Люси

       Подрабатываю вахтёром. Сутки -- трое, платят исправно. Сижу на проходной, передо мной -- крытая асфальтированная терраса, за проходной -- территория цеха. На террасе поддоны деревянные, обрезки труб, швеллера, решётки разные, но, чистота и порядок. Цех отапливаемый, работают сварщики и токари в две смены. Приблудилась собачонка. Шерстка белая с рыжими подпалинами, пипка носа коричневая, влажная, блестящая, глаза -- как маслины, уши -- два вареника спаниелевых. Щенок ещё, но по мослам видно -- войдёт в возраст, будет крупной собакой.
         Метрах в тридцати перед проходной пыльная дорога, заканчивающаяся тупиком. Ещё дальше за дорогой -- стальные нитки рельс, два - три раза в месяц прогудит маневровый и опять тишина. За рельсами -- гаражи кирпичные, заросли кустов и бурьяна. Дворнягам -- раздолье, плодятся в арифметической прогрессии. Кормёжка -- кто, что даст. Владельцы гаражей, цеховые рабочие, редкие прохожие, какие то сердобольные старушки -- все, как могут, подкармливают собак. Живут мохнатые бродяги своей стайкой, чужих не пускают, еды самим в обрез. Откуда взялась эта разноцветная, никто и не заметил. Забежала к нам на террасу, спасаясь от разъярённых сородичей, забилась под поддоны и лает оттуда сердито, с надрывом. Надоела мне эта возня, пожалел я собачонку, вышел, отогнал свору. Спас, называется, на свою голову. Ночью, когда разъехались рабочие второй смены, из под деревяшек завыло наше неожиданное приобретение. От одиночества, от безисходности, от голода и тоски собачьей стала она душу из меня вынимать своими волчьими аккордами. Пробовал гнать -- забьётся ещё глубже в деревянные решётки, зыркает оттуда чёрными глазёнками. Вроде примолкнет, только отойду -- опять концерт. От ужина у меня что то осталось, собрал, кусок хлеба добавил, отнёс к поддонам, рядом всё оставил. Конечно, догадывался, что это -- только начало, но с собаками всегда так -- думаешь: " покормлю сегодня, завтра сама уберётся восвояси ". Да нет, так не случилось.
         Нежеланным подарком стала собачонка для нас. Начальство не жалует живность, тут не собачий питомник, нам пеняет. Вахтёру -- что, человек подневольный, сам сутки как на цепи, только что лаять нельзя и кусаться, все отношения на " Вы " и максимально вежливо. А тут эта дворняга. Пообвыкла малость, стала ко всем ластиться, каждому встречному в ноги кидаться. Нет, не со злобой, не укусить норовит. Так она своё расположение показывает и от человека ждёт ответного, доброго слова, а лучше, чего - нибудь вкусненького. Да так она это ловко делала, всегда сзади, молча -- попробуй угадай, что на уме у неё, зверь всё таки, хоть и малой. Но зубки белые, острые, как шильца -- а ну как ухватит за лодыжку. Женщины ойкают, руками на неё машут, а той хоть бы хны, скачет рядом, но погладить не даётся. Так у ней эта манера и осталась -- в руки не шла. Сама могла сокращать дистанцию в отношениях так, что в ногах путалась, люди чуть не падали из- за неё, но ласку отвергала. Могла лизнуть протянутую к ней руку и хвостом вилять, как вентилятор и всё. Кличку получила Люси, по аналогии с известной песней младшего Газманова: " Пропала собака ". Только вот наша никуда не пропала и не собиралась этого делать. Некоторое время жила на улице, прячась в тех же поддонах, потом неизвестно каким макаром перебралась в цех, тихим сапом добилась благосклонности окрестных собак, умильной своей мордочкой расположила к себе остальных моих сменщиков и стала потихоньку наводить свои порядки. Вернее, беспорядки.
         Люси стала гадить в углах цеха и на террасе тоже оставляла следы. Нам надоело выслушивать жалобы от рабочих на её нечистоплотность, появились думки о том, что впоследствии эта мадам может стать мамкой. Щенков её, понятное дело, надо будет либо топить либо пристраивать как то. А кому они будут надобны, дворняги. Была и ещё одна закавыка. Один из токарей, Максим, год назад подобрал на дороге котёнка. Всем цехом назвали его Рыжий за огненно - ржавый окрас шкурки. Было у него своё местечко, Максим кормил его исключительно покупным кошачьим кормом, наливал воды в миску, на выходные доверху насыпал в кормушку пахучих коричневых камушков, чтобы Рыжий не задумывался о пропитании. Несмотря на изобилие еды, Рыжий исправно охотился на мышей, во время работы цеха под ногами не путался, отсыпался на подстилке между тёплых боков бойлеров котельной. Когда появилась Люси, Рыжий уже был взрослым котярой, независимой и гордой животиной. Собак не боялся и смело бросался в драку, когда попадались ему на пути эти шелудивые потомки волчьего племени. Но наша пришлая хитрюга сумела обаять Рыжего так, что он даже пикнуть не смел, когда она добиралась до его миски с едой. Это тоже не нравилось кошатнику Максиму. Подводя итоги всему вышесказанному, с грустью делаю вывод: положение собаки было очень шатким. Особым желанием оставлять её на постоянное проживание никто не горел, просто мирились -- жалели.
        Пропал Рыжий. Ждали, что появится -- такое с ним бывало и раньше, но только три - четыре дня и он приходил. Исхудавший, с голодными глазами, Рыжий являлся, оглашая весь цех утробным мяуканьем. В этот раз прошло слишком много времени и мы поняли, что котяра попал в серьезную переделку, а не просто миловался с очередной кошачьей красоткой. Так и вышло: знакомый с соседнего с нами гаража рассказал, что видел, как собаки отомстили Рыжему за его крутой нрав. Стая рычала на него и гавкала, но кот не струсил, не побежал постыдно. Он принял бой,по другому это назвать было невозможно. Собак было много, знакомый не смог отбить кота у рассвирепевшей своры.
        А через два дня под машину попала Люси. Она волокла заднюю недвижимую часть своего тельца, отталкиваясь передними лапами, уползая подальше от места, где страшная боль кинулась на неё, обдав бензиновой гарью. Ещё сутки пролежала не двигаясь и не прикасаясь к пище, которую мой сменщик принёс ей. Только лежала, положив лисью мордочку на передние лапы и вздыхала судорожно, вздрагивая всем телом. Даже не скулила, видимо был перебит позвоночник и она не чувствовала боли. Я узнал обо всём на следующее утро, когда пришёл на смену. Пошли с напарником проведать пострадавшую, но обнаружили её уже холодной.
       Зачем я это всё  написал ? Скажете вы: " За людей переживать надо, им сочувствовать, помогать, чем возможно, а тут собака, всех не пережалеешь, не приютишь, не обогреешь ". Да, всё это так, но чувство неизбывной вины приходит потом, после, когда осознаёшь вдруг, что не додал, не дожалел, не всё сделал, а поздно уже, назад не вернёшь, не оживишь, чтобы исправить. Жалеем мы всё живое, обречённое умереть, через то к себе жалостью проникаясь. А я ведь тоже Люси гнал с цеха, отчитывал не единожды, даже веником попадало. Теперь не по себе -- не воротишь. Закончился год собаки и Люськина жизнь закончилась, едва начавшись. Жалко.