Цветы на столе

По узкой разбитой осенней дороге брели две женщины – одна – старая в сером плаще, седая, с чёрным зонтом, в одной руке, а в другой руке с большой явно тяжёлой сумкой, и другая женщина – молодая, тоже роста невысокого, одетая аккуратно, по походному, тоже с большой явно нагруженой коричневой сумкой. Они шли молча, подставляя непогоде свои лица.
Мария Фёдоровна, женщина пожилая, ездила к Саньке в колонию на свидания не раз, вот и в этот раз, размышляя о предстоящем свидании, иногда искоса глядела на Любу, будто оценивая, а сможет ли она помочь сыну – поддержать его, надёжно, как она сама.
Люба тревожилась как будет проходить регистрация брака в колонии с Санькой. Ведь мечтала она когда то о другой свадьбе – о празднике.
С Санькой была она знакома с юности. Потом он учился в большом городе, они переписывались, она работала – вот так и была у них любовь – на расстоянии, и потому встречи с ним ей запомнились отчётливо, и его улыбку она так любила…
Вот вдали показались мрачные административные здания, а ещё дальше – забор колонии, большие железные ворота.
В комнате длительных свиданий, где стояли две кровати, а рядом с ними две тумбочки, женщины перевели дыхание. На кухню мать Саньки сходила сама, какие то продукты она положила в большой старомодный холодильник. Вернулась. На столе в комнате свиданий стоял букет подвядших георгинов, и Мария Фёдоровна невольно вспомнила сына – первоклассником, во дворе школы, с большим букетом георгинов в руке.
- Он добрый, Санька то мой, - негромко вдруг сказала Мария Фёдоровна, может чтобы как-то поделиться своей грустью, такой глубокой грустью матери, жившей в ней эти годы, когда сын был в колонии.
- Только доверчивый очень, вот и попал, из-за дружков, - как то строго сказала Люба, и затихла сидя на кровати, точно воробушек под крышей высокого дома.
Саньку между тем вызвали по селектору в комнату свиданий, и он быстрым шагом пошёл из своего сектора, через плац к контрольной вахте, а затем завернул уже по направлению к выходу из колонии, чтобы через КПП уже зайти в комнаты длительных свиданий.
Процедура регистрации брака в колонии по возможности деликатно провела рослая строгого вида женщина из поселкового ЗАГСа, поздравили Любу и Саньку мать Саньки, начальник отряда его, аккуратно одетый капитан – в форме, женщина прапорщик из комнаты длительных свиданий – сотрудница, тоже в опрятной форме – начальник отряда и прапорщица и были свидетелями при регистрации этого бракосочетания.
В комнате длительных свиданий, куда вскоре пошли все они – Санька, Люба, Мария Фёдоровна, - мать Саньки прослезилась. Но впрочем быстро взяла себя в руки, сходила снова на кухню, что то из продуктов принесла – из своих – взяв их из холодильника. Делала она это как-то монотонно, сказалась усталость с дороги.
Прошёл час, и Мария Фёдоровна стала собираться – надо было ещё дойти ей до посёлка, уехать на автобусе домой.
Когда Мария Фёдоровна ушла, и остались одни молодые – Санька и Люба – то как-то повеселели разом, дали волю нахлынувших чувствам.
Прошли двое суток свидания – прошли незаметно, как и всё счастливое у людей – и вот надо было прощаться. Люба заплакала. Санька глядел на её родное лицо, пробовал жену успокаивать – мол, год остался, и будут они рядом – на воле строить своё семейное счастье, уютное своё гнёздышко – он так верил сейчас своим мыслям о счастье.
А на столе стояли георгины – подвядшие цветы в однотонной вазе, и иногда Санька глядя на них вспоминал почему то школьный двор, и себя маленького, первоклассника, с букетом цветов для первой учительницы своей… И томительно сжималось где-то в груди сердце у него… Короткоостриженный, худощавый, он как-то внимательно глядел в эти минуты на Любу… Выдержит ли она разлуку? Неспокойно было в раздумьях и Любы – она тоже думала о разлуке. Но она верить хотела в хорошее, но с тяжёлым чувством понимала, что впереди разлука.
Но вот закончилось длительное свидание, пошёл Санька с сумкой – с передачкой – в колонию, а Люба вышла из комнаты свидания, уже за территорию колонии. Было свежо. Осенний ветер тормошил воротник куртки, точно подсказывал что-то хорошее, и Люба вдруг остановившись подумала о том, что правильно сделала она, что расписалась с Санькой – ведь теперь у него всё как у людей, семья.
Через месяц был бунт в колонии, где сидел Санька, и новый этап бросил его совсем в другие, северные лагеря.