Путь Аграфены 21

Глава 21. УГОВОР

"Мы следуем какому-нибудь положению,
указывающему нам в соответствии с явлением
необходимость жить по завету отцов,
по законам и указаниям других людей
(tas agogas) и по собственному чувству".
Секст Эмпирик. «Три книги Пирроновых положений»

Пратеник торопился. Несколько раз он даже упал, сбивая колени и плечи. Однажды чуть не вывихнул ногу.
Факел чадил. Ступени в этот день казались особенно скользкими, а тьма впереди упиралась, как бы не давая маленькому желтому огоньку бороться с ее неодолимой силой.
Заскрипела крышка дощатого люка, в сырость сигнальной башни ворвался зной летнего буйства. В полдень навес бы укрыл от прямых солнечных лучей, но было десять утра. Жар и слепящая стихия набрасывались на беззащитного Пратеника с полной силой.
Ни ветерка, ни малейшего движения воздуха. И как сигнальный дым развеется по городку? Не развеялся…
Солома оказалась сырой. Зной утреннего солнца жарил, но не сушил. Ранние капли влаги, принесенные шальным ветром, глубоко пропитали всю сигнальную конструкцию.
Пратеник использовал для розжига длинные лучины, которые хранил на последней площадке башни, перед выходом на свежий воздух. Лучины также оказались влажными.
Наконец, искра занялась, нехотя набросилась на предложенную ей пищу, вошла во вкус. Вначале солома, а потом и сами дрова, выложенные домиком, приняли власть огня. И ответили – черным дымом.
Не было ветра, чтобы разметать этот дым. Или чтобы вздернуть гордо дымный флаг к облакам. Вместо гордого флага вышла квашня с опарой дыма, переползающей через края и тянущаяся по стенам туда, вниз, к головам людей, к самому основанию.
Черная копоть в мгновенья наполнила пространство между камнем и черепицей, между обзорной площадкой башни и высоким конусовидным навесом. Пратеник попытался набрать воздуха – не смог. Грудь пронзила тоска, глаза заслезились.
Как можно быстрее вестник спрятался под спасительной крышкой люка. Щели в досках заслонки чадили, и потому Пратеник не задерживаясь постарался вернуться на землю. Его дело было сделано: дым разведен, сигнал дан. Пора вниз. С факелом в одной руке, прижимая другую к сердцу, старик двинулся по винтовой лестнице. Теперь уже не быстро – чинно, с уважением к себе самому, к своей должности, к проделанной работе.
На вече собирались долго. Вести в городке неизбежно пробираются в каждый дом – не успеет прогореть полено в очаге. Все знали о том, что охотники вернулись. Все знали, с каким заданием они были посланы. Все знали – к кому.
Раз вернулись, то о чем-то договорились. О чем можно было договориться с Босоркуном? Наверняка, ни о чем добром. Так что все жители городка понимали, что предстоит принимать решение, и решение это будет важным, а потому – непростым.
Горожане с радостью спешили на вече, когда нужно было с важным видом высказать личное мнение о том:
- сколько нарубить леса на зиму;
- сколько новых изб возвести (да и надо ли? мож, старыми обойдемся?);
- какое имя дать новой девочке, достигшей шести лет;
- сколько провианта (и какого именно?) заготовить после страды;
- какие дороги проложить, а какие просто подправить;
- как и когда справить свадьбу…
В общем, горожанин любил неторопливо обсудить дела насущные и таким образом поучаствовать в жизни городка. Можно было даже поспорить дворами – так, миролюбиво побурчать друг на друга, потом пожать руки и сесть за общие столы.
Горожанин не любил даже слушать (а не то чтобы обсуждать) о делах, что нарушали его степенное равновесие, что отягощали разум излишним напряжением. Горожанин терпеть не мог суеты.
А вот на нынешнем вече суета будет. Шутка ли? Из города пропали два человека: Ведьма и Гарафена. Уже в самом этом происшествии таилось нечто, что угрожало тихой размеренной жизни городка.
Их нужно искать. И найти. Хотя бы Гарафену, потому как каждый горожанин чувствовал: Ведьма чужая. Как пришла, так и уйдет. Вот и ушла себе. Что горевать?
Долго ждали, пока соберутся все. Не начинать же без всех? Первые пришедшие корили себя за торопливость. На жаре тела плавились. Волосы мокли. Солнышко кулачками стучалось в темена. Кому-то стало плохо. Помогали всем миром. Ведьмы-то нет. Трудно без нее.
Когда собрались все, то всем народом стали ждать Анастасию Егоровну. Почтенная матрона не появлялась долго: понимала, что тем быстрее примут решение, чем больше надоест стоять.
Чем больше солнце поработает оратором, тем проще будет ей, Анастасии Егоровне, добиться от общего собрания нужного «Да!» или «Нет!». Не в первый раз выходила Анастасия Егоровна пред «светлы очи толпы», знала, как работает суть площади.
Но и переборщить нельзя. Чуть передержишь в бочке огурцы, как пошло брожение, вот и перекисла вся бочка. Поэтому в самый нужный момент Анастасия Егоровна явилась на площадь у сигнальной башни.
Понесся шепоток с крайнего круга площади, а потом от лимба до самых кирпичей центральной башни уже знали: идет; идет?; идет!
Всколыхнулась площадь. Теснились люди. Двинулись волны в обе стороны и вновь сомкнулась с двух сторон. Теперь, как ломоть, вырезанный в каравае, зиял в толпе коридор. 
Анастасия Егоровна плыла грозно. За нею, как всегда, выступали почтенные матроны. И, конечно, Егор и Настя. У матрон головы били опущены. У родителей Гарафены, наоборот, подбородки гордо вздернуты, будто они шли на правую битву. Кивала Егоровна направо и налево, но толпа хмуро молчала. Кивки в ответ были, но редкие. А некоторые так вообще отводили глаза.
Даже привычного гула не было. Когда Анастасия Егоровна заняла место у высоких дверей сигнальной башни, ей даже не пришлось ждать тишины. Наоборот, тишина ждала ее слов. Нужно было говорить.
- Наша дочь пропала! – возвестила Анастасия Егоровна.
Голос ее был тих, но жесток. И тут говорящая поняла, что «наша дочь» звучит совсем уж по-родственному. Гарафена – ее внучка. И немедленно произнесла значительно громче:
- Дочь нашего города ушла в леса с Ведьмой и не вернулась!
Площадь молчала: все знали об этом и без напоминаний.
- Хотим ли мы вернуть Гарафену домой? – продолжила матрона.
- Хотим, - редкие голоса возникали то там, то там в человеческом море, пока не слились в единый рокот: «Хотим!»
- Должны ли мы вернуть дочь нашего города в ее семью?
- Должны! – теперь уже дружно распалилось вече.
Анастасия Егоровна взирала на молчаливые до того ряды горожан гордо и победно. Подождала, пока возбуждение смолкнет и спросила:
- А можем ли? Можем ли сделать это?
И вновь наступила зловещая тишина. И тогда возвестила Анастасия Егоровна с нажимом неизбежного предела:
- Можем! Если заключим уговор. Готовы? – Но люди молчали. Все знали, с кем уговор. Возникла совсем уж неловкая тишь.
- Позвольте, я продолжу, - прозвучало по правую руку от матроны.
Из-за спины Анастасии Егоровны выступил невесть как появившийся на площади Босоркун.