Лечение

Деревня засыпала в ранней осенней ночи. Звёзды изредка высверкивали из-под бегущих мутных облаков. Ещё не пришли холода – бабье лето закрывало свой сезон первой, накипающей тучами ночью. Одно за другим гасли окошки в хатах, отчего идти по просёлку становилось труднее, но Валька Игнатов шёл уверенно – знал путь, как свою ладонь. Да и точка света впереди, на самом краю деревеньки, была верным ориентиром.
Он долго не решался пойти к непонятному человеку, поселившемуся у них в Костёрках с прошлого лета. Тогда все думали, что бабкина хата, завалюшка-растрепушка, станет кратковременным пристанищем для внука охотника или рыбака, а вышло совсем чудн`о, врач остался в деревне на житьё. Он заплатил тому же Вальку да ещё Генке Страшнову, и они втроём перекрыли крышу толем, наладили печку, подправили пол… Сам хозяин долго ещё копался, бился, как говорили старухи, над этой рухлядью, которую и растащить не успели по причине полной никчёмности.
Врач, а имя у него было какое-то занудное: Константин Валентинович, так вот человек этот был непонятный, чужой, нелюдимый. Конечно, отца его, Вальку Зорина все знали и помнили по причине того, что только старые люди и жили в Костёрках. Растила  малого одна мать, откуда взяла свой приплод, никто не знал, только на рынок и съездила два раза. Жила одиноко – сирота, родители погибли на озере, отец не спас утопающую мать и сам утоп. И дочка их, выходит, сироту на свет привела, имя дала ему нездешнее, чуть не девическое, а потом это имя в моду вошло – вон Валька Игнатов   верное тому подтверждение. Со временем одинокую мамку Катю стали считать не то чтобы ведьмой, но знахаркой, что ли. Как кто занеможет, тут она и принесёт травки: что заварит для пития, что – приложить к телу. Странная с малолетства – всё книжки читала. Руки у неё целительные были – головную боль снимали особенно хорошо. С уважением стали к ней относиться, но и побаивались втайне. А сына она отправила потом в город учиться на фельдшера. Тот женился, а тут – война. Отвоевался Валентин Зорин, вернулся живой, да весь израненный. Народил сына и от ран военных умер в сорок седьмом, намучившись страшным болями, какие и мать родная не знала, как облегчить.
Раза три потом приезжала невестка к бабке Кате, мальчонку Костика привозила, а потом и глаз не казала, говорят, человека нашла, новая у неё семья наладилась. Но, как и что – неизвестно, а вот явился тот, первый внук и заселился в бабкину хату. Сам уже старик, а чуть не застал бабушку живой – ей в день смерти сто один год был. Удивлялись на него деревенские: образованный, городской да в этакую глухомань сам себя сослал! Видать, натворил что-то, может, человека больного уморил или ещё что…
Валька Игнатов про всё это думал, сомневался, идти ли туда, что сказать и как, не раз порывался повернуть назад, а всё-таки пришёл к хатке. Постоял на ступеньке крыльца, ловя запах набирающейся в воздухе влаги, прислушался – ни звука из дома, ни шороха, только ветка скребётся в стенку, словно хочет дотянуться до ручки двери. Постучался, коротко, но внятно: раз-два-три.
— Да? – удивлённо-вопросительно прозвучало приглашение.
Валентин вошёл в тесные сени, а хозяин уже стоял в проёме раскрытой двери.
— Не запираетесь? Как-то это не по-нашему, ночь на дворе.
— Проходи, парень. Игнатов, вроде, Валентин? Садись к столу. Обожди, сковородку уберу. Ну, что тебе?
— Я это… Вы, правда, врач? – хозяин кивнул. — Говорят, вы от психа лечите. Так я за тем и пришёл. Полечите меня, я заплачу, сколько надо.
— Та-ак. Сам себе диагноз поставил, так что платить не за что. И в чём же твоя болезнь заключается?
— Не знаю, как сказать. Тут надо всю ситуацию обрисовать… Только, видения у меня – всё перед глазами одно и то же, ни спать не могу, ни думать о чём, видно, совсем крыша съехала!
Валька обхватил голову руками, сжал виски, даже застонал.
— Так, что за видения, рассказывай.
— У нас  в школе учительница работает, на шесть лет меня старее, замужняя, за нашим агрономом, сын у них в школу пойдёт в этот год. Я ведь уже два года всё мимо ходил, хоть бы что, а тут… Мы с ней в автобусе вместе из райцентра ехали, сели рядом. Не молчать же. Стали говорить о том, о сём, вдруг что-то вот тут –Валька притронулся к ложбинке под горлом, – скрябнуло так больно, я в самые глаза её посмотрел, там такая золотистая искорка мелькнула… Ну, эта искорка и запожарила. Пропадаю я. Мутит меня, крутит, всю душу надсадил – стоит она перед глазами. В газете районной написали о ней, так я, дурак, её фотку вырезал, ношу с собой, а иногда возьму на ладонь и глажу так пальцами все её чёрточки, верите ли, доктор, плакать хочется!
— Ты ничего ей не говорил?
—  Как же сказать-то? Она и без слов всё видит. Идёт мимо, глаза опустит, шаг ускорит, чуть не бежит. А говорить про это моё… как же можно?
— Да… Так что я-то могу? Это же не болезнь, это любовь у тебя.
— Как же – любовь? Я с Тоней отношения имею. Вот жениться раздумал, не стало у меня к Тоне никакого интереса, даже мучаюсь рядом с ней, лучше бы одному… А любовь… Что же это за наказание? За что?
— О, милый ты человек! За что нас наказывать, Богу известно. Только любовь – это тебе счастье. Не всякому оно даётся. И лечить это чувство нечем. Терпи.
— Как же терпеть-то! Я ж с ума схожу! Мне она весь разум замутила! Помогите, доктор! А то или сопьюсь, или ещё что…
— Вот пить не смей. Это тебя сгубит, не сомневайся. Лечить тебя не могу, а совет дам. В народе как говорят? «С глаз – долой, из сердца – вон». Уезжай от неё подальше, ты ещё молодой: учись, найди работу новую, смени обстановку. Пройдёт твоя любовь.
— Пройдёт? Точно? Откуда вы знаете?
— Знаю. Всё проходит. А если не пройдёт, тогда может чудо случиться. Бывает такое. Я вот свою любовь семь лет ждал.
— Семь лет?! Дождалися?
— Да.
— Вот вы счастливый. А я пропадаю.
— Что ты понимаешь? Твоя-то жива, семья у неё хорошая, горя нет. А моей нет на свете.
Замолчали, задумались, опустили головы. Слышно стало, как по стеклу бьют редкие первые капли. Валентин вздохнул так, что стон вырвался из горла.
— Вот история какая, жизнь получается, как кино. Только не со стороны смотришь, а сам мучаешься. Как же с вами-то случилось, что один вы?   
— У неё, дорогой моей, муж, мой друг с детства, сильно болел, а она была жена честная. Потом овдовела, мы сошлись, узнал, что и она меня много лет любила. Счастье к нам пришло. Только малый срок был у нас – всего два года. Она говорила, что на эти любовные мучения здоровье своё потратила, да так и было. Ладно, Валентин, запомни, сам должен излечиться, нет врачей на такое заболевание.  Жаль, не помог я тебе.
—  Да нет, доктор, помогли. Я хоть знаю теперь, что не один такой ненормальный, что можно вытерпеть, особо, когда видишь, что живёт она по-человечески. Спасибо вам, прощайте.
Константин Валентинович вышел за гостем на крыльцо. Было темно до кромешности, дождь всё ещё не набрался сил, только грозился горстками капель. В просвете туч даже мелькнула звезда. Валентин словно утонул в море тьмы, но доктор впервые за этот год почувствовал в душе небольшую проталинку. Он смотрел в небо, ловил сверкание звезды в прорехах туч и тихо произносил дорогое имя.