Зелёный флажок. 11 глава. Смотрины

Продолжение повести(12+) о путешествии в пространстве и времени.
Начало повести – Пролог – http://www.proza.ru/2018/10/31/454
*  *  *  *  * 

Ритмичный топот копыт, мерное поскрипывание телеги, ласковый шелест листвы и тёплые объятия – убаюкивали... Я лежала на свежей подстилке душистого сена, головой и плечами на коленях бабушки, а она гладила меня по голове, напевая, словно убаюкивая:
– Милая девочка, светлые глазки. Волосы – шёлк, в сердце – слеза…
Моё сердечко и впрямь почему-то ныло.
– Бабуль, а откуда ты знаешь эту песенку?..
– Эту песенку сочинил Алёша... Я ещё совсем маленькой была. Он пел, чтобы меня успокоить, а мне казалось, что дразнит… – бабушка перестала меня гладить.
И я догадалась, что вновь, ненароком, вернула её в детство! Может быть даже на те мраморные ступени, залитые кровью… На которых сидела собака, так напугавшая меня в сумерках… Подняв лицо, я, почти шёпотом, спросила:
– А кто святым глаза выколол?..
Бабушка не шевельнулась и, не посмотрев на меня, также полушёпотом ответила:
– Те же, кто крест с купола скинули… Думали, что золотой. Глупцы! Прости, Господи, их прегрешения. Тогда же и колокола сбросили, вместе со звонарём… Мы с Олюшкой этого, слава Богу, не видели, – бабушка вновь замолчала.

– И с обелисков кресты сбросили... – я сама догадалась и добавила, – Зачем всё так?
Бабуля задумалась, словно этот вопрос раньше не приходил ей в голову, но, чуть помолчав, ответила:
– Может от стыда! Или страха… Это сейчас ни в бога, ни в чёрта не верят, а в то время… Все в Вере воспитаны были, на худой конец – в суевериях... Вот и стреляли в глаза, что смотрели с укором…
– А потом молились перед ними, когда беда пришла, – подал голос Егор, оказывается, он всё слышал, – В войну и про бога, и про чёрта вспомнили!..
Я приподнялась и, почему-то у него, спросила:
– А Трубы кто развалил?..
Егор понял мой вопрос и, не оборачиваясь, стал рассказывать:
– Почерневшие стены и трубы, со зверьками, я застал… Металл-то растащили ещё до войны, а вот стены рвали взрывчаткой уже после. Пытались разобрать на кирпич, да куда там! Раствор дедЫ делали «на совесть». Битый кирпич на дорогу, в низинах, сыпали, я сам на первой Зорьке возил… Видать думали, что дорога «поднимет» колхоз – память о богатом селе покоя не давала. Да где там! Старожилов уже не осталось, а пришлые работать не умели, али не хотели…
Егор что-то говорил, но его слова, с облучка, летели в сторону Зорьки... Я вновь положила голову на бабушкины колени, закрыла глаза… и увидела: то ли собаку, то ли призрака со свечой, на церковных ступенях…

– Солнышко моё, просыпайся!.. – бабушка тормошила меня.
Я с трудом разомкнула слипшиеся ресницы и приподнялась... Телега стояла на месте, Зорька била копытом и встряхивала гривой, позвякивая уздечкой. Деда-Егора не было видно, а бабушка улыбалась своей прежней лучезарной улыбкой:
– Сонюшка, солнце высоко! Приехали… Давай-давай, надо переодеться!
Туго соображая, после резкого пробуждения, я была безропотно-послушна... Сначала умылась – бабуля лила из бидончика на мои ладони, сложенные чашей; вода искрилась радужными брызгами и пахла рекой, хотелось окунать в неё лицо бесконечно! Потом бабушка расчесала мне волосы своим гребнем и туго заплела косу, перевязав её голубой шёлковой лентой; достала из кошёлки мой любимый сарафан – белый в голубой и розовый цветочек; и я полностью переоделась – сменила даже трусы! Выстиранные носки и обтёртые, до возможной чистоты, сандали дополнили мой наряд. И здесь появился Егор, тоже – в свежей рубахе, поверх брюк, перетянутой по худой талии ремешком. Только теперь я заметила как нарядна бабушка: синяя широкая юбка, блузка с серебристыми пуговками, слепящая шёлковой белизной, и кружевной ободок на затылке, вокруг аккуратно скрученного пучка седых волос.
– Ну что, готовы!.. – Егор окинул нас взглядом, с головы до ног.
– С богом!.. – ответила ему бабуля, а мне, –  Садись к Егору, не помни платье!
Я с удивлением посмотрела на складки своего сарафана – он был далеко не идеален, и наконец-то спросила:
– А мы куда?.. – имея в виду « неуместно нарядились».
– На смотрины, голубушка, на смотрины! – бабуля счастливо улыбнулась!
И я ответила ей такой же улыбкой! Видимо, всё плохое осталось позади, а впереди ждало что-то хорошее, светлое… Смотрины! Что или кого мы будем смотреть?.. Но, уже опасаясь задавать вопросы, которые почему-то ведут к страшным рассказам, я ничего не спросила – придёт время, и сама всё увижу!..

Застоявшаяся лошадь резво побежала под горку, и почти сразу же дорога вынырнула из берёзового редколесья. Вправо и влево распахнулась небольшая холмистая равнина, с таким же весёлым березняком, недалеко впереди окаймляющим тёмный ельник. Солнце палило нещадно, и непокрытую голову стало припекать. Высоко над нами, где-то в бездонной голубизне, щебетала крошечная птичка; голосок её, тонкий и тревожный, звенел и переливался незамысловатой мелодией. Из высокой травы обочины вспорхнула пара сорок, стрекоча и сверкая на солнце белизной перьев, они летели параллельно дороге, то опережая наш экипаж, то отставая. И, вдруг, клёкот!.. Сороки исчезли, может быть, вновь нырнули в траву; и песенка, струящаяся с небосвода, умолкла! Я подняла голову, прислонив ладонь ко лбу, стараясь разглядеть ястребы, что всех перепугал, и в моей душе поднялась волна безотчётной тревоги…
– Егор, притормози!.. – бабушка тоже показалась встревоженной.
– Тпру-у-у!.. А чего так? Уж почти приехали… – возница оглянулся на неё.
Зорька никак не хотела останавливаться, несмотря на натянутые вожжи, словно торопилась к цели, известной только ей. Но вот, наконец, недовольно фыркнула и встала! И бабушка… Я была поражена, но, молча, подчинилась – не спросила, почему должна идти одна пешком, пусть и не далеко!
– Смотри красота-то какая, – Егор кивнул головой в сторону, – догоняй!..
Бабуля пересела на моё место, на облучке, и телега покатила вниз по дороге, огибая невысокий холм, к маленькой сторожке с навесом над крылечком. А я, умытая и нарядная, осталась одна на пыльной дороге… Захотелось топнуть ногой! Подпрыгнуть! Заверещать!!! Как та невидимая пичуга, что вновь зазвенела в зените... Но захотелось мне это, пожалуй, не от обиды, а просто потому, что «засиделась!», даже спина и ноги ныли. А вокруг, и впрямь, была красота... И прогулка оказалась – в радость!
 
 Сразу за кромкой обочины, поросшей жирными листьями подорожником и пушистыми «помпонами» клевера, между стеблей тысячелистника и пижмы топорщились резные листья земляники, а из-под них выглядывали крупнущие спелые ягоды. Я наклонилась и сорвала одну алую продолговатую, на белой ножке… Её сладость и аромат наполнили не только рот, но и всё моё существо! Сразу же стало легко и радостно! Бабушкой мне было велено «не спешить!», и я стала неспеша рвать и класть в рот спелость летнего дня…
Незаметно для себя, оказалась по колено в луговой траве. Сорвала ромашку, и она белоснежные реснички лепестков осыпала золотистой пыльцой своего глазка. Наверное, я хотела погадать, но не придумала о чём и сорвала ещё одну... Ромашки были огромные, почти как садовые, и так же – почти без запаха, как и лимонные созвездия зверобоя рядом с ними. А вот гроздь мелких нежно-сиреневых колокольчиков, на тонком стебельке, пахла нежно, в отличие от пышных соцветий медуницы, что чересчур навязчивы своим ароматом... Как-то сам собою у меня сплёлся венок! Сорвала я и цветок иван-да-марьи… Но сразу же вспомнила, что нельзя его вплетать, и бросила, пожалев загубленную травку! Оглянулась… За мною – целая тропа примятой травы! Стало совестно… Торопливо, не глядя под ноги, я вернулась на дорогу и вприпрыжку побежала вниз, к недалёкой сторожке… Каждый прыжок делал меня легче и воздушнее, даже пришлось придерживать венок рукой, чтобы не выпорхнуть из-под него! И удивительно быстро, довольная собой и переполненная радостной лёгкостью, я доскакала… до шлагбаума!

Вплотную к березняку, служившему границей между весёлой долиной и мрачным ельником, жалась узкоколейка. Тёмные маслянистые пятна, по деревянным шпалам и хилой травке, утверждали, что пусть редко, но здесь ездят…
Шлагбаум – простая некрашеная слега, был установлен лишь с одной стороны дороги, пересекавшей узкоколейку и убегавшей дальше, в сумрак леса. Совсем рядом возвышался крошечный домик в одно окошко, вероятно смотрителя. Здесь стояла Зорька, привязанная вожжами к перилам крылечка в три ступеньки. И больше никого… Но я не успела ни удивиться, ни испугаться!.. Бабушка окликнула меня, и, придерживая пышный венок на голове, я заспешила к ней за кусты жимолости, что льнули к паре огромных берёз позади сторожки смотрителя.
*  *  * *  *

Чуть склонившись, я вошла в непривычно низкий дверной проём и, после яркого света, несколько секунд ничего не видела... Сделала шаг вперёд… и наткнулась на низенькую чугунную печку, такие называют «буржуйками»; сделала шаг в сторону… и натолкнулась на высокий стол, над которым, судя по аромату, висели пучки сухих трав… Но вот глаза привыкли к полумраку, и я наконец-то разглядела!..
Небольшая, но просторная комната с бревенчатыми стенами и таким же потолком. Пол, видимо земляной, устлан светлыми домоткаными половиками. Возле двери – узкое, как в сараях, окошко без шторы, а над ним висят метёлки знакомых и незнакомых трав. На столе, под окном, – стопка глиняных мисочек, фарфоровая белая чашка и пузатая вазочка, дробящая солнечный луч хрусталём, а в ней – маленький букетик лесных фиалок. У стола возвышается замысловатый чугунный поставец с полуобгоревшей лучиной, россыпь лучинок лежит на столе рядом… Иного источника ночного света, видимо, в комнате нет.

Напротив окна – широкая лавка, накрытая поверх тонкого матраса лоскутным покрывалом, а на нём сидели две женщины – бабушка и старушка постарше. Они были совершенно разными и, в то же время, очень похожими друг на друга! Бабуля – полноватая, с румянцем волнения на гладких щёчках; её соседка – измождено худая, с морщинистым бледным лицом. На бабушке – бархатная душегрейка поверх белой шёлковой блузки и подобие кружевного мини-чепчика на голове. На незнакомке – чёрный опрятный фартук поверх тёмно-серого платья; на голове – белая косынка в меленький голубой горошек, а на плечах, не по сезону, – кружевной пуховый платок. Что же общего? Взгляд!..
Старушки внимательно, склонив головы друг к другу, смотрели на меня, казалось не мигая, словно перед ними было какое-то невиданное Чудо! И я, чувствуя себя как на экзамене, невольно внимательнее оглянулась по сторонам… В глубине комнатушки, справа и слева у стен, стояли пара сундуков, а над ними, как и за спинами моих экзаменаторов, висели… иконы! От пояса до низенького потолка! Маленькие, с ладошку, и большие, в мой рост; в резных окладах и просто на выпуклых досках; с фигурами и ликами мужчин и женщин... Не заметив того, я стала поворачиваться из стороны в сторону, разглядывая их!..

– Золотистая былинка…
– Роса… – так же тихо, вторила соседке бабуля.
Я сразу же поняла, что они говорят обо мне и, смутившись, замерла.
– И венок правильный, – бабушка словно отчитывалась.
Старушка кивнула головой, а я наконец-то догадалась, что стою перед легендарной тёткой-Олей. Сняла почему-то венок, повертела в руках, и, не зная куда его деть, опять надела на голову. И сразу же появилась мысль: «Смотрины – это смотреть! Оказывается – на меня! Что я – слон? Которого «водили, как видно, на показ…». Я бы припомнила басню до конца, но здесь тётка-Оля нарушила тягостное, для меня, молчание:
– А «Отче наш» ты знаешь?
Моя «другая» бабушка, Поля, считала, что каждый человек обязан знать «Отче наш» и Гимн своей страны! Отличное знание Гимна мне ещё ни разу не пригодилось, а вот «Отче наш» – впервые! И я, блеснув дикцией и «выразительностью», отбарабанила заученное, не очень-то понимая значение слов...
Старушки переглянулись и беззлобно рассмеялись, и мне сразу стало свободно и легко, я улыбнулась им в ответ и, вдруг, спросила:
– А обедать будем?..

И мы отобедали! Под берёзами, за дощатым столом с деревянными скамьями, тем, что сами и привезли... Дополнительно – лишь мелкие сладкие, словно посыпанные сахаром, жареные караси и тёмно-синяя освежающая черника, которой был ещё не сезон, но оказалось, что где-то она уже созрела!..
Во время обеда две сестры, всё так же внимательно, за мной наблюдали... Сначала мне это мешало, но вскоре аппетит взял своё! И вместо того, чтобы показать язык, а мне этого очень хотелось, я лишь улыбалась, и мне улыбались в ответ. А если бы!.. Но глупость в голове не задержалась – я рассматривала жилище тётки-Оли, и снаружи оно оказалось не менее удивительно, чем внутри!..
Невысокий холм, поросший густой травой, с нашей стороны был вертикально «срезан», и из него выступала бревенчатая стена с окошком без ставен и тяжёлой дверью под небольшим дощатым навесом. Возле двери, на утоптанной площадке, вкопана скамья с плетёной из ивовых ветвей спинкой. Под окном – живописная клумба с камнями разных форм и размеров, садовыми и луговыми цветами, травами и мхом… Без кропотливого ухода, само это вырасти не могло! И вообще было интересно – жилище вырыто в холме, или холм насыпан на низенький сруб?.. Я, уже было, осмелилась спросить об этом, но…

Тётку-Олю я не называла никак: «тёткой» не вежливо, «бабушкой» по возрасту… Но она – сестра бабушки-Анюты, а мне-то кто?.. Я ей – внучка или племянница?.. И об этом хотелось спросить! Но здесь «бабушкина сестра», за столом она почти не ела, поманила меня рукой. И мы только вдвоём, вновь разувшись у входа, вошли в её то ли комнату, то ли келью…
Сев на лавку она тихо сказала:
– Спроси.
Я удивилась и, наверное поэтому, или, чтобы потянуть время, опустилась на пол и села поудобнее – скрестив ноги и расправив по коленям подол нарядного сарафан… Пожалела, что оставила на обеденном столе подвявший венок – можно было бы опять надевать и снимать его, пытаясь скрыть смущение… Посмотрела по сторонам и на одном из сундуков, рядом с толстыми книгами с золотым обрезом, увидела аккуратную стопку конвертов, что были привезены в бабушкином ридикюле… Сразу вспомнила о записках на листочках, что сама подсовывала под столешницу на Сахарной-головке. А вот эти письма предназначались «пустыннице»… Так значит тётка-Оля – «пустынница»!.. Монахиня или колдунья?!

Худенькая старушка терпеливо ждала, сидя на роскошном пёстром покрывале… А я чётко, кажется сразу все, рассмотрела треугольнички, из которых оно было сшито: цветастые хлопковые, поблескивающие парчой, маслянисто мерцающие шёлком и топорщащиеся кружевом… Голубые и розовые, зелёные и бурые, светлые и тёмные… Треугольнички складывались в какой-то замысловатый узор… Кто сшил такую сложную красоту, рассказывающую о радости и печали, горе и счастье рукодельницы?..
И здесь я поняла – о чём надо спросить! Ведь уже дважды, у провалов Шаринского озера и на Сахарной-головке, не воспользовалась «сказочной» возможностью…
– Меня ждёт счастливая жизнь?! – я сразу же пожалела о глупости своего вопроса и испугалась, возможно страшного, ответа.
– Жизнь твоя будет не простой, – глаза говорившей были грустны, хотя бесцветные губы улыбались, а голос был вкрадчиво нежен.
Чуть помолчав, словно вглядываясь в меня, вещунья продолжила:
– После «сытости без горя» детства наступит «голод без горя» юности, а потом придёт «горе без голода». Но вернётся и «сытость без горя», если достойно пройдёшь и голод и горе.  Главное – падая, думай над тем, куда шагнёшь поднявшись!..

Я, вдруг, вспомнила – как упала и поднялась на склоне Сахарной-головки… А «прорицательница» поднялась с зелёным флажком в руках... Я, разглядывая лоскутное покрывало, видела на нём два скрученных флажка – красный и зелёный, такими на станциях смотрители «открывают» или «закрывают» путь поездам. Флажки меня не удивили, ведь рядом был перекрёсток дороги и узкоколейки. И вот теперь эта странная старушка накрыла мне голову полотнищем полувыцветшего зелёного флажка, и, положив сверху ладонь, стала полушёпотом читать… заклинание или молитву?.. Стоя на колени, я чувствовала как по спине, от затылка до пят, бегут мурашки и думала о том, что здесь всё, включая меня саму – странное! Место что ли такое?..
Я завела за ухо прядку волос, что упала мне на лоб; а «колдунья» провела ладонью по моей голове и, вдруг!.. Резко дёрнула и оторвала узкую полоску от флажка!.. Опершись на моё плечо, опустилась на колени рядом и, змейкой пропустив зелёную ленточку между пальцев моей правой руки, прошептала:
– Будет больно или трудно – ленту между пальцев протяни, и я помогу…

Все мои силы ушли на то, чтобы не открыть рот от удивления! И не рассмеяться!.. Или не заплакать… Совершенно обалдевшая, я пыталась собрать в кучу разбегавшиеся и разлетавшиеся в разные стороны, спорившие между собой чувства и мысли. И поверх всего почему-то господствовал новый вопрос: а красный флажок был зачем?.. Из-за смятения мыслей и чувств, я не заметила – как мы собрались, расцеловались и распрощались с тёткой-Олей и, забравшись в пустую телегу, коробки и корзинки оказались доставлены адресату, двинулись к дороге…
С превеликим облегчением я помахала рукой в сторону бревенчатой «полуземлянки». И в тёмном проёме её двери мне, вдруг, померещилась фигура Ангела: белые крылья у плеч и мерцающий свет вокруг тонкого лика… Да нет! Это – пуховый платок на тёмном платье да белоснежная, с крошечными голубыми горошинками, косынка, которую шевелит ветерок. И устыдившись своей болезненной фантазии, я скинула «ленточку» от зелёного флажка со своих пальцев…
*  * *  *  * 

Продолжение – 12 глава "Третий рассказ бабушки" – http://www.proza.ru/2019/01/09/826