Зяблик

Так было при митрополите Алексии, при митрополите Корнилии и наверняка  было и до них: на первой седмице Великого поста на великом повечерии правящий архиерей читал Великий канон преподобного Андрея Критского попеременно в Таллинских храмах с понедельника по четверг. Первая часть канона – иначе и быть не могло – прочитывалась в кафедральном соборе, вторая чаще всего у нас в Никольской церкви, затем в Казанской и Предтеченской, то есть в самых больших приходах Таллина. Именно в таком порядке владыка Корнилий читал Великий канон и в ту памятную для меня первую седмицу Великого поста, когда Владыке было уже далеко за восемьдесят. Надо сказать, что митрополит Корнилий в чтении Великого канона предпочитал следовать  практике, которую усвоил служа священником в Вологде – читать Великий канон не в начале повечерия, а ближе к концу, после Великого славословия, подобно тому, как совершается лития на Рождество Христово и Богоявление.  Объяснял он это тем, что народ после работы не успевает к началу канона. Я считал этот довод вполне убедительным и перенял у него эту практику, которую он, надо сказать, никому не навязывал. В этот описываемый мною вечер чтения Великого канона владыка приехал в храм, как всегда, к началу службы, неспешно прошел к храмовой иконе святителя Николая, на ходу раздавая благословение закрутившимся вокруг него прихожанам и, приложившись к иконе, скрылся в алтаре. Сделав поклоны  перед престолом, владыка тут же опустился в кресло и, запустив руку в карман подрясника и выудив носовой платок, приложил его ко лбу и вискам. Вид у него был усталый. Я подошел к нему сложив руки для благословения и, поцеловав благословляющую десницу архипастыря, с торжественной праздничной интонацией произнес: «С постом!» – « С постом!» –  ответил мне владыка с такой же праздничной интонацией. Вслед за этим я, зная, что владыку на время чтения канона необходимо снабдить микрофоном и хорошо подсветить текст канона, уточнил некоторые детали, касающиеся подсветки текста. Затем, взяв благословение у архипастыря, я произнес начальный возглас, и великое повечерие началось. Незадолго до великого славословия, то есть перед выходом на канон, владыка подозвал меня и сказал, что он очень устал и проповедь произносить не будет, и, немного помолчав, смиренно произнес, что так много уже сказано, что ничего нового сказать он не может. Я согласно покивал головой, в знак того, что у меня тем более ничего нет сказать нового и, ничего не найдя лучшего, попросил владыку благословить народ  на предстоящий пост и сказать несколько напутственных слов. Владыка согласился кивком головы, и я отошел на свое место. Между тем по мере приближения к чтению  канона я стал замечать, что владыка становился всё бодрей и бодрей. Наконец, на чтение канона он вышел  твердым шагом и уверенно зачитал первые тропари канона. Хор стал слаженно припевать к каждому тропарю канона умилительный покаянный  припев “Помилуй мя, Боже, помилуй мя”, а молящийся люд, чуть пригнув головы и ни на что более не обращая внимания,  стал следить по своим постовым книжицам  за чтением канона. После шестой песни  на кондаке “Душе моя, востани, что спиши…” все, как по команде опустились на колени, ведя, каждый на свой лад, диалог со своей душой, побуждая ее восстать от греховного сна. Остальные три песни канона пролетели так быстро, что едва ли всем молящимся хватило времени убедить свою душу, что “конец приближается”.  По окончании канона владыка вернулся в алтарь и на тропарях “Господи сил, с нами буди” с видом человека, которого оставили силы, опустился в кресло. Однако перед самым концом службы, примерно во время прошения “Ублажим православные архиереи”, владыка уже стоял на солее, слегка опираясь на посох, и, к моему удивлению, совсем  не выглядел вконец обессилившим, как несколько минут назад. Меня всегда удивляло то, как быстро владыка Корнилий восстанавливал свои силы во время богослужения. Оно действительно укрепляло его не только духовно, но и физически. Произнеся последний богослужебный возглас, я тут же покинул  амвон, уступив его архипастырю, который не замедлил его занять,  тем самым  показав всем, что сейчас он  будет проповедовать. Когда народ, движимый желанием послушать митрополита, вплотную приблизился к амвону, владыка, обеими руками опираясь  на посох, заговорил тоном, каким обычно говорят о событиях давно минувших. Он стал негромко рассказывать, что когда в далекие тридцатые годы он учился в православной русской гимназии, однажды по какому-то торжественному поводу – было это перед Великим постом –собрали гимназистов в просторном актовом зале. Весь преподавательский состав, включая священника – преподавателя Закона Божия – во главе с директором гимназии заняли свои места напротив учащихся. Первым выступил директор гимназии, дав краткую характеристику событию, ради которого все собрались. За директором в порядке значимости должностей и предметов потянулись другие ораторы. Не обошлось, конечно, и без  нравственно-назидательного выступления священника. Наконец, последним из среды преподавателей вышел на средину учитель пения. Гимназисты оживились: “Зяблик! “Зяблик!” “Смотри-ка, Зяблик будет сейчас говорить!” “А может, он споет песенку про зяблика?” – зашептали один другому на ухо гимназисты, стараясь   выдумать что-нибудь посмешнее, чтобы всех рассмешить.  Никто из детей во всей гимназии не воспринимал всерьез ни учителя пения, ни его предмет. Насмешливое прозвище он получил по той простой причине, что заставлял гимназистов петь песенку про зяблика. Конечно, никто из учащихся  ничего не имел против добродушного и слегка неуклюжего преподавателя пения, и все старались тщательно скрывать  свое насмешливое отношение к нему, но, как говорится, шило в мешке не утаишь. Наконец, детское любопытство взяло верх, гимназисты перестали “шушукаться” и уставились на преподавателя с надеждой, что сейчас он подаст им очередной повод посмеяться. Видно было, что учитель пения волновался: пару раз он доставал из кармана брюк носовой платок и, не найдя ему применения, опять отправлял в карман, переминаясь при этом с ноги на ногу. Это еще больше раззодоривало  внимательно следящих за каждым его движением гимназистов, уставших от затянувшейся официальной части. Однако то, что они услышали в следующую минуту, отбило охоту смеяться и у самых смешливых: “Ребята, – заговорил учитель –скоро наступает Великий пост. Впереди прощеное воскресенье. Может, мы уже не увидимся с вами до начала поста, поэтому хочу попросить у вас прощения. Простите меня, если чем вас обидел”. Сказав это_ учитель низко поклонился гимназистам, едва не коснувшись рукой пола. “Бог простит! Нас простите”, – ответили вразнобой опешившие ученики. Такого не ожидали не только они, но и весь преподавательский состав. Первым пришел в себя батюшка: “Простите и меня грешного”, – поспешно произнес он, кланяясь гимназистам и придерживая рукой наперсный крест. За ним потянулись директор и прочие педагоги. Но… это уже не имело такого действия на ребят, как слово учителя пения. “После этого случая, – завершил владыка Корнилий свой рассказ, – гимназисты стали меж собой называть учителя пения только по имени-отчеству, и прозвище Зяблик было забыто”. Сделав небольшую паузу, митрополит Корнилий продолжил:  “ Вступая в Великий пост, я  тоже хочу попросить у вас прощения. Простите меня грешного!” – “Бог простит! Простите и нас грешных!” – дружно отозвались молящиеся в нашем храме ,и было в этом хоре голосов какое-то особое чувство. Возможно, оно было сродни тому чувству, которое пережили гимназисты, когда их учитель попросил у них прощения.