Дорогие мои соседи

ДОРОГИЕ МОИ СОСЕДИ.
Человечество любить легко,
Соседа полюбить сумей-ка.
                Кайсын Кулиев.
     Я давно собирался написать цикл зарисовок под таким заголовком. А заимствовал я его из лексикона одного старого, живущего бобылем, похожего больше на нищего или бомжа человека, рядом с обветшалым домиком которого в студенческую пору мы снимали квартиру с одним однокурсником. Звали  этого человека Эшонкул Азизов, но все именовали его Яшка Хрипатый, вероятно из-за сиплого, вечно пропитого голоса. Вместе с тем, ботаник с дипломом ленинградского университета, он хоть и сильно помятый жизнью, был на редкость эрудированным, знающим и начитанным. Спустя годы я написал о Яшке Хрипатом одноименный рассказ.  Запомнился мне он еще и потому что вмиг мог разгадать любой кроссворд, в чем мы не раз убеждались, поражаясь его феноменальной памяти. Запомнился он еще по одной причине. Всякий раз, выходя на нашу тогда интернациональную, впрочем, как и весь Душанбе, улицу и завидев кого-либо из местных жильцов, особенно женщин, он с неизменным постоянством галантно снимал с головы    поношенную    кепку и с хрипотцой говорил: "Здравствуйте, мои  дорогие соседи!" И только затем продолжал свой путь в какую-нибудь забегаловку или закусочную. Соседи Яшку Хрипатого уважали, и хоронить его потом собралась вся улица.
     Иногда я вспоминаю о нем и о его добродушном приветствии,  когда выхожу в наш большой многолюдный двор в центре Душанбе, рядом с ЦУМ-ом, и вижу  хмурые и неприветливые лица  иных соседей. Правда, многие из иных новые, может еще толком и не перезнакомились, даже если квартиры их находятся  на одной лестничной площадке. А нас, сторожилов, можно теперь по пальцам пересчитать. Что ж! Может показаться пустяком, мелочью жизни, если кто-то из встречных  во дворе  отвернулся  от вас,  вместо того, чтобы поздороваться, а мину на лице сменить хотя бы  мимолетной дежурной улыбкой. Все же это лучше, чем синдром Мебиуса,  аномалии, для которой характерно отсутствие мимики лица. По себе знаю, что светлая улыбка,  доброе приветствие, крепкое  рукопожатие соседа или просто знакомого способны обеспечить  позитивный настрой на весь день. Вот почему мне вспоминается Яшка Хрипатый с его неизменным: "Здравствуйте, дорогие мои соседи" Уж он-то точно понимал значение таджикской поговорки: "Приветствие-долг Богу".
     Подчас мы еще забываем, что существует такой радостный праздник, как Всемирный день приветствий, который ежегодно отмечается 21 ноября. Его придумали два брата-американца Майкл и Браян Маккомак в самый разгар холодной войны, в ответ на конфликт между Египтом и Израилем, как  знак  протеста против усиления международной напряженности.
     Примечателен в этой связи  и такой факт. Одна коллега моей жены, уехавшая из Таджикистана в годы гражданской войны,  написала в своем письме,  что тоскует по Душанбе,  потому что на новом месте  на улицах редко встречает улыбчивых людей. И так бывает.
     А теперь по существу. Написать заметки о наших соседях я задумал давно,  но вскоре убедился,  что сделать это не так просто. Сам виноват, не удосужился в свое время разговорить, расспросить и по журналистской привычке зафиксировать их устные рассказы. А теперь спустя годы, и спросить-то некого. Как говорит один мой знакомый: "У времени никогда не бывает времени" Все надо делать в свой час,  не откладывая на потом.
     Впрочем, я сомневаюсь в том,  что если  я начал бы и раньше,  мое дело выгорело бы. Потому, что соседи,  которых я знал и помню,  были очень скромными,  и вряд ли согласились бы  афишировать свою частную жизнь.
     К тому же,  как известно: чужая душа- потемки. Трудно до конца узнать и понять другого человека,   особенно,  если он не желает  допускать постороннего в свое личное пространство.
     Но то, что правда,  то правда. В нашем дворе в трех четырехэтажных и одном трехэтажном домах жило немало действительно интересных, заслуженных людей. Они были разные, и по национальности, и по характерам и профессиям. Но я обратил внимание,  что их объединяет нечто общее: уважение  к общечеловеческим ценностям,  сознание того, что минувшие годы прожиты не зря,  с достоинством,  вера в светлые стороны бытия,  любовь к Родине – первооснова всего. Если перефразировать Андрея Платонова,  то можно сказать: "Без  них народ неполный..."
     Минеля Иосифовича Левина, этого рослого, красивого человека,  сохранившего до старости военную выправку,  в нашем дворе кажется, знали все,  стар и млад. Одни,  как популярного писателя,  автора книг  о пограничниках  ("Пароль остается прежним"), работниках  милиции ("Тень на дороге") и спортсменах («В игре и вне игры»),  другие  как  председателя   Федерации  футбола Таджикистана,  а третьи как просто хорошего соседа. Я часто видел,  как он  направлялся на работу  в Союз  писателей, который  находится рядом. Спустя время туда, в литературный еженедельник на должность заведующего пригласили и меня, и тогда я еще больше сблизился с Минелем Иосифичем. Мне  было известно,  что Левин является одним из ближайших сподвижников и помощников устода  Мирзо Турсунзода,  на протяжении 31 года бессменно возглавлявшего писательскую организацию.
     Когда в Таджикистане началась гражданская война, Левины решили перебраться в Россию. На проводы в Душанбинский железнодорожный вокзал пришел и я. Там я увидел друзей и коллег Минеля Иосифича – главного редактора журнала «Памир» Бориса Пшеничного, драматурга Феликса Ташмухаммедова и прозаика Михаила Давидзона. Минель Иосифич напоследок с грустью сказал:
     – Я чувствую себя как Антей, которого оторвали от земли. В Таджикистане прошла почти вся моя сознательная жизнь, с ним связано мое творчество. Но что делать, приближается старость с ее последствиями. А в Москве живет моя единственная дочь…
     В 1998 году в Москве состоялись  Дни Таджикистана. Одна из встреч проходила в Союзе писателей. Туда из Рязани приехал и М. Левин. Помню как он, не скрывая своей печали, прочитал свое стихотворение, свидетельствующее о ностальгии автора к Таджикистану: "Без меня, без меня самолет улетит в Душанбе". Минель Иосифович  до конца занимался активной творческой деятельностью и  умер в возрасте 85 лет 9 декабря 2010 года. Последняя его книга стихотворений и  баллад называлается "Мы высокой судьбой повенчаны".
     Кроме Левина в нашем дворе жил еще один литератор и переводчик – Лев Кандинович Пинхасов,  скромный и в высшей степени интеллигентный человек. В силу своего возраста (1932г.р.) он не мог быть участником ВОВ, но военно-патриотическая тема в его творчестве занимала особое место. Много внимания уделял он и переводам произведений таджикских писателей на русский язык. Мы часто встречались с ним по утрам в очереди за молоком в гастрономе под нашим домом. В течении многих лет Лев Кандинович  был заведующим Секретариатом Совета Министров Таджикской ССР и его связывала личная дружба с председателем кабинета министров Абдулахадом  Каххаровым - человеком,  который отличался не только талантом руководителя,  но и глубокими познаниями в области таджикской литературы,  и даже сам писал стихи под  псевдонимом "Туроби",  и слова популярной песни"Гулдухтарони пахтачин" ("Красавицы – сборщицы хлопка"в исполнении  Зафара Нозимова  также принадлежат ему.
     Когда началась гражданская война,  зародившаяся исламская оппозиция захватила здание Совета министров. Вместе с другими сотрудниками Л. Кандинов тоже был взят в заложники,  и,  несмотря на плохое самочувствие,  стойко держался  со своими сослуживцами. Позже стало известно,  что среди мятежников находится один из учеников Льва Пинхасовича.
     Очевидец потом рассказал мне, что из этого последовало. Молодой  человек с автоматом наперевес,  завидев Льва  Пинхасовича,  подошел к нему и сказал:
     - Я вижу,  что вы себя плохо чувствуете,  учитель. Я помню,  как вы меня поддерживали в трудные минуты. Я могу освободить вас,  но только одного. И именно  сейчас,  потом такой возможности у меня не будет.
     -Вы должны освободить нас всех, - ответил Лев Пинхасович.- Я уйду только вместе со всеми.
     - Вас всех могут убить. А вам я даю шанс,  подумайте.
     - Нет,  - твердо сказал Лев Пинхасович,  бледной рукой держась за сердце.- Нет!
     Молодой человек отошел,  еще раз оглянувшись напоследок.
     Спустя время,  заложников освободили,  но последствия оказались для Л. Кандинова тяжелыми – он перенес инфаркт.
     В августе 1993 года Лев Пинхасович и его супруга Екатерина иммигрировал в США,  где он и скончался 21 сентября 2007 года.
     Хорошо помню и Кузи Акилова,  представительного,  всегда со строгим и серьезным  видом,   малоразговорчивого мужчину. О нем говорили, что это крисстально честный человек. Таковым Акилов был на всех ответственных государственных постах,  которые он занимал: когда был вторым секретарем Ленинабадского и первым секретарем Гармского обкомов партии.  За принципиальность и прямоту его не особенно жаловало высокое начальство и под каким-то предлогом Акилова до срока отправили на пенсию. Это я потом,  и то от других узнал,  что в декабре 1944 года,  незадолго до Дня Победы над фашизмом,  Кузи Акилов возглавил отряд бойцов для подавления бунта в труднодоступном Ягнобском ущелье,  который против законной власти устроила шайка мятежников из числа окопавшихся врагов и отщепенцев. Бандиты находились в кишлаке Кирёнте,  в таком месте,  что подобраться к ним было тяжело и опасно.  Чтобы избежать лишних жертв,  Акилов в качестве парламентеров направил Бориса Герделя, демобилизированного  после ранения из армии и работавшего оперуполномоченным органов госбезопасности в Захматабадском,  ныне Айнинском районе,  и еще двоих для ведения разговоров с Джумой – курбаши,  предводителем шайки. Но,  вопреки ожиданиям,  мятежники вероломно напали на парламентеров. Двое из них погибли в неравной схватке,  а Борис Гердель спасся,  бросившись в обрыв. Услышав выстрелы,  на помощь подоспели красноармейцы. Бой длился несколько часов. Лишь когда был убит главарь мятежников, они отступили, а потом сдались.
     После того,  как в Таджикистане разгорелась навязанная гражданская война,  я часто видел во дворе мрачного и подавленного Акилова. Его можно было понять: буквально на глазах рушились,  ломались идеалы и  устои,  за которые он и люди его поколения боролись и которые утверждали  каждодневным честным самоотверженным трудом. Старик был похож на человека,  потерявшего посох, на который он опирался.  Еще бы. Он был из тех,  кто по-настоящему болеет болью народа,  патриотизм для которых не успел еще застыть в обывательски-повседневных формах. А тут случилось такое:  в один миг пропали,  испарились,  улетучились радости жизни,  погасли светила,  озарявшие прежний путь.
     С такими тяжелыми думами он и покинул сей бренный мир. Но я уверен,  что такие люди, как Кузи Акилов о себе с полным основанием могли бы сказать строками Мустая Карима: "Своею жизнью я гордиться вправе". К слову,  в Москве живет и работает его сын,  талантливый художник Александр Акилов.
     В нашем подъезде по соседству  жила пожилая одинокая женщина-Алла Елизвоевна,  вдова актера русского драматического театра имени  Владимира Маяковского,  Народного артиста Таджикистана Алексея Алексеевича Ерошенко.  По профессии она была преподавателем английского языка,  когда-то работала в университете,  а в трудные 90-е годы, наступившие с развалом СССР  и началом гражданской войны в республике,  она подрабатывала,  давая частные уроки у себя на дому. Среди ее учеников я заприметил и красивую молодящуюся женщину,  всегда со вкусом одетую и строгим видом на лице. Позже я узнал,  что это известный в республике терапевт,  доктор медицинских наук, профессор Кибрие Азизовна Хасанова.
     С Аллой Елизвоевной они были старыми подругами и иногда засиживались допоздна. Со слов нашей соседки мне стало известно, что Кибрие Азизовна очень прилежная и старательная ученица, задавшаяся целью во что бы ни стало выучить английский язык.
     Общественный транспорт тогда работал нерегулярно, с перебоями, и профессорше иногда приходилось пешком проделать не один километр, чтобы не пропустить занятия. Так она была одержима желанием выучить язык международного общения. Удивительного в этом ничего, естественного, нет. Тем более, что в ту пору на всем постсоветском пространстве наблюдался настоящий бум государственного языка туманного Альбиона и Нового света. Но меня поразило другое. Как-то жена велела мне отнести Алле Елизвоевне старомодные очки, которые она забыла на столе у нас в гостиной. Дело в том, что тогда во всю раскручивался бразильский телесериал «Богатые тоже плачут», и нередко Алла Елизвоевна приходила к нам, чтобы вместе с нами досматривать полюбившуюся кинокартину и обсуждать поступки героев мелодрамы. Когда на мой стук хозяйка отворила дверь и впустила меня в квартиру, я там застал и Кибрие Азизовну. Желая сделать ей комплимент, я сказал, что она выглядит намного моложе своих лет. Правда, я немного лукавил, потому что предательская сеть морщин вокруг глаз говорила, что время не щадит никого.
     – А сколько бы вы мне дали, молодой человек? – хитро прищурившись, спросила она.
     – Ну, может пятьдесят с хвостиком, не больше, - ответил я.
     – Нет, деточка – с грустной улыбкой возразила профессорша. – Мне 68-й год пошел. Вот.
     – Извините, - неожиданно для себя выпалил я. – А на что Вам теперь английский?
     И тут же осекся, поняв бестактность своего вопроса. На сей раз удивиться пришлось Кибрие Азизовне.
     – Может, я хочу всего Шекспира прочитать на языке оригинала, – сказала она.
     Я смущенно молчал, а она как ни в чем не бывало, стала перелистывать русско-английский словарь. 
     В тот день я понял, что если человека обуревает страсть к познанию, открытию до селе неведомого, он обязательно добьется своей цели. Давно уже нет в живых К. Хасановой, а Алла Елизвоевна уехала к своему сыну в Москву. Но я все равно вспоминаю иногда о той нашей мимолетной, но такой поучительной встрече.
     Когда я с семьей в конце 1989 года поселился в доме, где мы живем и поныне, я еще не знал, что в одном из близлежащих подъездов расположена квартира Народного артиста Таджикистана, видного режиссера и актера Ходжикула Рахматуллоева. Правда, я кое-что читал о нем ранее, еще больше был наслышан. Но увидеться с ним мне так и не пришлось. Как оказалось, его давно разбил паралич, и он тяжелым недугом был прикован к постели. Зато я много раз видел его жену, маленькую смуглую носатую армянку с вечно дымящейся папиросой. Все звали ее тетя Соня, но вскоре я узнал, что настоящие ее имя и фамилия Сураянуш Петросян.  Спустя время из книги воспоминаний Народной артистки Узбекистана Мирьям Якубовой под названием «Как я стала актрисой» мне стало известно о том, какая тяжелая судьба выпала на долю Ходжикула Рахматуллоева. В 1928 году молодой и подающий большие надежды актер работал в Бухарском народном театре, на его подмостках также блистала юная актриса Турсуной Саидазимова, одна из первых ласточек в только зарождающемся профессиональном театральном искусстве в республиках Центральной Азии. Между молодыми людьми возникла взаимная симпатия, и неизвестно, чем бы это обернулось, если бы не неожиданное убийство Турсуной. Подозрение пало на Ходжикула, совершившего будто это преступление на почве ревности. Так или иначе, его осудили на десять лет и из них он отсидел семь, пока не выяснилось, что убийство Турсуной это дело рук других людей, радикально настроенных религиозных фанатиков. Как говорится, неисповедимы пути Господни. Кто бы знал, что жизненные испытания свяжут в один тугой узел судьбы Ходжикула и Сураянуш. А произошло это так. Заключенные мужских тюрем нередко переписывались с подругами по несчастью из женских колоний, письма рассылались порой наугад, «на деревню дедушке», и потом с помощью добросердечных надзирателей находили адресата. Так и Ходжикул расписался с Сураянуш, и после освобождения они встретились и поженились. Кто знает, видимо она подкупила его не только своей добротой, но и тем, что с самого начала поверила в его невиновность, в его талант. С 1936 года они жили в столице Таджикистана. Я потом много раз слышал от людей, близко знавших Х. Рахматуллоева, что это был высокий, стройный и симпатичный человек, одетый всегда с иголочку. Этим он во многом был обязан своей жене – домохозяйке, которая, видимо, считала, что именно так должен выглядеть и одеваться ее муж – красавец, да еще артист. В любом случае, она способствовала его творческой деятельности. А чего стоит ухаживание на протяжении не одного года за лежачим больным, порой еще и капризным, не трудно представить. Когда настал час и Х. Рахматуллоева не стало, в нашем дворе собралось много народу, в основном деятели культуры, его многочисленные ученики. Детей с тетей Соней у них не было, и она убитая горем, вся в черном со скорбным видом стояла в сторонке. Как полагается, на сороковой день после похорон, состоялись поминки по усопшему. Тризна была скромной, время было тяжелое, шла гражданская война. На другой день соседи вновь собрались у подъезда, где жили Рахматуллоувы, на этот раз, чтобы проводить в последний путь тетю Соню, Сураянуш Петросян. Преданная жена, она не заставила ждать долго своего любимого мужа. Уверен, что Ходжикул Рахматуллоев мог бы на ее надгробии написать следующие слова, сказанные Бонапартом Наполеоном в адрес своей второй жены Марии – Луизе: «Если бы Франция знала все достоинства этой женщины, то она упала бы перед ней на колени». Единственное, чтобы изменил Ходжикул Рахматуллоев, то слово «Франция» на «мир». 
     Время неумолимо идет вперед. Вчерашние малыши превратились в зрелых мужчин и женщин, обзавелись семьями, воспитывают уже своих детей. Новых жильцов продолжает прибывать, некоторые хозяева сдают квартиры в аренду, квартиросъемщики часто меняются, все куда-то спешат, у всех дела. Время такое пошло. А я иногда вспоминаю прежнюю размеренную жизнь в нашем дворе, бывших соседей. Михаила Андриановича Божка, например, тихого и спокойного человека. Он был коренной ленинградец, пережил блокаду, а потом судьба закинула его в Душанбе. До пенсии Михаил Андрианович работал учителем истории в средней школе №8, что в нескольких минутах ходьбы от нашего местожительства. Жена его тоже была педагогом, когда она скончалась, М. А. Божок еще некоторое время оставался в Душанбе, а потом уехал к сыну в Ригу. Из старых соседей в нашем подъезде теперь, можно сказать осталась одна Маргарита Георгиевна Ватель. Родилась она в 1937 году в Крыму, откуда родом были ее родители, потомственные дворяне, но зачали они ее, как рассказывает она, в Душанбе. Опять же по ее рассказам, в детстве она часто болела, подолгу лечилась в больницах, где от скуки приохотилась читать книги, да и к людям в белых халатах привыкла. Может это и послужило причиной того, что закончив техникум работников библиотеки, на работу она поступила в библиотеку Медицинского института, теперь университета имени Абуали ибн Сино, где добросовестно трудилась не один десяток лет. Случилось так, что в декабре 2007 года в главном корпусе этого старейшего учебного заведения, где находилось и книгохранилище, произошел большой пожар. Его удалось потушить, но книги еще тлели не один час. Маргарита Георгиевна вместе с другими сотрудниками библиотеки, обжигая руки, делала все, чтобы спасти бесценные сокровища. Очень скоро был построен новый корпус мед-университета, и в церемонии его сдачи присутствовал Президент страны Эмомали Рахмон. В своем выступлении среди прочих лучших работников ТГМУ он назвал и Маргариту Георгиевну. Помню, меня, делавшему синхронный перевод выступления Главы государства, тогда охватило чувство гордости за нашу соседку. Нет-нет, она заглядывает к нам, других, кажется, она теперь и не знает. Заглядывает для того, чтобы, как она говорит сама, посудачить с моей женой, хотя беседовать с ней, подслеповатой и совершено оглохшей, нелегко, не один слуховой аппарат не помогает. Однажды Маргарита Георгиевна принесла с собой семейный альбом и, разглядывая старые пожелтевшие фотографии, запечатлевшие мгновения жизни, я убедился, что наша соседка, теперь редко выходящая из квартиры, в молодости была жизнерадостной, общительной, веселой и компанейской женщиной. А теперь она, одна-одиношенька, доживает свой век в двухкомнатной квартире, доставшейся от длительное время работавшей на Главпочтамте матери. Когда ее старший брат Олег Георгиевич развелся со своей женой, тоже переселился сюда. До ухода на пенсию этот седовласый, всегда опрятный, с аристократическими манерами человек работал диктором на Таджикском республиканском радио, а стажировку он в свое время проходил у самого легендарного Юрия Борисовича Левитана. Живет Маргарита Георгиевна на скудную пенсию, но от помощи, когда ей предлагаешь, она отказывается. Такая она у нас гордая.
   А здесь я себе позволю одно отступление, которое на первый взгляд может показаться не совсем по существу, а на самом деле идет в прямое развитие темы. Эту и другие занимательные истории, которые потом легли в мою зарисовку под названием «Мы все лучи одной зари», я услышал от члена Таджикского общества дружбы и культурных связей, членом которого являюсь и я, Азы Бекировны Каноат, осетинки по национальности, супруги теперь одного из старейших востоковедов-урдологов Мухаббатшо Каноата. Касается эта история дальних родственников Азы Бекировны – Рамазана и Искры Тиориевых, не один год живших в поселке Себистон Дангаринского района. Наверное, они бы никогда не помышляли покинуть насиженное место, отличающееся благодатным климатом и гостеприимными людьми. Но их старшая дочь вышла замуж за парня из селения Чакала, откуда они были родом, и настаивала на переезде отца с матерью на малую родину. Перед отправкой в Северную Осетию, это было в 1993 году, Рамазан с Искрой попрощались с соседями и, передав им ключи от трехкомнатной квартиры, сказали: «Наша поездка не затянется, здесь наш дом. И все-таки, присматривайте за нашим жилищем. Времена настали тревожные».
     Но как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Поездка Теориевых по различным причинам затянулась надолго, да и из Таджикистана, горевшего в огне войны, поступали тяжелые вести. Лишь через десять лет Искра сумела приехать в Себистон, срочно понадобилась справка, приехала одна, потому что Рамазана к тому времени уже не было в живых. А вот фрагмент из рассказа Азы Бекировны, составленный со слов ее родственницы. Искра с некоторой робостью постучалась в дверь квартиры оседей. Абдурасул и Савринисо были как раз дома. Увидев Искру, они искренне обрадовались и приняли как родную. Затем отдали ей ключи. Когда Искра с волнением вошла в свою квартиру, она была изумлена, хотя нисколько не сомневалась в честности и порядочности своих верных соседей. Дома было все абсолютно в том виде, в каком его оставила Искра с мужем. За все десять лет отсутствия хозяев ни один предмет не был сдвинут с места, ни одна вещь не пропала. Благодарная Искра в ту минуту вспоминала мудрую таджикскую поговорку: «Ближний сосед лучше дальнего родственника».
     И еще мне хочется сказать об одном. С Народным художником СССР, трижды лауреатом Государственной премии имени Абуабдулло Рудаки (единственный такой), длительное время возглавлявший Союз художников Таджикистана Сухробом Курбановым, которого знали и творчеству которого давали подобающую оценку такие выдающиеся живописцы и ваятели современности как Зураб Церетели и Тахир Салахов, мы не были соседями. Сухроб жил в другом конце города в особняке, доставшемся ему от отца, бывшего министра бытового обслуживания Таджикской ССР Усмана Курбанова, которого иногда в шутку называли министром всех евреев, потому что в сфере, возглавляемой им, работало много представителей этой древней национальности – сапожников, парикмахеров, закройщиков, портных и фотографов. Тем не менее, Сухроба с полным правом можно считать нашим соседом, потому что его большая художественная мастерская под названием «Арт-Сухроб» находится под нашим домом. С Сухробом мы дружили, и я часто заглядывал в его мастерскую, наблюдал, как он работает. Он не любил, когда кто-то его отвлекал, а мне говорил: «Ты мне не мешаешь». Чтобы о нем не говорили его завистники, это был художник, которого по голове погладил Боженька. Красоту он любил во всех ее проявлениях. А тружеников таких я видел редко. Сухроб лени не знал, праздников не признавал, и от зари до зари стоял над мольбертом. А что рождалось в результате его кропотливого труда, что выводила его волшебная кисть, можно увидеть, заглянув в его галерею, в это хранилище шедевров. В этом можно убедиться, и пролистав альбом автографов этого заведения, где свои восторженные отзывы оставили выдающиеся деятели, – Президент Республики Таджикистан Эмомали Рахмон, принц Агахан, Королева Иордании Нур и многие другие. Картины Сухроба сегодня разбросаны по многим галереям и музеям мира, это честь, которую удостаивается не каждый художник, и все же я чувствовал, что каждый раз он с трудом расстается со своим детищам, и потому что вместе с ними он расставался и с частицей своей души. В связи с этим мне вспоминаются слова видного русского писателя и мемуариста Владимира Лидина из его портретного очерка, посвященного Мартиросу Сергеевичу Сарьяну:
     «Как-то в горьком раздумье Сарьян сказал:
     - Судьба художника хуже, чем судьба писателя. У писателя все его книги стоят на полке перед ним, а у художника его детищи разбросаны по галереям и собраниям, и со многим, сделанным тобой, уже никогда не встретишься».
     Но однажды я был свидетелем, как Сухроб без сожаления, а главное без всякой корысти подарил одну из лучших своих работ одному посетителю. Вероятно, он понимал, что тот человек ценит настоящее искусство, а его картина займет достойное место в частной коллекции гостя. Дело было так. Как сейчас помню, это случилось 24 марта 2003 года, в воскресный день.
     Я по обыкновению заглянул в галерею своего друга. Сухроб в халате, измазанном красками стоял у мольберта с кистью в руках, и делал передышку лишь для того, чтобы выкурить очередную сигарету.
     А накануне, вечером 23 марта я, будучи помощником Президента страны, принимал участие в церемонии вручения ему высшей общественной премии России в сфере управления – Международной премии имени Петра Великого. Премию вручила сопредседатель фонда «Лучшие менеджеры новой эпохи», первая в мире женщина – космонавт Валентина Владимировна Терешкова. Я знал, что по программе она на следующий день должна была осмотреть достопримечательности нашей столицы, национальный музей и залы великолепного дворца «Кохи Навруз».
     Я собирался было уже уходить, как Сухроб погасив сигарету и мельком взглянув на часы, неожиданно сказал:
      – С минуту на минуту должна подъехать Терешкова. Мне еще утром позвонили и предупредили.
     Честно говоря, я немного опешил и посмотрел на заваленный эскизами, черновиками, кисточками и мазками громоздкий стол, на переполненную окурками пепельницу. «Надо бы прибраться, – заметил я, – а то неудобно. Такие люди». «Да ладно, – спокойно ответил Сухроб. – Они же понимают, что это мастерская художника».
     В это время раздалась сирена автомашины ГАИ. Следом за ней подкатила черного цвета «Чайка», и через стеклянную витрину я увидел, как из нее вышла сама Терешкова в сопровождении нескольких человек, надо полагать, из органов безопасности. Я еще раньше из рассказов Сухроба знал, что он, будучи депутатом Верховного Совета СССР, не раз встречался с Терешковой, и что даже в составе одной делегации ездил с ней куда-то за границу. Как и подобает старым друзьям, Валентина Владимировна тепло и искренне поздоровалась с Сухробом. Затем протянула руку и мне. Я наклонился и с благоговением поцеловал ее. Высокая гостья прошлась по галерее и, не скрывая своего восторга, разглядывала картины. Сухроб указал на три ранее выставленные работы и сказал: «Выбирайте, какая вам нравится. Я дарю». На одной из картин в позолоченной раме были изображены великолепные кони с развевающимися гривами на скаку. Мне подумалось, что Валентина Терешкова выберет именно ее. Так оно и вышло. Сухроб торжественно вручил дар, и они оба улыбнулись друг другу. Сухроб понимал, что картина переходит в руки человека, который оценит его по достоинству. Мы все сфотографировались и Валентина Владимировна уехала также быстро, как и приехала.
     Так, благодаря моему другу, светлой памяти Сухробу Курбанову я неожиданно встретился с первой дочерью неба – Чайкой (позывной В. В. Терешковой), которую знает и обожает вся планета Земля. 
               
                МАНСУР СУРУШ      


Рецензии