24. Рефлексия

      Оставив позади очередной праздник жизни, которые в замке феи Флоры, казалось, никогда не заканчиваются, обняв себя руками за обнажённые плечи, Татьяна вышла на балкон и, облокотившись о перила, сгорбилась, словно бы желая свернуться клубком-улиткой и заползти внутрь панциря собственной жизни.

      Глубоко вздохнула раз, два.

      Вот так. Дышать ещё и ещё. Дышать мерно, осмысленно, с каждым выдохом выпуская из усталого тела проблемы и заботы бесконечного дня.

      Насчитав сто спокойных, ровных выдохов, чародейка, которая на самом деле, там, в далёкой, желанной нормальной жизни, обыкновенная переводчица, подняла голову, желая охладить разгорячённое лицо ночным ветерком – и упёрлась взглядом в стену подступающего к замку Флоры леса.

      Где-то там – старое дерево с дуплом. А за ним – дом, милый дом.

      Таня зажмурилась, пытаясь подсчитать. Сколько она уже здесь: день? Два? Неделю? Ступила в неизвестность и ни разу не оглянулась назад, словно ведомая чужой волей. И воля эта, давящая, стиснувшая где-то в районе сердца, сейчас как никогда остро ощущалась на плечах неподъёмным грузом.

      Вспомнились издательство и старая пятиэтажка, почему-то сузившаяся до размеров чёрно-белой фотографии парижской улочки на стене спальни. Столько всего случилось с ней за последние дни (месяцы? годы?), сколько за всю размеренную и, казалось, чётко расписанную жизнь не случалось.

      Танюша открутила плёнку воспоминаний назад, попытавшись, как учила её психологиня, абстрагироваться от случившегося и попытаться по возможности объективно проанализировать ситуацию.
      Столкновение с волшебством – с настоящим, не балаганным, не нарисованным спецэффектом, а с Волшебством с большой буквы, – она приняла на удивление легко и просто.

      Приняла не головой, а сразу сердцем, безоговорочно, словно ребёнок, поверив в драконов, фей, гномов и волшебную страну Затридевятьземелье, в которой все они живут-поживают.

      Поверила, будто жила с этим знанием и верой всю жизнь.

      А ещё говорят, что к тридцати годам уже, наконец-то, взрослеют!

      Так и не повзрослевшая и совершенно сбитая с толку Муха с силой сжала пальцы на камне балконных перил. Ладно, хорошо, просто отлично: как у Джеймса Барри, «я верю в фей» и иже с ними, я прогуляла работу, которая меня кормит, чтобы потусить на сказочном балу. Я – здесь и сейчас.

      Так откуда же, чёрт возьми, это чувство нереальности всего происходящего?

      Ещё пару минут Таня спокойно подышала, пытаясь успокоить пульс и не думать ни о чём. Ночной, совсем не осенний, воздух пах сладкими лилиями и садовой влагой. Надышавшись и отняв руки, переводчица скользнула ладонями по прохладному шёлку платья, в котором танцевала с королём гномов, словно проверяя – а я и правда здесь?

      Ощущение нереальности всего происходящего никуда не делось а, казалось, только усилилось. Попытавшись собрать разбегающиеся, как тараканы от света, мысли, Татьяна Сергеевна постаралась решительно ухватить это странное чувство, подтянуть поближе к кромке осознанности – за хвост, если понадобится.

      Хвост.

      Дракон.

      Нормальное «там» и гипертрофированное, психоделическое «здесь». И переводчица из маленького частного издательства, накрепко застрявшая между двумя мирами.

      Собственно, а почему застрявшая? Никто её, вроде, силой в замке не удерживает, вот пойдёт с утра к фее и вежливо попросится домой – загостилась, мол, хорошенького понемножку, теперь вы к нам с ответным визитом. А там и время, глядишь, пройдёт, и с психологом накопившийся материал проработаем!

      Надежда шевельнулась в душе пока ещё крошечным червячком. Да-да, вернуться домой, в маленькую, зато свою квартирку, полить фиалку на окне, зарядить мобильник, выйти в интернет, упросить Васьвася не увольнять её, прогульщицу несчастную, но, в общем-то, переводчика толкового и человека хорошего! Прочь отсюда, подальше, может, и забудется всё как-то. Жили ж мы без волшебства двадцать девять годочков, авось, и сейчас не развалимся!

      Мелодично звякнули цветные стёклышки в раскрываемой чьей-то рукой двери. В преувеличенно картинном свете двух лун ступивший на балкон и замерший тенью себя-привычного, ироничного, Вигге казался великолепной, высеченной из драгоценного мрамора статуей – безжизненной, неспособной разомкнуть каменные уста и дать ответ – что бы у него сейчас не пожелали спросить.

      Танюша закрыла глаза, привыкая к его присутствию. Домой захотелось ещё отчаяннее. Но что-то держало тут, не отпускало, требовало задать вопрос, облечь, наконец, эту тоску, это замешательство в слова.

      И она спросила, отчего-то шёпотом, не глядя на безмолвного дракона, сама не понимая, о чём спрашивает, ответ на что желает получить:

      — Всё же не по-настоящему?

      Вроде бы, картина осталась прежней и уже привычной: идеальный газон, пышные, казавшиеся чёрными в ночи клумбы, фигурно подстриженные деревья, усеянный светлячками неизвестных, безымянных звёзд небосклон, гладкий камень перил под ладонями. Бутафорские декорации, балаганный трюк, так легко принятый её готовым к чуду сознанием.

      — Всё фальшивка, да? – скорее утвердительно, рассуждая с собой, а не спрашивая, продолжила Таня.

      И опять дракон молчал, лишь отблески внезапно постаревших на миллиард лет двух далёких лун отражались в его древних, бессчётное количество раз видевших эти полнолуния, бездонных глазах.

      А Мухе внезапно стало нечем дышать. Вскинув руки к горлу, чародейка, царапая ногтями, рванула сначала расшитый лепестками, вычурный воротник, раздирая скользящими по шёлку пальцами лиф и юбки, отбрасывая клочки ткани и бусины, ленты и кружева на искрошившийся, разбитый трещинами мрамор, увитые колючими чёрными лозами диких растений колонны и стены мёртвого, давно покинутого всем живым-дышащим замка, вниз, на поросший сорняками и сухостоем зелёный травяной ковёр, засыпая обрывками материи этот поблекший, выцветший, давно умерший мир.

      Веня стоял всё так же неподвижно, с высоты собственной немеркнущей холодной красоты взирая на неё – корчащуюся, сотрясаемую конвульсиями посреди этой чудовищной фантасмагории.

      И именно эта его неподвижность, бесстрастность казалась её мечущемуся во внезапно нахлынувшем ужасе сознанию самой чудовищной вещью посреди этого тёмного, причиняющего боль всему живому мира – настолько чудовищной, что два противоречивых желания, бежать и остаться, таких сильных, что, ещё чуть-чуть, и могли бы разорвать её тело в клочья, овладели Татьяной.

      Словно пытаясь удержать себя, своё тело от распада, немедленного обращения в ничего не чувствующее ничто, в кучку пепла, она вновь обхватила себя руками, одновременно закричав-заплакав, по-детски прося кого-то давно забытого, ушедшего, нет, бросившего её одну, вернуться и защитить, помочь, помочь ей, как ей самой хотелось помочь ему…

      Дракону.

      Принцу.

      Вигге-Вене.

      Тьма, плотным сгустком колючих стеблей окутавшая до сих пор неподвижную, одинокую фигуру дракона, казалось, зашипела, осознав, что увидена, прочувствована кем-то, становясь плотнее, обретая телесность.

      Муха потянулась, задыхаясь от жалости, от страха, от брезгливости, – и от соприкосновения с её рукой тенета заголосили, завыли, завизжали тысячей голосов, оглушая своим безудержным, всеобъемлющим безумием. И было что-то настолько правильное во всём этом, что Таня и сама зарычала, как дикий зверь, впиваясь обломанными ногтями в длинные чёрные косы-путы, дёргая, разрывая, выдирая с корнем, рвя руками и зубами.

      Сколько длилась эта безумная битва – секунды, минуты, годы? Муха не знала, не могла постичь, да и не хотела. Но с каждым её рывком дракон, казалось, словно сказочный Кай, оттаивал, пытаясь вдохнуть, набрать побольше воздуха в лёгкие – и всё это, лишь чтобы прошептать одно, явившееся результатом страшных усилий, слово, больно ранившее Танюшу в неожиданно заболевшее сердце:

      — Уходи!