Дороги любви непросты Часть 1 глава 37

Слегка повернув голову, Хромов с опаской и в то же время с гордостью посмотрел на сидящего рядом с ним деда.  От волнения руки Егорыча тряслись мелкой дрожью, ходуном ходили колени, голова слегка повёрнута вправо – туговат стал он на левое ухо. Но при всём держался молодцом: плечи расправлены.

К Зырянову Павел Васильевич относился всегда с уважением, знал его давно, ещё со времён Великой Отечественной. Хоть и невысокого роста, но мужик крепкий, с военной выправкой, подтянутый, всегда гладковыбритый. Предлагали в Москву, но отказался, остался в родном для него райвоенкомате, откуда когда-то, будучи безусым мальчишкой,  уходил на фронт.

«Указом Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик от 20 февраля 1944 года за исключительное мужество, отвагу и бесстрашие, проявленных в январских боях с немецко-фашистскими захватчиками  - зачитывал полковник хорошо поставленным командным голосом, - при штурме города Новгорода, гвардии старший сержант Рябчиков Тимофей Егорович награждается орденом Славы III степени…"

Хромов недоумённо посмотрел на Добромыслова, но тот лишь пожал плечами. Встрепенулся всегда спокойный  Чернов, недоверчиво заглянул в лежащие рядом с ним на столе бумаги, но Зырянова прерывать не стал.
Егорыч даже не вздрогнул. Мысли его были далеки, в том горящем от огня и плавящем от снарядов Новгороде. 
-…в тяжелейшем бою уверенно управляя огнём своего орудия, уничтожил более 50 немецких солдат… - продолжал зачитывать военком.
 
Кто б их считал – немецких солдат… В этом бою погиб его «второй». Совсем ещё юнец – Ваня Спиридонов. Русский богатырь! «Максима» его, что игрушку с места на место перетаскивал. И зачем он тогда поднялся во весь свой рост, не понятно. Ответа на мучивший его на протяжении всей дальнейшей жизни вопрос, Егорыч так и не нашёл, но по сей день винил себя – не доглядел. Помнит только широко раскрытые, удивлённые глаза чубатого мальчишки и последнее слово: - «Мама…»  Какая светлая мечта была у парня! Обязательно выучиться после войны на хирурга. Спасать людей, продлевая самое дорогое – жизнь человека. Вот тогда и озверел он! Впервые за все годы войны, не думая об опасности, не кланяясь низко пролетавшим над головой снарядам, не падая ниц, с дикой, остервеневшей злобой, строчил он без устали из пулемёта. Кто-то подносил ему пулемётные ленты, он не видел кто, не хотел видеть, потому что так было легче, стыдно было встретиться взглядом с тем другим. С ним рядом был его Ванюшка. Дым от горящих с белыми крестами машин застилал глаза. Он не почувствовал боли, упал как от усталости и провалился в небытиё. Очнулся в двигающем на юг санном обозе, везущем в тыл тяжелораненых. Третье серьёзное ранение, теперь уже в голову, в результате которого списали его, как негодного…
Хромов подтолкнул друга в бок.  Спокойно поднявшись со своего места, Егорыч, насколько позволяло его хилое, с выпирающими ключицами тело, выпятил колесом грудь, забыв про большие ботинки, высоко поднимая ноги, направился к столу. Замер зал. Военком открыл маленькую картонную коробку, извлёк награду и прикрепил её на грудь бывшего пулемётчика.

- Служу Советскому Союзу! – с дрожащим подбородком отрапортовал когда-то гвардии старший сержант Тимофей Егорович Рябчиков дребезжащим голосом.

Гордость за друга затуманила глаза, отблеском огня засверкала  шёлковая муаровая лента с чёрно-оранжевыми полосками, заслуженно возвышаясь над рядами других наград.

Отгремел аплодисментами зал. В перерыве к ним подошёл Чернов.

- Чёрт знает, что такое творится! По всем поступившим к нам документам числится медаль «За отвагу», а конверт мы, естественно, вскрывать не стали, решили в торжественной обстановке. Хорошо, Юрий Степанович не растерялся, провёл награждение, не дрогнув ни одной мышцей, - одобрительно кивнул он в сторону подходящего к ним военкома.

- Дрогнули, Константин Николаевич! Я не сразу и сам понял, что орден Славы вручать буду. Но потом решил, что вряд ли ещё такой чести удосужусь, - улыбаясь и пожимая Добромыслову с Хромовым руки, ответил Зырянов. – А где ваш орденоносец? Что-то не вижу.

Хромов молча указал на смотрящего в окно Егорыча.

- Крепкий старик! Я больше него расчувствовался, а он стоит напротив меня с абсолютно сухими глазами, кажется, смотрит – и не видит меня, не слышит. Стержень!

- Не сломить русского человека ни бедой, ни радостью, так силён он духом!  Всё выстоит, выдержит, стерпит, - спокойно, как о чём-то само-собой разумеющемся,  сказал Чернов.

Перед возложением венков Егорыч взмолился:

- Мужики, сил нету! Заедем на минутку к куму, у нас с ним одна нога. Мне его чуни в аккурат подходят.

Естественно, одной минуткой не отделались. Круглолицый, румяный, что колобок, Назар Тихонович, от души поздравляя Егорыча, тут же выставил на стол бутыль с первачом. Выпили, дружно закусив хорошим шмотком сала с хлебом.
Бережно завернув морозовские туфли в три слоя газеты, Егорыч сунул свои уставшие от напряжения ноги в растоптанные кумом старые ботинки и просиял лицом.

- Теперича  куды хошь! В таких и в гробу сподручно лежать будет.
 
Продолжение:  http://www.proza.ru/2019/01/15/136