, ведь порванные на заборах куртки, ободранные вместе с коленями колготки, едва просыхающие к утру, на батарее, обледеневшие варежки не давали беленьким импортным сапожкам ни единого шанса.

- А вот он еще один пример маменькиного долготерпения, - подумала Лялька рассматривая очередной снимок.

Без труда повергнет в умиление безмятежно спокойная малышка в голубом брючном костюмчике. Ручки смиренно сложены на коленочках, кроткий и доверчивый взгляд — ангел а не девочка. Однако, человека, убеленного сединами общения с такими ангелочками, безобидная идиллия снимка не обманет.

Показ мод — мероприятие грандиозное и потому волнительное. Мама с гордостью представляет на суд непритязательной провинциальной публики свою дизайнерскую модель детского трикотажного изделия. Кому же демонстрировать мамулино творение как не лупоглазой белобрысой доченьке.

Старательно принаряженное чадо, взгрустнувшее в томительном ожидании торжественного выхода на сцену, недолго думая, нашло занятие по сердцу.
Сумасшедшая беготня по душным коридорам закулисья не придает внешнему виду ребенка благонравия, к тому же если ребёнок этот пару раз упал на пыльный, затоптанный пол.

Величавое дефиле растрепанной, взмыленно-краснолицей кнопки в изрядно пострадавшем костюмчике — зрелище не для слабонервных. 

Зал, набитый просоленными морскими волками, а по совместительству курсантами речного училища, людьми по жизни суровыми, но в эту триумфально-победоносную для юной модели минуту, приветливо улыбающимися и ободряюще подмигивающими, разразился аплодисментами и безудержным весельем.

На правах истинной представительницы Евиного рода,  небезосновательно и без ложной скромности, Лялька расценила неадекватную реакцию публики как грандиозный успех, на чем ее виновные терзания по поводу испорченного костюма улетучились, и жизнь вошла в свое привычно-безоблачное русло.
Что тут скажешь? Очередной провал гламурности, хотя, мама была счастлива.

ПАРТА

Какая выцветшая фотография. Что-то не досмотрел при печати доморощенный фотограф. Исчезает потихоньку со снимка уныло восседающая за домашней раскладной партой девочка, исчезает вместе с партой. Со временем растворятся ее черты мутным серым пятном, и непонятную бумажку за ненадобностью из альбома выкинут.

- Впрочем, о чем это я? - подумала Ляля, - когда-нибудь выкинут и сам альбом, уже валяется в кладовке. Да ладно, разворчалась.

Парта то, что за чудо-парта — сюрприз от родителей. Нужно было видеть, с каким неподдельным восторгом распаковывали и собирали они свой подарок. Сколько в адрес сего предмета мебели прозвучало хвалебных эпитетов, равно как и благословляющих на учебу пожеланий, обращенных к новоявленной владелице, будущей первокласснице.
Все бы ничего, да вот только владелица в этот момент полеживала с высоченной температурой — ангина. Но несмотря ни на что, можно сказать, из последних сил и даже  с неким подобием улыбки на лице Лялечка  присела за парту.

- Господи, кто из нас тут ребенок? - думала она, созерцая порхающих вокруг парты маму и папу.
Родители были счастливы, - смогли таки доставить радость дочери. И Лялька не могла подвести их в этой искренней, почти детской уверенности. По-школьному послушно сложив перед собой ручки, Ляля покорно переносила свалившуюся на ее  больную голову благодать.

СЕСТРЕНКА

А вот и первый раз в первый класс. Сосредоточенное лицо первоклассницы, блаженно-счастливые улыбки молодых родителей и коляска, в которой мирно посапывает сестренка.

Ох, уж эта коляска и в войнушку с ней, и в прятки. Не очень то удобно прятаться с таким драндулетом. А бегать? Бегать весело: то впереди мчишься, то догоняешь. Не понять семилетнему ребенку истерически орущую тётеньку, ну подумаешь, коляска перевернулась, малышка ведь не проснулась, запихала кулёчек обратно и бегом. Делов то.

Спи сестренка дорогая, спи, мы с тобою еще пообщаемся, наговоримся, и насмеемся, и наплачемся вдоволь, а пока отдыхай, у меня тоже — детство.

Сестренка была младенчиком спокойным, и пока малолетняя нянька, нередко караулившая дитя, высунув от старания язык, пыталась впихнуть кривенькие палочки и крючочки в стервозно разбегающиеся линеечки Прописей, младенчик, мирно посиживающий в кроватке, самозабвенно лепил куличики из подручного самопального материала.

 Неожиданно застуканная и вероломно оторванная от творческого процесса ваятельница, уже изрядно подросшая и потяжелевшая, с кряхтением оттаскивалась к умывальнику, где с недетским терпением переносила гигиеническую экзекуцию холодной водой.

Благочинный вид дочерей повергал возвернувшихся предков в умиление, однако витающий в воздухе несимпатично-подозрительный аромат сводил на нет все старания по сокрытию следов преступления.

Очаровательны портреты молодой семейной пары с двумя лупоглазыми дочурками.
Стать родителями в девятнадцать лет, наверное, - рановато. Но есть в  безусловной юности предков и свои плюсы. Обольстительного красавчика папочку,  до крайности редко заглядывавшего в школу, взволнованное нежное сословие педагогического коллектива с надеждой принимало за братика ученицы, что давало последней поводы к неожиданным размышлениям о наивной слабости строгих менторских сердец и о практической пользе мужского обаяния папеньки, в нелегком деле освоения ею околовсяческих наук.

ТВОРЧЕСКАЯ КАРЬЕРА

Прямые волосы-палочки, заботливо подвитые мамой на плойку, сменились на ею же заплетенные тощие косички, уложенные в баранки. Настороженность взгляда трансформировалась  в стоическую одухотворенность,  причем самозабвенное декламирование патриотических стихов, по достоинству ценимое окружающими, накладывало на одухотворенность взора оттенок решимости и веры в светлое будущее.
Да, это снимки времен сценической карьеры, ведь творческие Лялькины таланты чтением патетических виршей не ограничивались.

Как на грех, школьный учитель пения, человек молодой, но даровитый, фанат возглавляемого им хора мальчиков при Дворце пионеров, многочисленные лауреатские и дипломантские лавры которого не позволяли педагогу успокоиться на достигнутом, с завидным упорством и энтузиазмом создавал достойный своего музыкально-эстетического вкуса  хоровой коллектив и в стенах школы.

Неизвестно, что вдохновило обладательницу крысиных косичек-баранок, на прослушивании, так упоенно-сладкоголосо, в общем, вполне прилично спеть песенку крокодила Гены, но она была удостоена чести стать членом новоявленной капеллы.
Хор был большой, репетиции долгими и нудными, вдобавок многоуважаемого хормейстера терзали смутные предчувствия провала любимого детища, поскольку какое-то злобное маленькое чудовище, сбивая стройное звучание голосов, подло фальшивило.
Подлость заключалась в том, что учитель никак не мог вычислить этого душегубца, посягнувшего на творческую идиллию. Из консерватории был вызван профессор,  и пленять своим искусством свет чудовищу, возмущенно потряхивающему баранками,  категорически запретили, но, справедливости ради,  позволили оному, молчаливо открывая рот, постоять во время концерта на сцене.

С чувством оскорбленного достоинства, высоко подняв голову, шествуя впереди взволнованных дебютантов по крутой лестнице, дабы занять свое скромное место в углу священных подмостков, жестоко отвергнутая хористка споткнулась, упала, за ней повалились еще несколько мальчиков и девочек в беленьких нарядненьких рубашечках и фартучках. Стройный ряд певцов смешался, в возникшей сутолоке были потеряны чьи-то банты и даже туфли, но триумф молодого, бандитски потрепанного коллектива состоялся, в том числе, и благодаря театрально-беззвучному пению нереализовавшейся примадонны.

Засим, к всеобщей, обоюдной радости, позорно войдя в анналы школьного хора как дебошир и бездарь, Ляля без особого сожаления покинула его окрыленные музой объятия.

Но если певческая карьера Ляльки как-то не задалась, то в  декламационном искусстве успехи были впечатляющие.
Ее победы в конкурсах чтецов способствовали участию в разного рода концертах.
Чтобы получить этот снимок, запечатлевший Лялькино выступление на сцене актового зала одного крупного предприятия, нужно было произвести на слушателей неизгладимое впечатление, потому что фото было передано лично Ляльке, официально, - через директрису школы.

Содержание представляемого публике произведения к веселью не располагало, но за спиной ничего не подозревающей чтицы сцену на цыпочках решил пересечь какой-то гражданин.

Ляля понятия не имела, кем был этот достойный человек, но явился пред очи внимающей публике он не в подходящий момент. С подмостков патетично звучали слова: «Вот девочка! Она ведь хочет жить...», в это время, пробираясь к ступенькам, ведущим в зал, крадущийся гражданин поравнялся с декламаторшей, которая, не замечая внезапно нарисовавшегося партнера по сцене, в творческом порыве взмахнула рукой, указывая на воображаемую девочку, и стукнула пригнувшегося в надежде быть не примеченным гражданина прямо по носу.

Гражданин, не ожидавший подобного проявления недружелюбия, застыл, обиженно потирая ушибленное место и с укоризной уставился на обидчицу, которая с достоинством героини Сомерсета Моэма взяла паузу, и держала ее до тех пор, пока сконфуженный актер по случаю не покинул сценическую площадку.
Безудержный взрыв смеха слушателей не помешал ей с достоинством завершить выступление.

Смущения в юной душе данный инцидент не вызвал. Душа эта понимала, что веселился коллектив конечно же не поводу исполнения, - потешался над своим незадачливым коллегой.
И вывод был сделан воистину закономерный: а вот не нужно проявлять неуважение к юным дарованиям, можно и по шее схлопотать.

КРОКОДИЛ

Скамейка у подъезда. Ну кто же не знает хотя бы одной такой же замечательной скамейки. Даже сейчас проезжая  за рулем автомобиля с другой стороны бабушкиного дома Лялька всеми фибрами души своей видит эту несуществующую много лет скамейку, а на ней бабу старенькую и её верную любимую подругу, соседку по этажу нижнему, - бабу Варю. Обе в плюшевых жакетках. Маленькая росточком Варенька и статная Дусенька.

- Какие же у вас разные судьбы.
Баба Варя, наверное, не от лучшей доли, повесилась в коридорчике на дверной ручке, о чем очень горевала её подруга, Лялькина баба старенькая, усопшая мирно, как говорится с ног да в гроб, по старости.

На этой скамейке есть фото Лялькиной тёти, с маленькой Лялькой на руках, фото Ляльки с тётиным малюткой сыном, да ещё много всяких фото, потому что любили Лялины родители, подкидывать  дитя предкам, с которыми жила их младшая дочь — Лялькина тётя.

- Где ма-а-а ма-а-а? - нудила Лялька.

- Провалилась в яму-у-у, - сообщала тётя.

Тетушка Ната была старше племянницы на целых десять лет, и эта шикарная разница в возрасте однажды навеяла тёте мысль попросить Лялечку назвать её мамой в присутствии кавалеров. Последствия эксперимента настолько понравились обеим, что в транспорте, в магазине, в кино, да мало ли еще где, Лялька была тётиной дочкой даже по своей инициативе. Тётушка офигивала от собственной взрослости, а у Ляльки всегда был шанс получить  мороженное, покататься на каруселях, поездить на плечах тётиного ухажера, или рвануть на Чертов Стул, в такую то даль, позагорать.

В пятилетнем Лялькином возрсте тётушка обучила ее азбуке.
Нужно сказать, что читать Ляля любила. Частенько брала она с собою в кровать книгу и укрывшись с головой одеялом, включив фонарик, могла ночь напролет проглатывать страницу за страницей.

Но больше всего Ляльке нравилось читать вслух, с выражением. Она просто таки смаковала эти производимые своими декламациями на слушателей впечатления.
Особенно интересно было ей читать для младшей сестренки. Лялька заранее знала реакцию дитя на те или иные события, и ее поражала и завораживала искренность и чистота восприятия прочитанного, ребенком.

С иезуитски жестокими нотками в голосе описывала Лялька трагическую кончину Красной шапочки и ее бабули, или глупых доверчивых козлят, чтобы увидеть реакцию сестренки на вопиющие бесчинства, но делала она это не по злобе душевной, а скорее от собственного желания вновь пережить те сильные эмоции, острота которых с взрослением притупилась, ведь в конечном итоге сказки, если конечно не считать безрадостную участь волка, заканчивались хорошо, и всхлипывающий ребенок находил утешение в ее, Лялькиных, объятиях.

Одной из самых любимых Лялькой для прочтения вслух была сказка Корнея Чуковского - «Крокодил». Любима она была тем, что Ляля всякий раз сама была готова зарыдать вместе с слушательницей над страданиями «милой девочки Лялечки».

Позднее, в своей взрослой жизни, всякий раз заходя в кабинет к какому-нибудь неприятному чиновнику, Ляля мысленно повторяла заученные с детства строки: «Бедная, бедная Лялечка! Беги без оглядки назад!», и рисуя в своем воображении предстоящую нелицеприятную картинку:
«Гадкое чучело-чудище
Скалит клыкастую пасть,
Тянется, тянется к Лялечке,
Лялечку хочет украсть.», Ляля, имевшая с детства склонность к рифмоплетству, утешала себя тем, что сочиняла подбадривающие стишки в духе Корнеевского "Крокодила":
Доблестный Ваня Васильчиков
На помощь, к тебе, не придет!
Ждет крокодилище Лялечку,
Но, Лялька, не дрейфь, - не сожрет!

МЕЧТЫ

- Вот быстрее бы стать взрослой! - мечтала Лялька. Накупила бы в кулинарии, что рядом с бабушкой, вафельных трубочек с кремом и угостила бы ребят во дворе.
Даже Димке Курочкину не пожалела бы, жадине этому. Не дал банан попробовать. Светка сказала, что на мыло похож. Но Ляля ей не очень то и поверила, больно Димка причмокивал уплетая этот диковинный зеленый фрукт.

Еще бы Лялька позвала друзей своих к ларьку на Кутузку, в котором продавали мороженное. Чтобы был жаркий прежаркий день и все выстроились бы в очередь, а молоденькая продавщица, Лялина соседка Лариса, не спеша наполняла бы стаканчики пломбиром. И непременно стаканчики чтоб были вафельными поджаристыми и хрустящими.

А потом, повела бы Лялька ребят на озеро купаться. Такое счастье выпадало  дворовой мелочи не часто, лишь тогда когда кто-нибудь из взрослых соглашался сопровождать неугомонную ватагу на импровизированный городской пляж, а точнее на пескобазу. Песок сюда свозили баржами, и он огромными кучами возвышался над берегом. Заход в воду был тоже песчаным, мелководным и теплым.

Накатавшись с насыпных горок, набултыхавшись в темной Онежской водице, слегка разморенные, но безмятежно счастливые возвращались ребята домой. Наперебой рассказывали они  друг другу как ловко лазали  по песчаным холмам, как бесстрашно заплывали далеко далеко, как топили Сережку, учили нырять Артурика. И эти бесхитростные обсуждения пережитого нравились Ляльке ничуть не меньше самих приключений.

Чего же еще желала Ляля, если бы стала вдруг взрослой?
Отменила бы всем детям колготки. Разрешила бы шлепать по лужам и лазить по деревьям. Прыгать с гаража в песочницу. Правда, Лялькина соседка и одноклассница Таня один раз так сломала ногу. Очень долго болела и осталась на второй год в первом классе, но кого ж пугают такие мелочи.

Да, еще Лялька определенно точно знала, что будучи взрослой стала бы очень понимать ребятню. Ну как тут не понять простого желания сделать деревяное ружье с резинкой-венгеркой и стрелять из него пульками из обрезанной и изогнутой алюминиевой проволоки.

Подумаешь, девочка. Девочка тоже человек, и лазанье по крышам сараек и гаражей,  игра в казаки-разбойники, в войнушку, стрельба из самодельной винтовки доставляет ей такое же удовольствие, как и мальчишкам.

Никогда не будет Лялька, став взрослой, ругать, или не дай бог лупить детей своих ремнем. Не будет им ничего запрещать, а станет разрешать все, чего только захотят.

Вот так вот мечтала Ляля. Так выглядело в ее мечтах счастье: просто и обыкновенно.

Эх, Лялечка, всегда ли помнила ты о праведных мечтах своих?
Да что тут помнить? Вместо деревянного ружья могут поиграть нынче дети в пейнтбол, искупаться в бассейне, а то и на море с предками махнуть, не только в Сочи или Евпаторию, но и куда подальше.
Мороженное? Пожалуйста. Миллион сортов. Только мороженное нынче не то, не пахнет сливочками, не хрустит вафелькой.
А колготки вроде бы и сами по-себе не в моде, ну, по крайней мере, те хэбэшные, с трудом натягивающиеся, вечно сползающие и рвущиеся на коленках.
Но зато появилось множество других нельзя.
- Выключи компьютер.
- Сними наушники.
- Оторвись от телефона.
- Поаккуратней там на роликах.
- Скейт? Через мой труп.
- Какой ужас у тебя на голове. Мода такая? В моем доме такой моды быть не может.

ЗВОНОК

- Су-у-уп не сва-а-а -ре-е-е-н, - возвращая Лялю в реальность пропел дверной звонок.
- У вас же у всех есть ключи, - проворчала Ольга Петровна, - А тебя, Лялька, - Петровна захлопнула альбом, - ждет целый мир, в котором если ты сама не откроешь двери домочадцам, значит и неуютно им будет и не радостно.