Девятый всадник-2. Глава 14

Январь 1801 года, Санкт-Петербург
Шел шестой день тягостной оттепели. Зима так толком и не установилась в этом году — морозы и снегопады сменялись многодневной слякотью, промозглым ледяным дождем. Солнца по-прежнему было почти не видно.
В столице радостно и легко чувствовал себя лишь один человек. Остальным же его счастье не передавалось никак.
Михайловский замок — именно что замок, дворцом это угрюмое строение, окрашенное в не самый подходящий для подобной постройки розовато-кирпичный цвет, колер лайковой дамской перчатки и запекшейся крови, назвать бы ни у кого язык не повернулся — был, наконец, достроен. И, несмотря на всю роскошь внутренних покоев, со вкусом обустроенных архитектором, веселиться там не хотелось.
Каждый зодчий знает, что достроенному дому надо «отстояться» - чтобы штукатурка взялась, чтобы краска подсохла, чтобы все устоялось. Но государь ждать не желал. Въехать в замок, посвященный архистратигу Михаилу, предводителю ангельского воинства, следовало в день сего святого, празднуемый в конце ноября. На предложения подождать Павел соглашаться не собирался. Спешно был покинут Зимний дворец, в котором государь никогда не чувствовал себя полноценным хозяином — слишком много от матери, от ее роскошного века там осталось, и никакие меры, никакие строгости не избавили ее дом от ее тлетворного духа. Весь Двор переселился в Михайловский замок, и вскоре его обитатели поняли на себе, что значит — спешить поселиться в не до конца устоявшемся доме. Погода ли, влага ли от дыхания тому виной — но по обоям и драгоценным фрескам уже поползли разводы черной плесени, штукатурка по углам пузырилась и растрескивалась, от дыхания ходил пар, зеркала показывали искаженные отражения, а в покоях великой княжны Анны, к вящему ужасу шестилетней девочки, появились огромные слизняки. Жар от печей, установленных в каждых покоях, не мог победить промозглый холод, проникавший в кости каждому, кто оказывался во дворце.
Но дело было не только в климате, установившемся в жилище. Темнота, мрак, стужа — вот что вспоминалось каждому после того, как он побывал в новой императорской резиденции. А уж те, кто находился там ежедневно и подолгу, чувствовали эту бесконечную тьму даже во сне. Тьма несла в себе болезни и страхи. Лишь на самого хозяина здешних мест они не действовали...
… В тот день, почти что роковой, усталость навалилась на графа Кристофа  с самого утра, - будто изнутри его наполнили свинцом, и едва хватало сил, дабы ее преодолеть. Каждое действие требовало усилий. «Ну что, значит, продуло меня где-то», - подумал он мимолетом, чувствуя заложенность в груди. - «Ничего особо страшного». До конца дня он все-таки дотерпел, благо никаких выездов сегодня не было, обычная канцелярская работа. Приехал до ужина, поковырялся для приличия в тарелке, удивляясь, что вовсе не голоден. Сегодня за столом сидели братья его жены, юноши, весьма похожие друг на друга и на сестру, и обменивались какими-то анекдотами, отчего все трое смеялись в голос. Кристоф из вежливости тоже улыбался, хотя особо не прислушивался к сказанному. Свинец, наполнивший его жилы вместо крови, дошел и до головы, ныне нудно болевшей. Только Алекс произнес:
-Так вот, не держите обезьян в покоях, а то они развлекаются по-своему..., и остаток фразы потонул в общем хохоте, как Кристоф встал и проговорил:
-Прошу меня извинить... Надо прилечь, рано встал.
Доротея, отсмеявшись, проводила его обеспокоенным взглядом. На ее молчаливый вопрос граф ответил:
-Пустяки, право, ma ch;re. Ничего серьезного.
Свет канделябра, предусмотрительно зажженного камердинером, бил в глаза, и он потушил свечи. Так-то легче. Кристоф растянулся на постели, чувствуя ломоту в жилах. Кажется, еще и температура растет... Следовало ожидать этого, если выбегаешь из дома без шарфа, едва накинув на себя плащ, а потом сидишь часами в плохо протапливаемой зале. Послышался голос матушки, как всегда, в таких случаях:
-А я что говорила? Надо теплее одеваться! Ты и так себе здоровье подорвал...
-Да, и душевное тоже, - пробормотал он в ответ. Без всяких мыслей он всмотрелся в темноту, развеиваемую светом, проникающим из коридора. Супруга снова о чем-то переговаривалась с братьями, уже оставив веселье, затем пошли к фортепиано, и снова хохочут... Вот кому еще весело в Петербурге. Вспомнилось, что Алекс рассказывал, как стал брать уроки черчения, чем веселил свою сестру немало. Недавно даже поднес государю чертеж Михайловского замка, приведший того в восторг за точность и реалистичность.
-Вот тебя бы вместо Кваренги, - заметила на то Дотти. - Ты бы там печей расставил побольше.
-Ну, государю нравится все, как есть, - пространно проговорил Алекс.
Кристоф вообще заметил, что его beau-frere, несмотря на юность и веселый, как у младшей сестры, нрав, лишнего ни за что не скажет. Научился продумывать свои слова заранее? Что ж, полезный навык... Кристофу тогда хотелось придумать остроумный ответ, но он не мог. Голова не работала совсем. А сейчас — и того подавно. Серые тени ползли перед глазами, а в голове вертелся давнишний разговор с государем по поводу индийского похода казаков. Состоялся он не вчера и не сегодня. И Кристоф бы не ручался за то, что звучал именно так. Но государев и свой голоса явственно звучали в его больной голове.
-У них нет ни фуража, ни провианта...
-Никакой трагедии в сем не вижу. Там население дружественное. И британцы их притесняют...
-Надобно подождать хотя бы до мая, когда погода установится...
-И чего ждать! Ты, Христофор, не понимаешь простую истину, а еще военным министром прозываешься — врасплох надо застать неприятеля. Врасплох!
-Но они не дойдут...
-Сам же говорил, что к апрелю будут близ Хивы.
-Когда говорил? - нет, он так, разумеется, не переспрашивал... И разговор вел совершенно другим тоном.
-Сам не знаешь, за что отвечаешь! Пошел вон, чтобы духу твоего здесь не было! - голос государя, в котором явственно начали проявляться визгливые нотки, чуть было не расколол его череп пополам. Граф застонал от резкой боли, схватился за нервно пульсирующие виски. Где реальность, а где желаемое? Нет, третьего дня все было не так...
-Я все равно ничего не подпишу...- прошептал он пересохшими губами, чувствуя, что голос его не слушается, ни звука не выходит из перехваченного жестокой судорогой горла.
Поздно. Все подписано и отправлено. Поход скоро начнется, если уже не начался.
-Одна моя подпись погубила десять тысяч человек. Или даже более... - продолжал он, представляя свой автограф  —  он всегда подписывал одну свою фамилию, оканчивающуюся незамысловатым росчерком.
«Что же так плохо?» - спросил он себя, ощущая, что боль, помимо головы, сосредоточилась в месте давнего ранения, и почти этому не удивившись. Наверняка там все вскрылось...
Шум за стеной затихал. Похоже, Дотти проводила своих братьев. Алекс, говорят, устроился в пажи к этой Шевалье. Надобно расспросить его, какова сия корифейка в постели. Заодно и научить этому самому разуму, а то его богиня отнимет последние его остатки...
Надо было раздеться и лечь в постель, но сил никаких не осталось. Мундир, однако, стискивал все его нещадно ломившее тело. Он позвонил, и последнее, что запомнил из этого вечера — холодная рука его камердинера прижимается к щеке, и Якоб озабоченно говорит: -Так вы же весь горите, герр Кристхен! - и он сам силится ответить нечто в духе: «Да ерунда все это», - но не может, голоса совсем нет, в грудь будто бы вонзились осколки стекла, - так сильно колет. Он пытается откашляться в рукав рубашки, и видит на белом кровь, и перед глазами сильно темнеет...