Кадалинка

АННОТАЦИЯ


Негасимый свет молодости, первой любви, счастливых мгновений, как путеводная звезда, остается в памяти человека. Он освещает нелегкий жизненый путь героя романа.
Шестидесятые годы. В жизнь целого поколения они внесли светлую струю оптимизма и надежды. Они воспитали нового человека – свободного в своих помыслах и устремлениях, чистого перед собой и людьми.
Историю жизни, любви, крутые повороты судьбы вы узнаете из этого повествования. События происходят в 60-е годы прошлого века на Черновских копях близ Читы.
Автор.

















ОБ АВТОРЕ

Читинский журналист Алексей Петрович Русанов начинал трудовую деятельность на шахтах Черновских копей – работал механиком, горным мастером после окончания Читинского горного техникума. С юных лет сотрудничал в местной печати.
Судьбе было угодно изменить его биографию. После учебы на факультете журналистики Высшей партийной школы он трудится заведующим промышленным отделом шахтерской газеты «Черновский рабочий», потом – редактором районной газеты «Могочинский рабочий». Несколько лет занимался местной печатью в Читинском управлении издательств и полиграфии.
Последние годы был сотрудником областной ежедневной газеты «Забайкальский рабочий».
Им написаны книги: «Звездопад над шахтой», «Золото Желуги», «Случай в тайге», «Чалдоны».
Публиковался в центральных газетах и журналах.












ГЛАВА I. ОБВАЛ
В окно громко постучали. Санька еще боролся с обволакивающей силой сна, а отец через отворенную дверь уже переговаривался с кем-то. Через минуту старик тормошил его:
- Вставай, сынок. На смену вызывают. Полина приходила.
- Еще рано. Зачем всполошились ни свет ни заря? Вызывальщицу прислали?
- Неладно на шахте. Толкуют, лаву на вашем участке завалило...
Сон как ветром, сдуло. Санька быстро оделся, взглянул на часы. Было около четырех утра.
Сентябрьский ветер обжег лицо, забрался под брезентовую спецовку. Высохшая за ночь, она шуршала и сковывала движения. Сутулясь, нахлобучив поглубже каску, Санька быстро зашагал к шахте.
На столбе около клуба качался фонарь, освещая часть улицы. Поселок был погружен в молчаливую темноту, и лишь в той стороне, куда он торопился, разливалось море огней, глухо гремели загружаемые углем вагоны.
...Два с небольшим месяца прошло с того дня, как Александра Кротова назначили горным мастером на "Западный" участок, в ту лаву, где он после окончания учебы работал машинистом угольного комбайна. Трое однокурсников напросились на Кадалу осваивать новую технику. Комбайны «Донбасс» только появились на шахтах Забайкалья. На Кадале они быстро прижились. То ли условия оказались подходящими – пологие, почти горизонтальные угольные пласты, да и уголь бурый по крепости не сравнишь с антрацитом, то ли механики на шахте были смекалистые, но не прошло и полгода, как комбайны освоили. Выработка шахтеров увеличилась в несколько раз. А самое главное - легче стало работать в забое: меньше приходилось лопатой упираться.
Крепильщикам забот прибавилось. Комбайн быстро уходил вдоль забоя, а за ним надо крепить выработанное пространство. За смену забойщики перетаскивали десятки кубометров леса, досок. Пилили крепежник обыкновенной пилой. Но, тем не менее, радовались новой технике: уголь дробил и грузил на конвейер комбайн. За ним надо было только зачищать, да подравнивать забой.
Санька Кротов, Пашка Мишин и Вовка Бондарев после получения дипломов стали рядовыми машинистами. Не все шло гладко. Учили теорию, проходили практику - вроде бы все ясно. Не, когда оказались один на один с техникой, пришлось хлебнуть лиха.
Машина как машина. Сегодня она работает безотказно, а завтра случится какая-нибудь поломка - вот и лазай вокруг нее. Бригада - двенадцать человек – волком на тебя смотрит. Простой. Летит план. Нет заработка. Но это еще полбеды. Вот когда в бригаде найдется остряк доморощенный, начнет тебя допекать всякими репликами да советами, то мало кто такую пытку выдержит.
- Ну, что, профессор, долго фазу искать будешь? Петрович (это самый пожилой рабочий в бригаде), сходи на-гора, принеси фазу для комбайна.
Через час, если комбайн продолжает стоять, бригада начинает грузить уголь вручную. Взрывник отпалит несколько ниш в лаве, а рабочие лопатами грузят уголь на конвейер.
Остряк - он есть в каждой бригаде - продолжает изощряться.
- Вот техника пошла, братцы: один кнопку давит, а, десять человек - в поту. Нет, лучше совковой лопаты для шахтера техники не найдешь. Тут одна простая наука: бери побольше, да кидай подальше.
Все довелось пережить Александру, пока не освоился с комбайном, стал с ним, как говорится, на «ты». Месяца через два-три пошли дела лучше, все реже отказывала техника. Теперь никто не хаял технику.
На «Западном» участке был поставлен первый рекорд. В один из летних дней бригада, в которой работал Кротов, за смену прошла всю лаву в 120 метров. Три нормы! Двигатель комбайна был горячий, как печка, а забойщики подгоняли Саньку:
- Давай! Давай! Зарабатывать стали приличию: кроме оклада - премия, прогрессивка за перевыполнение нормы. На раскомандировках все чаще упоминали фамилии бригадира и машиниста. Однажды в шахту опустились два корреспондента из областной газеты. Появились очерки, портреты о шахтерах Кадалы. И покатилась слава о "первопроходцах", "инициаторах» по всему Забайкалью. Потянулись на шахту делегации. Заглядывало и большое начальство. Как-то управляющий трестом, разговаривал с Кротовым, узнал что он - молодой специалист. Тут же приказал начальнику шахты назначить его горным мастером, до специальности.
- Надо давать дорогу молодым. Вон у тебя почти все десятники практики, в годах, без образования, а ты смену им не готовишь.
Так Санька стал мастером на передовом участке. Произошла перестановка спокойно. Старый мастер Савельич уходил на пенсию, и Кротова назначили на его место. Бригада восприняла назначение с одобрением: Санька – свой человек, а главное - знающий. Если надо и машиниста заменит, и любого в бригаде. У шахтеров один критерий авторитета начальства - умение делать дело и держать слово.
Забот прибавилось. Кроме лавы, на которой шла основная добыча угля, было с десяток подготовительных выработок. Нарезали новые лавы, готовили фронт работ на будущее. На участке хозяйство обширное, за которым надо было смотреть на смене, не допустить, чтобы в каком-то его звене что-то застопорилось, остановилось.
Все сводилась к одному: поток угля - в вагонетках ли, на конвейере - не должен прекращаться. Шахта работала круглые сутки, без выходных. Производство считалось непрерывным. Каждый час диспетчер вызывал горного мастера, а тот докладывал, сколько угля "накачали".
Жизнь, работа складывалась, в общем-то, счастливо: хорошая должность по специальности, приличная зарплата, почет и уважение в коллективе. Не каждый специалист за два года мог достичь такого успеха.
Разные люди на шахте. Одни, заработав хорошие деньги, ударялись в разгул. Получит такой зарплату и сразу в чайную, что недалеко от шахты. Стакан водки, кружку пава, а потом пошло-поехало. На второй-третий день находили такого "молодца" на окраине в какой-нибудь халупе, где он с собутыльниками пропивал последнюю десятку. Наказывали за прогул, и снова шел добрый молодец вкалывать в забой. Людей не хватало, держались за каждого. Сверху требовали больше работать с людьми, не открещиваться даже от завзятых пропойц.
У Кротова и его однокашников были иные взгляды на жизнь. Молодые специалисты, люди с образованием и с желанием что-то изменить в жизни, сделать ее лучше, содержательней собирались часто у Сашки. Его мать пекла пирожки с луком и яйцом. Пили чай, не брезгали вином. Рассуждали о жизни, строили планы, критиковали порядки.
- Столько угля добываем, а мойку для шахтеров не могут сделать!
- Как же, строят уже третий год, - вмешивался дед, тоже старый шахтер, - вот мы в свое время с обушком да лопатой. А у вас - комбайн, электровозы, перфораторы электрические...
Ребята с сожалением смотрели на деда, улыбались и не вступали с ним в спор. Каждый оценивал жизнь по-своему...
В ламповой Санька столкнулся с начальником участка. Он тоже не знал подробностей. Сказал, что произошел завал в лаве. Работают горноспасатели.
Нацепив лампочку на каску, Кротов поспешил в лаву. По наклонному стволу шли скоро. Теплый воздух поднимался снизу, приносил неповторимый запах древесной коры, гнили.
Первое время для Саньки этот шахтный запах был неприятным. Он исходил от спецовки, от волос, как ни старался мыть голову. Через год он уже не обращал внимания. А теперь он стал каким-то своим близким, привычным. Это был аромат черного камня, пролежавшего миллионы лет в земле. Аромат подземных выработок особый, неповторимый, присущий ей одной - шахте. Запах лиственничной крепи, смешанный с ароматом плесени, которой через месяц покрываются деревянные стойки и перекладины в штреке или обычном ходке, насыщен подземной влагой капавшей с потолка воды. Он настолько устойчив и живуч, что сопровождает шахтера всю жизнь. Им пропитана спецовка, одежда, обувь и, кажется, все тело горняка.
Теплый воздух штрека успокаивал, но мелькавшие вдали огоньки шахтерских лампочек вызывали тревогу. Оба шли молча, думая об одном: как там? Не завалило ли кого?
Обвалы случались и раньше. Но редко кого захватывало врасплох. Посадчики - люди опытные, всегда успевали ускользнуть из опасной зоны. Деревянная крепь - благо для шахтера. Когда создается критическое давление, она начинает потрескивать, как бы подавать сигнал. Опытный рабочий по характеру потрескивания чувствует обстановку. Когда стойку с хрустом начинает ломать - одну, потом другую. Тут уж успевай уносить ноги. Иначе можешь оказаться в завале. Иной раз от сильного давления стойки, если они установлены не по правилам, начинают выстреливать из-под перекладины. В этом случае крепильщики быстро, не теряя времени, устанавливают новые, подкрепляя опасное место. Какое-то особое чувство подсказывает им ту грань, за которой нельзя рисковать. Бригадир подает сигнал, и люди покидают забой, выбегая на штрек. Такое бывает, когда в лаве создается огромное обнаженное пространство. Посадку сделали: стойки все подрубили, кровля вроде бы обвалилась на всем протяжении, но по-настоящему не села. Добычные бригады сделают еще один-другой цикл. Подойдет время очередной посадки лавы. И вот, когда подрубят стойки с завальной стороны, лава, как говорят рабочие, пошла. Создается мощное давление, ломает деревянную крепь, как спички.
Наверное, так получилось и на этот раз, думал Санька, еле успевая за начальником участка.
На магистральном штреке толпились люди. Когда мастер и начальник участка подошли, к ним из боковой сбойки спасатели вышли с носилками. Санька бросился к ним и увидел распростертого Вовку Бондарева. Он был без каски, волосы пересыпаны песком. Поразила бледность лица. Оно было, словно из воска, безжизненное, чужое. Встав на колени перед носилками, Санька приник к груди.
- Бесполезно. Все, - услышал он голос спасателя.
Подошла фельдшер.
- Что остановились? Надо выносить на-гора. Искусственное дыхание ничего не дало. Раздавлена грудная клетка.
Начальник участка расспрашивал бригадира. Рабочие были все в сборе. Успели убежать: кто вниз на транспортерный штрек, кто вверх - на вентиляционный.
- А взрывник где? забеспокоился начальник участка, - где Шильников, не вижу его.
- Да тут он был, все целы, кроме десятника, ответило несколько голосов.
Спасатели подняли носилки. Санька поправил свисавшую руку погибшего, наклонился над телом и в тишине услышал, странное тиканье. Часы на Вовкиной руке еще шли. Они показывали без десяти минут пять.
И только сейчас до его сознания дошло, что Вовки уже нет. Что перед ним безжизненное тело того, с кем они учились, играли в шахматы, спорили... Горло перехватило, глаза застилало красной волной.
- Кротов, бери пять человек и с вентиляционного штрека начинайте нарезку.
Голос начальника вернул его действительности. Он дал распоряжения и с группой рабочих пошел на вентиляционный.
- Что, произошло? Гамов, расскажи, - каким-то чужим голосом обратился он к пожилому посадчику, который шел рядом с ним.
- Все вышло неожиданно. Мы уже заканчивали, сверху, от вентиляционного, лава просела хорошо, хоть и давануло крепко. Пришлось в два ряда обрезную стенку ставить. Комбайн перегнали в исходную позицию, разворачивали в нишу. Там с машинистами и Бондарев был. В нише несколько крепежных стоек выдавило.
- Федор! Подойди сюда, расскажи, как все было, - позвал Гамов машиниста комбайна.
- Мы с Николаем, помощником моим, уже загнали комбайн в нишу, как начало давить. Сломало две стойки. Я позвал горного, попросил, чтобы дал крепильщиков. Он пришел и начал сам поправлять крепь. Мы с Николаем растягивали трос, прокладывали кабель вдоль лавы. Раздался треск, и лава пошла. Колька говорит, что Бондарева сшибло выдавленной стойкой, ниша закуполила, а потом так давануло из завала, что запечатало метров двадцать, а то и более. Мы еле выскочили наверх. Посадчики все успели спастись. Сообщили дежурному. Горноспасатели быстро примчались. Мы уже начали к нише пробиваться, когда они подъехали. Откопали. Мастер мертв, только часы на руке тикают...
...Вовка, Вовка! Неужели тебя больше нет? Твой иронический смех мы не услышим никогда. Как же так? Давно ли мы все вместе рассуждали о будущей работе, о жизни. Кто бы мог подумать, что она оборвется так скоро, на полуслове.
У Вовки Бондарева счастливо складывалась судьба. Учился он легко. Был общителен, всегда весел. На каникулы уезжал куда-то на север, где в геологоразведочной партии работала мать. Она помогала. У Вовки всегда были деньги, он хорошо был одет. Ходил на все спектакли и концерты, отлично играл в шахматы. Редкий студент мог свести с ним партию вничью. Он участвовал в городских турнирах, имел разряд. Об отце он не любил говорить. По всему он его и не помнил.
После учебы Бондарева сразу назначили горным мастером. Он умел бурить, заряжать шпуры и, конечно же, после отпалки отгрузить уголь и поставить крепь, как надо. Парень был крепкого телосложения, в руках у него все спорилось. А главное - он легко сходился с людьми, был искренен и прямолинеен в суждениях. Это нравилось шахтерам, чем и завоевал признание на участке. Вывалится кровля, еще песок подсыпает из купола, а он уж там, вместе с бригадиром выкладывают клеть, заделывают обвал.
И на этот раз он не послал никого в опасное место, а сам взялся подкреплять нишу. А, в общем-то, не сообразил он, что одному тут не под силу. Надо бы кликнуть бригадира. У молодого мастера не было еще того, третьего, чувства, которым бывалые шахтеры распознают критический момент. Да что там! Задним числом мы всегда умны и предусмотрительны. А он в опасный момент не струсил, бросился сам в то место, где ломало стойки. Тут уж ничего не попишешь, отчаянный был человек Вовка... Эх, Вовка, Вовка!..
Санька шел, как лунатик, голова как в тумане, а горло сжимал спазм. Он чувствовал, что вот-вот разрыдается, и старался скрыть лицо от шахтеров.
Со стороны вентиляционного штрека лава устояла. Крепь здорово покорежило, но обрезная стенка сыграла свою роль и защитила транспортер. Люди без лишних слов, каждый, зная свое дело, принялись разбирать завал и крепить лаву над транспортером.
Пришла смена, Санькина бригада. Люди так же молча и неистово стали продолжать пробиваться к заваленному комбайну.
К концу смены добрались до него. С другой стороны навстречу им пришли горноспасатели. В следующую смену лава была восстановлена.
Комиссия по расследованию, а на участке теперь было инспекторов, главных специалистов больше, чем рабочих в бригаде, пришла к заключению: горный мастер Владимир Бондарев "нарушил правила безопасности ведения горных работ, следствием чего произошла авария, приведшая к несчастному случаю со смертельным исходом..."
ГЛАВА II. ВОВКА БОНДАРЕВ
Вовку положили в красном уголке общежития. Было много народу. Шахтеры шли прямо с работы. Послали вызов Вовкиной матери, ждали ее приезда, а в это время готовили все для похорон. Комитет комсомола назначил круглосуточное дежурство. В задрапированной красным бархатом домовине среди цветов лежал Вовка.
Кротов после смены пришел сюда. Молодежь толпилась на улице, в коридоре. Люди непрерывным потоком проходили у гроба.
Когда стемнело, людской поток иссяк. Остались дежурные да друзья. Сидели в углу, переговаривались. Кто-нибудь вставал, подходил к Вовке, смотрел на восковое лицо. Пришли три неразлучные подруги. Зинка, Вера и Надя. Вера Алферова и Зинка Черняева работали ламповщицами на шахте, а Надя Седова - медицинской сестрой в поселковой поликлинике. Они ходили вместе: на танцы, в кино, на концерты. В их компании можно было видеть Бондарева и Кротова. Досужие поселковые сплетницы уже пророчили скорые свадьбы.
Зинка была высокой, стройной девушкой с умопомрачительной фигурой. Она, как принцесса, не ходила, а словно выплывала из-за стойки ламповой, подавая шахтерские лампы и самоспасатели. Самые угрюмые и нелюдимые работяги расплывались в улыбке, когда принимали из ее рук шахтерские доспехи. А если вместе с Зинкой дежурила Вера, то около ламповой всегда толпилась молодежь.
Забойщики не торопились в шахту, а, получив лампу, пытались перекинуться словом, шуткой. Не спешили и те, кто вышел из лавы. Черные, как негры, все в угольной пыли, только белые зубы, да глаза и можно было угадать на лице, они зубоскалили, перешучивались с ламповщицами.
 - Верунька, освободишься со смены - сразу в клуб. - Буду ждать. Сегодня танцы до часу ночи, - басил проходчик Кеха, здоровенный детина с пудовыми кулаками и лунообразным лицом.
- Да ты до двенадцати не успеешь отмыть свою рожу. Сколько воды надо чтобы кудри твои прополоскать!
- Зина, замени лампу, что-то мигает, - говорил другой.
- Я тебе уже второй раз меняю. У всех горят нормально, а у тебя все мигает, - ворчала Зинка в ответ, подавая другой светильник.
Рабочие расходились, а Кеха стоял, перебрасывался словами, и, кажется, не думал уходить.
- Иди, мойся, холера, а то тебе и воды не достанется, - смеялись девушки.
Верку знали все шахтеры. Она жила с братом Федором. Ее отец - потомственный шахтер – умер от какой-то серьезной болезни еще не старым. За ним вскоре похоронили и мать. Старший брат рано пошел работать - так уж сложилась жизнь. Он любил сестренку, заботился о ней, красиво одевал, хотел, чтобы она училась. Но Верка после десятого класса наотрез отказалась поступать в институт или техникум. Причина была проста: девушка не могла представить, что придется жить одной в городе, среди чужих людей. А в поселке все были свои, все благожелательно относились к ней, к их семье. Словом, осталась Верка дома, устроилась ламповщицей. К тому времени брат обзавелся семьей, стал забойщиком, а потом и бригадиром. Фамилия Алферовых была знаменитой. Шахтерских семей, чьи корни были здесь глубоко, можно пересчитать по пальцам. А Вера из подростка вдруг превратилась в статную красавицу, которую было нельзя не заметить.
- Никуда не поеду. На твоей шее сидеть не собираюсь, - заявила она брату.
Сходила в отдел кадров, оформилась на работу. Федор пожурил ее, но не стал перечить сестре. Так все и устроилось. Теперь Вера была независима, зарплата на шахте ее вполне устраивала.
Появились другие проблемы. У девушки вдруг появилось много ухажеров. Молодых шахтеров на Кадале хоть пруд пруди. Каждый год из горнопромышленных училищ присылали выпускников. Проходчики, забойщики, слесаря, вкусив нелегкий шахтерский труд, просто сбегали. Рабочих на участках, в бригадах всегда не хватало. Но те, кто оставался, кто был с характером и не боялся тяжелого труда, становились кадровыми шахтерами. Они получали квартиры, обзаводились семьей.
Хорошие заработки, выслуга позволяли приобретать мотоциклы, прилично одеваться. Словом, женихов было много. Поселковые красавицы делали предпочтение тем молодым людям, которые приезжали из институтов, техникумов. Девушкам нравилась обходительность, культура молодых людей, с ними было нескучно. О должностях, заработках мало кто помышлял.
Встречались, знакомились в клубе на танцах. Их устраивали обычно после кино в субботу и воскресенье.
В зале не повернешься от танцующих. Крутили пластинки с модными песнями. Еще не забыли и старые - польку, па-дэ-спань, краковяк и, конечно же, вальсы.
- Девчонки! Какой парень появился, - щебетала Зинка подружкам, - танцует как бог. Лучше, чем Генка-маркшейдер.
Генка был эталоном кавалера. Высокий, стройный, всегда элегантно одетый, он первым выходил на круг со своей врачихой Эльвирой и не отлипался от нее весь вечер. Как он вел ее в танце! Все сначала смотрели на них, как завороженные, а потом, после первого круга начинали танцевать. Парни старались подражать Генке в манерах, поведении, разговоре.
У Веры и ее подружек кавалеров было хоть отбавляй. От многих попахивало спиртным. Было правилом у шахтера для храбрости принять стакан водки прежде чем идти в клуб. Вера не танцевала больше с теми, от кого несло перегаром, и предупреждала, чтобы под хмельком к ней не подходили. Парней это огорчало, но в то же время поднимало ее авторитет: умела девушка блюсти себя.
Из Зинкиного опыта она знала, чем кончаются эти невинные каждодневные выпивки. Ее подружка рано вышла замуж. Парень вот также на танцах познакомился с ней. Провожал домой. Потом приклеился, начал обещать золотые горы. Похвалялся огромными заработками проходчика. Дарил дорогие подарки. Вскружил девке голову. Сыграли свадьбу. Вся улица гуляла почти неделю. Но прожила Зинка с ним чуть больше года. Пить стал ее суженый. Пил по-черному. После получки зайдет с дружками в чайную. А потом дня через три найдут его где-нибудь на окраине поселка у какого-нибудь бича или же в общежитии. В запое забывал и семью, и работу. Бегала Зинка не раз его разыскивать. А потом решила:
- Все! Хватит! – и выпроводила муженька.
Он ходил вокруг нее, просил прощения, обещал бросить пить. Но слово держал до первой получки. Видели, как в ламповой плакал он, умоляя Зинку сойтись.
Но она была непреклонна. Осталась с малышкой на руках. Жила с родителями. Продолжала работать в ламповой. Опомнилась от замужества. Еще лучше похорошела, стала ходить на танцы с подругами. А Верке внушала:
- Не торопись выскакивать замуж, не губи молодость, еще успеешь наплакаться!
Вера же и без ее слов знала, что почем.
Троицу поселковых красавиц парни побаивались: если кто допускал по отношению к ним грубость или непристойность, то ребята, что постарше, из местных, женатые приглашали смельчака на улицу покурить и делали внушение:
- Ты откуда такой шустрый? С ГПТУ, говоришь? Чтобы я тебя больше не видел около Зинки с Веркой, понял? Если они пожалуются, то пеняй на себя!
- А ты что, адвокатом у них нанялся?
- Я те покажу, салага, адвоката. Это нашенские, их вся шахта знает и не даст в обиду!
Генка с Эльвирой, как всегда, закружились первыми, к девушкам подошли двое и пригласили на круг. Это были Вовка и Санька. Еще на прошлых танцах они заметили подружек. Не дожидаясь ритуального первого круга, который пройдет в танце Генка, новые кавалеры закружились в танце.
Вовка пригласил Зинку, а Санька - Веру. Вовка был в темно-синем шевиотовом костюме, при галстуке, в начищенных "корочках", как звали туфли. Санька был в горняцкой темной форме с эполетами, петличками и начищенными пуговицами.
Как-то с первого танца, почувствовав вдохновение от внимания всего зала, пары элегантно и гармонично кружились вслед за королем танцевального вечера.
Они прошли два круга, и никто не решался входить на площадку - все смотрели. Парни расценили поступок новеньких, как вызов Генке, а девушки просто любовались ими.
Потом на площадке стало тесно, шумно. Танцы шли своим чередом. Наши друзья сопровождали партнерш на место, перекидывались незначительными фразами. Саньку, конечно, в поселке все знали, он был местный. Вовка же был новичок, и Вера вскоре узнала о нем от товарища. После третьего танца к ним подошел Генка. Они с Вовкой как-то быстро нашли общий язык - видно уже встречались по работе - разговаривали, шутили.
На лицах Зинки и Веры было написано безразличие и даже какая-то скука. Они плохо поддерживали разговор и все пытались уединиться, о чем-то разговаривали между собой.
Когда кавалеры ходили курить, заиграли па-дэ-спань. Виктор Шильников взял баян. Он только что появился на танцах, и его - известного баяниста и певца - сразу же упросили поиграть.
Зинка с Верой были на площадке. Их пригласили другие кавалеры. Вовка с Санькой оказались одни и простояли в углу, наблюдая за танцующими. После танца они приблизились к подружкам.
- А вы, оказывается, изменщицы, - весело съязвил Вовка, - уже других кавалеров нашли.
- Вот это уже наговор, - заметила Зинка, - мы, кажется, с вами не договаривались ни о чем и еще неизвестно, кто и чей кавалер здесь. Первый раз пришли на танцы и уже с такими претензиями.
- Ну, скажем, не первый, - заметил Санька.
- Не о тебе речь, а о твоем товарище, имя его я что-то не запомнила. Виктор, что ли.
- Владимир, - уже без смеха, спокойно подсказал Вовка, - простите за упущение, исправляемся на ходу: как насчет следующих танцев?
- А это уж как обстоятельства, - засмеялась Верка.
До конца танцевального вечера они были вместе. Потом пошли провожать девушек. У Надежды был дружок, но его на этот раз не оказалось в клубе. Проводили сначала ее, а потом пошли дальше по улице, где жили Зина и Вера. Их дома были пойти на краю. Шли медленно, Вовка был в ударе, рассказывал смешные истории, ему удачно вторил Санька. Разговор и весь этот светский треп шел в возвышенном штиле.
- Какие мы воспитанные, интеллигентные молодые люди, просто не мог себе представить, какие мы хорошие кавалеры! Как выстилались перед какими-то ламповщицами, как будто перед нами фрейлины на императорском балу, - съехидничал Сашка.
- При чем тут ламповщицы, заметил вдруг посерьезневший Вовка, - девчонки, действительно, интересные: и красавицы, и знают, что ответить, не дуры какие-нибудь смазливые.
- А ты знаешь, что Зинка уже была замужем, у нее растет дочь?
- Серьезно? - встрепенулся Вовка.
Санька рассказал Зинкину историю с замужеством.
- Теперь понятно ее поведение. А я никак в толк не возьму, что это она такая колючая, такая развязанная. Мне она понравилась. Знаешь, в ней есть что-то магическое, притягивающее внимание мужчины. А танцует как.., - задумчиво продолжал Вовка.
- Знаешь, в школе, кажется, в девятом классе втюрился в одноклассницу. Красивая девчонка была. Уже оформившаяся, все прелести напоказ. А глазищи! До сих пор вижу эти черные с бархатными ресницами глаза... Как я страдал, как я мучился втайне. Она и подумать не могла о моем чувстве - никакого намека от меня не было, и вряд ли кто мог заметить душевную муку, которую я испытал.
Вовка остановился и начал читать стихи:
Тебя мне даже за плечи
Не вытолкнуть из памяти.
Пусть ты совсем не прежняя,
Пусть стала ты другой,
Но переливы глаз твоих
И губы цвета камеди
В сознанье озаряются,
Как вольтовой дутой...
Она, любовь, с тобой у нас
Не распускалась розою,
Акацией не брызгала,
Сиренью не цвела,
Она шла рядом с самою
Обыкновенной прозою,
Она в курносом чайнике
Гнездо свое свила.
Пришел как-то вечером к ее дому. В темноте долго ходил вокруг, не решаясь постучаться и войти. Потом смотрю, по улице идет парочка. Спрятался за поленницу дров. Слышу, пришла моя любовь с каким-то парнем. Сели на скамейку у дома, целуются. Он ей разные нежные слова. Потом узнал парня по его баску - шофер райисполкомовский Колька! Из разговора понял, что у них не только поцелуи, а далеко дело зашло...
Слезы выступили у меня на глазах. Не помню, как ушел от того дома, порвал написанное кровью сердца письмо и пытался возненавидеть ее... Но так и не мог, продолжал втайне страдать.
"Вылечился", когда весной узнал, что "любовь моя" оказалась беременной и родители Кольки, чтобы замять позор, поженили их. Так девочка сразу после девятого класса стала матерью...
А меня с того времени подобное чувство больше не посещало. Конечно, дружил с девчонками, целовался. На производственной практике, помню, были в Букачаче. Там познакомились с интересными девочками. На Новый год они пригласили нас к себе домой. Родители их ушли. Мы, трое студентов, и три подружки встречали Новый год, пили шампанское потом... спали вместе... Хорошие времена были... Мы потом переписывались. Но такого чувства, как то, первое, не испытывал. Когда танцую с Зиной, что-то сладкое в душе появляется... Не будем загадывать. Ну, будь здоров, Санька, я побежал!
Так расстались они с Вовкой в тот вечер. И больше разговора о чувствах, о Зинке Вовка не заводил.
Ходили вместе на танцы. Бывали вместе на вечеринках. Девчонки уже привыкли к ним, были свои в доску. В ламповой без очереди подавали светильники и никто не злословил на этот счет. Шахтеры видели, что дело здесь серьезное, незачем мешать молодым людям.
Вот только однажды Саньке пришлось столкнуться с соперником.
Был у Вериного брата дружок - проходчик Иннокентий Подобед. Кеха, как звали его шахтеры, был огромный детина, ворочавший лопатой в забое, как экскаватор.
С Федором Алферовым, братом Веры, они когда-то работали вместе. После получки, случалось, засиживались за кружкой пива. Но они не были забулдыгами.
Кеха был куркулистый, прижимистый парень. Деньги на ветер не бросал. Обзавелся своим домом, купил мотоцикл. Любил ездить с Федором на охоту и рыбалку.
Когда мужики подвыпьют, Федор хлопал по плечу Кеху, упрашивал:
- Чего не женишься?
- А сестру Верку отдашь за меня?
- Ты что, сдурел? Она еще молода для замужества. Да и не мое это дело жениха ей искать: сама найдет, когда время приспеет. Девка без изъяну. Вот только, дура, учиться дальше не захотела.
Кеха пытался "подъехать" к Вере, но она всерьез его не принимала.
И вот когда на шахте стали поговаривать об ухаживании Вовки и Саньки за подругами, Кеха решил выяснить отношения с Кротовым.
Подвыпив крепко, он пришел на танцы. Была суббота. На площадке не протолкнуться. Здоровенный Кеха вихлялся с какой-то поселковой девицей, крутобокой и развязной мотористкой с участка "Восток". Все вокруг смеялись.
- Теснотища, потому что Кеха пришел на танцы.
- Хорошего человека должно быть много, - парировал проходчик.
В перерыве он подошел к Саньке, дохнул перегаром и позвал на улицу покурить. Тот пошел не подозревая, что его ожидает душещипательный разговор.
- Слушай, десятник, ты что около Верки увиваешься? Ты знаешь, что она моя невеста?
- Что-то не довелось слышать.
- Я ее, понимаешь, люблю! Давно уже, когда она еще в школе училась... Мы с Федором сговорились, что я на ней женюсь.
- Ну а что же не женишься? Ты не по адресу обратился, Кеха. Ты эти проблемы с Верой решай. Не на мне же ты собираешься жениться?
- Что ты ей голову морочишь? Надел форму с погонами и думаешь, все девки твои. Я не посмотрю, что ты десятник, начальство...
Кеха явно был на взводе. Это не походило на него всегда покладистого, застенчивого, этакого здоровенного теленка. Выпитое давало знать.
- При чем тут мой мундир, начальство? Ты что, Иннокентий, с ума сходишь. Со своими чувствами к Вере адресуйся, а не ко мне. Вон ты пьяный, кто ж с тобой танцевать будет.
- Не на твои пью. Не твоего ума дело. Может, и пью потому, что такие, как ты, всю душу разбередили! - скрипел зубами Кеха и тащил к себе Саньку за отвороты пиджака. Ткань треснула. Кротов возмутился.
- Что ты делаешь? Зачем рвешь?
Вступать с пьяным бугаем в поединок не входило в расчет Саньки, и он не знал, как поступить. Выручила Вера. Она выскочила из клуба, схватила за руку проходчика. Но он вырывался, явно обезумев от ревности.
- Ты что, дурак, делаешь. Да я с тобой и разговаривать не буду больше. Ишь, что выдумал. Ты кто мне, чтобы указывать, с кем мне танцевать.
Кеха вдруг обмяк, закрыл лицо руками и зарыдал, приговаривая:
- На руках носить буду, что захочешь достану... Измучила ты меня, Верка... Изгаляешься! Тебе образованного надо!.. А я, может быть, в десять раз больше образованного зарабатываю... Все - тебе.
- Дурак и есть дурак! Что мелешь с пьяных глаз. Вали домой, проспись, потом с разговорами лезь.
Подоспели ребята, дружки Кехи. Взяли шахтера под руки, увели в темноту.
Вечер был испорчен. Санька ушел домой. Появляться на танцы в рваном пиджаке было ни к чему.
Когда на следующем вечере он встретился с Верой, то решил расспросить об их отношениях с Подобедом.
- Вы зачем, Вера, мучаете Иннокентия? - серьезно спросил он ее. - Он говорил, что вы его невеста, измываетесь над таким детиной. Ну, просто как в былине старинной!
- Смешно, - хмыкнула девушка, - какая невеста? Да у нас и разговору с ним никакого не было... Ну бывает он у нас. С братом на охоту, на рыбалку ездит.
А мне ни словом не обмолвился о своих намерениях.
- Да любит он вас. Плакал, рыдал. Говорит, жизни без вас не мыслит.
- Ерунда все это! Водка у него плакала, а не он. Какие чувства могут быть у такого куркуля? Он только и знает, что деньги копит. Жила несчастная. У меня к нему никаких чувств, кроме сожаления.
- А если человек, действительно, любит втайне, давно, жить без вас не может?
- Да что вы, право, затеяли: любит, любит. Когда человек любит, не так себя ведет.
- А как?
- Не о заработке говорят, а о чем-нибудь другом.
- О чем же?
- Ну, знаки внимания выказывает совсем по-другому.
- Вы красивая девушка, видная. Да и не глупая. Любой нормальный парень может влюбиться.
- Этот не подходит под такую категорию. Да и возраст у него не мой...
- Возраст не помеха. Раньше женились в сорок лет. Брали в жены восемнадцатилетних. Были счастливы.
- Ну, это раньше. Сейчас время другое. Вообще, мне не хочется о Кехе разговаривать. У вас что, другой темы нет?
Саньке пришлось быстро перестраиваться и развивать ту часть разговора, где он отмечал положительные стороны девушки. Он давал понять намеками, что она небезразлична ему и не только ради танцев он встречается с ней.
Он пошел ее провожать. На этот раз вдвоем. На скамейке около дома они просидели долго. Им было хорошо, Санька обнял девушку, потом поцеловал в щеку. Вера пыталась увернуться. Но он был настойчив. Губы их слились. Он почувствовал, что она ему отвечает...
Санька пришел домой поздно. Отец ворчнул, где, мол, шатался, уже на смену скоро. Тот промолчал, быстро разделся. Но еще долго не мог заснуть.

ГЛАВА III. ПРОЩАНИЕ

Девушки словно окаменели, когда увидели гроб, восковое Вовкино лицо. Подошли, положили цветы, молча всматриваясь в спокойное и суровое лицо парня.
Зина погладила волосы, потом вдруг повернулась к Вере, уткнулась ей в плечо и заплакала. Подруги отвели ее в угол, усадили на стул и притихли. В комнате дежурило несколько ребят из общежития. У изголовья на табурете сидел Виктор Шильников. Все молчали. Потом Виктор встряхнул головой, поправил рукой цветы у изголовья и низким голосом запел:
 Гудки тревожно загудели,
 Народ бежит большой толпой,
 А молодого коногона
 Несут с разбитой головой.
Вовка любил эту песню. На концерте в клубе он как-то упросил Виктора еще и еще повторить эту грустную песню шахтеров. В дверь заглянула уборщица - пожилая женщина - и тихо прошипела:
- Вы че поете при покойнике-то. Но увидев, что пьяных нет, тихонько ушла, а Виктор продолжал:
 В углу заплачет мать старушка,
 Слезу смахнет рукой отец.
 И дорогая не узнает,
 Какой парнишке был конец.
 И будет карточка пылиться
 На полке позабытых книг.
 Тот парень может ей присниться,
 Но он ей больше не жених...
 Девушки в углу всхлипывали. Виктор качал головой и пел:
 На шахте "Крутая Мария"
 Однажды случился обвал.
 На уголь, на глыбы сырые
 Наш бедный товарищ упал.
 Скажи мне, "Мария Крутая",
 Ужели мне смерть настает?
 А дома Мария другая
 Меня на поверхности ждет...
Дрожащий мужской голос выворачивал душу. Было жутко от этой панихиды.
На третий день хоронили Володю. Кротов вышел с ночной смены, занялся скорбными делами. На легковой машине .начальника шахты съездил на кладбище, проверил, как копают могилу. Потом побывал в питомнике, привез цветы.
А Вовкиной матери все не было. Телеграмма от нее пришла накануне. В ней она сообщала: "Вылетаю. Ждите". Было два часа дня. В аэропорт несколько раз ходила машина, но самолет с Севера где-то задерживался.
Приехало начальство. Постояли в почетном карауле, зашли в соседнюю комнату посовещались.
- А если не приедет, что будем делать, - спрашивал у начальника шахты председатель профкома.
- Надо ждать, - ответил Огнев, - он же один у матери.
- А вдруг не прилетит сегодня самолет, погода там, говорят, нелетная?
- Да, ситуация, - развел руками секретарь парткома шахты Щадов, - людей-то собралось, почитай весь поселок пришел... Рабочие со смены сразу сюда идут. Надо что-то решать, Георгий Евграфович.
- Сам посуди, Борис Наумович, как можно хоронить без родственников. А что мать скажет, как ей в глаза потом смотреть...
Порешили ждать. Огнев еще раз позвонил начальнику аэропорта, тот сказал, что рейс задерживается, но надежда есть, погода улучшается.
Рабочие все шли и шли. Вокруг общежития собралось море людей. Шахтеры Вовкиного участка решили - понесут гроб на руках до самого кладбища.
Руководители шахты вместе с начальниками участка собрались для совета в соседней комнате еще раз. Долго судили-рядили, решили ждать до пяти часов вечера. Наконец привезли Вовкину мать.
Маленькая женщина забилась в рыданиях. Калиненко с Храмцовым подняли женщину, взяли под руки, рядом оказались еще женщины. Кто-то плакал вместе с ней, кто-то давал лекарства. Шахтеры подняли гроб над головами, процессия двинулась к кладбищу.
Осенний день короткий. Пока процессия шла до места погребения, стало уже темно. Предусмотрительные шахтеры включили светильники.
 - Нелегко хоронить товарищей, да еще молодых, таких, как Володя... Он стал нам своим, родным, можно сказать. Уважали его в бригаде... В горле у Храмцова что-то запершило, голос его дрогнул, он махнул рукой... Пусть земля будет пухом тебе, наш дорогой друг! - закончил речь бригадир Храмцов.
Несколько дней на шахте был негласный траур. Раскомандировки проходили тихо: бригада брала наряд, и без лишних разговоров спускалась в лаву. У ламповой не слышно смеха, шуток.
А в это время из областной инспекции и треста понаехали люди, работала следственная комиссия. Вызывали рабочих, бригадиров, мастеров, кто работал на этом участке. Даже пробили ходок в ту нишу, где произошел обвал. Сверяли данные горноспасателей.
Все дни Кротов ходил, как в воду опущенный. Делал все машинально. В душе что-то перегорело, и он был безразличен ко всему.
"Был человек и вот - нет его. Для чего мы живем? Для чего Вовка учился, мечтал о будущем. И вот - нет его. Осталась пустота, одно воспоминание. Как нелепо все произошло. Если бы он не полез в эту нишу? Послал кого-нибудь из рабочих... Тогда хоронили бы рабочего? А может, опытный шахтер сообразил бы, что надо делать и не попался так просто в ловушку?"
Мысли в голове путались, он даже стал рассеянным. Как-то спустился на смену, не захватив лампу, которой проверяют наличие газа в забое. Общественный инспектор, проходчик Седнев, сделал ему внушение. Вот, мол, инженеры, не соблюдаете простых шахтерских правил, а потом и несчастные случаи из-за вашей неопытности и расхлябанности происходят.
Кротов молча покинул забой, поднялся на поверхность, взял контрольную лампу и прошел с ней по всем забоям участка, Все было в норме. Пламя лампочки горело нормально, значит выделений метана - этого коварного газа, вызывающего взрывы и пожары в шахтах, не было.
Дома, когда Санька ужинал, безразлично поглощая то, что ему подкладывала мать, состоялся неприятный разговор.
- Стоило столько лет учиться, чтобы вот так пропадать сутками в шахте. Грязный, усталый приходишь. Может быть, сынок, тебе сменить работу? - заговорила жалостливо мать, которая видела, как тяжело Саньке вставать рано утром. Еще тяжелей было собираться в ночную, когда все ложатся спать, а ты должен идти в темноту.
- Что ты его капаешь, мать,- заметил отец, - один он, что ли, работает на шахте. Больше тысячи человек ходят на смену, такие же грязные. Вот скоро на шахте мойку пустят - совсем другое дело будет. Можно после смены сразу - в клуб, на танцы, - ухмылялся старик.
- Зато, смотри, ему двадцать четыре года, а он уже горный мастер, деньги лопатой гребет...
От подобных разговоров было горько на душе.
Комиссия завершила работу. Пришли к выводу, что горный мастер Бондарев, погибший в завале, нарушил элементарные правила безопасности при ведении посадочных работ. Начальнику участка объявили строгий выговор. Бригадира Храмцова перевели на три месяца в рабочие. Но шахтерам от этого решения и от всего, что произошло в лаве, было горько и как-то не по себе.
 Георгий Иванович Храмцов с каким-то отчаянием пошел рабочим в добычную бригаду, работал как одержимый. Он с кайлом шел за комбайном, подравнивал и окайливал забой, долбил проушины для крепи. Когда крепежника не хватало, бежал за стойками, досками. Не сговариваясь, все в бригаде работали неистово, не ожидая указаний бригадира или мастера.
Теперь и самый придирчивый инспектор не мог сделать упрек их работе. В лаве ровными рядами стояла деревянная крепь. Кровля затянута доской как и положено. Сломанную стойку тут же меняли. Одним словом, не лава, а игрушка. "Метро!" - сказал главный инженер шахты, теперь почти через день наведовавшийся на участок.
- Жареный петух в ж... клюнул, все засуетились, - беззлобно ворчал Фомич, старый забойщик,- раньше конторских месяцами в забое не увидишь. А теперь шастают каждую смену. Вчера нормировщица Кононенко из планового приходила. Зад у нее шире привода головного транспортера, увязла в проходе. Гошке пришлось стойку вырубать, чтобы ее высвободить.
Хохот шахтеров заглушил работу комбайна. Кротов подумал про себя: "Первый смех после смерти Вовки". Больше месяца прошло с тех пор, и он ни разу не видел рабочего, который бы улыбнулся, а тем более, хохотал. «Оттаяли души ребят…»
Сегодня он работал с утра. Оставалось еще два часа до конца смены, а бригада уже заканчивала лаву. По графику уголь должны брать две смены. Они же управились за одну. Забойщики подгоняли машиниста. Тот перематывал трос, растягивал токоведущий кабель. При этом останавливал комбайн.
- Давай, давай, Федор!
- Да вы что, ошалели, дайте мотору остыть, загробим комбайн.
- Ничего ему не сделается, он железный...
Комбайн шел ровно, вгрызался победитовыми резцами в угольный пласт. После него оставалась ровная вертикальная стенка. Рабочие следом крепили выработанное пространство, через метр выставляли деревянные стойки под огниву - так называли двухметровые бревна, поддерживающие кровлю. Лава, словно образумилась после несчастного случая, вела себя спокойно: не вываливалась кровля, не выдавливало крепь. Никакой мистики, конечно, здесь не было. Законы горного дела давали объяснения этому. Чем быстрей выполнялся цикл работ, тем безопасней оказывалась обстановка в лаве. Давление на выработанное пространство нарастало постепенно. Шахтеры же с каждым циклом на два метра уходили вперед. Эпицентр горного давления оказывался далеко позади, в завале.
Кротова уже давно мучила идея - делать не цикл в сутки, как определено было паспортом горных работ, а три цикла за двое суток. На практике схема уже получалась. Вот и сегодня они успеют пройти комбайном все 120 метров за восемь часов, вместо шестнадцати, и уже сообщил диспетчеру, чтобы вызывали подготовительную смену, которая перенесет конвейер на новую дорожку, перегонит комбайн в исходное положение. Словом, подготовит лаву к работе другой смене.
Кротов понимал, что переносчики опять будут возмущаться: их вызывают через восемь часов. Если так будет продолжаться каждые сутки, то они просто не в состоянии выдержать режим.
Мастер пришел к выводу: надо менять всю организацию работы на участке, от специализированных бригад пора отказываться и создавать комплексные.
До сих пор горные рабочие делились на забойщиков, крепильщиков, переносчиков, посадчиков. Теперь надо сделать так, чтобы каждая из трех бригад умела делать любую работу: и рубить уголь, и делать переноску конвейеров, и осуществлять посадку лавы. Кротов не открывал Америки: в Кузбассе работали по такой системе.
Но что значило перестроить работу по-новому?
Надо перетасовать все бригады. А это - самое трудное, люди сработались в коллективе и притерлись друг к другу, каждый знает свое дело. Вот сегодня храмцовская бригада вкалывает, как один заведенный механизм. Любо-дорого смотреть на них, как четко, без лишней суеты каждый делает то, что ему положено.
Придется многим переучиваться. Крепильщик должен уметь разбирать и собирать конвейер, а забойщику придется быть и посадчиком лавы. В общем, много возникает проблем. Но их надо когда-то решать, раз уж перешли на комбайновую добычу.
Не первый раз Кротов обдумывал свои Планы, а сегодня после смены решил обстоятельно поговорить обо всем с начальником участка. Как только поднялся на-гора, он зашел в контору. Михаил Илларионович Савченко был на месте, подписывал какие-то бумаги. Он кивнул мастеру, продолжая писать. Тот присел к столу, снял каску, наслаждаясь покоем.
Савченко отложил бумаги в сторону, улыбнулся, глядя на Саньку, по-отечески спросил:
- Умаялся? Слушай, у вас уже полтора цикла в сутки получается железно. Переносчиков замучили, через смену вызываем.
- Об этом я и хотел поговорить. Надо создавать комплексные бригады.
- А если опять сорветесь с ритма и начнете через пень-колоду?
- Не должны. Люди уже привыкли к технике, освоились.
- Ну что ж, пойдем к главному инженеру шахты, еще раз посоветуемся. Думаю, остальные мастера не будут возражать против комплексных бригад.
 Потом был разговор у главного инженера и начальника шахты. Вынесли предложение на рабочее собрание участка. И тут мнения разделились. Пожилые рабочие ворчали, не одобряли идею комплексных бригад. Годами крепильщик оттачивал свое мастерство, до тонкости знал свое дело. И вот, когда пенсия уже маячит впереди, надо переучиваться. Зачем ему, крепильщику, таскать рештаки конвейера? Он не желает такелажными работами заниматься. А если будет комплекс, то не только добыча, но и переноска может достаться бригаде, и посадка. Говорили долго, много и ничего не решили. Главный инженер сделал заключение: "Новую технологию внедрять надо! Никто нам не позволит топтаться на одном месте и оглядываться назад. Будет приказ по шахте на этот счет". Стали ждать приказа.
Трудней было переводить рабочего из одной бригады в другую. За редким исключением вызывались добровольцы. Никто не хотел менять коллектив. Было традицией сообща, всей бригадой, ходить на воскресники, собрания. Даже в праздники люди собирались все вместе гуляли, переходя от одного дома к другому. Знали, кто, где живет. Если надо было собрать бригаду, это делалось быстро, без заминки: через полчаса все были в конторе. В бригаде никогда не было конфликтов, трений. А если что-то подобное наклевывалось, то смельчак попросту уходил по своей воле: знал, против коллектива не попрешь.
Страсти при создании комплексных бригад постепенно улеглись. Участок работал четко и слаженно. Над шахтой горела красная звезда - знак того, что план успешно выполняется. Зарабатывали хорошо. Выплатили месячную и квартальную премии: получилось по полтора-два оклада.
Как-то в начале первой смены Кротова вызвал к телефону диспетчер шахты. Велено было быстро подняться на-гора.
- Что за спешка, - думал Санька, - не дома ли что стряслось?
В конторе участка сидели незнакомые люди, был здесь и главный инженер шахты.
- Вот гости к вам, Кротов, корреспонденты из областной газеты. Проводи в лаву, да расскажи, как новую технику внедряете, - обращаясь к гостям, заметил, - он все вам на месте расскажет и покажет.
- Но у нас же было ЧП, - пытался напомнить мастер, но главный замахал на него руками: "Не вороши, мол, прошлое, когда это было? Победителей не судят!"
Корреспондентов одели в новые спецовки. Почти всю смену они беседовали с рабочими, засняли комбайн.
К тому времени на шахте произошло еще одно важное событие - пустили душевые, раздевалки со шкафчиками для спецовки и чистой одежды. Рабочие не могли нарадоваться этаким благам, после смены плескаясь под струями горячей воды.
Не обошлось и без казусов: двое молодых рабочих схватили воспаление легких. Распаренные после душевой, они, пока шли до общежития, простудились - стояли декабрьские морозы.
Получив наряд, Санька уже собирался спуститься в шахту, как их бригаду задержала дежурная.
- На раскомандировку! Проводит главный инженер.
В зале было шумно. На помост вышел главный, за ним осторожно шагала девушка.
"Что это их принесло в ночную смену? – подумал Кротов, подошел ближе к сцене и узнал Надежду
- Товарищи, сегодня перед вами выступит медицинский работник Надежда Васильевна Седова. Прошу внимания, товарищи, - объявил главный инженер.
Надя сначала робко, но потом все уверенней начала рассказывать об эпидемии гриппа, о том, как надо уберечься от простудных заболеваний.
Выслушали ее внимательно, с уважением, понимая, что вот в такой мороз, ночью девушка пришла сюда на шахту, заботится об их здоровье. Сна закончила свою короткую лекцию, а главный спросил:
- Вопросы есть к докладчику?
- Все ясно, спасибо! - раздалось сразу несколько голосов.
- Подождите! Есть вопрос.
Со скамейки поднялся проходчик Седнев. Все сразу задвигались, заулыбались, предвкушая хохму, на которые был мастак проходчик.
- А почему не все рабочие пользуются душевыми, как и раньше, ходят в спецовке домой?
- Кому это не хватило места в раздевалке? - возмутился главный инженер.
- Места есть, но слесарь Кузьмич не желает пользоваться нашей мойкой и ходит грязный домой. Я как общественный инспектор считаю, что он нарушает требования техники безопасности, сделал ему замечание, а он меня послал подальше.
Раздался смех.
- Может, он не желает с тобой, Седнев, мыться в одном душе.
- Товарищи, товарищи, давайте без шуток. Конечно, кому, где мыться - это личное дело каждого, но логика слесаря мне непонятна, для чего мы строили, чтобы, как и прежде, грязь домой носить? Хорошо бы дома была ванна, горячая вода, а то ведь мы еще до благоустроенного жилья не дожили, - начал развивать мысль главный инженер.
Но рабочие все превратили в шутку.
- Кузьмичу жена запрещает мыться в душевой. Вдруг его мужское достоинство кто-нибудь украдет, аль сглазит. А у него, знаете, какой хлебушко?
Начался обыкновенный шахтерский треп, хохот, присказки. Теперь этого инцидента рабочим хватит обсуждать на целую смену: как Седнев разоблачил слесаря Кузьмича. Заряд юмора был хорошим подспорьем в работе. Походя рождались новые анекдоты, легенды, создавался шахтерский фольклор.
Главный инженер быстро закрыл собрание. Со смехом, шутками все двинулись на работу. Санька перекинулся словами с Надей и тоже зашагал на смену.
Через несколько дней в областной газете напечатали целую страницу о шахте. Расхваливали машиниста комбайна Федора Разгоняева, главного инженера за внедрение новой техники и прогрессивную организацию труда. В статье начальника шахты Огнева упоминались имена Савченко, Кротова, других мастеров.
Участок "Запад" выходил на орбиту славы. Его ставили в пример, на него равняли остальных. Теперь рабочим участка приходилось брать повышенные обязательства, первыми подписываться на государственный заем.
- Тяжела кольчужка, - иронизировал Савченко.
ГЛАВА IV. ТРАУР
Весна была затяжной и холодной. В день Советской Армии выдалась тихая погода. Солнышко припекало, зазвенела капель с крыш. Снег, густо покрытый угольной пылью, быстро таял. Черный от угольной пыли, грязный от накопившегося за зиму мусора, шахтерский поселок выглядел уныло и неуютно.
А в первых числах марта опять заморозило. Ночью холод достигал тридцати градусов. Когда поднималось солнце - заметно теплело, но из-за Яблонового хребта начинал тянуть холодный ветер. Он пронизывал идущих на шахту людей, забирался за шиворот, пощипывал уши и щеки. Зимой стужу и то было легче переносить, чем этот противный леденящий хиус. Шахтеры, не задерживаясь на улице, спешили в шахту, где было тепло. И зимой, и летом здесь один климат. Только на главном штреке вентиляционная струя - зимой холодная, а летом жаркая - давала знать, какое время года там, наверху.
Ночью вдруг выпал снег. Он запорошил черные плешины на улице, обновил крыши домов. Поселок преобразился в сказочный град. Санька шел на смену и не мог налюбоваться девственной чистотой вокруг. Даже шахтовый двор, погрязший в угольной пыли, выглядел нарядно. За ним белела островерхая шапка огромного террикона.
- Прямо-таки Фудзияма! - восхищенно подумал Санька, сравнивая террикон с виденным на открытке знаменитым японским вулканом.
Дела на участке шли хорошо. Теперь начальство редко появлялось под землей. Мотористки пользовались этим и часто кемарили, привалившись к угольному пласту.
Кротов не раз отчитывал спящих работниц. Понятное дело - заснет в третью смену, где-то под утро, когда глаза сами слипаются, а монотонное гудение конвейера прямо-таки убаюкивает. Вчера, в первую смену Санька застал спящей мотористку на главном конвейере.
- А если бы цепь порвалась? Ты представляешь, что бы тут было? - внушал он крупнотелой, румяной Ефросинье. Она все великолепно понимала. Выли случаи, когда срывало натяжную каретку транспортера и все рештаки - железные секции конвейера - собрало в гармошку. Потом неделями такелажники пытались извлечь их, чтобы установить новое оборудование.
Но что поделаешь, если ночь почти не спала. Забрел к ней подвыпивший старый дружок, вот и прокутили до утра. Фроське было за тридцать. Пила она одна. Дочь, уже школьницу, спровадила к родителям куда-то в село. Муж был в бегах. Она же любила гульнуть. Шахтеры обращались с ней по-свойски. Иные женолюбы умудрялись на работе любовь с ней крутить. Взрывник или бурильщик сделает свою работу и - к мотористке под бочок. Она была добрая, не заставляла себя долго упрашивать. Женщина была крупная, статная. О таких говорят: «кровь с молоком». Такая кровь, как известно, играет. Было в этой женщине что-то привлекательное, что не оставляло мужчин равнодушными к ней. Она это знала. Уставится своими огромными бархатными глазами – ну, просто сама невинность!
Санька осекся на полуслове, понимая всю никчемность своей нотации, уже спокойно заметил:
- Будь внимательной, Фрося. Видишь, какой поток угля идет?
- Простите, мастер. Погода сегодня такая, не знаю, как и задремала.
- Не надо сидеть, привод зачистить надо, вон, сколько угля насыпалось. Шевелись и не задремлешь!
Поднявшись на-гора, Кротов сразу почувствовал что-то неладное. Из динамика на главном корпусе шахтоуправления лилась торжественная мелодия. Она раз за разом повторялась, без дикторской речи. В ламповой толпились рабочие. Обычно, сдав лампы, они спешили в душевую, А тут стояли, переговаривались, все были необычно взволнованы.
- Что произошло? - спросил Санька первого забойщика.
- Сталин умер. Только что передали по радио...
Зашел в контору - никого. Наскоро проведя раскомандировку, начальник шахты, главный инженер, начальники участка пошли в партком.
Щадов вызвал всех и сообщил, какие распоряжения поступили из горкома партии.
Наскоро приняв душ, Кротов поспешил в поселок. Около парткома собралась толпа. Стояли переговаривались. На телеграфном столбе монтер прилаживал динамик. Другой рабочий тянул провода.
На крыльцо вышли Огнев и Щадов. Борис Наумович своим густым, низким голосом обратился к собравшимся:
- Товарищи, вы уже слышали сообщение о том, что скончался товарищ Сталин. Ничего нового вам сказать не могу. Горком партии рекомендует следить за сообщениями по радио. Будем ждать указаний. Людям разъяснять только то, что сообщили по радио. Никаких комментариев.
Дни тянулись медленно и тревожно. «Что теперь будет? Как изменится жизнь?"
- Развалят Союз, драчка начнется, - разглагольствовал Седнев. Он был не только хохмач, но и демагог, как назвал его на одном из собраний Щадов. Седнев всегда критиковал руководство и гордился тем, что не побоится сказать открыто Огневу и Щадову все, что думает. Работал он хорошо, был ударником, ему все прощалось. Он был своего рода оселок, на котором оттачивалась критика и самокритика. Большинство шахтеров не воспринимало его речи всерьез.
- Балабол ты, Седнев, - ворчал на него Фомич, - выдумываешь всякую хреновину. Нахватался верхушек, как мой Шарик блох и пытаешься выказать свою ученость.
- Что ты, старый пень, понимаешь в политике. Ты и газет-то не читаешь! Как же в такое время человека не может волновать вопрос: кто теперь встанет у руля государства?
- А тебе не все равно, кто встанет? Или от этого в твоем забое что-нибудь изменится? Как шуровал лопатой да кайлом, так и будешь...
- Ну, посмотрите на эту серость! Ему, видите ли, все равно! - Седнев распалялся, говорил, точно читал передовицу из газеты.
- Конечно, каждого беспокоит смерть вождя, - задумчиво заговорил молодой долговязый забойщик Ростислав Сливко. - Я, например, думаю, что со сменой руководства обязательно должна быть амнистия. Может быть, нам, ссыльным, позволят вернуться домой...
- Ты, конечно, радуешься, бандеровец несчастный, что Сталин умер. Все вы в душе нас ненавидите, советскую власть, не зря же вас сюда турнули.
- А что мне тебя ненавидеть, Седнев, мы с тобой один и тот же уголь кидаем. Только ты в штреке, а я в лаве.
- Ты чего обзываешься, Седнев! Кто тебе позволил оскорблять наших людей, - вмешался Храмцов, - шел бы своей дорогой и не лез в нашу бригаду. Славка такой же работяга, как и все, у нас к нему нет претензий...
Все бы так работали, как он.
На том и закончился разговор. Подошли к лаве, начали раздеваться, складывать телогрейки к борту.
Из лавы выходила смена. Черные от угля лица, на которых угадывались только глаза да зубы, когда кто-нибудь улыбался.
- Ну что сообщили? Как там, в Москве?
- Сегодня в четыре часа дня по местному времени будут передавать траурный митинг.
Каждый принялся за свое дело. Кротов заметил, что Сливко был мрачный, неразговорчивый и работал нехотя.
- Да не принимай ты близко к сердцу треп этого балабола Седнева, - сказал ему Санька, когда рабочий во время отдыха сел в сторонку от бригады и опустил голову.
На шахте работала большая группа высланных из Западной Украины людей. Женщины, молодые ребята. Из мужчин среднего возраста было всего человека три. Один считался у них пастырем, проводил богослужения. Си тоже работал в шахте крепильщиком. Женщины - все крупные, дородные украинки, говорившие всегда на своем языке, работали на подземном транспорте. Они подкатывали к транспортеру пустые вагонетки, а после их загрузки продвигали вперед. Труд был тяжелый. Вдвоем приходилось за смену загрузить и откатить более трехсот вагонеток. На участке резко возросла добыча. Стало значительно трудней работать на транспорте.
Но хохлушки, как звали их шахтеры, сами просились на эту работу и не хотели идти мотористками. Здесь платили значительно больше. Сосланные были жадны до денег. Молодые парни, как правило, шли в забой, и в скором времени становились неплохими забойщиками, бурильщиками, крепильщиками.
За какие грехи их выслали, толком никто не знал. Кто-то из родственников, наверно, служил у Бандеры или сочувствовал ему. Жили они в отведенных специально бараках, все вместе. С местным населением общались мало, но вели себя дружелюбно. Молодые парни иногда попадали в компании местных, любили выпить, но такое случалось редко.
В поселке была комендатура, куда ходили сосланные отмечаться. В остальном же они имели те же права, что и все рабочие: отдавали своих детей в детские садики и в шкоду. Выпускник десятого класса из семьи ссыльных, получил золотую медаль. Потом узнали, что он поступил в духовную семинарию. Парень был родственником Сливко, и шахтеры с удивлением расспрашивали, почему он пошел учиться на попа. У нас и церкви-то нет. Где служить будет?
- Когда-нибудь нам разрешат вернуться на родину, а там у нас много церквей, - отвечал Сливко.
Было неприличным задавать подобные вопросы и расспрашивать о прошлом. Тем более, что такие, как Сливко, в конце войны были подростками и не могли отвечать за то, что творили прислужники фашистов бандеровцы на Украине. Перепалка с Седневым произвела неприятное впечатление на шахтеров. О ней пытались поскорей забыть.
Смена тянулась медленно и нескладно. Два раза рвалась цепь на транспортере. Только поехали хорошо, вроде бы втянулись в ритм работы, как отключили электроэнергию. Комбайнер побежал на подстанцию, выяснил, что выбит предохранительный автомат с высокой стороны. На транспортере с рельс сошли груженые вагонетки, от перегрузки электролинии сработал автомат. В конце смены дело наладилось, уголь непрерывным потоком шел из лавы, но тут показались огоньки многих светильников - шла смена.
- Ну, как там? Что передают по радио?
- Да ничего. Траурная музыка без перерыва.
- Поют песню: "Долгие, тяжкие годы царизма жил наш народ в Кадале…"
- Дурак! В кабале.
Кто-то хихикнул на очередную хохму, Но его не поддержали.
Кротов подходил к клубу, когда траурный митинг заканчивался. Передавали чью-то речь. Голос был бесстрастный с грубым акцентом. Санька приблизился к толпе, спросил: "Кто говорит?"
- Берия, - отвечал рабочий.
Огромная толпа. Люди стояли, обратив взоры к репродуктору, вслушивались. У многих были обнажены головы. Кротов пытался вникнуть в смысл слов говорившего, но здесь, в стороне было плохо слышно, репродуктор хрипел, звенел.
За день выпавший снег подтаял, и улица опять была черной и неопрятной. И серая толпа у клуба, и мрачные лица подходивших людей - все создавало тягостное настроение. Санька почувствовал страшную усталость в руках, ногах. В голове был какой-то шум. Он пошел домой.
Обед стоял на столе. Его ждали. Тяжело вздыхая, мать наливала чай: "Что будет! Что будет!"
- Да ничего не будет, - перебил ее отец, - жизнь, как шла, так и будет идти. Что ты раскудахталась?
Санька разделся и рано лег спать. Хотелось забыться от того, что происходило вокруг.
- Устает парень, - продолжала охать мать, хлопоча на кухне.
Утром в большом зале шахтоуправления было многолюдно. Объявили общую раскомандировку. На сцену поднялись секретарь парткома Щадов, начальник шахты Огнев, председатель профкома Калиненко. Щадов коротко рассказал рабочим о траурном митинге, о том, что избран генсеком Хрущев, а председателем Совета министров стал Маленков. Люди молча выслушали сообщение. Образовалась какая-то томительная пауза. И тут десятник с участка вентиляции Козлов вскочил со своего места и полуобернувшись к залу каким-то неестественным голосом завопил:
- Да здравствует товарищ Миленков!
Его никто не поддержал. Фомич ядовито проворчал:
- Этот трёкало в каждую дырку влезет...
А Щадов, чтобы замять неуместный верноподданнический пафос ретивого десятника, добавил:
- В стране теперь будет осуществляться коллективное руководство. Главная и направляющая сила нашего общества - партия. Она - коллективный разум и могучая сила в борьбе за коммунизм...
ГЛАВА V. ШЕФЫ
Санька подходил к шахтоуправлению, заметил группу людей, сидевших на солнышке. Сегодня их бригада шла во вторую смену. Апрельское солнце пригревало, шахтеры сидели в затишье, курили, тихо разговаривали, наслаждаясь весенним теплом. В центре сидел Фомич и что-то бубнил.
Удивительный этот шахтер Фомич! Лет ему было где-то под пятьдесят. Высокий, сухощавый, он всегда аккуратно одет. Спецовка у него всегда выстиранная и заштопанная. Вместо резиновых сапог, положенных шахтерам, он носил солдатские кирзовые. А на голове под каской была меховая шапчонка. Он всегда приходил раньше всех. Когда не придешь на смену - Фомич уже сидит, курит. Седнев как-то заметил ему:
- Ты что, Фомич, и домой, наверно, не ходил? Видел вчера, ты еще плескался в душевой. Сегодня прихожу - ты уже тут сидишь!
- А у него часов нет. Он по петушиному крику на смену ходит.
- Чудак ты, Седнев, - ответствовал рассудительно Фомич. - Сколько я тебя вижу - ты все куда-то спешишь, опаздываешь, одним словом, суетишься. Потому ты какой-то нервный, говоришь иной раз невпопад. А наш горняцкий труд не приемлет суеты. Перед сменой надо сосредоточиться, успокоить нервы. И работа тогда пойдет, как надо.
На этот раз под каской Фомича не было шапчонки с каким-то экзотическим мехом.
- Ну, братцы, кажется, весна пришла, на солнышко выползли.
- Фомич свой перепирденчик из-под каски вытащил: главная примета весны.
На слова Храмцова откликнулись веселым хохотом.
В конторке участка сидел Савченко. Он подал Кротову наряд на смену и добавил: "Зайди к начальнику шахты".
- По какому деду, Михаил Илларионович? Вроде бы никаких ЧП не было.
- Там узнаешь. Иди.
В кабинете Огнева сидели Щадов, комсомольский секретарь Петя Харитонов. Он вскочил навстречу Кротову, потряс руку: "Привет передовикам!" Борис Наумович нахмурился и многозначительно начал.
- Мы тут посоветовались и решили дать тебе поручение, Александр Дмитриевич. Горком партии поручил направить в помощь селянам подшефного колхоза бригаду. Поручаем тебе, как молодому специалисту, комсомольцу, возглавить...
- А как же на участке?
- С Савченко разговаривали. Си не возражает. Дней на десять заменит тебя его помощник. На участке дела идут хорошо, справятся. Подберем человек пятнадцать молодых рабочих парней, девушек. На свежем воздухе потрудитесь, отдохнете. Завтра оформляй дела и - в партком с утра.
В парткоме было многолюдно. Молодые парни и девушки с участков, с транспорта, ламповой толпились в коридоре.
У Щадова сидел Харитонов.
- Вот список комсомольцев. Большинство сами согласились поехать, так что без скрипа бригаду скомплектовали. Разговаривал с председателем колхоза. Они вас ждут сегодня. Давайте собирайтесь и часа в два отчаливайте. Машина будет у парткома.
Среди собравшихся Санька увидел Веру.
Переговорили о том, что брать с собой, какую одежду, обувь.
- Одеяло, подушка - будут не лишни. Не на себе понесете. Там ведь гостиницы нет, - заметил секретарь парткома.
Глядя на веселых ребят и девчат, Санька успокоился. Вместо какой-то непонятной тревоги, появилось радостное настроение.
- А с питанием как? - спросил он Петра.
- Кормить обещали. Ложки, кружки возьмите и еды на сутки. Хлеба побольше, на всякий случай, чай, сахар.
Проблем с продуктами не было. Пошли собираться. После обеда грузовик мчал шефов в сторону села Заречного. На Ингоде были забереги. Кротов остановил машину. Велел всем сойти и пешком перебраться на ту сторону.
Вера сидела в кабине. Он и ее попросил выйти. Вместе шли по льду, обходя проталины и лужи. На душе было спокойно и радостно. Сияло солнце. Ветерок наносил гарь: в поле жгли стерню. С шутками, смехом молодежь перебралась на противоположный берег реки. Девушки наломали вербы с крупными белыми мохнатыми почками. До села было рукой подать. Доехали с песнями быстро.
В правлении колхоза никого не было. Пошли искать председателя. На счастье его дом оказался недалеко, а сам он трудился в собственном сеннике, складывая только что привезенный корм. Наш приезд не вызвал особого восторга у него.
- Куда же вас пристроить? Не думал, что вы так быстро соберетесь.
Потом повел на край села. У покосившегося дома, когда-то добротно срубленной пятистенки, остановились.
Председатель пошел договариваться с хозяйкой. Пожилая женщина, а она жила одна, с радостью согласилась взять к себе на постой. Дом был просторный. Огромная горница с лавками вдоль стен, освещалась четырьмя когда-то красивыми венецианскими окнами. Большая русская печь отгораживала небольшую кухню. В углу горницы стояла кровать, под окном старенький стол.
Пока вносили свои рюкзаки и мешки, председатель сходил в соседний дом. Он упросил хозяев разместить девушек. Их было меньше чем парней, в хозяева, по всему зажиточные люди, согласились принять постояльцев, надеясь, что долго они тут не задержатся.
Шум и гам вскоре наполнили избу. Начали готовить ужин. Одни рубили дрова, другие затопили печь, третьи несли воду в ведрах. Девушки пришли со своей снедью. Бабка полезла в подпол за картошкой. Из сеней принесла большую миску белой квашеной капусты и трехлитровую банку молока. С улицы притащили еще один колченогий старенький стол. Шахтеры подколотили его, примостили. И вот бригада уселась вокруг. Стол ломился от еды: колбаса, сало, булочки, ватрушки, банки разных консервов, варенья.
… В те годы прилавки всех магазинов ломились от рыбных консервов, крабов, красной икры. Люди с удовольствием раскупали лосось, но не понимали толк в крабах. Деликатесный товар из красочных банках с иностранными надписями был не заграничный продукт. Поговаривали, что из-за "холодной войны", которая развернулась между Союзом и Америкой, расторгнут контракт на поставку наших крабов за границу. Вот и бросили экспортный товар на внутренний рынок.
- Не то куриное мясо, не то овощ какой, - тыкая вилкой шахтер, пытаясь выудить из маленькой баночки нежные белые лапшинки крабов. - То ли дело килечки в томате - вот добрая закуска!
Потом, позднее, когда на прилавках стали исчезать маленькие баночки крабов и кетовой икры люди поняли вкус ценнейшего продукта…
Гуляли допоздна. Пели песни, плясали под радиолу, которую принесли соседские девчонки. Заполночь начали устраиваться спать. Прямо на поду разостлали солому, а на ней - все подряд. Девушки удалились в соседнюю избу.
Санька задержал Веру в воротах. Но она заторопилась: "Двери закроют, потом неудобно будет стучать. Потом, потом поговорим!" Он обнял девушку. Лицо ее горело. От поцелуя и горячего прикосновения он потерял голову. Но Вера оттолкнула его и убежала в калитку.
Наутро Кротов поднялся раньше всех. Еще звезды мерцали в западной части неба, а он отправился в правление.
- Ты че всполошился, - заворчала на него бабка, - раньше девяти никого там не найдешь, потемну че наробишь-то. Потемну у нас только доярки на ферме робят. А председатель - он с солнышком в контору заявляется.
- Мы вчера договорились пораньше встретиться, - отвечал Санька, - а ребята пусть поспят, пока мы с председателем о работе толковать будем.
- И то - пусть поспят, вчерась долго засиделись. А на шахте-то, поди, раным-рано подымаются - не высыпаются, сердешные, - кряхтела бабка затапливая печь.
В правлении колхоза еще никого не было, но дверь была не заперта и Кротов, чиркнув спичку, зажег керосиновую лампу, что стояла на столе. Пока он осматривался, прибежал председатель: увидел свет в окне - благо дом его был напротив.
- Сколько людей приехало?
- Пятнадцать человек. Девять - мужики,
- На краю села - парники. Будете готовить их к посеву.
- Что придется делать? Какой инструмент надо? - уточнял Кротов.
- Каждую теплицу надо забить навозом, потом сверху засыпать сеяной землей. Бригадир придет – все на месте расскажет. А инструмент - там! вилы, лопаты, грабли... Устроились-то как?
- Все в порядке. Бабка гостеприимная попалась.
- А вы ей рюмашку поднесите - она вам и обед сварит.
- Повара мы своего назначим.
- С питанием сейчас туговато - молоко с фермы могу выписать, да муки из кладовой. А мяса нет. Разве что у колхозников купите.
- Обойдемся как-нибудь, - отвечал Санька, вспоминая про картошку и капусту, которыми их угощала хозяйка. Ребята проведали магазин - там тоже кое-чем можно было разжиться. Небо посветлело, когда Санька возвращался к своим. Деревня просыпалась. Лаяли собаки. Скрипели калитки. Из труб подымались белые дымки. Они ровными столбиками уходили вверх, день намечался тихий, хороший.
Ребят не пришлось будить. Они уже проснулись, с шутками, смехом плескались у порога: умывались над тазом.
- Куда ты льешь, Николай! На руки плесни, а ты за шиворот норовишь...
- Хороша водичка, со льдом, - крякал Николай, осушая ковш. После вчерашнего ужина ох, как пить ночью захотелось, да подыматься неохота было...
Печь жарко топилась. Варилась картошка в чугунке. Рядом распевал ведерный самовар. Бабка свое дело знала, суетилась около печки.
- Сейчас картошку закачу. Любите, поди, печеную-то? С сольцой, густым чаем, да с мороженым калачом – ой, как вкусно. По мне так больше ничего и не надо.
Старушка была небольшого роста, худенькая, но подвижная и разговорчивая. Она была рада этому столпотворению в избе, шуму, гаму, который явно вызывал в ней хорошее настроение. Для старухи это был своего рода праздник, нарушивший ее однообразное житье-бытье.
Разные бывают люди. Одних одиночество заставляет замыкаться в себе, еще больше отдаляет от людей. Они становятся эгоистичными, недоверчивыми, нелюдимыми. С такими трудно разговаривать, а тем более откровенничать. Хозяйка была другого склада. За короткое время пребывания у нее, она рассказала все о себе, о деревенских новостях, о том, что в избе крыша протекает прямо в красном углу.
Так случилось, что в деревне у нее не осталось родни. Есть еще младшая сестра в соседнем селе. А дети – сын и дочь где-то на Дальнем Востоке. Летом наезжают, зовут к себе. Но она не решается бросить дом, огород, коровенку.
- Пока силенки есть - из дому меня калачом не выманишь. Куда я поеду отсюда? Весь век здесь прожила. Да и старик мой здесь похоронен. Тут мое место – на деревенском кладбище.
- Туда, бабка, не надо торопиться. А ты еще шустрая, жить да жить..., - наставительно рассуждал Николай, самый старший по возрасту из ребят.
Солнышко как-то неожиданно вышло из-за дальней сопки. Деревня преобразилась, засверкала белым снегом на крышах.
Две девушки - Тамара и Лена - остались поварить. Кротов предложил остаться Вере, но она наотрез отказалась, пошла со всеми на парники.
Морозное утро нарумянило щеки молодых людей, пока они шли на край села. Парниковое хозяйство выглядело убого и заброшенно. Половина парников была разрушена, рамы валялись где попало. Потом пришла бригадирша - крупная женщина лет сорока. Она открыла дверь в избушке - тепляке. Там была печь, которую ребята сразу же растопили.
- Ну, братва, теперь не замерзнем, скоро париться можно будет.
Инструмент был в жалком состоянии. Кротов поручил Николаю заняться его ремонтом. Нашли старенький топоришко, и Николай застучал.
Постепенно всем нашлось дело: освобождали теплицы от хлама, прилаживали рамы. Чего было здесь в достатке, так навоза. Горы его наворочали с соседней фермы. И вот этот навоз надо было натаскать в каждый парник, утрамбовать, как следует, засыпать землей.
Бригадирша все доподлинно растолковала и заспешила домой - у нее случилось срочное дело.
- А где же остальные ваши тепличницы? – спросил Николай.
- У кого дети малые. А кто на другой работе. Каждую весну заново приходится набирать бригаду. Ведь кто здесь работает? Кому от дома оторваться нельзя: женщины с детьми, старухи. Пойду к председателю насчет стекольщика договариваться - половина рам выбита.
И она ушла, Кротов теперь был хозяином положения и должен распределить людей так, чтобы время не пропадало зря. Работа закипела. Не успели оглянуться, как подошло время обеда.
- Никогда не думал, что у тебя такой талант щи варить, - шутил Николай над Тамарой.
- Да это Лена с бабушкой стряпали. Я, в основном, дрова, воду таскала, картошку чистила.
Томка, как звали ее подруги, была крупной, крепкой девицей. Она работала мотористкой на водоотливе. Лена же худенькая, маленькая рядом с ней казалась девчонкой.
- По очереди поварничать будем, - откликнулась Лена, - нам тоже хочется на свежем воздухе со всеми поработать...
На следующий день поднялись пораньше. Все шло, как по маслу. К обеду два парника были готовы.
В конце второго дня приехал верхом на мохнатой лошаденке председатель. Изумился, что так споро дело подвигается, обещал прислать стекольщика.
- Завтра с утра пусть кто-нибудь придет в правление: поедет продукты получать.
Послали Томку. А в обед она порадовала всех: привезла бидон с молоком, ведро густой сметаны и еще ведро рассыпчатого свежего творога. В мешке оказались крутые белые караваи: в сельской пекарне выпекали удивительный деревенский хлеб. Молодежь накинулась на густую сметану, намазывали ее на ломти хлеба и уплетали за обе щеки.
- Завтра обещали меду выписать, - таинственно произнесла Томка и громко рассмеялась, - прямо курорт!
За работу на селе шефам никогда не платили. За шахтерами сохранялась средняя зарплата на их рабочих местах. Такой порядок всех устраивал.
Председатель видел, что ребята даром хлеб не едят. Вот и расщедрился. Конечно, немалую роль в этом сыграла Томкина дипломатия: она умела пустить в ход свое обаяние, а когда надо и нахальство.
Подошла суббота. Ребята решили истопить баню. Пошли к соседям. У них на краю огорода стоял приличный, ухоженный сруб - явно баня. Хозяйка без энтузиазма встретила просьбу шахтеров: и дров, мол, нет, и воду далеко с речки таскать, да и убирать после вас некому...
- Не беспокойтесь, все сами сделаем: и дров напилим, и воды натаскаем, и выскоблим после.
Ничего не попишешь - согласилась соседка, разрешила истопить баню.
После обеда оставили четверых по банной части. Остальные же двинулись на парники. Выходной решили не устраивать - закончим скорей - дома отдохнем.
О деревенской бане можно рассказывать без конца. Какой селянин не любит попариться в конце трудовой недели, разомлеть на деревянном полке, похлестать распаренное тело березовым веником. Иной мужик по два-три захода делает в парную, а потом, красный, как рак, сидит за столом, обливаясь потом, пьет густой чай с мятой или молоком. А перед чаем обязательно - стакан водки - это уж как полагается...
На краю Кадалы, возле речки стояла баня. Конечно, не деревенская, рассчитанная на большой поток людей с мужским и женским отделениями. Пар там был жгучий и густой.
Санька по субботам ходил в баню с соседом Василием Кувалдиным. Так уж они привыкли друг к другу - потрут спины, похлещут веником. Вася - крупный, грузный мужик вернулся с войны без ноги. Правый протез скрипел, когда на него опиралось его стокилограммовое тело.
- Санька! Идем в баню! - обычно кричал Василий, доставая с чердака веник.
В раздевалке он отстегивал свой протез и на одной ноге прыгал в парную. Крякал, хлестался веником, обливался ледяной водой, потом опять парился долго и основательно. На свою огромную, коротко стриженую голову он надевал шапчонку, уши. С ним мог соревноваться лишь Перебоев, экономист шахты. Если они оказывались вдвоем в парной - начиналось негласное соревнование - кто кого пересидит. Побеждал Кувалдин.
- Да у него шапка, - кое-как отдышавшись, оправдывался Перебоев, - уши не выдерживают.
А минуту спустя, выпрыгивал на одной ноге Вася. Сбрасывал с себя шапчонку и заставлял Саньку лить таз за тазом холодную воду на свое могучее тело.
- Дядя Вася, простынете, - возражал Санька.
- Лей еще! Тело не обрело чувствительность, - говорил он, растягиваясь на мраморной моечной скамье...
Санька вспомнил Васю Кувалдина, когда они пошли париться. Перед тем дали помыться девчонкам. Они быстро управились и разрумянившиеся убежали в избу.
Чудное было это сооружение - деревенская баня! Аккуратный предбанник отделан струганной доской. Вдоль стен - широкие лавки. В углу бочки с холодной ледяной водой. На стенке около двери - березовые веники. Низенькая дверь вела в моечное отделение. Отдавали желтизной выскобленные доски пола. Угол занимал уютный полок...
Николай оглядел ухоженную баньку, проговорил:
- Сказывали, что семейские-староверы ходили в баню вместе с женами, и на таких полках парились, мылись, предавались любовным утехам: так им позволяла их вера. В неделю - один раз.
Ребята засмеялись и начали раздеваться.
Небольшое пространство парной от двух ковшей горячей воды наполнилось сухим горячим паром так, что двое смельчаков сразу же слетели на пол и начали
плескать холодную воду на лица.
- Кинь еще ковшик, - попросил Николай Саньку и между ними началось соревнование на выносливость. Они долго хлестались, крякали, обливаясь холодной водой, потом делали еще два захода.
- Ну, даете, мужики, - восхищенно говорил слесарь Славка, усидевший на полке не более двух минут.
- Нет, братва, что и говорить, баня для человека - первейшее дело, особенно для нас, шахтеров, сибиряков, - ударился в философию Николай, - нынче обязательно себе баню построю, как у Фомича. У него, пожалуй, помене этой будет, но экономная, дров совсем мало идет. Я к нему иной раз напрашиваюсь, по праздникам...
В воскресенье решили наведаться в деревенский клуб. В бывшей церкви, основательно обветшавшей, на сто рядов перестроенной, был небольшой зал. Изредка там крутили кино - приезжала передвижка, по воскресеньям молодежь устраивала танцы. У молодых людей везде одна проблема - им надо общаться между собой, знакомиться, встречаться. Иные любовь крутят по сенникам,
сараям. Хозяйка Ефимия на этот счет ребятам анекдот рассказала. Отец спрашивает повзрослевшую дочь:
- Манька, ты где была так долго?
- В кине.
- А почто солома на спине?
- Так казали, батя.
Ребята хохотали, пересказывая байку. У шустрой старушки было много разных присказок. Она ими так и сыпала. Ее говор, истинно забайкальский, был удивительно красивый и музыкальный, речь образная и цветистая. Томка старалась подражать ей, чем вызывала всеобщее веселье.
- Вы чей-то, девоньки, шибко долго собираетесь? Неровен час, прибудем на игрища-то к шапочному разбору, - распевно упрекала она подруг. Те хохотом отвечали ей, продолжая прихорашиваться у зеркала.
Танцевали под радиолу. Появление шахтеров оживило вечер. Началось знакомство и негласное соревнование в мастерстве. В средине вечера пришли подвыпившие с какой-то деревенской гулянки парни с гармошкой. Николай пошептался с ними, а когда гармонист заиграл цыганочку, он пошел по кругу с выходом.
- Виктора Шильникова бы сюда с его баяном, - многозначительно заметил Санька, - почему его не послали?
- Чудак-человек, он же в самодеятельности! - заметил кто-то, - готовится к майским праздникам. У них репетиции три раза в неделю.
После танцев шли по улице с песнями. Уже высоко в небе поднялись Кичиги, так местные зовут созвездие Орион. Чуть ниже голубела яркая звезда.
- Как она называется, - спросила Вера, задумчиво оглядывая усеянное звездами небо, - у каждой звездочки есть свое имя.
Санька с Верой чуть отстали от ребят. Шли, прижавшись друг к другу. Им было хорошо и радостно в этом мире. Действительно, Санька, кажется, впервые ощутил красоту звездного неба, В морозном воздухе звезды голубели и переливались, радостно мерцая.
- Это, кажется, Сириус, самая яркая звезда в нашей системе, - ответил Санька, вспоминая астрономию, которую учил в десятом классе.
- А вот та, красная, еще ярче и крупнее.
- Это не звезда, а планета - Марс, бог войны. Она ярко светит, но не мерцает. Планеты, как и наша Земля, отражают свет Солнца. Звезды же излучают свой свет...
- Пусть Сириус будет нашей звездочкой. Увидишь когда-нибудь, через много лет звезду, вспомнишь этот вечер, меня...
- Давай лучше вместе всегда ею любоваться, - прижимаясь губами к Вериной щеке, прошептал Санька.
- Это ты сейчас так говоришь, а найдешь себе кралю - забудешь про все.
- Может, я уже нашел.
- Неправду говоришь. Тебе со мной и неинтересно, наверно. О чем с ламповщицей будешь толковать? Тебе, инженеру, нужна грамотная...
- Вот дурочка! Да разве в работе дело?
- Ага, уже я и дурочка. Найди себе поумней. Вон Томка, веселая девка, с ней не соскучишься, и на тебя посматривает.
- Ну, это ты совсем! Говоришь всякую несуразицу, ерунду, можно сказать.
Они уже прилично отстали. Санька специально сдерживал шаг, чтобы подольше побыть с девушкой.
У калитки одной избы была уютная скамейка.
- Давай посидим, - предложил Санька, взволнованный от прикосновения к подруге.
- Выдумал! Не лето ведь на скамейках сидеть.
Ребята уже ушли...
- Они еще чаи гонять будут… Не торопись. Замерзла? Дай погрею.
Санька привлек Веру к себе, укутав полами пальто.
Аромат ее волос кружил голову. Сердце бешено стучало. Чувство огромной радости и счастливого томления от прикосновения к губам Веры он испытывал впервые. Руки обнимали крепкое, сбитое тело девушки, нащупали пуговицы платья на спине.
- Вот расхозяйничался, куда это ты забрался?
Голос ее уже был не сердитый, игривый.
Он осмелел, уткнулся лицом в грудь, чувствуя, как бьется ее сердце. Он понимал, что его прикосновение не безразлично Вере, что и она испытывает ту же тревожную радость.
Долго целовались. Каждый поцелуй девушки доставлял такое блаженство. Санька еще и еще приникал к ее горячим губам. Она не отстранялась, а, наоборот, льнула к нему все ближе и ближе.
- Санька, ты с ума меня сводишь, - опомнилась она вдруг, - идем, уже поздно.
- Дверь будет открыта, не торопись, не одни мы... Пусть ребята погуляют от души...
- Да уж погуляют... Бригадир пример показывает... Как я завтра с такими губами...
- А что губы?
- Болят, вот что, распухнут...
- Дай, я их полечу, нежно, вот так...
Лобзанья продолжались с новой страстью.
Санька тихонько пробрался в свой угол, лег, но не успел задремать, как в избу вошел еще кто-то. Он догадался - Николай. Они с Фросей отвернули в какой-то проулок. Не иначе, как сенник где-то днем высмотрел. У Николая, конечно, не обошлось поцелуями, - подумал, засыпая, Санька.
Работа подходила к концу. Все двенадцать теплиц были забиты навозом, утрамбованы. Сверху засыпаны черной сеяной землей. Ребята починили рамы, стекольщик добросовестно заменил побитые стекла. Бригадирша не могла нарадоваться.
Днем в теплицах было жарко от солнечных лучей. Вот-вот начнет "гореть" навоз - незаменимое биологическое топливо парников. Можно высевать огурцы.
- Вы летом нас не забудьте, обязательно приедем за огурцами, - напоминал бригадирше Николай.
Пришла как-то хозяйка - бабка Ефимья. Осмотрела все, довольная заметила:
- А ить шахтеры умеют робить! Не только гулять. Глянь, как браинько все сгоношили. Нашим-то бабам до заговенья не управиться бы с таким-то делом. Ты, Карповна, запиши меня в свою огородную бригаду. Ить я и посев тебе сделаю, и прищипать сумею, пригожусь в одночасье. Чай не пожалеешь. С огурцами ныне будем...
Вечерами ходили на танцы. У ребят наклевывались сердечные дела: у кого со своими, у кого - с деревенскими девчатами. Один слесарь Славка чаще засиживал дома, беседовал с бабкой Ефимией.
Весной слесарь собирался жениться. У него все было на мази, он рассказывал бабке о своей невесте, о ее родителях, хозяйстве. А та наставляла его, как надо устраивать семейную жизнь.
Николай теперь не плясал цыганочку, да и на танцах они с Фросей появлялись редко.
Ребята иронизировали над товарищем:
- Николай, пошто солома на спине?
- Так казали, - подыгрывал он. Дружно смеялись.
Парень часто зевал, стал вялым.
- Тяжела кольчужка! - подначивал Славка, показывая на Фроську.
А та, как ни в чем ни бывало, таскала носилки, соблазнительно раскачивая могучими бедрами.
Томка пела частушки, переделанные на свой лад:
 Кадалинка, куда ходишь,
 Кадалинка - вечерком.
 Посмотри, какого высушила:
 Качает ветерком!
В субботу устроили проводины. Собрали все оставшиеся деньги. Купили водки, вина. Томка привезла трехлитровую банку меда.
Бабка Ефимия достала из подполья кусок сала - толстый, с прослойками ветчины. Наварили картошки, сделали винегрет из капусты, свеклы, моркови. На тарелке розовели тонко нарезанные пластики деревенского сала. Посредине стола красовалась банка с медом. Ешь, сколько хочешь!
Гуляли почти всю ночь. Под утро угомонились кое-как. Не успели поспать, как Кротов уже будил ребят: Надо идти пораньше, чтобы утром, по морозцу перейти через Ингоду. Станция находилась на противоположном берегу реки. Моста не было.
Теплые дни сделали лед ненадежным. Машины уже не ходили. Люди пешком добирались до станции Домна, а там на пригородном поезде могли ехать в город, на Черновские копи, на Кадалу, словом, кому куда надо.
Председатель пришел проводить ребят. Передал Кротову запечатанный конверт для начальника шахты, благодарил за помощь, каждому пожал руку. Особо просил быть осторожными при переходе через Ингоду: забереги уже большие.
- Мы там настил из досок сделали, так вы осторожненько на нем. Ненадежный весенний лед.
Грустно было расставаться, сдружились, привыкли друг к другу. К вечеру шефы вернулись домой.
- Давайте еще как-нибудь соберемся, да в поход сходим, на озера или во Дворцы, - предложила Томка.
- Дельное предложение, - поддержал ее Николай, - как багульник расцветет, обязательно надо собраться.
Так и порешили. Усталые расходились по домам.
ГЛАВА VI. ЯМАНЫ
Май выдался удивительно теплым и ласковым, С утра подмораживало. Днем солнышка пригревало. После дня победы как-то вдруг расцвел багульник. Сопки порозовели, на деревьях набухли почки.
Перед сменой объявили общую раскомандировку. Пришли председатель шахткома Калиненко и начальник шахты Огнев.
- Каждый год мы озеленяем поселок, покупаем по нескольку тысяч саженцев, а толку - никакого... Зелень - кое-где у частных домов, а в центре поселка, около клуба - голо и неуютно. Посаженные деревья ломают жиж каждый год. Вот мы и решили нынче сконцентрировать усилия и разбить парк около клуба, на пустыре.
- Да там же голый камень, одна дресва, - крикнул Вася Кувалдин.
- Правильно. Трудно придется ямки копать. Привезем доброй земли. Насажаем черемухи, яблонь - большие деревья - надежней будет. Но трудиться придется. Решили каждому участку, каждой бригаде дать задание...
Люди зашумели: "Опять бригадам! Как что делать - всё рабочим!
 В поселке сколько неработающих, молодежи, школьников - их надо организовать, где общественность?»
- Правильно! Общественность, школьники тоже примут участие, - заверил председатель шахткома. Огнев же завершил разговор: с сегодняшнего дня приступаем. С утра начнем разметку, подвозку земли. С обеда - будут саженцы. Коммунальный отдел уже занимается этими делами.
Шахтеры расходились, как вдруг поднялся десятник вентиляции Козьмин, сухонький старичок, всю жизнь проработавший на шахте, его знали все, как облупленного, за острый язык и вечную оппозицию к начальству. Все остались на своих местах, предвкушая: какую хохму оторвёт Семёныч.
- Хорошо! Георгий Евграфович, мы посадим этот парк. А вы подумали, что делать с яманами? Вы знаете, сколько их в нашем поселке - больше тыщи! Они же, эти противоестественные животины, всё сожрут, как было до сих пор…
Шахтеры заулыбались: Семёныч сел на своего любимого конька. Теперь полчаса будет рассказывать про яманов - домашних коз - которые кроме вреда - ничего полезного не приносят. Коз, действительно, в шахтерском поселке было достаточно. Породистые, белые, с крупными рогами, сережками и огромным выменем. Породистая коза давала до трех литров молока и приносила ежегодно по два козленка. А много ли корма ей требовалось? Всё лето паслась на пустырях, а на зиму ей заготовляли копешку сена, картофельной ботвы, лебеды и всякого бурьяна. В каждом доме всегда оставались от стола кусочки хлеба, картофеля - всё поедало неприхотливое животное. Но любили козы обгладывать деревья. За что и ненавидел их старик Козьмин. У него шла непримиримая борьба с соседями. Вызывальшица Полина держала пару породистых коз и красавца-производителя. От него она получала большой доход, а за каждую случку - определенную плату. Жители вели своих коз к Полининому красавцу. Знали: хороший приплод будет. Семёныч ненавидел лютой ненавистью соседского козла. Козьмин был заядлый садовод. У него около собственного дома на четырех сотках росли вишня, малина, смородина, крыжовник и даже стелющаяся яблоня. Летом садочек утопал в цветах. Как-то в городе Семеныч достал диковинный саженец сливы. Лелеял его два года, и на третий деревце порадовало садовода урожаем. Слива буйно цвела весной, а летом ещё слабенькие ветки гнулись от обильных плодов. Осенью соседний козел забрался в садочек и обгрыз сочные побеги сливы, заодно обглодал яблоню. Старик страшно переживал, и его выступления сводились к тому, чтобы запретить разведение зловредных животин - яманов.
- Мы предусмотрели, товарищ. Козьмин. Будем делать сплошную ограду, чтобы никто первое время, пока парк не разрастется, туда не мог попасть.
- Городить надо не штакетником, а сплошной доской метра полтора высотой, иначе деревья не спасешь от этой заразы... Вот сегодня иду на смену, а Полинин козел встал на задние копыта и через забор черёмуху обкусывает, подлец, как ножницами срезает! Ить на них, пакостных животин разве напасешься саженцев? Когда на них управа будет?
Шахтеры расходились, смеясь и перешучиваясь над извечной враждой Семеныча с вызывальщицей Полиной.
- Ну, что будем делать? - спросил Кротов бригадира, когда пришли в лаву.
- Нечего откладывать в долгий ящик, - сказал Храмцов, - после смены зайдем, выкопаем по три ямки и - делу конец. Только инструмент - кайло, лопаты - возьмите с собой, - обратился он к бригаде.
Кто-то заворчал, что, мол, за смену напашешься, а тут ещё камни долбить. Но, в общем, согласились: день длинный, до вечера успеем.
Так и сделали. Вышли из шахты, не переодеваясь, в робах и касках пришли на пустырь. Там было много народу - работали старшеклассники. Почва – каменистая, плохо поддавалась лопате. Забойщики кайлами споро начали долбить землю. Работа закипела. Ямки уже разметили каждому участку. Тут же лежали горы черной земли, носилки. В соломенных матах завернуты саженцы яблони, акации, тополя. Подвозили воду для полива. Посадкой распоряжался Семеныч. Подойдя к Храмцову, он миролюбиво заметил:
- Эк ты, какую яму разбухал. Давай здесь черемушку подадим. Коммунальники добрые кусты с Ингоды привезли.
В душевой мылись усталые, но весело вспоминали Семеныча, его нелюбовь к яманам.
- Ему можно ненавидеть коз, - заметил Фомич, - у него же корова есть. А мне каково с маленьким внучонком? Молоко в магазине не купишь, в столовой - не достанешь. Один выход - заводи козу.
В те годы в государственных магазинах не было торговли молоком, сметаной, творогом, молочные продукты стали появляться позднее, когда по заданию Хрущева началась ликвидация крупного рогатого скота в частном секторе. За счет покупки у частников увеличилось общественное поголовье, начали строить молочные заводы. Всеобщего одобрения компания не получила. Шахтеры с большой неохотой расставались со своими буренками. Но установленные налоги на частный скот вынуждали людей вести свою коровенку в соседний колхоз. Там её взвешивали и выплачивали деньги по государственной цене.
- А может, действительно, лучше жить будем, - рассуждали иные, - не будет душа болеть, где сена накосить, где машину достать, чтобы привезти корм. Пошел в магазин - купил молока.
Но до молочных рек и кисельных берегов было далеко. Поэтому в посёлке резко увеличилось козлиное стадо, благо, на этих животных налоги не распространялись.
Почти каждый вечер, если не работал во вторую смену, Санька уходил из дому. В кино, на танцы, на комсомольское собрание, на репетицию - да мало ли какое заделье находилось, чтобы объяснить родителям свои отлучки. Но мать видела, как он чистился и прихорашивался перед уходом.
Соседка как-то намекнула ей:
- Скоро Санька ваш невесту приведет?
- Какую невесту? Он весь в делах.
- С Веркой Алферовой любовь закрутил, всё время её провожает.
- Мало ли с кем молодые танцуют...
С того разговора она стала присматриваться к девушке: то в магазине её встретит, то на улице. Заводила разговор со знакомыми, расспрашивала о семье. Вспомнила её отца, мать - хорошие были люди. Верка вся в мать: статная, красивая и одета всегда без вызова, но со вкусом. Сыну ничего не говорила о девушке, но замечала:
- Ходишь допоздна, не высыпаешься. Поди, тяжело на смене? Посидел бы дома, отдохнул, как след.
- Репетиция самодеятельности, мам, на смотр готовимся. Как же не пойти? Во вторую смену пойду - высплюсь до отвала.
- Ну, как знаешь, тебе в шесть утра вставать, - ворчала мать.
Репетиции часто срывались: то один не придет, то – другой. Виктор Шильников нервничал, ругался.
- Зря с драмкружком связался, не будет толку.
Хоровой проводил спевку регулярно, потом Виктор работал с солистами, танцорами, и расходились заполночь.
Санька уединялся с Верой где-нибудь в глухом переулке. Засиживались на скамейке. Разговоры были пустяковые, ни о чем, но как не хотелось расставаться. Вера уже не была дикаркой, не отстранялась и не страшилась прикосновений Саньки. Он же привлекал её к себе, целовал губы, щеки, грудь.
- Ну, ты даешь, хозяйничаешь, как в собственном доме, - поощрительно смеялась девушка. Они привыкли друг к другу и приблизились к черте, когда может свершиться самое главное. В критический момент Вера вдруг становилась сердитой и на себя, и на Саньку, уходила.
В один из таких вечеров они сидели на берегу речки. Санька потерял голову от ласк, стел настойчиво и с силой добиваться близости. Вера, едва вырвалась от него, и, наговорив грубостей, убежала со слезами.
- Все вы одинаковы, вам лишь бы своего добиться...
Саньке было стыдно своей слабости и нахального поведения. Потом он пошел работать во вторую смену.
С Верой они не встречались целую неделю. Когда он подходил к окошку ламповой, та уходила в сторону, как бы его не замечая. А Зинка, наоборот, заговаривала с ним, кокетливо улыбалась, приглашала на танцы в следующее воскресенье.
Когда Санька вспоминал вечера, проведенные с Верой, у него сладко ныло сердце, ему так хотелось опять прикоснуться к девушке, ощутить запах её волос…
Кротов шёл из одного забоя в другой, проверяя в конца смены работу проходчиков, и всю дорогу думал о Вере, о том, как они опять помирятся и будут вместе проводить вечера.
Девушка явно избегала разговора с ним, а у Саньки росло и росло нетерпение, перерастающее в зеленую тоску. Воображение рисовало картины будущего примирения, но равнодушный взгляд Веры приводил парня в смятение.
Был конец недели. Кротов выходил после смены из душевой. В коридоре его остановила Зинка.
- В воскресенье собираемся у Надежды.
- По какому поводу?
- Приглашает на день рождения.
- Вера придет?
- Конечно! Пригласи Пашку.
- Если он в Читу на выходной не уедет. Что принести с собой?
- Подарки, конечно, и по бутылке шампанского, - засмеялась Зинка.
У Саньки радостно забилось сердце. Усталости он уже не замечал. Шел через пустырь, не чуя под собой ног. Ласково пригревало солнце - оно ещё высоко стояло над горизонтом. Пустырь с его камнями и провалами на этот раз не оказался мрачным и неуютным. Вдали стрекотал самолет, приближаясь к блестевшей вдали взлетной полосе. На станции подавал гудки маневровый паровоз: он доставлял порожняк к шахте. Жизнь была прекрасна. Радость наполняла всё Санькино существо. Он дышал полной грудью, наслаждаясь ароматами, которые приносил свежий ветерок с Яблонового хребта.
Удивительная пора молодости! Надо так мало, чтобы радость жизни наполнила тебя до краев. Одно слово, один взгляд, один намек на встречу делает твою жизнь полной смысла, приятного существования в этом мире.
На работе у Кротова дела ладились. После поездки в село, посадки деревьев в парке начальство стало примечать молодого специалиста. Не обошлось и без авторитета их потомственной шахтерской семьи.
Начальник шахты Огнев на общей раскомандировке зачитал благодарность за хорошую работу шахтеров на парниках, выдал премию.
- Молодцы ребята! Что скажешь? Не посрамили шахтерский чести, показали, как надо трудиться, - сказал он в заключение.
Ребят же теперь называли овощеводами. Встречается десятник с соседнего "Восточного" участка, спрашивает:
- Ну, как сработал, овощевод, сколько вагонеток накачал за смену?
В назначенное время Санька с Пашкой стояли у калитки Надеждиного дома.
- Что остановились, входите. Уже все собрались, пора за стол садиться, - защебетала выбежавшая на крыльцо Зинка.
Родители Надежды тактично ушли к родственникам. В доме было шумно. Во главе длинного стола, уставленного тарелками, вазами, бокалами и, конечно, бутылками, уже распоряжался Петя Харитонов - комсомольский секретарь шахты. Он тоже был холостой, но, знали, что к осени у них с Валентиной, работницей маркшейдерского бюро, наклевывается свадьба. Они везде были вместе - в кино, на танцах. Сегодня на вечеринку пришли тоже вместе. Петя был в цивильном костюме, при галстуке, и все страшно удивлялись: привыкли видеть секретаря во флотском бушлате, тельняшке. После службы на флоте его "бросили" на комсомол, где он добросовестно тянул лямку, отдавая всё рабочее и свободное время шахтерской молодежи. Не обошлась и вечеринка без главного закоперщика.
- Где именинница! - кричал он, пытаясь одолеть невообразимый шум, смех, наполнявший просторный дом. - Да ты ещё передник не сняла! Давай сюда, рядом со мной. А ты, Павел, - заметив вошедших Кротова и Мишина, - садись рядом с именинницей. Как самый высокий и красивый будешь кавалером сегодня!
Началось вручение подарков. Кротов достал из сумки овальную бордовую парфюмерную коробку с набором "Красная Москва". Это был дорогой подарок. Девчонки ахали и охали, рассматривая граненые бутылочки духов, коробочки с пудрой и другими принадлежностями женского туалета,
На другие подарки почему-то не обратили внимание, хотя весь стол в углу был уставлен хрустальными вазами, коробками столовых наборов, всякими безделушками и, конечно, цветами.
После вступительном шутливой речи Петра, который оповестил, что "личный состав комитета комсомола в сборе, кворум есть", пошли один за другим тосты. Было шумно, весело, уютно. Все восхищались кулинарными способностями хозяйки, не забывая отведать многочисленные блюда.
- Это ж не именины, а свадьба - столько всякой закуски, - деланно восхищался Пашка, в очередной раз чокаясь с именинницей.
- Так сказать, репетиция перед свадьбой, - уточнил Петр. - Хорошая пара, правда, ребята, - показал он на Пашку с Надеждой.
Санька сел возле Веры, но она ушла на кухню за каким-то блюдом, а потом пересела на другой конец стола. Рядом с ним оказалась Зинка. Она всё подливала в рюмку, чокалась, шутила, была в ударе.
Пели песни, танцевали, потом опять садились за стол. Опять танцевали, пили чай с пирожными и заварными калачами.
Было поздно, когда начали расходиться по домам. Санька с Верой и Зинкой пошли на край поселка, где жили девушки. Всю дорогу он острил, рассказывал всякие анекдоты, старался казаться остроумным. Подошли к Вериному дому, и она ускользнула, оставив их с Зинкой. Он сначала осерчал. Она опять, не попрощавшись, убежала от него, но потом подхватил под руку Зинку, зашагал к её дому.
- Не желает разговаривать, ну и пусть, не велика потеря, - проворчал он, прижимаясь к девушке. Зинка не отстранилась, а наоборот, прильнула к нему, сообщив, что Веркин братец, наверно, не разрешает с ним встречаться. Она, конечна, не знала истинной причины разлада и пыталась объяснить холодность подруги тем, что, мол, Кеха, всерьёз сватается к Вере.
"Ах так! Вон в чём дело!" - лихорадочно подумал Санька. Хмель играл в голове. Он уже не знал, что делал, обнял Зинку, привлек к себе, прильнул к её губам. Она не оттолкнула его, наоборот жадно начала целовать Саньку.
- А нам и без Верки хорошо, - проговорил он и, сломя голову, ринулся в омут девичьих ласк. Он что-то говорил ей, взволнованно, она отвечала,
- Что мы тут на улице, - прошептала она, - пойдем ко мне. Только тихо! Стариков не разбуди.
Они зашли в летнюю пристройку, где спала Зинка, маленькая комната с кроватью и столикам. Зинка прикрыла дверь и начала раздеваться...
Саньку обожгло прикосновение к горячему телу девушки, такой желанной, покорной, отвечающей на каждое его движение и желание, мир перевернулся. Он ощутил невероятное блаженство, которое никогда не мог себе представить. Хмель как рукой сняло. Он лежал усталый, потрясенный и счастливый. Зинка страстно целовала его и шептала: «Ты не бойся, никаких последствий не будет... У меня есть средство против беременности... Истосковалась я по тебе...»
Зинкины слова были, как поощрение. Он опять ощутил в себе такое желание, такую невероятную силу любви, перед которой нет преград...
Перед утром Санька тихо выскользнул за калитку, Зина прильнула ещё раз к его болевшим от продолжительных ласк губам и убежала.
Дома открыла мать. Старая, наверное, всю ночь не спала, дожидалась Саньку.
- Ну, хорош... Долго же вы гуляете! И зачем, сынок, столько пить? Потом страдаешь, мучаешься.
- Спать, спать, - только и промычал Санька. Он чувствовал себя выжатым, опустошенным, необычайно легким. Глаза сами закрывались от усталости. Он кое-как разделся и лёг. Вторая смена начиналась с четырех часов дня: ещё можно выспаться.
После работы Кротов стал захаживать к Зинке. Она всегда поджидала его. Безоглядно, бездумно они предавались любви. Под утро Санька заявлялся домой, мать охала, причитала.
- И что это за работа такая, почти две смены пропадаешь на шахте. Надолго тебя хватит, сынок? Вон как осунулся, круги под глазами.
Зинка порхала в ламповой веселая, ещё более красивая. Вера старалась не попадаться на глаза Саньки. У него же, при виде девушки, щемило сердце. Становилось нехорошо на душе, как-будто его уличили в непристойности. "Сама виновата? - пытался оправдываться перед собой Санька, вспоминая Зинкины ласки и с нетерпением ждал новых встреч. На танцы в воскресенье Вера не пришла, и он весь вечер танцевал с Зинкой. Потом они опять уединялись в теплячке.
- Как мне хорошо с тобой, - шептала Зинка, - я никогда такого не испытывала. Санька верил её словам и загорался. Часы летели незаметно.
- Ну, хватит! Уже поздно, Какой же ты неуемный. Завтра придешь?
Кротов направлялся в контору и в коридоре встретил Веру. Некуда было деться, и она подняла глаза на Саньку, когда тот поздоровался, Горячая волна захлестнула парня, в висках застучало. Он не знал с чего начать.
- Почему избегаешь меня?
- А то не знаешь, - у Веры порозовели щеки, глаза повлажнели, голос был неуверенный.
- Когда увидимся?
- А зачем? Что с Зинкой заскучал?
- Ты сама так хотела. Слышал, тебя сватают. Скоро свадьба?
- Не говори ерунду...
- Придешь в клуб?
- Посмотрим...
- Вера, поговорить надо.
- О чём?
- Быстро же ты всё забыла.
- А ты помнишь?
То и дело мимо проходили шахтеры, Так ни о чем не договорились, разошлись. Но всю смену Санька только и думал о Вере. Её глаза огромные, печальные, влажные стояли перед его мысленным взорам и проникали в душу.
В забое заканчивал бурение проходчик Костылев. Молодой, крепкий парень играючи орудовал перфоратором. Длинная штанга под его мощным напором, как в масло, уходила в грудь забоя. Шахтер уверенно, как по разметке, сверлил отверстия. Они размешались в определенном порядке, и при взрыве отрывали глыбы угля, образуя прямоугольный контур будущего штрека.
- Ты опять крутой угол взял в верхних шпурах. Опять кровля обвалился, - заметил мастер, - как прошлый раз.
- Не должна. Крепкий сланец пошел. Иначе кайлом много махать придется.
- Ну, смотри, не пришлось бы купол заделывать.
Проходчик закончил бурить. Присели на крепежник, разговорились. Закончив о делах, Костылев вдруг спросил мастера:
- Ты всерьез с Зинкой?
- А что тебя взволновало? Мы давно вместе на танцы ходим.
- Слышал, что не только танцами вы занимаетесь. А спросил потому, что дорожка к её теплячку мне тоже известна.
- Что ты хочешь этим сказать? Ревнуешь, что ли?
- Да не о том речь. Просто тебя хотел предупредить, что не ты первый и не ты последний там бывал. Смотри, чтоб голова не закружилась от её слов: "Такое испытала первый раз».
Кротова словно водой окатили. Стало неприятно, гадко. Он пытался не вспоминать о ласках Зинки, а парню ответил:
- Вообще-то, не к лицу мужику о таких тонкостях распространяться, тем более, если женщина тебе доверилась.
- Не будь легковерен, Кротов, Они, женщины, не все одинаковы. Есть среди них красивые, да лживые...
- Видать здорово тебя скребанули по сердцу!
Разговор оставил неприятный осадок в душе, как-будто его уличили в какой-то пакости.
"Отшила парня, вот он и озлоблен на женщин, - пытался думать Санька. - Зинка - женщина красивая, многие к ней липнут, Завидует Костылев".
Но, вспоминая, как запросто с ней обращаются шахтеры, какие штучки при ней выкидывают, не стесняясь неприличных словечек, Кротов стал понимать, что в этом панибратстве был и другой, скрытый смысл. Поведение женщины, наверное, давало основание такому свободному к ней отношению.
Вспомнил Веру. В её присутствии шахтеры не смели сказать бранного слова, сделать пошлый намек. Он сначала считал, что в этом проявляется уважение не только к девушке, но её брату - известному человеку на шахте. Но потом понял, что причина - в личном поведении Веры. В разговоре, да и вообще, в своем поведении на работе, на улице она не могла переступить ту невидимую грань, за которой начиналась развязность, граничащая с пошлостью.
Есть у определенных людей врожденное качество порядочности. Её все чувствуют и понимают интуитивно.
"Что это я всё время думаю о Вере?» - опомнился Санька. На ум пришли стихи Сергея Чекмарева. Вовка Бондарев тоже любил поэта. Знал многие его стихи на память. Они западали в душу.
 ...Тебя мне даже за плечи
 Не вытолкнуть из памяти.
 Пусть ты теперь не прежняя,
 Пусть стала ты другой,
 Но, переливы глаз твоих,
 И губы цвета камеди
В сознаньи отражаются,
Как вольтовой дугой.
ГЛАВА VII. ДВОРЦЫ
В комитете комсомола было шумно. Говорили все сразу. Выделялся голос Томки.
- Не надо собирать деньги. Каждый возьмет еды, кто что сможет.
У двери стоял Николай. Курил. Не вступал в разговор.
- О чем речь? - спросил его подошедший Кротов.
- Собрались в поход. Во Дворцы. Помнишь, договаривались?
- Дело хорошее. Сейчас дома делать нечего, огороды посеяли, картошку посадили. Погодка стоит замечательная, порешили в воскресенье в восемь утра собраться на краю поселка, на берегу Кадалинки, Долго ещё обсуждали, что взять: кто котелок, кто картошку, кто мясо. Не забыли и про выпивку, желающих оказалось человек пятнадцать.
- Придут десять - хорошо, - сказала в заключение Томка.
Стали расходиться по домам.
"Веру бы позвать», - подумал Санька. Но потом вспомнил последний с ней разговор и усомнился в том, что она с радостью откликнется на приглашение. Но на всякий случай попросил Томку сказать ей о походе во Дворцы.
...Последнее время Санька редко встречался с Зинкой. На прошлой неделе она поджидала его, когда он вышел со второй смены. Проводил до дома. Зашли в теплячок. Но той восторженности от женских ласк Санька уже не испытывал. Вяло отвечал на поцелуи. Не было уже той страсти, которая испепеляла обоих прежде.
- Быстро я тебе приелась, - раскинувшись на спине, заговорила Зинка.
Санька лежал с закрытыми глазами, спокойный и молчаливый.
- Ненасытная ты. Тебе бы без конца на костре гореть. Но ведь так испепелить душу можно. Да и сама ты больше играешь в страсть...
- А вот это - неправда. Неужели не чувствуешь, что люб ты мне, как моё сердце заходится от твоего прикосновения.
- У некоторых заходится от прикосновения любого мужика...
- Что ты говоришь? Да как тебе не стыдно мне такое сказать? Я его боготворю, отдалась без остатка, вот я.., - Зинка всхлипнула.
Санька в темноте ощутил слезы на её щеках. Ему стало неприятно, что он вот так грубо обидел её. Он прильнул к её лицу, стал целовать соленые щеки, губы.
- Да не о тебе речь, что ты, перестань...
И опять, вдруг костер разгорелся. Пламя металось, сжигая их сердца...
 Над хребтом поднялось солнце. Утро было прохладное, свежее. На берегу шумливой Кадалинки густой щеткой зазеленела трава. Она была влажная. Крупные росинки на стеблях сверкали и переливались многоцветьем радуги. Небо было чистым. До самого горизонта, до далеких розовых от багула сопок за Ингодой на небе ни облачка. Тишину изредка нарушали далекие паровозные гудки на станции.
Из высокой трубы котельной шахты поднимался вверх белый дымок. Дышалось легко и свободно. С каждым вдохом в тело вливалась новая порция энергии, бодрости, неповторимой радости жизни. Всё вокруг было девственно чистым свежим, красивым.
Санька подошел к берегу речки, и ему захотелось напиться холодной, чистой воды, которая бурлила и вспенивалась на противоположном берегу у поворота. Он встал на колени, наклонился и жадно приник к обжигающей холодом струе. Где-то в верховье били ключи, питающие Кадалинку. Теплые майские дни растопили намерзшие за зиму льды у истока.
Потому речка так пополнела, разлилась и забурлила. Говорят, талая вода полезна для человека. Иные старики специально босиком бродят в ледяной весенней воде Кададинки: помогает от ревматизма. В это время года весь поселок предпочитает брать воду из речки: она вкусней и полезней, чем из водокачки.
Санька приподнимался на руках и, отдышавшись, снова пил чистейшую ключевую воду. Зубы ломило. Приятная свежесть разливалась по всему телу. Он ещё малость поплескался в воде, омыл лицо и поднялся. К нему подходили трое: Николай, Томка, Фрося. Из улицы вышло ещё несколько человек.
Санька плеснул водой в Томку, та взвизгнула и залилась счастливым, звонким смехом.
- Подождите, ещё наиграетесь, рассудительно заметил Николай, - спички взял? - обратился он к Кротову.
- Конечно! А ты, куряка, как всегда забыл. Всё стреляешь!
- У меня всё есть: и спички, и нож, и соль, и даже свининка для шашлычка, - затараторила Томка. - А мяч взяли?
- Шильников должен принести, ему поручали.
Минут через девять группа была в сборе. С шутками-прибаутками все двинулись вверх по течению реки. Проселочная дорога петляла среди березняка, розовой кипени багульника и уходила в вершину сопок. Там были Дворцы. Так называли красивейшее место в верховье хребта, где на невысоких сопках возвышались скалы. Когда-то здесь были внушительные горы. Но время, ветры, вода разрушили каменную твердыню. И на этом месте остались удивительные таинственные фигуры из гранита. Они напоминали сказочный дворец. Потому так и прозвали эти места, которые были сродни знаменитым красноярским столбам.
Ребята уже изрядно устали от быстрой ходьбы. Становилось жарко, солнце припекало. Санька, Николай и ещё несколько ребят разделись по пояс и загорали. Майский загар самый полезный. Но нельзя было злоупотреблять первым солнцем. Оно, весеннее, было коварным, могло наделать такие ожоги на обнаженном теле, что его следы оставались на всё лето. Виктор Шильников, как заядлый спортсмен, на всякий случай предупредил энтузиастов.
Вот и Дворцы. За деревьями угадывались силуэты башен, стены, причудливые фигуры. Когда подошли ближе, увидели обыкновенные серые камни, обточенные временем и ветрами. У подножья на лужайке, среди цветущего багульника и ароматной лиственницы разбили лагерь. Здесь кто-то уже жег костер. В центре поляны аккуратно сложены камни, внутри чернота кострища. Томка начала распоряжаться: собрала все сумки, рюкзаки и приступила к сортировке продуктов. Набралось всего вдоволь. Картошка, куски сала, консервы всякие, мясо, хлеб, чай, соль, сахар, конфеты и даже соленую кетину кто-то прихватил. Отдельно в холодок под кустом выставила бутылки. Коллекция набралась приличная: водка, белый портвейн, перцовка и трехлитровая банка с квасом.
- Постарались мужички, - не то с одобрением, не то с иронией заметила Томка и попросила разжигать костер. В центре поляны, у камней, уже натаскали целый воз валежника. Виктор орудовал топором, выбирая сучья потолще и сухие, чтобы было больше углей для шашлыка.
Побежали к ручью за водой.
Санька углубился в лес, вдыхал аромат молодой листвянки, растирал в руках блестящие, словно лакированные, листочки багульника, от которых кружилась голова. Незаметно он поднялся в вершину. Ручей журчал рядом. Он раздвинул кусты и увидел огромный сахарный конус льда, расколотый на три части широкими трещинами. В их глубине журчала вода. Найдя неподалеку жердину, Санька выворотил сверкающий прозрачный кусок и потащил на табор.
- Сейчас холодильничек устроим для напитков, - сказал он, сваливая глыбу под кусты. Но братва накинулась на лед. Откалывали кусочки, ели.
- Подождите, вы, - расталкивая ребят, подошел Николай, - на чай оставьте. Знаете, какой чаёк с этого льда получается?
- Да его там целая гора, сходите, да принесите ещё, - смеясь, заметил Кротов. Он не ожидал, что его находка принесет ребятам неподдельную радость.
Пока девушки готовили обед, а Николай шаманил над шашлыком, остальные разбрелись по кустам, Виктор с Санькой поднялись на первую скалу. Горизонт раздвинулся и далеко вокруг они увидели пологие сопки, покрытые смешанным лесом. Сочная зелень распустившейся лиственницы перемежалась с темными тонами сосны. А там, где белели стволы берез, розовели заросли багульника. Он цвел буйно, и вдалеке сопки казались розовыми. На юго-востоке голубела чаша озера, а за ним угадывался большой город, упирающийся линиями улиц в Титовскую сопку. Любоваться открывшейся картиной можно без конца.
Виктор столкнул вниз огромный камень. Он покатился, но шум быстро заглушили заросли. Тогда он сложил руки рупором и крикнул своим зычным голосом:
- Здравствуй, тайга! Здравствуй, весна! Встречай нас!
С противоположной сопки откликнулось эхо:
"АГА... СНА-А-А-АС!"
Снизу, с табора, раздались ответные голоса, но они тонули в лесу и были еле слышны.
Когда Шильников с Кротовым спустились вниз, все уже сидели вокруг
скатерти-самобранки, а Николай раскупоривал бутылки. Обедали долго, не торопясь. Рассказывали разные истории, анекдоты, перебивая друг друга. Часто заразительно смеялись по пустяковому поводу. Всем было хорошо, свободно, радостно. Потом поднимались на скалы. Возвратившись, пили густой чай со сгущенкой. Пели хором песни, играли в волейбол. Солнце передвинулось в сторону Ингоды, начали собираться домой. Обратно шли медленно, растянувшись почти на километр. Санька был молчалив. Он не вступал в разговор, который вели Николай, Томка и Виктор. Они шли вместе, где-то в средине, чтобы держать в поле зрения группу, мало ли что может случиться!
- Умаялся? - спросила подошедшая Томка. Ей явно хотелось с ним заговорить, но Санька отделался какой-то банальной фразой и продолжал думать о своем. Думал он о Вере. "Почему она не пошла? Избегает встречи со мной. Знает, наверно, о нашей близости с Зинкой. Как теперь выпутаться из этой истории?" Он уже твердо понял, что роман с Зинкой - порыв молодости. Ничего серьезного не оказалось. Он вспоминал первую ночь с нею уже без трепета и волнения, а скорее всего с досадой. Неужели так происходит со всеми, кто добивается близости? Нет, с Верой было бы совершенно иначе. Он всё больше вспоминал вечера, проведенные с нею. Они казались ему неповторимыми, полными какого-то непонятного смысла и прелести.
Потянулись серые однообразные дни. На участке не ладилось. Лаву давило, корёжило. За четыре смены еле добирали цикл. Иногда дня три вызволяли комбайн и конвейер из завала. Все объясняли просто: трудные горно-геологические условия. Вроде бы прошли полосу завалов, но тут появилась вода. Она ручьями стекала с вентиляционного штрека, в лаве образовалась грязь, а на главном транспортном штреке стояли лужи. Копали водосточные канавы, ставили насосы. Но от всего этого рабочим было не легче. Выходили из шахты мокрые, грязные, усталые. Заработки резко упали, Они прямо зависели от выданного на-гора угля. Участок же второй месяц не выполнял план добычи. Рабочие и начальство стали раздражительные, нервные. Начался разлад в бригаде.
В те дни нервозное настроение было везде. Из Москвы доходили разные слухи. Потом сообщили по радио: Берия - враг народа. Люди больше молчали, не хотели комментировать событии. И только у спецконтигента настроение, вроде бы, поднялось. Спецпереселенцы стали чаще улыбаться, были веселы. Словно кто-то намекнул, что, может, скоро их освободят от унизительной отметки в комендатуре. А там - можно и домой махнуть.
В воскресенье назначили общее собрание шахтеров. Клуб вымыли, вычистили, навели лоск снаружи. Должен приехать секретарь горкома партии, чтобы проинформировать о прошедшем в Москве пленуме. В те годы собрания проводились в нерабочее время, чаше всего по воскресеньям. Никого не загоняли силком, а народу собиралось много: полный зал. Ставили приставные стулья. Люди толпились в проходах, у дверей. На этот раз было особенно многолюдно. Был теплый летний день, шахтеры валом валили в клуб.
Начался доклад. Зал притих, внимая каждому слову секретаря, который рассказывал о враждебной деятельности министра внутренних дел. Приводил подробности, о которых в газетах не прочитаешь.
И вот на самом интересном месте где-то сверху, перекрывая голос докладчика, раздалась странное блеяние. Не то бе-е, не то - ме-е.
Зал зашумел, пытаясь понять, кто это мешает?
Секретарь поперхнулся на полуслове. Щадов встал за столом и молча взирал выпученными глазами. Образовалась пауза, а потом опять сдвоенные голоса:
- Бе-е... ме-е! Бе-е... Ме-е-е...
- Да это же яманы, - крикнул фальцетам десятник Козьмин. Зал разразился хохотом. По проходу уже шел Калиненко, а с ним несколько шахтеров.
- Товарищи! Спокойно! Внимание, товарищи, - пытался успокоить Щадов, - сейчас выясним, что там такое.
Разгадка была до пошлости проста: по самому коньку клубной крыши разгуливали два беленьких козленка и орали, как оглашенные.
- Чьи животные? Убрать немедленно! - распоряжался Калиненко. Козлята, как в цирке, разгуливали по крыше и орали благим матом, боясь сорваться вниз. Они забрались по пожарной лестнице, что стояла со двора, а вот спуститься вниз не решались.
Наконец, два шахтера поднялись на крышу, кое-как изловили злоумышленников, спустили их на грешную землю. Собрание было прервано. Паузу заполнил Казьмин, развивая мысль о пагубности разведения этой зловредной животины. Зал улыбался, Собрание кое-как свернули, а секретарь раздосадованный вскоре уехал на своём черном "ЗИМе".
Шахтеры долго вспоминали случай с козлятами в разных привранных вариациях.
Ходили разные слухи. Едали новых разоблачений. Старые люди вспоминали тридцать седьмой год. На собраниях развязывались языки. Кое-кто неудачи в добыче угля в ораторском запале называл вредительством. Сгорела электроподстанция на главной вентиляционной установке. Пока ликвидировали аварию, меняли электрический шкаф, трансформаторы, людей на всякий случай всех выведи из шахты: прекратилась подача воздуха. Восстановили подстанцию быстро. Работы на подземных участках возобновили. Понаехали следователи, "эксперты". Но причину вскоре нашли, мотористка заснула, молодой работнице простили, а главному механику объявили выговор.
На раскомандировке один из шахтеров начал возмущаться неразберихой, из-за которой упали заработки, а в конце заключил, что налило чья-то враждебная деятельность. На него зашикали со всех сторон. Щадов сурово сдвинул свои лохматые брови, набычился и, помолчав, внятно сказал притихшим шахтерам.
- Не надо, товарищи, искать врагов на нашей шахте. Во всех авариях тщательно разобрались, установили причины. Во всём - наша халатность, я бы сказал, расхлябанность. Давайте наводить порядок на каждом участке. А так - в поисках врагов - мы можем далеко зайти. Не те времена нынче.
Стали перетасовывать кадры. Выдвигали на руководящие должности молодых с образованием. Пожилых практиков перемещали на второстепенную работу, а то и отправляли на пенсию. Подошли выборы в профсоюзе.
На участках выбирали профоргов из молодых, Никто не возражал. Пожилые рабочие ухмылялись: "Пусть молодежь поработает! По-новому".
И вот наступил день, когда дошла очередь до шахткома.
Калиненко умел отчитываться. В актив профсоюзной работы он записал и открытие мойки на шахте, и стирку спецодежды, и благоустройства поселка. И то, что в минувшем году сократились простудные заболевания. Когда дошел до критики, разошелся во всю, раскраснелся, вспотел. На чем свет распетрошил начальников участков за травматизм, за плохую вентиляцию, за то, что на комбайнах часто отключают орошение.
Когда председатель шахткома закончил свой полуторачасовой доклад, а председательствующий попросил задавать вопросы, Вася Кувалдин произнес в притихшем зале:
- И как мы без тебя работали бы, отец ты наш!
Зал разразился хохотом, А реплика шахтера дала настрой дальнейшим прениям по отчету.
Председателя шахткома критиковали и в хвост, и в гриву. Припомнили всё: забыл дорогу в шахту. На просьбы рабочих не реагирует. Путевку на лечение не добьешься.
Седнев сказал более определенно:
- Не нужна нам соглашательская политика Калиненковского профсоюза. Он всё делает по указке начальника шахты. Прихлебатель!
Старик Козьмин рассказал о некоторых интересных деталях, уличив в недобросовестности председателя.
- А ить как он работает, наш председатель? Его и застать на работе трудно. Он, как блоха на интересном месте, его не изловишь.
Спрашиваю машинистку: «Где Иван Иванович?» А она: "Только что был.
Куда-то вышел. Вон его плащ висит". Действительно, плащ висит, а председатель испарился! Ждал, его, ждал. Не дождался, вдругорядь прихожу - та же история: плащ, висит, а председателя нет. Иду, значит, не солоно хлебавши, домой. Прохожу мимо квартиры Калиненко, а он, родной, в садочке кустики опалывает. Плащик, значит, оставил вместо себя, а сам домой поспешил. Садоводством в рабочее время увлекается...
Зал взорвался хохотом. И как ни оправдывался председатель в заключительном слове, его не ввели даже в состав шахтового комитета. Почти десять лет бессменным профсоюзным вожаком был! Ан, на тебе! Обюрократился, надо менять! Таково было общее мнение. Рекомендации партийного бюро - ввести в состав шахткома бывшего председателя, как имеющего огромный опыт профсоюзной работы, не возымели действия. Собрание решило по-своему. После голосования, уже поздно вечером собрался вновь избранный шахтком. То ли среди шахтеров раньше вызрело такое мнение, то ли сработал опять же принцип - выдвигать молодых, но все единодушно решили председателем избрать «матроса" - секретаря комитета комсомола Петра Харитонова. Все говорили, что он шустрый, легок на подъем, ходит в шахту, бывает в общежитии и, вообще, знает, чем дышит рабочий человек. Председатель высшей инстанции пошептался с секретарем парткома и решили: "Не стоит перечить шахтерам. Им видней".
Неделю передавали дела. Калиненкова определили десятником на погрузку: когда-то он там начинал свою трудовую деятельность. Теперь предстояло провести перевыборы в комсомоле.
На парткоме Харитонов предложил вместо себя Кротова. Щадов заметил: "Он же беспартийный. Комсомолом должен руководить коммунист. Представитель горкома сказал, что теперь не обязательно коммуниста подбирать на комсомол. Главное - чтобы у молодежи был авторитетным и, конечно, с образованием.
- Ну, времена наступили, - покрутил головой Щадов, - тогда Гордеева надо рекомендовать, техника. Толковый парень. Правда, женат. Но это не помешает. Он ещё молод: года два-три поработает с молодежью.
- А согласится ли? Зарплату потеряет наполовину.
- Партийное поручение. Никуда не денется. Все мы с малого начинали. Не гнались за зарплатой.
- Но сейчас, Борис Наумович, не те времена, - пытался вставить Харитонов.
- Что ты хочешь этим сказать? - сурово парировал Щадов. – Какие времена? Не нужно партийное руководство комсомолом? Идейные позиции ставишь на второй план после материальных? Так что ли?
- Да не то я хотел сказать, - оправдывался Петр.
- То-то и оно, что не то ты говоришь. Сам-то жениться собираешься, а живешь же на комсомольскую зарплату! Дозволим Гордееву подрабатывать на шахте, скажем, вести курсы машинистов электровозов, электрослесарей. Да мало ли возможностей...
Комсомольское собрание было бурным. В результате уломали Вовку Гордеева возглавить комсомольский комитет шахты. Шло омоложение кадров снизу до верху.
Кротова тоже избрали в комитет. На районной комсомольской конференции, делегатам которой он был, его избрали в состав райкома комсомола.
Поездки на конференцию, на пленум райкома убивали всё свободное время, мать сокрушалась: "Закружился совсем парень". "Активист, что поделаешь, - ухмылялся старик.
Саньку больше тревожил разрыв с Верой. Он неделями не видел её. В клубе она почему-то не появлялась. Зинка на его вопрос съехидничала! "Они с Надеждой теперь в аэропорт наладились ходить. Там много молодых летчиков. Один на аккордеоне здорово играет. Говорят, весело вечера проходят".
В аэропорту недавно сдали в эксплуатацию новый зал ожидания. Весь в мраморе с огромными красивыми люстрами. По воскресеньям в одном из залов устраивали танцы. Бесплатные. Молодежь из поселка, особенно девушки, стали ходить туда. Там было много кавалеров: летчики, техники, офицеры из ближайшей воинской части. Раньше они захаживали в шахтерский клуб. Теперь центр притяжения переместился в аэропорт. Конечно, было немало сложностей. Из поселка в аэропорт надо было идти пешком. Автобусы тогда ещё не появились на улицах Кадалы. Летом прогуляться три-четыре километра по свежему воздуху для молодых - труда не представляло. А если тебя там ждут...
"Надо как-то собраться, посмотреть, что там за вечера у летунов",- подумал Санька после Зинкиных слов. Но вечера его не интересовали. Он не мог примириться с мыслью, что у них с Верой все кончено. Как всё хорошо началось! Он уже презирал себя за короткую связь с Зинкой. Понимал, что это эпизод, случайность, Но когда оставался с ней наедине после танцев, не мог отказаться от её ласк и покорно следовал за ней. Долго не задерживался в теплячке. Она не упрекала его. Принимала, как должное. Иногда он верил в её искренность. Кто их поймет, может, утоляет тоску молодая, не познавшая истинного счастья, женщина, Одно понимал Санька чётко: настоящего чувства к Зинке у него нет. Первые дни било какое-то затмение, Потом оно улетучилось бесследно. Он бы без сожаления порвал с ней. Но как это сделать? Он понимал, что в разрыве с Верой тоже виновата Зинка. Конечно же, она проболталась об их близости. А такого Вера ему уже не простит. Нет, он всё же должен с ней поговорить обо всём. У Саньки ныло сердце, когда думал об этом. Он презирал себя за нерешительность, за медлительность, за потворство Зинке. Да, пожалуй, в ней и была вся причина! Нет, надо прекращать эту неопределенность!
Последняя встреча с Зинкой была холодна. Не было той страсти и с её стороны.
- Что, решил порвать со мной? - прямо спросила она. Санька молчал. Чувствовалась его отчужденность, и Зинка решила сделать новый ход.
- А если я от тебя забеременела, что делать будем?
- Ты же сказала, что об этом могу не беспокоиться?
- Всяко бывает. Нет абсолютной гарантии.
У Саньки застучала кровь в висках. Вот это новость! Он вскочил, сел на кровать. Стиснул ладонями голову.
- Да ты не расстраивайся. Я пошутила. Хотела испытать тебя. Теперь поняла, что ты больше ко мне не придешь. Верно?
- Ну, шуточки у тебя!
- А как же ты думал? Все так просто. Всё так легко! Как высморкался.., - Зинка начала всхлипывать.
Такого оборота он не ожидал. Ему вовсе не хотелось видеть женских слез, слушать упреки. Он проклинал себя, тот злополучный вечер. Неужто нельзя исправить всё, избавиться, от сплошного кошмара?
"Нет, всё! Последний раз я здесь», - зло подумал он и начал одеваться.
ГЛАВА VIII. РАЗРЫВ
Лето скатилось стремительно и быстро, как спелое яблоко с ветки. Оно ушло, оставив зазубринки в памяти.
Кротов после смены сдавал наряды. На выходе из конторы повстречался с Павлом Мишиным. Оба обрадовались встрече. Так выходило, что, наверное, месяц друзья-однокашники не перекинулись словом.
- Ну, как, старик, дела? Давненько тебя не видел. Где пропадаешь? - набросился на него Павел.
- Да, вроде бы налаживаются дела. Начали цикловать лаву. Кровля пошла крепкая. Настроение у ребят поднимается. А ты что-то перестал в клуб ходить? Домой всё ездишь, в Читу? К нам не заглядываешь.
- Домой всего один раз и вырвался в этом месяце. Понимаешь, девчата в аэровокзал как-то залучили. А там, действительно, хорошая публика собирается. Интересные вечера авиаторы устраивают. У них самодеятельность неплохая, свой оркестр.
- Вы с Надей ходите?
- Да. Вера тоже часто бывает. В прошлое воскресенье Зина с подругой была. Наши девчонки большой успех имеют. Вокруг них летуны суетятся, провожают после танцев. Смотри, на бобах останешься, уведут из-под носа...
- Пусть уводят, - с деланным равнодушием заметил Санька.
- Да ты что, старик, нос повесил? Не надо закисать. В субботу подгребай ко мне часиков в восемь вечера, прошвырнёмся для разнообразия. Познакомлю с местными ребятами. Хорошие парни, интересовались нашей шахтой, хотят контакт наладить.
Санька ответил неопределенно на предложение Павла. Но с того разговора не переставал думать о предстоящей субботе. Может, удастся повидаться и поговорить с Верой. В конце недели ещё раз встретился с Павлом. Твердо договорились сделать вылазку к авиаторам.
В назначенное время он наглаженный, начищенный, надушенный был в общежитии. Павел ещё искал утюг по комнатам, чтобы погладить брюки. Пришлось ждать. Потом зашли за Надеждой и втроем двинулись в аэропорт.
В одном из залов уже шел импровизированный концерт. Переводчик из интуриста играл на аккордеоне. Огромного роста инженер-механик пел украинские песни на бис. Потом исполнил популярный шлягер «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?» Зрители – в восторге.
Санька заметил Веру и Зину, подошел к ним. Но не успел заговорить, как начался новый танец. Двое авиаторов пригласили девушек и потом не отходили от них. Кротов танцевал с офицершей. Она весь вечер щебетала о том, в какую глушь завез её супруг. Сам мотается по командировкам, а ей приходится скучать в одиночестве - никого знакомых ещё нет. Санька в перерыве ещё пытался заговорить с Верой, но та дала понять, что не о чем им разговаривать. С Зинкой они опять были не разольешь водой. Летчики весь вечер не отходили от них.
"Так и должно быть, - думал Кротов, - такие девчонки скучать не будут. А он заслужил их презрения. Зинка, конечно, всё ей рассказала".
Партнерша пыталась изо всех сил нравиться: болтала без умолку, показывая свой кругозор, общительность. Танцевала она великолепно. Санька тоже пытался казаться веселым, остроумным, галантным кавалером. Когда танцы кончились, пришлось тащиться её провожать: надо была играть роль воспитанного кавалера до конца.
Возвращался он домой один, глубокой ночью, брел через пустырь, пытаясь сократить путь. Вывозился в грязи - забрел в какую-то лужу. Проклинал себя. На душе было пусто и тоскливо. Его не покидало чувство потери чего-то важного. На танцы в аэропорт он уже больше не ходил. Меньше стал заглядывать и в свой клуб. Обложился книгами, журналами. За чтением просиживал допоздна.
Накануне Дня шахтера, в местном клубе намечалась большое торжество. Сначала шло собрание. После официального доклада начальника шахты, вручали премии, разные награды. Нескольким рабочим присвоили звание "Почетный шахтер". Потом давали большой концерт. Заполночь начались танцы. На этот раз авиаторы были гостями в шахтерском клубе. Санька видел Веру и Зину в окружении тех же молодых людей в летной форме. Они вели себя непринужденно, как старые знакомые.
- Сгорели наши девки, - заметил Кеха, которому тоже дали от ворот поворот. Кротов рано покинул клуб. Он шел один по тёмной улице, потерянный и несчастный. Не было праздничного настроения. Вся жизнь казалась ему однообразной и унылой. Он мечтал бросить всё, уехать куда-нибудь на далекую стройку, в тайгу...
Мысль всё время возвращалась к Вере. Он видел её улыбающуюся с тем летуном и сердце начинало ныть в безысходной тоске. "Ну и пусть! убеждал он сам себя. - Мало ли девушек в поселке? Что на ней свет клином сошелся, что ли? Да я и вспоминать не то, что разговаривать не буду. Подумаешь, принцесса из ламповой!"
Он пытался обмануть самого себя, но ничего не получалось: на душе не становилась легче, тоска разъедала всё его существо. "Неужели втюрился безоглядно?" - подумал он, но тут же пытался отогнать эту мыслишку, - просто меня заедает ревность!" Где-то в глубине души он понимал, что здесь что-то большее, чем банальная ревность, ущемленное самолюбие. Кротов окунулся с головой в работу, вед курсы, ходил на занятия кружка: был комсомольским пропагандистом. Как-то, возвращаясь из города, столкнулся на вокзале с Верой. Как ни в чём ни бывало, перекинулись словами. Она поведала, что поступила на заочное отделение пединститута. Вот ездила на установочную сессию.
- А как деда с летчиком? - небрежно спросил её Санька,
- Летчик, как летчик. Хороший парень, не то, что некоторые.., - Вера подняла на него глаза, и он увидел, что она говорит неправду. Взгляд её выражал совсем другое.
«Показалось тебе, - подумал Санька. – Ты хотел видеть глаза, которые знал раньше".
- Неужели у тебя ничего не осталось доброго обо мне, - вдруг спросил он её.
- Не тебе задавать такие вопросы... Зинка всё мне рассказала... Ты никогда не был со мной искренним...
- Неправда! Я всегда был искренним...
Началась посадка на пригородный поезд, их оттолкнули в разные стороны. Кротов понял, что он потерял Веру навсегда. Теперь не вернуть то, что было между ними. К тому же этот летун встал на его пути!
Веру встречал редко. Она с новым знакомым училась заочно в институте. Проводила время большей частью в его обществе.
Начал новую атаку Кеха. Он несколько раз приходил к Алферовым, вел длинный разговор с братом. Выпивали. Как-то Федор затеял разговор с сестрой.
- Сохнет по тебе Иннокентий, говорит, на руках носить будет, создаст все условия: не будешь работать, только учись. У него уже всё припасено к жизни, гарнитур купил, дом обставил. Машину собирается покупать.
- Я ему уже всё сказала и повторять не буду, - отрезала Вера. - Не люб он мне. Ну, душа не лежит! Что вы ко мне с ножом к горлу!
- Ладно, ладно, - примирительно начал успокаивать её Федор. - Просто я считаю, что у него ты была бы как у Христа за пазухой, как сыр в масле каталась бы...
- На вашей шее, кажется, не сижу. Что вы меня сватаете?
- Да, перестань вы, Верка, не о том же речь. Я как лучше хочу для тебя.
Федор любил сестру. После смерти родителей он был для неё и отцом, и матерью. Он не хотел зла близкому человеку, потому и не настаивал больше. Кехе же сказал, чтобы он больше не приходил к нему с такими делами. Сам должен свои проблемы решать, а не действовать окольным путем. Не те времена!
- Заелись девки! - зло процедил Подобед, - им теперь летчиков подавай. А на шахтеров они плюют с большой горы!
То ли последний разговор с братом, то ли уговоры кавалера сыграли роль, но вскоре на шахте пронесся слух: Вера Алферова собралась замуж.
На октябрьские праздники сыграли свадьбу. Приезжали родители летчика.
Свадьбу Федор закатил громкую. Была много гостей. Гуляли три дня - все праздники. Только и разговоров было, какой стол, какие подарки были на свадьбе. Сам Огнев приветствовал молодых и вручил ключ на отдельную квартиру. Кротов не находил места себе. На праздники вызвался дежурить на участке. Все дни пропадал на шахте, подменяя товарищей и, порой, не выходя на-гора по две смены.
- Ты что извести себя решил, - как-то оставшись вдвоем в комнате, - заговорил отец. - Из-за девки страдаешь?
- Пустое, батя, просто так складывается на работе: тому надо, другому. А я - холостой, отдувайся за всех. Сам знаешь, что молодым трудно отказываться, когда просят.
- Вот и тебе пора подумать о женитьбе, матери-то нелегко одной в доме управляться! А ты - то с одной свяжешься, то с другой. Что там у тебя с офицершей в аэропорту? Смотри, не сносить тебе головы, узнает муж.
Саньку, как холодным душем окатили: оказывается, дома все знали о его злоключениях. И даже о том, что он несколько вечеров танцевал с этой офицершей. Та однажды пришла в шахтерский клуб. Увидела его, бросилась, как к родному. Опять ему весь вечер пришлось танцевать с ней, а потом ночью идти провожать черт-те-куда. молодая женщина оказалась разбитной и, пожалуй, прояви он настойчивость, оставила ночевать у себя - муж опять был где-то в командировке. Но, помня случай с Зинкой, он увильнул от такой перспективы, вел себя галантно и, распрощавшись у дома, ушел гордый и довольный собой.
По поселку прошел слушок, что он провожает офицершу, Грешным делом подумал: не Зинкины ли это сплетни? Она была способна отомстить ему, хотя завела новый роман с летуном. Тот, говорят, открыто жил у неё.
Встречаясь в ламповой, они делали вид, что ничего не произошло. Разговоров избегали.
На шахте дела налаживались. Опять над копром горела красная звезда - шахтеры перевыполняли план. Не выбила из колеи кампания, которая развернулась в стране: всем миром начали поднимать сельское хозяйство. Тем, кто изъявил желание вернуться в село, предоставляли большие льготы. На работе выдавали три оклада. По прибытии на место их ждали большие подъемные. На шахте сельские парни, бывшие петеушники, которые тяготились жестким режимом работы под землей, повалили в партком с заявлениями. Начальник шахты сначала забил тревогу, звонил в горком партии.
- Без рабочих шахту оставите! Неужто стране не нужен больше уголек?
Там ответили определенно:
- Решения партии и правительства надо выполнять!
Огнев собрал начальников участка. Пришли Щадов, Харитонов. Стали обсуждать положение и выяснилось: ничего страшного нет. На подземных участках кадровые рабочие и не думали уходить на село. Заработки, выслуга лет, квартира, положение на работе - всё крепко держало на месте. А те, кто подал заявления, не решали судьбу подземных участков,
- Не надо задерживать, Георгий Евграфович, подписывайте заявления, - сказал начальник "Западного" участка Савченко, - обойдемся. У меня несколько человек лесовозов, да с транспорта пожелали. Пусть едут. Люди в поселке найдутся. А будем задерживать - больше желающих появится. Такова природа человека: все наперекор делать. Ему предлагаешь добро - он отворачивается. А будет просить - начни отказывать - из кожи выпрыгнет, но добьется своего.
- Это точно! поддержал его председатель шахткома, - путевку на курорт в Сочи на днях надо было реализовать. Предлагал на всех участках. Бесплатно, дорогу в один конец за счет профсоюза - все отказываются, Говорю, бархатный сезон, фрукты. Ни одного желающего! Все, как-то уклончиво отнекиваются. Бесплатная. Как будто им кота в мешке предлагают. Решили продать путевку авиаторам. Как-никак - соседи, И тут началась! "Такую дорогую путевку и кому-то отдали! Да, если бы мы знали, что она так дорого стоит... То да сё. Словом, такой ажиотаж устроили...
Порешили: не задерживать желающих. Поток заявлений вскоре иссяк. Кадалинцев ставили в пример, как надо выполнять решения вышестоящих органов: кампания проведена успешно. Никому не отказали и не в ущерб производству. На участке погрузки угля, правда, создалась критическая ситуация - ушла почти вся смена. Но вскоре пришли другие люди. Обратились к пенсионерам. Те не отказали шахте в помощи.
Приближалась весна. В газетах, на радио трубили о подъеме сельского хозяйства, о помощи селу. Возрождалась шефство над колхозами. Шахтеры не были в стороне событий, помогали людьми, транспортом, материалами. Огнев на одном из совещаний в парткоме не выдержал: "Дали бы нам участок земли, в том же Сивяково, мы бы сами наладили производство овощей, мяса, молока. Шахта нашла бы ресурсы! А так, как в прорву, - помогаем, помогаем всё бесплатно и всё – без толку!»
- Нельзя так рассуждать, товарищ Огнев, - заметил инструктор горкома партии. - Заботы села - дело всенародное.
Секретарь комитета комсомола попросил Кротова зайти после работы к нему.
- Дело важное. Не забудь!
В кабинете никого, кроме хозяина, не было, когда Санька устало опустился на стул.
- Ну что за срочное дело?
- Решили в командировку тебя послать.
- В какую командировку? Опять, наверно на парники?
- Да нет, - заулыбался Гордеев, - обком партии поручил направить специалистов в районы, куда уехали наши шахтеры. Надо проверить, какие людям условия созданы, как их используют на селе.
- Да они же, в большинстве, к себе домой возвратились, к своим, так сказать, родовым корням. Что их проверять?
- Тут особый смысл вкладывается. Надо, чтобы ты как горний мастер посмотрел на месте, как бывшие твои рабочие используются, какие им условия созданы.
- Слушай, Гордеев, пожалуй, тебе это больше с руки. Ты же многим путевки комсомольские вручал. Вот и повидаешься на месте, посмотришь, как они воплощают в жизнь решения партии и правительства.
- Я уже ездил в подшефные села, А тут особое задание и непременно, чтобы специалист, начальство, так сказать, своих бывших подопечных навестило.
- Да у меня же смена. А тут, считай, неделю потеряешь. В какой район ехать-то?
- С руководством шахты и участка уже всё согласовано. Савченко тебе найдет замену. А ехать придется, наверное, в Акшинский или Кыринский районы. Там большинство наших посланцев.
Как ни выкручивался Санька, а ехать всё же пришлась. В обкоме его присоединили к одной из групп, дали газик. На следующий день рано утром выехали.
С вечера небо занесло тучами. Потом ветер притих, и густой пеленой полетели крупные хлопья снега. Седая пелена покрыла улицы, дороги, крыши домов. Шофер легковушки, в которой ехали командированные, ворчал и нервничал: снег затруднял путь не на шутку. На подъеме, сразу за городом забуксовали. Все вышли из машины, расчищали снег, подталкивали юркий газик.
Кротов отошел на обочину и встал, как вкопанный, онемев от удивления. Кусты пригнулись под мохнатыми шапками снега. Из-под них розовыми лепестками светился только что распустившийся багульник. Девственная белизна пышного снега на фоне буйно цветущего розового кустарника. Такое редко увидишь. Попутчики тоже остановились, пораженные удивительной, красотой редкой картины.
- Заснять бы всё это, на цветную пленку!
- Через час всё растает. Вон уже солнце взошло. Оно сейчас сильное.
Последняя схватка зимы заканчивалась её полным поражением: буйное цветение багульника свидетельствовало о могучей силе жизни. Напоенный прохладной влагой таявшего снега, кустарник благоухал яркими, неповторимыми цветами. Такое можно увидеть только у нас, в Забайкалье.
Дорога пошла лучше: встречные машины размешали снег. Он быстро таял на солнце. День выдался ласковый, тихий. Всю дорогу настроение у попутчиков Кротова была превосходное. Душа ждала чего-то хорошего, светлого, радостного.
Они ездили по селам, встречались с людьми на полях, фермах, в мастерских. По сравнению с порядками на шахте, Кротов видел сплошь и рядом разруху, неразбериху, бесхозяйственность. Но что его удивляло и угнетало - почти никто особо и не жаловался, не возмущался положением дел. Похоже, что такие «порядки" многих устраивали, все ждали какого-то чуда, которое произойдет и в корне изменит их жизнь. Те, кто приехал в село с шахт, строек, одним словом, из города, погоду не делали. Они растворились в общей массе сельских жителей, и не могли внести свежую струю в затхлую деревенскую жизнь.
В таком духе и написал свой отчет Кротов. Читал ли кто в обкоме его докладную или нет, но о той командировке больше никто не вспоминал: главное - не было жалоб и что все посланные на село были при деле.
Поездка осталась в памяти Кротова навсегда. И, конечно, не потому, что это была ответственная командировка по заданию высокой инстанции, что его приобщили к важному делу. Просто эти десять дней, что они колесили на газике вдоль Онона по трём районам, были для него огромным открытием. Его попутчики оказались интереснейшими людьми, общение с которыми всегда оставляет в памяти заметный и приятный след. К тому же путешествие оказалось великолепной экскурсией по родному краю. Кротов много читал о Забайкалье: о декабристах, забайкальских казаках, золотых и серебряных рудниках. Поездка вдоль Онона, знаменитой реки, открыла ещё одну неведомую для него страничку истории края.
В их группе был лектор-международник Хвостов, инструктор орготдела Чернов и шофер Воронин. Как только выехали из города, лектор начал рассказывать о тех местах, мимо которых они проезжали.
Никишиха - горная речушка. Через неё перекинут ажурный деревянный мостик. Проскочили его, и начали подниматься в гору. А Хвостов потом целый час рассказывал о том, как когда-то на этой речушке поселился казак Никишка, срубил зимовье, распахал землю, охотился в здешнем богатом по тем временам, пушным и копытным зверьем лесу. С тех пор и прозвали речку Никишихой. А сколько в ней было рыбы! Осетры заходили. А хариуса, тайменя, ленка руками можно было ловить.
Хвостов был интересный рассказчик. Он был напичкан всевозможными историями. Стоило поговорить с ним несколько минут, как человек попадал под его неотразимое обаяние. У него был приятный, можно сказать, красивый тембр голоса. Он и пел неплохо. Правильная в литературном отношении речь. Говорил Хвостов непринужденно, без пауз и подыскивания нужных слов. Речь его лилась свободно, без напряжения, образно, с эмоциональными оттенками, отражавшими его настроение и личное отношение к предмету. Он мог свободно вести беседу на любую тему: легко, элегантно, весело. Лектор поражал Кротова своей начитанностью. Санька много читал, думал, что он разбирается и в истории, и в политике, и в современной технике, Когда он пообщался с Хвостовым, то почувствовал себя невежей: как мало он знал. Общение с лектором не выказывало снобистского превосходства его над остальными. Наоборот, у собеседника возникало непреодолимое желание прочитать ту книгу, о которой он рассказывал, узнать побольше о том событии, которое он живо описывал. Он заставлял человека думать, размышлять. Кротов, конечно, читал о татаро-монгольском нашествии. Знал, что где-то здесь на Ононе, была родина Чингис-Хана.
Хвостов же рассказал такие интересные детали, которые вызывали искреннее любопытство к здешним местам. Направо от дороги вдали высилась огромная округлая гора. На её вершине ещё белел снег. Таинственно чернели ущелья, зеленели хвойные леса, обступившие великаны со всех сторон. Над белой шапкой клубились облака.
… Алханай. Священная для здешнего народа гора. И не зря, видно, местные буряты поклоняются ей, совершают религиозные обряды на её склонах. По преданиям, которые передаются из поколения в поколение, в здешних местах находится могила Чингис-Хана, Летописец рассказывает, что когда-то в молодости Чингис-Хан побывал на горе, из которой вытекает три реки. Он сидел под огромным деревом, пил воду из ручья, шумевшего рядом. Будущий завоеватель почувствовал в себе огромную, неуемную силу, в голову пришли мысли о завоевании мира... Позднее, когда он стал грозным повелителем огромных пространств, сказал своим приближенным и сыновьям, чтобы похоронили его в той горе. Много лет спустя завоеватель умер в одном из походов. Упал с лошади. Когда к нему подбежали, хан был мертв. Тело его привезли на родину в улус на Ононе. Потом похоронная процессия несла его от места рождения к месту погребения шесть дней и ночей. И каждый день процессию встречали воины. Они рубили головы всем, кто сопровождал останки хана, чтобы те шли в иной мир служить своему повелителю. Несли дальше. На следующий день все повторялось. В могилу Чингис-Хана положили все его драгоценности, собранные с завоеванных земель, сорок самых красивых девушек, сорок белых лошадей. Погибли почти все, кто сопровождал Хана. Осталась кучка приближенных, верных воинов. Только они знали, где его могила...
Хвостов увлекательно рассказывал историю завоевателя, перед которым трепетал мир. Кротов представил, как по этой широкой долине движутся стада, скрипят огромные колеса кибиток, запряженные волами, звенят клинки. Здесь, рядом, проходила великая история мира. И кто знает, может в той горе, действительно, покоятся кости Чингис-Хана. Не зря же к этой горе сотни лет идут люди, совершают религиозные обряды и омовения в светлых струях горных водопадов, низвергающихся с огромной высоты. Рассказывают, что воды горных ручьев Алханая лечат многие недуги...
На левом берегу Онона, на ровной площадке, где сейчас раскинулись поля местного хозяйства, лектор показал огромный камень, по форме напоминающий котел: круглый с овальным переходам книзу. Котел да котел, стоящий на земле. Его видно издалека. Как он оказался здесь, в стороне от скал на ровной площадке этот тяжеловесный - многие тысячи тонн - монолит?
Хвостов поведал о битве двух монгольских родов. Кровопролитная схватка произошла на том ровном поле, где стоит каменный котел. Чингис-Хан тогда одержал одну из первых своих побед. И в честь её повелел установить камень. Его тащили тысячи волов издалека. Этот памятник сродни каменным истуканам острова Пасхи: такой же след исчезнувшей цивилизации. Как мало мы знаем о ней!..
Одну из ночей командированные провели на берегу. Снова у костра. Перед тем, как остановиться на ночлег, они были у песчаной косы. И тут Чернов показал своё умение. Он достал спиннинг. Быстро его настроил, начал кидать с берега. Не прошло и получаса, как рыбак вытащил тайменя килограммов на шесть. Потом - несколько ленков, а на повороте зацепился ещё один таймешонок.
У шофера Воронина все было припасено для ночлега: спальные мешки, котелки, кружки, ложки, соль, сахар, чай, хлеб. Из своих рюкзаков путешественники достали снедь. Наслаждались ухой. Потом пили густой чай, любовались звездным небом, долго заполночь беседовали у костра. Такие ночи незабываемы. Они остались в памяти Кротова навсегда. И каждый раз, когда он вспоминал, тот костер, шум переката, огромное звездное небо, на душе становилось светло и радостно, хотелось жить, верить в светлое будущее, которое ещё не единожды одарит приятными мгновениями.
В одну из ночей Чернов с Ворониным ходили на охоту в плавни Онона. Было это под Ульхуном. Командировка подходила к концу. Они встретились с многими людьми, побывали во многих бригадах. Хвостов прочитал десятки лекций и провел бесчисленное количества бесед. Кротов удивлялся и восхищался его умением привлекать к себе слушателей. Поздоровается. Скажет первую фразу, и он уже, как давнишний знакомый, разговаривает с крестьянами об их делах, заботах. И они рассказывают ему всё без утайки, как своему близкому человеку.
Чернов с Ворониным пришли под утро. Притащили на жердине поросенка - черного с длинным рылом. Потом вчетвером ходили в заросли около протоки и принесли ещё одну тушу дикого кабана. Его Чернов отдал в бригаду трактористам, куда они прибыли поутру. А одну тушу шофер осмолил у костра, разделал, как положено, разделил на четверых. Возвращались домой с добычей, полные интересных впечатлений.
Как бы то ни было, а жизнь налаживалась: поднимали целину, засевали новые поля, строили фермы. При всей убогости сельской жизни, людей не покинула вера в благополучные результаты их усилий.
Как говорил Чернов: "Что ни делается - всё к лучшему".

ГЛАВА IX. НАВЕРНОЕ, ЭТО ЛЮБОВЬ
Был воскресный день. Кротов исколесил всю Читу, побывал во всех больших магазинах, на рынке, заглянул в комиссионку, что была на центральной улице. Он приобрел себе приличный бостоновый костюм с искрой, сделал покупки матери и отцу. Допивая вторую кружку холодного пива, он почувствовал такую усталость, какой не испытывал, выйдя из шахты. "Набегался по городу - как две смены подряд отстоял» - подумал он, блаженно отдыхая за столиком кафе.
Когда садился в пригородный поезд, заметил Веру. Она спешила к соседнему вагону. На станции Кадала он разыскал ее и пошел рядом. Вера была налегке с небольшой сумочкой, в которой, по всей видимости, были конспекты. У Саньки в руках был увесистый баул.
- Ну, как, грызем гранит науки? - поздоровавшись, заговорил Санька.
- Да уж, приходится. Знала бы, что так трудно будет - не стала бы
поступать. Теперь придется терпеть.
- Первый год, конечно, достанется. Потом будет легче, втянешься, опит появится. Зато есть, кому помогать. Свой консультант на дому, - намекнул Санька на мужа Веры, тоже заочника.
- У "консультанта" больше "хвостов", чем у меня.
Шли медленно, не торопясь. Да поселка добрых пять километров. И - никакого транспорта.
Группа молодых людей опередила их, ушла вперед, Они остались одни на дороге. Прошли аэропорт. Стемнело. Говорили о пустяках без умолку, как будто между ними ничего и не было, как будто они впервые встретились и разговаривают, как малознакомые люди. Санька вдруг замолчал, потом, повернувшись к Вере, в упор спросил:
- Тебе хорошо с ним?
Она остановилась от неожиданного вопроса, не знала, что сказать, закрыла лицо руками.
 - Что ты наделала, Вера? - он перешел на шепот, приближаясь к ней и обнимая за плечи.
- А ты что наделал? Ты ангел, ни в чем не виноват, - она всхлипывала, пытаясь подавить рыдания. Сердце у Саньки зашлось, разум был бессилен в эти минуты. Он целовал мокрые щёки, говорил какие-то слова - безумные, ласковые, бессмысленные.
- Да что мы стоим на дороге, присядем, вон бревнышко в стороне. Устала я, нет сил...
Санька успокоился, стал говорить медленно, обдумывая каждое слово.
- Не могу я без тебя... Всё время о тебе думаю... С той поры... Помнишь ту сосну, в деревне?
- Когда к Зинке ходил, тоже обо мне думал? - ехидно заметила Вера.
- Ты же сама понимаешь, как всё вышло. Как ты со мной обошлась.
- Обидели мальчика! Потом другие приласкали и он, как теленок на веревочке...
- Говори, что хочешь. Я себя уже давно осудил и наказал... А то, что было между нами, клянусь, не повторится, такое бывает раз в жизни. Нельзя этим разбрасываться походя. Наверно, это любовь.
Стена рухнула. Они опять были рядом, чувствовали тепло друг друга. Санька обнимал Веру, как прежде. Она была покорна. Губы её были солоноваты от слез.
- Всё! Хватит! Идем! - вдруг резко встала она. - Идем! Идем ко мне.
- Ты что, с ума сошла? Муж, наверно, уже дожидается.
- Нет его. На неделю улетел в Иркутск по делам. А мне теперь всё равно. Жизнь загубила! Хоть одну минуту хочу быть счастливой, а там - хоть трава не расти.
- Глупости говоришь. Мы, взрослые люди, понимаем друг друга, должны найти выход, решить, как нам быть дальше. Ты же понимаешь, есть она, любовь между нами...
- Что люди скажут, подумал? Сегодня за одного вышла замуж. Завтра - за другого, да и нужна ли я тебе после всего, что произошло? Твои родители как на меня посмотрят?
- Глупая, глупая, Вера! Что ты говоришь? Что нам люди? Пусть говорят! Лишь бы нам с тобой было хорошо...
- А будет ли хорошо после всего? Среди людей живем, не в пустыне где-то.
Улица была темной и безлюдной. Около школы горела лампочка на столбе. У лома, где жила Вера, остановились. Она с вызовом спросила:
- Ну что, боишься?
- Идем, идем, - заговорил Санька, - решительно открывая калитку.
Всё было, как в сладком сне.
- Теперь можно умереть. Вот так заснуть и не проснуться...
- Что ты говоришь, безумная. Да мне только одно воспоминание об этой ночи столько сил прибавляет. Теперь нам надо жить. Надо подумать, как всё устроить, чтобы быть вместе.
- Нет, дорогой. Всё. Ты больше не подходи ко мне. Не разговаривай. Судьба подарила нам это короткое счастье. Давай будем его беречь и не омрачим людскими разговорами. Давай потерпим, поживем. Там видно будет, как судьба распорядится: достойны ли мы такого счастья, надолго ли оно?
- Да ты фаталистка! Никогда не мог себе представить, что ты способна на такие поступки? Всегда считал тебя рассудительной, умной...
- Хочешь, скажу правду? - Я проклинала себя за то, что тогда оттолкнула тебя, не поверила твоей искренности... Много думала об этом. Теперь я знаю, что мы были искренними всегда. Я тебе верю. От этого мне будет легче жить. Всё сказала тебе. Прошу: не трогай меня больше, не береди душу, не подходи, не давай повода людям перемывать косточки... Там видно будет. Давай потерпим!
- Что ты заладила: потерпим, потерпим! Для кого, для чего? Или ты, как та пушкинская Татьяна: "… другому отдана и буду век ему верна"?
- Ты же понимаешь, что уже не верна. Здесь совсем другое...
- Тогда я отказываюсь тебя понимать. Не подхожу тебе, что ли?..
- Дурачок, о чем я могу ещё мечтать? Человеку нельзя сразу иметь столько счастья.
- Он должен страдать? Так, по-твоему? А зачем?
- Когда счастья много, оно быстро улетучивается...
- Значит, у тебя нет уверенности в том, что у нас может быть счастливая семья?
- Подождем, Саша. Потерпим. Там видно будет. Теперь иди. Тебя, наверно, дома потеряли.
Дома его, действительно, ждали, мать, наверно, и не ложилась.
- Что стряслось? - тревожно спросила она, когда закрыла за ним дверь.
- Опоздал на поезд. У Павла дома засиделись, - соврал он. – Мне же завтра во вторую смену. Смотри, что накупил.
Мать успокоилась, видя, что он не выпивши, не стала расспрашивать, как он добрался ночью из города. Наверно, на товарняке.
***
Санька проспал до обеда, без сновидений. Голова была свежей. Он чувствовал в себе  огромную силу. На душе было радостно.  Он представил Веру, как она хлопочет в ламповой, ставит на зарядку аккумуляторы. О чём она сейчас думает? Сердце у него защемило. Он должен скрывать свои чувства. Не подавать виду, что между ними протянулась незримая нить. Как бы её не порвать? На место радости пришла досада: как глупо устроена жизнь? Вечно надо кого-то оберегаться, чего-то избегать, что-то скрывать. А счастье-то - вот оно, рядом! Пытался заговорить с ней. Но она упорно избегала встречи. Санька сгорал от ревности. В голову приходили всякие мысли:  он ей не нужен! Тогда он опять окунулся с головой в работу. Решил заочно поступить в аспирантуру. Засел за книги.  Ездил в Иркутск сдавать кандидатский минимум. Не без труда, но всё же сдал, даже английский язык. В институте познакомился с ученым из столицы. Тот интересовался  освоением угольного комбайна. Рассказ Кротова его очень заинтересовал,  особенно комплексные бригады и металлическая крепь в лаве. Посоветовал написать об этом статью в горный журнал. Ученый входил в состав редколлегии,  обещал содействие и редактирование статьи.
- Коль решил учиться в аспирантуре,  то научные публикации тебе будут очень нужны, - сказал он Кротову. - У тебя под рукой богатейший материал.
Зашел посоветоваться в главному инженеру. Рассказал о статье. Тот встретил идею с большим интересом и предложил своё соавторство. Санька встретил слова главного настороженно. Он знал Манякина как матерого демагога и недалекого специалиста. Он не вникал в тонкости новой технологии, но умел требовать от подчиненных:  "Давай! Давай!". А как "Давай!", и сам имел смутное представление. В освоении новой технологии добычи угля и новой организации труда, использовании новых материалов для крепления лав, конечно же, большая заслуга была главного механика Серебрякова, его помощников и молодых специалистов на участках, таких, как Кротов.
Манякин смекнул, что тут светит перспектива на чужом хребте въехать в рай:  "Как же, главный инженер всему закоперщик!" От его соавторства Кротов наотрез отказался, заявив, что ему нужна для учебы своя печатная работа. Он один будет её готовить. Манякин ничего не сказал, но затаил зло на строптивого мастера. Кротов почувствовал его изменившееся к нему отношение вскоре. Главный стал наведываться на участок в его смену. Каждый раз делал много замечаний, придирался по мелочам. После каждого посещения вызывал к себе на "ковер", устраивал разносы.
Зачастили на участок горно-технические инспекторы. Кротов понимал, что и здесь не обошлась без указаний Манякина, Все придирки и предписания закончились тем, что Саньку лишили квартальной премии. Участок хорошо сработал, начислена была кругленькая сумма премиальных. Но главный инженер своим приказом лишил сменного мастера премии за упущения. Было обидно до глубины души. Он больше всех хлопотал на работе, больше всех и пострадал. Начальник участка пытался заступиться за мастера. Но главный пригрозил:
- Много воли им даете! Расхваливаете на каждом собрании. А надо больше спрашивать с молодых, И тебя, Савченко, следовало бы наказать за нарушение техники безопасности на участке. Уже забыли о случае со смертельным исходом?
Пришлась смириться. Формально Манякин был прав. Он обязан заниматься техникой безопасности. Но Кротов понимал, что причина жестких требований главного инженера была совсем в другом. Он, конечно, молча терпел, старался не давать повода для придирок. Неприязнь Манякина к нему стала заметна на шахте.
- Что это он тебя невзлюбил, - спрашивали рабочие?
- А что ему меня любить? Я же не девушка, - шутя, отвечал Кротов, - он обязан требовать.
- Нет, тут что-то не то, - качали головой забойщики. - Вон в соседней лаве так накрепили - смотреть тошно, а Манякин прошел и - ни слова.
Такое отношение начальства вносило много горечи, оставляло неприятный осадок на душе. Иной раз на работу идти не хотелось.
Кротов стал подумывать об уходе с шахты. Он уже отработал положенные три года, Его не имеют права удерживать, если он решит перейти на другое место. В институте, куда он ездил сдавать курсовые работы по программе аспиранта, ему предложили перейти на очное отделение. Он обрадовался предложению. Потом сердце защемило: "А как же Вера?" Отогнал беспокойную мысль: "Вера замужем. А кто он ей? Она даже разговаривать не хочет".
Он всё же подкараулил её, когда она возвращалась с работы.
- Вера, почему ты даже разговаривать не хочешь со мной? Что-нибудь изменилось в твоем отношении с тех пор?
- Ничего не изменилось, - потупила глаза Вера, - мы же с тобой договорились не встречаться, не разговаривать.
- Поверь, трудно мне. Я измучился. Неужели всему конец?
- Послушай, Саша, не береди душу. Что я могу сделать, замужняя женщина...
- Ты многое можешь, но, видно, не желаешь...
- Придется смириться. Нам с тобой не судьба быть вместе... Знаешь, я в положении, могу ли в таких условиях решиться на что-то?
«У Веры будет ребенок? Теперь она не уйдет от мужа". Санька подавлен новостью с горечью и страшной тоской попрощался. Он, наконец, осознал: надеяться не на что. Через несколько месяцев Кротов уволился с шахты. Причина была уважительная. Он уезжал учиться в аспирантуру. Родители одобрили такое решение.
- Учись, сынок, пока мы ещё шевелимся, - сказал ему отец.
В поселке жила старшая сестра. В крайнем случае, старикам есть к кому обратиться за помощью, если потребуется. Отец был ещё крепок, получал хорошую пенсию, подрабатывал на шахте диспетчерам, заменял отпускников, больных. Таких людей на шахте ценили: они были всегда под рукой, всегда придут на помощь.
***
Новая жизнь закружила Кротова. Он часами пропадал в библиотеке, в учебных аудиториях. Комната в общежитии, где размешали аспирантов, была уютной: кровать, стол, шкаф, миниатюрная ванная комнатка с туалетом. Окно выходило к лесу. Он темнел вдали на склонах гор. Санька .много работал, перелопатил горы литературы, прочитал новинки в журналах. "Новый мир", "Октябрь", "Знамя", "Юность", "Иностранная литература" - все издания лежали у него на столе, стульях, кровати.
- Ты зачем читаешь всё подряд? - задал вопрос его новый знакомый, тоже аспирант, готовящийся к защите диссертации. - Тебя никуда не хватит, если будешь всеядным.
- А как же быть в курсе дела, скажем, что происходит в современном литературном мире? Надо же хоть просмотреть толстые журналы?
- Э-э-э! Да ты, я вижу, совсем в этих делах серый. При нынешнем мутном, бурном потоке литературы можно захлебнуться в чтиве, так и ничего не осмыслив. Из этой дюжины журналов возьми "Новый мир" и "Октябрь". Читай критические статьи в конце. Они регулярно дают обзоры литературы. Почитай критиков и сам поймешь, что к чему, какие вещи достойны твоего внимания. Заметь, что оценки уважаемых журналов того или иного романа бывают противоположными. А ты уж сам смекай, где истина. Ещё Чернышевский в свое время говорил: «Во всей литературе, всей писанине есть главные, отражающие суть. А остальные только перепевают эту суть на все лады...
Прав был аспирант! Санька стал отбирать то, что казалось ему существенным, открывало что-то новое в жизни, по-иному заставляло взглянуть на окружавший мир. Постепенно выработалась система чтения. Жизнь уже не казалась столь сложной и трудной. А те, с кем ему приходилось обдаться были далеко не гениями: во многих вещах он теперь разбирался не хуже их. В горном же деле среди коллег он считался самым эрудированным. Его заметили в институте.
Настало время писать диссертацию. Кротов с головой ушел в работу. Иногда, сидя за столом в своей маленькой комнате, он отрывался от книги, поднимал взор к окну, всматривался в далекую темную полоску леса на склоне горы, вспоминал родные места, цветущий багульник, Веру. Сердце начинала щемить. Было ощущение невозвратимой потери. Как будто он лишился самого главного в жизни! Воспоминания бередили душу. Сердце начинало кровоточить. Рана не зажила. Только притупил боль, отвлек её работой и повседневными хлопотами. А стоило вспомнить родные места, как всплывал образ Веры. Отчетливо видел её с потупленным взором, румянцем на щеках, статную, красивую. Его воспоминания сводились к тому, что он физически чувствовал запах её волос, теплоту её рук.
- Так с ума сойти можно! - злился он на себя. Бросал всё, шел гулять на улицу или собирался в театр. Только бы не оставаться одному со своими воспоминаниями.
...Из дому регулярно приходили письма. Отец рассказывал обо всех новостях на шахте. Как-то вскользь сообщил, что сестра Федора Алферова родила дочь, назвала Любой. Старик знал, что Саньке эта новость будет небезразлична. "Ох, уж эти старики, всё они видят, всё понимают! Хоть и не всегда скажут".
… Санька шел по тропинке к лесу. Небо было чистое. Солнце клонилось к сопке. Бездонную синеву перечеркнула белая полоса. Она поднималась от горизонта и стрелой разделяла купол неба на две неравные части, донесся гул реактивного лайнера. Санька остановился и долго провожал взглядом самолет, пока тот не исчез за горизонтом.
Он с детства любил взглядам провожать самолеты. Наверное, потому, что жил рядом с аэропортом. Взлетит стальная птица, а он смотрит ей вслед до тех пор, пока не исчезнет в голубой дали черная точка. Вот и сейчас, глядя на удаляющийся самолет, как в те далекие годы, мысли его были далеки от грешной земли, где-то там за горизонтом, где скрылся самолет. Может быть, он летит сейчас в Читу...
Кротов представил себе, как он сидит в салоне реактивного лайнера. В иллюминаторе видна петляющая лента реки. Ровные квадраты городов и поселков. Смотришь и не можешь налюбоваться на чудные картины. Они быстро меняются, захватывая своей неповторимостью. Прекрасна Земля издали! Мелкие неровности рельефа исчезают, они не омрачают твой взгляд неустроенностью, грязью, серостью. Видишь вещи не по частям, не отдельными деталями, а в целом, огромными, значительными и потому впечатляющими. Какие мягкие тона. Золотистые ровные поля сменяются мягкой зеленью лесов, темными разводами горных хребтов. Дороги кажутся равными, как натянутая струна. Прямые, с отблеском асфальта, они тянутся к горизонту туда, где возвышаются таинственные горы. Горизонт сливается с облаками. Где-то там - Тибет, Индия. Воображение рисует таинственные храмы, пагоды. Трудно поверить, что это всего-навсего розовые облака на горизонте.
Чем выше находишься, тем менее различимы холмы, овраги, болота. Земля кажется удивительно гладкой, и ровной. Правильные квадраты полей, прямоугольники лесных делян и плавное петляние русла реки...
... Не так ли и в жизни - чем дальше отдаляемся мы от события, тем больше сглаживаются его «острые углы", а краски становятся мягче, ровнее, прекраснее. Любое явление можно оценить по-разному. Вблизи взгляд может отвлечь какая-нибудь незначительная, частная деталь. Ты не видишь, что скрывается за ней. Не у каждого человека найдется умение за отдельными деталями рассмотреть явление в целом, как бы с высоты. Для этого надо, хотя бы мысленно, приподняться над обыденностью, воспарить мыслью, оторваться от земной грязи, отряхнуть её с ног. Но всегда ли ты на верном пути, если на вещи смотришь только с высоты? Не сотрет ли высота главных штрихов, из которых складывается картина? А то ведь может случиться так, что зелень болота примешь за цветущий луг, а заросшую бурьяном пашню - за тучное поле...
Размышляя, Санька достиг опушки леса. Солнце касалось горизонта. Надо было возвращаться. Опять мысли вернулись к Вере. Он всем своим существом ощутил, что потерял что-то большое, главное в жизни и его теперь не воротишь, как тот самолет, скрывшийся за горизонтом.
ГЛАВА X. СНОВА ВЕСНА
Неумолимое время мчит с космической скоростью. Год промелькнул, как осенний лист с пожелтевшего дерева. Для Кротова это был интересный период. Он погрузился в книги с головой. Институт, библиотека, квартира. Редкие вылазки в город, в театр, на природу - вот его постоянные маршруты. Он чувствовал, как гнетущая тоска, овладевавшая им, когда он вспоминал дом, шахту и, конечно же, Веру, постепенно вытесняется заботой о диссертации. Его голова теперь была занята другими мыслями. За год он сделал много: перелопатил литературу, последние публикации, относящиеся к его теме. Он вынашивал идею полной механизации разработки угольных планов. Такой комплекс, смонтированный в лаве, будет работать без людей. Обслуживающий' персонал будет находиться на штреке, в безопасном месте, откуда предполагалась управление комплексам. Мощные гидравлические установки переместят конвейер, передвинут стойки, поддерживающие кровлю, словом, всё сделают сами. Человек только будет нажимать кнопки и передвигать рычаги. Идея заманчивая. Она овладела им целиком, и он постепенно воплощал её в своей работе.
Об этом легко можно сказать, но каждый шаг в её разработке давался с трудом. Надо было провести множество консультации со специалистами, побывать на заводе, где делают комбайны, конвейеры.
Руководитель темы был человек пожилой. Умел "выпекать" диссертантов, понимая, что многие из работ ложатся навечно на библиотечные полки. Увлечение Кротова ему импонировало: он разглядел неординарную фигуру диссертанта и старался во всем ему помочь. Пригодился опыт профессора, его связи. То были прекрасные времена бескорыстного служения идеям. Ученые мужи находили удовольствие в общении с молодыми, ищущими умами, не помышляя о материальном интересе.
Никогда Санька не забудет многие часы, проведенные среди книг, в спорах с оппонентами, беседах со своим наставником. Среди сверстников он считался странным: не все понимали его неистовое увлечение работой. Диссертация для многих была пропуском к преподавательской работе, к высокой зарплате. Многие не собирались возвращаться на шахту, откуда прибыли. Кротов не думал о том, где и кем он будет работать после аспирантуры. Удался бы "комплекс", а там видно будет. Дело подвигалось успешно.
После обеда Санька конспектировал последний номер журнала "Горное дело". В библиотеке было тихо и немноголюдно. Он уже заканчивал штудировать статью о шагающих экскаваторах для открытых разработок, как вдруг в глазах у него поплыло. Всё было, как в тумане. Помнит, что его положили на диван, потом люди в белых халатах суетились около него, делали уколы. Стыдно вспомнить, но дело было так. Соседка по столику заметила, как молодой ученый, усердно конспектировавший какой-то журнал, вдруг сник и свалился со стула. Вызвали "скорую". Он пришел в себя на библиотечном диване. Рубашка расстегнута, пахло лекарствами.
- Что со мной? - спросил склонившуюся над ним женщину с шприцем в руке.
- Переутомились, молодой человек, давление подскочило до двухсот... Криз гипертонический. Нельзя же так истязать себя! Почувствовали тяжесть в голове - надо было бросить всё и пойти погулять. Да лежите вы спокойно, не двигайтесь...
- Никакой тяжести не чувствовал, как-то сразу, вдруг... Всё поплыло.
- А раньше были головные боли, повышенное давление, чувствовали усталость, апатию?
- Да что вы говорите, понятия не имел ни о каком давлении...
- Не соблюдаете режим труда и отдыха. Разве можно так обращаться со здоровьем. Вам, молодым, всё нипочем, а после будете страдать. Надо вас всерьез обследовать, пока не поздно. Давайте, ещё разок давление измерим.
Вот, хорошо, Уже приходит в норму. Может, поволновались из-за чего? Не конфликтовали ни с кем сегодня?
- Что вы, доктор! Всё нормально было: день как день, обычный…
Потом Кротов вспомнил. Изучая статью об открытой разработке угольных пластов, он вдруг понял, что его диссертация вчерашний день. Что все его усилия могут оказаться напрасными. Будущее - за этими мощными машинами - двадцатипятикубовыми экскаваторами с вылетом стрелы до ста метров. Они вскроют угольный пласт, и черпай "черное золото", сколько хочешь. Не надо лезть под землю, рисковать жизнью. Тяжкий труд подземного рабочего заменят мощные, умные машины. Вместо сотен забойщиков будет один экскаваторщик за пультом в кабине с кондиционером...
Эти мысли пришли подспудно, в подсознании, И хоть он добросовестно конспектировал статью в тетрадь, в голове что-то произошло.
Его отвезли домой. Велели лежать. О случае узнали в институте. Кротов провалялся в кровати несколько часов. В голову лезли всякие мысли. Состояние было нерадостное. Ночью снились кошмары: он взбирался на экскаватор, ступеньке уходила из-под ног, он куда-то проваливался...
Часу в десятом пришел участковый врач. Молодая женщина уверенно осмотрела его, прослушала, смерила давление, прощупала всего.
Людмила Васильевна, так звали доктора, была общительна, уверена в себе и сразу овладела ситуацией.
- Ничего страшного, Александр Дмитриевич, полежите недельку, попьете лекарства, которые вам пропишу и чтоб никакого чтения. Тем более, в постели. Я вижу, вы злоупотребляете чтением. Вон сколько книг у вас и все в работе: в закладках, разложены на столе. Обычно у маститых ученых книги покоятся на добротных полках, чаще под стеклом, покрытые годовой пылью. Ваши - чистенькие. Чувствуется, что ими не любуются... Какие непонятные названия, все технические, справочники. Какая скукота! И вы все это читаете? Даже конспектируете? С ума можно сойти, не то что гипертонию заработать. А вот и для души книжки: Есенин, Евтушенко, Ахматова!!! Как вы всё эта сочетаете? Ахматова и - угольные комбайны!..
Она порхала по комнате стройная, красивая, уверенная в том, что говорила. Понимала - мужчины не могут не любоваться ей, даже если она в белом халате. Они разговорились. Доктор советовала чередовать работу с отдыхом, со спортом, по ходу дела интересовалась Кротовым. Откуда он, над чем работает, кто его друзья. Нашлись общие знакомые в институте.
- По правде сказать, впервые встречаю здесь такого молодого ученого, который бы с таким усердием отдавался работе. Больше - другие примеры. Вы в "Современник" ходите. Но крайней мере, хоть раз в нём были? Какой великолепный ресторан открыли в нашем научном городке! Молодежь, в основном, там время проводит.
- Был, разумеется, раза два. Но у меня же свой режим. Напрасно вы меня упрекаете в бессистемности: живу по расписанию. Видите, над столом приколото.
- В том-то и дело, что большая часть расписании - институт, библиотека, чтение, конспектирование... Надо больше отдыхать.
- Тогда ничего не успеешь сделать...
- Нельзя же так серьезно относиться к работе, Кротов! Жизнь дана раз... Конечно, нехорошо, когда её прожигают в "Современнике". Но молодость быстро проходит. Вы не по годам серьезный человек. У вас есть семья, дети?
- Семьи нет, есть старики, живут на шахте. Но работа - это, прежде всего, для себя, а не для семьи. Не так ли?
- Да, конечно. И, тем не менее, нельзя лучшие годы тратить на эти серые книги. Их потом можно будет перечесть.
- Когда на пенсию, что ли, пойдешь?
Они вместе посмеялись. После посещения доктора настроение Кротова улучшилось. "Вот есть же люди, - думал Санька, - от одного разговора с ними становится легко и приятно. Такой доктор без лекарства лечит".
Он считался коммуникабельным человеком, но Людмила Васильевна, покорила своей простотой и непосредственностью. И была-то она у него не более получаса, а, кажется, нет такой темы, на которую они с ней не разговаривали. Она заметила в углу проигрыватель "Рекорд", кучу пластинок. Посмотрела некоторые. Её удивил странный диск, на котором была запись рок-опера "Иисус Христос-Суперзвезда", сказала, что где-то слышала об этой опере. Увидела газету "Московские новости" на английском языке. Поинтересовалась, читает или так - для видимости. Кротов уже без словарей читал на английском "Один день Ивана Денисовича", публикуемый в газете. Об этом произведении Солженицына шли споры. Поговорили о Евтушенко, Вознесенском. Эти имена были у всех на устах, особенно, студентов.
После ухода врача Санька встал, начал перебирать коллекцию пластинок. Нашел любимое танго. Включил проигрыватель. Вступление скрипок. Щемящая мелодия. Потом хорошо поставленный мужской голос запел:
Отчего, ты спросишь,
Я хожу печален,
Слезы подступают,
Льются через край.
У меня есть сердце,
А у сердца - песня,
А у песни - тайна
Хочешь - отгадай!
Мелодия скрипок трогала душу. В глубине поднималось радостно-торжественное и в то же время грустное заушение. Хотелось жить, любить, работать. Санька вспомнил дом, шахтерский клуб, где они с Верой танцевали это танго.
Неделю Кротов проболтался дама. Слушал музыку, читал стихи Ахматовой и Вознесенского, Не все их писания трогали душу. Многие их переживания казались ему непонятными, искусственными. Но иногда строчка врезалась в память, как откровение. Ради этой строчки, наверное, изводились тысячи слов. Солженицын ему не понравился. Конечно же, это был не Достоевский. Тюремная тематика не привлекала Саньку. Психология человека была примитивна, может быть виноват английский перевод. На русском языке повесть напечатана в "Новом мире". Но Кротов не стал перечитывать и удивлялся ажиотажу вокруг повести: что это - явление или дань моде?
Настало лето. Жизнь шла своим чередам. Кротов опять окунулся в работу, но не терял связи со своим "милым доктором". Однажды осмелился пригласить Людмилу Васильевну в "Современник". Она не отказалась. Вечер был великолепный. Они много танцевали, пили шампанское. А в конце вечера - он, развеселившись, показал, как делается напиток "Серебряное копытце". Берется русская водка и смешивается с шампанским. Возвращались поздно в хорошем настроении.
- Не думала, чтобы такой книжный червь был остроумным и веселым собеседником, - заметила Людмила Васильевна, когда они подошли к её дому. Кротов не раз провожал её. Но в гости не напрашивался. А тут она сама пригласила: "Зайдем - угощу кофейком".
Санька с энтузиазмом воспринял приглашение. Доктор жила одна в уютной однокомнатной квартире с балконом. Как-то сама собой получилось - Кротов остался до утра. Ему казалось, что в тот вечер он испытал то неповторимое чувство влюбленности, которое довелось пережить однажды. Вернулся он домой под утро усталый и счастливый, надеясь, что теперь его жизнь наполнится новым содержанием. Они стали встречаться. Людмила Васильевна их отношения воспринимала спокойно, обыденно. Закрадывалась подленькая мысль, что у доктора подобный роман не в диковинку. Кротов же относился к милому доктору со всей серьезностью и вниманием. Ему казалось, что счастье – вот, в его руках.
Однажды, это было в конце лета, он заговорил с ней всерьез:
- А почему бы нам не пожениться?
- Зачем, Кротов? Пойдут дети, пеленки. К тому же я на два года старше тебя. Найдешь молодую.
- Тоже мне, старушка нашлась.
- Не уговаривай. Я хочу быть свободной, независимой... Как сказал известный писатель: «… надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
- Он, вроде бы, другой смысл вкладывал в слова.
- Конечно. Но, Саша, надо быть искренним до конца: ведь мы не пылаем страстью друг к другу.
- Ты мне нравишься.
- И ты мне. Но я говорю о другом.
Больше Кротов не затевал разговора о женитьбе. Совесть была чиста перед женщиной. Они продолжали встречаться. Иногда Людмила оставалась у него. Чаще он ночевал у "милого доктора". Они были близки друг другу, и в то же время независимы. Неделю она могла пропадать где-то, куда-то уехать. Разговора, тем более расспросов, об отлучках не выносила. У каждого была своя жизнь. Санька начинал понимать прелесть такой независимости, свободы. "Но можно ли так жить всегда?" - задавал он себе вопрос и ничего не мог на него ответить. Время было такое. В печати рассуждали о свободе любви, о независимости, о свободе личности, о цельности и неповторимости человеческой натуры, которую надо беречь.
Осенью Санька побывал дома. Старики радовались. Сходил, конечно, на шахту. Познакомился с молодым инженером Кравцовым. Новый заместитель главного инженера вынашивал идею открытой разработки угля. Они подружились, много времени проводили вместе.
Кротов понимал, что его "комплекс" годен для глубокозалегающих углей, скажем, в Кемерове, Донбассе. На черновских углях – открытая добыча - самый перспективный путь. К тому же неподалеку от Черновских копей разведано ещё одно мощное месторождение, по всем параметрам пригодное для открытой разработки.
Уезжал он из дому с двойным чувством: стоит ли продолжать прежнюю тему? А не лучше ли переключиться на разработку пластов открытым способом?
Кравцов предложил заняться второй темой и на практике осуществить её здесь.
С научным руководителем у Кротова вышел серьезный разговор. Профессор и слушать не хотел об изменении темы,
- Работа почти уже завершена. Можно устраивать защиту, а он решил повернуть на 180 градусов. Нет, батеньке, так дело не пойдет. У нас в институте утвержден тематический план и, будьте добры, его выполнять! Такие средства затрачены! Два с лишним года работали...
Санька добился ещё одной творческой командировки в Черемховский угольный бассейн. Там испытывалась механическая щитовая крепь. Но он не стал долго в ней разбираться - всё было ясно. Поехал на Храмцовский угольный разрез, где испытывались два шагающих экскаватора. Кротов по две смены проводил на разрезе. Познакомился с инженерами, экскаваторщиками. Научился управлять машиной, которая за один заход черпала породы по 25 кубометров, переносила грунт на ста метров в сторону. Махина! Вот это техника! На "Уралмаше" разрабатывали новый экскаватор. Тоже шагающий, но с ковшом в сто кубиков. Вот где перспектива! Начальник комбината прослышал о непоседливом инженере. Как-то пригласил Кротова к себе, уговаривал остаться работать. Обещал квартиру новом строящемся доме. Специалисты знающие, не чурающиеся черной работы, умевшие управлять новой техникой, требовались везде, а на разрезе - в особенности. Осваивать новые сложные машины не каждый практик с радостью согласится. А тут - молодой, грамотный, ищущий инженер. Кротов обещал подумать. Профессор убеждал его защититься, получить ученую степень и стать преподавателем. Кому, как ни ему учить молодежь! Он - практик, работал на производстве, знает технику и теорию. Ему - и карты в руки. А то ведь, как получается: читает курс ивой преподаватель, а сам и в шахте-то бывал раз-два и обчелся. Работа чистая. Зарплата неплохая. Соблазн был велик.
После возвращения из Черемхова Санька уже не мог продолжать диссертацию. Он отказался от защиты. Написал заявление с просьбой отчислить из института, в связи с уходом на производство. Такое скоропалительное решение он принял ещё и потому, что "милый доктор" после практики встретила его холодно, отказалась от встречи.
Позднее узнал о новом увлечении Людмилы. Она познакомилась с доцентом, недавно прибывшим в их научный центр. Кротов не стал искать встречи с Людмилой Васильевной, помня её рассуждения о свободной любви. В душе переживал новый, удар судьбы. Принял решение уехать. В мыслях он всё чаще и чаще возвращался домой, вспоминал Веру. В последний приезд они встретились. Поговорили, как ни в чём не бывало. Она была с девочкой, очень похожей на неё.
- Будет такая же красавица, как мама, - сказал Санька.
- Улучшенный вариант, - легко и радостно рассмеялась Вера.
- Да, вполне возможно, - заметил Санька, вспоминая её рослого, симпатичного мужа.
Когда они расставались, Вера загадочно прижала дочь к себе и показала на правую щеку девочки. Там красовались две родинки, как маленькие черные мушки, Санька ничего не понял. Потом, дома, бреясь перед зеркалом, он увидел такие же родинки на своей правой щеке. Его обожгла догадка. Неужели! Родинки, как родинки он о них и не помнил. Пригляделся. Копия! Точно такое расположение! И загадочное поведение Веры. Нет! Об этом никто не узнает. Он и в мыслях не допустит, чтобы кто-то догадался об их тайне. Он не сделает больно дорогому человеку! Но всё же её надо расспросить. Неужели та ночь оставила память?
Санька был потрясен открытием. Встретиться им больше не удалось. Он вскоре уехал. Но мысли вновь и вновь возвращали его в родные места, к той незабываемой встрече.
ГЛАВА XI. ВСЕ С НАЧАЛА
Черемхово Кротову не нравилось. Кругом изрытая земля. Разбросанные неуютные поселки. Когда дул ветер, тучи угольной пыли стояли над городком. Санька привык видеть горы вокруг. Далекие хребты, покрытые лесом, радовали взор, позволяли хорошо ориентироваться. На новом же месте он часто не мог сообразить, где его работа, где поселок, а где центр. Горизонт везде казался ему одинаковым: взгляду не за что зацепиться. И только в центре городка были чистые улицы, парк, неплохой театр. Но там он появлялся редко. Его затянула работа. Такая у него была натура - до всего дойти основательно, докопаться до каждой мелочи. Сменный мастер угольного разреза не обязательно должен знать экскаватор и уметь управлять им. Санька после смены ещё долго оставался с экскаваторщиками и механиками, помогал им устранять неполадки, заодно осваивал машину. Вскоре он уверенно орудовал рычагами, заменял машинистов, помогал им находить варианты для маневра и лучшего использования техники. Шагающие экскаваторы здесь только начали осваивать, и не только для Кротова, но и других рабочих многое было в новинку. Въедливость, упорство новичка нравилось рабочим людям. Вскоре он стал своим на разрезе. Никто не удивился, когда его назначили начальникам участка. Карьера устраивалась удачно. В общежитии Санька жил недолго. Слово своё начальник участка сдержал: ордер на трехкомнатную квартиру ему выписали сразу, как сдали новый дом. Но он возмутился в коммунальном отделе: "Зачем ему одному три комнаты? Хватит и одной".
- Чудак-человек, хохотнул заведующий комхозом и тут же велел переписать ордер на двухкомнатную. Однокомнатную побоялся, дать - узнает начальник разреза - задаст взбучку - не выполнил указание, должен заботиться о специалистах. Как-никак начальник участка. Положено иметь кабинет для работы, да и гостей надо принять и всё прочее: не век же в холостяках ходить. Кротов сопротивляться не стал. По тем временам шахтеры не очень-то рвались в благоустроенные дома. Их больше устраивали домики-коттеджи с земельным участком, где можно было разбить огород, завести какое-никакое хозяйство, козу, кур. Многоэтажные благоустроенные дома обживали специалисты и молодые рабочие. Так что Саньке повезло с жильем. Заработки были хорошие. Вскоре он купил мебель, радиокомбайн с проигрывателем, набрал всякой посуды. Стал звать родителей в гости. Откликнулась мать. Отец не решился ехать: дома хозяйство на кого оставишь? Старшая сестра со своим еле управляется. А мать тут же собралась. Получив телеграмму, Санька в волнении поехал встречать родительницу.
Раньше доводилось встречать да провожать его. Теперь же мать ехала к нему в гости. Начальник разреза дал "Победу". Мать прослезилась, обнимая Саньку, уложили сумки и узелки с гостинцами, поехали на квартиру.
- Какой ты хозяйственным стал, Саня, - улыбнулась мать, любуясь обстановкой квартиры, кухней, ванной, или это всё казенное?
- Да нет же, мама, всё сам купил, тут неплохую мебель Иркутского производства продают. Решил обставиться, как положено.
- А денег, поди, назанимался, чай, за пятилетку не рассчитаешься с долгами?
- Не делал я долги. Подъемные получил, зарплата приличная. Одному много ли надо.
Мать радовалась тихой радостью за сына, В субботу настряпала всякой снеди. Сама купила две бутылки коньяка, велела пригласить друзей, начальство, с которым Санька работал.
- Надо, сынок, с людьми не только на работе дружбу водить, но и домой приглашать. Так ближе сойдетесь, надежней на работе будет. Как пословица говорит: с друзьями надо пуд соли съесть, тогда узнаешь истинную дружбу... А у тебя здесь все кругом чужие.
Кротов не перечил матери, пригласил сменных мастеров с женами, механика. Начальнике разреза приглашать постеснялся, хотя был искренне ему благодарен и уважал за деловую хватку. Вечер удался. Гости нахваливали мать за стряпню, грибочки, брусничку, варенье. Гостинцы оказались кстати, и это больше всего радовало старушку.
- Переезжайте с отцом, мать, - агитировали ее, - мы будем к вам часто в гости ходить. Александра Дмитриевича у нас уважают. Будете жить припеваючи...
- Как же я брошу хозяйство, удивлялась старушка, - да ведь мы там век прожили, приросли к месту, не стронешь.
Её радовало хорошее отношение к сыну.
Как ни хорошо в гостях, а дома лучше. Да и отец прислал письмо, просил поторопиться с возвращением - зима поджимала, забот в хозяйстве прибавлялась.
Незадолго до отъезда мать заговорила о том, что беспокоило её, волновало неопределенностью.
- Когда, сынок, семьей обзаведешься, не молоденький уж, под тридцать настукало, мне давно хочется понянчить внуков твоих. Ай, не дождусь?
- Что ты, мам. Только начинаем жить, ещё всё впереди.
- Гляди, как бы не оказалось всё позади... Учился, учился – всё бросил. Теперь что ж, здесь навсегда решил обосноваться? А как мы, старики, одни будем?
- Приедете сюда, вместе жить будем... - Нет! Об этом и не говори. Отец никуда не поедет. Он прирос к своей шахте. Там вся его родня. Ни за что его в чужие края не заманишь... Думали, выучишься, будет подмога, будет к кому голову преклонить на старости лет. А ты вот куда умотал...
- Рано вы себя хоронить собрались. Ещё все сто раз переменится. Век здесь жить я не собираюсь.
- Что же ты так и будешь с места на место скакать? На одном месте, как говорится, и камень мхом обрастает, и уважение людей растет.
- Погоди, мам, осмотрюсь здесь, новое дело освою, а там и на Черновских открытые разработки начнутся... Работы везде хватает.
- Да не о работе я. О гнезде своем. Что ж ты детей заведешь, когда сам уж седой будешь? Глянь, у тебя на висках седые волосы появились, у твоих сверстников по двое детей, Как-то Верку Алферову встретила с дочкой. Такая милая девчушка, вылитая мать, большенькая уже.
Саньку как иглой в сердце: "Неужели догадалась? Не может быть! Старуха знает, какие чувствительные струны трогать".
- Не торопи, мама, ещё доведется тебе с внуками повозиться, надоест...
На том и закончили разговор. Но он не остался бесследным для Кротова. Его мысли, сердце были там, дома. А здесь он был, как-будто в командировке, временно. Конечно, никто его состояния не замечал. Свой воз он продолжал везти в полную силу, выкладываясь до последнего. Такая уж у них, Кротовых, была порода: отдавать всего себя делу, без остатка. Для иных он казался просто чудаком. "И для чего парень так упирается? Была возможность защитить диссертацию, получить чистенькую работу, получать приличную зарплату. А он день и ночь носится в разрезе с экскаваторами. Вечно грязный, в угольной пыли".
Санька себя не жалел. В глубине души, когда рефлексия захлестывала его сознание, он жалел только об одном, что потерял Веру. Винил только себя и никого более. Успокаивала одна мысль, которая всё чаще стала наведываться к нему: "Такова судьба! Так уж, видно, мне на роду написано". И он не строил никаких планов, никакое розовое будущее уже не рисовало его воображение. Он смирился со словами Веры, сказанными ею в последнюю мимолетную встречу: "Там видно будет. Потерпим".
Мать уехала. Дни потекли однообразные, похожие друг на друга. Кротов редко оставался наедине с собой. По выходным, когда не надо было рано вставать, он долго нежился в постели. Потом поднимался, включал музыку, начинал генеральную уборку своей квартиры. До обеда длился аврал. Потом он не знал, куда деть себя. Звонил на участок. Там обычно велись ремонтные работы. На этот раз механик пожаловался, что на шагающем экскаваторе сожгли пусковой автомат. Санька быстро собрался и поехал на разрез. Не только днём, но и ночью начальника участка видели на работе.
- Выстегивается перед начальством. Карьерист.
Механик участка, пожилой человек, умелец, каких всегда высоко ценят на производстве, сказал матери, когда курил на кухне и они остались
 вдвоем.
- Радуйся, мать. Деловой у тебя сын. По нынешним временам, таких встретишь редко.
Слова старого рабочего были самым лучшим подарком для матери. По приезде домой она рассказывала отцу о Санькиной жизни, в конце разговора не преминула вспомнить слова механика. Отец скептически хмыкнул:
- Подхалимничает механик. Действительно, такого дурака редко встретишь. Диссертация была готова, преподавателем в институте оставляли - всё бросил, по разрезу мотается. Выучили, надёжу!
- Что ты, старый, костеришь родного сына? Видел бы, как его уважают на работе... Мать пыталась защищать Саньку. Отец был непреклонен в своих суждениях.
- По женской части он деловой. Поди, в отдельной-то квартире сподручно.
- Ну, уж ты совсем не в ту сторону! Женским духом и не пахнет в его квартире. Никаких намеков не обнаружила. Да и некогда ему бабами заниматься, в работе весь...
- Свинья грязи найдет, - упорствовал старик.
Отец глубоко ошибался в своей неприязни к сыну.
Завьюжила зима метелями, ветрами. В полушубке, валенках и то пробирало до костей. Экскаваторщики в теплой, застекленной кабине чувствовали себя нормально до тех пор, пока не случалась поломка. На морозе железо становилось хрупким, рвались цепи, троса, выкрашивались зубья ковшей. Тогда приезжали электросварщики, устраняли поломку, наваривали победитовые зубья. Кротов всегда был тут как тут. Его советы, рекомендации оказывались зачастую весьма кстати. Его коллеги, молодые специалисты, нередко осуждали его дотошность.
- Не дело начальника участка в каждой дырке затычкой быть. Надо и о себе подумать, нелишне и отдохнуть в доброй компании.
- А годы летят, наши лучшие годы! - закончил молодой мастер Савушкин. Кротов отшучивался, мол, некуда себя деть, разрез только и спасает от одиночества.
- Слушай, у нас тут хорошая компашка наклевывается, давай в субботу к нам.
В общежитии специалистов обосновались не только работники разреза. Там жили учителя, врачи, юристы, словом, все кто работал в шахтерском городке. Угольщики были самой состоятельной организацией, им приходилось заботиться обо всех, кто их обслуживал в городе. Санька стал захаживать в общежитие. Собирались шумной компанией в выходные, по праздникам. Выбирались за город на природу, покататься на лыжах, испить ароматного чая у костра.
Дни, недели, месяцы мелькали как телеграфные столбы за окном скорого поезда. Из дому приходили письма. Из скупых отцовских строк Кротов узнавал новости, живо реагировал на события в поселке. В один из весенних дней пришло тревожное письмо. Мать сообщала о болезни отца.
Ему предстояла операция. Санька всполошился, взял отпуск, и на третий день был дома. Всё обошлось благополучно. Старик начал поправляться, был рад приезду сына. Кротов помог матери засеять огород. Целыми днями занимался хозяйством, по дому, мать не могла нарадоваться. Как-то вечером за ужином, вдохнув, она высказала заветное желание:
- Жил бы с нами - спокойней было бы на душе, да и нам намного легче...
Кротов побывал на шахте, в тресте. Разговор с друзьями, знакомыми разбередил душу. Главный инженер треста предложил работу – главным инженерам Черновского разреза. Открытая добыча угля в тресте делала первые шаги, но перспективы были заманчивы. Со временем шахты будут закрыты. Их заменят разрезы. Для осуществления этих планов нужны знающие люди. Повстречался Санька и с Кравцовым. Он работал начальником вновь организованного угольного разреза. Тоже звал Кротова.
- Сбываются наши планы, Александр, впрягайся. Одному тяжело воз везти, мало охотников за новое дело браться. Столько проблем! А ты уже опыт имеешь. Неужели домой не тянет?
Теперь эта мысль не покидала Кротова. На работе никто не заметил перемен в поведении начальника участка. Но он реже стал бывать в компаниях, больше проводил время дома.
В конце лета получил письмо из дому. Отец сообщал, что в семье Верки Алферовой произошло несчастье: погиб муж - летчик, осталась вдвоем с дочкой. Вера теперь работала в местной десятилетке. Ей доверили вести литературу в восьмых классах. Работа увлекла ее. У неё был врожденный дар общения с детьми. Она с увлечением готовилась к каждому занятию. После окончания института уже год работала в школе, когда её постигло несчастье.
Муж летал на местных маршрутах: на Север, в Красный Чикой, Кыру. Однажды, подлетая к Чаре, их самолет попал в сильную облачность. На развороте врезались в скалу. Все погибли. Отец описывал похороны и то, какое тягостное впечатление произвела трагедия в поселке. "Бедная Верка. Рано осталась без отца и матери. Теперь одной придется воспитывать дочь. И почему так не везет в жизни хорошим людям?" – писал старик. Наверно, неспроста отец, всегда сдержанный в чувствах, так подробно описывал это событие.
Санька же не находил себе места после страшной новости. Он тут же сел и написал пространное письмо Вере с соболезнованием. Умолял её крепиться и быть сильной. У неё ещё вся жизнь впереди. С нетерпением ждал ответа. Но так и не дождался. Вера в тяжкие дни считала неприличным затевать переписку с ним. У Кротова же тлела и разгоралась надежда. Он довил себя на подленькой мысли, что, вроде бы, радовался такому повороту событий. В душе ругал себя на чем свет стоит: как можно радоваться несчастью дорогого тебе человека, да и вообще, несчастью любого. Он ещё и еще оживлял в памяти встречи с Верой. Особенно последний их разговор. Она тогда запретила ему встречаться и разговаривать с ней. Как сейчас, в его ушах звучали её безысходные слова "Не будем испытывать судьбу. Потерпим. Видно, так нам на роду написано". "Но ведь дочь-то, наверно, моя", - с бьющимся сердцем ещё и ещё задавал себе вопрос Санька. Отец-то неспроста напомнил о несчастной судьбе Алферовых!
Письмо отца, долгие споры с самим собой ускорили переезд Кротова домой. Он написал заявление об уходе с работы, мотивировка была убедительной: болезнь отца, надо помогать матери. Переезжать в Черемхово старики наотрез отказались. Начальник разреза долго беседовал с ним. Намекнул на то, что его планировали перевести главным инженером Храмцовского разреза. Словом, перед ним была замечательная перспектива роста. Его ценили.
- Зачем сбрасывать со счетов такую возможность профессионального роста и начинать всё сначала? Перевози стариков. Дадим новую, просторную квартиру, пусть живут на здоровье.
- Не поедут они сюда, - хмуро отвечал Кротов, - надо мне к старикам возвращаться. Кроме меня не на кого им надеяться.
В душе он сам не хотел, чтобы старики согласились на переезд к нему. Тогда не видать ему Веры...

ГЛАВА XII. НЕ ВСЕ ПОТЕРЯНО
Опять пришла осень. Сначала с ветром, мелкими дождями, потом с хлопьями снега и слякотью. Когда запоздалые порывы ветра сбили последнюю листву с тополей, ночью основательно подморозило. К утру ветер стих. Из-за дальней сопки выглянула свежее, вымытое солнышко. А через час его теплые лучи согрели застуженную землю. Зачирикали шумные сбившиеся в стайки воробьи, доклевывая последние засохшие плоды на обнаженных корявых кустах диких яблонь. Золотом покрылись полянки в парке и палисады шахтерских домов. Наступила удивительная пора золотой забайкальской осени. Кротов любил осень, тихое, спокойное увядание природы перед суровой стужей. В детстве в такую пору он со сверстниками убегал в лес и целый день гонял по перелескам, оврагам, каменистым склонам. Набегавшись, ребятня садилась около холодного ключа, доставали из карманов кто кусок хлеба, кто сайку, кто сухарик и, запивая ключевой водой, съедали свои нехитрые припасы. Потом, растянувшись на золотом ковре опавшей листвы и хвои, нежились в ласковых последних лучах осеннего солнца. И студентом Санька не изменял своим привычкам. Часто один уходил в ближайший лесок и часами бродил среди обнаженных деревьев, вдыхая пьянящий запах берёзового листа и тонкий аромат багула.
Было воскресенье. Он проснулся поздно. Мать хлопотала на кухне, позванивая тарелками. На душе было спокойно и грустно. Кротов рассчитался с Черемхово вчистую. Передал дела на разрезе, получил расчет, сдал квартиру. И вот он дома. Свободный, беззаботный. Некуда было спешить, но волновала душу работа. Простенькая занавеска над дверью действовала по-домашнему умиротворяюще. Как часто он мечтал вот так проснуться, отбросить все жизненные заботы и наслаждаться покоем родного дома.
- Отдохнул, сынок? Иди завтракать. Отец уже ушел по своим делам.
Ласковый взгляд матери растрогал его, и, не подавая виду, он скрылся за умывальником. Позавтракав и приодевшись, Кротов направился погулять. Он шел по улице своего поселка, узнавал дама знакомых шахтеров, здороваясь со встречными. Никто не расспрашивал его. В поселке уже прослышали, что младший Кротов возвращается домой и будет работать на Черновских копях. Он миновал поселок и пошел к знакомому лесу. Под ногами шелестела листва. В лесу было тихо, безлюдно и торжественно-празднично.
Саньке вспомнились стихи, написанные им в школьные годы.
Тронул ветер осенний
Тополек невпопад.
Зашумел надо мною
Золотой листопад.
Зашумел, закружился
Желтый лист на ветру.
И ковром золотистым
Лёг у ног на траву...
Он улыбнулся наивным, чистым словам бесхитростного стихотворения. У развесистой березы журчала вода. Узкое русло речушки подмыло березу. Вода журчала где-то в её корнях. Санька встал на колено попил чистой ключевой воды, присел на ближайшую корягу. Завтра он поедет в трест за назначением. С Кравцовым он договорился, тот ждет его, поэтому нечего медлить, маяться от безделья, надо сразу же приступать к работе. Родители, конечно, будут отговаривать: "Отдохнул бы недельки две, работа никуда не денется". Но он твердо решил не затягивать с оформлением. Решительно поднялся и быстро зашагал к поселку. Когда подходил к клубу, из боковой улицы навстречу ему вышла Вера. Он остолбенел от неожиданности, поздоровался и не мог собраться с мыслями. В душе он питал надежду сегодня непременно встретиться с Верой. Думал зайти к ней домой. И вот неожиданная встреча на пустынной улице. Он смотрел на неё во все глаза и не мог вымолвить слово. Не знал, с чего начать разговор. Вера возвращалась из магазина, в руках у неё была хозяйственная сумка. Кротов ничего не мог придумать, как машинально пытался перехватить тяжелую сумку: "Дай помогу".
- Да, что ты? Я сама! Когда приехал? Надолго?
- Насовсем приехал. Вчера.
- Что случилось?
- Да, ничего. На Черновском разрезе теперь буду работать. А как ты? Почему не ответила на моё письмо?
- Не надо, Саша. Не к чему ворошить прошлое. Ничего не вернешь...
- Я хотел зайти к тебе, поговорить обо всём.
- Прошу тебя, не надо приходить. Тем более сейчас. Горе ещё не забылось. Что люди подумают. Да и Люба переживает потерю отца.
- Что ты всё боишься? Можем мы когда-нибудь о себе подумать?
- Не говори так. Ёщё и полгода не прошло... Всё кровоточит... О чём ты толкуешь? Судьба наказала меня...
Лицо Веры потемнело. Кротов сейчас только заметил, как она постарела. Лицо стало строже. Морщинки у глаз. Но все эти перемены делали Веру ещё красивей, женственней. Он не мог оторвать взгляда.
- Когда увидимся?
- Не знаю, Саша. Я спешу. Не время сейчас свидания назначать. Да и, вообще, не стоит тебе со мной разговаривать, видишь, какая я несчастливая и другим приношу несчастье.
- Какие глупости ты говоришь!.. Они расстались, так ни о чём и не договорившись. Вера заспешила домой, а Кротов медленно побрел к себе. В душе было тревожно. Все надежды на встречу с Верой, на откровенный разговор с ней о их будущем рушились.
Может, она права. Не стоит сейчас лезть к ней в душу, когда пережила такое горе, когда не зажила рана. Но ведь она не любила мужа.
Кротов был уверен в этом, вспоминая ту ночь, тот откровенный разговор с Верой. И дочь, наверное, его, Кротова. Он вспомнил личико девочки, заветные родинки на щеке. Кроме них с Верой, об этой тайне никто не узнает. А пока надо устраиваться на работу, обосноваться на новом месте, а там, может быть, наладятся отношения с Верой. Ей сейчас нужна поддержка, помощь, а не любовная интрижка с тайными встречами. Наутро Кротов поехал в трест. Его встретили хорошо. Как и договаривались ранее, ему предложили должность главного инженера на Черновском разрезе.
Дела там только разворачивались. Завершили вскрышу первого полигона, добыли первые тонны угля. Юркий экскаватор быстро грузил самосвалы, которые непрерывным потомком уходили из котлована по крутой кольцевой дороге. В хаотическом нагромождении отвалов породы в небо устремились две ажурные стрелы шагающих экскаваторов. Знакомая картина успокоила Кротова, и он уверенно, по-деловому направился в контору разреза.
Опять замелькали дни в бесконечных производственных хлопотах. Санька рано уезжал и возвращался затемно. Жил он дома. Старики, как и прежде, трогательно заботились о нём, сокрушаясь над тем, что так далеко надо ездить на работу.
- В Черемхово ещё дальше ездил - за пятнадцать километров. А тут совсем рядом, - успокаивал их Санька. Когда принес первую получку, мать всплеснула руками:
- Это сколько же тебе платят? Проработал всего две недели, а такие деньжищи получил?
- Подъемные, мать, выдали. На обустройство. Вот получим новую квартиру, обставим мебелью, заживем как люди. Водопровод, ванна, туалет - всё будет,
- На Черновские переезжать придется? Не хочется срываться с родного гнезда. Здесь вокруг знакомые, а там?
- Придется. Да ты не горюй, мать, хоть на старости лет поживешь спокойно: ни дров, ни воды не надо будет носить. А место там неплохое: новый поселок, Ингода совсем рядом, станция под боком - всегда в город можно съездить.
- Всё это хорошо, сынок. А как отец думает насчет переезда?
Старик на удивление встретил идею о переезде в новую квартиру с радостным воодушевлением.
- Начнем новую жизнь на старости лет. Что мы не заслужили, что ли?
К октябрьским праздникам трестовские строители сдавали новый дом в шахтерском поселке. Выделили четырехкомнатную квартиру Кротову.
Справили новоселье. Было много гостей с Кадалы - старые дружки Кротова, пришли коллеги по новой работе. Было шумно, весело. Мать с радостью показывала гостям новую квартиру, потчевала своей стряпней.
- Молодую хозяйку теперь надо в дом, - намекали, как бы между прочим, гости.
Мать радостно соглашалась, с надеждой поднимая взор на Саньку. Но тот ничего не отвечал, вроде бы и не расслышал замечание.
Теплую, ласковую осень сменила суровая зима. В начале ноября выпал снег, мороз с каждым днем прижимал всё крепче и крепче. Со стороны Яблонового хребта тянул пронизывающий хиус. На угольном карьере в такую погоду было не сладко. Люди то и дело заскакивали в тепляк погреться. Кротова можно было видеть в такие дни там, где не ладилась дело с экскаватором или бульдозером. Он возмужал, лицо его обветрело, голос огрубел. Долгие зимние вечера он проводил с давними дружками. Станислав и Женька тоже были холостяками, жили в общежитии. Славка - врач местной поликлиники - неплохо играл на гитаре, пел русские романсы. Женька - горный инженер из треста любил шахматы. Они часто бывали у Саньки, лакомились материнскими пирожками, спорили о политике. Отец звал друзей мушкетерами.
- Что-то давно мушкетеры не появляются, - спрашивал он сына.
- Славка на стажировку в город уехал, а Денька, видно, заработался: комиссия из Иркутска пожаловала. Надо к нему заглянуть.
Друзья знали о Санькиных страданиях и при случае советовали быть настойчивым, договориться с Верой определенно.
- Что вы, братцы! Ещё года не прошло после смерти мужа. Она и разговаривать не хочет.
С Верой Кротов встречался несколько раз. Но всё мельком и разговора не получалось. Вера испуганно отмахивалась от Санькиных просьб встретиться, потолковать о жизни. Она с головой узда в работу. Целыми днями пропадала в шкале. После занятий спешила в детский сад за дочкой. Вечером - домашние дела, тетради, подготовка к урокам. На работе у неё ладилось, и это прибавляло сил, становилось спокойно на душе.
Приближался Новый год. Все суетились, закупая продукты, выпивку, припасая пахучие ёлки. С Улетовского района пришли машины за углём. Сообразительные шофера по дороге срубили несколько ёлочек в подарок шахтерам. Одна стройная пихточка с мелкими зелеными иглами досталась Кротову. Он спрятал её в подсобке. На следующий день, в субботу, сговорился с друзьями навестить Веру.
- Давно бы так, - проворчал Славка, - сам не решаешься, так нас позвал бы на помощь. Едем!
Во всех магазинах торговали крупными, золотистыми апельсинами. Говорили, что плоды юга завезли аж из Марокко. Купили целую сетку апельсинов, сыру, копченой колбасы и две бутылки коньяку "КВ".
- До чего же я уважаю коньячок с лимоном! кривлялся Женька.
- И с апельсинам сойдет. Лимонов для тебя еще не завезли. Где-то пароход задержался, - отвечал Славка, складывая покупку в сумку. Потом он куда-то позвонил. И вскоре к общежитию, где они собирались в гости, подкатила "Скорая". Друзья быстро уселись в машину и покатили на Кадалу.
- Братцы, ёлку забыли! - всполошился Санька.
- Заедем, - с готовностью ответил Славка. - Где она у тебя, дома?
- Да нет, на разрезе.
- Это по пути, завернем.
Гости нагрянули нежданно-негаданно. Вера хлопотала на кухне, когда услышала шум машины, а потом голоса молодых людей. Когда открыла дверь, увидела Женьку с елкой. За ним в комнату вошли Санька и Славка.
- Не ждали гостей? Принимайте поздравления с наступающим Новым годом! Благополучия, счастья, благ всяких вам! Вот решили навестить старых друзей. Не забывается она, старая дружба...
Женька говорил беспрерывно, стараясь смягчить замешательство хозяйки и своих друзей.
Из комнаты выглянула девочка. Он быстро переключился на неё, начал показывать ёлку. У них сразу наладился контакт.
- Раздеться можно, - робко спросил Санька.
- Конечно, раздевайтесь, проходите в комнату. Я сейчас.
Вера скрылась на кухне. Женька угощал Любу апельсинами, конфетами, рассуждая, где поставить ёлку. Аромат оттаявшей хвои наполнил комнату. Настроение праздника передалось и Вере. Она накрывала стол скатертью, хлопотала на кухне. Посреди комнаты поставили елку. Девочка достала коробку с игрушками, начали украшать лесную красавицу.
Стукнула дверь, Кто-то переговаривался с Верой. Санька вышел в кухню.
- Ба, знакомые все лица!
- Здравствуй, Саша. Какими судьбами?
С Верой разговаривала Томка. Теперь - Тамара Сергеевна. Она работала вместе с Верой в школе: окончила педагогическое училище, вела младшие классы.
- Помнишь, как в колхоз ездили?
- Как давно это было! Сколько воды утекло! Были беззаботные денечки!
- А теперь много забот?
- Поработал бы в школе – узнал, почем фунт лиха.
Томка засмеялась своим заразительным смехом.
- Том, давай присоединяйся к нашей компании. Вера не возражаешь?
- Да и я ей об этом толкую. Она же мастерица готовить, мне бы помогла.
- Тогда я быстренько схожу, переоденусь.
- Прихвати гитару. У тебя, кажется, есть, Славик споёт что-нибудь.
Томка убежала. Санька остался с Верой вдвоем.
- Когда жениться будешь? Слышала, новую квартиру излучил.
- Пойдешь за меня? Хоть завтра. Зачем завтра - хоть сегодня. Давай свадьбу сыграем?
- Так это вы свататься приехали, что ли?
- Понимай, как знаешь.
- Зачем я тебе, Саша, с ребенком?
- Ты о чем говоришь?! Неужели я не понимаю, кто отец Любы?
- На надо так говорить, не смей! Ещё кто услышит. А тебе надо молодую. Томка в тебя влюблена. До сих пор по тебе сохнет. Чем не пара?
- Вера, ты совсем не то говоришь. Никто мне не нужен, кроме тебя. Запомни. Буду ждать, пока не скажешь своё слово...
- Нельзя мне сейчас об этом думать. Ещё года не прошло после смерти мужа. Что люди скажут? Да и не только людская молва меня беспокоит. Зачем тебе вдова? Столько молодых, непорочных...
- Вот заладила!
На кухню зашел Женька в поисках молотка, разговор прекратился.
Сидели за столом, болтали, шутили, произносили длинные, смешные тосты. Вера повеселела, смеялась со всеми. И только глаза оставались грустными, скрывая душевную муку. Люба освоилась до такой степени, что не слезала с колен Женьки, обвивала ручонками его шею, что-то шептала на ухо. Санька завидовал другу. Как хотелось ему, чтобы это маленькое существо, так похожее на Веру, приласкало его, сказало заветное слова "папа". Будет ли когда-нибудь у него такая счастливая минута?
- Соскучилась по отцу, - заметила Томка, кивая на Любу. Вера быстро встала, ушла на кухню.
- Не надо о грустном. Давайте, лучше споём.
Славка взял гитару, ударил по струнам, запел негромким приятным голосом.
На заре ты её не буди.
На заре она сладко так спит.
Томка начала подпевать. У них получился отличный дуэт.
- Ну, братья, вам надо на сцену, - восхищенно заметил Женька, когда они закончили романс.
Санька сходил не кухню за Верой. Он заметил, что она плакала и больше не приставал с разговорами, заметив:
- Вера, то, что я сказал тебе, очень серьезно, Буду ждать, сколько скажешь. Только не обмани меня...
Они вернулись в комнату, вместе со всеми пели есенинские песни, потом веселые студенческие про Коперника, которому советовали напиться, чтобы подтвердить вращение земли. Было всем хорошо, непринужденно, весело.
Санька был рад, что сумел отвлечь Веру от тягостных дум, устроил праздник её дочери. А про себя он радостно подумал: "Моей дочери!"
Было поздно, когда Славка пошел провожать Тамару и заодно позвонить насчет машины. У Томки был телефон дома.
- Старик, не в аэропорт ли ты ходил? Где живет эта прелестная особа? - встретил друга Женька, когда после долгого отсутствия тот появился в комнате.
- Долго не мог дозвониться. А живет она неподалеку, рядом, можно сказать.
- Да у тебя щеки в помаде! Старичок! Ты никак целовался с Тамарой. Спелись, видать. Поздравляю!
- Тише! Тише, Женя. Об этом ни звука. Не нарушай музыку души. Звуки торжественной симфонии переполняют меня через край. Не дай расплескаться божественным звукам. А может, это сама любовь стучится в моё охладевшее сердце!
- Славик! Ты уже достиг кондиции, коль заговорил таким высоким штилем, - заметил Санька, - будет машина или нет?
- Через полчаса экипаж будет у крыльца, А где гостеприимная хозяйка? Давайте на посошок за её здоровье, за здоровье ангельского создания. Женя, ты завладел сердцем Любы! Кстати, где она.
- Тише, ты, Цицерон! Спит ребенок. Уже поздно.
Санька усадил захорошевшего доктора, который был явно в ударе.
Вскоре послышался шум мотора, и друзья начали прощаться. Дребезжащая на ухабах "скорая" развезла их по домам.
С того дня Кротов стал навещать Веру. С ним часто бывал Славка. У него с Тамарой завязался нешуточный роман, Санька не мог предполагать, что тот вечер круто изменит судьбы его друзей и его судьбу тоже.
Через несколько месяцев Славка женился на Тамаре. Сыграли веселую свадьбу, было много друзей. Доктор по возрасту был старшим среди друзей. Женька – младшим.
- Очередь за тобой, Санька! - шутили "мушкетеры".
- Да я - хоть завтра! - улыбался Кротов, - Вера не соглашается.
- Смотри, опять уведут из-под носа!
Как-то мать затеяла с ним разговор.
- Что-то ты мотаешься в поселок, сынок. Пусть переезжает Вера с дочкой, и живите вместе.
Старая сердцем чувствовала, что неспроста привязался ее сын к Вере.
- Предлагал. Не соглашается. Недавно год исполнился после смерти мужа.
- Что ж теперь себя истязать? Не вернешь, ведь, прошлое. А молодость уходит. И дитё без отца растет.
Отец молчал. Он махнул рукой на сына. Был доволен, что на работе у него всё ладилась, а личную жизнь пусть сам устраивает, не маленький!
ГЛАВА XIII. НЕ НАДО СВАДЬБЫ
Летом Кротов заманил Веру домой. Были в парке на концерте московских артистов. Пошел дождь. Санька предложил переждать грозу дома, Вера упиралась:
- Поздно уже.
Кое-как удалось уговорить. Дома еще никто не ложился, сидели в зале за круглым столом. Отец читал газеты, мать что-то шила. Встретили Веру дружелюбно. Старик принял плащ, проводил в комнату и завязал разговор. Расспрашивал о брате, вспоминал отца, с которым они когда-то работали на шахте, мать приготовила чай с домашним печеньем. Вера чувствовала себя спокойно среди этих людей. Тревога и неуверенность, испытанные в первые минуты, исчезли. Непринужденный разговор струился размеренно и спокойно, как вдруг старик переменил тему.
- У вас по-серьезному всё или опять дурака валяете? - нахмурившись, вдруг обратился он к ним обоим.
Вера смутилась, щеки её порозовели. Мать с опаской глядела на отца, ожидая, что ещё он выкинет?
- Что ты, отец, мы же взрослые люди, а ты с нами, как с несмышленышами...
- А если взрослые, то надо прибиваться к какому-нибудь берегу. Что время тянете?
Вера молчала, смущенная, чувствуя, что не зря ей так не хотелось идти сюда. Выручила мать. Она сгладила неловкость, вызванную неожиданными словами старика, спокойно рассудила:
- Всему своё время, отец, что ты со своими советами к ним в душу...
- Да я что... Хочу как лучше. Может Верке наш Санька не подходит, так пусть сразу скажет, а не крутит ему голову.
Тут вступился Санька.
- Нельзя же так, прямолинейно, отец, мы как-нибудь сами разберемся.
Потом все свели к шутке. Отец рассказывал смешные истории и выказывал явное уважение к Вере. На прощанье он опять вернулся к волнующей его теме:
- Переезжай, Вера, к нам. Тут и школа рядам. Нам с Любочкой веселей будет. И тебе спокойней, и Саньке. Смотри, он совсем истосковался, - заговорщически прошептал ей на ухо последнюю фразу.
С тех пор Вера чаще стала бывать у Кротовых, Приезжала с дочерью. Девочка быстро освоилась, ходила следом за бабушкой. А та, счастливая, откуда-то доставала ей старые Санькины игрушки, книжки с рисунками. С каждым посещеньем Вера всё больше нравилось у Кротовых. Суровый, на первый взгляд, старик, оказался добрейшим человеком. О прежнем её замужестве никто не заикался. Как-будто ничего и не было.
Однажды Санька за ужином объявил, что осенью они сойдутся с Верой.
- Свадьбу сыграем, как положено! - с воодушевлением заявил старик.
- Не надо свадьбы! - ответил Санька, - соберутся друзья, посидим...
На ноябрьские праздники Вера с дочерью переехала к Саньке. Собрались друзья, родственники, коллеги по работе. Два дня гуляли, в доме было весело и шумно. Молодым отвели лучшую комнату в квартире, обставили мебелью. В углу разместилась детская кроватка для Любы.
В ту осень рано выпал снег. Целые сутки белые хлопья плавно опускались на землю. Было на редкость тихо, тепло. Детвора высыпала на улицу. Лепили снеговиков, играли в снежки. Радовались приходу зимы и взрослые. Всё вокруг обновилось, сверкало. Ночью подморозило. Утром небо очистилось, выглянуло солнышко, но белое одеяло прочно закрыло землю. Зима победила разом, без борьбы, без обычной слякоти и ветров.
Дед Кротов долго гулял с Любой. Сделал, снежную горку, достал из сарая старые санки, катал девочку. Потом слепили снежную бабу с морковным красным носом и старым ведром на голове. Девочка была счастлива и никак не соглашалась идти домой. Бабушка всплеснула руками, когда увидела их мокрых с раскрасневшимися лицами.
- Заморозил ребенка, старый! Так и простуду не мудрено схватить.
Потом пили горячий чай, продолжая смеяться и радоваться зимним забавам.
Из школы пришла Вера. Улыбнулась, глядя на веселую компанию, ушла в свою комнату. Веру перевели в школу, что была рядом. Новая обстановка, незнакомые учителя, школьники. Она много занималась, готовясь к каждому уроку обстоятельно и долго.
На улице темнело, когда приезжал Санька. Ужинали вместе, обменивались новостями. В доме парила радостная атмосфера тихого счастья, пока неожиданный трагический случай не принес всем тревогу и беспокойство.
Зима была в разгаре. Морозный туман стоял над карьером. Столбик ртути в градуснике у входа в контору показывал минус сорок. В такой день и железо не выдерживает, становится хрупким. На шагающем экскаваторе произошла поломка. Многотонная громада ковша чернела на снегу. Около него хлопотали люди. Метались сполохи электросварки, снег вокруг становился голубым. Сварщик со щитком на голове склонился к проушине, заделывая трещину на металле. Позади неги была крутая стенка забоя. Кротов подошел ближе, наблюдая за работой. Вдруг он заметил, как громада ковша шевельнулась, сползая по талому снегу, мгновение – и она расплющит сварщика вместе с его хрупким щитком. Кротов, не раздумывая, схватил обрубок бревна и вставил его между ковшом и забоем. Бревно уперлось в стенку и остановило махину. Но выступающей дугой инженера притиснуло к борту. Вспышка в мозгу. Острая боль в груди. Больше Кротов ничего не помнил. Очнулся он на снегу, над ним склонились побелевший механик и сварщик. В груди горело. Трудно было дышать.
- Скорей, машину! - приказал механик сварщику, подкладывая под голову Кротова свернутый ватник. Санька хлопал глазами и ничего не мог сказать. Грудь стиснуло, как обручем. На первом попавшемся грузовике его отвезли в больницу. Сделали рентгеновский снимок.
- Легко отделался, инженер, - внимательно просматривая снимок, говорил дежурный доктор, - могло быть хуже: такая тяжесть могла раздавить грудную клетку, а тут - пустяки: два ребра сломано. Через недельку на ноги поставим.
Загипсовали Саньку, одели в корсет. Он лежал на спине, блаженно вдыхая воздух. Открылась дверь. На пороге палаты стояла Вера. На плечах накинут белый халат. Лицо её было таким же белым. Позади Веры маячила лысина Славки. Санька улыбнулся. Вера всхлипнула и бросилась к нему. Он что-то говорил ей. А она молча плакала, склонившись. Горячие капельки падали ему на щеки и подбородок. Подошел Славка, всегда спокойный, он положил руку на лоб Саньки.
- Счастливый ты, старик, выскользнул из лап костлявой. Легко отделался. Да ты не убивайся, Вера. Всё у него внутри в целости. А ребра зарастут. Ничего страшного нет. Пороть вас некому, инженеры, нарушаете технику безопасности. Молись теперь тому бревнышку, что спасло тебя.
- Так это я его воткнул! - пытался парировать Санька,
- Поздно воткнул! Надо бы заранее все меры предусмотреть, прежде чем лезть под груду железа. Ты, Вера, потом посчитай ему ребра, как поправится, чтобы думал своей разудалой башкой.
Мать не находила места, пока Вера не вернулась из больницы.
- Думали, что теперь не под землей работает - в безопасности. Ан, вон как случилось! - всхлипывала старушка, вытирая платком глаза.
- Жизнь - она такая штука, можно и на ровном месте споткнуться и шею сломать, - вздыхал отец, - слава Богу, обошлось! Нутро целое, говоришь? - переспрашивал он невестку.
Приход Веры успокоил родителей. Она опять думала о том, что это - рок, который преследует её вед жизнь. Стоит ей почувствовать радость, счастье в душе, как непременно что-то случится. Вставали картины смерти матери, отца, мужа. Она закрыла лицо руками, уткнулась в подушку и заплакала навзрыд. В спальне была одна, никто не видел её переполненного через край горя.
Кротов пошел на поправку. Через две недели он вышел на работу. А ещё через неделю управлявший трестом издал приказ, в котором им с Кравцовым объявлялось по выговору.
- Правильно вам влепили! - комментировал отец. Вы, молодые, заполошные, всё куда-то спешите, торопитесь. Нет, всё обмозговать, прежде чем давать распоряжения! Как говорится, семь раз отмерь - один раз отрежь. Век живи и век учись!
- Ну, завелся, старый! Нет, посочувствовать сыну! - мать всегда жалела Саньку.
С того несчастного случая Санька заметил перемену в поведении Веры. Взгляд её был настороженный, испуганный. Она реже стала улыбаться, была сдержанной и не смеялась заразительно, как раньше, когда отец рассказывал какой-нибудь смешной анекдот.
- Вера, ты какая-то замороженная стала, не радуешься жизни. Что, надоел, неверно, тебе? - заглядывая в глаза супруги, допытывался Санька, когда остались в спальне вдвоем,
- Что ты, Саша! Да я боюсь радоваться. Вдруг опять какое-нибудь несчастье накатится, как рок какой-то. Это я такая несчастливая...
- Да что ты себе в голову вбила? Всё нормально, мало ли с кем что случается? Это же жизнь. Всё будет хорошо. Только бы не разлюбила. Не дрожи перед судьбой. Чему быть – того не миновать! Надо жить без оглядки, брать от жизни всё что возможно и благодарить судьбу за то, что мы вместе.
- Нет, дорогой, боюсь я за тебя, за Любу. Какое-то беспокойство не покидает, мне кажется, что за каждую минуту счастья я должна расплачиваться...
- Бедненькая ты моя. Сколько несчастий обрушилось на твою голову? Ты просто устала. Тебе надо развеяться, взглянуть на жизнь другими глазами. Как многие живут? Ни о чём не думая, не беспокоясь, спят спокойно и крепко, зная, что будет день, будет солнце. Наверно, это и есть счастье.
После того разговора Кротов стал чаще ходить с Верой в кино, на концерты. Ездили в город в театр, сидели в ресторане. Вера, вроде бы, успокоилась, не подавала виду, что её по-прежнему беспокоит какое-то суеверное чувство.
- Сынок, вы бы заказали себе путевки на курорт, - заговорила как-то мать. - Вон соседи толкуют - в Сочи летом собираются. Уже и деньги начали копить. Вам, горнякам, не отказывают в путёвках. И тебе, и Вере надо подлечиться, набраться сил. Дочка при нас будет, можете не беспокоиться. Пока мы с отцом живы...
- Ну, мать, что это у тебя разговор какой-то заупокойный? Это старикам надо по курортам ездить, а нам, молодым, рано на здоровье обижаться.
- Пока молодые - вот и надо о здоровье побеспокоиться. А потом поздно будет. Не видишь, что ли, как измотана Вера. У неё все нервы в струнку вытянулись, как они на всё откликаются!
Потом отец за ужином тоже начал расспрашивать, когда в отпуск пойдут, куда думают поехать отдохнуть?
- Маханули бы куда-нибудь к морю, пожарились бы на солнышке. Сейчас модно стало на море отпуск проводить.
После этих разговоров Кротов заглянул в обком профсоюза угольщиков, поинтересовался путевками на лето. Не думал он, что там такой выбор ему предложат: Сочи и Кисловодск, Крым, и Одессу. Председатель обкома, Петр Филиппович, бывший начальник участка одной из шахт, хорошо знал отца Саньки. Долго расспрашивал о семье. Кротов рассказал о своих подозрениях на счет здоровья жены.
- Пиши заявление на профсоюзный комитет. Тем более что у тебя травма была. Поможем, никаких проблем. Знаешь, у нас шахтеры ещё не раскусили большие возможности лечиться на юге. Больше в местных санаториях лечатся. Иной раз, чтобы путевка не "сгорела" бесплатно приходится отдавать, чуть ли не силком выпроваживать. Потом благодарят, говорят: "Спасибо надоумил". Как в том анекдоте, слышал: дали путевку в Сочи на колхоз. Кому ни предложат - все отказываются: то дом не на кого оставить, то хозяйство, то сенокос, то уборка. Наконец, один мужик согласился. Был он завзятый пьяница и бездельник. Шапку об пол и говорит:
- Ладно, давайте мне. Пострадаю за общество. Поехал. Бархатный сезон. Море смеялось. Солнышко пригревало. Песочек, как на речке, горячий. А какие дамы разгуливают на пляже! Мужик был крепкий. Все блага курортной жизни изведал сполна. Приехал домой. Наговорил страстей полон короб, а сам на следующий сезон опять попросил путевку. Дескать, дайте ещё раз за общество пострадать.
Посмеялись, Санька ушел обнадеженный. Исподволь начал готовить почву для летнего отпуска. Вера всерьез разговор не приняла, мол, там видно будет - до лета ещё дожить надо. Но время летит быстро. Пришла поздняя весна с ветрами и заморозками. А потом вдруг наступило тихое, солнечное, безоблачное лето. Ещё и трава как следует не зазеленела по берегам Ингоды, а на солнышке, особенно в выходные дни, загорали и стар, и млад. За зиму истосковались по теплу, по ласковым солнечным лучам и ринулись все на природу. Была ещё средина июня, а смельчаки отваживались купаться в холодной воде Ингоды. В один из таких дней Санька радостно сообщил, что дают две путевки в Крым. "Санаторий лечит нервную систему и дыхательные пути". То, что нам нужно. Второго июля надо быть на месте. У Веры проблем не было: начинались каникулы. Он свой отпуск без труда удалил с Кравцовым.
- Давай, старик, поезжай. Разведаешь, наш расскажешь, как там. Потом мы рванем, - шуткой напутствовали его Славка и Женька, когда отмечали отвальную.
Мать светилась радостью, так хорошо всё складывалось. Хотела старая, чтобы у её сына с невесткой было всё хорошо и счастливо.
Провожали их всей семьей. Объявили репс на Москву. Начали прощаться. Вера всплакнула, обнимая Любу. А та, перемазанная мороженым, улыбалась: ей нравилась толчея аэропорта, шум, толкотня.
- Не беспокойся, Вера, - шепнула мать невестке, - всё будет хорошо, дочка так привыкла к нам, от деда не отлипается. Отдыхайте без забот, лечитесь как следует. Чай, первый раз выпала удача.
Минута в минуту белокрылый лайнер вырулил на взлетную полосу и начал разбег. Вера прижалась к мужу, закрыла глаза. Все было внове, неизведанно, сердце переполняло радостное чувство.
- Смотри, смотри! - затормошил её Санька, это же Дворцы. За иллюминатором внизу проплывали лесистые сопки, мелькнули каменные башни. Горы вдруг исчезли, блеснули серебром овальные блюдца арахлейских озер. Потом потянулась тайга, изрезанная ручьями и речками. С высоты они были похожи на плавные волнистые линии, словно вычерченные затейливой рукой на листе бумаги.
Посадка в Новосибирске и Челябинске доставила неприятные минуты Вере. Он отпаивал её холодным лимонадом в вокзальном ресторане, себе заказал бутылку пива, съели по порции мороженого.
В Домодедово их встретила двоюродная сестра Маргарита, Санька видел последний раз родственницу студенткой, когда был у них проездом. Живая, стройная девушка теперь стада представительной дамой. Пышные светлые волосы, большие добрые глаза на холеном лице, розовые пухлые губы и белозубая улыбка - всё говорило о пышущем здоровье и неповторимой женственности. Встреча была непринужденной и радостной. Маргарита сразу завладела вниманием, не преминула шепнуть Саньке на ухо комплимент на счет выбора жены: "Слушай, ты где откопал такую красавицу? Теперь держи ухо востро, карауль, а то на юге уведут, запросто!"
Москвичи встречали радушно с помпой. Маргарита оказалась непревзойденной мастерицей кулинарии. Она подавала стерляжью уху, потом румяные ароматные бифштексы. Санька быстро сошелся с мужем сестры Владимиром, достал из чемодана пару бутылок коньяка, которые захватил из дому. Начался настоящий пир. Стол ломился от вкусной еды, фруктов: красная икра, балык, копченая охотничья колбаска, сыр, отварной заливной язык. Таких блюд не всегда закажешь в Читинском ресторане. Стерляжью уху они с Верой пробовали впервые. Ароматная, с янтарными блестками, она была превосходна. Выпитые рюмки коньку под такую закуску, поднимали настроение. Санька острил, смеялся со всеми, испытывая настоящий праздник души.
Разговаривали допоздна. Вера с Ритой куда-то уединились, потом вернулись за стол. Володя принес из холодильника чешского пива. Переговорили обо всём: о театре на Таганке, о песнях Булата Окуджавы, о стихах Евтушенко, о выставке постимпрессионистов, об авангардистском искусстве и музыкальных новинках.
- Обязательно надо сходить в театр на Таганку.
- И в Большой.
- В Пушкинский музей.
- В Третьяковку...
- После санатория вы на сколько времени можете задержаться в Москве? - взяла разговор в свои руки Рита.
- Ну, неделю, дней десять у нас будет в запасе, - ответил Кротов.
- Тогда всё беру на себя. Покупаю билеты, составляю программу пребывания, чтобы ни одна минута не пропала даром.
- Нет возражений, с меня причитается, - засмеялся Санька.
Им всё время везло. И на Симферополь самолет вылетел вовремя, хотя многие рейсы на Киев, Сочи откладывались по разным причинам.
В полдень они уже были в Симферопольском аэропорту.
Ялта, знаменитая Ялта, оказалась совсем не такой, какой её представлял. Санька. Не было видно кипарисов и красивых дворцов. Их встретила многолюдная вокзальная площадь. Жара изнуряла. Речушка, что шумела по камням и билась о бетонные стенки, была грязной и вонючей. До санатория "Россия" им уж надо ехать ещё километров полсотни. Первым долгом надо утолить жажду. Кротов встал в очередь у киоска, взял пива, лимонад и мороженое. Они ещё лакомились, как к ним подошел мужчина в полотняном костюме, на вид интеллигентный человек,
- Вам куда, молодые люди?
- А почему вы считаете, что нам надо куда-то? - вопросом на вопрос ответил Санька.
- Вижу, что вы приехали отдыхать, - усмехнулся человек, - да вы не бойтесь, я мог бы вас подвезти.
- А что нам бояться, мы ещё не огляделись... В санаторий "Россия" добираемся. Где-то здесь на площади должна быть остановка автобуса.
- Зачем вам автобус ждать. Довезу на "Москвиче" с комфортом, прямо к воротам. Червонец будет стоить.
- Это другой разговор. Согласны. Где ваша машина?
Дорога вьется серпантинам по склону горы. Каменистые поля. Перелески, чахлые, какие-то совсем непохожие на сибирские, сосны. Бледно-зеленая жесткая растительность. А дальше высятся выветренные скалы, напоминающие таинственные дворцы, крепостные стены.
- Не таким я представлял Крым. Думал, вокруг растут пальмы, кипарисы, много роз и других цветов,
- Есть и кипарисы, и пальмы, и розы, и ещё много разных красивых растений и цветов. Но это там, где санатории или, скажем, дворцы знаменитых людей. К примеру, Ливадия или Воронцовский дворец. Обязательно побывайте в знаменитых местах! Будут экскурсию устраивать в санатории - не пропустите. Водитель, как выяснилось из разговора, инженер, был в отпуске и подрабатывал на собственной машине. Зарплата небольшая, а туристов, отдыхающих – много, почему бы не помочь людям, и себе - доход. Он интересно рассказывал о тех местах, где проезжали, посоветовал, где можно по дешевке купить фрукты. За час Санька почти подружился с инженером и от души благодарил его, вместо червонца заплатив два.
- Вижу, сибиряки, не скупитесь, - прощаясь, заметил водитель.
Путешествие завершилось благополучно. С небольшими чемоданчиками они стояли у ворот санатории. Мраморная лестница сбегала вниз. По обе стороны её – красавицы-кипарисы, пальмы. На крутом склоне - небольшие кактусы. На высоком берегу - белое высокое здание странной архитектуры. Оно было построено с учетом рельефа и напоминало огромный белый корабль на фоне синеющего моря, многочисленные лоджии, балконы и широкие окна были повернуты к солнцу и морю. От здания к пляжу спускались беломраморные лестницы. Вдоль берега разбежались разноцветные грибки, а в море вдавались серые бетонные волноломы. Они были усеяны отдыхающими. День клонился к вечеру. Море было спокойным, искрилось у берега. Ленивые волны накатывали изредка на берег, как отголосок проходящего вдали теплохода.
Им отвели номер на четвертом этаже. Прихожая, ванна, туалет, гардеробная и спальня с двумя роскошными кроватями. Вера распахнула дверь на балкон. Внизу до самого горизонта расстилалось море. Где-то там – Турция, Константинополь, Греция…
- Бежим, скорее на пляж! Страсть, как хочу окунуться. Сопрел весь.
- Не торопись, еще успеем. Надо же разыскать купальники, полотенца.
Санька не хотел ждать.
На столике зазвонил телефон. Санька удивился, взял трубку. Ласковый предупредительный голос приглашал их в столовую перекусить с дороги. Ужин будет через два часа. Кротов поблагодарил за внимание и заторопился к морю. «Столько лететь, ехать к нему и вот оно – рядом, а мы еще чего-то мешкаем. Скорей, окунемся».
- Как легко плыть! Тело само держится на поверхности, - Вера впервые видела море. Ощущение легкости, свежести морской воды было непривычным и удивительным. Они подплыли к вступающему из воды огромному камню. По его скользкой поверхности взобрались наверх.
- А знаешь, почему вода в море соленая?
- Конечно, знаю: в ней плавают селедки!
Со смехом они снова соскользнули в воду и долго плавали, плескались, пока уставшая Вера не вышла на берег. За ней вышел и растянулся на горячем песке Санька. Купались они до самого ужина. Но, как ни торопились, переодеваясь, все же опоздали в столовую.
После ужина гуляли, знакомились с санаторием: узнали, где концертный зал, ресторан, ночной бар, теннисные корты. Прямо на берегу располагалась танцевальная площадка. К ней спешили люди, оркестр уже настраивал инструменты. Когда вышли на берег, Санька не выдержал и решил ещё раз искупаться, Несколько смельчаков плавали далеко от берега.
Кротов проснулся рано. Тишина окутывала огромный корпус и только
в открытую дверь доносился странный шум. Санька вышел на балкон. Внизу бесновалось море. Спокойное, ласковое вчера, оно было неузнаваемым: мощные белые валы накатывались на берег, разбивались тысячами брызг. Если вчера море серебрилась на солнце, то сегодня оно потемнело, было сердитым.
- Вера, вставай!
- Что ты всполошился в такую рань. Пришлую ночь почти не спали, и сегодня поднялся ни свет, ни заря.
- Да вставай, посмотри какая красота! Бежим. Вон двое уже ныряют.
Вода была теплая, бархатная. Они блаженствовали, покачиваясь на разволновавшихся водах. Купающихся прибывало.
Началась безмятежная курортная жизнь. Ходили к врачу. Потом - процедуры. На всё ушло полдня. После обеда – снова на пляж.
Зашли в специальный магазинчик. Там были все принадлежности для отдыха: от резиновых шлёпанцев, чтобы не больно было ходить по прибрежным камням, до пляжных шляп, панамок, разноцветных купальников. Санька приглядел себе махровый, шикарный халат до пят с широкими рукавами и длинным поясом.
- Представляешь, приходят к нам Славка с Женькой, а я выхожу к ним в халате...
- Ты, как Хлестаков, - смеялась Вера, глядя, как муж красуется перед зеркалом в обновке. Она купила себе модный купальник и тоже нарядилась в него, собираясь на пляж. Санька залюбовался женой. Удивительное создание природы - женщина! Вера была сложена божественно. Волосы обрамляли чуть скуластое лицо, огромные глаза с длинными ресницами, прямой аккуратный нос с трепещущими краешками, красивый овал припухших губ, нежный подбородок. Под цветным игривым лифчиком рельефно выделялась упругая грудь с пупырышками сосков... Тонкая талия подчеркивалась новым купальником. Стройные ноги, волнующие контуры бёдер, розовые пятки маленьких ног кружили голову. Санька, как мавр, шагнул к жене, закутал её в свой распахнутый халат и срывающимся от волнения голосом прошептал:
- К дьяволу море! Никуда не пойду, я хочу, быть с тобой! Только с тобой.
- Охолонись, Саня, с ума сошел, что ли? Что надумал днем? Какой же ты бабник, ей-богу, да отпусти, пожалуйста!
На пляж они пришли поздно, когда все лучшие места были заняты.
- Смотри, кто здесь! - шепнул Санька, показывая глазами в сторону.
По песку чинно вышагивал только что вышедший из воды знаменитый певец. Оказывается, он был невысокого роста, щупленький. А на экране он казался таким красавцем, стройным, высоким. Санаторий принадлежал ЦК партии. Как удалось председателю обкома профсоюза достать такие путевки - трудно было представить. По всей вероятности, они предназначались кому-то из больших начальников, который не смог ими воспользоваться. Наверно, так и было. В июле проходила городская партконференция. О каком отпуске могла идти речь? Кротову просто повезло. Отдыхающие в санатории - люди ответственные, солидные, многие приехали семьями. На территорию пляжа не мог проникнуть посторонний человек. Все процедуры проводили четко в назначенный час. Стоило замешкаться, как в номере звонил телефон, и приятный голос напоминал распорядок.
С первых дней они окунулись в курортную жизнь. Купили билеты на все экскурсии: в Севастополь, Бахчисарай, в знаменитые крымские дворцы. Вечером ходили на концерты, в свободное от процедур время спешили на рынок за фруктами. Потом бежали на пляж. Через неделю они так устали от интенсивного отдыха, что хотелось на всё махнуть рукой и подольше понежиться в постели. Была суббота. Санька, как всегда, проснулся рано, начал собираться на море.
- Вера, проснись. Идем купаться. Какое замечательное утро! Птицы поют. А море - бархатное!
- Давай поспим, не хочется вставать, устала я от этой бесконечной беготни
Вера ещё что-то бормотала сквозь сон и с головой зарылась в одеяло. Санька улыбнулся, поцеловал жену в ухо и тихо вышел из номера.
На пляже энтузиасты-завсегдатаи уже принимали морские ванны. Две головы в красных купальных шапочках маячили далеко от берега. Кротов сбросил одежду под грибком и пошел по бетонному волнолому, чтобы нырнуть с него. Он шел быстро. У самого края стенки волны изредка накатывали на пологий склон. Кротов шагнул на него, готовясь к прыжку, но вдруг поскользнулся на влажной поверхности бетона и со всего маху грохнулся навзничь. В глазах полыхнуло пламя. На мгновение он вырубился, а когда очнулся, то почувствовал страшную боль в затылке.
Руки не слушались. Падая, он самортизировал локтями, разбил их в кровь. Несколько мгновений он лежал неподвижно, пытаясь сообразить, что произошло. Над ним склонились две мужские головы в красных шапочках.
 - Ну, как? Оклемался? Я тоже тут грохнулся. Коварная штука - морские водоросли, волной их приносит. Скользкие ужасно... Как голова?
- Да вроде бы всё в порядке. Руки онемели, не чувствуют пальцев.
- Локти разбил о бетон, кровь идет. Надо перевязку сделать.
Мужчины подняли Саньку и, поддерживая под руки, повели к берегу.
- В медпункте есть дежурная сестра, она обработает раны... Вообще-то надо показаться врачу. Мало ли что: сотрясение мозга или ещё что похуже...
- Да что вы, всё в порядке! Голова цела, руки тоже шевелятся. Просто ушибся, пустяки...
Кротов не хотел идти в медпункт, но мужики настояли, заметив, что с этим шутить нельзя.
Медсестра обработала раны, забинтовала и не разрешила купаться сегодня.
- Обязательно, после завтрака, обратитесь к лечащему врачу.
- Не было печали, так нашел себе приключение, - думал раздраженно Кротов, вспоминая слова отца, что и на ровном месте можно себе шею сломать, если не глядеть под ноги. Как это он так опрофанился?
Теперь для жены опять беспокойство. Надо надеть рубашку с длинными рукавами. Но Вера заметила бинты на его локтях, как только он вошел в номер.
- Что такое? Где это ты поранился? - испуганно вскочила она с кровати.
- Ободрался на волноломе, пустяки. Что ты всполошилась?
- Вот так пустяки - забинтованы обе руки. Рассказывай, как всё случилось?
Пришлось поведать всё, как было.
- Тут такие порядки, всякую царапину бинтуют, боятся, как бы чего не вышло.
- И зачем ты пошел на волнолом? Купался бы у берега, - сокрушалась Вера, ощупывая его голову, - а шишка-то какая! Батюшки!
- Перестань. Ничего страшного. Шлепнулся и всё. Мало ли в жизни набивал шишек! Пройдет.
Но Вера восприняла этот случай как недобрый знак, опять помрачнела, замкнулась, ходила, как в воду опушенная.
- Вера, зачем ты всё так близко к сердцу принимаешь, из-за пустяка расстраиваешься.
- Ничего себе пустячок – шишка огромная на затылке… Нет, Саша, нельзя быть так безумно счастливыми. Это наказание нам за нашу легкомысленную жизнь здесь…
- О чем ты? Мы же отдыхать приехали. Можем, ни о чем не думая, повеселиться, развеяться? Не выдумывай, пожалуйста. В следующий раз не отпускай одного.
Санька обнял жену, пытаясь поцеловать в теплую, ароматную после сна шею. Но Вера после этого случая целый день была встревожена и мнительна. Ей все казалось, что их преследует какой-то рок. Санька иронизировал над ее предчувствиями, пытаясь отвлечь жену от тягостных мыслей.
- Какой грех мы совершили, чтобы нас наказывала судьба? Что мы не заслуживаем счастья? Перестань думать об этом. После обеда едем в Ливадию. Приоденься, как-никак там цари жили, Сталин, Черчилль, Рузвельт пребывали в тех апартаментах. Дух захватывает, как представишь, что и ты ступишь на мраморные плиты, по которым ходили знаменитые люди. А сейчас пойдем прогуляемся по кипарисовым аллеям, чтобы аппетит был хороший.
По асфальтовой дорожке они поднялись вверх. Пальм и кипарисов здесь не было. Они перешли шоссе и по еле приметной тропе поднялись по склону. Реденький сосновый лесок расступился. На каменистом поле произрастали какие-то странные бледно-зеленые растения с широкими листьями.
- Да это же табак! Какая огромная плантация! А дальше, смотри, кукуруза. Как они растут на этих каменьях?
Санька с удивлением рассматривал глинистую, каменистую, но плодородную почву. Еще выше, у самого хребта, виднелись строения. Там был поселок.
- Вот куда надо сходить. Там сады. Свежих фруктов достанем прямо с веток.
Решили в воскресенье – свободный от процедур день – с утра отравиться в поход по окрестностям. За ужином они поделились планами с соседями по столику. Те решили присоединиться, Кротовы возражать не стали, хотя Санька в душе злился на себя: зря проболтался. Ему хотелось побыть с Верой вдвоем.
Спутники оказались веселыми, общительными людьми, рассказывали интересные истории, ни о чем не расспрашивали. Путь в горы, где у самых скал маячили строения, оказался трудным и долгим. Они пересекали какие-то овраги, ручьи, выходили на засеянные овощами и какими-то незнакомыми растениями поля. Дорога была каменистой и ненаезженной: шоссе, связывающее селение с внешним миром, проходила в стороне. Туристы шли напрямую. Попадались заросли диких слив и груш. Садились отдыхать у ручья, лакомились ягодами, пили прохладную, чистую воду из ручья…
 Быстро промчались дни отдыха. Вроде бы вчера они стаяли у ворот
санатория, а сегодня уже покидали его. Двадцать четыре дня были, как неповторимый, чудесный сон. Посвежевшие, загорелые и веселые они ещё раз взглянули на красивое белое здание, кипарисовые аллеи, разноцветный от множества отдыхавших пляж и сели г подошедший автобус. В кармане у Кротова лежали билеты до Москвы и дальше – до Читы. По их заказу проездные документы оформили заранее и принесли в номер. Такой здесь был порядок.
ГЛАВА XIV. СВЕТ НЕГАСИМЫЙ
Их приезда ждали. Маргарита приготовила отличный ужин. Пили крымское вино из погребов Абрау Дюрсо, закусывали фруктами, виноградом. Пир затянулся на всю ночь. Впечатлений было уйма. Вера могла бесконечно рассказывать о море, об их путешествиях в Бахчисарай, Севастополь.
- Ханский дворец совсем но впечатляет. Разве сравнишь его с Ливадией!
- Что ты, Вера, - возмутился Санька, - как представишь, что на этих замызганных атласных подушках сидели красавицы из ханского гарема...
- Вот-вот! Тебя гаремная тематика больше всего волнует. То-то ты все допытывался, где была спальня Хана!
- А знаменитый "Фонтан слез". Помните как у Пушкина:
Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.
Маргарита умела читать стихи. Её певучий московский говорок особенно прекрасен, когда она читала Пушкина, Есенина. Тихонько пели романсы. Володя подыгрывал на гитаре. Снова провозглашали тосты, закусывали ароматными янтарными грушами.
- Слушай, как вы умудрились так загореть? Вот я целый месяц валялась на песке сочинского пляжа прошлым летом, но такого шоколадного загара у меня не было. Вообше, ко мне плохо загар пристает. А вы-то как сумели! Особенно Верочка. Наверное, каким-то особым кремом пользовались?
- Ничем мы не пользовались, просто купались, загорали, как и все.
Вера улыбнулась радостной, счастливой, белозубой улыбкой, Розовые пухлые губы, смуглое от загара скуластенькое лицо кружили голову Саньки. Он не мог спокойно взирать на её обнаженные круглые коленки и каждый раз порывался обнять жену.
- Не успел наласкаься, - смеялась Маргарита.
 - Никак не утихомирится. Ни одной красивой дамы не пропустит, чтобы не окинуть с ног до головы. Просто неудобно иной раз.., - отстраняясь от мужа, смеясь, говорила Вера.
 - Я смотрю на женщину, не как на предмет тайных вожделений, а как на произведение искусства.
Вот еще лошадь - тоже замечательное создание. Если есть в мире создатель, то он великий художник, коль сумел такую красоту вселенной воплотить в этих двух существах: в женщине и лошади!
- Спасибо, утешил, - рассмеялась Маргарита, - приравнял нас к лошади! Вообще-то, он прав: мы, как лошади, носимся с сумками по городу. Ты заметил, что у наших женщин длинные руки: от того, что сумки таскаем.
- Слушайте его, как заливает! "Произведение искусства"! Знаю, какой эстетикой интересуется, когда встречает смазливую особу, особенно с крутыми боками.
- Все мужики на эту самую эстетику падкие. Вот, действительно, жеребцы. А туда же - произведение искусства!
Долго смеялись от души. Глядя на жену, Санька с радостью подумал: "Оттаяла". В его душе росло бесконечное чувство счастья. Как мало в жизни таких минут! Именно они и определяют смысл всей жизни. Они - негасимый свет, к которому стремится человеческое существо во тьме обыденной пошлости бытия. Два дня в Москве промелькнули, как миг. Музеи, выставки, магазины, как в калейдоскопе, мелькали перед глазами. Пребывание в столице, как сон, таинственный и приятный, оставлял в душе много впечатлений.
У Маргариты возникла еще одна идея.
- А что, если нам на денек махнуть в Питер? У вас ещё четыре дня впереди. Надоест столица. Останутся неприятные впечатления усталости и беготни. Какой приятный контраст будет от посещения Ленинграда! Пройдемся по Невскому, полюбуемся Исакием, взглянем на Зимний. Денек погуляем, а ночью - обратно.
- Проект, конечно, авантюрный: вдруг застрянем, опоздаем на самолет, - пытался возражать Санька. Однако заманчивая идея совершить такое путешествие всех увлекла.
 - Ночью на машине с ветерком! - Володе - ярому автолюбителю - хотелось совершить бросок в Ленинград, показать своё мастерство водителя. Долго обсуждали план, и порешили, не откладывая в долгий ящик, сегодня же вечером отправиться в путешествие.
Солнце клонилось к горизонту, когда они выехали на Ленинградский проспект и влились в бесконечно движущийся поток автомашин. Последние многоэтажки остались позади. Пошли рощи, перелески, небольшие подмосковные деревушки со старыми почерневшими крышами, пестрыми заборами и садами. У некоторых домов на табуретах стояли ведра, банки с фруктами и ягодами - селяне продавали дары садов. Около одного из таких домов Володя притормозил. Купили розовобоких, только что с ветки яблок, банку вишен. Лакомились фруктами.
- Нам бы в Забайкалье такие дороги! - глубокомысленно сказал Кротов, любуясь, как серая лента шоссе стрелой уходила вдаль и скрывалась в перелеске.
- Разве это дорога? Чувствуешь, как подбрасывает машину? Вот в Европе дороги! Широкие, ровные, как стол, не тряхнет, не качнет! Довелось мне бывать в Чехословакии, Венгрии, Германии. Правда, больше на автобусе ездил...
- Да, много ещё времени надо, чтобы у нас везде нормальные были, - рассуждал Санька, - наши просторы не сравнить с европейскими. Взять, к примеру, нашу область. От края до края - пять тысяч километров! А мы уже сколько областей пересекли? Едем по Калининской? У нас часами мотаешь дорогу на колеса и ни деревни, ни села. Горы, степи, тайга.
Стемнело. Но обе стороны шоссе мелькали огоньки. Вдруг за перелеском открывалась целое море огней. Города, поселки, деревни шли без перерыва.
Шоссе вдруг пошло на подъем. К обочинам приступили развесистые ели. Ночной прохладный воздух принос запах, прелой земли и влаги.
- Валдайская возвышенность. Скоро будет мотель, на самом верху.
- Надо остановиться, Володя, размяться немного, - попросила Маргарита, - найди хорошее местечко у дороги.
- Будет сделано! - весело отрапортовал тот и сбавил скорость.
У мотеля сгрудились автомашины, трейлеры. Иные водители устроились здесь на ночевку, другие пошли перекусить в дорожное кафе. Путешественники остановились недалеко от родника, бившего из-под земли прямо у дороги. Пили холодную ключевую воду, Устроились прямо на траве перекусить.
На разостланной салфетке вскоре появились помидоры, огурцы, бутерброды с колбасой и сыром. Маргарита раскупорила термос с ароматным горячим кофе.
- Подождите наливать кофе, давайте по рюмочке вот этого напитка.
Санька достал коньяк. Предложение одобрили, только Володя хмуро отвернулся, прожевывая бутерброд.
- А тебе нельзя, ты за рулем!
- Я и не прошу. Но мою долю оставьте до Питера.
Выпили по одной, закусывали, шутили, смеялись. Володя начал торопить: "Так мы и к утру не доедем».
Лучи фар снова пронзают темень ночи, серая лента дороги бежит под колеса. То и дело машину ослепляют встречные грузовики. Таинственные огни проплывают то с одной стороны, то с другой. А то вдруг в кювете зажгутся два зеленых огонька, а потом отпрянут в сторону.
- Смотрите, смотрите! Зверек какой-то.
- Кошка вышла на охоту. Мышей вдоль дороги ловит. Ишь как далеко от околицы забрела.
Под утро стадо прохладно. Володя включил печку. Женщины дремали, мужчины тихо разговаривали, чтобы отогнать сон. Чем ближе к Ленинграду, тем становилось прохладней. Потянуло сыростью, дорогу затопил туман. Луч фар еле пробивал серую мглу. Небо просветлело, и волны тумана создавали причудливые видения: вдали показался морской берег, волны прибоя, потом сказочные горы. Но это был просто мираж. Когда приближались к нему, то оказывалось, что это березовая рощица, утопающая в утреннем тумане.
Пошли пригородные поселки. Они уже не прерывались, а здания становились всё выше, современнее. Они были вперемешку с огромными заводскими корпусами, высокими трубами.
Было семь часов утра, когда машина выскочила на широкий проспект. На автобусной остановке толпились люди.
- Вот он - Ленинград, северная Пальмира, - тихо произнес Кротов. Он с Верой впервые видел вторую столицу России, хотя много знал о ней и любил, как любой русский человек. Помнил слова Пушкина: "Люблю тебя, Петра творенье..." . Сенатская площадь, Петропавловская крепость, Исаакиевский собор, Зимний дворец, Эрмитаж, Невский проспект - кто из молодых не мечтал побывать на этой священной земле...
Не знал Кротов, что позднее ему часто придется бивать в Ленинграде, что его сын будет учиться в знаменитом Ленинградском институте, а потом останется работать там же, на военном заводе. Но все будет потом. А сейчас они стояли на одной из окраин города и любовались тихим, солнечным утром, предвкушая встречу со своей давней мечтой.
У Маргариты в Ленинграде жили родственники и хорошие знакомые, где она всегда останавливалась. На этот раз она решила заехать к родственнице по материнской линии.
- Оставим машину у них, посмотрим город и в ночь - обратно, - так думали путешественники. Но родственники, как и все ленинградцы, были гостеприимны и хлебосольны, ни за что не пустили их, оставив ночевать.
- Машине вашей ничего не сделается: во дворе стоят разные драндулеты, и никто их не трогает. У нас спокойно. Поставьте "Москвич" под окно, - заметила хозяйка, устраивая гостей отдохнуть.
Погода благоприятствовала. Все складывалось, как никогда. Благополучно. Они съездили в Петергоф. Любовались величественным дворцом, знаменитым водопадом и парком.
На второй день вечером пустились в обратный путь.
Всему приходит конец. Пролетел отпуск. Надо возвращаться домой. Самолет улетал вечером. Днем Вера с Маргаритой еще пробежали по магазинам. Накупили гостинцев, продуктов. Санька отказался ехать в город и до отлета провел время с Володей. Они наслаждались холодным пивом, строили планы на будущее.
- Приезжайте следующим летом – махнем на юг.
Прощания, поцелуи – все позади. Самолет пробежал по бетонному полю, незаметно оторвался от земли. В иллюминаторе проплывали башенки зданий, зеленые поля. Вскоре за стеклом заклубились облака, земля скрылась. Вера откинулась на спинку кресла, вздохнула и, прикрыв глаза, тихо произнесла:
- Счастливый, радостный сон! Неужели это мы купались в море, бегали по Москву, путешествовали в Ленинград? Саша, ущипни меня, не сплю ли я!
- Тебе хорошо, Вера? Ты довольна? – прижавшись к жене, прошептал на ухо Санька.
- Довольна? Не то слово, Саша. Мне не верится, что это – не сон. Сколько впечатлений, воспоминаний!
На следующий день они были дома. Старики бесконечно радовались гостинцам, а больше всего – их удачной поездке. Люба беспрерывно щебетала и не отходила от матери, рассказывала, как они с дедом загорали, ходили рыбачить на Ингоду, ездили на Кенон. Девочка вытянулась, повзрослела.
За ужином Санька рассказывал родителям о море, санатории, о лечебных процедурах, о питании. Отец изредка ухмылялся, подозревая, что сын здорово преувеличивает.
- Можно подумать, что вы побывали в раю, - заметил он в конце ужина, - а мы живем и не подозреваем, что есть она, райская жизнь. Вот только жаль, что не всем она доступна. Мы, конечно, не видали такой жизни. Но мы рады за вас, дети: хоть вы поживете, как люди. Может Любашка будет счастливей нас с вами. Жизнь налаживается, люди стали богаче, зажиточней жить. Может, действительно, светлое будущее – не за горами!..
ЭПИЛОГ. ЦВЕТЫ НА СНЕГУ

Их часто видят вдвоем. На улице шахтерского поселка медленно идут два пожилых человека. Седой стройный мужчина поддерживает под руку спутницу. Одеты скромно, но со вкусом. Пальто, шляпа, туфли, видавшие виды, но, тем не менее, сидят на старике изящно. О спутнице и говорить не приходится: в этой пожилой женщине есть природная стать, а старость сделала лицо привлекательным по-особому: тут и мудрость прожитых лет, спокойствие, доброта. А каждая морщинка как бы подчеркивает прошлую красоту. Чуть выдающиеся скулы, бархатные глаза, густые с сединой волосы, светлый ласковый взгляд. У иных пожилых людей есть своя особая привлекательность во всем: в походке, в одежде, во взгляде, Смотришь на такую пару и приятно становится на душе. В их облике отпечаталась радость ушедшей жизни, счастье прошлых дней и несуетливый смысл сегодняшних.
Встречные жители поселка раскланиваются, улыбаясь, или говорят простое русское «Здравствуйте». И уважительно:
- Кротовы пошли.
Шахт в поселке давно нет. Разрезы тоже отработали. Теперь уголь добывают за десятки километров от Черновских копей. Многие молодые шахтеры, экскаваторщики, бульдозеристы, водители тяжеловесных грузовиков-самосвалов переехали туда, в поселок Сосновый, что вырос на берегу Ингоды.
Нет прежних шахтерских улиц на копях. Их давно снесли, по ним прошли мощные экскаваторы. Там, где был центр копей – кинотеатр Шахтер, летний «Парк угольщков» - остался лунный пейзаж. Зато разросся поселок Новая Кадала. Здесь когда-то Кротов получил новую квартиру. Давно это было. О том времени ему напоминает разросшийся парк, посаженный комсомольцами Черновских копей в год Всемирного фестиваля молодежи в Москве. Деревья вдоль дороги, ведущей в Читу, разрослись, стали огромными и летом своей зеленью закрывают от постороннего взгляда пустынную землю бывших горных выработок.
Кротов давно похоронил своих стариков. А дети – их двое – разъехались. Старшая Люба окончила политехнический институт в Новосибирске, там вышла замуж за молодого ученого. У них уже двое детей. Младший сын Димка живет в Ленинграде, то бишь в Санкт-Петербурге, как его с некоторых пор стали называть. Он – инженер. Работает на номерном военном заводе. У него уже большой сын. Жили дети до последнего времени хорошо. Каждый год навещали родителей, привозили им внуков. Почти каждое лето ездили в гости к ним и старики. Теперь не то время. Пенсионеры Кротовы не в состоянии позволить себе такую роскошь – полететь к внукам. Правда, прошлым летом они были в Новосибирске у Любы. Дочь стала очень похожа на мать. Александр Дмитриевич любовался исподтишка дочерью, возился с внучатами. Зять – доктор наук, физик-электронщик. В нынешнее безвременье оказался не у дел, получая мизерную зарплату. Люба работала в лаборатории института. Роптала на пустяковые темы, которыми им, специалистам-электронщикам, приходится заниматься.
- Что, электроника уже не нужна нам, - спрашивал Кротов у детей, - все уже изобрели, все построили?
- Да нет же! Работы много. Но зарезали с финансированием. А наши разработки правдами и неправдами пытаются сплавить на Запад, как сплавляют редкие металлы, лес, сырье…
- Что же творится у нас? Кто-нибудь задумывается о том, куда мы идем и к чему придем?
- Не знаю, отец. Трудно прогнозировать будущее...
- Как это трудно? Ты же ученый! Доктор наук. Интеллектуальный багаж нации!
- Этот багаж сейчас никому не нужен.
- Но почему вы все молчите? Вас же много! Почему вы идете на поводу у жалких недоучек-перевертышей, которые оказались у власти?
- Не так просто, как вы думаете. А что вы делали, когда в ваше время гнобили интеллигенцию, не давали ей развернуться, сажали в тюрьмы?
- Какую интеллигенцию гнобили в наше время? В наше время интеллигенция не была без работы, она трудилась в поте лица. Мы знали, что делали и старались делать честно. К примеру, мать ваша всю жизнь учила детей доброму, вечному. Правда, сейчас на всех перекрестках вопят, что и учили не так и не тому. По себе могу судить – ничему плохому в наших школах не учили. Конечно, не призывали стать миллионерами. Наверное, в этом наша ошибка.
- Да, вы не стремились стать миллионерами, все делали «ради людей».
- Конечно! О себе не думали. Я бы мог тоже званий наполучать. Но когда диссертация была готова, понял, что она – вчерашний день. Бросил все и ушел на разрез мастером.
- Вот и зря! Допустили серьезную ошибку! Теперь бы вы не прозябали в своем поселке с мизерной пенсией…
- А я считаю, что сделал правильно! Останься я в институте, не женился бы, наверняка, на вашей матери. И кто знает, как бы сложилась наша жизнь? А мы прожили счастливо. Нам есть что вспомнить.
- Хватит! А то в своих спорах вы дойдете до таких умозаключений, что рассоритесь.
Вера прекращала их «идейный» спор в корне и переводила разговор на другие, нейтральные темы.
Но после этой поездки Кротов больше не собирается в гости.
- Будем как-нибудь «прозябать» здесь, не время сейчас по гостям ездить, - отвечал он жене, когда та заводила разговор о том, чтобы летом снова навестить внуков. Слово «прозябать» ввернул, явно намекая на высказывание зятя.
Съездить к сыну они не могли и мечтать: пять лет им надо было собирать пенсию, чтобы купить билет туда и обратно.
Долгие зимние вечера Кротовы любили читать. Телевизор они включали редко, только тогда, когда шли интересные, в их понимании, передачи. А таких с каждым днем становилось все меньше. Заграничные фильмы, заполонившие эфир, их не интересовали. Вера возмущалась: «Как надо презирать детей, их будущее, чтобы допускать такой мутный поток насилия, секса и явной халтуры на экран телевидения!» Александр Дмитриевич с ней соглашался и погружался в чтение. У них была богатая библиотека, которую они собирали со студенческих лет. Теперь была возможность читать классиков, находить интересные вещи в старых литературных журналах. Перелистывая издания 60-х, 70-х годов, он вспоминал свою юность, своих друзей, работу. Он не жалел себя, а был благодарен судьбе за то, что она соединила их с Верой. Он был счастлив, что в самое трудное для него время всегда рядом была она, его Вера. Когда он думал о жене, у него сладостно замирало сердце, легко и радостно становилось на душе. Главным в их жизни была, конечно же, любовь. У нее были тяжкие испытания. Кротову вспомнилась когда-то виденная картина: цветущий багульник, засыпанный снегом. Так их любовь однажды оказалась, как те огоньки багулового цвета, завьюжена холодом неожиданного отчуждения. И не разойдись тучи, не выгляни из-за хребта солнышка, поникли бы только что распустившиеся цветы, обмякли и почернели нежные, беспомощные лепестки. Но солнце вовремя растопило снег! И багул, освеженный влагой, зацвел с новой силой. Заполыхали лесные поляны его буйным цветением.



СОДЕРЖАНИЕ

1. Глава I. Обвал 
2. Глава II. Вовка Бондарев
3. Глава III. Прощание
4. Глава IV. Траур
5. Глава V. Шефы
6. Глава VI. Яманы
7. Глава VII. Дворцы
8. Глава VIII. Разрыв
9. Глава IX. Наверно, это любовь
10. Глава X. Снова весна
11. Глава XI. Все сначала
12. Глава XII Не все потеряно
13. Глава XIII. Не надо свадьбы
14. Глава XIV. Свет негасимый
15. Эпилог. Цветы на снегу