Изморозь

В то утро я проснулся очень рано, пробежал по скрипучим половицам, пожелал здоровья бабушке, что пекла праздничный рыбный пирог, накинул на плечи шапку, подпоясал чуть великоватый тулуп кушаком, нырнул ногами в валенки, зябкие от стылого воздуха, и выбежал во двор. За ночь снега навалило столько, что сугробы поднимались до самой крыши сарая и летней кухни. За забором слышались резкие звуки убираемого снега. Следы уходили за резную калитку, и я скорее отправился туда, где уже махал огромной деревянной лопатой дед. Раскрасневшийся, задорный, он помахал мне рукой, и дал в руки лопату. «На-ка, Федюша, попробуй, сон махом снимет!» Путаясь в тулупе и валенках, я взял неловкими рукавицами лопату и стал отгребать снег, торя узкую тропинку между забором и огромными снежными наносами.
Дед мой в это время с залихватской песней махал метлой, шурша по снегу прутьями, изредка подбадривал меня да раззадоривал. Из-за сугроба показалась голова в старой шапке. Дядька Иван пришел попроведовать, никак. «Бог помощь, Митрич! И тебе утречка, Федяй!» - седые усы дядьки Ивана покрыты инеем, курится его трубка, привязанная, словно ниткой, сизым ароматным дымом к самому небу.

«Но, главное, чо паря беда, навалило-то!» - сокрушается дядька Иван. «Зато распогодилось, глядишь детвора перед новым годом хоть маленько погулят! А то потом до Крещения сызнова ударит, по избам бут сядеть!» - отвечает ему дед. «Ноо!» - задумчиво протягивает дядька Иван. Они стоят резными фигурами на фоне белого снега, а за их спинами вырастают припорошенные изморозью лесные дали, крутобокие сопки, поросшие соснами и пихтами, а дальше к гольцу уходил бесконечно темный кедровый стланик.

«Чет, ты паришь, милок, наработался поди? Беги-ка домой, суши рукавицы и ноги, а то вона ужо целые валенки набрал, хоть самовар с них цеди!» - дед похлопывает меня по плечам, стряхивая снег, и я бегу, спотыкаясь к крыльцу, обметая валенки, вваливаюсь в сени грузным комом. Бабушка всплескивает руками – «Ну, работничек!» На столе выпускает клубы пара чайник, горой навалены пироги с картошкой, а где-то в глубине под рушниками на большом противне лежит важно рыбный пирог.
Скоро приходит дед, воротник его тулупа покрыт изморозью, словно сединой, а может это тулуп сам поседел за утро. Дед посмеивается, отогревает ладонями бороду.
Скоро мы уже чинно сидим вкруг стола, дед большим ножом разрезает пирог, открывая крышку узорчатого нутра. Внутри омуль лежит ровными рядками, пересыпанный картофелем и луковыми кольцами. Дед покряхтывает, раздает всем рыбу из пирога, бабушка наливает крепкого чаю с молоком.

Скоро солнце закатывается за сопку, и окна начинают серебрится переливчатыми волшебными узорами. Я присаживаюсь у окна и смотрю на улицу, сквозь кайму изморози синеет наша улица, синеют сугробы, и нависающие сопки тоже синеют в сумерках. Любуясь такой красотой, неожиданно для себя засыпаю, и кажется мне в полусне, что покрываюсь я холодной изморозью, и до весны уже никогда больше не проснусь, укрытый теплом печного духа…

31\XII 2018 г.