Цена победы

Первую медаль «За отвагу» Иван Иванович Губин получил в двадцать три года, потом еще одну, орден Красной звезды в двадцать четыре, а первый ребенок родился у него гораздо позже, в тридцать. Тогда он завел небольшой альбом, куда записывал все, что было связано с его красавицей-дочкой. «Дорогая Людочка! – писал он, – сегодня ты улыбнулась мне первый раз…» Когда ему исполнилось сорок, родился сын.
Иван вернулся с войны и поступил в горный техникум. Ему очень шла форма горного инженера, красивым все идет. Высокий, черноволосый, голубоглазый, с медалями, орденом Красной звезды и в форме.  Сердца девчонок разбивались вдребезги. Он выбрал красавицу Раечку. «Почему, дедушка, именно ее?» – спрашивала через много лет внучка. Дедушка лукаво улыбался и говорил: «Она ловчее всех вареники лепила», и изображал руками пышную бабушкину фигуру.
И всё у них было просто прекрасно. Работали на одной из узловских шахт. Иван Иванович – начальником вентиляции, Раиса Васильевна – маркшейдером, уважаемые люди.
Увлечения имели самые передовые – у него два фотоаппарата и целая фотолаборатория дома, у нее весь дом в вышитых ее руками картинах – замки, пастушки, дети, цветы. Для помощи по хозяйству из Украины привезли Раечкину тетю Шуру с красивой фамилией Фабричная. Тетя Шура была дипломированным поваром и работала в ресторане до войны.  Но когда на фронте убили ее жениха, тетя Шура ушла с работы и уехала к Раечке растить деток, своих-то уже не будет. Получили квартиру в центре Узловой, стали ездить на отдых за границу, побывали по путевкам от профкома в Чехословакии, Венгрии, Болгарии. Детей возили на Украину к бабушкам-дедушкам и на море. Собирали библиотеку, увлекались биографиями русских царей и писателя Льва Николаевича Толстого. Праздники отмечали с многочисленными друзьями, только вот Иван Иванович почти не пил. Не мог. Болела голова.
Внучка, родившаяся, когда Ивану Ивановичу исполнилось 50, деда своего таким и не помнит. Для нее он уже старый и совершенно седой человек, бродящий по квартире и тихо бормочущий что-то сам себе. Иногда он обхватывает голову руками и стонет. Голова болит, говорит бабушка, четыре контузии. Голова болит, наверное, очень сильно. Бывают дни, когда стон становится похож на тихий вой и слезы катятся по щекам деда. Он все хуже и хуже слышит. Выписанный слуховой аппарат помогает, но фонит, и звук трудно настраивается.
С годами выражение его лица становится все более детским. А у Раечки – наоборот, горькая складка навеки поселяется у рта, взгляд делается тверже и угрюмей.
Когда с дедом еще можно разговаривать, внучка, получив в школе задание, расспрашивает его о войне. «Ты как воевал, дедушка? Ты что на войне делал?» Дед был телефонистом. Он старается развеселить внучку, вспоминает свой трофейный немецкий аппарат. С его помощью он будил заснувших телефонистов на другом конце провода. Качественная немецкая вещь, : если гаркнуть в нее как следует, то боец мигом просыпается и откликается на позывной. Внучка вежливо смеется, но в глубине души ей кажется, что история не слишком героическая. Дед –  не танкист, не летчик, в школе не похвастаешься, пятерку не получишь. «Бабушка, а ты воевала?». Бабушка не воевала. Она рассказывает про голод, про неподъемные мешки картошки, которую она в пятнадцать лет ездила собирать на заброшенных полях, а потом никак не могла влезть с мешками в поезд. Поднимала ногу на ступеньку вагона и падала – мешок тянул ее назад. Рассказывает и смеётся. Про то, как ее хотели угнать в Германию, но в тот момент, когда немец зашел в избу, она очень ловко присела за печку. «…И как бы нету меня…» – рассказывает и гордится своей ловкостью. «Ничего героического» – думает внучка.
Потом, через много лет после смерти деда, внучка разыщет наградные документы и прочитает представление к награждению первой медалью «За отвагу»:
«…Старший телефонист красноармеец Губин Иван Иванович в боях с немецкими захватчиками проявил себя смелым и бесстрашным воином, хорошо знающим свое дело телефонистом. Под обстрелом противника, рискуя своей жизнью, неоднократно восстанавливал порывы на линии, связывающей наблюдательный пункт с огневыми позициями. В результате связь работала бесперебойно, что дало возможность батарее вести эффективный огонь».
В наградном документе за вторую медаль, уже подробней:
«Во время артнаступления тов. Губин, рискуя жизнью под сильным артминометным огнем противника девять раз устранял порывы на линии, тем самым обеспечил нормальную работу батареи, в результате чего уничтожено… Товарищ Губин делу партии Ленина-Сталина и Социалистической Родине предан».
Девять раз. Под сильным артминометным огнем. «Вот поле боя, – представляет себе внучка, и снаряды бьют по нему, и провод связи все время рвется, потому что в него попадают мины. А двадцатитрехлетний Иван ползет раз за разом восстанавливать связь».
– О чем он думал? – спрашивает внучка у своего мужа. – Ну, один раз вернулся живой, второй, пятый, а бой все не кончается, надо ползти снова. Какие шансы на выживание? Или он думал о преданности партии?
– Дело не в шансах на выживание, объясняет ей муж, и не в партии, дело в том, что надо восстанавливать связь.
К ордену «Красная звезда» был представлен уже «…ефрейтор Губин. За то, что в боях за город Братислава 4 апреля 1945 года под сильным артминометным и ружейно-пулеметным огнем протянул к передовому наблюдательному пункту связь и потом, в течение боя пять раз устранял порывы на линии. 6 апреля, не считаясь с жизнью, под ружейно-пулеметным огнем, вплавь через реку Морава протянул связь на западный берег реки с передовым наблюдательным пунктом командира батареи и обеспечил управление огнем батареи».
В тех же документах упомянуты две контузии и несколько ранений. Однако, всего контузий было четыре. Значит между 6 апреля 1945 года и возвращением домой были еще бои.
Годы идут, вслед за головными болями начинаются приступы. Дед уходит, и бродит по улицам, разыскивая дорогу домой. Бабушке, которая идет за ним следом и уговаривает вернуться, говорит: «Отойди от меня, женщина!», вкладывая в слово «женщина» все возможное презрение. «Ты понимаешь, у меня ведь жена, уйди, не позорься». Все чаще он становится агрессивным и выгоняет эту женщину из квартиры, замахиваясь и выкрикивая угрозы. Бабушка прячет молотки и ножи, внучка укрывается в соседней комнате, трясясь от страха и ненависти к деду. Страх не отпускает ее, она на восьмом месяце беременности. Бабушка убегает. Сначала внучка слышит гневные крики деда («Топор! Где топор? Нас заперли!»), а когда в квартире устанавливается долгая тишина, осторожно выглядывает и находит деда растерянным, жалким.
 – Вы не знаете, когда же придет поезд? – спрашивает дед вежливо.
 – Какой поезд? Куда едешь-то? – резко отвечает внучка, все еще боясь подойти к нему ближе.
Дед вдруг понимает, что не помнит, какого он ждет поезда так долго, куда едет и где его вещи. На его лице разливается обреченность, он тихо отходит, стараясь не злить эту случайную попутчицу, все-таки хоть одна живая душа на вокзале, кроме него.
Внучке отчаянно жаль деда и отчаянно страшно и за себя, и за своего ребенка. Особенно после того, как выйдя однажды утром из комнаты, она видит, как дед душит бабушку. От страха в голове проносится видение чугунной сковороды, опускаемой на седую многострадальную голову… Но это только страх, в действительности она, конечно, не смогла бы, только сильно кричит и, кажется, хватает его за руки. Дед отпускает бабушку и смотрит испуганно, не понимая, что происходит. Внучка ругается, просит бабушку хотя бы ложиться спать отдельно от деда, есть же другой диван. Та отмахивается, крепится, потом все-таки сознается: если она будет спать отдельно, то боится заснуть и не проснуться в тот момент, когда он тихо подойдет к ней… А так, сквозь сон, она контролирует каждое его движение.
Иван Иванович Губин умрет в начале девяностых, в возрасте 70 лет, зимой. Разбирая бумаги, внучка найдет письмо деда врачу-неврологу крупной республиканской клиники с просьбой о лечении:
«У меня было четыре контузии и один осколок до сих пор не извлечен из головы. Постоянные головные боли. Постоянный шум в ушах, который мешает мне слышать, состояние мое очень тяжелое…». Письмо датировано пятьдесят каким-то годом и подшито к выписке из отделения этой больницы. Его взяли на лечение. Чуда не произошло. Но он прожил еще сорок пять лет после Победы.