Трапеза

     Книги по православной литературе стояли на верхней полке встроенного шкафа прихожей под самым потолком. Все они были давно прочитаны, и прошло, пожалуй, лет десять с тех пор, как к ним никто не прикасался. Собираясь начать традиционную предновогоднюю уборку, Мария Владимировна подумала о том, что эта небольшая библиотека, занимающая часть полезной площади её малогабаритной квартирки, могла бы стать чудесным рождественским подарком для какого-нибудь отдалённого прихода.  Она подставила стремянку, поднялась и отодвинула дверцу антресоли. В первом ряду, среди изданий в добротных твёрдых переплётах ярким пятном алел корешок документальной повести «Пасха Красная» Нины Павловой. Когда-то Мария Владимировна была уверена, что будет едва ли не ежедневно перечитывать выдержки из дневника убиенного отца Василия и даже включила в свой помянник имена погибших монахов.  Но со временем её душевные порывы так же, как и книги покрылись довольно приличным слоем пыли. Мария Владимировна горько усмехнулась: «Какой же он приличный? Такой слой правильнее будет назвать неприличным». И она принялась бережно снимать с полки преданных забвению верных друзей и наставников. За нарядным фасадом первого ряда кое-как примостились разнокалиберные потрёпанные экземпляры. «Голос веры из мира торжествующего неверия» Сергея Нилуса уже и стоять-то самостоятельно не мог. Его по-братски поддерживал старенький величиной с ладонь молитвослов, ещё вполне крепкий, но потерявший где-то в боях за спасение душ свой корешок. «Голос веры…» в прежние времена лежал на самом видном месте, и его так часто брали в руки, что мягкий клееный переплёт не выдержал: книга распалась на отдельные блоки и странички. Мария Владимировна стала осторожно собирать их в потёртую сиреневую обложку с изображением монахов, поднимающихся по широкой каменной лестнице к арочным воротам под колокольней. Казалось, они уходили вглубь повествования туда, где всё ещё были живы, где иначе пели птицы, а цвет неба при входе на монастырское подворье делался ярче, где неизменно каждый желающий мог припасть к источнику мудрости и получить добрый совет. Марии Владимировне вдруг, как в былые годы, захотелось последовать за ними, и она перевернула страницу.
     «Молиться надо!»
     Господи.
     Первая фраза текста тревожным ударом колокола ворвалась в тишину её уютного мирка. Когда она молилась в последний раз? Наверное, несколько месяцев назад в храме в третью годовщину смерти матери. Молитвослов же давным-давно никто не беспокоил. А ведь когда-то ни одно утро и ни один вечер не мыслился без маленькой зелёной с потускневшим позолоченным теснением книги. Вот и закладочка видна. Марии Владимировне стало любопытно, на какой же молитве её забыли.
     Память человека похожа на чердак, где в огромном количестве хранятся разнообразные сундуки, ларцы, шкатулки. Некоторые так и стоят открытыми. Но большей частью уникальные хранилища остаются запертыми. И если ключи от них не попадутся хозяину на глаза, то содержимое может быть навсегда предано забвению. Мария Владимировна открыла молитвослов, и в её руках оказался один из ключиков - полоска бумаги, вырезанная из школьной тетрадки в клеточку, со словами, которые кто-то аккуратно вывел шариковой ручкой: «19 июня 1997 г. Четверг 6:00 Спасская церковь № 41». Выше стоял штамп: «Московская патриархия Полтавская Епархия (неразборчиво) Полтавского (неразборчиво) округа. Ещё выше, над штампом, простым карандашом была написана фамилия Марии Владимировны, в те времена – Маши.
     Шесть ноль-ноль. Очень рано.

     ***

     - Маша, зачем тебе этот монастырь?
     Люся открыла духовку и выложила на блюдо высокую и упругую как поролоновый матрас шарлотку с яблоками. Маша вздохнула: её собственная шарлотка выходила тонкой и липкой. Тем не менее, шестилетний сын Егор всегда ел пирог с большим удовольствием, причмокивая и нахваливая мамину стряпню.
     Люся вонзила в шарлотку длинный нож.
     - Тебе даже ребёнка оставить не с кем.
     - Почему не с кем? С тобой.
     - Об этом я уже догадалась. – Люся поставила на поднос посуду с едой. – Отнесу-ка Егорке чай в зал к телевизору. Знаю, что ты не одобряешь, но думаю, не стоит ему слушать на кухне взрослые разговоры.
     - Неси. Всё равно сын будет сутки в твоём распоряжении.
     Люся вернулась минут через десять.
     - Поставила кассету с диснеевскими мультиками.
     - А у нас до сих пор видика нет.
     - Хочешь из Польши привезу?
     - Нет, спасибо. Не хочу ничего нового в дом покупать. Перспектива не ясна.
     - Что, всё так плохо?
     - Плохо. Признаться, хочу Егора увезти из Полтавы к маме в Белгород. Постоянные скандалы в семье любому ребёнку противопоказаны, а уж такому как мой - особенно.
     - А Витёк твой не может на свою мамашу повлиять?
     - Он избегает конфликтов, предпочитает не вмешиваться. Говорит: «Разбирайтесь сами».
     - Может быть, Егора всё же в садик отдать?
     - Ну, какой садик, Люся? За шесть лет ни одной прививки.
     - Вы  до сих пор так и сидите на фенобарбитале?
     - Нет. Стало ещё веселее. Недавно перевели на финлепсин. Теперь врачи подозревают склонность к эпилепсии.
     - И никакого просвета?
     - Не-а. Более того, все прелести жизни ещё впереди. В следующем году – в школу. Прививок нет, вирусы – нельзя, стрессы – нельзя, удары по голове – нельзя, высокая температура – категорически нельзя. А что делать, если случится судорога или приступ? Ответа нет.
     Подруги замолчали. Каждая задумалась о своём. Спустя некоторое время Люся отодвинула пустую чашку и откинулась на спинку стула.
     - Ты из-за Егора едешь?
     - Не знаю. Возила я его уже по монастырям.
     - Так ведь снова едешь?
     - Еду.
     Маша смотрела в окно, на погружающийся в полумрак двор. Она не могла объяснить подруге, зачем она собралась в монастырь. Впрочем, она и сама себе не могла дать вразумительного объяснения. В её отношении к паломничеству была большая доля скептицизма. Но когда батюшка на днях сообщил об очередной поездке, Маша, к своему удивлению, тут же записалась.
     - Не знаю, - невпопад повторила она и тоже погрузилась в полумрак неопределённости.
     Люся вздохнула:
     - Давай ещё по чайку.
     Она поднялась и подошла к плите.
     - В какой монастырь направляетесь?
     - Мгарский мужской.
     - Это где?
     - Лубенский район. Рядом село Мгарь. Километров сто пятьдесят от Полтавы. Там семь лет служил игуменом святитель Иоасаф Белгородский. Он принял монастырь совершенно разрушенным и за время своего пребывания в нём смог полностью его восстановить, можно сказать, заново отстроить. Даже в Санкт-Петербург за пожертвованиям ездил и получил значительную сумму от Елизаветы.
     - А почему он Белгородский? Родился у вас?
     - Нет. Он и родился в Полтавской губернии. Но последние годы служения отдал Белгородской Епархии и сделал для неё невероятно много. Его мощи обрели только в девяносто первом году, но он всегда каким-то образом незримо присутствовал и в Полтаве, и в Белгороде. Он всегда умел восстанавливать разрушенное.
     - Знаешь, Маша, я ничего не понимаю во всех ваших православных делах – кто там и что у вас восстанавливает - но уж если тебе приспичило, возьми Егора с собой.
     Внимание Маши рассеялось, и она, не отрывая взгляда от окна, стала монотонно перечислять причины, по которым не может взять сына с собой.
     - Автобус отходит от Спасского храма в шесть утра. К нам на Алмазный подъедет минут через десять-пятнадцать. До остановки от дома быстрым шагом идти тоже пятнадцать минут. Значит, Егора надо будет поднять не позже пяти, накормить, собрать. И потом…
     Она умолкла на полуслове.
     - Маша, тебе просто сказочно повезло в том, что я сейчас в Полтаве, а не в Польше.
     Люся резала шарлотку, а Маша, подперев ладонью голову, всё смотрела и смотрела в окно, пытаясь сосредоточиться. Но мысли растекались, как жидкий кисель, в котором хаотично плавали разнообразные фрагменты событий из прошлого, не образуя определённой последовательности и не принимая сколь-нибудь чёткой формы.
     - Повезло… повезёт… Люсь, вот если автобус меня завтра повезёт, мне повезёт?
     Люся посмотрела на подругу с сочувствием:
     - Спать тебе пора. Иди уже домой. Завтра вставать рано.
     - Да, очень рано.

     Маша проснулась от того, что вчера вечером выпила слишком много чаю. Она сползла с постели, так и не сумев уговорить глаза приоткрыться, и, передвигаясь на ощупь, поплелась исправлять положение. Вернувшись в спальню, Маша подумала о том, что для пяти утра слишком светло. Сердце ёкнуло, и веки мгновенно распахнулись безо всяких уговоров. Часы безучастно объявили приговор: без пяти минут шесть. Вопрос, почему не звонил будильник, захлебнулся в залпом выпитом коктейле из нервного возбуждения, отчаяния и обиды. Вещи были собраны с вечера, поэтому ровно в шесть Маша пулей вылетела из подъезда. Она неслась как спринтер, одной рукой задрав свою целомудренную юбку до высоты мини, другой едва придерживая больно ударяющую в бок сумку. Маша уже видела белый с двумя красными полосами, как и описывал батюшка, автобус. Сердце бешено колотилось в груди, и ускорить бег физически не было никакой возможности. Ей оставалось метров пятьдесят, когда автобус стал медленно отъезжать от остановки.
     Минуты через две, таксист, тут же ожидавший пассажиров, с любопытством разглядывал молодую женщину с выбившимися из-под, съехавшей на затылок, косынки  волосами, которая смотрела вслед автобусу и горько рыдала. Затем, утерев платочком глаза, бессильно опустилась на скамейку, и некоторое время сидела, глядя перед собой.  Прошло ещё минут пять. Женщина увидела такси, встрепенулась и, оценив содержимое кошелька, решительно направилась в его сторону.
     - Доброе утро. Вы видели автобус, который только что отошёл?
     - Ну, видел.
     - Его надо догнать.
     - Что?!
     - Догнать.
     - Вы шутите? Как я его догоню? Он, наверное, уже выехал на трассу.
     - Пожалуйста. Мне очень надо. Какая вам разница, куда ехать. Деньги у меня есть.
     - Ладно, садись. В каком направлении?
     - Лубны.
     Машина тронулась, и педаль газа «влипла» в пол. Таксист максимально превышал все скоростные ограничения, но автобуса всё не было видно.
     Они выехали загород и водитель остановился:
     - Дальше не могу. Я только по городу. У нас строго.
     - Что же делать?
     - Всё равно ты автобус не догонишь. Давай отвезу домой. Оплату возьму как по счётчику, не переживай.
     - Нет, мне надо ехать за ним. Сколько я должна?
     Взглянув на Машу, таксист понял, что она и бегом побежит за автобусом.
     - Я действительно не могу. Машину спалят. Это в лучшем случае.
     Он взял строго за пройденный километраж и пожелал удачи.
     Маша шла по трассе, совершенно не отдавая себе отчёта в том, что делает. Просто двигалась в сторону Мгари. Дорога была пустая. Её обогнали лишь два-три грузовика. Сзади что-то затарахтело. Она обернулась. К ней приближался старенький «Жигулёнок», по которому, как говорится, давно плакал пункт приёма металлолома. Маша пошла дальше, но грохочущая груда железа обогнала её и остановилась.
     - Девушка, куда это вы одна по трассе?
     С пассажирского места улыбался  небритый, бомжеватого вида молодой мужчина в камуфляже.
     - Гуляю.
     - Мы так и подумали. И далеко вы собрались гулять?
     - До Мгари.
     Он присвистнул:
     - Далековато. А что же не на автобусе?
     - Опоздала.
     И Маша почему-то рассказала ему о случившемся.
     - Садись. Может быть, догоним.
     Она села на заднее сиденье, не думая о том,  кому доверила себя и что её может ожидать. Водитель, такого же возраста и нереспектабельного вида, даже не обернулся.
     Через пятнадцать минут езды в табачном дыму и полном безмолвии Маше стало не по себе, и она решила заговорить.
     - А вы на рыбалку?
     Парень с пассажирского места развернулся к ней почти всем телом:
     - Почему ты так решила?
     - Камуфляж.
     - А. Это - привычка.
     - Откуда такая привычка?
     - С Чечни.
     У Маши не было знакомых, воевавших в Чечне, и она стала задавать вопросы. Молодой человек уклонялся от прямых ответов, но разговор поддерживал. Оказалось, что едут они к матери водителя в Решетиловку, помочь по хозяйству. Водитель же молчал. Маша видела только его профиль с крепко сжатыми губами. Изредка мелькали встречные машины, обгоняли попутные, а автобус так и не показался.
     Вдруг «профиль» заговорил:
     - Девушка, нам сейчас сворачивать. Вы уж извините, но до Мгари я вас не повезу. Далековато. Высажу перед поворотом.
     - Да, я понимаю. Сколько мы проехали?
     - Километров восемьдесят.
     Он начал было притормаживать, как пассажир живо подался вперёд:
     - Смотри, а вон там не твой?
     Вдали на обочине стоял белый автобус.
     - Ой, пожалуйста, подвезите меня. Это же недалеко.
     Водитель молча прибавил газ и проехал свой поворот.
     Чем меньше становилось расстояние, тем чётче были видны две красные полосы.
     Господи.
     Маша подпрыгивала от радости на сиденье. Машина остановилась.
     - Мальчики, сколько я должна?
     Водитель, наконец, обернулся:
     - Нисколько. Беги, а то уедет.
     Сердце Маши вздрогнуло. От подбородка через губы к скуле лицо водителя рассекал шрам. Но не шрам поразил её. Он был не глубокий и в целом не уродовал молодого человека. Глаза. В них всё ещё тлела война.
     Господи.
     «Жигулёнок» резко развернулся и помчался к своему повороту.
     Среди отдыхающих на обочине пассажиров автобуса Маша быстро нашла батюшку и протянула сложенные лодочкой ладони:
     - Батюшка, благословите. Я вот проспала. Мне так повезло, ребята на попутке подбросили и ничего не взяли.
     Она подумала: «Надо же. Везёт». Батюшка молча благословил и посмотрел на неё как-то растеряно.
     Маше стало неловко.
     - Вот… хорошо, что вы сделали остановку.
     - Мы не делали остановки. Автобус сломался.
     «Не везёт». Сознание вновь наполнил утренний коктейль. Только теперь он не бил в голову шампанским, а неторопливо циркулировал по всему телу, позволяя размышлять.  И Маша размышляла. Глядя на две красные полосы, бывшие недавно такими желанными и ставшие совсем ненужными, она думала о превратностях судьбы, о больном сыне и о вечном маятнике, который, не дожидаясь, пока ты освоишься в сложившихся обстоятельствах, начинает двигаться в обратную сторону.
     День обещал быть солнечным и жарким. Движение на трассе оживилось, в лесополосе шумел птичий базар. Жизнь шла своим чередом. Её размеренность успокаивала, призывая к смирению. Маша медленно пошла вдоль автобуса. Не успела она дойти до задней двери, как автобус дернулся, выпустил пару клубов чёрного дыма и мелко задрожал в обычном рабочем режиме.
     Маша вернулась к батюшке. Подошёл и водитель, вытирая руки промасленной тряпкой.
     - Починили?
     - Нет. Я не знаю, что с ним было. Он просто взял и завёлся.
     Батюшка снова посмотрел на Машу так, что ей захотелось крикнуть: «Ничего я не ломала, чесслово!»
     Они не опоздали. Храм монастыря был величественным, но вид имел печальный. «В очередной раз кому-то восстанавливать», - подумала Маша и, войдя внутрь, почувствовала подвальный холод. Земляной пол покрывал толстый слой скошенной травы, что абсолютно не меняло дела. Через полчаса её зубы застучали. Она посмотрела вокруг. Дрожали все. Мало кто, за исключением вечно мерзнущих старушек, догадался взять с собой в июньскую жару теплую кофту. Детей время от времени выводили на улицу. «Как хорошо, что я не взяла Егора». Тут Маша осознала, что впервые с начала службы вспомнила о сыне и совсем не молилась о нём. Нет, она, конечно, отдала заготовленные с вечера записочки на проскомидию, но теперь даже не думала о ребёнке. Маша давно определила для себя, что молитва - это не заученные тексты, обязательные к прочтению. Молитва - это то, о чём ты думаешь. А о чём она думала? Ёжась от холода, она была бесконечно благодарна за то, что догнала автобус и успела вместе со всеми к началу литургии. И ещё ей очень хотелось, чтобы водитель «Жигулёнка» вырвался из мрачного плена войны и обрёл счастье мирной жизни.
     Служба закончилась. Маша грелась на солнышке, сожалея о том, что не подготовилась и не причастилась. Едва оживший ледяной храм с открытым алтарём был идеальным для очищения души. Размышляя так, она не заметила, как молодой монах увёл группу на экскурсию по территории монастыря.
     Маша побежала следом и нашла всех у огромной клетки с большой хищной птицей.
     - Это кто?
     - Орёл Кузя! Вы что же, не слышали? Брат о нём только что рассказывал.
     Пожилая женщина посмотрела с укором и ушла с группой.
     Орёл сидел на нижней ветке приспособленного для него сухого дерева.
     - Кузя, зачем тебя сюда посадили? Ты ведь вольная птица! Впрочем, я ничего о тебе не знаю, всё прослушала. И проспала сегодня. Но мне везёт.
     Птица взмахнула крыльями и перелетела наверх.
     - Я что-то не то сказала? Ладно, пойду снова искать своих.
     Прихожане толпились у входа в пещеры. Батюшка подозвал Машу.
     - Мария, вы куда всё время пропадаете?
     Она и рта не успела открыть, как увидела, что их сфотографировали.
     - А зачем вы меня фотографируете?
     - На память, у пещер, - девушка с фотоаппаратом смутилась.
     - Батюшку понятно, а меня-то зачем?
     Про себя подумала: «Что за идиотская манера фотографировать незнакомых людей без разрешения?»
     Батюшка добродушно усмехнулся:
     - Что вы так расстроились? Будет вам фото на память о поездке.
     - Я не  люблю оставаться на плёнке чужих фотоаппаратов. Откуда мне знать, кто и для чего будет делать с них снимки.
     - Ладно вам. Пещеру не хотите осмотреть?
     Маша не хотела. Она была убеждена, что кельи, в которых совершались молитвенные подвиги, должны быть сокрыты от праздного любопытства. Подземная келья, а тем более затвор – это не орден на груди. Это мировоззрение, философия, сознательно выбранный раз и навсегда образ жизни, который прятали как можно глубже от мирской суеты.
     - Нет. Я туда не полезу. Там мел, можно испачкаться.
     - Дело ваше. А я бы посмотрел, да диаметр моей талии не позволяет.
     Маша улыбнулась. Батюшка был болен и оттого слишком толст. Но всегда говорил о себе с юмором.
     - Вы всё же не отставайте. Мы скоро отправимся на трапезу.
     Она больше не отставала, но показалось, что её ещё раза два сфотографировали. Безобразие.
     Наконец, помолившись, сели за длинные накрытые клеёнкой деревянные столы, выстроенные в ряд с востока на запад. Маша дождалась, когда люди распределятся по местам, и устроилась на самом краю западной стороны спиной к югу. Еда, как и водится в монастырях, была простой и чрезвычайно вкусной: постный борщ, картошка, овощи. Здесь же стоял мёд: монастырь имел свою пасеку. В завершение трапезы разлили по стаканам компот из сухофруктов. Маша сделал глоток.
     Господи.
     Она никогда в жизни не испытывала подобных ощущений. Изумительного вкуса нектар сделал её легкой и беззаботной, как в детстве. Оковы бесконечного нервного напряжения спали, и душа наполнилась тихой радостью. Где-то в стороне падающего солнца что-то нашёптывала листва. Маша медленно, даже немного лениво повернула голову налево. Ряд столов тянулся так далеко, что конца ему не было видно. «Зачем такой длинный стол? Кого-то ещё ждут?». Она хотела разглядеть, сидит ли там кто-нибудь, но солнце стало таким огромным и так ярко отражалось от клеёнки, что глаза начали слезиться и болеть. Маша отвернулась и нашла свой стакан совершенно пустым.
     Подошла женщина из тех, кто накрывал на стол.
     - Можно добавки?
     - К сожалению, компот закончился.
     - Скажите, из чего вы его варите?
     - Как обычно: яблоки, немного груш и чернослива, сахар.
     - И ничего не добавляете?
     - Нет.
     - Я так же варю. И мама так варит. И в других монастырях пробовала. Но у вашего компота вкус неземной.
     Женщина улыбнулась:
     - Спасибо на добром слове.
     Трапеза закончилась. Люди поднимались, перелазили через скамейки или отодвигали их, чтобы выйти из-за стола. Маша тоже собралась перекинуть ногу, как вдруг сообразила, что сидит с краю.
     Господи.
     «У меня что же, галлюцинации от жары начались?» Но случившееся тут же забылось. Было так хорошо, что думать ни о чём не хотелось.
     Батюшка объявил, в какое время необходимо собраться у автобуса. А до того можно было приобрести кому что потребно в церковной лавке, купить мёд и другую продукцию монастыря.
     Маша решила зайти в храм за свечами, но прежде попрощаться с Кузей.
     - Прощай, птица! Увижу ли тебя когда-нибудь ещё? Да, я плохая молитвеница, и вера моя слаба. Разумеется, дело не в везении, а в божьей воле. Поверь, о сыне я молюсь непрестанно. Пойду, напоследок ещё раз попрошу для него здоровья. Прощай!
     Но как только она вошла в храм, то тут же ощутила твёрдую уверенность в том, что сын здоров, и беспокоиться больше не о чем. Более того, она точно знала, что в ближайшее время они с Егором навсегда покинут Полтаву. Маша стояла посреди холодного храма удивлённая и абсолютно счастливая.
     Господи.

     Диагноз сняли через полгода. Через год она развелась с мужем и вернулась домой в Белгород.
     Перед отъездом пошла за благословлением к батюшке.
     - Счастливая вы, Мария: едете к святителю Иоасафу, под его покровительство. Просите его молитв и о нас грешных.
     Маша пообещала.

     ***

     Мария Владимировна долго крутила в руках самодельный билетик. Первые годы по возвращении она добросовестно ходила в Преображенский кафедральный собор к мощам святителя. Позже стала посещать другой храм поближе к дому, да и не каждое воскресенье, а в последние годы только на Рождество и Пасху. И сейчас её беспокоило неясное чувство потери, сожаление о том, что она по своему желанию отвернулась от того, кто всегда был опорой и приходил на помощь в самых, казалось, безнадёжных ситуациях.
     Что произошло в тот день? Мария Владимировна позже поняла, почему её тайком фотографировали: происшествие с автобусом паломники приняли за чудо. Но она не была тому причиной. Кто-то всего лишь помог ей не опоздать на самую главную в жизни трапезу. О действительном чуде никто, кроме неё, не знал. Да если бы она и рассказала о нём, вряд ли нашлись бы желающие фотографировать. Скорее всего, стал бы вопрос о её адекватности. Было ли видение, не было? Мария Владимировна уже не могла припомнить. Только такого компота ей никогда больше пробовать не доводилось.
     Не сразу всё сложилось и дома в Белгороде. К теплу нынешней жизни пришлось пройти через испытания, такие же холодные и очищающие, как храм Мгарского монастыря, после службы в котором, к слову сказать, ни один паломник не заболел. Сын вырос, женился, устроил свою жизнь. Ей тоже не на что было жаловаться.
     Она забыла и о Мгарском монастыре, и о святителе Иоасафе. Но святитель не забыл. Три года назад мать Марии Владимировны ушла из жизни двадцать третьего декабря, в день памяти святителя Иоасафа епископа Белгородского. С тех пор каждый год в этот день она идёт в храм.