Дочки-матери

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Прозвенел школьный звонок. Третьеклассники выстроились по рядам между партами в ожидании учителя. Дверь открылась. Но вместо привычной Марии Александровны вошла какая-то другая, незнакомая женщина.
Она поздоровалась с классом и, махнув рукой, что означало разрешение всем занять свои места, сообщила о том, что их учительница заболела, и что временно занятия будет вести она.
В ответ послышался было недовольный гул, но Валентина Степановна, как назвала себя новая учительница, холодно скомандовала: «Открыли тетради!» И урок начался.
Луша сидела на задней парте. Всё время, пока она списывала задание с доски, отвечала на вопросы, выполняла упражнение, в голове крутились мысли о сегодняшней неожиданной замене.
Она сравнивала Марию Александровну с Валентиной Степановной, и всё как-то не в пользу последней. Вытянутая вязяная кофта, ноги в растоптанных ботах, кое-как причёсанные белёсые волосы со следами давнишней «химической» завивки, а также странный деревянный голос и постоянно резкое «тыканье» указательным пальцем то в сторону учеников, то в наглядные пособия вызывали чувство неприязни.
А Марию Александровну любили. Она была улыбчива и мягко говорила нараспев. Вся её подтянутая фигура на неизменно высоких каблучках производила впечатление безукоризненной аккуратной строгости.
Учительница красиво подкрашивала губы тёмно-вишнёвой помадой, и голову её венчала корона из длинных, волнистых, тёмных, с медовым оттенком, волос, заколотых толстыми пластмассовыми шпильками. Иногда, к концу занятий, на шею сползал колечком небольшой выбившийся локон.
А когда она, диктуя, медленно проходила по рядам и наклонялась, проверяя, к тетрадям, непременно опускала свою узкую ладонь на чьё-то плечо или голову. И от руки, и от широкой блузы, под которой неизменно сияла белизкой накрахмаленная кофточка, исходил тонкий, чуть заметный аромат духов.
Мария Александровна никогда не называла учеников по фамилии. В переменку дети висели гроздьями вокруг её учительского стола, без конца засыпая вопросами, и как бы ни была занята, она успевала давать на них ответы.
Даже сердясь, бывало, и, выговаривая за невыполненное задание, за кляксы, за озорство, никогда не кричала, а только укоризненно поднимала одну бровь.
  Пока Луша обо всём этом думала, урок закончился. Валентина Степановна заторопилась с классным журналом подмышкой в учительскую, а ребята, толкаясь и шумя, вывалились в коридор.
Напротив кабинета, у окна стояла Светлана. Она была дочкой Марии Александровны и училась в пятом классе. Со всеми третьеклашками Света была знакома, частенько между уроками забегая к маме.
Тёмными глазами и лицом с высокими монгольскими скулами, а также дивно пышными каштановыми волосами,  волнистыми настолько, что в косу, которая она перебрасывала на плечо, можно было не вплетать ленту, девочка очень была похожа на мать.
Но странно прямые, будто приподнятые плечи, в которые, казалось, была вжата голова вместе с шеей, несоразмерно длинные руки, неестественная осанка и выступаюший сквозь свободное школьное платье горб на спине очень портили весь её облик.
Луша и другие дети знали, что это были последствия болезни, которая называлась полиомиелит и, попривыкнув, перестали обращать на уродство внимание. Света была серьёзной и приветливой, хорошо училась и часто что-то интересное рассказывала ребятам. Её уважали.
Сегодня она была печальна и бледна. Казалось, кого-то ждала. И правда, когда в дверях показалась Соня, она окликнула её. Та обернулась, и хотела было подойти, но в этот момент подскочила её двоюродная сестра, Таня, которая училась в параллельном классе, крича, что они опаздывают, и, ухватив за рукав, потащила Соню за собой.
Света растерянно проводила их глазами. А Луше отчего-то стало её жалко, и захотелось расспросить о Марии Александровне, и как-то ободрить. Но вместо этого она подошла и вдруг предложила: «Идём к нам, поиграем вместе!» А Света неожиданно согласилась.
Урок был последним. Одевшись в гардеробе, девочки через несколько минут уже, размахивая портфелями, торопились друг за другом по узкой зимней тропинке к Лушиному дому.
Потом они грели озябшие ладошки у хранившей тепло голландской печи, кипятили на электроплитке чай и запивали им бутерброды с маслом, густо посыпанным сахаром.
Девочки успели поиграть в дочки-матери, выучить уроки, рассмотреть балетные картинки, которые Луша «копила», пока с работы пришёл папа. Он поздоровался и больше ничего не сказал, только растопил в кухне плиту и накормил их разогретыми щами.
Потом вернулась с работы мама. Света засобиралась домой, и Луша  этому не удивилась. Но мама, услышав сообщение дочки о заболевшей учительнице, Свету остановила и попросила рассказать, что случилось.
Оказалось, что ночью у Марии Александровны началось кровотечение, и «скорая» увезла её в больницу.
-А с кем же ты теперь?- спросила мама.
-Ни с кем, сама,- потупившись, ответила Света.

-А Лидия Ивановна знает? Она ведь  твоей маме подруга.
Все знали, что Мария Александровна дружила с Сониной мамой.
-Я сказала ей утром, когда в школу шла, но она торопилась на работу.
-Ясно. Ты, детка, у нас пока останешься. Домой идти не надо. Вещи, какие нужные, завтра сходим, возьмём, а сегодня поздно уже. Вот с Лушей вместе будете. А там и мама твоя поправится. Всё будет хорошо! – Она обняла Свету, и та доверчиво прижалась к плечу.
Дети отправились в Лушину комнату. Мама через какое-то время заглянула в дверь. На ней снова была надеты шаль и пальто.
-Светочка, не могла бы ты дать мне ваш ключ. Мне нужно кое-что прибрать.
- Вот, тётя Тоня! Это от комнаты.- Светлана достала из портфеля  ключ и протянула его на ладони. – Только вы сильнее стучите, - Анна Мефодьевна плохо слышит.
-Это какая  Мефодьевна? Большевичка заслужённая, что ли? Она соседка ваша по квартире? Да, уж!  Ладно, разберусь.- Мама усмехнулась и, взяв ключ, закрыла за собой комнатную дверь. Через мгновение за ней заскрипела, захлопнувшись, и входная.
Отсутствовала мама недолго. Она вернулась с большим узлом. Вытащив из него детскую пижаму и домашние тапочки, всё остальное унесла в ванную.
Там долго плескалась вода,  и  было слышно, как мамины руки что-то тёрли о стиральную доску. Когда перед сном девочки пошли умываться, в углу обнаружился  большой таз, полный замоченных простыней и полотенец.
«Это что, столько крови было?- Мелькнуло в голове у Луши, представлявшей кровотечение примерно, как капля на пальце, порезанном ножом, или длинная красная дорожка из разбитого в потасовке носа. – Марию Александровну увезли, а Света одна осталась, ночью! Ей же, наверно, так страшно было?!»
-Девочки, пора в постель!- Раздался в это время мамин голос.
На разобранной Лушиной кровати появилась вторая подушка и одеяло, а с края были приставлены стулья, накрытые чем-то мягким.
-А то ещё свалитесь ночью-то, - пояснила мама и велела раздеваться.
Луша мигом влезла в свою пижаму и бухнулась в кровать. Света отчего-то мешкала.
-Дочка, отвернись, пусть Света переоденется, - вдруг услышала Луша мамин голос. Она очень удивилась тому, что девочка может стесняться девочку, но просьбу выполнила.
Когда кровать заскрипела,  и панцерная сетка матраца немного шевельнулась, решила, что уже можно повернуться. Света укладывала на подушке свою косу.
В этот момент в углу дивана ей бросилось в глаза нечто странное, похожее на обрубок человеческого тела, только полое внутри и с дырочками для шнуровки.
-Это что? – Не удержалась от вопроса Луша.
-Это корсет. Света должна его носить, чтобы у неё спинка была ровной, - объяснила мама.
И Луша вспомнила, что мама тоже носила корсет с тех пор, как у неё удалили почку. Только матерчатый и назывался бандаж.
-Ты не стесняйся. Я же понимаю, - улыбнулась она Свете, и та улыбнулась в ответ.
-Да не такое это простое дело. Корсет жёсткий и очень трёт. Я сейчас попробую сшить мягкую подкладочку, - объяснила мама поиски фланелевого лоскута. Она уже водрузила на нос старые круглые очки, в которых штопала, читала свой любимый журнал «Здоровье» или вязала носки из грубой овечьей шерсти, присланной папиной роднёй.
Что такое «трёт» Луша поняла, когда утром увидела  до крови стёртые тощие Светины бока. А та больше не надевала корсет без «подкладочки», - видимо, ей с ней было легче.
С того дня девочки в течение целого месяца не расставались. После уроков они шли сначала в заводскую столовую, где кастеляншей работала Лушина мама. «Поедите, и у меня душа будет спокойной до вечера»,- говорила она, глядя, как уминают девчонки блинчики за обе щёки.
Затем они учили уроки, гуляли во дворе, притаскивали из сарая дрова, чтобы помочь папе, играли с котом-царапучкой, плакали над библиотечной «Хижиной дяди Тома» и мечтали о балете, угадывая названия спектаклей по снимкам на газетных вырезках.
По субботам мама мыла их в ванне, а по воскресеньям собирала «передачу» в больницу. Домашние котлетки, клюквенный морс, пирожки добросовестно укутывались в полотенца и газеты раньше, чем попадали в сумку. Чтобы не застыли  на морозе.
Выдав поклажу, и мелочь на автобус, мама выпроваживала детей с визитом к Марии Александровне. Те же с первого раза договорившись, что деньги лучше потратить на кино, отправлялись в больницу пешком.
Расстояние было небольшое, в одну автобусную остановку, но идти надо было мимо заводов по тропке, потому что по обочинам прочищенного бульдозером шоссе высились горы снега.
Дорога, заполненная грузовиками и конными санями, была узкой и опасной. За ночь снег порой тропинку  совсем заметал. В воскресный день протоптать её было некому, и Света с Лушей брели, проваливаясь по колено, предусмотрительно выпустив тёплые шаровары поверх валенок.
Вваливаясь, как два пингвина, в приёмный покой больницы, они шмыгали влажными от тепла носами и подставляли бока под  голичок охавшей старухи-привратницы,  дежурившей в больничном гардеробе. Та сметала веником  с детей снег, развязывала шали и шнурки шапок, приговаривая: «Ой, господи-господи!» Потом, велев ждать, кряхтя и ворча, отправлялась звать больную.
Через раскрытую двустворчатую дверь были видны огромные мраморные  колонны вестибюля и широкая белая лестница наверх, где висела табличка «Хирургическое отделение».
Марии Александровне сделали операцию. В первый визит она вышла медленно, придерживая живот руками и бессильно шаркая больничными шлёпанцами. Она была очень бледна  и слаба. Но при виде детей оживилась, улыбаясь бескровными губами, и отчего-то им совсем не удивилась, будто знала, что придут. Поела принесённых пирожков, разделив их со Светой и Лушей, и наказала слушаться во всём  Антониду Фёдоровну, - так назвала она Лушину маму.
Дела шли на поправку.  И в один из выходных дней вместе с сумкой  девочкам была вручена картонная коробка, перевязанная шпагатом.
-Это подарок. У Марии Александровны сегодня день рождения.- Сообщила мама.
-И откуда она узнала? Светка что ли сказала? Нет, не похоже.  – Думала Луша, наблюдая за радостно удивлённой реакцией напарницы.
Такую же радость и изумление увидела она в лице учительницы, получившей из их рук коробку.
Она немедленно развязала  тесёмку, явив на свет дивной красоты торт с голубыми розами из крема и листочками из зелёной прозрачной карамели. Кроме того, вся его белая, как снег, поверхность была украшена шоколадными узорами. От торта шёл восхитительный аромат ванили.
«Это тётя Ляна, - сообразила Луша, - только она, начальник кондитерского цеха в маминой столовой, умела делать такие сказочные украшения, и выполняла только особенно важные заказы. Значит, и мамин торт такой же». И почувствовала  уважительную горделивость.
 На этот раз им разрешили войти в вестибюль, где у высокого арочного окна, оказывается, был стол со стульями.
Мария  Александровна смеялась, резала торт на куски, угощала детей, старуху-привратницу, санитарок, медсестру, каких-то подошедших женщин. И все угощались, поздравляя и желая ей скорейшего выздоровления.
Напоследок целуя, она восторженно прошептала, обняв затянутые шарфами поверх воротников шеи своих посетительниц: «Какая же она всё-таки! Спасибо твоей маме, Лушенька!» Глаза у Марии Александровны искрились от слёз.
Выписали её, когда дороги уже почернели, и днём начинало капать с крыш.
Мама привезла Марию Александровну к себе домой, считая, что раньше, чем жить самостоятельно, надо прийти в себя и окрепнуть.
Прошёл ещё месяц. Всё это время Луша со Светой ходили к ним на квартиру поливать цветы.
Но вот как-то раз мама вечером сказала, что сделала на квартире генеральную уборку и что теперь не стыдно и в дом пригласить.
Папа нёс вещи, а Мария Александровна со Светой и Луша с мамой шли за ним, стараясь не проваливаться в весенние лужи.
Дверь открыла соседка Анна Мефодьевна. Увидев пришедших, она попыталась улыбнуться, скривив своё вечно всем и всеми недовольное лицо и, невнятно пробормотав «здрасси», исчезла в своей комнате.
-Ой, что это?! – Воскликнула Мария Александровна, едва со щелчком выключателя в комнате разлился электрический свет. – Наш ли это, дочка, дом?!
Комната была идеально прибрана. Все вещи аккуратно лежали по местам. Окно весело  топорщилось свежей занавеской. С подоконника улыбались из бархатных изумрудных листьев личики розовых и сизых фиалок. Ни морщинки, ни складочки на  крахмальной скатерти и покрывале. А ещё салфетки, вышитые анютиными глазками, накрывшие радиоприёмник и настольную лампу, и коврик из пёстрых лоскутков перед диваном.
Луша видела, что маме очень нравится радостный эффект, произведённый её стараниями на хозяек.
Не остались незамеченными и другие перемены в квартире: сияющая чистотой кухня, безупречно отмытый санузел и безукоризненный порядок в передней. Самое удивительное:под вешалкой ровненько один к одному стояли хромовые сапоги Анны Мефодьевны, которая раньше не снимала их в доме, казалось, даже когда спит. И совсем не пахло табаком, хотя соседка редко вынимала изо рта папиросу «Беломор», разве чтобы оставить окурок где попало.
  -Что происходит? Как вам, Антонида Фёдоровна, это удалось?–Восхищённым шёпотом спросила Мария Александровна.
-А я пообещала, что если такая заслужённая большевичка, которой даже персональный телефон поставили, не перестанет таскать грязь, курить в квартире, где живёт ребёнок, и не будет мыть после себя места общего пользования, то на ближайшем пленуме горкома партии я попрошу слова и припозорю её. Расскажу всему городу, как она соблюдает правила социалистического общежития и какой даёт пример молодёжи. – Мама сообщила об этом своим обычным низким голосом, нимало не заботясь о том, слышит ли её обсуждаемая персона. 
На обратном пути, держа обоих родителей за руки, Луша задала, наконец, маме вопрос, давно её занимавший. Почему она,- не родственница, не подруга, даже не соседка, так заботилась о совсем чужой семье?
Та не сразу, но ответила: «На месте Марии Александровны могла оказаться, например, я. А ты – на месте Светы».
Луша вдруг сообразила, что у неё-то есть папа, и крепче ухватилась за отцовскую руку.
Сверху, со стороны мамы донеслось: «Подруги…подруги… Людьми просто надо быть».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Наутро Мария Александровна вернулась в класс. Уроки и время после занятий пошли своим чередом.
Луша и Света по-прежнему встречались в школе на переменках, или прибегали друг к другу днём.  Но у каждой из них само собой возникали отдельные   интересы  и связанные с ними события.
В один из воскресных дней во дворе Луши остановилась небесно-голубая «Волга» с никелированным оленем на капоте. Из машины выпорхнула девочка в цигейковой  шубке и красном капоре. Следом показался мужчина: высокий, сухощавый, с седоватыми висками.
Это была Лара Маленко – внучка  соседей, Анны Николаевны и Василия Борисовича, с которыми были дружны в доме не только все взрослые, но и дети.
Василий Борисович всегда разрешал брать, чтобы покататься, свою тележку на кованых металлических колёсах  и никогда не ругался, если находил её забытой ребятами где-нибудь на задворках.
С Лушиным папой любил посидеть-поговорить  на дровяных козлах, покуривая папиросу. Оба были дружелюбны и сдержанны. Папа работал сварщиком, Василий Борисович – токарем. Случись у кого-то поломка хозяйственного инструмента, - чинили по-соседски.
Мама Лушина  разводила напару с Анной Николаевной, которая была старше, и уже на пенсии, цветы в разбитом перед домом палисаднике. Делились рецептами, изредка чаёвничали.
Их сын – человек солидный, директор чего-то там, в соседнем городе, приезжал повидаться с родителями и привозил дочку довольно часто по  выходным. Была, конечно, у неё и мама, но почему-то Луша ни разу с ней не встречалась.
Лара казалась пришелицей из какого-то другого, чудесного мира.
На фоне шубок, шапочек, костюмчиков и сапожек, в которые эта девочка была наряжена, Луша, одетая так же, как и окружающие дети, в первый момент вдруг обнаруживала себя Золушкой в вытертых шароварах, с руками, далеко вытянувшимися за пределы рукавов вязаной кофточки.
Но неловкость скоро исчезала, потому что Лара совсем не была воображалой, а, напротив, компанейской  и интересной девчонкой.
Но была в ней всё-таки какая-то особенность, заставлявшая Лушу смотреть на сверстницу с восхищением и желанием подражать.
Неизменная грация, с которой Лара ходила, сидела и стояла, изящество жестов, умение всегда и везде держать прямой спину, от чего  её головка с двумя длинными косами легко и горделиво высилась на хрупких свободных плечах, как-то не по-детски отличали её.
Рядом с ней Луше хотелось подтянуться и держаться строже, не размахивать руками, избегая по-щенячьи неуклюжей  разболтанности движений. 
Лара была балериной. Так, во всяком случае,  считала Луша, ведь  та занималась в балетной студии Дворца культуры. 
Балет Лушу завораживал. Редкие эпизоды, когда она могла видеть его во фрагментах хроники, в кинофильмах, на фотографиях  в журналах и газетах, увлекали настолько, что она могла часами думать о них, и, слушая музыку по радио, легко переноситься в волшебно  неземной, неудержимо летучий мир танца.
И если было чему завидовать, так это  причастности к балету, которой, конечно, была отмечена Лара.
Луша просила подружку показывать ей движения. Повторяла и старательно запоминала неведомые слова: «плие», «батман-тандю», «жете», «арабеск»…
Даже попросила маму сшить гимнастический купальник из трикотажной майки, и сама, по выкройке, сделала из ткани  белые тапочки. А купальник выкрасила в тазу купленной краской - в чёрный.
Стоя перед домашним трюмо, девочка представляла себя «у палки» в репетиционном зале и с упоением повторяла выученные позы и движения.
Настоящим потрясением для Луши было увидеть наяву настоящие пуанты, которые однажды привезла показать Лара.
Она гладила шелковистые бока розовых атласных туфелек. Ставя на твёрдый проклеенный носок, постукивала  ими по столу. Вдыхала чудесный кожаный запах супинаторов  и, как во сне, представляла себя обутой в них и поднявшейся на пальцы.
Казалось, что  она чувствует, как перекрещенные ленты плотно охватывают щиколотки и плотно удерживают пуанты на оттянутых и дугой выгнутых в подъёме стопах. 
Сколько было нарисовано Лушей этих волшебных балетных ножек на тетрадных листочках, на полях  газет, в блокнотах и альбомах!  Их изящно-округлые линии, казалось, сами готовы были то и дело упруго соскальзывать на  бумагу с острого кончика карандаша.
Пуанты вдруг стали реальным воплощением вдохновенной мечты.
-Лара, я тоже хочу пуанты! Достань мне, пожалуйста!- Просила Луша подружку, в общем, понимая, что она не сможет этого сделать. Но страстное желание, во что бы то ни стало, обрести балетные туфельки затмили всё на свете.
Узнав, сколько они стоят, она даже совершила неслыханное: залезла в мамин кошелёк и взяла оттуда целых семь рублей! Без спроса! Без разрешения! Взяла и вложила в руку Лары, отрезая ей путь к отступлению.
-Я попробую, ладно. Только ничего не обещаю,- сдавалась натиску подружка.
Лишь когда голубая «Волга» выехала со двора, Луша призналась маме в краже.
Та выслушала сбивчивый и взволнованный покаянный рассказ дочери внимательно, не перебивая. Потом взяла Лушину руку и сказала:
-Нет, я не считаю, что ты украла деньги, хотя, взяв без спроса, поступила неправильно. Иногда бывают особые случаи. Сегодня, такой случай, наверно, и произошёл. Я вижу, что это не каприз, что это для тебя очень важно. Но, дочка, ты должна знать, что мы с папой всегда поймём тебя и постараемся помочь, если ты серьёзно обсудишь с нами такие вопросы раньше, чем что-то захочешь сделать.
Мамины глаза – светло-коричневые, окружённые мелкими морщинками, смотрели, улыбаясь, но девочка поняла,- ей доверяют и говорят по-взрослому. Никогда больше не позволит она себе подвести эти глаза.
Луша молча обняла маму за шею и долго стояла, прижавшись, вдыхая родной запах.

***
Уже заканчивалось лето, когда Луша, прибежавшая к стенду дворца культуры посмотреть, какой новый фильм будет идти на следующей неделе, заметила прямо на киноафише прикнопленный белый листок. Объявление призывно помахивало бумажным уголком  на ветерке.
Она подошла ближе. Начав читать прыгающие буквы, напечатанные на пишущей машинке, глаза вновь и вновь возвращались к началу, потому что никак не могли поверить тому, что видели.
Клочок бумаги чёрным по белому сообщал о том, что дворец культуры металлургов объявлял набор детей в хореографическую студию.
Луша даже зажмурила на мгновение глаза: не снится ли ей всё это? Но нет, объявление никуда не исчезало, и слова в нём настаивали на сказанном.
Она ещё потопталась у киноафиши. И вдруг, будто кто толкнул в спину, бросилась бежать прямиком  ко дворцу.
Запыхавшись, Луша остановилась перед крутой широкой лестницей  входа в массивное трёхэтажное здание, украшенное по фронтону черным чугунным барельефом с изображением рабочих – металлургов.
Луша здесь часто бывала.  В нём было два зала. В одном показывали кино, в другом  проводили  новогодние ёлки.
В библиотеку, вкусно пахнущую книжной пылью и газетной краской, каждый вторник, в «детский день» Луша вместе с одноклассниками  выстаивала часовые очереди, чтобы поменять прочитанные книги.
А за обитыми дерматином дверями в конце второго этажа доносились звуки скрипки и пианино. Там шли занятия в музыкальной школе.
Луше было известно, что во дворце есть два больших оркестра, народный театр и разные кружки, которые посещали взрослые и дети.
-Здравствуйте! Где в балетную студию записывают?- Громко спросила она дежурную, едва открыв тяжёлую двустворчатую дверь  в вестибюль.
Мирно дремавшая на стуле пожилая женщина сонно глянула на девочку, поправила съехавшие на кончик носа очки и пожевала губами.
-Куда, говоришь, записывают? В балет? Что за балет?
-Да объявление висит у аптеки! В студию детей набирают!
- В студию. А-а!… Так это Лильвана! В пятом кабинете, детка, в пятом. На третьем этаже.
Дежурная ещё что-то говорила, но Луша стремительно, перескакивая через ступеньки, устремилась вверх по лестнице.
Еле переводя дух и придерживая ладошкой готовое выскочить из груди сердечко, она постучала в дверь, обозначенную металлической цифрой «5».
За дверью оказалась большая прямоугольная комната, почти зал средней величины, с высоким потолком, освещённая рядом окон с двух противоположных сторон. По стенам, к удивлению Луши, уже тянулась круглая палка для тренажа, и в дальнем углу чернело, поблёскивая, пианино.
Навстречу поднялась женщина: очень худая, высокого роста. У неё было тёмное горбоносое лицо, выдававшее  принадлежность к какому-то южному народу.
Худоба, смуглость и  скованная угловатость  движений  жилистого тела делали  незнакомку похожей на длинный, тёмный, узловатый посох, отполированный руками и временем.
Впрочем, когда женщина подошла ближе, Луша увидела, что черты немолодого узкого лица, хотя и увядшие, очень красивы. Миндалевидные тёмные глаза смотрят приветливо.
Спросив Лушу, как её зовут, представилась сама: Лилия Ивановна, руководитель студии.
Раньше той никогда не приходило в голову думать про имена и людей, которые их носили, но в этот раз показалось удивительным, насколько название цветка отчего-то очень подходило владелице довольно редкого имени.
Лилия Ивановна попросила подойти к «станку» и встать в «первую позицию».
Луша знала от Лары, что это такое, и постаралась выполнить, но Лилия Ивановна сделала за неё всё сама: развернула ей стопы с линейку, поправила спину и плечи, «закруглила»  руку в локте и кисти.
Потом попросила медленно присесть,  подпрыгнуть, затем поднять, насколько возможно выше, ногу.
Кроме того, подойдя к пианино, она начала играть и предложила девочке под музыку подвигаться.
В конце, макая в чернила перо-уточку, записала в журнал  имя, фамилию, школу и класс будущей студийки  и сообщила, что собрание для родителей состоится через неделю, а занятия, как водится, с начала  учебного года.
Лушиной радости не было предела, и она была так заразительна, что скоро в студию записались почти все знакомые девочки.
В дни, когда были репетиции в студии, часы пролетали в одно мгновение. Они были полны музыкой, красивой дисциплиной движения, небольшими, но важными открытиями.
Аккомпанировала на пианино недавняя выпускница музыкальной школы Вера. Перед началом занятия Лилия Ивановна извлекала из ящика стола пачку своих личных  нотных тетрадей с клавирами  произведений Чайковского, Шопена, Крейслера… Разные ритмы и  темпы требовались для выполнения танцевальных задач.
Однажды Луша вдруг поняла, что не только узнаёт, чью музыку играет Вера, но даже может напеть какие-то её части. В другой раз, услышав рояль по радио, различила нечто неуловимо схожее с тем, что звучало в студии,  и очень удивилась, когда диктор объявил  уже знакомое имя композитора.
Музыка незаметно открывала для неё одну маленькую дверцу за другой, и девочка легко и благодарно входила.
На рабочем столе у Лильваны ( так из-за удобства все звали руководительницу) можно было видеть и учебник по русскому классическому танцу А. Вагановой, и сборники балетных либретто, и альбомы известных балерин. Она их читать не предлагала, но, если просили, разрешала брать, даже на несколько дней домой.
Как-то Луша разглядывала фотографию Галины Улановой в роли Марии и прочитала, что балет Асафьева, оказывается, про поэму Пушкина.
Библиотекарша, записывая ей в читательский формуляр нужный томик поэта, удивилась, ведь это не входило в школьную программу не только начальных, но и старших классов.
А Луша   прочитала и «Бахчисарайский фонтан», и «Цыганы», и «Медный всадник». Впечатления были так ярки, что потом, гораздо позже, она нашла естественным, что пушкинские сочинения послужили основой для многих музыкальных произведений.
Светлана была единственной, кто ничего не спрашивал про хореографическую студию у Луши, и которой она ничего о ней не рассказывала.
Умолчание как будто возникло само собой. Они по-прежнему вместе собирали балетные картинки и любили отгадывать по ним танцовщиц, названия спектаклей и даже отдельные части балетного действа.
  Девочки и  не подозревали, как много успели узнать, по крупицам добывая интересные обеим сведения из истории классического танца: десятки биографий русских звёзд, имена хореографов, театральных художников, композиторов, историю дягилевских сезонов в Париже, и с русским модерном  познакомились раньше, чем узнали его название.
Только конкретная, хотя и очень маленькая, жизнь одной из них в мире, где звучат волшебные слова: «гран-батман», «аттитюд», «деми-плие», оставалась у подруг вне обсуждения.
  Кто знает, сколько это бы продолжалось, если бы в один из дней Лильвана не слегла с гриппом и не отменила репетицию.
Луша растерянно постояла перед закрытой дверью и вышла на улицу. Однако вместо того, чтобы вернуться домой, она двинулась в сторону школы, благо, та была рядом.
Уроки давно закончились. В коридорах было тихо, пусто и чисто. Техничка уже успела вымыть полы.
Луша нерешительно остановилась у квадратной колонны с часами в деревянном корпусе. Большой латунный маятник мерно постукивал, качаясь из стороны в сторону, и от этого звука казалось, что школа совсем безлюдна.
Но вдруг дверь директорского кабинета открылась, и из неё вышел, уже в пальто, поправляя незанятой портфелем рукой меховую папаху, сам  Николай Павлович.
-Здравствуйте, - сказала Луша.
-Здравствуй-здравствуй, - ответил директор. –  Ты, кажется из четвёртого «а»?
- Да, меня Луша зовут.
-И что же ты, Луша, здесь делаешь? Вас ведь давно отпустили?
- Я в балетную студию ходила, во дворец культуры, да там закрыто. А я заниматься хочу.
-Вот оно что!
Директор сделал несколько шагов к коморке под центральной лестницей, где  старенькая дежурная, всегда подававшая звонки, разливала на завтра по «непроливашкам» в ящичках чернила из белого фарфорового  чайника.
-Вот, Варвара Степановна, - Луша, наша балерина. Откройте ей спортзал. И в другой раз, если понадобится, открывайте. Я  разрешаю. Только, пожалуйста, чтоб мальчишки не мешали. А то я знаю этих второгодников! А ты, балерина, смотри, не допоздна. Темнеет рано.
Луша, смутившись, закраснелась, сказала «спасибо» и поспешила следом за старушкой, уже гремевшей связкой ключей.
Когда, закончив занятие, она вышла на школьное крыльцо, фиолетовый вечер встретил её сверкающим снегом под ярко горевшей вместе с уличными фонарями жёлтой луной.
Натоптанная тропинка бежала домой наискосок через весь квартал. Во дворе дома, где жила Света, ребята каталась с горки на санках.
От шумной группы отделилась одна фигурка и направилась Луше навстречу. Вся в снегу, с выбившимися из-под шапки волнистыми прядками, Света радостно улыбалась, от чего на щеках у неё проступили ямочки.
-Привет! Ты откуда? – Спросила она, поравнявшись.
-С тренажа. Я в школе  занималась.- Сообщила Луша.
-Как это?
-Представляешь, сам Николай Павлович разрешил! И ещё сказал, чтобы мне, если попрошу, спортзал открывали. – Луша вдруг почувствовала гордость за неожиданное уважение, конечно же, благодаря балету проявленное  к ней самым главным человеком в школе, которого побаивались даже старшеклассники.
-Правда?! Здорово! А можно мне с тобой?- Неожиданно  спросила Светлана так, будто не Луша,  а она была двумя годами младше.
-Тебе? – Вопросом на вопрос изумилась девочка, но, немного подумав, добавила, - конечно, можно. Почему – нет?!
Они договорились, что станут заниматься вдвоём в свободные от студии дни.
Луша со всей серьёзностью, как раньше её - Лара Маленко, обучала Свету всему, что знала сама. Но при этом старалась обходить те упражнения, которые были непосильны для ученицы с негнущейся спиной. А ещё, чтобы той не было обидно.
И теперь Света всякий раз спрашивала про репетиции и готовящуюся к новогоднему празднику постановку, а Луша в подробностях описывала не только танцевальные партии, но и декорации, и то, как они готовят украшения и шьют сами костюмы.
-Представляешь, - увлечённо объясняла она,- даже  настоящую балетную пачку научилась делать. Нужно взять длинный кусок  марли и сильно накрахмалить. Потом аккуратно на верёвке развесить, распределяя полотно вдвое по длине. Когда высохнет, станет, как бумага.  Тогда надо снять, не разгибая, и ножницами вырезать зубчики по краю. Другой край мелко собрать иголкой с ниткой. Вот и получится. Пышная такая и не обвисает.
Света поддержала: « А чтобы сверкала, можно мелко расколотить ёлочные игрушки  и этим «песочком» посыпать на марлю. Только сначала клеем намазать».
-Точно! И балетки так можно украсить! – Загорелись глаза у Луши.
-Нет, балетки не надо. Это же всё-таки стекло. Ещё ногу поранишь! Лучше из-под чая фольгу взять и звёздочки вырезать. А потом наклеить!
Луша с восхищением слушала предложения подружки. Придя на следующий урок, она решительно подошла к Лилии Ивановне и сказала:
-В нашей школе Света тоже очень хочет в студию. Мы с ней вместе занимаемся. Вы должны её взять!
-Уже почти полгода прошло, но пусть приходит. Посмотрим, что она умеет.
-Не надо смотреть. Просто возьмите.
-Почему?
-Потому что... у неё горб на спине.
-?!!
-Но Светка, правда, очень-очень хочет! Лильвана, пожалуйста! Пусть она просто будет со всеми вместе и выполняет, что сможет!
  Учительница долго смотрела в замёрзшее окно. Потом сказала:
-Пусть приходит. Там видно будет.
И Света пришла. Луша предупредила всех заранее, поэтому новенькую встретили без удивления и вели себя обыкновенно, как со всякой другой девочкой.
Близился новогодний концерт. Дворец культуры был полон поющих голосов, звуков баяна, фортепиано, духовых инструментов. На сцене стучали молотки, и пахло свежей краской. Лестничные повороты шелестели блестящим «дождиком», укутавшим маленькие ёлочки. Гирлянды из разноцветных флажков украсили коридоры.  На стёклах окон красовались вырезанные из салфеток снежинки.
Хореографическая студия готовила «Прекрасный розмарин» на музыку Крейслера.
Луша и ещё одна девочка солировали, а остальные танцевали вокруг, держа в руках украшенные фольгой и цветами проволочные дуги. 
В лучах разноцветных софитов, на фоне зимнего леса юные танцовщицы, одетые в яркие пышные пачки, хотя и двигались на «полупальцах», выглядели, как настоящие балерины.
На одной из репетиций Лильвана решила, что на заднем плане должны быть ещё дети из младшей группы, одетые в костюмы ёлочек.
У них были несложные движения, и если бы даже  кто-то растерялся и перепутал, общая картина бы не пострадала. Зато вся студия -  на сцене.
Вся, кроме Светы. Она  одна сидела в зрительном зале и молча следила за происходящим.
-Лильвана, поставьте её в «ёлочки»! – Обратила внимание руководительницы Луша. – Они же всё время лицом к зрителю. И костюм свободней можно сделать.
-Но там  одни малыши!  Света большая.
-Подумаешь! В лесу же разные ёлки растут! А тут человек вместе с нами будет.
- Ну, Лукерья! Не ребёнок, а готовый «помреж»! Зови подружку!
Вечером большой лесовоз привёз к подъезду дворца культуры огромную, промёрзлую, запорошённую снегом ель. Целая бригада с завода устанавливала лесную красавицу в парадном зале.
Ах, какой потом был праздник! Как громко аплодировали зрители, которых собралось столько, что яблоку негде было упасть! Кто-то даже крикнул: «Браво! Бис!», когда юные балерины, скользившие, поднявшись на цыпочки в вальсе, замерли на финальной ноте.
За кулисами  их с восторгом встречали шефы из профкома, участники самодеятельности, чьи-то мамы.
Потом всем вручили по большому пакету с шоколадными конфетами и мандаринами, и почему-то чертёжные готовальни.
Ещё не отошедшие от праздничной кутерьмы и шумного успеха, Луша и Света шли по расчищенной бульдозером улице, жевали холодные сладкие мандариновые дольки и вновь и вновь переживали невыразимо восхитительные мгновения своего триумфа.
Обронённая оранжевая кожура замерзала на белом снегу, оставляя в воздухе новогодний запах праздника.

***
Ещё через год совсем неожиданно Лара привезла-таки пуанты.
Луша попыталась их примерить, но не  смогла. Туфельки оказались малы.  Их хозяйка выросла. Потерпев неудачу, она была разочарована, но вовсе не восприняла её как катастрофу.
Недолго думая, завернула туфли в газету и отправилась по знакомому адресу. Света была дома. Луша протянула ей свёрток:
-Дарю. Надевай.
-Что это? Пуанты!!! А ты как же?! – Только и выговорила потрясённая подружка.
-Надевай, говорю! – Повторила Луша и присела на низенькую табуретку у дивана. Оттуда, снизу она наблюдала, как Светлана дрожащими пальцами завязывала атласные ленты.
Наконец, справившись, та поднялась  на пальцы, держась обеими руками за никелированную спинку кровати.
- Колени подтяни! И подбородок выше! – Скомандовала со своего места Луша.
  Светлана сияла. От счастья у неё порозовели щёки. Казалось, ещё миг, и она оторвётся от пола,и взлетит, чтобы ни сейчас и никогда потом больше не вспомнить ни о своём искалеченном теле, ни о страданиях, давно живших в её детской душе.
А Луша всё смотрела на Свету, всё улыбалась и не могла взять в толк, почему ей так радостно в то время, как она отдала, едва успев подержать в руках то, о чём так долго мечтала больше всего на свете.
31декабря 2018 -1 января 2019 года