Носорог

               

       Даже  первый  взгляд  на  желтоватую  банковскую  квитанцию  с  четырехзначным  числом  без  минуса  убеждал,  что его финансы  вполне  жизнеспособны.  Однако,  Анатолий  еще  раз  развернул  ее  и   внимательно  изучил   вторично,  прежде   чем  вытащил  из  кармана  засаленный,  еще минский,  блокнотик  и  набрал  номер  на  кнопочном  телефоне.

      Автоответчик  томным  голосом  на  плохом  иврите  сообщил: « N занята,  и  ответить  сейчас  не  может.  Прошу  позвонить  позже  или  оставить  сообщение  после  сигнала…»  Сообщения он   оставлять  не  стал, а  достал вместо этого  из  сумки  трофейный    «Маарив*»,  уселся   с  ногами  на  безногий  топчан,  облокотился  на диванную  подушку,  забывшую,  какого  цвета  она  была  в  молодости,  и  попытался  углубиться  в  чтение.

      Смысл  написанного, однако,  в  мозг  не  проникал,  хотя   глаза   упорно  скользили  по  строчкам  в  чужом    направлении  - справа  налево,  взгляд  то  и  дело  соскальзывал  с  газетного  листа  и  упирался  в  пустоту.   
    Розоватый      луч,  пробившийся   сквозь  треснутое окно,  освещал  угол с    безжизненной  аппаратурой  разного  назначения,  которую  Толик  подбирал  возле  мусорных  контейнеров  и  все  надеялся  когда-нибудь  оживить. 
   
     Там  же  добытый  железный  стол  служил  одновременно  пьедесталом  для  его кухни (чайника  и электроплитки со сковородой),  и ненадежным    укрытием  для  трех винных  бутылок,  в  одной  из  которых  еще  темнела жидкость  на  дне.  Стопка  книг,  присланных  оттуда  самому  себе,  пылилась  в  самом  сухом  углу у двух  разнокалиберных  стульев умудрившихся восполнить  отсутствие  одежного  шкафа. Испуганные  и  удивленные,    плачущие  и  лукавые, серьезные  или  веселые,  снятые  крупным  планом  или  издали детские  мордашки   озаряли всю  эту  холостяцкую  берлогу. Анатолий  их  обожал,  перевешивал,  вставлял  в  рамочки,  и  чуть   не  ежедневно  пополнял  свою  коллекцию   неповторимыми  экземплярами.
   
   Покончив   с непосильным «Мааривом», он    взглянул  на  часы.  Звонить N  по  его  подсчетам  было  еще  рановато.  По  радио  перечисляли  имена  и  фамилии  жертв  последнего  теракта.  К счастью, никого  из  этих  людей  Толик,  не  знал. А  может,  снимок  одного  из  убитых, случайно  есть у  него  на  стене?  Есть люди, умеющие отличить фотографии неживых…  Об  этом  лучше  было  не  думать.

      Он  вспомнил,  что  утром  вытащил  из  почтового  ящика   настоящее  письмо  в  конверте  с  маркой и  его  собственным  адресом. Он  снова  порылся  в   брезентовой  сумке. Нет,  ошибки  быть  не  могло,  на   конверте, несомненно,  значились  его  собственные  имя  и  фамилия,  написанные латинским  шрифтом  незнакомым  округлым, немного детским  почерком. Фамилия  в  таком  виде выглядела особенно  странно.
      Несколько  раз  он  перечел   содержимое  листка,  все  еще   не  догоняя  факта,  что   адресовано  оно  именно  ему.

                Дорогой  Анатолий!
      Ты,  наверное,  плохо  помнишь  меня,  если  вообще… Мы  с  тобой  работали  в  одном  бюро. Я  тогда  еще  училась  на  вечернем.
Ты  на  меня, кажется,  не  обращал  внимания,  хотя  я  совсем  даже  ничего.  Впрочем,  иногда  твой  взгляд  на   мне  останавливался,  ненадолго…  Но ты слишком   уж   был  влюблен  в  свою  очаровательную  женушку…
     Когда  я  узнала,  что  эта  гадина  с  тобой  сотворила,  и  где  ты  оказался,  у  меня   слов  не  было.  Короче,  я  с  огромным  трудом  уломала  предков  и  вот,   уже   два  месяца  изучаю   иврит  в рамат-ганском*   ульпане.
       Твой   адрес  мне  достали  в  МВД.   Мне, конечно,  пришлось  наплести,  что  ты - мой  дорогой жених, которого  я  потеряла  в  процессе  репатриации – просекаешь?  Но я  ведь и  на  самом  деле прилетела  сюда  с  мыслью тебя найти    и  помочь,  при  необходимости. Я боюсь  (или  надеюсь), что  и  теперь     тебе   не  очень  сладко  по  жизни.  А  может,  уже  нашлась  какая-нибудь?  Учти,  я  не  собираюсь  никому  мешать,  и  займу  ровно  столько  места,  сколько  ты  захочешь сам  мне  дать. ( Как  хорошо,  что  на  иврите  все  на  «ты»!)
       Твоя  (если тебе  это нужно)  Инна.»
 
       Внизу  был  приписан  номер  телефона  с   кодом  большого Тель-Авива.   
       Еще    минуту  или  две  Толик   тупо  глядел  на  письмо. Потом  сложил  его  вчетверо  и  сунул  обратно  в  конверт.  Вереница  женских  и  девичьих  лиц  поплыла  перед  его  внутренним  взором,  будто  прокручивалась  на  экране  длинная  фотопленка…

                *     *     *
        В  последние  годы Анатолий  предпочитал товарно-денежные  взаимоотношения  с  бабьем.  А  что  тут  такого?  Девочка – картинка,  дело  свое  знает,  цену  себе – тоже.  Никаких  тебе  истерик,  выговоров  и  упреков.   И  не   надо  никому  ничего про  себя доказывать.  И  незачем  изображать  интеллигента. Все  просто  как  в  магазине. 

      Если  надоела,  так  вон  в  газетах  полно  объявлений  с  иллюстрациями    и  без.  А   что   они  шлюхи,  так  это  его  ни  чуть  не  трогает,   может  еще  почестнее  и  подушевнее  так  называемых  порядочных  бывают.   Главное  -  никто  никому  ничего  не  должен.   
 
       N в   Тель-Авиве    жила  давно,  имела  собственную  точку   в собственной  кврартире, «бизнес»  ее  процветал,  она  даже  могла  себе  позволить  кое-какую  разборчивость. Она  любит  рассказывать   клиентам  перед   уходом,  что намерена   в  ближайшем  будущем      прекратить  «натуральные»  заработки  и  открыть где-нибудь  в  Холоне   респектабельный  магазинчик,  правда,  еще  не  решила,  чем  будет  торговать:  косметикой  с  парфюмом  или  дорогим  дамским  бельем.  Пока  что  N  заказала,  на  всякий  случай,  бизнес-план  на  оба  варианта… 
         После  первого  визита  к  ней  Толик    не  собирался  продолжать  это  знакомство:  старовата,  худа,  нервозна…  Но  в  следующий  четверг,  когда  стал  думать,  куда  податься  с  получки  -  встали  в  памяти  ее  темные,  внимательные  глаза. Захотелось  причалиться, но не затонуть.

        Конечно,  в   постели  она  была  виртуозна,  но  это  уж  их  хлеб,  так  сказать.  Отличие  состояло в  выражении   лица, в  котором  не  прочитывалась  обычная  для  ихней  сестры  фраза: «Сделал  свое  дело – и  уходи».    Впрочем,  у  всех  здешних  ухоженных и  разукрашенных  чиновниц такие  же  лица, – им   бы  время  свое  отбыть  и  денежки   на  счет  получить. 

         N, казалось,  никуда  не  торопилась. Она  бесшумно  прикатывала  в  свой  бело-розовый  будуар  ведерко  со  льдом,  а  в  нем  -  шампанское,  водка  и  коньяк,  рядом  с  ведерком – один бокал и  запечатанная    сверхтонкая и  сверхпрочная   резинка. Затянувшись  длинной  сигаретой  с  мундштуком,  она  уютно  усаживалась в  прозрачном  пеньюаре на  кровати с  шелковыми  простынями  и  готовилась…  слушать. Телефон  был  выключен,  бело-розовые  шторы – задернуты,  и  даже  уличный  шум – почти   неуловим.
     Можно  было  спокойно  пить  и  трепаться  свободно. Ее реплики    были  редкими  и  на  удивление  точными,   будто  она  работала  по  известному  и  очень  качественному  сценарию.  А  потом  голова  шла  кругом – от   выпитого, от  высказанного,  от  сигаретного  дыма,  смешанного  с  мягким  ароматом  духов… 
      Конечно,   все  это  был  обман,  вернее – эрзац-продукт…   Но где  вы  встречали  на  этом  свете –  близость  между  людьми – и  чтобы без  обмана?

               
                *     *     *

     Он  вспомнил    как  Валентина,  его  первая  молоденькая  жена,  умоляла  его  опомниться,  уверяла,  что   не  было  ничего,  что  она  и  думать  ничего  такого  не  думала.  Толик  больше   не  желал  видеть  ее   востроносую  мордашку,  и  фотографии  ее  разорвал  на  мелкие  клочки,  да  что  фотографии!  Ему  собственные  руки  были  противны,  обнимавшие  «эту  тварь»,  собственные  губы,  ее  целовавшие.  Уже после  того,  как  он  навсегда  покинул  ее  чистенький  домик  на  окраине  Минска  и  перешел  жить  в  общагу,  его   разыскал  на  заводе  молодой  электрик  из  ЖЭКа,  тот  самый,  которого  он  тогда  застал  в  своей  комнате.
 
    -  Напрасно  ты  погорячился,-  сказал  он  Анатолию.  – Я  просто под  дождем  промок в  тот  день,  попросил  твою  женку  курточку  на батарее  подсушить,  и  чаем  меня  напоить.  Так  что  греха  на  ней  нет.  Хотя  если  ты  к  ней  возвращаться  не  хочешь,  так  я   сам  на    ней  женюсь,  и  парня  «тваво»  усыновлю…
    Но  если  уж  Толик  уперся  рогом…
   

                *      *      *

      В  Израиль  его  привезла Лорина, номенклатурная  буфетчица в недавнем  прошлом. Она  и  выглядела  соответственно:  пышная блондинка  с  внушающим уважение  задом  и   бесцветными  глазами  навыкате.  С  нею, с  ее  неподъемной парализованной  мамашей,   четырнадцатилетним  сынком  от  одного  из  предыдущих  браков,  и  несметным  количеством   багажа,  нажитого  на  ниве  общественного  питания,  приземлился  Анатолий  на Земле  Обетованной. 

        Поначалу  их  супружество  было  задумано, как  фиктивное – чистая  сделка  с  четким  перечнем  взаимных  обязательств.  Толик  намеревался  честно  соблюдать  условия  сделки,  но  еще  в  Минске,   почувствовал,  что  его жестокая  принципиальность   оскорбляет  нежные  Лорины  чувства.  И  жаль  было  ее  напрасных   усилий  по  натягиванию  на объёмные  формы  всяких  надушенных  мини-туалетов,   по  расцвечиванию  и  без  того  яркой  физиономии  французской  косметикой  от  «Кристиан  ди…»  неважно.  И  хотелось  ухватиться    за  эту  жизнь, хотя бы    внешне немного  напоминающую  норму.

       Увы,  этим  надеждам  не  суждено  было  оправдаться. И  не  в  том  дело,  что  смолила  Лорина,  как  паровоз  и  бухала  как  сапожник,  что  плевать  ей  было на стоны её  многопудовой  мамаши  и на  выходки   отпрыска,  на  глазах  превращавшегося  из   симпатичного  хулиганчика  в  изрядного  бандита.
     Кроме  того  и  сама,  Лора,  была,  видимо,  не здорова. Свою   горячую женскую  заинтересованность  она  болезненно  направляла  на  любого  представителя  противоположного  пола,  включая     приятелей   сына,  заходивших  в  дом  и дряхлых  старичков со  скамеечки  возле  дома.  Когда  Анатолий  впервые  заметил  в  ресторане,  как  Лора  стреляет  глазками,  поводит  плечами,  томно  вздыхает  и  покачивает  бедрами, исполняя  без  музыки  танец  живота, он  решил   было,  что  женушка  его  попросту  перепила.  Он  вытолкал  ее  тогда   на  свежий  воздух,  привез  домой,   умыл  в  душе, и  очень  деликатно  заметил,  что  можно  бы  и  меру  знать.
       Однако,  подобные  сцены  копировались  из  раза в  раз.  А  в  ульпане  Толик  окончательно  убедился,  что  такая  манера  поведения  ей  присуща.  Причем  простым кокетством ото не оправдывается, поскольку в    погоне  за  добычей  эта  прирожденная  Мессалина  готова  снова  и  снова  идти  до  конца.  Два  месяца   он еще  продолжал  жить здесь по  инерции,  вынашивая  трудное  и   даже  опасное в  чужой  стране для  него решение.  Когда  же  первая  книга  ульпановского  учебника  была  завершена,  он  исчез,  прихватив  с  собой  документы,  пару  джинсов  и  смену  нательного  белья.  Лориного, разумеется,  не  взял  ничего.

   Тогда  все  ему  казалось  временным:  и  работа  на  складе  готовой  продукции; и комната,    затерянная  среди желтых  трущоб  южного  Тель-Авива;   и  сам  этот  контрастный  город  с  его  неправдоподобно  синим  небом,  вязкой  жарой  и чужим  неласковым  морем. Но  кто  в  этом  мире  может  сказать  заранее,  что  здесь  на  время,  что  надолго,  а  что – навсегда?

   Поначалу  Анатолий    избегал  практически любого  общения. Привыкал,  обживался,  пытался  осознать, что  это  судьба  с  ним  вытворила,  и  куда  забросила.  Постепенно  стал  обрастать  приятелями –  все такие  же  бесприютные  одиночки,  хоть были  и  евреи.  Впрочем,   и  славяне встречались, такие  как  он  сам.  А  чувствовали  себя  тогда  русскими  все,  даже  грузин,  казах  и  башкир,  все – кроме  таиландцев,  конечно.  Толик  не  брезговал  людьми.  Каждый  по-своему  красив, каждый  – как  толстая  книга  приключений,  страстей  и  загадок;  и  национальность,  он  теперь  точно  это  знал,  большого  значения  не  имеет.  Был  бы  общий  язык.  Только  общества  бомжей  Анатолий  осторожно   избегал:  не  то  чтобы  он  их  не  уважал – в  их  среде  еще  какие  бриллианты  попадаются – просто  боялся,  что  затянет.

   Однажды  взял  по дешевке  на     блошином  рынке  профессиональную  камеру,  вспомнил  свое  детское  увлечение,  и  пошло-поехало.  Сначала – отдельные  снимки,  потом – десятки,  сотни…  Вот  они  все  на  стенках!  Красавчики!  Жаль,  зрителей  маловато!  Только  два  детских  портрета  хранил     Анатолий  в тумбочке, в глубине  картонной  коробки  вместе  с  документами,  и  никому  их  не  демонстрировал.

   Несмотря  на   обстановку комнаты,  создававшую впечатление  нищеты  ее  обитателя,  его  дела  были  не  так  уж  плохи:  при  желании,  он  бы  вполне  мог  обновить  кое-что  из  мебели,  только  особого  смысла  в  этом  не  видел.  Немного  поднатужившись,  он  бы  мог  купить  и  старенький  автомобиль.  Только  со  старой  машиной - как  с молодой  бабенкой:  ты  ее  холишь,  лелеешь, бабки  в  нее  вколачиваешь,  а  она  тебя  всегда  готова  кинуть,  причем  в  самом  неподходящем  месте  и  в  самый  ответственный   момент.    Вот  и  предпочитал  Анатолий      покамест   довольствоваться  автобусами  или  попутками.
 
    Однажды,  ясным  весенним  утром  Марина  без  всяких  предисловий  произнесла:
    -  Нам  надо  будет  пожить  раздельно.
    - То  есть? – Толик  вообще  не  понял,   о  чем  она  говорит.
     Где  раздельно?  Зачем  раздельно?  Почему?  За  что?
     Нет,  он  ни  в  чем  особенно  не  виноват.  Просто  она  встретила  другого  и уже  близка  с  ним,  и  не  может  больше  врать…

   И  ведь  с  самого  начала  не  нравилось  Анатолию  это  ее  увлечение  восточными  штуками:  йогой,  тантрой,  дзэн-буддизмом.  Это  отнимало  у  нее  массу  времени,  вернее,  отнимало  саму  Марину  у  него  и  у дочки.  Даже  в разговорах с  ними, она  все  время   продолжала  нести   эту  муру  о  кармических  преображениях,    медитации  и  очищении  ауры.  Толик  мысленно  иронизировал,  что  было  бы  не  вредно  хоть  иногда  проделывать  эту  процедуру  и  с  их  собственным   жильем.
    Но  вслух он  этого  не  говорил,  потому  что не  хотел  скандала,  а  еще -  потому  что  ему  нравилось  ее  слушать,  и  на  нее  смотреть.  Подумать  только,  вот  это – его  жена.  Не  вторая,  нет – единственная   и  неповторимая:  сошедшая  с  картины  сюрреалиста – нереально  тонкая  в  талии  обладательница  нереально   бездонных  глаз.  И  они  прожили  вместе  целых  четыре  года.  Без  нелепых  ссор,  без  глупой  ревности…

    Но   однажды  Марина  без  тени  улыбки  сообщила  ему,  что,  оказывается, она   в  прошлой  своей  жизни  была  восточной  принцессой  и  волшебницей.  И  ей,  оказывается, совершенно  не  по  чину  быть  его  женой. Произошла  ужасная  ошибка! Потому  что,  как  открылось  ей,  он-то  был воплощен  каким-то  вором,  пьяницей  и  грубияном…  И  фамилия  у  него  какая-то  совсем  уж  не  аристократическая:  Носорогов.   Поэтому  ничто,  кроме  секса  их  в  этой  жизни не  объединяет.  Ему  бы  уже  тогда  встревожиться,  и  проверить,  откуда  «дровишки»,  а  он  только  сострил,  что,  дескать,  секс – тоже  не  последнее  в  жизни  дело.  А  фамилию  он  и  сам  бы  не  прочь  сменить – достало,  что  его  всю  жизнь  Носорогом  дразнят.  И  вообще,  откуда  они  в  Беларуси  про  носорогов  знали?  Животное,   вроде  как,  африканское… 

    Сказала  тоже:  «надо  пожить  раздельно».  Ладно,  пусть  так…  А  как  же  дочка,  их  общий  синеглазый  ангел?  От  нее  он  тоже  должен  отказаться?   Может  быть,  она  тоже  была  ошибкой?
   Да  и  деваться  Анатолию по сути  было  некуда. Ведь  на  заводе  только  «быдло  работает»,  нам  с  ним  якшаться  теперь  не  по  чину.   По  настоянию  ее  же  родителей,   когда  они  поженились,  он  оставил прежнюю работу,  и,  естественно,  лишился   общаги.  А  в  бюро,  в  котором  он  теперь  по  их    милости  пребывает,  общежитий  нету.  Куда  же  уходить?  На  съем  квартиры  или  даже  комнаты  в  Минске  пошла  бы  вся  его  зарплата,  без  сдачи  на  хлеб  и  чай.   Становиться  бомжем  он  и  там  желания  не  имел,  а  потому  решил  упереться  рогом,  и  держаться  за  свое  право  на  крышу. Спать  он,  правда,  покорно  перебрался на  диванчик  в  гостиной,  а  в  его  спальне   поселился  Аир,  новый  властелин  Марининого  сердца  и,  по  совместительству,  «гуру»,  глава  их тантрического  кружка.

    Напрасно  люди  при  слове  «Ад»  представляют  себе  огнедышащее  подземелье  с  кипящей  смолой.  Оказывается,  умеючи,  можно  превратить  в  ад  и  вполне  благоустроенную  квартиру,  с  паркетным  полом,  хрустальной  люстрой,  картинами  и  зеркалами,  наполненную  к  тому  же  многотомными  подписными  изданиями  бесстыдно лгущих  классиков. Он кое –что просматривал. Знает…

   Анатолий  только  удивлялся:  ведь  его  тесть  и  теща – люди  сверх интеллигентные,  и  Марина  их – тоже…   Даже  стихи читают,  элитарные  фильмы  смотрят  в  обществе  любителей  кино…

    Толик  ловил  себя  на  том,  что  не  может  воскресить  в  памяти  их  лица.  В  мозгу  возникают  лишь   темные  силуэты,  на   красноватом  фоне,  как  на  засвеченной  фотопленке.  Просто  мистика  какая-то,  да  и  только.
    К  ребенку  его  перестали  подпускать.  То  ли  боялись,  что  он  намерен  украсть  Катюшу,  то  ли  хотели,  чтобы  она  к  новому  отцу  привыкала,  а  вернее  всего,  просто  так – из  вредности. 
      
      А  теща  оказалась  совсем  простой.  Она  ему  без  обиняков  угрожала:  или  ты  по  доброй  воле  выметаешься  из  квартиры,  или  окажешься  по  блату  в  местах  не  столь  отдаленных,  и  надолго. На  его  счастье,  в  ее  же гениальную  голову  явилась,  идея  более  гуманного  способа  от него
 избавиться:  отправить-таки  неугодного  зятя  подальше,  и,  по  возможности,  безвозвратно,  но  на  добровольной  основе.  Так,  чтобы  и  волки,  как   говорится,  в  свое  удовольствие,  и  носороги – не  в  обиде.  Обхохочешься!  Он,  Анатолий,  до  кончиков  ногтей   белорус  (если  не  считать  одного  дедушку – поляка)  поедет  в  этот  их  еврейский  Израиль?   Да  кто  его  туда  пустит?

    Подобных  ерундовых  препятствий  для  его  бывшей  тещи  не  существовало.  Она стала  искать  и  нашла  для  него  самое  надежное  средство  передвижения  по  миру – фиктивную  еврейскую  жену.   И  вот  с  ее  нелегкой  руки  ввалились  в  его  жизнь  Лорина  со  всем  ее  приданым,  и  плавящийся  от  жары  Тель-Авив,  и  весь  этот  бесконечный  пыльный  сон.   
   
   Анатолий  вдруг  заметил,  что  все  еще  продолжает  вертеть  в  руках  интересный  документ,  словно     бутылку с джинном  выброшенную  на  его  берег  из  какой-то  другой  реальности.  А,  может,  это  розыгрыш  чей-нибудь,  или  опять  же  Лорины  происки?

   -  Инна,  Инна… Инна, - попытался  он  пропеть,  в  надежде,  что  сама  мелодия  имени  воскресит  в его  памяти  угасший  образ…  Ничего...    
   Нина  знакомая  у  него  была,  пухленькая  такая  продавщица  из  обувного  отдела.
   Ирин  он  знал  много.  Первую  его  школьную  любовь  так  тоже  звали…
   Но  Инна…    «Если  тебе  это  нужно», - писала   она.
   Если  тебе  это  нужно…   Толик,  все  еще  держа  конверт  в  руке,  прошелся  по  комнате,  поеживаясь  и   пожимая  плечами.  Проходя  мимо  вечно  холодной  спиральной  печки, он  зацепился  за  нее   ногой,  чуть  не  упал,  чертыхнулся,  а  потом  подошел  к  сложенной  под  стульями  стопке  книг.  Достал  оттуда  когда-то  любимый  томик  антологии  русской  лирики  прошлого  века  и,  довольный  собственным  остроумием,  вложил  письмо  вместе  с  конвертом  между  страницами.  После  чего,  с  облегчением  вернул  лирику  на  место  и  вернулся  к  телефону.    Сдавил  в  руке  ни  в  чем  не  повинную   трубку,  как  будто  хотел  задушить  змею,  и  с силой  нажал  средним  пальцем  на  кнопку  повторного  набора.
               
    Израиль,                1998г