Глава 2. Согревающая льдом

Будильник простужено замолк, погружаясь в сонную предрассветную зимнюю дрему, и маленькая Оленька позволила себе тоже закрыть глазки, нежась под пухом тяжелого одеяла. Впереди ее ждал длинный и ответственный день, ведь читать стихотворение о маленьком щенке доверили лишь ей, и она, беспрестанно дергающая усталую после работы маму, бродящая за ней хвостиком по квартире, сжимающая тонкую книжку с цветными страничками, смотрела грустным и умоляющим взглядом. В итоге мама сдалась и вот теперь Оленька, лежащая на самой мягкой в мире подушке в самой теплой в мире постели думает о том, с каким трепетом и дрожью в голосе будет декламировать грустные строчки...

Девочка резко села на кровати, позволив прохладному утреннему воздуху скользнуть по спине, облаченной в тонкую ночную рубашку, и протерла заспанные глаза. Нет, спать никак нельзя, ведь тогда она запросто может опоздать, а кто тогда расскажет о лопоухом Шарике, которого выбросили из дома?

Крепкие и жаркие объятия пухового одеяла никак не хотели выпускать из своего плена, но девочка преодолела соблазн рухнуть в мягкость и уют и встала с кровати. Босые ноги обожгло холодом, и она первым делом бегом бросилась в родительскую комнату, где на кресле ее уже поджидали теплый халатик, вязаные носки и колготки в смешных утятах. Глядя на них и морщась, девочка подумала о том, что следовало бы напомнить маме – она уже не маленькая. Оленька – ученица второго класса, и не престало ей носить колготки с легкомысленными утятками и котятками.

Сегодня ей хотелось выглядеть по-особенному волшебно.

На кухне было жарко – стекло запотело от пара из чайника, и родительских теней, мечущихся в танце извечной ссоры, было почти не видно. Девочка постеснялась заходить к ним, заслышав приглушенные, но яростные крики, и, громко прочищая горло хрипловатым кашлем, гордо удалилась в ванную комнату, чистить зубки.

В ванной было темно – тусклый свет электрической лампочки едва согревал искусственным светом холодный фаянс белоснежного унитаза и глубокой ледяной ванной, в которой сейчас не было и ни намека на горячую воду. Оленька, в который уже раз, между прочим, замерла перед огромной, густо перепачканной в мыльных разводах полкой с вереницей кремов, скрабов, масок, мечтательно задумываясь о том, что однажды и она станет обладательницей такого богатства. Осталось только вырасти «достойным человеком», и можно будет покупать любые баночки и бутылочки, какие только ее душа пожелает.

Скорее бы, подумала Оленька, запрыгивая на невысокий стульчик и протягивая руку за зубной пастой с клубничным вкусом. Будущее представлялось ей безумно интересным и прекрасным миром, где можно не спать, сколько душе угодно, покупать любые вредные и вкусные сухарики, кушать их прямо в кровати, а также гулять допоздна.

Счастливые эти взрослые, что могут так жить. Оленька снова поторопила время и густо мазнула зубной пастой по своей маленькой зеленой щетке. В ванную хлынула теплая вода, и девочка с удовольствием смочила ладошки, разогревая холодные пальчики. Она обожала плескаться в ванной, и с гордостью всегда пополняла собственную коллекцию резиновых уточек – розовых, желтых, синих, в смешных шапочках и с цветастыми плавательными кругами. На секунду Оленька прекратила чистить зубы и замерла, наполнив рот пышной белоснежной пеной со сладким клубничным ароматом, и, вспомнив про колготки с уточками, подумала – а не слишком ли она уже взрослая дама для такой коллекции?

Но любовь к собственным игрушкам пересилила, и она продолжила чистить зубы, насвистывая что-то себе под нос. Проблемы в ее жизни решались быстро и беспрекословно, поэтому, умыв лицо теплой водой и прополоскав рот, Оленька, укутавшись в халат, выскользнула в родительскую комнату, направляясь к кухне, где ее уже должно было ждать любимое какао. Тапочки-мишки смешно скользили по линолеуму, и она катилась на них, как на верных оленях, представляя себя повелительницей зимы и ночи, приказывая им отступить перед вечером, чтобы девочка скорее могла забраться в кровать и поспать.

Стоило только ребенку приоткрыть дверь кухни, как на нее, вместе с жаром натопленной комнаты, хлынули громкие крики матери:

– А и не нужны мне твои признания и ласки! Лучше бы работу нашел, бездельник! Убирайся вон из кухни!

– Марина, это несерьезно,– шипел отец, стоявший напротив мамы и опирающийся руками на столешницу, багровый, но все еще сдержанный.

– Абсолютно серьезно – вон дверь, пошел вон! Я лучше одна буду дочь поднимать, чем еще такого дармоеда на себе тащить!

– Да ради всех святых, если хочешь – только в путь. Только бы потом жалеть не пришлось,– он устало потер лицо руками и посмотрел на полную, пышную жену исподлобья.

– Не придется. Собирай свои манатки и выметайся. Видеть тебя больше не хочу,– выплюнула мама ему в лицо острые, обидные слова. Отец, развернувшись на пятках, выдавил дочери жалкую улыбку и умчался в их комнату, где отчаянно громко застучал дверцами шкафов.

И только тут мама заметила маленькую испуганную Оленьку.

– Чего вы с папой так кричите? – с обидой в голосе спросила малышка, и мать, пышущая злостью и опустошением из-за крупной ссоры, вдруг разом как-то сникла, сдалась, и даже лихорадочный румянец с ее расплывшихся, изъеденных неровностями щек схлынул, уступая нежно-розовому, персиковому цвету.

– Не обращай внимания, цветочек,– она присела рядом, растирая крупными ладонями ее хрупкие плечи, заглядывая в лицо с огромным обожанием в глазах. – Все в порядке, мама с папой просто немного не сошлись во взглядах. Не волнуйся, скоро помиримся. Какао?

– Какао,– просияв, улыбнулась Оленька, надеющаяся, что все так и будет. Вообще, мама с папой ругались, кричали и хлопали дверьми довольно часто, так что сейчас успокаивающий материнский голос вымыл из ее души все сомнения, что черной пенной морской водой наползали на детские мысли, лихорадочно облизывая спокойствие шершавым, колючим языком.

Мама засуетилась по тесной кухоньке, похожая на большой белый пароход в крошечной гавани – Оленька недавно видела такой в учебнике по природоведению. Удобно устроившись на небольшой табуретке, девочка плечом и щекой прикоснулась к стене со светло-бежевыми обоями, почувствовав на них влагу от чересчур валящего пара из носика чайника.

Мама поставила перед ней чашку в форме тигренка, рыже-черного, полосатого, с ручкой в форме причудливо изогнутого хвоста. Насыпала туда сладкого какао, приправила ложечкой сахара и палочкой корицы, залила все кипятком и придвинула поближе чашечку с булочками, оставшимися с ужина.

– Стихотворение помнишь? – беззаботно поинтересовалась она, намывая скопившуюся в раковине посуду, и довольная Оленька с набитым ртом наскоро прочла ей коротенькое стихотворение, вызвав одобрительный кивок.

Отец сильно грохнул чем-то в их комнате, и Оля подпрыгнула от резкого звука, испуганно поглядев на маму. Та продолжала спокойно намыливать застиранной, бледной, расползающейся в руках губкой посуду, будто ничего и не услышала, только спина ее окаменела.

– Мам... А у нас точно все хорошо будет?

– У нас с тобой – точно,– отозвалась мама.

– А папа? – еще тише спросила Оленька.

– А папа может делать все, что ему захочется. Как он это обычно делает.

– Но я хочу, чтобы у нас всех, вместе все было хорошо...

Мама завинтила краны, кинув губку киснуть прямо в вогнутый купол раковины, наспех вытерла руки махровым полотенцем на крючке, и снова села перед дочерью, примостившись на стуле. Посмотрела на нее долгим, задумчивым взглядом, подперев круглым кулаком свою покатую щеку, словно бы пыталась высмотреть в собственной дочери что-то такое, чего не видела прежде.

– Все будет хорошо, малыш, не переживай. Мы со всем справимся, выстоим, я тебе обещаю. Ты – моя главная ценность в жизни, и как бы мне ни было плохо – я всегда буду помнить, что ты есть у меня, и всегда смогу поставить тебя на ноги, слышишь?

– А папа? – упорно продолжала талдычить Оленька, отхлебывая ароматно пахнущий шоколадом какао.

– Да что все папа и папа! – всплеснула руками мама, отшатнувшись даже от дочери. – Если папа захочет, он будет с нами. Не захочет – не будет.

– Я хочу быть с тобой и с папой,– прошептала девочка, и на ее глазах выступили крупные, обиженные слезы.

– Боже, какая ты у меня все-таки еще маленькая,– мама, грузно поднявшись с места, подошла к девочке и обняла ее за плечи, перед этим ласково потрепав пухлой ладонью по волосам. Оленька горько всхлипнула, прижимаясь щекой к материнской руке.

– Я не маленькая!

– Конечно, самая взрослая и умная. Все будет хорошо: и с нами, и с папой. А сейчас бегом иди и одевайся, в школу и на работу опоздаем,– и, откусив кусок от румяной булочки, мама неспешно уплыла в комнату, где вновь праведным гневом вспыхнул отец, но мама оборвала его одним резким, но неразличимым с кухни словом.

Допив какао, Оленька спрыгнула со стула и побежала искать юбочку, теплые гамаши и резинки для косичек, которые предстояло заплетать маме.
Девочка под чутким материнским руководством побросала в маленький ранец необходимые тетрадки и тонкие книжки, а потом долго сидела, щурясь и морщась, когда мама собирала непослушные белоснежные волосы в тугие и ровные косички. Девочка и сама уже умела мастерить себе нехитрые прически, но у мамы это всегда получалось по-особенному красиво и надежно.

Папа в их комнате протащил тяжелый чемодан к выходу, бросая отчаянные, злые взгляды на маму, которая и не думала глядеть в его сторону. Она сосредоточенно выводила белыми, пышными руками узоры из волос дочери, бормоча ей что-то поддерживающее, глупое, давая наставления перед выступлением на чтении.

Они торопливо оделись, путаясь ногами в колготках, поводя замерзшими пальцами в долгожданном черном тепле, натягивая светлые водолазки. Мама замерла у зеркала в большой комнате, обводя красной помадой тонкие губы на одутловатом лице, и у ее ног мгновенно возникла маленькая Оля, гордо поглядывающая на маму, обводящая собственный бантик губ гигиенической детской помадой. Та жирным следом оставалась на нежной коже, похожая на крошечную броню, защищающую от непрошенных слов. Только вот об этом девочка сейчас и не думала, просто отчаянно желала хоть немного походить на прекрасную маму, которая, в немом порыве что-то доказать отцу, выпрямила спину и надменно обозревала в зеркале собственное отражение.

Отец сидел в прихожей прямо на чемодане, выставив в проход длинные ноги. Проходя к вешалке с куртками, мама с почти брезгливым выражением на лице переступила через его конечности и сразу же нахлобучила на голову черную пушистую шапку. Оленька прибежала с рюкзаком в руках, стеснительно улыбнулась отцу и выставила вперед руки, готовясь надевать теплые вещи. Мама, отчаянно пытающаяся не хмуриться, но никак не в силах проконтролировать надоедливую морщинку на лбу, резко развернула ее, обмотала шарфом до самого пояса, натянула теплую куртку и шапку, зашнуровала сапожки.

Обернулась, с непроницаемым взглядом, и бросила беспечно:

– Федь...

– Да? – слишком поспешно отозвался отец, в его глазах затеплилась робкая, крошечная надежда, и этот огонек сделал его лицо по-юношески мягким и приятным.

– Не забудь забрать бритву и зубную щетку. А ключи оставишь соседке,– хищно улыбнулась мать, вытолкнула Оленьку на лестничную клетку и от души хлопнула входной дверью.

Улица встретила их студеным холодом, мгновенно приросшим к щекам и облепившим ресницы махровым белоснежным одеянием. Маленькая Оленька продолжала глядеть на маму с небольшим осуждением, будто припоминая ей утренние обещания о благополучии их семьи, но упорно молчала, понимая, что все равно ничего не изменит. Памятуя о вечных ссорах между родителями, Оля предпочитала прикусить язычок и наблюдать за разворачивающейся битвой издалека, из окопа, пригнувшись и нахлобучив пониже на глаза каску, которая защищала от комьев влажноватой грязи, которой в словах родители щедро швырялись друг в друга. Рано или поздно один из них вскидывал к небу белоснежный воздушный флаг, и все участники бойни разбредались по углам, зализывать раны и оттирать въевшиеся в кожу хлопья грязи, откладывая обиды в дальний ящик и приберегая особо острые к следующему разу.

Девочка уже привыкла к таким крикам и старалась сильно не расстраиваться. Чего понапрасну грустить, когда скоро в их доме вновь установится пусть хрупкий, но все же мир?

А пока девочка представляла себе крупномасштабные баталии, когда мама с папой, сидя на кованых высоких тронах на дальних концах поля, в расшитых латах и в мундирах, отдавали своим войскам приказы, и те нещадно рубились, не жалея ни мечей, ни пушек. Перед глазами малышки разворачивалась настоящая битва, и она могла позволить себе помечтать, пока мама, огромная в своей дутой куртке, как крейсер, разбивала плотно слежавшийся снежный наст, не дрогнув на ледяном ветру, неслась вперед, сквозь шапки снега, припорошившие заборчики и колдобины, протаптывая новые глубокие и удобные тропинки, по которым за ней семенила Оленька.

Крепко вцепившись в материнскую руку, девочка, видевшая впереди лишь шуршащую ткань, все мечтала о чем-то высоком, радуясь тому, как тепло и комфортно идти за мамой – ледяная россыпь метели огибала их и уносилась прочь, не успев лизнуть раскрасневшиеся щеки, маленькие ножки не вязли в больших сугробах, и девочке вдруг очень захотелось провести всю свою жизнь вот так – в бесконечном беге рядом с мамой, растянуть дорогу до пугающей школы на целую вечность...

Из собственных размышлений малышку выдернула крепкая материнская рука – очнувшись от грез, Оленька подняла глаза на покрасневшее материнское лицо, сурово взирающее сверху. Оленька, совсем не глядящая на дорогу и доверяющая маме самой выбирать верный путь, ткнулась носом прямо в куртку и виновато улыбнулась. Мама широким жестом стряхнула с ее шапки прилипшие ледяные кристаллы и спросила:

– Главное правило пешехода?

– Перед дорогой посмотри по сторонам,– бодро отрапортовала Оленька, пока мама поправляла ей шарф. – Но я же за тобой иду, зачем мне по сторонам смотреть?

– Всегда нужно смотреть, а ты в облаках витаешь. Осторожней будь, хорошо?

– Хорошо,– согласно кивнула Оленька, разглядывая дергающегося красными огоньками человечка на табло светофора. Рядом с ними замер мужчина в пальто, то и дело бросающий взгляды на наручные часы, будто за пару мгновений они могли таинственно скакнуть вперед на огромный промежуток и заставить его бежать и дальше по своим делам, невзирая на движущиеся машины. Девочка почти не задержалась на нем взглядом, крепко уцепившись за материнскую руку.

Светофор мигнул и озарил все вокруг мертвенно-зеленоватым светом, роняя на притаившиеся у столба сугробы причудливые, переплетенные тени. Мужчина мгновенно ринулся вперед, почти побежал, будто подгоняемый в спину дышащими взрослыми делами и проблемами, далеко выкидывая вперед худые ноги. Мама, оглядевшись, осторожно ступила на дорогу, придерживая Оленьку позади себя.

Визг тормозов, крик, глухой удар... Все произошло так быстро, что они ничего и не успели понять – только мама, натренированная, словно боец в смертельно опасной пустыне какой-нибудь затерянной на карте страны, мгновенно отвернула детское личико от дороги и притянула к себе, заставив ткнуться Оленьку носом в куртку. Ткань мгновенно повлажнела и окаменела на морозе от теплого дыхания, и девочка попыталась вырваться, отчаянно сопротивляясь.

Оценив обстановку, мама мгновенно шагнула обратно на тротуар, подхватив уже не маленькую Олю на руки. Та, извернувшись в крепких материнских объятиях, все же глянула на дорогу. Мужчина в тяжелом пальто стоял посреди проезжей части, расставив ноги так широко, что казалось, он вот-вот порвется. Незнакомец что-то кричал, словно пароходная сирена, и беспрестанно грозил кулаком. Потемневшая щеками мама смущенно отвернула девочку, не желая, чтобы дочь слушала крепкие русские слова раньше положенного времени.

Автомобиль, который сейчас замер прямо на вдавленной ледяной колее, ощерился открытым окошком, из которого мгновенно вылез щеголеватый водитель, добавивший к триаде мужчины в пальто еще несколько непередаваемых ощущений и эмоций от пережитого.

Все еще держа Олю на руках, мама, оглядываясь, но ступая ровно и непреклонно, перешла на другую сторону дороги, и только там, солидно удалившись от пешеходного перехода, поставила девочку на ноги.

– Мам, а этого дяденьку машина сбила? – любознательно поинтересовалась Оленька, как страус выворачивая голову и стараясь углядеть, чем же закончится словесная перепалка.

– Да, сбила. Вот поэтому я тебе и говорю, что надо аккуратнее быть с машинами. Ты видела, как он на капот упал и проехал на нем несколько метров, а потом прямо на дорогу свалился?

– Я не успела,– с обидой в голосе от того, что пропустила столь интересное, отозвалась Оленька. – А с дядей все хорошо будет? Он не поранился?

– Вряд ли, вон, орет, как абсолютно здоровый,– сварливо ответила мама, вновь увлекая за собой девочку, как маленький спутник, брести следом и разглядывать наметенные за ночь снежные кипы. – Нормально с ним все будет. Но хоть посмотрела ты, что будет, если бежать бездумно. Дураков и на дороге хватает.

– Да знаю я,– беззаботно отозвалась Оленька, на которую вояж незнакомого мужчины на капоте автомобиля совершенно не вдохновил на чрезмерную осторожность или что-то подобное. Из-за низких елок уже выглянул ехидный краешек школы, и девочка с испугом поглядывала на хищно мерцающие окна, где ей вскоре предстояло выступать перед всем честным народом.

Мама, доведя Оленьку до определенного места, невидимой черты, где они всегда расставались, присела, вновь поправила капюшон и чмокнула холодный, раскрасневшийся небольшой нос:

– Удачи, солнышко. Ты – большая молодец, и твое стихотворение сразит всех на свете.

– Даже Ритку? – горделиво оттопырив губу, спросила Оля

– Даже Ритку. И учительницу. И весь-весь мир вокруг. Ну, беги! А я на работу.

- Пока! – помахав маме рукой, девочка побежала по протоптанной тропинке, на секунду забыв все свои страхи, свое дикое желание оказаться в родной кроватке, думая лишь о том, как округлятся глаза у главной в их классе отличницы и задаваки, когда Оля, добавив в голос дрожи, расскажет самый печальный в мире стих.

И на ее губах сердечком вспыхнула довольная улыбка.

...Дверь щелкнула и, со скрипом приоткрывшись, запустила ребенка домой. Оленька мгновенно заперлась на все замки, поджидая, когда в дверь забарабанят страшные маньяки и злые монстры. Разыгравшееся с утра воображение, преподносившее ей в виде полководцев маму и папу, сейчас вновь фейерверком вспыхнуло в темном подъезде, где пахло квашеной капустой и застоявшимся сигаретным дымом, где из-за каждого угла девочке мерещились желтые звериные глаза, хищно поблескивающие в редких всполохах света, проглядывающих через занесенное снегом окно.

Напоследок пару раз стрельнув в закрытую дверь из пальцев, девочка подула на импровизированные дула и, сияя улыбкой победительницы, побежала делать уроки. Стихотворение о щенке заставило маленьких одноклассников притихнуть, а некоторых девочек и вовсе скривиться лицами в попытке удержать слезы. Ну, не считая, конечно, Мишки Конышева, тот как всегда хохотал жеребенком и бросался комками жвачки в Олю, и Погремушке, их учительнице, пришлось даже забрать у него дневник. Однако в целом выступление девочки произвело настоящий фурор и, садясь на место, она чувствовала себя сказочной принцессой, не меньше.

Вспоминая сейчас, сидя за узеньким столом в собственной комнате, Оля вновь испытала это приятное чувство наслаждения, а, вспомнив завистливые глаза Ритки, и вовсе погрузилась в томительный восторг. Закусив карандаш зубами, она уставилась куда-то в стену, улыбающаяся, счастливая, и в ее зрачках отражались синие цифры будильника, заставляя серо-зеленые глаза налиться мечтательной голубизной.

Мама пришла под вечер – к тому времени Оля идеально сделала все уроки, успела взглядом протереть дыру на маленькой, скромной пятерочке в дневнике за волшебное стихотворение, сходила на урок рисования в художественную школу, съела в холодильнике суп, остатки ливерной колбасы и три зеленых яблока. В общем, была идеально готова к приходу мамы с работы.

Мама снова была уставшая, но, увидев несущуюся к ней счастливую дочку, присела, раскрывая объятия, с наслаждением прижимая к себе родного ребенка. Оленька обхватила тонкими ручонками мамину шею, чувствуя, как пушистый воротник ее куртки, пахнущий потом и сигаретами, щекочет нос, а потом расцеловала в холодные и румяные с мороза щеки.

– Привет, солнышко. Как дела?

– Все отлично! Мам, стихотворение – просто улет!

И, захлебываясь эмоциями, Оля, не отрывая взгляда от материнского лица, в красках рассказала и о собственном триумфе, и о завидующих глазах Ритки, и о дураке Мишке Конышеве, и как Погремушка нахваливала девочку... Мама только улыбалась ей тепло и надежно, стягивая с широких плеч бесформенную куртку, расшнуровывая тяжелые ботинки.

– Идем кушать, хорошо? – предложила она, облачившись в свой огромный застиранный халат. – Там и расскажешь.

Они вдвоем отправились в ванную, мыть руки перед ужином, и девочка трещала не переставая, с улыбкой рассказывая о том, как после уроков они лепили снеговиков, а потом долго упрашивали продавщицу в соседнем магазине дать им несколько морковок для носа, как Оленька отстреливала монстров в темном подъезде, какие уроки сделала, что прочитала и написала... Мама внимательно слушала ее, переспрашивая и уточняя, даже когда мыльная пена светлым потоком сползла по ванной, уносясь с водой прямо в черноту слива, и, хоть в тусклом свете маленькой лампочки ванной комнаты, ее лицо казалось усталым, она ни на секунду не отвлекалась от дочкиного рассказа.

Выходя из ванной, она щелкнула выключателем и плотно прикрыла дверь, даже не обернувшись, направляясь за дочерью на кухню, где нужно было быстро разогреть вчерашний суп, пожарить гренки в яйце, приготовить морковку с сахаром и вскипятить ароматное какао для маленькой Оленьки, которая уже устроилась на стульчике, обнимая ладонями свою полосатую кружку.

Аппетитно шипело масло на сковороде, когда мама, обмакнув тонкие ломтики хлеба в подсоленную яичную смесь, выкладывала их на раскаленную поверхность. Те шипели, плевались горячими каплями, но потом неизменно поворачивались румяным, вкусно пахнущим боком, и любопытная Оленька то и дело выглядывала из-за полной материнской руки, прячась от горячих капель. Одновременно с жаркой мама успевала натирать крупную, сочно-рыжую морковку, и девочка глотала слюнки, ожидая вкусного ужина.

Только вот одна проблема не давала ей покоя, затмевая даже восторг от литературного дебюта.

– Мам,– тихонько позвала она, дергая ее за полу халата.

– М-м? – Промычала в ответ женщина, откусывая солидный кусочек от хрустящей морковки и жуя ее с набитым ртом.   

– А где папа? Почему он не дома?

– Папа? – мама примолкла на секунду, но всего на одну – в следующий момент она уже вновь жевала морковь, переворачивая золотистые квадратики на угольной сковороде. – Папа решил съездить к своей маме, твоей бабуле. Пока хочет у нее пожить.

– Вы так сильно поругались? – грустно и проницательно спросила Оленька, высовываясь из-за маминой руки. Та мгновенно задвинула ее обратно, опрокидывая на сковороду вымоченный в яйце хлеб.

– Все хорошо будет, цветочек, не волнуйся. Мы с папой взрослые люди и все уладим.

– А если нет? – почти беззвучно спросила поникшая девочка.

- А если нет, то мы будем жить вместе с тобой,– развернувшись и присев на корточки, женщина взяла ее за плечи и заглянула в большие, обиженные глаза. – Тебе разве не нравится со мной?
– Нравится, нравится, даже очень. Но когда мы втроем, с папой, мне нравится гораздо больше.

– Солнышко, не всегда получается в жизни так, как нам нравится,– мама вновь прижала ее к себе, пряча собственное лицо на детских плечах, но Оленька выпуталась из ее объятий и заглянула в глаза.

Мамино лицо изменилось, и Оленька увидела на нем толстый слой рыжеватой косметики, грубые мешки под глазами и дряблые пухлые щеки. Но она любила маму, и любое ее несовершенство безоговорочно прощалось ребенком, ведь ей казалось, что именно мама – самая красивая, самая добрая и прекрасная на свете. А папа – самый сильный, смелый и храбрый.

И никак иначе.

– А почему не всегда получается? – спросила она, обхватывая ручонками мамино лицо, и та грустно улыбнулась:

– Потому что тогда это была бы не жизнь. Тут всегда будет кучу всего неприятного, неудобного и плохого, ты должна это запомнить, и трудно будет, и больно, и страшно.

– Какая плохая жизнь,– серьезно резюмировала Оленька, и женщина, вытирая влажные руки о старый передник, засмеялась:

– И такое бывает. Ты уже взрослая, и должна знать, что не всегда добро побеждает зло, как и не всегда мама может быть с папой рядом, понимаешь?

– Но я же хочу, чтобы вы были вместе,– упрямо обронила девочка.

– А я хочу на море, собственную яхту и креветки на ужин,– отозвалась мама. – Но хотеть можно многое, и не всегда это получается. Многое из того, что ты хочешь, никогда не станет реальным. Но! – она подняла вверх палец, указывая куда-то на потолок. – Ты должна быть умницей, хорошо учиться и радовать маму, чтобы как можно больше твоих желаний становилось реальностью. Понимаешь?

– Не совсем,– прищурившись, отозвалась Оленька, и вдруг закричала:– Мам! Еда!

– Ох ты черт! – подпрыгнула женщина, и сама ощутив прогорклый запах подгорающего хлеба, который уже вовсе не так аппетитно шипел на сковороде. Черные квадраты чадили, отравляя горечью воздух, и женщина распахнула настежь окно, впуская в комнату мороз и стужу.

Когда сковорода была торжественно замочена в раковине, из кухни полотенцами выгнали весь едкий дым, а морковка на столе кокетливо прикрылась сахарной шапкой, Оля, ковыряющая вилкой в оранжевом буйстве, спросила только:

– Мам, а папа вернется?

– Не знаю, цветочек,– отозвалась мама, присаживаясь напротив, стягивая через голову испачканный передник. – Но что я точно знаю – так это то, что всегда буду с тобой. И никогда тебя не брошу, моя бесстрашная малышка, которая так прекрасно читает стихи. Хорошо?

– Хорошо,– вздохнула Оленька и сунула в рот ложку со сладкой кашицей.

***

Ольга проснулась, когда будильник еще не растревожил хрупкую тишину в их доме. За окном дождь барабанил в окно, и ей, еще до конца не очнувшейся от чар сна, казалось, что это кто-то костяшками пальцев пытается пробить стеклопакеты. Стряхнув с себя тяжелую, душную дрему, девушка, отчаянно разрывая в зевке рот, побрела в ванную комнату, осторожно ступая голыми ногами по паркетному полу, привставая на носочках.

В ванной перед ней предстало удручающее зрелище – бледная, землистая кожа; растрепанные обесцвеченные волосы, секущимися концами обрамляющие ее лицо, как колкие пушинки одуванчика; тонкие губы, прикрывающие кривой частокол зубов. Хищновато улыбнувшись своему страшному отражению, Ольга врубила горячую воду, заставив струю ударить в эмалированное дно ванной, приготовившись снова «рисовать» собственное лицо.

Спустя час она уже не так вздрагивала от отражения, казавшаяся себе даже симпатичной с тонкой чертой скул на одутловатом лице, с высокими, красиво изогнутыми бровями, густо накрашенными, иссиня-черными ресницами и уложенными мягкой волной волосами. Только вот недосып заставлял ее воспаленные глаза близоруко щуриться, отчего пару раз косметику с влажной и горячей кожи пришлось стирать и наносить вновь, чертыхаясь собственным кривым рукам.

На кухне вспыхнул газ под чайником, Ольга расставила россыпь чашек и насыпала в каждую по пригоршне какао, сдобрив парой ложечек рассыпчатого сахара. Потирая шею, она прошла в гостиную и щелкнула выключателем, заставляя единственную комнату до краев заполниться электрическим светом. Наступила на какую-то острую игрушку, подпрыгнула, сморщившись, и немного обиженно потерла мгновенно занывшую пятку.

– Рота, подъем! – с улыбкой произнесла девушка под громкий и недовольный стон заползающего под подушку ребенка. Из маленькой кроватки донесся первый залп громкого, мощного рева, но Ольга отточенным движением мгновенно подхватила сонную девочку на руки, прижимая к собственной груди, чмокая в макушку и покачивая, как долгожданный кубок на самых ценных соревнованиях.

– Встаем, встаем. Маме на работу нужно. Алина, вставай, я тебя прекрасно вижу,– и, продолжая на одной руке покачивать сонно трущую кулачками глаза дочурку, пальцами другой руки пощекотала пяточку второй девочки.

– Встаю,– хмуро резюмировала Алина, отбрасывая подушку. На лице заспанной первоклассницы застыло суровое выражение. Ольга щелкнула ее пальцами по носу и удалилась на кухню, унося с собой обиженно хнычущую Ксюшу.

– Минуту на сборы и жду тебя пить какао! – крикнула она уже из кухни, высыпая в тарелочку немного овсяной каши с сильным черничным запахом, заливая ее крутым кипятком. Стоило маленькой Ксюше на ее руках унюхать ненавистную кашу, как она зашлась пароходным ревом, скорчив маленькое, с кулачок, личико, в обрамлении черных прилизанных волосиков. Ольга, морщась, снова принялась ее покачивать, размешивая свободной рукой кашу.

На кухне появилась хмурая Алина, уже натянувшая белую водолазку задом наперед, облачившаяся в черные колготки с дыркой на носке, откуда беззастенчиво выглядывал белый кончик пальца. Зевнув во весь рот, она устроилась на стуле и подперла ручкой щеку.

– Алин, не в гостях,– буркнула Ольга, разливая кипяток, прижимая к себе отчаянно голосящую Ксюшу, которая никак не собиралась соглашаться на полезную, но дико противную кашу. – И чего колготки рваные надела?

– А целых нету,– нахально отозвалась девочка, откусывающая громадный кусок от мягкой вафли с вишневым повидлом. Ксюша, углядевшая такую несправедливость, заревела еще громче, еще горше.

– Дочь, ну хватит кричать, надо кашу кушать, я тоже буду,– брякнувшись на стул, Ольга отправила в рот ложку кашки, прожевала, закатывая глаза от мнимого удовольствия, но хоть и крошечную, но уже хитрющую Ксюшу было не так просто провести. Девушке долго и упорно пришлось тыкать резной ложечкой в пухлые, скривившиеся в плаче губы, прежде чем уставшая от рева Ксюша смиренно признала поражение и, красная, всхлипывающая, все же съела пару ложек.

– Давай ее обратно в больницу сдадим,– предложила Алина, отхлебывая какао, и Ольга рассмеялась:

– Вы – два самых дорогих человека в моей жизни, как же я смогу вас куда-то отдать? Доела? Тогда иди и ищи целые колготки, я после работы эти зашью. И водолазку правильно надень. Ксюш, ну только не устраивай вторую часть оперной арии, ради бога!

Отдохнувшая на материнских руках и поднабравшаяся сил Ксюша вновь яростно выразила свой протест после таких ранних подъемов, и Ольга, почти не позавтракав, поспешила за старшей дочерью в комнату, одевать и одеваться.

Спустя полчаса она, полностью собранная, облаченная в приталенное платье глубокого фиолетового цвета, подкрасила у зеркала губы и, проверив рюкзак с тетрадками Алины, подмигнула старшей дочери. Она была точной копией самой Ольги – маленькая, коренастая, со светлыми волосами, вечно заплетенными в колоски, с неровными зубами и серо-зелеными небольшими глазами, разве что более практичной и серьезной, чем сама Оля в ее годы. А вот Ксюша получилась совершенной противоположностью – вылитый папаша, который навострил лыжи и растворился где-то в городских кварталах, стоило только ему узнать о скором пополнении. Чернявая, с темными, немного восточными глазами, худыми щеками и капризным до безобразия характером.

Ну и черт с ними, с отцами ее девочек, главное – сами дочери. Смысл ее существования, заставляющие каждое утро вскакивать с кровати и нестись, нестись вперед, только бы обеспечить им хорошую жизнь, только бы дать им возможность почаще улыбаться.

Алина, пока мама предавалась воспоминаниям о собственной бурной молодости и ее последствиях, к тому времени уже облачилась в теплый пуховик, натянула шапку почти на глаза и спрятала ноги в дырявых колготках в маленькие сапожки вишневого цвета. И теперь стояла с мученическим выражением на лице у самых дверей.

Маленькая Ксюшка отчаянно капризничала, не желая отправляться к бабушке – все детские сады в округе были переполнены, и Ольге каждый день приходилось не только доставлять Алину в школу, но и отвозить младшенькую к маме, которой только в радость было посидеть с ребенком. Мама... За последние годы она совсем уж себя запустила и расплылась, больше похожая на вылезающее из чашки дрожжевое тесто, но в глазах ее по-прежнему светилась огромная любовь к дочери и внучкам.

А о большем и мечтать не следовало.

Ольга чертыхнулась, натягивая курточку на Ксюшу – стоило ей сунуть одну ручку в рукав и заняться другой, как своенравная девочка уже стряхивала теплую одежду и звонко хохотала, наблюдая за материнскими мучениями.

– Ма-а-ма,– донесся осуждающий голос Алины в ответ на брань, и девушка прикусила язык:

– Прости, котенок. Твоя сестренка никак не хочет собираться.

– Я же говорю, в больницу ее,– возведя глаза к потолку, буркнула Алина и оттянула с шеи намокший от пота шарф:– Долго еще? Мне жарко.

– Секунду,– Ольга изловчилась и натянула куртку на Ксюшу, громко звякнув молнией, как громом посреди ясного неба, победоносно улыбаясь. Однако Ксюша не привыкла сдаваться без боя – посидев мгновение и обдумывая, что осталась в дураках по результатам этой битвы, она вновь зашлась горьким, безутешным плачем.

– Мне жа-арко,– вновь капризно напомнила Алина, и Ольга почувствовала, что этот день будет веселым – если с самого утра беготня, хаос и непрекращающийся рев, значит, все покатится по наклонной и замрет на самом дне оканчивающегося дня.

– Идем, идем,– схватив с полки ключи, устраивая Ксюшу поудобней на руке, Оля вылетела из квартиры, захлопывая деревянную дверь. Старшая дочь с облегчением ринулась вниз, в холодный утренний воздух, вся намокшая от жара натопленной квартиры, а девушка виртуозно единственной свободной рукой заперла дверь на все замки и помчалась следом.

На улице стояла дымка от позднего осеннего холода – ноябрь кокетливо прикрылся прозрачной пеленой, словно пытался скрыть свое дождливое нахмуренное лицо. Хоть ливень прекратился, и теперь никто не мешал Алине топтаться в резиновых сапожках по лужам, поддернутым первым ломким, хрупким льдом, сырость стояла страшная. Сунув старшей в руки тяжелую, притихшую и любопытно озирающуюся Ксюшу, Ольга открыла дверцу машины, забралась в тесный салон и, заведя свою колымагу, врубила печку на полную мощность, прогревая коробчонку.

Алина запрыгала перед дверью, изображая танталовы муки, в то время как младшенькая ощупывала ее лицо, хватаясь цепкими, крепкими пальцами за нос, губы и тыча в глаза

– Мам! – отчаянно позвала Алина и, стоило Ольге выбраться в прохладу, с облегчением сунула ей сестру.

– А как же любовь к младшенькой? – сварливо спросила Ольга, пританцовывая, чувствуя, как холод обнимает ноги в тонких колготках. Алина одарила мать осуждающим долгим взглядом, и промолчала.

– В школу не опоздаем?

– Не опоздаем, пусть прогреется, а то заболеете. Слушай, а давай, кто больше льда на лужах сломает? Спорим, я?

– Мам, ну ей-богу, как маленькая,– стыдливо отозвалась Алина, отворачиваясь, пряча ручки в карманах теплого пуховика.

– Это потому, что ты боишься проиграть. Слабо! – и, чтобы подтвердить свои слова, принялась прыгать в тонких, глянцевых сапогах, разрывая хрупкое стекло льда и проваливаясь в мутные лужи, заставляя их масляным блеском пялиться в низкое утреннее небо темными зрачками сквозь пробоины.

– Глупо меня так разводить,– отозвалась старшая дочь, косясь на беснующуюся мать, которая крошила лед, танцуя вокруг машины. Ксюша звонко хохотала и тянулась вниз, грозя сверзиться с высоты, отчаянно желая схватиться за тонкие ледяные пластинки загребущими руками.

– Я уже оторвалась от тебя! – победоносно выкрикнула Ольга, вновь провалившись в лужу.

– И это моя мать,– грустно отозвалась Алина, но, не выдержав, присоединилась, отплясывая и разбивая хрупкую броню, сковавшую асфальт. Хруст стоял на всю округу, заставляя редких, смурных прохожих оглядываться в поисках беснующейся семейки.

На третьем этаже их дома дряхлая старушка, которую соседки подобострастно кликали Пелагией Степановной, с трудом поднялась со скрипучего дивана, потирая ноющую спину. Все ее лицо походило на карту, испещренную оттисками глубоких рек и горных хребтов, старые морщины прочерчивали сероватый, высохший пергамент кожи.

Задержавшись в ванной комнате, Пелагея Степановна медленно дошла до кухни, где от спички прикурила конфорку газовой плиты и с наслаждением отбросила желтоватую вязь занавески, выглядывая на улицу, которая была порой интереснее любого телевизора. И замерла, открыв рот.

Непутевая Олька, как брезгливо называла ее умудренная сединами дама, как молоденькая прыгала по лужам, кроша и ломая небольшими каблуками лед, а на ее руках опасно качалась маленькая дочка, облаченная в кислотно-желтый костюм, хохочущая так громко, что у пожилой женщины уши закладывало даже через предусмотрительно заклеенные на зиму окна. Рядом скакала и старшая, растрепанная девчонка, и все вместе они образовывали жуткую какофонию, ведя себя, по мнению Пелагеи Степановны, совершенно некультурно.

– Тьфу, проститутка, и детей туда же,– картинно сплюнула с брезгливой гримасой пожилая леди и, с горящими глазами, метнулась за чашечкой чая, чтобы вновь жадно прильнуть к развернувшемуся под окнами зрелищу.

– Все, прогрелась уже машина, заползаем,– скомандовала Ольга в промоченных ботинках, гордо выпрямившись и указывая пальцами верный путь. Раскрасневшаяся от холода, улыбающаяся Алина с горящими глазами проворно залезла в кресло и позволила маме защелкнуть ремни безопасности, в соседнем кресле расположилась крошечная Ксюша, не менее счастливая от утреннего соревнования. Пока Ольга залазила на переднее сиденье, настраивала старое, скрипящее сиденье в своей полуразваливающейся колымаге и поправляла визгливо стонущие зеркала, Алина взялась за ладошку сестры в теплой варежке и звонку чмокнула ее прямо через колючий пух.

– Мам,– позвала она и, дождавшись, пока Ольга бросит на нее уже серьезный, взрослый взгляд в зеркале, хвастливо поведала:– А я все-таки выиграла.

– Признаю свое поражение, моя королева,– отрапортовала Ольга, выруливая на дорогу, выщелкивая мобильный телефон и вставляя дряхлую, шипящую гарнитуру в ухо. Набрала маму.

Та отозвалась скрипучим голосом только через минуту, и девушке сразу же не понравился ее голос:

– Да, Оль? Что такое?

– Мам, привет. Все нормально? Я к тебе Ксению везу.

– Ксюшу? Оленька, я же предупреждала, у меня сегодня анализы в больнице, я никак посидеть с ней не могу,– немного обиженная невнимательностью пробормотала мама, и Ольга вспыхнула щеками:

– Черт! Точно!

– Мам, не ругайся,– буднично отозвалась с заднего сиденья Алина, разглядывающая проплывающие мимо дома.

– Прости, котенок... Мам, точно никак? Мне некуда ее отвезти, только если с собой брать, а ты знаешь, какие у нас бывают форс-мажоры...

– Оль, я и так каждый день с ней сижу. Сегодня никак не могу, прости.

– Ладно. До связи. Позвони потом и скажи, как анализы, хорошо? Пока-пока.

Отключив телефон, Ольга отвлеклась на секунду, и, подняв глаза на дорогу, ударила по тормозам, заставив девочек опасно подпрыгнуть в детских креслицах. Впереди один особый лихач не предоставил преимущества другому и, ревя мотором, унесся прочь, заставив Ольгину колымагу замереть в паре метров от заднего бампера красивой глянцевой иномарки.

– Вот олень! – рявкнула Ольга, ударяя кулаком в клаксон, растрепанная и побагровевшая от испуга, когда сзади донесся хриплый протест Ксении. Запищал телефон, но девушка выруливала из опасной дорожной ситуации, и поэтому начисто проигнорировала его противное пиликанье.

– Мам, опять ругаешься,– резюмировала Алина, вытаскивая из рюкзака резную погремушку и вручая ее капризничающей Ксюше. Та, заинтересовавшись давно забытым развлечением, мгновенно принялась трясти им, и импровизированные маракасы рассыпали звон по жаркому салону.

– Прости, котенок,– буднично отозвалась Ольга, дотягиваясь все-таки до трезвонящего мобильного на пассажирском сиденье, и щелкнула, активируя гарнитуру. Утопив педаль газа в пол, она хрипловато гаркнула:– Ольга! Слушаю!

– Оль, доброе утро! Ой, а чего это у вас там трещит прикольно? – хихикнула коллега, и девушке мгновенно захотелось расстрелять кого-нибудь из автомата.

– Мексиканский хор! Чего тебе надобно от меня?

Ксюша зашлась смехом, мотая погремушку с такой силой, будто душу из нее хотела вытрясти. Ольга заглохла на светофоре, и в ту же секунду сзади раздалось сразу несколько возмущенных гудков клаксонов, а кто-то, обгоняющий ее будто вмурованную в асфальт развалюху, устремил гневный, испепеляющий взгляд сквозь боковое стекло.

– Оль, так я чего звоню-то... А! Авария там, на Куйбышевской, ну, где светофор. Прикольно выглядит. Сфоткаешь?

– На пальцы что ли? – хмуро отозвалась Ольга, в уши которой рассыпчатый звон от погремушки проникал, словно черные тараканы, и зудел там, щекоча усиками нежную кожу. Она зажмурилась на мгновение и вновь попыталась завести машину. Ксюша демонически захохотала и начала трясти погремушку в три раза громче.

– Ну, на телефон там, нам некому ехать,– словно в подтверждение ее слов в офисе раздался громкий взрыв хохота отчаянно занятых работой людей, и коллега свернула разговор:– Ладно, сфоткай короче, ждем.

И отключилась.

Очередной возмущенный гул, хотя светофор давно уже вновь вспыхнул кровавым цветом. Не выдержав, Ольга скрипучей ручкой приоткрыла окно и, высунув собственную руку, показала средний палец скопившейся за ней веренице настоящих мужчин и джентльменов. Те, пораженные ее хамским поведением, разом возмущенно взревели гудками, и Ольга, психанув, наконец завела машину.

– Каналья! – победно рявкнула она и еще раз, торжествуя, ткнула в их сторону средним пальцем с обглоданным красным маникюром.

Алина благоразумно промолчала в своем детском кресле.

До школы они добрались без происшествий, если не считать того, что от противного скрипа погремушки Ольге хотелось выпрыгнуть из машины на полном ходу, благо, ответственность за двух дочерей, пусть одна из них и была сущим чертенком, не давала ей этого сделать. Когда Алина выбралась из машины, волоча за собой тяжелый портфель, девушка даже позавидовала ей на мгновение, провожая тоскливым взглядом и посылая воздушный поцелуй.

– Порви там их всех! – напутственно крикнула она на прощанье.

– Мам, первый класс, ну кого мне там рвать? – меланхолично отозвалась серьезная Алина и побрела к школьному крыльцу, на котором дворник скреб по лужам тонким веником.

– Ишь ты, какая взрослая,– обиженно отозвалась Ольга и, отстегнув ремень безопасности, перегнулась к младшенькой. – Солнышко, ты сейчас маме все мозги вытрясешь,– с обезоруживающей улыбкой заявила она Ксюше, отобрала погремушку и бросила ее на пассажирское сиденье. Подумав немного, Ксюша снова обиженно взревела, но Ольга, подкрутив погромче магнитолу, резво отъехала от школы, едва не врезавшись в зеленый запорожец, и ускакала на работу. Реветь под грохот глуповатых и быстрых хитов поп-музыки девочке быстро надоело. Ксюша надулась и принялась грызть ремень безопасности, словно настырный хомячок, пытающийся сбежать из маленькой клетки. Ольга, приоткрыв окошко и впуская внутрь влажный ноябрь, выщелкнула тонкую сигарету и, немного виновато глянув на дочь, подкурила, выдыхая дым в щелочку на улицу.

При Алине она отчаянно стыдилась и даже боялась курить, опасаясь осуждающего взгляда ее взрослых, всё понимающих глаз. Но пока Ксюша была еще молчаливой и могла сносить материнские выходки, девушка пользовалась свободой на полную катушку. Если бы она отвезла младшенькую к матери, то сейчас, открыв все скрипучие, тяжело идущие окна, уже вовсю бы горланила песни о тяжелой женской доле и непростой любви, купаясь в клубах дыма. Сейчас же ей, как школьнице, приходилось скромно пыхтеть в форточку.

Стыдно, но что делать. Погремушка все стучала по ее мозгам полузабытым воспоминанием.

Светофор на Куйбышевской встретил ее веселым подмигиванием зеленого цвета. Ольга, близоруко разглядывая разошедшиеся в споре глянцевые иномарки, затушила сигарету прямо в упаковку и вывернула руль, припарковываясь неподалеку. Сзади ее резкий маневр не оценили, и в который день она стала виновником звонкой какофонии автомобильных гудков. С трудом выкарабкавшись из грязной, трухлявой машины, она, отчаянно выпрямляя спину, достала с заднего сиденья ребенка и, с нажимом глянув на скопившуюся пробку, гордо прошествовала по пешеходному переходу, на половине дороги свернув с пути и направляясь прямо к разбитым автомобилям. Ее телефон явно не был примером для отличных фото, но сойдет и так, раз уж всем лень выбраться из теплого офиса и проехать до места аварии.

Она долго думала, оставить ли Ксюшу, вцепившуюся зубами в ремень, дожидаться маму в натопленном до жары салоне автомобиля, но, вспомнив собственный стиль вождения и количество идиотов на дорогах, благоразумно прижала ребенка к себе.

Машины пострадали не очень сильно, и Ольга поняла, почему всем так отчаянно не хотелось на самую типичную аварию. Покачивая притихшую Ксюшу на руке, девушка выудила из кармана мобильный телефон и сделала пару снимков с полным обзором дорожного аврала. Поддерживая дочь, прижав ее к собственной груди, наклонилась, пытаясь запечатлеть разбитый бампер и радостно торчащую связку разноцветных проводков посреди серости холодного дня.

Тычок в плечо оказался болезненным, и Ольга зашипела, поднимаясь, устремляя полный  обвинения взгляд на мужчину с прилизанными черными волосами, лицо которого удивленно вытянулось при виде маленькой девочки на ее руках.

– Что такое? Почему вы меня толкаете? – с возмущением поинтересовалась Оля, покачивая Ксюшу, глядящую на незнакомца точно таким же непонимающим взглядом.

Мужчина открыл рот, будто хотел что-то сказать, и сморщился вдруг всем лицом, став мгновенно неприятным и отталкивающим, похожим, на перекрученный мусорный мешок:

– Ничего тут интересного нет, мамаш, катись отсюда.

– Я не мамаша, а корреспондент интернет-издания «Сегодня»,– типичной обворожительной улыбкой ослепила его Ольга, выставляя вперед Ксюшу будто ненароком, прикрываясь дочерью, как щитом. Мужчина вновь уставился на ее детское, удивленное личико. – Расскажите, что произошло? Готова поспорить, этот мудак вас не пропустил, да?

– Да, но он подрезал,– не подумав, отозвался мужчина, но тут же взял себя в руки, сверкнув злобными глазами. – Но вам здесь делать совершенно нечего, и уж тем более что-то там фотографировать. Немедленно удаляйте все.

– Не волнуйтесь, мы все так хорошо закрасим, что вас и ваш автомобиль даже родная мама не узнает,– рассмеялась Ольга, вся излучая из себя доброжелательность и понимание. – Вот уроды, купят права, а потом нормальным людям по дорогам и не поездить, правда? Как вы думаете?

Изгибая руку под неудобным углом, продолжая покачивать дочь, Ольга незаметно включила съемку видео и теперь исподтишка снимала весьма вероятного виновника аварии, который был слишком вылизанным и наглым, чтобы стать чьей-то жертвой. В жизни, конечно, всякое бывало, но в девяноста процентах случаев растащенные по всей дороги машины были бичом именно таких «крутых дяденек».

– Я никак не думаю. Топай, топай, родимая, а то придется мне тебя проводить, несмотря на ребенка.

Он бросил обжигающий брезгливый взгляд на Ксюшу, и та мгновенно скривилась, прячась лицом в мамино плечо, опасно обнажая женскую руку с записывающей камерой. Но грубоватый водитель этого не заметил.

– Ну, что же, спасибо и за такое пояснение! Не волнуйтесь, все будет замечательно,– клятвенно заверила она, все еще глуповато улыбаясь, и поспешила подальше, пока ее живой щит из образа заботливой матери с ребенком на руках все еще сдерживал мужчину, руки которого уже сами собой начали сжиматься в кулаки.

– И только попробуй хоть что-то опубликовать, я тебя из-под земли достану и снова закопаю! – рявкнул он ей на прощанье, и девушка, обернувшаяся все с такой же профессиональной натренированной улыбкой, ласково помахала ему ладошкой.

– Нерационально, утырок, – буркнула она себе под нос, мгновенно стерев с лица всю свою благожелательную маску, удобнее перехватывая Ксюшу, которая все еще вжималась личиком в материнскую куртку. – Масюська, ты чего, боишься что ли? Да брось, в этой жизни тебе стоит бояться только собственной безмозглой мамашки и того, что она когда-нибудь, но накликает себе беду на голову. А все остальное – фигня, особенно вот такие вот хамоватые мужички, поверь моему опыту. Боже, Ксения, ты такая маленькая, а уже такая тяжеленная, что дальше-то делать будем?..

В таких нехитрых материнских уроках о жизни они дошли до пешеходного перехода, и Ольга, перегнувшись почти пополам, выглянула на дорогу, пристально вглядываясь в каждую проезжающую машину. Разрешающий свет давно уже призывающее поблескивал, будто нашептывая, что пора бежать, бежать по делам, но Ольгу на мякине было не так-то просто провести. Увидев на горизонте чересчур резвого парнишку, который явно не собирался находить достойное применение тормозам в своем автомобиле, девушка предпочла дождаться, пока он пронесется мимо, и не подумав пропустить мать с ребенком, и только тогда устремилась к собственному автомобилю.

Проходя по белым полоскам, въевшимся в щербатую кожу асфальта, она постоянно контролировала ситуацию, даже и не думая о том, что могло бы случиться, если бы она не решила уступить дорогу лихачу. Спокойно преодолев дорогу, она вновь пристегнула Ксению в маленьком сиденье, и устроилась на собственном месте, подмигнув дочери:

– С ветерком домчимся!

В офисе дым стоял коромыслом – уже который год редактор пытался выгонять всех страждущих по никотиновому удушью на улицу, в курилку, но журналисты, как истинные профессионалы своего дела, предпочитали дымить без отрыва от производства, закинув ноги в грязных ботинках прямо на столешницы с кипами распечаток. Появление румяной от прохлады Ольги с Ксюшей на руках произвело фурор, и девушка, внутренне проклинающая всех и вся за то, что ей в самом начале рабочего дня пришлось заниматься чьими-то делами, расплылась в широкой улыбке, не стесняясь обнажать свои кривоватые, но белоснежные зубы.

Первым делом, перепоручив напряженную Ксюшу сюсюкающим коллегам – на самом деле, просто проходя мимо одной особой чувствительной мадам, она посадила девочку прямо на клавиатуру к журналистке, – Ольга настежь распахнула окна, сбрасывая с плеч куртку, и крикнула всем вокруг:

– Сигаретки – табу, в здании – особо наглый маленький человек! И всем доброго утречка!

– Отлично выглядишь,– к ней с дружескими объятиями мгновенно потянулся их оператор, Глеб, с белоснежной улыбкой и узкими черными глазами. На секунду она замерла, будто вдруг вспомнила что-то, будто узнала его смазанное, стертое лицо в моменте дежавю, но тут же расслабилась. Прижав к себе Ольгу, он весьма не по-дружески скользнул руками чуть ниже талии, натягивая ткань платья, за что и получил скорее картинную, чем искреннюю пощечину. Оторвавшись от него, Ольга глянула с хитрым блеском в глазах, и, покачивая бедрами, направилась к Ксюше, которая испуганно озиралась в поисках мамы.

– Не бойся, цветочек, в этом гадюшнике работает только твоя мать, тебе тут нужно потерпеть всего денек,– мудро изрекла девушка, чем вызвала одобрительные смешки и нестройное гудение. Чмокнув Ксюшу куда-то в висок, Ольга скинула насквозь мокрые сапоги и переобулась в лаковые красные туфли на огромных каблуках, подновила помаду, посмеялась над чьей-то шуткой и игриво шлепнула зазевавшегося монтажера, который мгновенно залился довольным пунцовым румянцем. Глеб, сидящий за своим столом, обрабатывающий очередной фоторепортаж, оторвался от работы и теперь поглядывал на нее, прищурив мерцающие, темные глаза, задумчиво закусив ластик на простом карандаше, сильно впившись в него резцами.

Ольга послала ему воздушный поцелуй и рухнула на собственное место, сбрасывая фото и видео с аварии на компьютер, задумчиво постукивая накрашенными ноготками по звонкому дереву столешницы, параллельно проглядывая странички друзей и их смазанные, невзрачные фотографии.

Неподалеку Ксюша зашлась жалобным криком, и девушка, высунувшаяся из-за монитора, увидела ее покрасневшее личико и требовательно протянутые к маме ручки.

– Оль, ты это, возьми ее к себе, она ревет,– испуганно пробормотала коллега, держа девочку на вытянутых руках со смесью брезгливости и страха на лице. Ольга, приблизившись к столу коллеги, ловко подняла Ксюшу и подбросила ее несколько раз в воздух, улыбаясь и гуля, заставив девочку мгновенно сменить слезы на улыбку, и прижала к себе с уверенной и нежной улыбкой:

– Эх вы, слабачки. А столько сю-сю-сю было, стыдно вспомнить. Идем, Ксеня, будем аварию на сайт выкладывать.

– А вы, я смотрю, из журналистского офиса решили детский сад устроить? – абсолютно ровным голосом спросил главный редактор в своем неизменном, чуть маловатом коричневом пиджаке, с молчаливым неодобрением наблюдавший за всем этим цирком. Ольга ловко развернулась на каблуках, держа дочку, и ослепительно улыбнулась ему одной из своих отрепетированных улыбок:

– Простите, Анатолий Викторович, мама заболела, оставить ребенка не с кем. Но я, дабы не подрывать трудовую дисциплину в коллективе, решила трудиться во благо страны вместе с младенцем на руках...

– Мне твое паясничество совершенно ни к чему.

– Если я сильно мешаю с дочкой, то могу написать заявление за собственный счет, на день. Но мы с ней уже отсняли аварию, и готовы и дальше трудиться в поте лица.

– Отлично, но никаких поблажек тебе не будет. Ясно?

– Предельно. Спасибочки! – и по привычке чуть не послала ему воздушный поцелуй, в последнюю секунду хлопнув себя ладонью по губам.

Коллеги взорвались саркастичным ржанием, и Ольга подмигнула нескольким из них, направляясь к рабочему месту. Устроив Ксюшу на коленях, девушка сбросила видео монтажерам с просьбой замазать лицо нерадивого водителя, и вдохновлено принялась за материал на три страницы, в котором расписывала не только неосторожность некоторых автолюбителей, но и клеймила позором нерадивых агрессоров, которые готовы бросаться на честных и порядочных журналистов чуть ли не с кулаками, отстаивающие свои консервные банки с ожесточенностью обиженных щенят, и все такое прочее, и все в таком духе...

Материал получился хлесткий, провокационный, и Ольга, откинувшись в кресле, удовлетворенно потерла ладони, сощурившись в предвкушении не только множества просмотров, но и крупномасштабных баталий в комментариях. Мужчина, столь по-хамски обращающийся с ней даже в присутствии маленького ребенка на руках, в статье предстал смесью черта с рожками, нахального бандита и совершенного не-мужчины, но того  Ольге и надо было.

Погрузившись в сладкие рабочие мечты, девушка вынырнула из них от резкого щелчка и, ойкнув, принялась выуживать из цепких детских ручек большой канцелярский степлер, которым Ксюша грозила не просто пробить нужные бумаги, но и пришпилить себя к столу.

Следующие полчаса она провела за публикацией материала, в многочисленных разговорах по телефонам, записи звуковой дорожки и выуживании особо опасных предметов из загребущих рук Ксении. Пару раз ей удалось вручить ребенка под благовидными предлогами коллегам, но большинство времени, разгребая завалы в собственных делах, ей приходилось и чутко контролировать дочь, которой новое место казалось безумно интересным и захватывающим.

Наконец подойдя к доске с заданиями, она увидела напротив собственного имени кривоватую запись «собрание в администрации», и, предусмотрительно сбегав за Ксенией, вновь замерла живописной статуей у доски, покачиваясь на высоких каблуках:

– Ребятки, кто хочет сегодня стать самым счастливым  и добрым, м?

– И не надейся, никто вместо тебя в администрацию не поедет,– крикнул ей с галерки какой-то невзрачный паренек, и Ольга мгновенно облачила лицо в защитную обворожительную маску. Выставив вперед Ксению, как транспарант, она заметила:

– Но с ребенком-то в администрацию мне нельзя, так что придется подмениться.

– Я бы тебя с удовольствием подменил,– хищно улыбнулся белозубый Глеб. – Но я всего лишь простой оператор.

– Значит, с тобой и поеду,– кивнула Ольга, пальцем выискивая на доске имя оператора.

– Тебе вообще-то редактор ясно сказал, что никаких поблажек! – обиженно взвыл коренастый Вова, и Оля мгновенно нашла их имена в тандеме. Усмехнулась, стерла надпись и поменяла их местами, подписывая размашисто черным маркером новые рабочие обязанности.

– А я и не прошу поблажек, я спокойно себе работаю, только в другом месте. А тебе, Вова, выдалась уникальная возможность прикоснуться к миру сильных сия города и послушать их мудрые и очень нужные мысли,– резюмировала Ольга и, игриво приподняв бровь, бросила небрежно:– И ты что, серьезно хотел ехать на детский праздник позднего урожая в детском саду? Вов?

– Понял, поеду в администрацию,– буркнул ей злобный голос из-за монитора, а Глеб подытожил перепалку:

– Оль, выдвигаемся через полчаса. Ксения с нами поедет?

– Конечно.

Спустя полчаса, накинув на плечи тяжелую куртку и сунув ноги в намокшие ботинки, облачив Ксюшу в теплую одежду, Ольга покинула офис, все такая же уверенная в собственном превосходстве, неунывающая и прижимающая к себе дочку с особой, трогательной любовью. Глеб галантно распахнул перед ней дверцу, и она, подумав немного, все же бросила на заднее сиденье собственную сумку, снова улыбаясь полувопросительно.

– Чем могу быть полезен? – спросил он, продолжая просверливать ее своим блестящим взглядом.

– Принеси из моей машины детское кресло, пристегнем Ксюшу у тебя.

– Без вопросов.

Глеб управлял своей небольшой серой машинкой куда лучше, чем это делала Ольга – осторожно объезжал вставшие прямо перед ним, как вкопанные, корыта, притормаживал на пешеходных переходах, пристально вглядывался в цветные пятна светофора и вез их предельно мягко. Девушка, откинувшаяся на сиденье, подставила холодные руки под теплые потоки из работающей печки, и спросила у него негромко:

– Глебушка, мы с тобой уже столько работаем, а самого главного о тебе я так и не узнала. Поведай мне, доблестный рыцарь, жена или дети у тебя есть?

– В разводе,– хмыкнул Глеб. – Сын есть, два года с копейками. А что?

– Да ничего. Просто профессиональный интерес.

– Материал обо мне подготовишь? – наклонился к ней Глеб, и она вновь поразилась, какой сосущей темнотой заполнены его по сути своей добродушные глаза. На нее дохнуло вкусным, терпким парфюмом.

– Да кому ты нужен,– беспечно рассмеялась Ольга, не отрывая глаз от прикованного к ней пристального взгляда. И посоветовала тихо:– На дорогу смотри, угробишь нас.

– Черт, точно,– он оторвался от их странной, намагниченной игры в гляделки, и чуть сбросил скорость. – А что у тебя? Ты же не замужем, так? Ну, помимо Ксюши.

– Нет, не замужем,– Ольга достала ноги из сапог и забросила их на приборную панель, заставив коленки уставиться в потолок, выгибаясь в протяжном зевке. – Алина есть еще, старшая дочь, ей семь. Первоклассница. Умнее и серьезнее меня в сто раз.

– А где мужа потеряла?

Ольга метнула на него острый взгляд, а потом, задумчиво закусив губу и уставившись куда-то в дневную серь, прилипшую к лобовому стеклу, тихо сказала:

– С первым развелась, второй ноги сделал, как только о Ксюше узнал. Да я сама виновата, глупая, молодая, беспечная. Но ничего, не жалуюсь. Девчонки – самая большая ценность в моей жизни.

– Хорошая позиция,– одобрил Глеб, осторожно втискивая серую утлую машинку в разномастный ряд приникших к тротуару автомобилей. – А ты, оказывается, и как человек ничего.

– Ну-ну,– ехидно усмехнулась Ольга, распахивая дверь. – А не только как баба, да?

 Глеб промолчал, вынимая ключи из замка зажигания и, перегнувшись через сиденья, закрыл кнопки на всех дверях. Ольга устроила на руках сонную, притихшую Ксюшу, сжимая в ладони массивный черный микрофон, больше похожий на булаву. Праздник обещал стать не то чтобы очень интересным и значимым событием, но, по крайней мере, ей не придется полдня проторчать в администрации.

Прямо с порога они попали в царство полузабытых запахов из детства – гречневая каша, разогретое молоко, детское мыло... Встретившие их маленькие разноцветные лавочки казались почти игрушечными. Глеб сунул сумку с камерой под одно из узеньких сидений и принялся расшнуровывать высокие ботинки, с каким-то детским восторгом разглядывая красочные шкафчики с изображенными на них зверушками и фруктами.

Ксюша так и вовсе дар речи потеряла от восторга, пытаясь дотянуться до всего и одновременно, чуть не вываливаясь из материнских объятий. Ольга с улыбкой помогала ей ощупать притаившегося на шкафу петрушку с соломенными волосами, россыпь кубиков, выпуклые рисунки на стенах – нелепые, кривые, но такие по-особому милые. Где-то на антресолях у девушки хранилась целая стопка детских рисунков Алины, хоть девочка и не очень любила рисовать, уже в том возрасте являясь очаровательным серьезным карапузом с немного грустными, бесконечно все понимающими глазами.

Стоило Глебу облачиться в тапки, предложенные смущающейся, натягивающей свитер посильнее на плечи, воспитательницей, как Ольга мгновенно вручила ему Ксюшу и принялась менять влажные сапоги на огромные каблуки.

– Ты это, куда?.. – потрясенно спросил Глеб, держа Ксюшу на вытянутых руках, будто она была каким-то диковинным монстром. – Оль, одумайся, я в жизни детей на руках не держал.

– А сын? – механически поинтересовалась Ольга, выпрямляясь и разминая ноги в узких, неудобных туфлях. Уже принимая из его рук Ксюшу, с нахальным превосходством поглядывающую на Глеба (на секунду девушка даже заулыбалась узнав в этом немного надменном и бесконечном уверенном взгляде собственные нотки), она услышала короткое:

– Говорил же, в разводе. Не общаюсь.

И, насупившись, подхватив тяжелую черную сумку с упакованной камерой, поспешил вперед по коридору. Ольга направилась за ним в компании с краснеющей щеками воспитательницей.

– Вы решили к нам приехать со своей малышкой? – с улыбкой поинтересовалась семенящая следом молоденькая девушка, и тут же уткнулась взглядом в теплый, мягкий ковер, пунцовая от собственной смелости. Ольга круто развернулась к ней на каблуках, прищурено разглядывая неровные пятна веснушек, длинные каштановые волосы и смущенные карие глаза. А потом улыбнулась немного плотоядно:

– Да, конечно. Скажите, как вас зовут?

– Людмила. Дети зовут меня Милой, но вы можете говорить просто «Люда»,– совсем стушевавшись, воспитательница хотела прошмыгнуть в маленький концертный зал, но Ольга остановила ее, мягко ткнув микрофоном в грудь.

– Людочка, скажите, вы задействованы в празднике? Или только будете наблюдать за порядком?

– Наблюдать...

– Отлично! У меня будет для вас важная миссия! Вот! – И сунула в руки опешившей девушке Ксюшу, которая, устав от буйства красок, мгновенно обвила тонкую шею веснушчатой Людмилы тонкими ручками и притихла, прислонившись щекой к мягкому ворсу ее коричневого свитера. – Она немного капризная, но вы, я думаю, справитесь! Родина вам это не забудет!

И, уже скрывшись в празднично украшенном зале, на секунду выглянула, обворожительно улыбаясь, и добавила:

– И все телевидение мира – тоже!

Люда осталась стоять с маленькой Ксюшей на руках, опешившая и безмолвная, не смеющая окликом нарушить покой спящего ребенка и отчаянно не понимающая, как поступить в такой ситуации. Ольга же, отдернув платье и встряхнув пережженные краской тонкие, пушащиеся волосы, поспешила к Глебу, который хмуро настраивал камеру.

И понеслась обычная съемка – улыбающаяся Ольга приседала на корточки, спрашивая у забавных деток в костюмах лесовиков, грибочков и лукошек, почему они любят осень, брала интервью у хамоватой, но отчаянно пытающейся выглядеть прилежной директрисы с черными, высокими нитками бровей и темно-фиолетовыми волосами.

– Вылитый баклажан,– шепнула Оля прямо на ухо Глебу перед съемкой, и теперь он стоял, поправляя изредка штатив, с преувеличенно серьезным лицом, закусив собственный кулак. Сама же девушка с обворожительной улыбкой поддерживала руку с микрофоном и профессионально отмечала главные моменты, на которые следует обратить внимание в сюжете.

Опросила и родителей, которые, счастливо румянясь от гордости, перехватывая в разномастной толпе собственных чад, прижимали их к груди и с удовольствием рассказывали всякую чепуху в микрофон отчаянно скалящейся Ольге. Пару раз, в перерывах между записями «синхронов» она оглядывалась в поисках дочери и, заметив темную макушку в самом углу зала, принималась и дальше носиться в поисках хорошего материала.

Все родители были опрошены, все конкурсы и загадки – засняты, на фоне цветастого полотна улыбающаяся Оля записала вставку, и, щелкнув микрофон, устало и отрывисто бросила:

– Все, хватит, собираемся.

– Погоди немного, давай доработаем – я мало перебивок заснял еще, если текста нормально будет, не хватит.

– Да какой там текст,– махнула на него микрофоном Ольга, в исступлении чуть не застонав.–Попели, поплясали, вот детишки, вот садик, все. Собирайся, говорю.

– Еще пару минут,– Глеб отвернулся, показывая, что не намерен продолжать спор. В отчаянии Оля все же врезала по его широкой спине микрофоном, но очень осторожно, бережно, боясь повредить дорогущую технику, и удалилась к дочери.

При ее появлении худенькая, несимпатичная Людмила подскочила, улыбаясь немного виновато, будто это она всучила собственного ребенка совершенно постороннему человеку. Примостившись на маленький стульчик, Оля свесила руки, обдумывая набросок будущего сюжета, бросая горячие, обвиняющие взгляды в спину ненасытному Глебу. Люда присела рядышком, молчаливо покачивая дремлющую Ксению, и спросила тихонько:

– Что, не успеваете куда-то?

– Что? – оглянулась задумчивая Ольга. – А, да, не успеваем. Жить не успеваем.

Протянув пухлую ладонь, Оля погладила свою дочку по голове, прикасаясь подушечками пальцев к мягким, воздушным волосикам. На нее вдруг накатило какое-то странное чувство, похожее на предчувствие, напоминающее отползающую волну, приоткрывающую щербатый, усыпанный водорослями и ракушками берег. Этот песчаный берег сейчас скреб где-то прямо в ее душе, и она, сама не зная почему, захотела прижать дочь к груди.

А, собственно, что мешало? Она уже потянулась за спящей девочкой в гомоне разноцветных костюмов, музыкальных перезвонов и громкого хохота, как услышала тихий, звонкий свист на самой верхушке срывающегося голоса, и обернулась, удивленная.

Сделав страшные глаза, покрасневший, со вздувшимися на шее жилами, Глеб сверлил ее почерневшим взглядом и отчаянно мотал головой, призывая  к себе. Сразу же сорвавшись с места и внешне совершенно спокойным шагом приблизившись к оператору, она оперлась рукой на его плечо, поправляя юбку, и шепнула почти в самое его ухо:

– Что?..

– Глянь, кто пришел на праздник. А ты уехать хотела...

Ольга обернулась к входным дверям, где, будто приросший к месту, замер пухлый немолодой мужчина с редкими кустистыми пучками седых волос за ушами, с дрожащим тройным подбородком и красными пятнами, акварелью расплывшимися по лицу и шее. У девушки от восторга перехватило дыхание – первый заместитель главы города, радеющий за семейные ценности и институт брака, вечный брюзга и поборник журналистики, женатый уже что-то около тысячи лет на такой же дряхлой бабуле, известный затворник, который чрезвычайно редко удостаивал своим внимание даже события общегородского масштаба...

Не имеющий детей.

Они, помнится, в редакции даже тотализатор устроили, сколько лет его любовнице – в том, что он блюдет верность не менее вредной, расплывшейся, запустившей себя бабке, сомневался каждый первый циник их журналисткой братии. Профессиональный Ольгин взгляд зацепился за тонкую, почти девичью ручку, которая сейчас опасливо поддерживала заместителя под локоток, невесомо, привыкнув, что в общественных местах касаться его нельзя ни в коем случае. Юная, худая  нимфа с оленьими глазами и белокурыми волосами до самой поясницы с горящим взглядом наблюдала за маленьким вихрастым темненьким пареньком, и от восторга Ольга чуть не прокусила собственную губу.

Заметив ее плотоядный взгляд, работник администрации круто развернулся и почти побежал к выходу. Девушка ринулась за ним, не щадя собственных ног на высоченных каблуках, увлекая за собой Глеба, едва успевшего сложить штатив с видеокамерой:

– Быстрее, лови его! Снимай! – отрывисто бросила она, а Глеб, несущий камеру, словно знамя первопроходца, выдохнул довольно:

– Я уже снял и его, и бабу его, и пацана!

– Красавчик! – рявкнула Ольга, выпрыгивая прямо перед дородным мужчиной, перегораживая ему узенький коридор детского сада, улыбающаяся, как пиранья, хищно и торжествующе, а оператор протиснулся вслед за ней, затапливая багровое лицо заместителя мощным светом прикрепленного к камере фонаря.

– День добрый, Аркадий Петрович! – бойко затарахтела Ольга, лавируя по коридору, не давая путей к отступлению умудренному сединами, но оставшемуся с абсолютно пустой головой человеку. – Мы очень рады видеть вас на празднике, посвященном осеннему урожаю, в детском саду номер двадцать три,– и сделала картинную паузу, позволяя потенциальному зрителю прочувствовать весь абсурд ситуации:– Подскажите, почему вы решили посетить этот светлый и прекрасный праздник?

– Без комментариев,– он толстой пятерней закрыл пунцовое лицо и сделал еще одну бесплодную попытку покинуть поле боя. Даром, что Ольга была на каблуках – она почти зубами вцепилась в настоящий нонсенс и не собиралась сдаваться так просто:

– Отлично! Тогда мы подадим новость о том, что вы по каким-то неведомым причинам оказались в детском саду с неизвестной дамой, а наш зритель сам сделает соответствующие выводы. Как, впрочем, и ваша супруга.

– Что?! Да как вы смеете?! Я прибыл сюда по официальному поручению главы города, с целью... эм... чтобы поддержать подрастающее поколение...

– Да, конечно, не волнуйтесь только так, а то вас удар хватит,– не удержалась от едкого замечания Ольга, помня, сколько крови попил ей этот мерзкий человек:– А дама, что поддерживала вас под локоток? Работница детского сада?

– Что? А... Нет, она... Она... Представитель родительского комитета, обратившаяся ко мне, по поводу замены линолеума в концертном зале, и я должен заметить, что совершенно возмущен таким положением дел и хотел бы поставить вопрос на личный контроль...

– Да-да, линолеум – дело, конечно, нужное. Спасибо за интервью, Аркадий Петрович, мы обязательно свяжемся с пресс-службой администрации, чтобы они представили нам отчет о целях и задачах посещения детского праздника,– она снова сделала нажим, вызвав в свою сторону черный, полный ненависти взгляд, – заместителем главы города. Смотрите на свой прекрасный профиль в ближайшем выпуске новостей.

Остаток отнюдь не эфирной фразы она процедила уже сквозь зубы, выключила микрофон и отодвинулась, давая ему пройти.

– Только попробуй,– зарычал мужчина, но взгляд его тут же испуганно скользнул к горящему огоньку камеры, и он прикусил язык, двинувшись к ней, но застыв на полпути.

– Вы что же это, угрожаете мне? – с издевкой спросила Ольга, поигрывая микрофоном, сощурившая глаза.

– Ни в коем разе, милая моя. Просто я надеюсь, что у вас хватит благоразумия, чтобы не пускать такой незначительный повод в эфир.

– Всего хорошего, Аркадий Петрович. Предоставьте профессионалам самим разобраться, что пускать в эфир, а что нет.

Он окаменел спиной, застывший, багровый, взбешенный до чертиков, но не имеющий возможности брякнуть ничего лишнего прямо под дулом видеокамеры – мужчина и так уже наговорил с лихвой, что хватит на добротный, отличный сюжет. Дождавшись, пока он хлопнет входной дверью, Ольга, не сдержавшись, прыгнула прямо на шею Глебу, обнимая его, прижимаясь в исступленном восторге победителей. Он, смеясь, придерживая не закрепленную на полу камеру, обхватил девушку свободной рукой и крепко прижал к себе, вдыхая запах волос и детского крема.

– Мы с тобой просто взрывной сюжет подготовим,– шепнула она ему на ухо, опалив дыханием кожу, и он почему-то задрожал под ее ладонями. – Бежим материал ставить.

Они ринулись по коридору, путаясь в ногах, желая поскорее одеться и полететь в редакцию, чтобы завалить город огромным шумом от очередного резонансного разоблачения, чтобы раз и навсегда поставить штамп лгуна на прогнившем изнутри человеке, чтобы сделать сюжет, ради которых они и трудились на ниве журналистики.

– Девушка! – раздался смущенный и одновременно возмущенный вопль, и Ольга встала как вкопанная, поразившись такому сочетанию эмоций в тонком голосе. – А ребенок?!

Сконфуженно улыбаясь, Оля почти добежала до Людмилы, совершенно шокированной произошедшей ситуацией, выхватила из ее рук сразу же вспыхнувшую счастливой улыбкой Ксюшу, и вновь бегом вернулась к оператору, который уже собирал длинный черный штатив. Ольга была готова бежать к машине хоть в открытых туфлях, по влажной комковатой грязи, среди сплетений детских турников и лебедей из выкрашенных автомобильных шин, но Ксюшу, которую горе-мать и так уже умудрилась практически забыть на рабочем месте, следовало одеть потеплее. Они бегом переобулись, оделись и вылетели из детского сада, который должен был стать всего лишь обычным проходным осенним праздником, а подарил им самый настоящий волшебный эксклюзив.

Пристегнув малышку в креслице и сунув в руки какую-то маленькую игрушку, прихваченную из детского сада, Ольга рухнула на переднее сиденье, даже не пристегиваясь, и глянула на себя в зеркало заднего вида. Расхристанная, в распахнутой куртке, в прекрасном платье глубокого фиалкового цвета, с раскрасневшимися то ли от восторга, то ли от ноябрьского ветра щеками, отчаянно горящими глазами, что даже ее лицо, с рытвинами старых проблем с кожей, с неровными зубами и чересчур отекшими щеками, сейчас показалось девушке красивым.

Глеб в который раз провернул ключ в замке зажигания и чертыхнулся, ударив по рулю, парень, с застывшими капельками пота на висках, с искусанной и распухшей нижней губой. Выдохнул порывисто и застыл, немного сгорбленный, вновь и вновь пытаясь завести свою серую колымагу.

– Не психуй,– сказала Ольга, пристально глядя на него. – Больше желающих посетить детский праздник не нашлось, так что у нас – абсолютный эксклюзив. Успеем.

Он обернулся, раскрасневшийся, восторженный от крупного улова, с дрожащими длинными пальцами и пылающими черными глазами, в самих зрачках которых поселился кровавый огонек вспыхнувшего пламени. Ольга задержала дыхание, вглядевшись в эти темные омуты, не понимая, что вдруг произошло в одну секунду, заслонив все вокруг мутноватой пеленой, и почему он так бесконечно долго молчит, вонзив в нее почерневший от неясного чувства взгляд...

– Да к черту,– рыкнул он и резко наклонился к ней, почти ударив ладонью ее щеку, вжимаясь всем телом, насколько пустил его ремень безопасности, впиваясь в губы жадным, истосковавшимся по ласке поцелуем, издавая какой-то низкий, горловой, опасный звук, заставляющий ее всем телом втиснуться в сиденье.

Руки  ее сами собой скользнули в его короткие волосы, она целовала его исступленно, так, будто впервые коснулась человеческих губ собственными губами, ощущая то там, то тут на коже горячее дыхание, выдыхая кислород из собственных легких прямо в его призывно распахнутый рот. Рукой она наконец нащупала маленькую кнопку держателя, и громкий щелчок отпущенного на свободу ремня безопасности, и Глеб почти рухнул на нее, вжимая ее в поверхность, наваливаясь всем телом, целуя, целуя, целуя так отчаянно и сумасбродно, что стекла в автомобиле запотевали, покрываясь кокетливым узором влажных капель.

Кажется, она что-то стонала ему в губы, целовала его небритую, колючую шею в черных волосках, проводя широко языком по мягкой коже, а его руки забрались уже куда-то под платье, шарили беззастенчиво по ее телу, оставляя резные отпечатки покрасневших ладоней на каждом клочке ее тела, до которого он успел дотянуться. Языки сплетались, она прижимала его к себе так сильно, будто хотела, чтобы он растворился в ней, въелся в кожу, остался навечно в этом моменте, где только остывшая от осенней стужи машина, они, сплетенные во внезапном припадке страсти, и тишина, разрываемая хриплым дыханием, приглушенными стонами и почти звериным рычанием от желания, затапливающего с головой.

В окно забарабанили белые, жесткие пальцы, и они замерли, одновременно поднимая глаза откуда-то с пассажирского сиденья, где замерли, застигнутые страстью врасплох – растрепанный, тяжело дышащий Глеб с покрасневшими губами и лохматая Ольга с задранным до опасной величины платьем. На них, брезгливо поджав губы, почти исчезнувшие с испещренного морщинами желтоватого лица, смотрела какая-то бабушка в черненом платочке. Оля улыбнулась, почти извиняясь, но старушка, дождавшись, пока оба взгляда окажутся прикованным к ней, выдохнула ярость теплым дыханьем прямо на стекло:

– Ироды проклятые! Хоть бы у детского сада постыдились, внука страшно забирать, когда такие бесстыдники своим непотребством занимаются! Да еще и при дочери, тьфу!

И, продолжая сыпать проклятиями так щедро, сколько редкий дворник посыпал обледеневшие зимой дороги песчаной пылью, удалилась, сокрушенно качая головой. Момент был упущен – холодом тянуло из щелей на дверях, серое небо плыло где-то по крыше машины, а Ольга, растрепанная, со смазавшейся по лицу помадой, с остывшей яростной страстью, граничащей с одержимостью, сейчас казалась себе кем-то вроде падшей женщины. Столкнув с себя все такого же разгоряченного, едва хватающего холодный воздух губами Глеба, она поправила платье и оглянулась на заднее сиденье, где, удивленно выпучив глаза и уже не интересуясь новой игрушкой, замерла Ксюша, а  в глазах ее будто до сих пор застыла увиденная картинка. Рот девочки был в удивлении распахнут, и от недавней сцены девочка озадаченно притихла.

– Цветочек, все в порядке? – тихонько спросила Оля, стыдливо улыбаясь, и Ксюша, скорчив лицо в одну маленькую точку, взревела пароходной сиреной. Девушка скорчилась точно так же, как собственная дочь, и, глянув в зеркало, принялась оттирать с лица размазанную помаду.

– Ну вот, напугали твою очаровательную дочурку,– хмыкнул Глеб, в последний раз губами касаясь ее виска, находя своей рукой ее ладонь. Ольга удивилась, каким мягким оказалось его рукопожатие. Этим маленьким, но очень крепким и надежным жестом он словно бы давал ей понять – этот припадок скашивающей с ног страсти не был случайностью, Глеб готов двигаться вперед и продолжать то, что так странно вспыхнуло в тесном салоне автомобиля.

Ольга подумала немного и, улыбнувшись, в ответ пожала его руку под несмолкаемый плач маленькой Ксюши.

– Давай я к ней пересяду, а то так и будем ехать под крики...

В офис Ольга ворвалась, победно неся в руках успокоенную и уже улыбчивую Ксению, и встала посреди зала, широко расставив ноги, обозревая всех с высоты собственного триумфа. Глеб, вошедший следом со своей неизменной черной сумкой, только усмехнулся и отправился к монтажерам, доставлять отснятый материал.

– Уверяю, вы все рухнете от того, что мы с Глебом наснимали,– интригующе огласила она окрестности, сунула Ксюшу какой-то девочке с бумажным стаканчиком с кофе в руках, подмигнула в ответ на все гомонящие вопросы и скрылась в монтажной комнате.

– Это в садике-то? Как кто-то мимо горшка напрудил? – иронично в спину бросил ей Вова, из рук которого она буквально вырывала этот эксклюзив.

– Не завидуй, пупсик, тебе еще придется сегодня укусить собственные локотки,– капая ядом, брякнула она, высунув голову из-за двери, показав ему излюбленный жест, и уплыла на лаврах восторга.

Спустя полчаса Ольга, устроившись в собственном скрипучем кресле, как королева, гладя по волосам прикорнувшую на ее коленях Ксюшу, включила готовый сюжет и замерла горделиво, охватывая взглядом багровое лицо заместителя главы города, собственные иронично изогнутые брови, мечущийся свет бегущего за ними следом оператора с камерой... Каждое ее хлесткое слово, оставляющее массу подвешенных в воздухе вопросов, каждая его заминка, перебитая чуть смазанными, приближенными кадрами руки худенькой блондинки, висящей на своем «папике», каждая глупая блеющая фраза не должны были оставить у зрителя ни единой заминки в том, что всем известный борец за нравственность Аркадий Петрович изменяет достопочтенной супруге.

Когда Ольга за кадром завершила сюжет их с Глебом именами, и экран вспыхнул чернотой, в офисе установилась сплошная тишина, прерываемая лишь редким бульканьем воды в кулере и громким сопением Ксюши. Девушка развернулась на кресле и, закинув голову, помахала на себя ладонями, словно сдувая прилипшие к себе лавры.

– Очуметь,– обиженно выдохнул Вова, губа которого жалко дрожала. Оля метнула в него уничтожающий, полный собственного превосходства взгляд, и повернулась к коллегам, которые уже рассыпались в похвалах, злорадно хохотали и с уважением хлопали по плечу Глеба, который не сводил  пристального взгляда с Ольги.

Поздравления сыпались, как из рога изобилия, и девушка, вновь положившая ладони на спящую дочку, чувствовала себя в этот момент самым счастливым на планете человеком. Даже редактор, с поджатыми губами и темным, недовольным взглядом, появившийся в самом начале сюжета, сейчас лишь проронил:

– Браво. Шикарный сюжет. Молодцы.

– Благодарю,– с улыбкой отозвалась Ольга, притворно склонив голову, зарываясь пальцами в волосы на макушке сладко посапывающей Ксюши.

– А сейчас–  к шефу, срочно.

– Хорошо,– легко отозвалась Ольга, осторожно поднимаясь на высоких каблуках, бережно прижимающая к себе ребенка. Ее блуждающий взгляд остановился на Глебе, и она спросила тихонько:– Подержишь, пока я не вернусь?

– Думаю, стоит попробовать. На будущее пригодится,– и он блеснул глазами, вызвав несколько пристальных взглядов от коллег. Оля, подумав, какие же все они выдрессированные ищейки, ласково переложила в его руки Ксюшу, и та, сонно потянувшись и сунув большой палец в рот, притихла в сильных мужских руках.

Кабинет шефа нравился ей своей стерильной пустотой – одно растение в кадке, два стола, стулья – все самое необходимое размещалось по комнате, оставив большой простор и возможность солнечному свету беспрепятственно литься в помещение. Ольге нравилась эта стерильная мода – весь ее дом был захламлен необходимыми баночками, скляночками, детскими вещами и игрушками, превращая уютное жилье в бедлам, и ей иногда не хватало такого большого пустого помещения, чтобы проветрить собственную забитую мыслями голову. Зайдя в кабинет, она уверенно прошла вперед и развалилась на стуле, закинув одну ногу на другую, встретив своим прищуренным взглядом глаза шефа.

– Вижу, ты в отличном настроении,– заметил он, откладывая планшет.

– Есть такое, сюжет отличный сняли. День добрый.

– Это не утром-то, о хаме и проходимце, попавшем в аварию? – иронично спросил руководитель, но в его голосе проскальзывало что-то неуловимо черное, пугающее, расчетливое. Только вот Ольгу эти странные нотки ни на йоту не пугали, она была довольна своей работой и вся лучилась удовольствием.

– Утреннее ДТП? Нет, конечно, я уже и думать об этом забыла. В садике. Шикарный репортаж...

– Я покажу вам его после встречи,– вклинился «коричневый» редактор, тихонько сидящий  напротив девушки, перебирающий в руках бумаги. Шеф не удостоил его и взглядом.

– А как же утренний сюжет? Ничего мне не хочешь объяснить? – что-то в его голосе заставило ее выпрямиться в кресле, и Ольга прямо, не таясь, спросила:

– Какие-то проблемы с тем мужиком, да? Не последний человек?

– Именно. С тем мужиком,– шеф вдруг расхохотался, и Ольга позволила себе нацепить свою очаровательную маску. – Не скалься, на мне ваши приемы не работают. Ты перешла дорогу явно не тому человеку.

– Что-то серьезное? Если надо, сюжет уберем и с сайта, и с канала, без проблем,– отозвалась Ольга, кладя раскрытые ладони на поверхность стола. – Еще какие-то проблемы будут?

– Нет, Оль, ну толковая ты девка. Не будет никаких проблем. Мой друг, я все уладил, но в следующий раз думай головой.

– Без проблем,– Ольга обратно откинулась на кресле. – Уберем. А сейчас гляньте на сайте сюжетец, отличный.

Пока шеф, вкрутив громкость на полную, любовался багровым от злобы лицом заместителя главы, Ольга созерцала резные листья огромного фикуса в углу, а редактор задумчиво шевелил губами, вчитываясь в бесчисленные строчки, успевая что-то периодически выщелкнуть на мобильном телефоне. Завершив просмотр, руководитель довольно откинулся в дорогом черном кожаном кресле, и похвалил ее коротко:

– Нормально.

– Шикарно,– поправила его Ольга, наклоняясь ближе.– Думаю, мы, как отличные работники, нащупавшие такой эксклюзив, заслужили небольшое материальное поощрение.

– Глеб получит премию, без вопросов. А вот ты утром создала мне солидную порцию проблем. Как думаешь, захочу я отстегнуть тебе немножко?

– Думаю, да,– лихорадочно соображая, вымолвила Ольга, и тут же добавила:– Ведь именно благодаря мне этот сюжет увидел жизнь.

– Правда? – прищурившись, шеф почесал пальцами подбородок. – Может, Глеба позовем и спросим?

– Так я про то и говорю, что он едва съемку не сорвал,– заговорщицки понизив голос, вымолвила девушка. – Он хотел уехать раньше времени, а я заставила его сделать больше подсъемок. Если бы мы уехали, когда он хотел, то ничего бы не вышло.

– А куда он собирался так рано уехать? – вклинился редактор, нахмуренный и побледневший одновременно.

– Хотел домой заехать, по личным делам,– вдохновенно врала Ольга с очень уверенным видом. – Но я удержала. И я увидела. А он только снял.

– Не все так прекрасно в датском королевстве, мой дорогой друг,– обратился к редактору шеф, недобро блеснув глазами. – А ты можешь идти. Уговорила. Будет тебе премия. Нормальный сюжет.

– Благодарю,– изобразив книксен, Ольга поспешно вышла из кабинета, чувствуя, как немного сжалось что-то в груди, но, помассировав щеки пальцами, она стряхнула с себя все неудобство и, глянув на часики на руках, обрадовалась, что до конца рабочего дня осталось менее получаса. Она сегодня не была дежурной, поэтому вечер могла посвятить дочерям.

В офисе стоял гомон, все продолжали обсуждать сенсационное разоблачения зама, гадая, какие кары небесные спустят на него с верхов за глупое сентиментальное желание увидеть утренник сыночка. Глеб сидел за ее столом, задумчиво щелкая мышкой по страницам. Увидев Ольгу, он расцвел в своей белозубой улыбке, а снизу на нее глянула уже проснувшаяся и улыбающаяся Ксюша, дергающая парня за бейдж с надписью «оператор».

На секунду Ольга представила, что так могла бы выглядеть их семья – спокойный, уверенный в себе мужчина, маленькая довольная Ксеня на его руках и она, пришедшая с работы, готовая насладиться объятиями перед сном и расслабляющим массажем ступней. Но тут же стряхнула с себя этот образ, как стряхивает грязноватую воду со своей шерсти бродячий пес.

– Спасибо, что посидел с ней,– забирая ребенка, она адресовала Глебу одну из стандартных улыбок и села за стол, открывая социальные сети.

– Все в порядке? Ну, у шефа в смысле?

– Абсолютно,– отозвалась она, даже не взглянув на него. – В полном.

– Тогда, может, сегодня вечером встретимся? – он спросил это резко и отрывисто и примолк. Ольга развернулась на крутящемся кресле и глянула на Глеба снизу вверх:

– Почему и нет? Приходи ко мне сегодня, в десять. Девочек я у бабушки оставлю.

– Договорились,– он просиял, но в ту же секунду в офис зашел редактор, пылающий щеками, готовый швырять молнии в разные стороны и грохотать, как закипающий чайник.

– Глеб, в кабинет, быстро,– отрывисто рявкнул он и удалился.

Из офиса Ольга с Ксюшей ушли, когда Глеб еще был у редактора. Со спокойной душой девушка притворила дверь и зашагала, даже не оглянувшись назад, не прислушиваясь и не думая совершенно ни о чем.

Припарковавшись у собственного дома, Оля позволила себе расслабленно развалиться на водительском сиденье, изредка бросая расслабленные взгляды на Ксюшу, которая вознамерилась всеми силами выбраться из ненавистного кресла, и теперь оттягивала ремень безопасности, хлопая им себя по рукам, кривилась и брыкалась, как заведенная. Ольга улыбалась, глядя на ее бесплодные попытки, и бормотала себе под нос:

– Да, маленькая, в жизни именно все так и происходит, так что учись самостоятельно справляться со всем этим бредом...

Пискнул домофон, гулко, протяжно, устало, и в пропитанный сурой хмурью день выпорхнула Алина, быстрая, резвая, но неулыбчивая, серьезная, как и всегда. Ольга помахала ей рукой из машины и кивнула на заднее сиденье, ожидая того момента, когда сможет расцеловать ее в пухлые щеки.

Девочка забралась в салон, щелкнула ремнями и выжидающе уставилась на мать, которая, перегибаясь через громоздкие сидения, сразу же полезла обнимать и целовать дочурку. Стерпев материнскую нежность, Алина уставилась в окно и отдала команду:

– Выдвигаемся.

– Так точно! – бодро отрапортовала Ольга, выбираясь из маленького кармашка, густо забитого самыми разными машинами, расположившимися напротив темного бетонного короба, в глубинах которого теплились крохи жизни. На дороге все было как-то поживее, в вечной гонке дом-работа-отдых мчались люди, и Ольга примкнула к их рядам, подкрутив потише музыку, спрашивая у старшей:

– Как дела? Как день прошел?

– Нормально,– равнодушно пожала плечами Алина, не отрывая взгляда от первых зажигающихся фонарей в предвечернем сумраке, на редкие огоньки ламп в небольших и уютных кафе, в которые они никогда не могли позволить себе зайти.

– А что делали сегодня? – Ольга включила поворотники и перестроилась в левый ряд, прищурено поглядывая на притормаживающих опасливо водителей.

– Учились считать, писать, читать,– пробубнила девочка и немного улыбнулась кончиками губ, когда требовательная Ксюша дотянулась до ее небольшой ладони и потянула за пальцы, пытаясь оторвать их и оставить себе на память. – Все как всегда. И вчера. И позавчера.

– Ну, хоть что-то новенького и интересного было?

– Да нет.

– А ребята? С кем общаешься?

– Да ни с кем. Только по урокам,– пожала плечами Алина.

– Дитя мое, тебе обязательно нужны друзья, именно друзья помогают нам быть счастливыми, радоваться каждому мгновению. Неужели нет ни одного мальчика, девочки, с которыми тебе хотелось бы пообщаться?

– Нет. Они все... какие-то слишком глупые.

– О, это стандартная проблема человечества,– расхохоталась Ольга. – Но что-то рановато ты стала о таком задумываться. Брось, ты же не диплом собралась с ними писать, а дружить.

– Да что-то не хочется,– вновь буркнула Алина, переводя взгляд потемневших, серьезных глаз на маму. – Не нашла пока того, с кем бы мне хотелось дружить.

– Значит, еще найдется. Вот увидишь.

– Да неужели,– саркастично отозвалась Алина. – У тебя самой-то сколько друзей? Ну, помимо бабушки?

– Есть парочка,– расплывчато отозвалась Оля, с преувеличенной серьезностью оглядывая полупустую дорогу, когда они выехали на загородную трассу.

– И кто же?

– Слушай,–добавляя в голос нотку смешинки и грузинского акцента, отозвалась мама,– ты оставь мне личного пространства. И вообще – яйца курицу не учат. Есть у меня друг, отличный парень, Глеб.

Вспомнив их дневное умопомешательство, его впивающиеся губы, тяжелое, порывистое дыхание и навалившееся тело, Ольга немного покраснела, но, вернув внимание на дорогу, быстро поборола это чувство. В конце концов, не любовником же ей его называть, между ними ничего не было. Так что просто друг.

– С работы?

– С работы. Но с коллегами можно дружить, а тебе – с одноклассниками. Подумай и присмотрись, вдруг есть кто-то достаточно умный и хороший для тебя, чтобы вы могли общаться.

– Хорошо, подумаю,– задумчиво отозвалась Алина и, выглянув в окно, резюмировала:– Приехали.

И правда, Ольга выкрутила руль и резко ударила по тормозам, чтобы не сорваться с крутого склона прямо в автомобиле. Выбралась семья довольно быстро, и застыли две фигуры на самой вершине небольшой горы, прямо за которой открывался удивительный вид на расположившееся в ложбине озеро, едва подсвеченное далекими огнями засыпающего города.

Темнота мазками ложилась на их щеки, делая лица едва различимыми в тумане быстро наступающей ночи. Алина смотрела вперед, а не вниз, и в ее черных зрачках отражались редкие всполохи электрического, мертвого фонарного света, отблески неоновых вывесок и влажноватая серь стремительно отступающего дня.

Тишина стояла пронзительная – тонкая, чувственная, почти различимая на ощупь, и даже галдящая Ксения притихла, положив голову на материнскую грудь. Ольга крепко держала ее в руках, чувствуя внутри какой-то первобытный трепет от большой высоты, хотя страха над высокими зданиями у нее не было никогда. Но тут, когда до обрыва оставалось всего пару шагов, когда нависшая пустота из отравленного чадящими заводами воздуха простиралась до черного зеркала воды на многие и многие метры... Неосторожный шаг – и рыжеватая пыль посыплется вниз, в пустоту, увлекая за собой незадачливого путника с комьями влажной, пропитанной чернотой земли. Поежившись на обволакивающем прохладном ветерке, Ольга прижала голову дочери посильнее к себе, и посмотрела на притихшую рядом Алину.

– Ну что, готова?

– Готова,– вздохнула Алина, развязывая большой полиэтиленовый черный мешок, туго набитый предметами, от которых ее руки немного засветились зеленоватым светом. Моргнув, она стерла отпечатки принаряжающегося к ночи их маленького городка с собственных глаз, и протянула один светящийся снежок Ольге. Перехватив одной рукой Ксюшу покрепче, девушка, прищурившись, крикнула во всю мощь легких:

– Пли!

Вспыхнув в ночи, как два тусклых луча прожектора, светящиеся зеленовато-желтым светом шары вылетели из их рук и круто спикировали вниз, похожие на растворяющиеся в тумане корабли, рухнули в ледяную, темную воду и, мгновенно намокнув, потеряли весь свой светящийся лоск, спикировали ко дну. Алина проводила их взглядом, какая-то поникшая, грустная, и прошептала вдруг тихонько:

– Они похожи на падающие звезды... Которые разбиваются о самую землю...

– Доченька, почему же о землю? Мы же разговаривали с тобой о падающих звездах, все совсем не так.

– Я помню,– шепнула Алина, подбрасывая еще один снежок и позволяя ему раствориться в уже почти ночной тиши. – Но это так печально – вот они, яркие, красивые, а тут пролетают секунду, и нет их...

Ольга присела на корточки, усадив Ксюшу на собственное колено, и малышка сразу же протянула к сестренке требовательные ручки. Алина ласково пожала маленькие ладони и глянула на маму огромными глазами, полными слез.

– Солнышко, что-то случилось?.. – тихонько спросила Ольга, свободной рукой отводя прядь ее светлых волос с лица. Алина тоненько всхлипнула, комкая в руках шарики, которыми они полночи занимались с мамой, болтая обо всем на свете. Сминая в руках бумагу до тех пор, пока она не начинала напоминать морщинистое, постаревшее лицо, они красили каждый шар флуоресцентной краской, заставляя их светиться в ночи причудливым, мягким светом.

А теперь приехали на этот обрыв к озеру в самом сердце затопленного карьера, чтобы, хохоча и веселясь, бросать светящиеся шары с огромной высоты, наслаждаясь их полетом. Но что-то явно не заладилось во всем их плане.

– Ничего не случилось,– отозвалась Алина. – Все хорошо.

– Врешь,– Ольга нежно провела рукой по ее мягкой, теплой щеке, и улыбнулась ободрительно.– Рассказывай давай.

– Я... я за тебя боюсь,– выдохнула в воздух слова Алина и сжалась вся в комок, будто сама испуганная собственной откровенностью.

Ольга привлекла ее к себе и обняла, балансируя в неудобном положении, прижимая к себе одновременно двух дочерей. Ночь вокруг них смыкалась плотным, тугим кольцом, оставляя маленькую семью парить будто бы в сплошной черноте.

– А чего за меня бояться, маленькая? Все и со мной, и с Ксюшей будет отлично, мы же самая крепкая в мире семья, я же люблю вас больше всего на свете...

– В школу за всеми приходят мамы и папы, а я всегда возвращаюсь одна, и каждый раз думаю, как у тебя дела. Ты ведь о таких страшных вещах иногда пишешь...

– Это моя работа, котенок. К сожалению, я частенько на ней пропадаю. Но я всегда вот здесь,– она постучала костяшками пальцев по груди девочки, и улыбнулась дочери нежно-нежно.

– Знаю... Но у нас ведь даже нет папы, значит ты – единственная, кто у нас есть...

– А бабушка?

– А бабушка... Бабушка – это бабушка,– издала умную мысль девочка и уставилась снова застывшим взглядом куда-то на пылающий электрическими огнями город. Ольга поцеловала Алину в висок, почувствовав запах мягкого детского мыла и свежих мандаринов.

– Все будет отлично, ребенок. Слушай, мы что сюда, грустить приехали, или развлекаться? Сейчас я Ксюшу посажу в машину, и мы с тобой еще сразимся, кто дальше шарик бросит! Спорим, я буду лучше?

– И почему я всегда попадаюсь на эту удочку,– грустно пробормотала матери в спину Алина, разминая руки в тяжелом и толстом пуховике. Устроив надувшуюся от обиды Ксюшу в детском кресле, вручив ей ненавистную погремушку и включив весь свет в натопленной машине, Ольга оставила этот маленький источник тепла в холодной, черной ночи, и приблизилась к обрыву.

– Предлагаю тебе еще одну новинку: давай не просто будем сражаться в дальности, а еще каждый раз, швыряя изо всех сил, будем кричать что-то, что нас пугает или раздражает?

– Как это? – с сомнением спросила Алина, закусив губу в чернильной пустоте окружающей их ноябрьской ночи.

– Ну, смотри,– выдохнув облачко тепла в напитывающийся льдом воздух, взяв и покатав в руках светящийся шар, Ольга посмотрела на собственные, мерно загоревшиеся зеленоватым светом ладони, и, усмехнувшись, бросила комок с огромным остервенением, крича в пустоту:– Дебилы за рулем, бесите!

Алина вдруг звонко рассмеялась и, замахнувшись, забросила шарик дальше матери:

– Страхи о маме, прочь!

– Теперь моя очередь! М-м... Маленькая зарплата – не мое!

– Двойка по контрольной – фигня!

Ольга замерла и уставилась удивленно на покрасневшую Алину, что совершенно не было заметно в обмакнувшей их в собственный гуталиновый туман ночи. Девочка с извинением пожала плечами и, подхватив новый светящийся комок, ляпнула:

– Ну, всякое в жизни бывает,– и бросила шар с криком:– Мама не ругает за двойки!

И маме не оставалось ничего, кроме как рассмеяться и дать легкого, шуточного тумака довольной Алине. Они стояли так больше часа, пока кончик носа не превратился в покалывающую белоснежную вершину Эвереста, пока руки, зеленовато-желтые от липнущей к ним краски, не застыли ледышками, пока не кончился запас плохих людей, идей и ситуаций. Все то черное и грустное, что окружало их, сейчас уходило ко дну в глянцевом мерцающем мазке карьерного озера, окрашивая воду вокруг таинственным флуоресцентным свечением, растворяясь без остатка в холодной, горчащей на вкус воде.

Бросив последний комок света, они обнялись, раскрасневшиеся, насмеявшиеся, чувствующие внутри невероятную легкость заставляло их поверить. Облегчение от того, что все черные страхи и мысли, не оставив после себя грязных следов, протоптавшихся по нежным душам, исчезли, в чудеса.

Или хотя бы просто в хороший вечер, когда они втроем были вместе, и весь мир терпеливо ждал, пока они разомкнут объятия.

Возвращались они, болтая без умолку – Ольга так забавно рассказывала о толстом Аркадии Петровиче, что даже серьезная Алина заходилась хохотом и терла костенеющие от сильной улыбки щеки, не сводя глаз с тусклого материнского лица, видного лишь в отблеске лампы из салона их дремучей машинки. Сама девочка, уже растеряв в гонке свои печаль и страхи, сейчас взахлеб делилась тем, как красиво она танцевала сегодня с одноклассником на перемене, как поливала цветок в классе и увидела выскочившую стрелку бутона. А значит, скоро распустится прекрасный цветок, и это вызывало у девочки столько восторга, что маме оставалось только завидовать ее неземному счастью и горящим глазам от такого незначительного, казалось бы, события.

В машине было тепло и приятно пахло молоком от детской смеси, Ксюшу сморил сон, и она лежала в своем креслице, приоткрыв пухлые губы и свесив голову с тонким пушком черных волос. Ольга осторожно завела двигатель и съехала с горки, шепотом предупредив старшую дочь:

– Алин, ты не против, если я вас у бабушки оставлю с ночевкой?

– Почему-у? – обиженно воскликнула девочка, и матери пришлось шикнуть на нее. – Я думала, мы сейчас порисуем вместе и спать ляжем?!

Покусав губы, раздумывая, сказать ли правду, или отделаться расплывчатой формулировкой о работе, Ольга решилась идти напролом, не таясь от собственного ребенка.

– Ко мне коллега придет, Глеб. А куча шатающихся под ногами детишек не сильно поспособствует моменту.

– Нахалка,– обиженно копируя мать, отозвалась Алина. – Жених, что ли?

– А черт его знает,– откровенно отозвалась мать, обгоняя огромную фуру, врубив все фонари и освещая себе встречную полосу. – Пока не понятно.

– Будет нам еще один новый папка, только этого и не хватало,– горько выдохнула Алина. – А вещи в школу? И ранец?

– Скажешь, что нужно, я утром все привезу, прежде чем тебя отвезти в школу. Хорошо?

– Как будто от моего мнения что-то зависит,– отозвалась скисшая Алина. – Вези уж, любвеобильная ты наша.

– Это что за обращение с матерью? – возмутилась Ольга, перестраиваясь в левый ряд, собираясь направиться к дому мамы. – Где уважение, почет, преклонение?

Алина показала ей язык и отвернулась.

У мамы, как всегда, было уютно и идеально чисто – выплывшая из комнаты старушка, больше похожая на дирижабль, расплылась в улыбке, завидев сонную Ксюшу и все еще немного надутую Алину. В прихожей горела одна только лампа под резным абажуром, бросая на лица каждой переплетенные изящные тени. В кадке замер пушистый цветок в обрамлении толстых зеленых листьев, на столике были разложены очки для чтения и несколько журналов по вязанию, под ногами притаился новенький половичок, похожий на крупные косицы пряжи. Каждый раз, оказываясь в этом доме, Ольга немного завидовала атмосфере материнского уюта, у нее всегда не хватало сил и желания выдраить все дочиста, выбросить ненужный хлам, да и две маленькие девочки создавали существенные проблемы с этой ситуации.

Здесь же всегда пахло свежими пирогами и корицей, свет казался особенно мягким и нежным, а пухлые материнские руки – самыми ласковыми.

– Проходите, проходите,– засуетилась пожилая женщина, семеня на кухню и набирая воды в старенький, но сияющий чистотой белоснежный чайник с нарисованным красным бантом. Ольга прошла на кухню прямо в сапогах и куртке, Алина неторопливо стягивала с плеч тяжелый пуховик в прихожей.

– Мам, я ненадолго. Девочек к тебе в гости привезла, с ночевкой,– и, не давая той опомниться, сунула в толстые, покрытые пигментными пятнами руки маленькую Ксюшу. Та живо заинтересовалась бабушкиными очками и потянула их на себя, пытаясь попробовать на зубок.

Старушка осторожно вытащила из внучкиных рук очки и, посерьезнев, спросила:

– Опять?..

– Мам, ну по работе,– жалобно отозвалась Ольга, нелепо и скомкано улыбаясь. – Очень надо.

– Знаю я твои «по работе»,– проскрипела мать. – Или трупы какие-нибудь, прости Господи, на что многодетную мать вообще отправлять прав не имеют, или мужики очередные...

– Мам, ну, не при Ксюше же... Все нормально будет, не ворчи,– чмокнув маму и малышку в щеки, Ольга поспешила к выходу, где, столкнувшись в коридоре с Алиной, расцеловала и ее.

– Будь осторожна там! – крикнула из кухни мама, и ей тихонько вторил свистящий от кипящего пара чайник. – Помни, у тебя уже двое детей есть, нам больше не надо.

– Помню! – крикнула Ольга, приседая перед Алиной и помогая ей стянуть громоздкие резиновые сапожки.

– Я сама, мам,– капризно и надуто произнесла та, и девушка снова поцеловала ее в щеку:

– Не грусти. Завтра у меня тоже дежурства нет, сходим в батутный парк, ладно? Ксюшу скинем бабушке, а сами напрыгаемся от души!

– И пиццу зайдем поесть? – Все так же сурово, но уже косясь горящими глазами, спросила Алина.

– Конечно! Договорились?

– Договорились,– Алина резко подалась вперед и обняла маму, прижимаясь к ней крепко-накрепко.

– Ведите себя хорошо, не расстраивайте бабулю. Люблю тебя.

– И я тебя, мама. Сильно-сильно люблю.

***

В квартире было холодно – стоило стянуть все еще влажные сапоги, как по ногам прохладой дохнул сквозняк, запустив по икрам целое шествие мурашек. Отопление пока не дали, и Ольга, накинув прямо на футболку толстую вязаную кофту, отправилась включать газовую конфорку.

Подумав, она выудила из серванта бутылку вина, чтобы разговор между коллегами лучше клеился. Подумав еще раз, она трезво рассудила, что от одного бокала он не обеднеет и, вытащив пробку, налила в пузатое стекло немного багряной жидкости. Присев на краешек табурета, она задвинула в угол бутылочку, в которой грела смесь для кормления, несколько маленьких ложечек и забытый крем с феями на тюбике. Волосы она собрала в растрепанную шишку на затылке, решив, что раз уж он захотел перейти к чему-то более тесному, то пусть видит в ней хорошего человека первее симпатичной женщины. 

 Настругала пару забытых киви в холодильнике (от одной пришлось отрезать солидную часть, припорошенную белым налетом плесени), перезревший банан и яблоки, которые девочками в их семье начисто игнорировались. Вспомнив, как недавно пыталась накормить Ксению яблочным пюре, Ольга не сдержала улыбки на немного усталом лице.

До прихода Глеба оставалось несколько минут, и девушка, по-турецки скрестив ноги, решила пролистнуть родной сайт. Ее новость с грандиозным разоблачением первого заместителя главы города с ироничным заголовком «Заботится о детях, как о своих» стояла на самой верхушке и показывала такие просмотры, от которых щеки девушки заалели довольным румянцем. А может, все дело было в вине.

Одной из последних стояла очередная «чернуха»– на другом конце города с девятого этажа прыгнула какая-то девушка, суицид, и ее муж устроил настоящий театр для любителей крови и зрелищ. Махнув пальцем пару фотографий, с профессиональным интересом отмечая построение кадра, отдельно запечатленные мелочи вроде бледной руки или лужи крови, которые должны были создать ужас у обыденного читателя, Ольга довольно хмыкнула. Авторства под статьей не было, но единственное, чему она порадовалась – что это было не в ее дежурство.

Пусть хоть всем городом вымрут. Но не когда она на работе.

В прихожей пискнул звонок, и она, шаркая вытертыми тапочками, пошла открывать дверь. Глеб сразу шагнул в квартиру, раскрасневшийся, стянувший тонкий шарф с шеи, с серьезным и потухшим взглядом. Девушка отступила на пару шагов назад, позволяя ему снять верхнюю одежду, и почувствовала вдруг сладкое томление в груди. Вечер определенно обещал быть хорошим.

Но Глеб стоял, словно окаменев, не снимая куртки, и все глядел своими воспаленными глазами ей в лицо.

– Что? – спросила Ольга, отхлебывая вино из пузатого бокала.

– Ты ничего объяснить не хочешь?

– Насчет?

– Насчет того, что подставила собственного коллегу перед начальством.

– А, это-то... Да объяснить-то нечего: из-за утренней стычки с дружком шефа, мне за наш материал хотели показать одно место взамен премии. Ну, приукрасить пришлось немного мой вклад, зато мы теперь оба при премии.

– Не оба,– отозвался Глеб, и уголки его губ некрасиво поползли вниз. – Я без премии. И части зарплаты.

– Тогда и правда неприятно получилось,– кивнула серьезно Ольга, баюкая в руках пряный напиток с сильным виноградным ароматом. – Ну, что поделаешь, ты же ведь не против того, что премию получит многодетная мать-одиночка?

– У меня тоже есть сын,– прошипел Глеб, но девушка отбила этот довод:

– Ты с ним не общаешься, вообще-то. А на мне девки постоянно. Так что не ругай бедную девушку, идем лучше вино пить. Или так и будем дуться в коридоре?..

Она шагнула к нему и кокетливо потянула куртку вниз, коснувшись голыми горячими пальцами его шеи, заставив парня вздрогнуть. Он, весь сгорбленный, как побитая собака, все сверлил ее глазами, чтобы в итоге вымолвить:

– Хитрая ты баба, Оль, и наглая...

– А куда деваться. Не мы такие – жизнь такая. Снимай, снимай. Вот тебе для хорошего настроения, с отпечатком моих губ прямо,– и, не слушая возражений, почти влила ему в рот вина. Сглотнув, Глеб зажмурился, растер румяные щеки руками и буркнул, капитулируя:

– Но говорить про то, что именно ты хотела доснимать – это совсем за гранью. Я же тебя уговаривал. Совсем некрасиво.

– Зато моим малым детям будет кусок хлеба в этом месяце, так что ты не только снял отличный сюжет, но и спас двух малышей почти от голодной смерти. Заходи.

Они расселись в кухне друг напротив друга, и Глеб глядел все еще с обидой, настороженный, нахмуренный, напряженный. Ольга разлила по бокалам вино, и вдруг почувствовала себя совершенно нелепо в старой футболке и растянутой длинной кофте. Но чувство это было мимолетным, и девушка быстро затолкала его куда-то в себя, подарив Глебу очередную картонную улыбку.

– А дочки-то где? – спросил парень, откусывая солидный кусок от яблока, запивая его вином. Лицо его было сероватым и измученным.

– У бабушки. Оставила с ночевкой. Так что волноваться не о чем.

– Да я и не волновался сильно. Знаешь, утром ты мне нравилась гораздо больше, чем сейчас,– выпалил он, схватив со стола бутылку и делая большой глоток обжигающего напитка прямо из горла.

– Конечно, каблучки, платье и вся такая бизнес-леди. Мне трудно тебя в этом винить.

– Если ты про обложку, то сейчас выглядишь даже лучше, чем тогда. Серьезно. Но твои поступки заставляют меня серьезно задуматься...

– А ты не думай,– оскалилась она, объедая банан. – Ты сюда думать пришел?

– А ты меня в кровать приглашала, а не домой? – огрызнулся он, и повисла тяжелая, томительная тишина. Ольга невозмутимо потянулась за кусочком киви, а он вдруг положил ладонь на ее руку и замер, будто сам испугался собственного жеста. Девушка, провернув ладонь, провела пальцами по его руке, и заметила, как вверх по ней побежали мурашки.

– Так и будешь дуться за то, что я волнуюсь о своей семье?

– Нет, но мне кажется, не каждый человек после того, что произошло в машине, сможет оболгать и подставить другого человека.

– А что в машине-то было? Ну, накатила страсть, целовались, да. А что еще? Ты предложение мне сделал о серьезных отношениях, дочь мою, хоть одну, захотел приютить? – наклонившись, она прищурила уже немного пьяные глаза, и процедила чуть не по слогам:– Для меня главное – семья, девочки, я их родила и я несу за них ответственность. И сделаю все, чтобы обеспечить им хорошую жизнь.

– Мы ходим по кругу,– он сморщился, отдернув руку. – Скажи мне, а правда, что они от разных отцов?

– Донесли уже? – откинувшись на стену, спросила Ольга. – Да. А что? Это преступление? Или это тоже влияет на твое обо мне мнение?

– Влияет, конечно,– серьезно кивнул он, впиваясь глазами в каждую черту ее лица.

– И как же? Относишься ко мне, как к...

– Как к Ольге,– он перебил ее. – По-моему, ты уже пьяна. Да, как-то совсем не так я себе это все представлял...

– А как? Твои ожидания не сошлись с реальностью, что же, печально.  Но мне на это абсолютно плевать.

– Понятно,– он поднялся, похлопывая себя по карманам, проверяя ключи и телефон. – Я пойду, пожалуй. Нет настроения общаться.

– Катись,– позволила Ольга, махнув рукой, чувствуя, как повело в сторону, но резко выпрямилась. – Топай, если твоя хрупкая душа не может пережить такой жизни. Я думала, ты мужик уже, а ты ребенок.

Он открыл, было, рот, чтобы что-то сказать ей в ответ, но обреченно глянул напоследок и вышел, подхватив с вешалки куртку. Хлопнула дверь.

Ольга налила в бокал еще вина и отпила его, отчаянно начавшего горчить и остро пахнуть спиртом. Настроение кануло в лету, ей хотелось веселья и любви, но Глеб оказался слишком правильным, чтобы быть рядом. Да и черт с ним.

Подхватив с тумбочки сигареты, она прошла на балкон, прямо в кофте, не одеваясь, и с наслаждением закурила, не таясь, прищуренным плывущим взглядом всматриваясь куда-то в звездное небо. Ей захотелось поехать к маме, к дочерям, но вид пропахшей никотином и вином девушки вряд ли понравился бы кому-то из них, поэтому эту ночь по собственной дурости ей предстояло провести в одиночестве.

Приоткрывшееся, чуть припудренное ночью небо выглядело очень морозно и ясно, словно было выведено умелой рукой на чуть пожелтевшем от старости холсте. Колкие, ледяные всполохи крошечных звезд где-то высоко-высоко над девушкой бесстрастно и безразлично светили, не даря никакого тепла и никакого покоя. Они будто пытались согреть, но вместо этого пропитывали сквозь глаза Ольгину душу запредельным, иррациональным холодом.

Она стояла, привалившись плечом к продирающему холодом косяку, даже сквозь крупную вязь теплой кофты  ощущая, как клеймом на ее коже застывает иней, и никак не могла оторвать взгляда от далекого молчаливого неба. Ей никогда не хотелось быть космонавтом, да и мало какая девчонка мечтала о таком, но сейчас, этой стылой, пропитанной одиночеством ночью, ей больше всего на свете захотелось оказаться там, среди звезд, плыть, размахивая руками, отгоняя черные волны от ладоней, заставляя пятнышки далеких светил колыхаться в пространстве, как отблески фонарей на воде. Плыть, размахивая руками, не думая ни о чем, и в груди бы не сверлило подлое, горькое чувство, и не было бы так отчаянно холодно...

И именно сейчас она почувствовала стыд, уколовший куда-то в сердце тонкой иглой, впившийся, вгрызшийся в остатки того, что обычные люди называли совестью. Ольга вспомнила, как забыла собственную дочь на руках у совершенно незнакомой девушки, и чувство горького сожаления отозвалось во рту привкусом желчи.

Она всегда старалась быть идеальной матерью, какой для нее всегда была собственная мама. Девушка помнила, как мама не спала ночами, баюкая ее, с кипящей кровью внутри, ошалевшую от запредельной температуры тела, как мама бегала в поисках красных, глянцевых яблок, потому что Оленька любила именно такие, как садилась на ночь у кровати дочери и слушала ее детские, глупые, но такие искренние россказни... Главное, чего Ольга хотела достичь в жизни – семейного благополучия, встретить хорошего мужчину, завести с ним деток и растить их в любви и согласии.

Но что-то явно пошло не так. У нее на руках – две дочери от разных мужчин, пустая, пропахшая табаком квартира (хоть она и тщательно шифровалась от Алины), старшая дочь, которая смотрит мудрыми и вечно грустными глазами, после школы вечно сидящая до ночи у окна, в ожидании мамы. О младшей и вовсе говорить нечего – помимо сегодняшнего инцидента в садике, дочка все еще казалась ей чем-то вроде особо ценной игрушки, за которой нужен глаз да глаз, но воспринимать ее как цельную личность (как воспринимала Алину) она так и не научилась. Может, это пройдет.

А может быть, и нет...
 
Ксюша постоянно была у бабули – Ольге нужно на работу и она везет Ксению на другой конец города, Ольге нужно на подработку и ситуация та же, Ольге нужно расслабиться и она снова везет детей к матери... Та молчала, поджимая полные губы, такая же огромная и надежная, терпеливо сносящая все выходки единственного близкого человека, который у нее остался.

Об отце Ольга ничего не знала и знать не хотела, обиженная его пропажей в тот самый день, когда мать приказала ему собирать чемоданы. С возрастом она поняла, что они были слишком разными, а отец поставил собственные принципы впереди их семьи, но то, что он ни разу не попытался связаться с собственной дочерью, ранило ее до глубины души.

Да и черт с ним.

Работа, работа, она всю себя посвятила работе. А для чего? Да, девочки не голодают, они накормлены и одеты, самой Оле очень нравится беготня в бешеном ритме, когда она оказывается вовлечена во все на свете, но дома ее ждет не по годам печальная Алина, а у матери на руках в сотый раз, не дождавшись Ольги, засыпает маленькая Ксюша, которая скоро вообще перестанет узнавать собственную маму...

Телефон где-то далеко на кухне запиликал надрывно, истошно, добавляя порцию раздражения к ее настроению, и Ольга побрела за ним, зажав сигарету в зубах. Неизвестный номер. Подумав, сколько всего интересного о себе сейчас придется услышать, она нажала на кнопку ответа. Лицо ее оставалось окаменевшим, словно маска.

– Слушаю.

– Ольга? Из «Сегодня»?

– Да,– слово прозвучало как выдох, будто она выпустила из легких застоявшийся вместе с дымом воздух, все напряжение сегодняшнего дня. Нахальный, грубоватый и абсолютно точно искаженный чем-то голос не сулил ей ничего приятного в этот вечер.

– Ты что, овца, слишком крутая?

– Да,– брякнула Ольга, выбрасывая почти целый окурок в раковину, прикрывая глаза. Бутылка на столе стояла ей немым укором, прозрачная и абсолютно пустая, в комнате пахло несбывшимися надеждами и пустотой.

– Что да? – опешил голос на том конце трубки, сразу став звонче и живее. Возня, глухой удар, кто-то шипит, и трубка оказывается еще у кого-то в руках.

– Мое имя вы знаете. С кем имею честь разговаривать?

– Смотри, чтобы твою честь не поимели, журналистка. Ты перетаптываешь дорожки явно не там, где должна. Пиши лучше про бабушек и танцульки, усекла?

– А если нет, то что? Дверь мне подожжете? Или проблемы на работе создадите? – Оля вновь подошла к окну и замерла, прикрывшись тюлем, как кружевной фатой, которой у нее никогда не было. «Зато есть две чудесных дочки»,– попыталась она себя утешить, но получилось слабо.

– Нет, но мы знаем твой адрес. И мамашу твою жирную. И девок мелких. Так что захлопни варежку и больше не отсвечивай.

– Конечно-конечно. Знали бы вы, имбецилы, какими по счету вы мне звоните и устраиваете свои глупые «пугалки». Каждый раз какое-нибудь чмо считает себя в праве угрожать моим дочерям, мне самой, но в итоге все оказывается пустышкой. Так что катитесь на все четыре стороны, я буду писать о том, о чем хочу.

И отключила вызов.

Ночь мягко приняла ее в свои объятия, и если сначала под толстым одеялом без теплого бока Алины было холодно и жестко, то уже спустя пару минут Ольга нагрела постель и почувствовала, как расслабляются все мышцы. Вино приятно шумело в голове, от чистой наволочки пахло стиральным порошком и свежестью, кончики пальцев покалывало. Девушка попыталась толчком выгнать из груди противное поселившееся чувство вины, но оно крепко держалось внутри и не хотело сдаваться.

Сны набегали на нее, как волны, и Оля, сама еще не понимая, что уже спит, парила где-то на границе между явью и забытьем. Перед ней то вставало раскрасневшееся, жадное до ласк лицо Глеба, то ледяной прищур начальника, то грустные Алинины глаза, а то и спящее личико Ксюши. Она дергалась, как от ударов кнутом, но не открывала плотно сжатых, слипшихся глаз.

Прошел, быть может час, а может, дело было под утро – очнувшись от тяжелых сновидений, вдавливающих в матрас, Ольга не бросила обычного взгляда на часы и поэтому даже и не знала, когда это случилось. Дребезжащий, безжалостный звон от входной двери заставил ее подпрыгнуть и сесть на кровати, таращась в пустоту слепыми глазами. Руки сразу же покрылись неприятными, колючими мурашками, и на секунду зажмурившись, девушка загадала, что сейчас этот явно ошибочный звон прекратится, но кто-то у двери сдаваться не собирался.

Проклиная ночных визитеров самыми страшными и нецензурными словами, которые только могла вспомнить ее больная от недосыпа голова, Ольга, сунув ноги в вылинявшие тапки, решила даже не накидывать на плечи кофту, еще не зная, что такой она навсегда и останется – лохматая со сна, опухшая, в дурацких тапках, пижамных штанах и застиранной почти до дыр футболке, на которой пятна от пищи невозможно было вывести ни одним порошком.

Отчаянно шаркая ногами, оттягивая момент неизбежной встречи с ночным психом, который считал нормальным ночью разрывать пространство ее тесной квартирки столь диким, громким и мерзким звуком, Оля почти доползла до двери.

А может, это пришел каяться Глеб за свою слишком глупую реакцию на обычную жизненную ситуацию. Посидел в баре, подумал, взвесил все за и против, и решил прийти объясниться. Но в любом случае, Ольга больше не была настроена на любовь, тем более когда эта самая любовь заявлялась глубокой ночью и грозила дверным звонком взорвать ее несчастную голову. Подумав, что если сейчас увидит в коридоре его виноватое, скорбное лицо, она от души врежет дверью обратно в дверной косяк, девушка с почти кровожадным настроем навалилась на выход из собственной крепости.
 
Скрипнул открывающийся замок, а она даже и не подумала спросить какую-нибудь глупость вроде «Кто там?».

Просто распахнула дверь, бледная, злая, готовая высказать прямо в лицо непрошенному гостю все, что она о нем думает. На секунду ее ослепил яркий свет из коридора, Ольга зажмурилась, прикрывая веки ладонью, и в тот же момент ощутила сильный удар по голове чем-то неимоверно жестким и тяжелым.

Удар немного смазался благодаря выставленной от света руке – солидная часть физической силы пришлась на предплечье, и рука сразу же вспыхнула болью так сильно, будто ее ошпарили кипятком и вскрыли ржавой пилой. В лоб тоже прилетело нехило – от удара ее голова дернулась, как у марионетки, и Оля готова была поклясться, что услышала хруст собственных шейных позвонков. Ошеломленная внезапной болью, девушка застыла, раскрыв рот в немом крике изумления, но как только над ее головой вновь взвилась черная тень заносимой руки, поняла, что нужно срочно что-то предпринимать, иначе ее изобьют до полусмерти.

Шагнув назад, она спасла себя от нового удара, ее только мазанули по лицу, и вот теперь абсолютно явственно Ольга услышала хруст собственного носа, почувствовала вспыхнувшие огнем губы и сделала еще шаг назад. Все казалось кошмарным сном: странное, выпуклое, ирреальное, словно бы с ней никогда не могло такого быть, словно бы это все привиделось ей в теплой уютной кроватке, а не молотил кто-то неизвестный по лицу чем-то таким тяжелым, боже, какое же тяжелое, как болит голова...

Шаг, шаг – она развернулась, как в замедленной съемке, слишком медленно, неуловимо, будто руки и ноги ее налились бетоном, который с каждой секундой застывал все сильнее, словно она двигалась в воде. Разбитая голова не давала четко мыслить, и Ольга, которой в этой ситуации лучше всего было бы заорать, что есть мочи, абсолютно молча пыталась убежать в ванную, на кухню, на балкон – туда, где нет этой тупой, пульсирующей боли, где черный силуэт в проеме не пытается ударить ее посильнее...

Она даже не рассмотрела лица нападающего – черный, чернильный контур на фоне огромного пятна света, черные длинные руки сжимают черный массивный предмет, и Оле хочется крикнуть, спросить, кто он такой, но она гораздо больше сейчас испугана, чем любопытна, и собственные ноги гонят ее прочь от этого дверного проема, от этой опасности, что уже успела протолкнуть в ее сердце черные, длинные щупальца и сжало, не давая вдохнуть.