Теория реинкарнации реконструктора

Обозначая условный сигнал к началу второй части реконструкции, в немецких окопах наконец-то замолчал патефон. Обрывок скрипучей мелодии ещё секунду рикошетил по лесу, как предчувствие, и растаял в сосновых иглах.

Командир отделения досчитал вслух до пяти, яростным шепотом сказал в сторону: «Слышь, Коля, твой пулемёт, запомни, только после рукопашки. Немцы атакуют, ты их косишь. Понял?», а затем подтолкнул Андрея в спину.

- Ну, давай, солдат… Ты по сценарию первый бежишь. Мы за тобой.

Андрей взобрался на бруствер. Быстро поправил съехавшую на глаза каску. Не целясь, выстрелил из карабина в сторону немецких позиций и в сопровождении сотен взглядов зрителей, столпившихся по краям поля боя, рванул бегом до места, где его уже заждалась смерть.

На седьмом шаге послышался топот остальных бойцов, крики «ура» и пока ещё редкие выстрелы. 

Через пятнадцать, посчитанных шепотом, шагов Андрей с вылетающим из груди сердцем уже начал искать глазами нужное место.

Можно было не считать, да боялся убежать дальше. Это было бы в сто раз хуже, чем не добежать, потому как пришлось бы позорно поворачивать - дезертировать обратно.  Тогда испортил бы всё.

Ещё через пять шагов остановился перед еле видимой в траве желтой лентой, вбитой с колышком в дёрн, – вот она, вот сейчас погибель.

Быстро посмотрел направо – да, а вот и красная лента, место будущего падения снаряда.

Остановился, незнакомым голосом страшно закричал «ура», вскинул ствол в сторону фашистов. Но вдруг, как от тычка кулаком в грудь, подался назад.

Закатил глаза.

Беззвучно открыв рот, запрокинул голову. 

Рухнул на колени.

Выронил карабин. 

Мимо уже бежали отставшие бойцы, когда он качнулся вперёд, врезался железной каской  в землю, вытянул туловище и ноги в полный рост и застыл.

Сейчас же по сценарию, рядом с его трупом, из-под красной ленточки и дёрна расцвёл огнём, шматками земли взрыв и улетел черной солярной вонью на зрителей.

Вот, это точно были хорошие кадры. Если кто-то не сглупил, то наверняка их снял. Фотографы должны были заметить это отрешенное падение убитого бойца и на контрасте - гибельную устремлённость ещё живых.  А потом ещё мог получиться кадр, как он лежит убитый, а над ним пламя взрыва, – вот тоже хорошо. В конце концов, в сценарии этот его вход в смерть потому и длился три-четыре секунды, чтобы было потом что показать.

Андрей, не поднимая головы, ожил и открыл глаза. Наискосок между миром земли и происходящим от него миром травы прямо перед лицом заплутал мелкий черный муравей. «Муравей Аустерлица», - подумал Андрей свою первую дурацкую мысль после смерти, а потом ещё подумал, что умирать на боку гораздо интересней – можно хотя бы подглядывать за ходом реконструкции.

Теперь осталось ещё пять-шесть минут боя, или как там пойдёт, может, и все восемь, а спину собственного трупа уже начало припекать солнце.

Атакующие немцы, перед встречей с пулемётом Коли,  потрясли землю рядом с ним. Какой-то сопящий, грузный фашист-вражина тяжело шлёпнул сапогом прямо рядом с ладонью.

 «Славка, наверное. Специально, гад», - хмыкнул Андрей и улыбнулся на бесноватого муравья.

Это была уже четвертая его погибель с тех пор, как он нашел в себе странную особенность воскресать другим человеком. 

Ещё на первой своей реконструкции, почти три года назад, Андрей заметил, что почти все фашисты и красноармейцы под любыми предлогами по ходу боя стараются как можно дольше оставаться в живых. Он тогда не решился никого спросить, отчего так происходит, но, очевидно, дело было не в суевериях или страхе понарошечной смерти, а в простом, детском желании подольше пострелять. И по правде-то, готовить несколько месяцев обмундирование, патроны и оружие, ехать иногда за сотни километров, чтобы лечь в снег или траву через пару минут боя, не хотел никто.

Доходило до смешного – однажды в конце показательной битвы, посвященной Сталинграду, все бойцы с двух сторон были одинаково бодры, но фашисты традиционно были объявлены побежденными и, вероятно, только по причине отсутствия патронов, находясь в отменном самочувствии, сдавались в плен.  Конечно, только самые занудные зрители обратили на это внимание, но в целом выглядело это позорно. «Не клоуны в цирке всё же, а реконструкторы, да, мужики? Если вы только о себе думаете, ну, гоняйте бабу свою с винтовкой по даче. Особенно если сам по жизни фашист», - злился председатель клуба. 

Для контроля «смертности» и экономии боеприпасов командиры разных клубов договорились на предстоящие гибели личный состав назначать. «Покойникам» в таком случае патронов давали максимум три штуки на винтовку и пять на автомат, особенно если умирать планировалось в первые минуты сюжета.

Понимая, что теперь и от понарошечной смерти не отвертеться, мужики решили погибать по очереди.  Чтоб никому не было обидно.

График отправления на тот свет с фамилиями и квадратиками, конечно, не составляли, но за собой и за другими помнили очень хорошо.

На следующей реконструкции Андрей, как новичок, оказался в этой очереди первым и до того, как всё случилось, даже не успел выстрелить.  Да и, честно говоря, сыграть свою гибель толком не смог - умер, будто спать лёг.

Разумеется, он не сразу понял, что смерть приходила на самом деле. Просто в конце боя встал на ноги и продолжил жить дальше.

Первое подозрение в странных переменах пришло, когда он начал переодеваться из красноармейца в современного себя и неожиданно,  всего на секунду, словно не узнал своих кроссовок, джинсов, рубахи и бейсболки. Короткое наваждение повторилось дома – там тоже всё было как будто из чужих воспоминаний, но, конечно, потом это ощущение постепенно прошло. Хотя иначе и быть не могло – звали его так же, как и раньше, жил он там же, где и всегда.  Мир – это всё, что можно назвать, и слово всегда важнее того, что видишь, а потому новые люди со старыми именами стали привычными. 

Во второй раз, после расстрела под огнём немецких диверсантов, Андрей снова почувствовал свою иную внешность и новый характер, - уже ничего удивительного, но, меж тем, как в первый раз помнил будто прошлую жизнь, да и рядом никто не замечал подмены. Тогда показалось, что это и не смерть вовсе, а на самом деле изнутри его постепенно прорастает кто-то другой.

 «Кто воскреснет на этот раз?» - подумал Андрей, машинально продолжая следить за муравьём.

О том, что, кажется, в нём поселились ещё несколько Андреев, он задумался давно, ещё в девятом прыщавом классе. Вот есть он первый Андрей – сын своих родителей, а есть Андрей второй – ученик своей школы, и есть Андрей, который плохо думает про Свету, но есть и Андрей, который Свету тайно хочет, хотя и не знает точно, чего именно хочет и  как это делать, понятно только, что для этого нужно голым быть. И это всё разные Андреи, которые, вот как прямо сейчас, не думают друг о друге. А главное, что в конце концов, где-то глубоко внутри, но выше всех, есть кристаллически умный Андрей, который хоть и часть целого, но обладает особенным правом всё понимать, иногда даже точно знать, что будет наперёд, – особенно отчего-то всякое пришествие дерьма предсказывает точно, но при этом постоянно  выпадает из общего хоровода Андреев, прячется, когда нужно принять верное решение, и злорадствует, когда без него ничего не получается. В девятом классе теория «густонаселённого Андрея» просто констатировала факт, но сегодня она давала надежду на то, что в итоге наружу, раз за разом пробивая, как лёд, новые слои реальности, выкарабкается тот самый лучший из всех Андреев. 

Ну, или так ему чудилось. Наверное.

Когда-то школа удивила его тем, что всему можно, а, главное, почему-то нужно найти объяснение. Андрей принял и полюбил это правило и самозабвенно придумывал для себя теории, которые на самом деле были лишь гипотезами, к разным явлениям. В таком мире жить стало даже ещё интересней, а может, в этом и был смысл всего существования. Даже если теории совсем дурацкие. Поэтому где-то про себя честно знал, что в самом деле это он симулирует смерть и воскрешение.

Грянуло наконец «Ура!»

- … Ас-с-ва-баж-дён город Ми-инск! – раздался из колонок возле немецких окопов запланированный по сценарию голос Левитана.

Фашисты поднимались с земли, отряхивались, глупо улыбались и шли в центр поля с невысоко, но всё же поднятыми руками, будто они не  понарошку убивали, а только затаились, чтобы потом начать войну снова. Красноармейцы начали торжественно расстреливать в воздух патроны, которые не успели использовать против врага.

Андрей вскочил на ноги, поднял карабин (там оставался ещё один патрон), тоже закричал "Ура-а-а!" и выстрелил в небо.

Зрители широким плечом порвали оцепление и потянулись фотографироваться с бойцами. Мальчишки, передвигаясь вприсядку по местам перестрелок, быстро перебирая руками траву и землю, начали охоту за гильзами.

Андрей немного побыл в толпе своих. Поднял на руки тонконогого, как оленёнок, мальчика, которого ему будто в дар подвела раскрасневшаяся полная женщина.

Сфотографировался с мальчиком.

Потом с женщиной и мальчиком.

«Вырастет – придумает себе, что я его настоящий отец», – вдруг подумал Андрей вторую дурацкую мысль.

Потом на полминуты вложил в руки незнакомой восторженной девушки карабин (она сама попросила), зачем-то пояснив, что это карабин, а не винтовка, хотя было видно, что девушке и все равно, и непонятно. Девушка сделала селфи с карабином сама, потом со своим другом, потом с Андреем и другом, и с карабином…

А потом он пошел переодеваться через парковый лес к автостоянке.

Конечно, по хорошему-то, стоило бы разузнать, кто снимал бой со стороны взрывов, и попросить фотки со своей смерти – хотелось увидеть себя прошлого, – вдруг откроется тайна, но в образовавшейся толкучке и в одуряющей духоте это стало неважным. Через день-два все фотографии, всё видео и их авторы всё равно будут в интернете, на всех пабликах клуба реконструкторов.

На лесной тропинке по пути на стоянку камера какого-то телеканала снимала интервью с красноармейцем-артиллеристом. Андрей бойца не знал, тот был из другого клуба, а может, и города, но специально замедлил ход, предполагая, что ничего умного сейчас этот артиллерист не сообщит, и журналистка – симпатичная, кстати, от него отвяжется. Тогда Андрей займёт его место перед камерой  и скажет слова, которые заготовил ещё вчера. Он скажет таким специальным усталым, но проникновенным голосом: «Знаете, сегодня я вдруг впервые почувствовал…» Или нет, даже так: «Каждый из нас идёт в реконструкцию за своим. Кому-то нравится оружие, кому-то форма, кто-то просто хочет испытать себя пусть не в реальном, но в бою…  До сегодняшнего дня я никак не мог понять, что важно для меня. Но вот сегодня меня убили, и я вдруг почувствовал, что умер на самом деле, когда-то тогда… В сорок четвертом. Но сегодня оказался здесь и получил второй шанс прожить жизнь, уже понимая цену…» Нет, надо сказать – «страшную цену…» -  «Которую заплатили наши бойцы. Теперь я хочу прожить отпущенное мне время за себя и за того парня».

Такое интервью обязательно дадут в эфир полностью – Андрей был в этом уверен.  Но вместо того, чтобы отстать от даже внешне туповатого артиллериста сразу, журналистка  начала задавать ему наводящие, какие-то совершенно детские  вопросы. Можно было подождать или даже уйти, а потом вернуться, тут, кажется, ещё была пара съёмочных групп, а может, и телеканалы какие-нибудь посерьёзней, но новому, воскресшему Андрею эта затея вдруг показалась  циничной суетой.

Быть умным и знаменитым на две минуты стало уже не интересно.  Странно. Может быть, в самом деле на подходе из глубокого «изнутри» -  правильный и умный Андрей?

Он пока не понял, каким заново появился на свет. Шёл по тропинке пустотелый до звона и подумал, что  не стоит вызывать в себе какие-то новые ощущения специально и даже думать о них. Они, как и в прошлый раз, должны были нахлынуть внезапно, волной.

Может быть, конечно, все эти реинкарнации он сам и придумал, только на другой день, после реконструкции в День Победы, когда он шел по улице на работу, примерно на середине обычной и привычной улицы  его вдруг, без шуток, накрыло поверх темечка, как наркомана, чем-то загадочным, ранее невиданным, нетроганным, неслышимым и ненюханным, будто кто-то изнутри головы открыл жалюзи, отключил автопилот и перешел на ручное управление.

Мир, как хрустальный бокал, вдруг зазвенел тонкой гармонией - бесконечным потоком красоты в непрерывном сочетании любых вещей. Первый аккорд прозвучал неожиданно, когда безо всяких мыслей Андрей случайно нажал взглядом никелированную клавишу — бампер старой «Волги», и он внезапно отразился и заблестел внизу в черной луже, где уже плыли протяжные заводские трубы и облака. Зазвучал ритм качающихся сухих тополей рядом с домом красного шершавого кирпича, из окна, распахнутого, будто звоном тарелок послышалось перкуссионное биение ложки о кастрюлю, кто-то хлопнул дверью подъезда, и в глубине двора гундосо, как череда духовых – гобоя и фагота, заскрипели качели. Немыслимое сочетание высокой трагедии и оркестрового восторга в обыденной серости разрасталось от этого бампера дальше по планете, и остановить цепную реакцию было невозможно. Рыхлое нашло структуру, жидкое - цель, твердое - движение, Андрея вдруг размыло радостью просветления почти до невидимого состояния. Всё обрело смысл и сложилось в единую гибкую и понятную конструкцию, только слов для её объяснения не было. Мир вдруг перестал быть страшным, и даже горе и несчастья в нём теперь можно было расценить как часть какого-то высокого замысла.

Нет, конечно, вся эта музыка потом неизбежно потеряла себя, потухла до фоновых значений, и после просветления осталось лишь ощущение, как от хорошего секса на стороне, о котором некому и незачем рассказывать.

Но вот тогда впервые стало непонятно, как это происходит, -  неизменный Андрей каждый раз рождается в новой Вселенной, или новый Андрей появляется в старой? А может быть, мир после его понарошечной смерти менялся лишь в какой-то мелочи,  но из-за этого  под слом шёл весь космос.

«Если это психическое заболевание, то, наверное, ещё не поздно обратиться к врачу. Пока я осознаю себя. Пока личность не начала распадаться», – решил тогда для себя Андрей.

Уже  возле самой автостоянки Андрея хлопнули сзади по спине. Обернулся – Толик, старый знакомец из местного клуба реконструкции – устроителя фестиваля.

- Ну, как тебе? Чего-нибудь видел, Андрюх? – Толик светился радостью.

- Честно? Да почти ничего, - усмехнулся Андрей, - репетиция же интересней самого боя, это уж известно. Ну, первую половину в засаде просидел. Потом, когда немцы патефон выключили, выбежал, пробежал, раз выстрелил  и погиб. Даже пока бежал, ничего не видел. У меня же задание было – умереть возле двух зарядов и по уму лечь так, чтобы при подрыве мне ничего не оторвало, а остальным - пробежать дальше.

- Да, такая же фигня. Тоже почти ничего не видел. Будем от фотографов ждать  результата. А взрыв рядом с тобой я видел, кстати… Долбануло-то аж ****ец. Меня аж жаром обдало, хотя я был метрах в двадцати.

- Там снимал кто-нибудь?

- С твоей стороны много операторов стояло. Сняли нормально, я думаю. Душно сегодня невероятно просто… А ещё, прикинь, по гражданке сегодня реконструкция, а завтра по наполеонике.

- Участвуешь?

- В наполеонике только. А у вас все домой собрались?

- Поедем, Толя. Вы у себя дома, а нас жены заругают, - засмеялся Андрей. - Добраться же ещё надо, доехать, а завтра уже на работу.

- Смотри… На «гражданку» форма есть лишняя, а карабин твой и там пойдёт.

- Не, Толь, спасибо…

- На будущий год, ребята, я всем говорю: Афган ещё сделаем. У кого охолощенные «калаши» есть, афганки, панамы, пакули, халаты – пусть берут. Скажи своим, Андрей, и «мосинки» пойдут, и «дягтери». На расходники бабло дадут…

«А что, если умереть дважды за день?» - вдруг подумал Андрей.

Местные ребята были, конечно, молодцы - отгрохали на одном энтузиазме целый фестиваль с тремя реконструкциями за два дня. Областной центр – большой город, но даже тут на каждую эпоху найдется максимум десять человек настоящих реконструкторов. Тех, которые понимают тему и время. Потому ежегодно в центр области съезжались все, кто мог держать оружие, из соседних городов и даже регионов.

Да, настоящих реконструкторов, которые каждое утро просыпаются на войне и каждый вечер укладываются в кровать, на простыню, будто в блиндаже на брезент, мало. Как и всего настоящего, в любом деле таких не больше двух-пяти процентов. А то и меньше, пожалуй. Остальные реконструкторы являются таковыми от случая к случаю. И в этом не стоит усматривать лень или равнодушие, в этом только здравый смысл и психическая норма.

Андрей, конечно, не считал себя настоящим реконструктором. Он вообще попал сюда случайно, когда Славка - добрый знакомец по старой работе, который сегодня утром и привёз Андрея и Геннадьича сюда на своей машине за триста километров по ночи, неожиданно, три года назад, попросил поучаствовать за Вермахт – форма была, но человек заболел. 

Ну, а почему нет?

Вот рыбалка не про Андрея, охота – тем более, а тут мужики собираются с интересной, веселой дурнинкой в голове, нежлобливые, легкие по жизни. Ну, большинство, во всяком случае. Правда, тогда Андрей один раз побыл фашистом, понял, что это не его, даже несмотря на эстетически более выверенные пропорции и правила Вермахта, и перешел к красноармейцам, где народ был попроще.

Уже потом открылось, что почти у каждого мужика, который купил обмундирование и сам себя отправил на «фронт», есть личные тайные или явные пристрастия в реконструкции. Да их не может не быть, если ты путешествуешь во времени, носишь военную форму, безнаказанно стреляешь в других людей и притом сам фактически бессмертен. Почти.

Андрей со временем и сюда подтянул теоретическую основу - систематизировал основные направления реконструкторов: оружейники, патриоты, мелочники-формалисты и руководители. С первыми двумя всё понятно. Формалисты  – те, кто тщательно, до стежка, реконструирует какое-либо особое обмундирование. Чаще всего у Вермахта есть такие заморочки, например, у каких-нибудь егерей из Карелии. И, наконец, реконструкторы-руководители.  Это особое увлечение, которым занимаются очень непростые на гражданке люди, реализуя несбывшееся или уничтожая что-то уже необратимо случившееся в жизни. 

В той или иной степени каждый реконструктор непоследовательно, но хотя бы мельком проходит почти все стадии, кроме жажды руководить – с этим приходят сразу, а всё остальное для рождённых командовать – попутный ветер.

Но бывают и уникумы. Вот Славка изготовил себе немецкую солдатскую книжку и по какой-то своей сложной и тайной системе записывал туда выговоры, награды и ранения, сведения о поощрениях, присвоении очередного звания, участии в войсковых операциях. Каждую запись он обязательно скреплял печатью, которую берёг и носил в специальном контейнере.

Андрей один раз застал его за заполнением этого странного документа. А сегодня перед реконструкцией, когда Славка пошел с котелком за кашей и нечаянно оставил книжку в немецком блиндаже на полке, Андрей, удерживая в голове оправдание о том, что смотрел только почерк, чтобы понять, кому вернуть, полистал странички, обращая внимание на даты. Андрей понимал скотский свой поступок, и его чуть потряхивало от ошпаривающего стыда, но сразу заметил, что далеко не все награждения и ранения совпадали со временем проведения реконструкций. Кажется, он догадался, что Славка переносит свою реальную жизнь на войну немецкого солдата. Только вот какое событие в жизни человека потенциально конвертируется в тяжёлое ранение, ещё можно было прикинуть, – Славка рассказывал, что развёлся с женой, но за участие в какой «операции» Славка себя так неистово поощрил, было непонятно.

Сам Андрей за три года прошел почти все стадии развития реконструктора. Начал, конечно, с оружия: купил охолощенный карабин Мосина – дореволюционную гранёнку за сумасшедшие деньги. Потом купил пистолет ТТ сорок четвертого года. На том личную гонку вооружений решил прекратить и приступил к обмундированию.

И чем дальше Андрей разбирался, где какой тренчик, ремешок, матовая застежка или блестящая клёпка с насечкой или без оной, шнурочек, определенного размера металла и цвета пуговичка, лямочка, кирза или кожа телячья, чем больше находил в военном деле некоторое подобие манерному кокетству, которое, впрочем, как он понимал, случилось не от желания понравиться друг другу, а от многообразия неудобных для пока ещё живого тела обстоятельств. На самом деле всё, что кажется незначительным, обосновано и доказано практикой. Всё испытано. Всё проверено. Всему своя цена.

Обилие вещных мелочей, как шаманское бормотание – прокрастинация смерти: пуговка, чтобы притянуть; петелька, чтоб ослабить; шпенёк – легче расстегнуть, крючок – труднее распахнуть; шнурок, чтоб не потерять; карабин, чтоб отбросить; белое для чистоты и белое, чтоб не видно, блестящее, чтоб заметно, зелёное, чтобы слиться. Каждая лишняя пуговица - сотни жизней, каждая застёжка – павшие батальоны, каждый ремешок – армии, перемешанные гусеницами танков с грязью. Но всё равно магия.
Казалось, будто смерть вместе с пулей прилипает к солдату, как ящерица, и тихим шепотом – сверху до низу -  начинает пробегать, проверять его – пересчитывает, перебирает, подёргивает, пробует, пытается оторвать, перестегнуть, перецепить… И если нашла - спускается ящеркой вниз, к глупым сапогам, и волочит за ноги к себе, в черную пропасть.

Пожалуй, больше всего магии в снаряжении было у немцев. Вот уж где колечек, держалок, крючков, блестяшек всяких без счету и без толку, но смерть и их брала – не давилась и не отвлекалась.

Андрею открылась уйма толковых деталей, из которых, как оказалось, состоит в том числе и гражданская жизнь человека. Звери её лишены, только человек собирает подробности вещей и придает им душу по своему подобию. Собственно, мир вокруг тоже требует пустяков, собственно, только через них он и готов сосуществовать с человеком.

Примерно год назад Андрей решил попробовать себя «мелочником» - собрать аутентичные портсигары, фляжку, перочинный нож – погрузиться в эти самые пустяки. Дошел до зажигалки – купил на интернет-аукционе копанную и как раз в это время открыл, что умирать и воскресать интересней.

Андрей вышел, наконец, к Славкиной машине. Точнее, к темно- зелёной от пота спине Геннадьича, который, кряхтя и переминаясь по-медвежьи у открытого багажника, сгружал пулёмет.

- Помочь?

- Адрюха! Ты все патроны расстрелял?

- Ха! У меня их было три всего.

- Да, ч-черт, тебя ж убили, я забыл. Точно. А мне бы хватило на одну очередь только. Пожопили всё-таки организаторы хреновы. Хорошо, что сам купил, было чем от фашистов отбиваться.

- Давай помогу…

- Да тут уже и не нать…

- Я сейчас расплавлюсь, мужики, – теперь подошел и побеждённый Славка-фашист. – Такая духота, слушайте. Вам-то хорошо, а нам вообще припарка. Как они летом воевали в таком обмундировании, не устану удивляться.

Геннадьич наконец справился с пулемётом, Славка сел в машину и начал стягивать с себя форменные штаны. Андрей завернул карабин в гимнастерку, уместил свёрток поверх пулемёта, белое нательное бельё, галифе и пилотку сложил в пакет, подложил его так, чтобы железо не било друг друга по дороге, и, готовый к дальнему пути, сел в машину на заднее сиденье.

Славка и Геннадьич были как-то более дружны между собой, а Андрей чувствовал себя к ним довеском, но его это ничуть не смущало. Славке было чуть за тридцать. Геннадьичу, кажется, подходило к пятидесяти. Они держались вместе – отчасти потому, что когда-то оба переругались со всеми в клубе, и ещё потому, что вместе работали.

Андрея после первой же реконструкции, когда он замещал фашиста,  они сразу взяли в свою компанию, потому что хотели начать свой правильный клуб реконструкторов. Разумеется, позже запал прошел, все со всеми помирились, но Андрей вместе с ними  остался от всех особняком.

Наконец погрузились в машину, проверили - ничего не забыли? -  подобрали бумаги, обертки, крышки от бутылок возле машины, умылись водой из канистры, побывали в кустах, сходили попрощались с бойцами из других городов - всегда пригодится. Славка выехал со стоянки и ещё долго выруливал между отдыхающими в парке, колясками и велосипедами. Какая-то собака сорвалась с поводка и полетела за машиной уже на самом выезде из парка, облаивала, не пускала и, кажется, судя по скрежету, укусила задний бампер.

 Андрей молча смотрел на бегущий на разных скоростях город за стеклом и радостно думал о том, что всё сделал правильно  - погиб там, где ему и сказали, между двух пиротехнических зарядов, и точно за секунду до подрыва. Немного приятно было, что именно ему доверили там погибнуть. Часть реконструкторов на самом деле к армии отношения не имела никакого – оно и понятно - оттого и реконструкторы, что не навоевались, опасность взрыва они если и понимали, то в общих чертах, и с дисциплиной не дружили. Потому Андрея ценили за надёжность и здравомыслие не только на работе, но  и у реконструкторов, вот до областного центра теперь слава докатилась. Андрей усмехнулся.

- Геннадьич, подними стекло, - попросил Славка.

- Душно, Слав.

- Я кондёр сейчас врублю, нормально будет.

- Да когда ещё будет-то… - Геннадьич неохотно подчинился.

- Вы заметили, что пивнушек в этом городе почти нет? – спросил Андрей.

- Точно.

- Не, ну люди-то пиво пьют. А значит, где-то его покупают.

- Не на виду пьют, во всяком случае. И покупают явно не на центральных улицах.

Потом возникла пауза, а после Славка и Геннадьич начали трепаться уже про какие-то температурные переключатели по своей основной работе, и спустя время Андрей, как ребёнок, почувствовав себя обделённым вниманием,  беспардонно влез в их разговор:

- А я вот сейчас, мужики, скажу что-то, и это вам мозг свернёт.

- Нам уже ничем не свернёшь мозг, Андрюх. Эт ты не по адресу.

- Сразу отвечу тебе – тонна пуха и тонна стали весят одинаково, - хохотнул Геннадьич.

- Да ладно. Я про другое. Вот смотрите, вы думаете, что  реконструкция это же типа патриотизм?

- Ну да-а… - протянул Славка.

- Только у фашистов непонятно какой патриотизм, кстати, - опять засмеялся Геннадьич и выразительно посмотрел на Андрея, будто адресуясь к Славке.

- Ну, у них тоже патриотизм. Мы же не клоунов победили, а сильную армию, - ответил Славка.

- Да, а что, если всю вот эту историю с реконструкцией придумали для того, чтобы народ забыл про войну? – пошёл с козыря Андрей.

- В смысле?

- От тебя зарулило, Андрюх… Чот ты перегрелся по ходу.

- Не удивительно на такой жаре.

- Ну, смотрите, все же элемент потешности в нашем действе есть? Правильно? Ну, мы знаем, что патроны холостые, что фашисты не настоящие. Зрители тоже в курсе. Все равно всё не взаправду. Мертвые иногда лежат – ржут… Ну, если честно-то, клоунада получается.

Повисла пауза.

- Ты, главное, руководству клуба не скажи так, а то нас точно выпрут.

- Нет, зря ты про клоунаду…

- Не скажу. Я просто сижу и думаю. А что если придумали эту реконструкцию, так скажем, враги под видом патриотического воспитания, поскольку тут же всё на самодеятельности держится. Народное творчество. А самодеятельность - это как игра.

- Ну, что-то ты загнул, слушай…

- По-твоему получается, что и кино обесценивает войну и театр.

- Нет, конечно. Там профессионалы играют. Хотя... Ну вот представьте, что про войну снимали бы одни комедии? Через пару поколений люди бы только и мечтали, чтоб война поскорей, чтобы поржать там.

- Да не-е… Люди сами разберутся, я уверен. Если где-то плохо сыграно, то это видно же, - посерьёзнел Геннадьич.

- А мне кажется, не разберутся.

- Да что ты, Андрюх, реконструкторы везде есть, и в Америке и во Франции, и…

- Давайте в супермаркет свернём лучше, - сказал Славка.

В огромном магазине было неожиданно пусто и пованивало подтухающей рыбой.

- Прохладно, как в морге, - сказал Геннадьич, - я б тут остался, честное слово. 

- О, смотрите, мужики, колбаса. Раньше была нормальная, а сейчас даже без холодильника на прилавке лежит. Что там? Мясо есть?

- Я думаю, нет там никакого мяса, - сказал Андрей.

Хаотично походив между рядов под пристальным взглядом охранника, купили влажных салфеток, всё же две палки колбасы, которая без мяса, батон хлеба, кваса литр, Славка взял себе ещё «энергетик», чтобы не спать за рулём.

Вернулись на улицу в жару, сели в горячую, как духовка, машину, проехали ещё полчаса по тяжелому асфальтному мареву до поворота в поле и остановились на грунтовой дороге. Вышли в стрёкот кузнечиков и волнующееся, пожелтевшее поле. Разложили на капоте снедь, порезали бутерброды. Поели, отгоняя хлебом с колбасой мух и комаров. Попили квасу, кроме Славки. Остановят - покажет промилле. Вспомнили, как шел бой, но на самом деле говорить уже не хотелось. Огрызки, очистки, газету и крошки смахнули в пакет, бросили в багажник, сели обратно в заново раскалившуюся машину.

После обеда сытые ехали молча. Славка потыкал радиоприёмник – звук шел с треском и шумом. Выключил.

- А ещё мне знаете что, мужики? Мне  сегодня показалось, что убили меня как будто. То есть, все было взаправду, но меня вот будто из того времени сюда толкнули на место меня сегодняшнего, типа – поживи в будущем. И я вот живу. С вами знакомлюсь сейчас, - зачем-то начал рассказывать Андрей, не узнавая себя и не понимая, зачем вообще начал говорить о своей тайне, да ещё в таком небрежительном тоне.

- Прикольно, - равнодушно отозвался Славка.

- И как у нас тут? – спросил Геннадьич, посчитав откровение началом игры или какой-нибудь хохмы.

- Не знаю пока…

- А ты подумай и расскажи.

- Дождь идёт, - вперёд и вверх показал пальцем Славка на черные тучи.

- Надвигается, ага.

- Упрёмся в него скоро.

Андрей внезапно подумал о том, что смерть - это другое. Это когда ничего нет.

Совсем ничего. Навсегда. Когда бесконечно темно.

Вот ни этого поля за стеклом, ни Славки, ни Геннадьича, ни реконструкции, ни прошлого, ни будущего. Подумал ещё о том, что это даже страшнее, чем черная дыра, потому что в смерти даже дыры нет.

С другой стороны - он песчинка в мире. Нет, даже меньше пыли и меньше атома в размерах Галактики. Но когда живой, он знает про Галактику, а значит – она в этот момент существует в его сознании, как название и несколько слов вокруг, а это уже теория, это важнее, чем материя, потому что тогда она может думать сама о себе.

А что она может о себе думать?

Да ничего особенного. Она мыслит только красотой.

Вот, может быть, Андрей и создан, чтобы увидеть красоту. Теоретически Галактика хотела посмотреть на себя в гармонии, оценить все свои мелочи его глазами. Интересно, что после смерти Андрея вся Галактика исчезнет просто потому, что некому будет о ней думать.

Ещё он подумал, что странно ко всему подводить какую-то теорию. Как та полная тетка подводит своего сына к незнакомым мужчинам, пытаясь, видимо, его запутать в будущем в вариантах выбора отца.

Вот же чушь какая в голову пришла…

Мелкое помутнение или озарение он сам себе объясняет прям целым перерождением. Интересно, у самой Галактики есть теория про Андрея? Какие-то планы на него? Наверное, есть. Да, точно есть – он же её саму сейчас и думает – связывает себя с триллионами ничтожных, но в самом деле великих событий, и хочет спать очень и очень сильно…

- Андрюх! –  окликнул Славка.

- Ай?

- Мы подумали, ты обратно вернулся в сорок четвертый год, - засмеялся Геннадьич.

«Дурак, зачем рассказал? К чему им об этом знать», - с досадой подумал Андрей.

Вдруг всё вокруг - за стеклом и в машине - стало резким цветом и контрастным светом. Синее слишком синим, зелёное - зелёным до черного, красное – кровавым до синего.

- О! Ребята-а-а… Всё, дождь сейчас долбанёт! – завозился Геннадьич.

- О-о, догоняем его, догоняем, - зачастил Славка.

- Навстречу идём, наоборот. Прям в лобовую, в дождь сейчас….

Ветер и вода ударили одновременно. Машина аж присела, будто на неё разом плеснули озеро - со всей силы врезали мокрым кулаком справа в борт на встречку, поводя под ревущий сигналом  бампер бензовоза.

Славка закрутил руль. И сюда, и обратно.

Коротко, прерывисто – «Э-э-э-э!» -  закричал Геннадьич.

Раздался тонкий железно-стеклянный звон поперёк мира.

Время завязло, как желе. Вдох превратился в тягучее, тянущее  движение среди треска, скрипа и летящих обломков – как вращение Галактики, и Андрей медленно поплыл прочь из разорванной  машины в поток дождя на скользкий асфальт, упёрся в блестящие нескончаемые черные камушки руками до хруста и замер, как будто собрался спать.

По дороге, по воде разметало оружие – мосинка, гранёнка…

Мой карабин…  - увидел Андрей.

Гимнастёрки, магазины, остатки колбасы, хлеб, колесо и стекло красное, белое и желтое… Смертная рвота из багажника почему-то красиво и дико смотрелась, омываемая водой.

От  Славки и Толяна, которых не было сейчас видно в смятом передке, уходил с посвистом белый пар. Кажется, они выдыхают там, внутри сдавленного железа, из себя весь воздух перед тем, как перестать видеть навсегда.

Стало пронзительно, остро холодно. Дождь заливал лицо, как горячая кислота, и нельзя было уже ничего сделать, потому что всё уже сделано хорошо кем-то другим. Абсолютно всё, и добавить даже нечего.

Руки начало нарастающе саднить.

Андрей поднял глаза и сразу воткнулся в испуганный, фотографирующий взгляд ребёнка. Мальчик смотрел на него из окна машины, проезжающей мимо, залитой водой, как рыбка из аквариума. Андрея потащило вслед за плывущим взглядом в другую жизнь, но через мгновение мальчик моргнул, связь с черными зрачками оборвалась, и всё кончилось. Андрей остался сидеть здесь.