Записка

Столыпинский вагон дрогнул, и медленно поплыли за окнами в решетках какие-то сонные привокзальные постройки. В таких местах кажется, что мир замирает, как замирает судьба узника на годы неволи – время преобразуется совершенно по другим законам. И его однообразие очень тягостно. Как мутный омут. Вот почему всякая смена обстановки приятна зэку.
Саньку перевозили по Указу в родную область. Это было совсем неплохо – родственникам легче будет ехать на свиданку. Уже от этого настроение повышалось. К тому же была поздняя весна, та весна, когда все дышит надеждой.
Санька лежал на верхней полке в своем отделении – ему нравилось ехать так. Можно было из своего отделения, отгороженного от центрального прохода по вагону железными сетками, глядеть на внешнее окно, хотя и с решеткой, на волю.
Самое, может, удивительное, что для узника эти моменты зрительного соприкосновения с волей, как кадры любимого фильма, остаются в памяти надолго. Где-то в сознании они теплятся и согревают в минуты тяжелых переживаний, когда срок давит, точно мраморная плита на человека.
Вот в этом состоянии и пребывал зэк. Отсижена была половина срока – никаких поблажек не намечалось, поскольку не отличался он дисциплинированностью и добрым отношением к режиму содержания. Так что сидеть настраивался по приговору, как говорят на зоне, «от звонка до звонка».
Вечерело. Устали глаза глядеть на однообразные пейзажи.
И сон пришел как избавление от тяжелого пути. И сон был очень радостным. Он нес в себе неясные картины то ли из прошлого, то ли из будущего. Он приносил отдых от испытаний, которые выпали на его долю. Сон был похож на желанную свежесть реки после жаркого дня.
Его могло встряхнуть только яркое событие внешнего мира, и оно пришло – это были женские голоса. Санька открыл глаза и осторожно перевернулся на другой бок, поправил вещевой мешок под головой. Он не ослышался – на каком-то полустанке в соседнее отделение посадили этапируемых женщин.
Они были буквально через стенку от его отделения. И этот женский, приглушенный шумом идущего вагона смех вмиг стряхнул остатки сна, как сбрасывает с себя пудель воду после купания.
Конвойный, безусый солдат – вероятно, ровесник Саньки, – смотрел в окно.
Санька написал записку. Свернул газету в длинную трубку и записку нитками примотал к концу газеты. «Стукнул» условный сигнал знакомый всем зэкам – два раза, – в соседнее отделение. Просунул руку с газетой из своего отделения в сторону другого отделения, и тут его взгляд встретился с глазами конвойного, глядящего на него. Они смотрели друг на друга – потом конвойный первый отвел свои глаза и снова стал смотреть в окно, где уже вовсю темнел вечер.
В другом отделении записку взяли. Санька вернул затекшую уже руку назад.
Смех стал громче.
Через некоторое время Саньке стукнули в стену – два раза.