Жизнь и любовь

ЖИЗНЬ И ЛЮБОВЬ

РАССКАЗЫ


ОТ АВТОРА

Когда я пишу «От автора», то немного улыбаюсь фразе. Ведь вся книга написана от имени автора. Но так принято иногда делать авторское вступление к книге, рассказывая читателю, о чём ведётся речь. Иногда это делают литературоведы, а иной раз сами авторы. Во втором случае и делается заголовок «От автора».
На свете миллионы рассказов. Но рассказ рассказу рознь. Один – полная выдумка, когда читатель сразу говорит «Ну, это всё сказки», другой является исключительным отражением действительности, в которую нельзя не поверить. Всякий рассказ хорош, когда всему сказанному веришь.


Однажды в разговоре с известным поэтом Сергеем Островым, который написал и книгу рассказов «Обезьяна», я поинтересовался, как ему удалось узнать у человека, расхаживавшего по набережной Ялты с большой зелёной обезьяной на руке, привлекая к себе фотографов, трогательную историю, описанную Островым в рассказе. И тут я услышал неожиданный ответ: «Я всё выдумал. А с этим человеком даже никогда не разговаривал». Сказанное меня потрясло до глубины души. Ведь я поверил каждому слову в рассказе и сочувствовал обладателю обезьяны, которого сам не раз встречал на набережной. И ещё я как-то спросил Сергея Григорьевича, вспомнив его широко известную песню «Дрозды», какая разница между полевыми и лесными дроздами, о которых он так проникновенно написал стихи, ставшие популярной песней. Поэт рассмеялся в ответ и сказал, что не специалист по птицам, а писал о любви к России через образ дроздов. Вот ведь оказывается в чём дело: не так важно, было ли событие на самом деле, как важно, чтобы в рассказанное поверили, чтобы героям сопереживали. В этом и состоит талант писателя.
Мною написано немало рассказов. Все они правдивые, многие носят очерковый характер. В настоящем сборнике тоже всё правда, но здесь собраны рассказы, особенностью которых можно считать наличие в каждом из них элемента авторской фантазии. Иной раз это наполовину выдуманные истории, но всякий раз основанные на чём-то произошедшем в действительности. И лишь легенда о скале «Парус» является фантазией. Но разве не бывает такой сильной любви, когда влюблённые готовы пойти на любые жертвы? Эта книга о жизни и любви, полных как очарования, так и трагедий. Жизнь всегда должна сопровождаться любовью. Без любви – что за жизнь?


Часть 1. В ЧАРАХ ПРИРОДЫ


БОЯМОРЯ


Первые знакомства


Началась вторая половина две тысячи четырнадцатого года. Иными словами шёл июль. Волны лениво, словно прижимаемые тридцатиградусной жарой, накатывались на береговую гальку, разливаясь белой искрящейся на солнце пеной. Морская вода была настолько прозрачна, что, даже заплывая до самого буйка, можно было видеть под собой каменистое дно. А рыб, как ни странно, я наблюдал у самого берега, стоя по колено в воде. Стайка чёрных рыбёшек величиной с ладонь и поменьше увивалась возле моих ног, оплывая их то в одну сторону, то в другую сторону. Мне думалось, они должны бояться моих движений, но ничуть не бывало.


Передвигаясь ближе к берегу, я с удивлением заметил, что стайка продолжает деловито плавать вокруг моих ног, хоть хватай их руками. Да где там? Ловить рыбу в воде таким способом смешно даже пробовать.

 
Делаю шажок ближе к пляжу – стайка дружно за мной. Подхожу совсем уж близко – они весело проплывают у самых ног, обгоняя друг друга.

 
Чем я их так заинтересовал, не знаю, но эта картина продолжалась всякий раз, когда я выходил из воды. Рыбы отставали только тогда, когда я ступал, утопая в песке, на более крутое взморье, где вода была по щиколотку. И тут они внезапно пропадали из виду.

 
Плаваю я обычно до буйка и даже немного дальше. Вода тёплая, позволяет комфортно плавать. В то же время у буйка почти нет медуз, а за ним они вообще отсутствуют. У берега больших и маленьких медуз полным-полно. Дети, да иногда и взрослые берут скользкие существа в ладони и выносят на берег, чтобы рассмотреть получше и показать другим. Мне же медузы не очень приятны. От берега я ныряю и проплаваю часть пути под водой, не натыкаясь на медуз, но потом, на поверхности моря, делая гребки руками, то и дело чувствую скольжение медуз вдоль тела, под руками и ногами. Поэтому я тороплюсь к буйку. Восемьдесят гребков и цель достигнута. Тут столпотворение медуз заканчивается, я переворачиваюсь на спину и блаженствую, отдыхая и от усиленных взмахов рук и от медуз.


Однажды, как обычно выходя из воды, приглядевшись, замечаю кроме чёрных рыбок одну побольше и подлиннее, но кажущуюся сизой с чёрной полоской вдоль всего тела. Она напомнила мне севрюгу, но маленькую, или, скорее сомика с длинными усами впереди. Плыла она деловито по своим делам, не обращая внимания стайку чернушек. А следом прошмыгивает целый косяк едва заметных мальков. Он проносится совсем близко к берегу и очень быстро.
Но вот в море заходят подростки лет двенадцати, мальчик и девочка. Они, очевидно, тоже заметили раньше чёрных рыбок в воде у берега и теперь взяли с собой сачок для ловли бабочек. Чёрные рыбки тут же очутились у их ног, и девочка, погрузив сачок в воду, пытается зачерпнуть им рыбку. Всякий раз, когда она поднимает сачок на поверхность, он оказывается пустым. Рыбёшки явно неуловимы. Мальчик опускает голову в воду, но без специальных очков глаза в море видят хуже, чем вне воды, так что все их попытки поймать юрких чёрных красавиц не увенчались успехом, и ребята, в конце концов, бросают бесполезное занятие.
Я спрашиваю охранника пляжа, не знает ли он, как называются рыбки, плавающие у берега. Он пожал плечами, говоря:


- Да кто их знает. А вы спросите у спасателя. Вон он под тентом на пирсе. Его Андреем зовут. Он рыбак и знает наверняка.


Здесь на пляже санатория Ливадия есть и охрана, пропускающая на пляж строго по санаторно-курортным книжкам, и спасатель. Это мне кажется особенно интересным, потому что у входа на соседний пляж, который обозначен, как общий, в отличие от санаторного, на дощечке чёткая надпись: «Спасание не обеспечивается». Стало быть, там люди могут тонуть, и никто за это не несёт ответственности, и об этом сразу же предупреждает надпись. Зато тут, на отгороженном забором пляже санатория, где купаются и загорают по платным путёвкам, есть спасатель. Иду к нему. На мой вопрос о рыбе он отвечает просто:

- Так они ж несъедобные.


Видимо, у него, как у рыбака, вопрос о рыбе звучит только в плане потребительском. Я говорю, что не хочу их ловить, а интересуюсь, любопытства ради, названием. Они чёрные, но на бычков не похожи. Те головастые и с колючими плавниками, а эти узкомордые, как обычные рыбы.
Тогда он отвечает:

- Ласточки.

- Это что же местное название?

- Ну, научного я не знаю, а мы так зовём.

Попутно спрашиваю Андрея, парня крупного телосложения, успевшего изрядно загореть, похожего на атлета, приходилось ли ему кого-нибудь спасать.
Ответ прозвучал буднично, как само собой разумеющийся:

- Приходится иногда. Так пьяные ж лезут в воду. Они не понимают, что алкоголь реакцию даёт в море, схватывает судорога или сердце заходится. В шторм женщины не могут выбраться из волн. По-разному бывает.


Меня удивляет, что на соседнем пляже спасение дело рук самого утопающего. В старое советское время, помню, на всех пляжах, куда, кстати, вход не оплачивался, были обязательно спасательные круги, работали спасатели, и громкоговоритель регулярно оповещал посетителей о правилах поведения на пляже и в воде. Сейчас спасают только за деньги. А куда же идут налоги с каждого работника? Неужели не на безопасность в любом месте?


Солнце распалилось не на шутку. Иду под тент на свой лежак. Отдыхающих не очень много. Ещё самое начало июля. Сезон в этом году открылся только двадцатого июня. Но вчера рабочие установили под тентом третий ряд лежаков в расчёте на увеличение числа посетителей. По два лежака ставятся вместе, и оставляется проход между сдвоенными местами для отдыха. Подразумевается, что семейные пары или друзья располагаются рядом. Но я вижу несколько упитанных женщин, для которых один лежак – это слишком узко, так что их грузные тела вполне удобно устраиваются на двух лежаках каждое. Одна из них сидит в первом ряду возле стены. Она озорно с улыбкой взглянула на меня, затем озабоченно смотрит на свои часы и спрашивает, который час. Я отвечаю, и она что-то манипулирует со своим устройством, говоря, что у них разница во времени шесть часов против Москвы.
Интересуюсь, откуда она. И в этом, кажется, всё дело. Ей нужно было завязать со мной разговор. Не думаю, что, прибыв в Ялту из Красноярска, женщина догадалась только на пляже поправить время на своих часах. Сюда приезжают отдыхать часто совсем одинокие, которым крайне важно с кем-нибудь познакомиться и даже подружиться, а иногда временно отпущенные мужем или женой в санаторий Крыма, только что ставшего российским, пытаются приятно провести время в компании. И тем, и другим нужен повод для знакомства, и тут уж узнать время верный способ начать разговор. Но с моей комплекцией худого легкоатлета этот номер не проходит. Ей нужно что-то посолидней. А такие на пляже есть.


Меня же увлекла, правда по-своему, совсем иная особа, за которой я несколько дней наблюдаю. Это девчушка лет четырнадцати. Худенькая, высокая для своего возраста, с длинными каштанового цвета волосами, заплетенными в одну тугую косу, начинающуюся чуть ли не от самого лба, проходящую по всей голове и потом уже ниспадающую вниз до пояса.


Но заинтересовался я не причёской, а поведением девочки. Как мне стало ясно из моих наблюдений, она приехала в санаторий со своей мамой, такой же худенькой и довольно молодой женщиной, но несколько ниже ростом, и родителями этой мамы, то есть бабушкой и дедушкой девочки. Я обратил на них внимание сначала на пляже. И вот почему.


Мне показалось странным, что в море плавают пожилые бабушка с дедушкой, мама девочки лежит, загорая на расстеленном на гальке полотенце, а девочка одетая в лёгкое платьице в резиновых сандаликах на ногах, стоит у самого моря и не купается. Кто кем кому приходится, я догадался позже. Но сразу было понятно, что девочка очень любит своего деда. Когда он выходил из воды, крепко сложенный, я бы не сказал мускулистый, но жилистый, с короткими седыми усиками над верхней губой, и останавливался, принимая солнечные ванны, девочка всё время была возле него, боксировала его грудь маленькими кулачками, обнимала, буквально повисая у него на шее. Да, дед был её любимцем. И, не смотря на то, что он совершенно невозмутимо воспринимал все её действия по отношению к нему, казалось бы, никак не реагируя на её ласки, не было никаких сомнений, что он тоже обожал внучку, позволяя ей делать с ним всё, что ей заблагорассудится.

В столовую они тоже приходили вчетвером. Столовая представляет из себя один банкетный зал с большими окнами, в которых, как на картинке, видны кипарисы, горы и голубое небо. Места всем за столами хватает, так как санаторий заполнен далеко не на сто процентов. Сказывается политическая ситуация. Известная всей стране здравница страдает недостатком клиентуры: с Украины обычный поток отдыхающих прекратился, а из России едут половина по социальным путёвкам, половина платит наличными, но проблема с транспортом ограничивает количество желающих провести лето в Крыму. На паромной переправе очереди и бывают задержки из-за штормовой погоды, а самолёты не всем доступны, да и не каждый любит.   
За столик семья садилась все четверо. Коллективно выбирали по меню пищу на следующий день в ожидании, пока официант принесёт вчерашний заказ на сегодня. Девочка привередничала, и видно было, что она находилась в семье на привилегированном положении и умела быть капризной. Это не могло не бросаться в глаза и на пляже.

Как-то раз, стоя по пояс в воде в созерцании окруживших мои ноги рыбок-ласточек, я бросил взгляд на берег и увидел стоявшую неподалеку от меня принцессу, как я мысленно обозвал девочку. Она была в купальнике, но по-прежнему только осторожно трогала воду ногой, будто ощупывая её. Я весело пригласил её:

- Заходи, не бойся! Посмотри, какие тут рыбки плавают.

Девочка скривила губы и, ничего не ответив, отошла от воды. 
Я выбрался на берег и по пути, проходя мимо девочки, неожиданно спросил:

- Знаешь, как тебя зовут?

- А то, – услышал в ответ.

- Такого имени нет Ато, – рассмеялся я, хотя прекрасно понял современный лексикон молодых людей.

- А то не знаю, – закончила она фразу, но имени своего не назвала.

- А вот и не знаешь, - сказал я. – Тебя зовут Бояморя.

- Как это? – удивилась девочка.

- Бояморя означает боящаяся моря, – пояснил я. – Ты уже большая. Тебе надо вырабатывать свой характер и не бояться моря. Ты почти взрослая. А то я тебя буду звать Бояморя.


Девочка опять скривила губы и отошла от меня к выходящему из воды деду.
 
В это время солнце скрылось облаком, за которым давно уже со стороны Ялты мрачно наступали тучи. Здесь ещё светило солнце, а над городом уже сверкали молнии и громыхал гром. Надвигалась гроза, и загорающие на прибрежной гальке заспешили под навес на верхнюю бетонированную площадку, быстро подхватывая полотенца, сумки и одежду, словно только теперь почувствовали опасность.


А и правда, внезапно подул ветер, посыпались редкие капли дождя, следом за которыми мощным потоком хлынул ливень. И уже все лежаки под навесом оказались занятыми, а люди продолжали бежать под укрытие, весело хохоча и стряхивая с себя успевшую налететь воду.


Бояморя с дедом, мамой и бабушкой успели до ливня на свои четыре лежака во втором ряду, так что полившиеся с тента потоки воды их не доставали своими брызгами.


Гром трещал и бухал у нас над головами, перекрывая собой барабанную дробь ливня по нашей крыше. Значит, мы в эпицентре грозы, а это значит, что она скоро кончится. Так и произошло. Шум падающих струй потихоньку смолк, тучи разорвались, появилось небо, а за ним и солнечные лучи. Сами собой мне пришли в голову стихи:


Пролился дождь.
И вот уже угас.
Фонтаны брызг не светят больше.
Не знаю, но кому-нибудь из нас
от этого, наверно, горше.


Мне кажется: пролилась чья-то жизнь,
пожертвовав мгновенно многим,
как будто строки вдруг оборвались,
не додышав на полу-слоге.


Ведь что такое дождь?
Переполненье,
когда не в силах тяжесть удержать,
когда крепленья все перегорели,
и полным каплям некуда бежать.


Тогда срываешься и очищаешь душу:
любовь – так вся,
а ненависть – до дна.
Но ливня нет, и стало суше,
исчезли струйки у окна.


Вот такие ассоциации с дождём, который быстро прекратился. Многие сидевшие на лежаках и стоявшие возле них начали одеваться и уходить. Приближалось время ужина. А подъём в санаторий через лесопарковую зону отнимал, как минимум двадцать минут, если добираться на двух подземных лифтах. Я же предпочитал подниматься по многочисленным вкопанным в землю цементным лестницам. Как-то при подъёме я насчитал свыше семисот ступеней. Преодолевать их мне удавалось за пятнадцать минут, что выходило быстрее, чем подниматься двумя лифтами с их длинными подземными коридорами и с небольшим, но существенным для ленивых отдыхающих переходом по лесной дороге от нижнего лифта к верхнему. У иных отдыхающих подъём на лифтах занимал все полчаса, но зато малой кровью, то есть без особого напряжения. Правда, не всех могло радовать проходка по подземному коридору к лифту. Попадая в него с изнурительной жары, ощущаешь леденящий холод подземелья, заставляющий сразу что-то накидывать на плечи для утепления. Но зато лифтом комфортнее.

 
Бояморя со своими предками, конечно, не стала подниматься по лестнице, а пошла на лифт.


Тропа жизни


На следующий день, первая половина которого, как всегда, посвящалась процедурам, после обеда я отправился на прогулку по Солнечной тропе, о которой много слышал. Вообще-то она раньше называлась Царской тропой, поскольку начинается от Ливадийского дворца, в котором некогда проживали царские особы. Для их пеших прогулок она и была проложена в лесу вдоль моря на высоте 134 метра, как пишется, НУМ, то есть, если расшифровать сокращение, получится «над уровнем моря». Но это в самом начале тропы, там, где расположены солнечные часы – объект для съёмок тех, кто их замечает. Дальше тропа несколько поднимается до 140 НУМ, после перехода через шоссе у поворота на нижнюю дорогу добирается до высоты 160 НУМ, а в районе Ласточкина Гнезда она уже возвышается над морем более ста семидесяти метров.
 

Но прежде, не пройдя и километра по тропе, вам попадается препятствие, хоть и небольшое, но всё-таки. Путь преграждает ручеёк, через который кто-то ухитрился положить деревянный трап, а следом за ним лежит поваленное ураганом дерево. Под него приходится проныривать. Это давнее препятствие. Никому не приходит в голову его устранить, а, может, не находятся деньги. В советское время энтузиасты ялтинской школы номер семь во главе с учителем географии Саньковым приводили в порядок эту тропу, как и другие лесные тропы вокруг Ялты. С тех пор прошла много времени, а новых энтузиастов не видно. Теперь всё на коммерческой основе, а посчитать выгоду от прогулочной тропы никому не приходит в голову, ведь по ней ходят бесплатно. Это на водопаде Учан-Су придумали брать деньги за подход к нему, видимо, вспомнив, как Остап Бендер догадался брать деньги за вход в провал, а тут пока ходят без билетов.


 Многие гуляют только до беседки, откуда открывается великолепный вид на санаторий Нижняя Ореанда. Там, далеко внизу, под скалами, в густой зелени замечательного парка, возле озера с плавающими белыми лебедями гуляют элитные отдыхающие. Стоимость путёвки в этот санаторий втрое выше ливадийских путёвок, тогда как и в Ливадии отдохнуть может позволить себе далеко не каждый.
С высоты беседки можно увидеть и знаменитый гигантский платан, посаженный в самом центре санаторного комплекса ещё в начале восемнадцатого века при закладке дворцового парка императора Александра Первого. На памятной доске написано, что «Мощью и великолепием платана в разное время наслаждались поэт А. Некрасов, писатели А. Толстой, И. Бунин, А. Чехов и художник Н. Айвазовский».

 
Недалеко от беседки отходит небольшая, метров двести, тропинка, экзотически проложенная мимо скалы сквозь лесную чащу, ведущая прямо к санаторию, для входа в который нужен специальный пропуск или санаторная книжка, позволяющая проживать в корпусах со впечатляющими названиями «Кремлёвский», «Империал» и других не менее важных.


Солнечная же тропа тянется более шести километров и дважды прерывается шоссейной дорогой, в результате чего невнимательный путешественник может не найти продолжения тропы и пойти по дороге, что собьёт его с правильного пути, и он потеряет прекрасную возможность тесного контакта с природой ЮБК, что опять же можно расшифровать как Южный берег Крыма. А природа эта восхитительна! Её, конечно, можно наблюдать и с асфальтированного покрытия проезжей части и даже из окна автомобиля, но по-настоящему осознать всю прелесть леса можно только, идя по тропе.


Во-первых, только на ней ощущается лесная прохлада, ибо кроны деревьев почти смыкаются над головой. Только, оказываясь в гуще или чаще леса, твоё дыхание сливается с дыханием деревьев, кустов, высоких трав. Здесь, именно здесь, становится понятным, что ты являешься частичкой этой природы, этого великолепия щебетания птиц, громкого уханья дикого голубя или редкого зова кукушки. Но их ты слышишь лишь тогда, когда местами прерывается нескончаемый трезвон цикад.
Неумолчный звук этих странных насекомых перекрывает всё на свете. Я даже затрудняюсь его назвать. Это не жужжание пчёл или шмелей, не стрекот кузнечиков в поле, не пение птиц, но, когда ты идёшь по лесу знойным летом, такое впечатление, что стоит звон в ушах. Вот именно звон. Слово найдено. Цикады как будто звенят, хотя звонить им буквально нечем. Всего лишь тонкие крылышки да пузатое тельце, напоминающее собой большую муху.


В детстве мне доводилось ловить цикад. Но, должен сказать, что требуется большое терпение и выдержка, чтобы суметь схватить эту большую муху. Она очень чувствительна. И как только заметит, что кто-то подбирается к ней, мгновенно улетает. Поэтому взбираться по дереву нужно, внимательно прислушиваясь к тональности её звона. Когда она звенит упоённо, ничего не замечая, можно осторожно ползти вверх. Но как только её чичиканье становится медленнее, сразу замри на месте, в каком бы положении ты ни был. Ни качка ветки, ни лишнего движения. Сколько раз случалось, что ты уже почти добрался, видишь перед самыми глазами звенящую цикаду, протягиваешь руку, но она вдруг медленно производит крылышками чи-чи-чи и тут же срывается в полёт. Но зато, сколько радости, сколько счастья, когда удаётся схватить цикаду, чтобы потом отпустить. Тут важен охотничий азарт, проявление настойчивости и умения.


Некоторые стволы бука или граба обвиты крепкими лианами ползучего плюща, покрывающие весь ствол маленькими зелёными листочками. Но для таких гигантов плющ не такая уж и помеха. Другое дело, когда плющ забирается на молодые тонкие деревца. Тогда они сохнут и погибают, а вредный плющ перебирается на следующую жертву. Хотя не очень-то он и бесполезный. В далёкой древности из плюща вились венки и надевали их молодожёнам на головы. А бог любви Вакх изображается всегда с венком из плюща. Так что к этому растению весьма почтительно относились.
В тенистой чаще, благодатной для плюща,  живут и чудесные красавицы крымские сосны, укрывая под собой землю толстым покровом опавшей хвои и шишками. Под дубами, грабами, буками пожухлая многолетняя листва. Здесь не парк – её никто не убирает.


Всё это великолепие деревьев сходится верхушками над тропой, создавая своеобразную крышу от солнечных лучей, в какой-то степени дождя, да и ветра. Поэтому, идя по кажущейся сумрачной тропе, можешь чувствовать себя в относительной безопасности от сил природы. Только изредка возникает вопрос, почему тропа названа Солнечной, если само солнце на неё почти не проникает. Но, конечно, нет-нет, да и раскрывается она светлому небу, выходя на открытые просторы, когда деревья вдруг расступаются, открывая замечательные виды на далёкое внизу море с его скалой Парус и Ласточкиным гнездом по одну сторону и Ялту с Медведь-горой по другую. Тогда-то и проливаются солнечные лучи, обдавая своим летним жаром, заставляющим желать поскорее снова окунуться в лесную чащу.
Но что это? Меня привлёк не шелест листьев, так как движение совершенно бесшумно, а именно какое-то едва уловимое движение в траве. Неужели змея? И точно. Но какая же огромная. Она быстро уползает в сторону от тропы, и её серое ленточное тело скрывается за скалой. Она похожа на удава, но это явно не удав. Они здесь не водятся. Неужели мне посчастливилось увидеть редкого гостя полоза? Каким ветром его сюда занесло, какие такие неотложные дела его привели в эти края? Обычно он проживает гораздо выше. Полоза бояться нечего. Это совершенно безобидное существо. Я очень доволен своей удачей.


Время от времени я обнаруживаю радующие глаз надписи, выгравированные некогда неизвестными дотошными людьми на огромных каменных глыбах: «Вы прошли тысячу метров», «Вы прошли четыре тысячи метров» и так далее, пока не попадаю к самому концу тропы у санатория имени Розы Люксембург. Тут, как специально, мне встречается рыжая белка с пушистым хвостом. Она прыгает с ветки на ветку и останавливается, как бы приглашая её сфотографировать. Что я незамедлительно и делаю.


Вышагивая по тропе километр за километром, невольно задумываешься о красоте и величии природы, в которой хочется жить. Это не город с его вечной сутолокой, мечущимися в разном направлении машин, трамваев, троллейбусов, с их громом, звоном и выхлопами газов среди каменных глыб домов вдоль улиц и площадей, по которым снуют толпы людей, безразличных к твоей судьбе, занятых своими бесконечными проблемами.


В лесу, на тропе, ты один на один с природой, которая, кажется, тебя понимает и тебе сочувствует, живёт с тобою вместе, это тропа жизни.

 
Неожиданное огорчение

Возвращаюсь в Ливадию тем же неторопливым, но бодрым шагом. На весь путь туда и обратно ушло три с половиной часа. К ужину успел, но соседей моих – девочки, имени которой я так и не узнал, и её предков – уже не было. Только на следующий день за завтраком я увидел сидящих за столом маму, бабушку и дедушку, но без самой девочки.

- А где же ваша Бояморя? – смеясь, спросил я.


Неужели, думаю, оказалась ещё и сплюшкой и проспала завтрак?


- Она, к сожалению, заболела, – ответил грустно дедушка. – Мы должны вас за это поблагодарить.


Такой оборот дела меня сразу насторожил и отнюдь не обрадовал. Я, естественно, сразу поинтересовался:


- А что случилось?


Ответ меня поразил:


- Дело в том, что Оксаночка (девочку, оказывается, звали Оксана) никогда раньше не заходила в море, как мы её ни уговаривали. Она очень упрямая. А мы никогда её не заставляем что-то делать. Но вчера после обеда вас на пляже не было, а Оксаночка вдруг разделась, вошла в море почти по пояс и села так, что одна голова торчала над водой. Я бросился к ней, испугался, чтобы она не захлебнулась, а она говорит: «Отойди, деда, я буду характер вырабатывать. Меня дяденька обозвал Бояморя, потому что я моря боюсь». Мы сначала обрадовались тому, что, наконец-то, она решилась хотя бы помокнуть, но она долго сидела и ни в какую не хотела выходить. Видимо, вас ждала. Ну, а когда вышла, то у неё зуб на зуб не попадал. Вечером, как и следовало ожидать, слегла она с температурой тридцать девять и шесть. И сейчас лежит вся мокрая от пота. Так что спасибо вам за совет по выработке характера.

 
Услышав рассказ, мне стало не по себе, и я пробормотал:


- Извините меня, но это же дикость какая-то. Ведь надо же закалять девочку. Как же можно быть у моря и не купаться? Да нельзя же во всём потакать ребёнку. А если она в огонь полезет, вы тоже ей позволите? Нужно было окунуть её и сразу же растереть сухим полотенцем до жара. Это же элементарно.
 
 - Она у нас слабенькая, хрупкая, – вставила горестно бабушка.

- Так потому и слабенькая, что никто не заставил её закаляться и заниматься спортом.


Словом, разговор получился для меня неприятным. Моё пребывание в санатории в этот день заканчивалось, и я уехал из него с чувством своей вины перед девочкой и её родными. Кто знает, как сложится её судьба после этой простуды, которая может перейти в воспаление лёгких?


Страничка истории


А через год, в две тысячи пятнадцатом, я опять приехал в Ливадию: уж очень понравился мне этот санаторий. Прежде всего, как историческое место. Не говоря уже о том, что в этом году исполнилось девяносто лет со дня образования здесь здравницы для трудящихся, санаторий известен проведенной здесь во время войны в 1945 году конференцией трёх держав: Англии, США и России. По случаю семидесятилетия победы над Германией в этом году возле Ливадийского дворца установили памятник, посвящённый встрече руководителей государств. Архитектор изваял Сталина, Рузвельта и Черчилля, сидящими на скамейке. Памятник сделан по широко известной фотографии. Хорошо прочитываются несколько ироничное выражение на полном лице Черчилля, раздумчивое лицо Рузвельта и строгий вид Сталина с его неизменной трубкой в руке.

 
Сейчас эти фигуры находятся как бы на отшибе, выше клуба-столовой, и я, принимая три раза в день пищу в столовой, некоторое время не замечал этого памятника, пока мне не сказали, что нужно подняться к нему по лесенке. И экскурсантов туда водят гиды, показывая дорогу. Ко мне как-то подошёл молодой китаец и, показывая открытку с изображением сидящих на скамейке знаменитостей, спросил на ломанном русском языке, где их можно увидеть. Я уже знал и объяснил, как пройти.
Но такое положение, как говорят, временное, так как в перспективе планируется, что этот участок будет началом экскурсионного маршрута, и там будут останавливаться все автобусы с туристами. Тогда, может быть, будет меньше теряющихся в поисках людей. А интерес к памятнику большой. Ведь лидеры трёх государств на конференции решали вопросы, которые затрагивали судьбы почти всех стран планеты.


В этот мой приезд, когда я впервые смотрел на памятник, мне вспомнился старый анекдот о Сталине и Черчилле. Не знаю, рассказывают ли его сейчас экскурсоводы. А он интересен и замечательно характеризует Сталина.


Во время проведения Ялтинской конференции президента США Ф.Рузвельта по причине того, что он передвигался в коляске, поместили жить в Ливадийском дворце, в котором и проходила конференция. А премьер-министра Великобритании устроили в замечательном Алупкинском дворце. Дворец очень понравился Черчиллю и при встрече со Сталиным он долго его расхваливал. Сталин никак на это не реагировал. Тогда Черчилль спросил у Сталина, правда ли, что у грузин есть такой обычай дарить гостю то, что ему особенно понравилось, намекая на национальность Сталина. На это Сталин ответил, что есть такой обычай у грузин, но так как Сталин является главой русского государства, то он помнит и русские обычаи. Один из них загадывать загадку. «Поэтому, - говорит Сталин, - я загадаю тебе одну, если хочешь. Отгадаешь - дворец твой, можешь его забирать. Согласен?» Черчилль охотно согласился. Тогда Сталин показал Черчиллю три пальца на руке: большой, указательный и средний, согнув безымянный и мизинец, и спрашивает: «Какой из этих трёх пальцев средний?» Черчилль посовещался с советниками и показал на указательный палец. Тогда Сталин сложил три пальца в кукиш и сказал: «Нет, вот этот. Не угадал загадку - не получаешь дворец».


И вот однажды меня просто потряс один случайный эпизод. Выйдя из столовой на верхнюю дорогу, я направился вниз к выходу с территории санатория. Навстречу идёт молодой человек и обращается ко мне с вопросом, к которому я успеваю привыкать, где найти памятник. Я мог бы просто сказать, что нужно пройти мимо здания столовой, но меня удивило в вопросе, что молодой человек назвал лишь одну фамилию Рузвельта. Другие интересовавшиеся памятником обычно называли всех трёх лидеров государств или не называли их вообще по фамилиям, а спрашивали, где памятник с фигурами. В последнем случае мне было любопытно узнать, знают ли они вообще историю, но я их об этом не спрашивал, а просто указывал дорогу.
В этот раз я не удержался и спросил юношу:


- А кто ещё на памятнике? – словно это имело значение для того, чтобы объяснить дорогу к памятнику.


Парень подумал немного и ответил:

- Ещё Черчилль.
- А третий кто? – продолжаю спрашивать я, ни секунды не сомневаясь, что получу правильный ответ.


Каково же было моё изумление, когда парень замялся с ответом и, наконец, произнёс:


- Ну, ещё какой-то деятель.


То есть он не знал главного фигуранта конференции, о котором Уинстон Черчилль говорил по случаю 80-летней годовщины со дня рождения Сталина так: «Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, встали и, странное дело, почему-то держали руки по швам».


Молодой человек не знал имени, которое десятки лет у всех на слуху, он не знал имени человека, сделавшего из лапотной России великую державу, он назвал каким-то деятелем человека, без имени которого невозможно представить себе историю России. А ведь молодой человек шёл к его памятнику и говорил на русском языке. Зачем же он шёл, если не знал совершенно истории?


Но Ливадия привлекает меня не только своей историей. Как всегда восхищает парк гигантскими платанами, рядом с которыми высокие кипарисы выглядят подростками. Изумительно выглядят на фоне густой зелени большие белые цветы магнолии. Поражает мощными ветвями-бивнями мамонтово дерево. Красуется своим изяществом ель атласская, существенно отличающаяся от кедра атласского сизого. Ель низкая и словно девица распустила по земле бальное платье, а кедр высок и могуч. Неподалёку от него пристроился большой инжир с его резными листьями, напоминающими кружевные салфетки, Ягод пока не видно. Тут же ещё более высокий и с толстыми ветками стоит задумчивый каштан. Но это не тот съедобный каштан, чьи жареные плоды очень нравятся людям. Зато из каштанов этого дерева можно делать с помощью спичек разных человечиков и животных. Возле нашего третьего корпуса, в который меня определили, пейзаж украшают ленкоранские акации. Они существенно отличаются от нашей белой акации розовыми пушистыми цветами. Многих изумляет павловния с огромными листьями, напоминающими лопухи, и крупными ягодами, к сожалению, несъедобными. А, может, к счастью, так как никто не ломает ветки, чтобы добраться до ягод, свисающих крупными гроздями. Возле павловнии обязательно производят съёмки фотоаппаратами и мобильниками.


Повсюду растут раскидистые ели, пальмы и всенепременно кусты лавра благородного, у которого не только фотографируются, но и от которого тайком отщипывают листочки, чтобы убедиться в том, что это та самая приправа, что продаётся в магазинах маленькими пакетиками, и тут вдруг в таком изобилии. А ягоды можжевельника колючего пробуют на вкус.


Вдоль дорожек, уступая в соперничестве лавру, но прекрасно украшая путь легко формирующимися кустами, растёт прижившийся на южном берегу Крыма самшит, родиной которого являются Болеарские острова. А за ним виднеется дерево мушмулы японской с крупными как у магнолии листьями. Ну и совсем рядом колючий куст шиповника, полный ягод, но ещё пока зелёных. Все стены увиты глицинией с красивыми кисточками голубоватых цветов, которые, между прочим, сладковатые на вкус. Те дети, которые пробуют их, хорошо знают об этом. Сами ветки глицинии необыкновенно крепкие и способны прорастать даже сквозь стены домов.


Новости в столовой

В этом году в Ливадийском санатории много нового. Помимо недавно воздвигнутого памятника лидерам государств, новшество внесли и в рядом стоящую столовую. Кормить отдыхающих стали, во-первых, в двух других залах с большими окнами, смотрящими на ялтинские горы и море, а во-вторых,  по западной системе, внедрив шведский стол, то есть самообслуживание: выбирай из предложенного, что хочешь, и ешь от пуза, если есть охота.

 
Последние два слова в моём предложении можно понять двояко: «есть желание» или «кушать охота, то есть хочется». Одно значение не исключает другого, но таков русский язык – понимай, как хочешь, или как знаешь.


Еда выставлена на металлических противнях буквой «П». В первый с самого края утром помещаются ломтики сыра мягкого и твёрдого, в обед нарезанные опять же ломтиками яблоки, бананы или высыпают горкой черешню, любимая ягода, которую женщины и дети насыпают себе в тарелки до упора и не съеденную за столом берут с собой на море. Естественно, тем, кто пришёл позже, ягоды не достаются, и им приходится либо ждать, пока официант принесёт новую порцию, либо, не дождавшись, кусать локти и обходиться без ягод.


На следующих трёх противнях можно выбрать закуски: салаты из свежей капусты с помидорами и огурцами, отварную капусту, морковь, свеклу, винегрет, маринованный лук, селёдочный салат, болгарский перец, печёные баклажаны, иногда выкладываются отдельно помидоры и огурцы. Не всё, конечно, сразу – в разные дни разное.
Дальше по перекладине буквы «П» идут противни с разнообразными вторыми блюдами. Тут и каши на масле: рисовая, гречневая, перловая, пшённая, гороховое пюре, и варёная фасоль лоби, и картошка отварная или пюре, и макароны или вермишель, и тефтели рыбные или мясные, и фаршированный перец, и тушёная приспущенная рыба, и отварная курица маленькими кусочками в соусе, и мясо, тоже мелко нарезанное в белом соусе, плов, рыбные котлеты,  кальмары в соусе, ленивые вареники и ленивые голубцы. Да мало ли блюд на Руси? Богат выбор у шеф-повара, и он им пользуется.
Затем противни кончаются и стоят глубокие тарелки со сметаной, майонезом, горчицей, хреном, кетчупом, вареньем, бутылочки с приправами и даже тарелочка с мёдом на любителя, а уже следом за ними возвышаются открытые бачки с первыми блюдами: куриный бульон, борщ, щи, рассольник, супы – овощные, с вермишелью, картофельный, харчо,  и с молочными кашами: овсяная, геркулес, манная, пшеничная.


В каждом бачке половник, возле каждого противня ложки или ухватки для накладывания салатов или котлет. Подносами в столовой пользуются только официанты для уборки посуды со столов, а посетители столовой, беря салаты и вторые блюда, используют плоские тарелки, уложенные стопками почти возле каждого блюда.


Для первых блюд красивой горкой уложены чашки с двумя ручками по бокам. В такую чашку умещается не более двух половников жидкой пищи. Я думаю, что, если бы использовались глубокие тарелки, то многие наливали бы себе по три половника, и расход первых блюд был бы больше. При этом вспоминается история с кока-колой.
Однажды к руководителям компании, производящей кока-колу, пришёл неизвестный человек и сказал, что у него есть предложение, как повысить доходы компании, но прежде чем сказать его, он подписал договор на один процент ему от дополнительных прибылей, если таковые будут.


А суть предложения состояла в том, чтобы несколько уменьшить размер бутылочки, в которой продавалась кока-кола, сохранив прежнюю цену. Дело в том, что наблюдательный человек, предложивший эту идею, заметил, что многие пользователи кока-колы не допивают содержимое большой бутылки, выливая остаток на землю.
Компания согласилась с предложением, уменьшив размер бутылок, что принесло такую баснословную прибыль, что автору идеи не хотели платить процент по договору, но он выиграл судебный процесс и стал миллионером.


Мне кажется, что использование чашек для первых блюд, преследует такую же цель, как и применение тарелок для закусок и вторых блюд. Можно, конечно, брать вторую и третью тарелки, если хочется положить себе побольше, как и вторую чашку, но это будет создавать проблемы с местом на небольшом столике, рассчитанным на четверых. Так что психологически посетитель столовой сразу настраивается на то, чтобы всё уместить на одной тарелке и в одной чашке. Тем более, что нужно брать ещё и напитки, находящиеся в термосах – это чай чёрный и зелёный, компот, какао, напиток каркаде, кефир для тех, кто питается по диете.


Однако по четыре человека садятся за столы редко. Всё больше трое, двое и одиночки. «Можно ли к вам подсесть?» – спрашивают редко. В этом году, как мне объяснили, количество отдыхающих меньше, чем в прошлом году, поскольку в этом году нет социальных путёвок, как было раньше, поэтому заполнен только третий корпус, а другие пока пустуют. И я практически сажусь всё время за один и тот же стол недалеко от окна, чтобы созерцать природу во время еды.


На соседнем столике вижу картонку с надписью «Резерв». Мне кажется странной такая надпись на столе, когда столовая не заполнена. Интересуюсь у проходящей официантки:


- Для какой шишки вы зарезервировали стол?

Она отвечает, улыбнувшись:

- Это обычный отдыхающий, но нервный. Однажды, когда он сел обедать, к нему кто-то подсел, и он рассерженный ушёл, оставшись голодным. Тогда мы пошли ему навстречу и зарезервировали стол.


Вскоре этот резервист появился. Худой, высокий мужчина, лет пятидесяти, с короткой причёской, одетый, не смотря на жару, в костюм, правда, летнего покроя. Он несколько раз ходил к раздаточным столам, принося по очереди тарелку с салатом, горкой хлеба, картошкой и мясными тефтелями, чашку с куриным бульоном, чашку поменьше с чёрным чаем с лимоном и тарелку с черешнями.
Сел он спиной к окну и с мрачным видом пережёвывал пищу, играя ярко выпирающими скулами. Разумеется, он был где-то начальником. Это чувствовалось по его поведению. Однажды он остановил проходящую мимо официантку с подносом и попросил пригласить администратора.


Кстати сказать, официанты и официантки в столовой все молодые и удивительно вежливые. Их, по всей вероятности, хорошо отбирают и школят. У всех на груди табличка с именем. Все подчёркнуто внимательны, быстро убирают со стола опустошённую посуду. Меня уже знают, здороваются и желают приятного аппетита. Некоторых особенно пожилых людей, которым трудно ходить и выбирать пищу, обслуживают, услужливо принося то или иное блюдо.


Администратор, стоящая у входа в столовую, отмечает всем в санаторных книжках посещение и почти автоматически желает каждому приятного аппетита. Она то и подошла к моему соседу, и он стал недовольно выговаривать ей, что молочная каша, которую он ел, невкусная.


Ну, что тут скажешь? Он волен был выбрать другое блюдо или добавить в кашу то, чего ему в ней не хватало. Соль, сахар, молоко – всё стоит на раздаточном столе. Но устраивать по этому поводу разнос я бы, например, не стал никогда.
Ко мне подсаживается мой недавний знакомый Анатолий Николаевич и спрашивает, для кого этот резервный столик предназначен. Я рассказываю ему всё, что успел узнать. Он неодобрительно качает головой, говоря: «Есть же типы. Нудьга какой-то».


Профессор МГУ


С Анатолием Николаевичем мы познакомились почти случайно. Я сидел на диванчике в холле клуба-столовой с ноутбуком на коленях, входя в интернет. Это ещё одно нововведение в Ливадйском санатории – здесь в клубном здании появился вай-фай, благодаря которому я ежедневно пользуюсь интернетом.


Вот, кстати, как кратко объяснить непосвящённому человеку на русском языке, что означают термины «вай-фай», «ноутбук», интернет? Иностранные слова, преимущественно английские, валом валят в наш обиходный язык. Интернет имеет эквивалентное слово «сеть». Говорят: «Войти в сеть», «Выйти из сети». Так же можно сказать про «вай-фай», что это «подключение к сети» или «вход в сеть», а ноутбук назвать просто электронной книжкой. И всем будет понятно. Но нет же, называем по-английски, как и многие другие новые термины. Но это я отвлёкся.


Так вот с Анатолием Николаевичем мы познакомились, когда я сидел в сети со своей электронной книжкой. Он проходил мимо и вдруг, остановившись, спросил, обращаясь ко мне:


- Скажите, мы с вами нигде раньше не встречались? Что-то мне кажется ваше лицо знакомым.


Это, между прочим, тоже типичный способ знакомства. Ведь всякое лицо вы могли уже где-то видеть, поэтому вопрос, не могли ли вы где-то встречаться раньше, вполне допустим в любой ситуации и обязательно требует продолжения разговора. Вот и сейчас я отвечаю вопросом на вопрос:


- А вы откуда?

- Я из Москвы. Профессор МГУ.

Мой ответ прозвучал таким же образом:


- Я тоже из Москвы. Профессор МГЭИ.

- Из авиационного, МАИ?

- Нет. Я из Московского гуманитарно-экономического института.

- А-а, я подумал, неужели авиационный тоже стал называться государственным и теперь зовётся МГАИ. А это МГЭИ. И что вы там ведёте?


Так и завязался разговор, из которого выяснилось, что направления нашей деятельности у нас разные, и встречаться в гигантской Москве мы, конечно, могли, но мимолётно на одной из тысяч конференций или где-то ещё, что не повлекло за собой знакомства.


Анатолий Николаевич худощавый пожилой человек с морщинистым лицом, завершающимся наверху почти совершенной лысиной, обрамлённой короткими седыми волосами. На внимательных несколько выпуклых глазах небольшие очки в чёрной оправе.
Его заинтересовало, принимает ли мой ноутбук через интернет программы Радио России. Его радиоприёмник, который он взял с собой, здесь в Ливадии эту станцию не ловит, а сегодня суббота, и Радио России в девять часов десять минут вечера должно транслировать, как обычно, передачу «Встреча с песней», а он привык слушать её регулярно.


Я соглашаюсь прийти вечером со своей книжкой. Ужин заканчивается в семь часов, но Анатолий Николаевич неторопливым шагом приходит почти к концу времени ужина и задерживается с едой, попутно подолгу разговаривая с сотрудниками столовой на разные темы. Поговорить профессор любит.


Не дожидаясь его прихода, раскрываю ноутбук, вхожу в интернет и читаю набежавшую за день почту. Я устроился в этот раз не в холле клуба-столовой, а на площадке перед ним у ограды из зелени на низенькой скамеечке, сколоченной из узких дощечек. Здесь интернет тоже, как говорится, берёт или ловится, что очень хорошо, так как можно одновременно дышать свежим воздухом, любоваться природой и, кроме того, здание клуба иногда рано закрывают после ужина, а мы с Анатолием Николаевичем собираемся сидеть допоздна, как я понял.


Профессор появляется в белом костюме – становится относительно прохладно – усаживается рядом, извиняется за свою просьбу и рассказывает:


- Я тридцать пятого года рождения, постарше вас. Имею два высших образования. Закончил физтех МГУ и потом поступил на филологический факультет. Оставили в аспирантуре.  Занялся наукой на стыке техники и филологии. Увлёкся изготовлением машин по переводу с китайского на русский и наоборот.


До девяти часов у нас есть время, и профессор рассказывает о китайских иероглифах, о том, какой интерес для него представляет их структура и варианты каждого из пяти тысяч иероглифов. Говорит о преподавании филологии в Севастопольском филиале МГУ и о научной консультации, которую ему придётся провести в Сирии на русской военно-морской базе для китайских специалистов по машинному переводу технических текстов.


Последнее меня особенно заинтересовало, поскольку я ничего не знал об участке земли в Сирии, купленном Советским Союзом ещё при жизни Сталина.
Затем разговор зашёл о семье.


- Успел родить дочь, сына и ещё сына. С женой мы прожили долгую жизнь. И знаете, лет двадцать привыкли вечерами слушать Радио России. Садились рядышком, полу-обнявшись, и слушали. Но в две тысячи четвёртом году она ушла из жизни. Заболела раком, и два месяца мы боролись за её здоровье в онкологическом центре, но ничего не получилось. Она верила, что поправится, принимала все лекарства, со всеми рекомендациями соглашалась. Кого мы только ни приглашали на консультации, что только ни делали, и всё напрасно. Последние пять дней ей было особенно тяжело, и она умерла. А я с тех пор в память о ней регулярно слушаю передачу «Встреча с песней». Хорошая передача. Жене и мне она очень нравилась. Вот почему я к вам обратился с такой просьбой.


Вокруг нас было тихо. Бегавшие и кричащие дети угомонились. Родители увели их в номера. Только изредка из ресторана поблизости доносилась музыка и пение. Дул лёгкий ветерок. Стемнело. На небо вышла полная круглая луна. Подошло время передачи. Я нахожу станцию, подключаюсь к ней и мы слышим знакомый дикторский голос, начинающий программу «Встреча с песней». Передаю ноутбук Анатолию Николаевичу, а сам отхожу в сторону. У меня в это время связь с дочерью по телефону. Мы обсуждаем наши дни отдыха в разных местах. Вместе поехать не получилось. Заканчиваем разговор, и я наблюдаю издали за Анатолием Николаевичем.
Он склонился над ноутбуком, слушая старые советские песни, которые они любили вместе с его женой. Подумать только, уже одиннадцать лет он возит с собой повсюду приёмник и где бы ни был, по субботам, слушает радио России, вспоминая свою жену, её образ, как они сидели рядом друг с другом, прижавшись к плечу плечо. Эта память дорогого стоит.


И мне приходит в голову недавний разговор с массажистом Игорем.
Массаж одна из нескольких лечебных услуг, которые в определённом количестве предоставляется санаторием бесплатно наряду с лечебными ваннами, ингаляцией, лечебной физкультурой, лазеротерапией, электро-грязелечением. И конечно, первым делом вы посещаете терапевта, который или которая назначает вам анализы, кардиограмму и потом уже всякие процедуры, соответствующие вашей необходимости, чтобы поправить здоровье. Меня принимала заведующая отделением. Она и определила массажиста Игоря, который оказался довольно разговорчивым.


Не знаю почему, но большинство встречавшихся мне массажистов любили поговорить. Возможно, что это профессиональная привычка. В самом деле, не будешь же разговаривать во время ингаляции, когда у тебя во рту трубочка, через которую поступают, скажем, пары эвкалипта. Или ты лежишь в ванной и тоже вдыхаешь, например, лавандовый аромат, а рядом никого нет, так как медперсонал занят приготовлением других ванн другим пациентам. Во время лечебной физкультуры говорит только тренер и только команды, как дышать, как ходить, что делать руками и ногами. На других процедурах либо тебя колют, либо подключают какие-то приборы в основном молча. И только, пожалуй, во время массажа, тот, кто его исполняет, входит в непосредственный контакт с пациентом, по крайней мере, на десять минут, во время которых хочется поговорить с клиентом, чтобы минуты не пролетали только в физических усилиях по выжиманию и растиранию мышц, но и заполнялись приятной беседой о том о сём.


И Игорь не оказался исключением. Но я бы не стал вспоминать этот разговор, если бы не одно обстоятельство, которое меня больно задело. Говоря о своей зарплате, он отметил:


- Раньше было так, что в конце квартала давали премии, а сейчас ничего – голый оклад. Россия захватила власть в Крыму, и всё стало хуже.

- Так ведь был же референдум, – возразил я, – и большинство проголосовало за присоединение к России.

- Ну, был, – говорит Игорь, растирая мне спину кулаками. – Проголосовали, а теперь расплачиваемся. Путин себе прибрал Крым, а никому от этого не лучше.
Меня поразили его слова. До сих пор я встречал в Крыму только радость по поводу присоединения Крыма к России, а тут вдруг такое отношение к России. Тогда я подумал, что Игорь украинец, и спросил, знает ли он украинский язык, на что он ответил:


- А что его знать? Никакой проблемы нет: как говорили на русском, так и будем.

- Да, – говорю, – весь сыр бор заварился из-за проблемы с языком, когда в Киеве решили запретить русский. Это и вызвало негодование в Крыму и на Донбассе.


В ответ прозвучало то, что я обычно читал на украинских сайтах в интернете:


- Это российские сказки. Никто русский язык не запрещал.


Словом, массажист Игорь оказался махровым русофобом. Я, как писатель, принёс и подарил ему перед началом процедуры свою книгу рассказов. По окончании массажа Игорь попросил оставить свой автограф на книге, при этом он подчеркнул:
- Напишите: лучшему массажисту Крымской области.


Улыбнувшись на такую саморекламу, я сделал надпись:


«Антироссийскому массажисту Ялты от московского писателя-антифашиста». Поставил дату и подпись.


Игорь сразу не прочёл мою запись в книге, уйдя мыть руки. Я попрощался, не зная, как он отреагирует на мой автограф.


На следующий день он опять мне делал массаж. На этот раз он был не столь разговорчив. Но всё же начал разговор, пощипывая шейные позвонки:


- Спасибо, что хоть меня фашистом не обозвали. Я не против России, а против Путина.


Этими словами он как бы извинялся за то, что я его не так понял, и больше мы к этой теме не возвращались. Однако разговор этот запал мне в душу, и, когда я продлил своё пребывание в санатории, и врач снова назначила массаж, то я выбрал уже другого специалиста. Это оказалась молодая девушка с чудесным именем Лиля. И массаж она делала, на мой взгляд, лучше, так что кости на спине хрустели, и работает она в санатории уже шестой год, а Игорь, оказывается, раньше работал в другом месте, а здесь в Ливадии первый год, так что на премию он зря так сразу рассчитывал. Её надо заработать.


 Морячка

 
Как и в предыдущие несколько дней, после обеда я иду на пляж, спускаюсь через лесок по лесенкам, попутно высматривая, нет ли рядышком грибов. Срывать-то грибы я не собираюсь, но приятно увидеть красивую розоватую сыроежку или, может, белого груздя с непременным листком с дерева, упавшего прямо в широкую шляпку. Но в этот раз грибов поблизости не вижу. Зато замечаю, как из-под ноги выскальзывает юркая зеленоватая ящерица. Она грелась под солнцем на ступеньке лестницы, а тут я ступаю. Но ничего страшного не случилось бы, если бы я наступил ей на хвост. Она тут же рассталась бы со своим хвостом, чтобы вскоре отрастить новый. Такая у ящериц защитная реакция.


Сейчас на спуске к пляжу работает только один лифт – нижний. Верхний почему-то закрыт. Отдыхающие санатория с пляжа поднимаются немного по дороге до нижнего лифта, проходят по холодному длинному коридору, стены которого выложены мраморными плитками. Мрамор использован не столько для красоты, сколько по причине его устойчивости к сырости. А она из-за разности температур здесь постоянна. Шутка ли, снаружи пекло в тридцать пять градусов, а в горе, в этой штольне едва ли восемнадцать, естественно, что пол коридора, тоже мраморный, постоянно влажный, так что можно и поскользнуться.   Люди поднимаются лифтом до середины горы, а дальше, поскольку верхний лифт не действует, желающих добраться к санаторию без проблем отправляют на маленьком автобусике, ловко лавирующим по узкой извилистой лесной дороге. Спуск и подъём на лифте по санаторным книжкам бесплатно, а для «дикарей» стоит двадцать рублей.

 
Я пользовался лифтом всего пару раз. Предпочитаю и подниматься, и спускаться по семистам ступенькам.


Показав охране санаторную книжку, прохожу под тент, разворачиваю на лежаке полотенце, снимаю с руки часы, раздеваюсь. Плавки я надел заблаговременно у себя в но много пережидаю, чтобы тело привыкло к окружающей атмосфере, и направляюсь к морю по бетонированному спуску.


Вижу идущего к морю старичка с окладистой белой бородой, падающей на обнажённую грудь. Вид его меня впечатляет и рука автоматически тянется к висящему на груди мобильному телефону, который часто использую в поездках, как фотоаппарат, снимая восхищающие меня пейзажи. Бородатый мужчина замечает, что я фотографирую издали, и вроде бы проявляет беспокойство.  Я подхожу к нему и прямо с груди делаю снимок его бороды. Он просит его не фотографировать, так как боится, что я помещу его фото где-нибудь, да ещё с женщиной, как бывает. Я говорю, что он может не беспокоиться: я не собираюсь никуда отправлять его фотографию.
Но импозантный старичок недовольно поворачивается и идёт в море. Я возвращаюсь к своему лежаку, кладу мобильник и сам иду купаться. Проплыв, как всегда, до буйка вразмашку и, лёжа на спине обратно, выхожу из воды в сопровождении чёрных рыб-ласточек. Они плавают у ног и в этом году. Такое впечатление, что они меня запомнили, а на самом деле это, конечно, другие рыбы, но их, видимо, влечёт тот факт, что я, наступая ногами на песок, взбаламучиваю его, и они находят себе пищу. Они и к другим ногам, выходящим из воды, стремительно плывут, не только к моим.


Погревшись на солнце, иду под тент. Там вижу, как мой старичок с импозантной бородой что-то возбуждённо говорит сидящим на лежаках женщинам и, увидев меня, указывает на меня пальцем. Женщины тоже смотрят в мою сторону и качают головами. Понимаю, что речь идёт о моём фотографировании старичка. У меня возникает мысль поговорить с ним, и как только он идёт к своему лежаку, я подхожу.


  На груди у старика висит большой крест. Догадываюсь, что он служитель церкви. Говорю:


- А что вы волнуетесь? Вы ведь верующий, судя по кресту на груди?

- Конечно, – отвечает.

- Так тогда вы должны верить в то, что всё во власти божьей. И войны, и любовь, и вся жизнь. Так же в библии записано?

- Нет не всё. Есть попустительство.

- Но вы же верите, что бог всемогущ. Зачем же он позволяет совершаться тому, что ему неугодно? Я сфотографировал вас, значит, ему так угодно.

- Я же просил вас не снимать меня, а вы сняли. Я слышал щелчок на вашем мобильнике.

- Ну, считайте, что бог мне позволил, и не волнуйтесь. Вы же говорите вашей пастве, прихожанам, которые обращаются к вам со своим горем, что на всё воля божья. Если кто-то в семье умер, погиб, вы говорите в утешение: «На всё воля божья». Если кому-то не платят зарплату частные предприниматели или иного уволили с работы, вы говорите: «На всё воля божья». А раз вы верите в это, так почему сами ропщите, что я вас сфотографировал?


Старичок, впрочем, может быть, он не так и стар, как делает его борода, не ответил, устраиваясь поудобнее на своём лежаке, а я беру снова мобильник иду на пляж за новыми кадрами.


 Окидываю взглядом лежащих на гальке. Их сегодня несколько пар. Кто-то подставил солнцу спину, некоторые лежат на боку, иные, раскинув в стороны руки, лежат грудью к солнцу, но прикрыв лица головными уборами. Вижу несколько человек в море. Вода, как показано на информационном стенде возле спуска к пляжу, в двенадцать часов дня была двадцать четыре градуса. Но в море небольшие волны. Они с шумом накатываются на берег, подмывая собой песок. Трое мальчишек весело бегают друг за другом по мелководью, пытаясь столкнуть друг друга в волны, мешая какому-то пожилому человеку выйти.


Прохожу мимо стоящей возле самой воды девушки. Что-то мне показалось в ней знакомое. Ну, да косичка, заплетенная от самого лба. Девушка обернулась, и я изумлённо воскликнул:


- Бояморя! Ты снова здесь?


Несомненно, эта была моя Бояморя, но похорошевшая за год. То была девочка с едва оформившейся грудью,  худенькая, хрупкая. Теперь передо мной стояла девица. На мой возглас она резко оглянулась и так же, как в прошлом году, криво улыбнулась и совершенно неожиданно для меня повернулась к морю, сделав несколько быстрых шагов по воде, вдруг нырнула в набежавшую волну и, вынырнув через пару метров, саженками, саженками поплыла к буйку.


Стою и не верю своим глазам. В это время ко мне подходит пожилой мужчина с короткими усиками. И, конечно, это оказался дедушка Боямори. Он меня тоже узнал.


- Здравствуйте, – произнёс он радостно, протягивая мне руку. – Очень рад, что вы снова здесь. Не чаял вас увидеть, а очень хотелось сказать вам спасибо.

- За что? – вырвался у меня сам собой вопрос.

 
Я вспомнил, как он меня благодарил за то, что внучка заболела. Это была горестная благодарность. А сейчас пожилой мужчина с усиками весь светился радостью.


- Вы даже не представляете, что вы для нас сделали тогда, обозвав Оксаночку Бояморя. Она хоть и заболела в тот день, оттого, что просидела впервые в море до посинения, но быстро поправилась и, к счастью, это сильно её изменило. Вы понимаете, она решила вырабатывать в себе характер. Мы уехали к себе в Новосибирск, и Оксаночка сама пошла в плавательный бассейн, поступила в секцию плавания. Мы, разумеется, с радостью платили за занятия. Ей порекомендовали по утрам обтираться. Да и вы это говорили. Больше того, внучка сказала, что раз она уже большая и взрослая, то теперь она будет ухаживать за нами, а не мы за нею. И, вы знаете, всё в доме делает сама: и посуду моет, и в комнате убирает, и стирать научилась, а раньше ничего не умела. И за мной, как за ребёнком, ухаживает.


На этих словах у мужчины появились слёзы на глазах.


- Ой, извините, – сказал он смущённо. – Совсем растрогался. А всё ведь благодаря вам. Она нам говорила, что вы усовестили её и сказали, что надо вырабатывать характер. Вот она его и вырабатывает. Упрямства у неё хватает. Так что спасибо вам огромное!


Пока дед рассказывал, Бояморя доплыла до буйка и вернулась назад. Она вышла из моря абсолютно счастливая. Это можно было заметить по её сияющим глазам и широкой улыбке. Подойдя к нам, она проговорила:


- Вот, это я специально для вас заплыв сделала. Я знала, что вы приедете, и ждала вас.


Я несколько растерялся от таких выражений чувств и сказал только:


- Да ты уже не Бояморя, ты настоящая морячка.


Девушка засмеялась.


- Опять вы меня обзываете. Нет, я Бояморя. Мне понравилось это имя, и меня все теперь так зовут. А то, не назовите вы меня Бояморя, я, возможно, так бы и боялась всю жизнь моря.


Она опять сказала своё «а то», как в прошлую встречу, но я уже не подсмеивался над нею, ведь она стала взрослой моя Бояморя.


Нацеливаю на моих друзей мобильную камеру. Бояморя обняла деда и я сфотографировал их на память.

В этот раз я покидал санаторий с лёгким сердцем и лёгкой грустью. Я расставался с девочкой, ставшей мне подругой, которую назвал морячкой, но она не согласилась, оставив имя Бояморя. Мы обменялись адресами. Семья пригласила меня к себе в Новосибирск. Я пригласил их посетить Москву. Так закончилась пока история с девочкой по имени Бояморя.

 
ЛЕСНАЯ ИСТОРИЯ


Солнце выглянуло краешком глаза из-за чёрного, но уже голубеющего слегка моря и увидело горы. Они вытянулись на целых сто пятьдесят километров, упираясь в засветившееся небо непокрытыми головами, теперь стыдливо зарумянившимися в лучах восходящего светила.


Секундами раньше столь же девственно заалели пышногрудые белые облака, которые теперь словно огромные парашюты зависли  над неприступными стенами величественной горной крепости.


Принарядившись в пурпурные одеяния, и те и другие восхищали многообразием и тонкостью оттенков, начиная от яркой снежной белизны до едва просвечивающейся бледной розоватости, постепенно наполняющейся пунцовой пышностью и переходящей затем к пылающему огнём сочному румянцу.


Игра красок шла наверху, где небо уже торжествовало победу солнца, а чуть ниже, резко очерченной полосой фронта, всё ещё чёрный и хмурый после сна, подступал к этому празднику могучий лес.


Но вот ещё несколько мгновений и блики веселья и радости упали со скал на деревья, и заулыбались осветлённые листья вековых буков, заискрились на солнце иглы пушистой крымской сосны, чувствующей себя равной среди лиственных великанов Крымских гор.


Первые солнечные лучи соскользнули по веткам на землю, и настроение счастья передалось, наконец, всем: птицам, зверушкам, насекомым, цветам и пахучим травам. Зазвенело вокруг, зачирикало, заплясало, закружилось. Ручеёк неприметный, казалось, молчавший в темноте, и тот возрадовался, плещется, сверкает струйками, пускает зайчики в глаза, журчит и будто бежит быстрее, проворнее.


В лесу начался день. Здесь, в горах южного берега Крыма у самой Ялты он приходит сверху, постепенно спускаясь в зону царствования крымской сосны и дальше в приморский шибляковый пояс, где вместе с чашечками цветов раскрываются двери жилищ человека, многоэтажных жилых домов, санаториев, гостиниц.


Они смотрели на просыпающиеся дома сверху  лес и сидящий на лесной скамеечке человек в синей фуражке. Это был его лес, его радость и боль.


Двое молодых людей, парень и девушка, поднимаясь по крутой горной тропе, вышли прямо на лесника. Девушка запыхалась при подъёме, что выдавало её неопытность, и она сразу же села на скамейку рядом с лесником.


- Я Дробот. Зовут меня Николай Иванович, – сразу представился тот.

- А я знаю. О вас вообще чуть ли не легенды ходят.

- Что же обо мне такое говорят? – усмехнулся Николай Иванович. – Лесник как лесник. Только и того, что долго работаю.

- Это так, – согласился Володя, присаживаясь на скамейку по другую сторону от лесника, так что тот теперь очутился между ним его спутницей Настенькой. – Но говорят, что вы, как никто умеете рассказывать легенды,  что браконьеры вас боятся пуще огня и что есть у вас собака, которая недавно спасла вас, но как, я не знаю.


Лесник задумчиво снял с головы фуражку, потёр ладонью лысеющую голову, снова надел фуражку и собирался что-то сказать, но его прервала Настенька:


- Простите, Николай Иванович, у вас не бывает такого впечатления в лесу, что с вами кто-то рядом находится, а вы его не видите? Мне вот всё время кажется, что на меня кто-то смотрит. Я не боюсь, но такое ощущение. Может в горах всегда так? Откровенно говоря, мне не по себе от этого. Я-то в лесу часто бываю, но то в Подмосковье, то  на Украине в деревне у бабушки, где тоже нет гор, а тут в Ялтинских горах я впервые.

- А вы чувствительная девушка, – заметил лесник. – На вас действительно смотрят, но не пугайтесь. Я позову моего друга. – И он, слегка присвистнув, тихо скомандовал: – Волк, ко мне!


Чуть впереди из-под широкой сосновой лапы молодой раскидистой крымской красавицы, опустившей свои ветви низко над землёй, неожиданно поднялся огромный чёрный ньюфаундленд и, подойдя к хозяину, сел на свой мохнатый хвост и уставился глазами в лицо человека, как бы спрашивая, зачем позвал.


Пёс был великолепен. Чёрная густая шерсть теперь отливала особым блеском  на солнце, а только что под сосной, создавая видимость тени, была совершенно незаметна. Умные чёрные глаза, казалось, смотрели только на хозяина, но невозможно было поверить, что они не следят за каждым  движением находящихся рядом людей. Мощные передние лапы собаки гиганта упирались в землю, и какое-то шестое чувство непонятным образом подсказывало, что стоит любому человеку поднять руку над хозяином, как она мгновенно будет схвачена широкими сильными челюстями преданного пса. Эксперименты проводить в таких случаях нежелательно.


- Я назвал его Волком, – проговорил Николай Иванович, – так что он в этом смысле единственный в наших лесах, так как настоящие волки с послевоенных лет в Крыму не появлялись. А жизнь он мне действительно прошлой осенью спас. Да и раньше, пожалуй, меня бы прибили без него браконьеры. У нас ведь оружия нет, а браконьер всегда не с ружьём, так с ножом ходит, да в компании с друзьями. Ну а я научил своего Волка всегда в стороне быть и идти за мной. Так что он возникает, когда я скомандую или если ему покажется ситуация опасной. Такое бывает иногда.

 Браконьер не видит Волка и начинает иногда хорохориться и угрожать мне, а тут вдруг рычание и этакая псина рядом. Фактор неожиданности играет большую роль - я успеваю сориентироваться и либо разоружаю сразу, либо включаю рацию и делаю вид, что мои помощники рядом. А то ведь могут застрелить и собаку и меня.


- А где же ваша рация? – спросил Володя.

- У другого моего помощника. Вон там. – лесник махнул рукой назад в глубь леса.


Настенька и Володя, как по команде, повернулись и только теперь заметили гнедого коня, ноги которого чуть выше копыт были словно одеты в белые носочки, а шелковистая грива буквально засветилась на солнце, когда тот резко качнул головой, отгоняя появившихся уже мух. К седлу была приторочена сумка, из которой торчала антенна рации.


- Ну а всё же можно узнать, как вас спасла собака? – спросила Настенька.

- Случилось это так, – начал лесник. – В сущности, по моей невнимательности. Дело было во время урагана. Ехал я на своём Месяце, – так, оказывается, звали коня – а Волк, как всегда, за нами. Тут вижу, что осину сломало ветром, и она перекрыла ручей. Вода уже пошла другим путём и на дороге целое болото образовалось. Спешился я, значит, и стал дерево оттаскивать да не заметил, что чуть выше старую сосну видимо уже вывернуло из земли, и она еле держалась кроной за соседние деревья, ну а очередным порывом ветра её и понесло на меня. Я как услыхал треск сверху, назад откинулся, а меня и прижало к земле стволом. Тут два момента удачных было. Во-первых, я успел разогнуться, и меня не треснуло по спине. Тогда бы мне точно крышка была. И то хорошо, что сучья сосны в землю упёрлись, и меня не раздавило совсем. Но я упал спиной на землю, и руки оказались среди веток так, что я их никоим образом не мог освободить, чтобы с их помощью попытаться выползти. Ни перевернуться не могу, ни ногами оттолкнуться. Всё вроде целое, а вылезти не удаётся. Такая дурацкая ситуация получилась.
Будь я один, так впору бы и испугаться совсем. Не так часто люди ходят в наших краях. В конце осени грибников не богато. В плохую погоду тем более. Прокукуешь холодной ночью – не скоро оправишься, а то и совсем дуба дашь. Тем более что упал я рядом с ручьём. В жаркую погоду - это хорошо, а в холодную не очень. Журчит возле уха, но радость не доставляет. Скончался бы от жажды у самой воды, вот был бы цирк.
Но это будь я один. А тут ведь и конь есть и собака. Месяц мой, конечно, стоит себе на дороге. Что он сделать может? Да и не понял, наверное, в чём дело. Другое дело Волк. Тот сразу забегал вокруг упавшей сосны. Я, конечно, говорю ему:


- Волчок, сделай что-нибудь. – А сам думаю, что придётся, наверное, посылать его домой. Но захочет ли он оставить хозяина?


Только пока я думаю своё, а Волк мой сам соображает. Эта собака ой как умна. Чувствую – задышал мой пёс над ухом. Ухватил зубами за ворот куртки и потянул.
Должен вам сказать, ребята, не думал я, что до такой степени силён мой друг. Сам не поверил, когда поползло моё тело из-под проклятого ствола. Сантиметрами, сантиметрами, а поползло. Попал я, конечно, в ручей спиной, но уж теперь мог и сам помочь Волку, вытащив руки и отталкиваясь от ствола.


Вымокли мы с моим другом изрядно. Да и подняться мне потом, оказывается, было не очень просто. Так что без Месяца я, пожалуй, тогда до дома не добрался бы. Волк бы мог тащить по земле, но это для обоих было бы мучением. С конём, конечно, проще. Главное было забраться на него, когда всё тело ныло. Но что это по сравнению с усилиями Волка?


Между тем ньфаундленд, будто понимая, что речь идёт о нём, улёгся у ног хозяина, скромно положив голову на лапы.


- Добрейшая собака, между прочим, – заключил рассказ Николай Иванович. –Никого ещё ни разу не укусила, но страх нагоняет и, будьте уверены, не пропустит случай вступиться за меня, если надо. Всё понимает.

- Да, собака у вас замечательная, – восхищённо сказала Настенька и протянула руку к голове Волка, чтобы погладить.


Собака  подняла морду и неожиданно лизнула ладонь девушки, словно давая понять, что бояться не надо. Настенька рассмеялась, отдернув, было руку, но тут же теперь совсем без страха повела рукой по мохнатой голове и шее добродушного великана.


Лес тихо зашумел листвой.


О ТОМ, КАК Я СЛУЖИЛ РАБОТНИКОМ У ТРЯСОГУЗОК


А и вот что я вам скажу, дорогие мои собратья по перу, писатели, то есть те, кто некогда скрипели перьями по бумаге, а нынче катают шариками ручек шариковых по ней же или тюкают пальцами по клавиатуре, выбрасывая буковки на компьютерных экранах. Чем сиднем сидеть в городских стенах, штаны или юбки протирая в погоне за славой и весьма призрачным величием, обратите-ка вы свои стопы, изрядно приуставшие в беготне по не всегда благодарным и приветливым редакциям и, тем более, вышестоящим организациям, за город, поближе к природе-матушке. Уверяю вас, что только там вы обретёте истинную радость душевную, покой и умиротворение сердечные. Там, именно там среди берёз игривых, весело подставляющих тела свои белые взгляду вашему ласковому, среди ив задумчивых, опустивших пряди волос до самой воды речушки быстротечной, как и сама жизнь, среди дубов осанистых да кряжистых, по-стариковски мудрых, среди лугов, неизбывной зеленью охваченных, волнующихся травами сочными да пряными, только там вы поймёте всю тщету ваших помыслов превзойти это величие, миллионы раз описанное, но так и не отражённое во всей своей красе, ибо невозможно познать бесконечное, охватить бескрайнее, объять словесами необъятное, но очень даже возможно и совершенно приятно и восхитительно любоваться этими чудесами в любое время года, а особенно в пору цветения, благоухания и буйства красок.


Что бы вы ни делали там, на природе, чем бы ни занимались, она заманит, увлечёт и окунёт в жизнь прекрасную и удивительную. В подтверждение этих слов расскажу-ка я вам историю свою собственную, а вы уж сами думайте, подходит вам такая жизнь или нет.


Закончил я суматошную деятельность государственного служащего, длительные разъезды по заграницам. Ушёл, наконец, на пенсию и купил дачу неподалеку от Москвы, этак километрах в тридцати от кольцевой дороги, но в замечательном месте, где и лес просто рядом, начинается сразу за калиткой, и река поблизости в пяти минутах хода, и горы тут тебе, да и равнинные местности – всё есть. Отдыхай себе да радуйся. Только отдых этот ещё организовать надо.


Приехали мы с женой на дачу впервые в середине лета. Глядим – домик на пригорок поближе к лесу забрался, по правую руку, если на него смотреть, красавицы вишни распушились, по левую – молодые яблоньки только-только начали наряжаться в зелёные коротенькие платьица, по центру – словно кто кисть с красной краской встряхивал да капли оставил – это клубника зреет, солнечным огнём наливается. А
возле самой ограды с одной стороны пышные кусты красным бисером обсыпаны, значит, красная смородина к себе подзывает, что б вы на чёрную не засматривались, а она рядышком томной чернотой спелых ягод привораживает. Уж я не говорю о малине, разросшейся так, что ни обойти её, ни объехать, чтоб не остановиться и не съесть ягодку-другую, а там  и на десятки счёт можно вести, да кто считает, когда ягоды во рту тают и сладостью душу греют?


Однако, как там прежние хозяева к природе относились, не знаю, но сразу видно было, что не вся земля ласку чувствовала, не вся ухожена была и привечена. Вот мы и взялись за неё в первую очередь. Не стану описывать, что сажали в первое лето, что во второе, а вот, что меня поразило сразу же, о том не могу умолчать. Люблю я, знаете, всякую живность в природе подмечать. Вот и на даче сразу стал ожидать гостей – думаю, может, зайка какой или лисичка пожалуют. Они, конечно, нами тоже заинтересовались, да в гости приходили почему-то в ночное время, когда мы усыплённые заботами дневными, глаз не могли раскрыть ото сна.


Но вот кто не скрывал своего интереса к нам в дневное время, так это трясогузки. Я, было, не сразу обратил на них внимание, но слышу над головой чи-чи-чи да чи-чи-чи. Смотрю, что там? А это трясогузка над беседкой на проводе электролинии сидит, хвостиком потряхивает и мне что-то чивикает. Я был занят вывозом сорняков и покатил тележку к противоположному концу участка. Подъехал и слышу опять над головой чивиканье.


Трясогузка уж здесь, на другом проводе хвостиком потряхивает.
Хочу в самом начале повествования обратить внимание всеведущего читателя на то, что я имею в виду не жёлтую трясогузку с вызывающе жёлтой грудкой и зеленоватой спинкой, которая тоже встречается мне изредка, но не на даче, а при подходе к ней, когда я поднимаюсь по тропе, извивающейся в густой траве полной такого аромата, что дышать хочется. Именно тут жёлтая трясогузка, усевшись на какой-нибудь ближайший к тропе кустик, неприлично открыто красуется своим ярким оперением, но мгновенно улетает, стоит вам только обратить на неё пристальное внимание и попробовать слишком приблизиться. Нет, она не общительна.
Другое дело, белая трясогузка, что живёт у меня на даче. Впрочем, думаю, что в этой части трясогузка со мной не согласиться, прочивикав вполне резонно, что неизвестно ещё, кто у кого живёт. Но об этом рассказ впереди.


Я остановился на том, что моя белая трясогузка следовала за мной, когда я шёл из одного конца участка в другой. Сначала мне показалось, что это случайное совпадение, поэтому я решил проверить. Убеждённый в том, что птица не полетит за мною, я направился специально от калитки к беседке. И что же? Слышу и вижу над собой интеллигентную птаху в удивительно красивом чёрно-белом наряде. Головка словно в чёрной шапочке, а грудка и горло от самого клюва покрыты чёрной манишкой. Зато лоб и щёки совершенно белые, что позволяет чёрным глазёнкам резко выделяться на белом фоне и особенно остро воспринимать их живой заинтересованный взгляд.


Уверяю вас, трясогузка выглядит очень интеллигентно, почти как иной человек в строгом фрачном костюме. И хоть у маленькой птички весьма острый клюв, она не кажется сколько-нибудь злой и опасной, как, например, полярная крачка, которая своим острым, как шило клювом и сердитыми глазами в сопровождении громкого резкого крика в состоянии напугать кого угодно, особенно в момент её пикирующего полёта, который может весьма вероятно закончиться ударом клюва по голове, когда вы и поймёте по-настоящему, что кричала птица не ради того только, чтобы вас напугать, а в порядке предупреждения об атаке.

 
У белой трясогузки никакой агрессии, однако, как я впоследствии убедился, она далеко не из робкого десятка. Смелость некоторых птиц меня вообще давно удивляет. Нет, не воронье нахальство, а совершенно другая смелость. Помню один эпизод, в котором проявилась поразительная храбрость птицы, о которой прежде мне доводилось только читать, а увидеть собственными глазами посчастливилось лишь однажды.


Я тогда жил в пригороде Ялты – Ливадии, именно там, где некогда проживал русский царь. Замечу на всякий случай, что его семья селилась во дворце, а меня поселили в одном из домов дворцового комплекса, в котором в царское время жил обслуживающий персонал. Но, может, слуги эти были не самые маленькие по значимости, если дом этот был сложен на века из крупных кусков прочного диорита. Да дело не в этом.


Я к тому это поясняю, что дом наш примыкал вплотную к чудному ливадийскому парку, подходящему непосредственно к лесу и, я бы сказал, смыкающемуся с ним. Этим фактом всё и объяснялось.


Как-то услышал я за окном необычно тревожные голоса птиц. Выглядываю. А у нас перед окном рос высоченный тополь. На самом верху в дупле синицы устроили гнездо. Уже подрастал первый выводок, и каждый день можно было слышать голоса птенцов, требующих корма от родителей. Вот и в этот момент их писки доносились до меня довольно явственно, однако не это привлекло моё внимание. Тревожными были голоса взрослых птиц. И тут я увидел внизу, почти от самой земли по стволу тополя поднимается куница. Кого угодно я мог ожидать, но не этого довольно редкого зверя в пределах посёлка. Тогда-то я и почувствовал настоящую близость леса.


Куница неторопливо, но очень легко перемещалась вверх, и трудно было поверить, что ей что-то сможет помешать добраться до дупла, из которого предательски громко доносились голоса птенцов. Но над головой куницы пронеслась птица. Это была синица-мать. Однако ни громкий крик, ни близкие взмахи крыльев не оказали ни малейшего влияния на хищного зверька, неуклонно стремящегося к своей близкой добыче.


Красивое гибкое тело хищницы, покрытое блестящим светло-коричневым мехом, находилось по уровню уже выше сарайчика, крыша которого пряталась под кроной огромной старой сливы. Синица, безуспешно совершавшая пролёты над самой головой куницы, вдруг села на ветку сливы буквально под носом у зверька. Куница не удержалась и попыталась схватить зубами наглую птицу, но та успела каким-то чудом ускользнуть. Куница продолжила подъём.


До желанного дупла оставались считанные метры. Но большое яркое жёлтое брюшко синицы кажется зверьку тоже привлекательным, тем более что оно опять совсем рядом, прямо перед глазами. Стоит сделать лишь небольшой прыжок и обед в лапах. А птица кажется совсем уставшей. И куница прыгает на сливу.

 
Но ах, какая неудача – синица успела вспорхнуть, хотя тут же села и опять совсем близко, ну вот же у самого носа. Ещё прыжок, и опять неудача – синица взлетела, но, может быть, в последний раз, потому что опять упала на ветку рядом. Куница делает огромный прыжок. Ветка сливы пригибается под тяжестью тела, а птица перепорхнула на соседний каштан. Погоня началась. Куницу охватила страсть охоты и жгучее желание добычи.


Я в изумлении наблюдал, как смелая птица, казавшаяся такой беспомощной на сливе, выскальзывавшей буквально из пасти хищника, теперь легко перелетала с ветки на ветку, увлекая всё дальше и дальше стремительно несущуюся за нею куницу.
Глупый зверь не уловил хитрости смелой птицы, готовой ценой своей собственной жизни спасти маленьких беззащитных птенцов. Не всяк человек так сможет.
К слову сказать, случился у меня однажды разговор с женщиной немолодой. Она уверяла меня, что ни в каком случае, и ни при каких обстоятельствах не будет обращаться в милицию за помощью, так как доносительство не в её характере. Я возразил, говоря, что доносительство доносительству рознь. Одно дело доносить на кого-то ради собственной выгоды и совсем другое, когда речь идёт о спасении чьей-то жизни. Она не соглашалась, и я предложил ей ситуацию вполне жизненную, когда, к примеру, моя собеседница оказывается на перекрёстке улиц и видит,  как в конце одной улицы преступники грабят или даже убивают человека. Сама женщина ничем помочь не может, между тем, на другой улице она видит милиционера. Спрашиваю, скажет ли она блюстителю порядка о грабителях. Она ответила, что не обратится за помощью к милиционеру.


Я усложнил задачу, предположив, что в подобной же ситуации  она видит, как кто-то собирается взорвать дом и это преступление женщина может предотвратить, обратившись немедленно в милицию. Ответ, к моему изумлению, был опять отрицательным.


Тогда я задал совершенно сложную задачу для матери, а женщина была ею. Я сказал, что в доме, который собираются взорвать находится её ребёнок, и только милиция в состоянии предотвратить несчастье. В это трудно мне было поверить, но в ответ прозвучала фраза: "От судьбы не уйдёшь".


Так вот мне кажется, что синица, спасавшая своих птенцов, рискуя своей жизнью, к счастью, жила по их природному инстинкту, не имея разума моей собеседницы.
Но я отвлёкся и прошу простить. Мы ведь о другом совсем. Вернёмся к даче. Мне-то думалось, что она принадлежит мне, но вскоре я понял, что настоящими хозяевами на ней являются две трясогузки. Во-первых, они поселились под стрехой крыши дома раньше, чем я приобрёл эту дачу у прежних хозяев. Во-вторых, они появлялись на грядках и дорожках, когда хотели. А после одной удивительной картинки, свидетелями которой были в этот раз мы с женой, нам пришлось решительно зауважать трясогузок и признать в них хозяев.


Случилось это, правда, после целого ряда других маленьких происшествий. Первое время нам приходилось выполнять на даче очень много физической работы. Дело в том, что большая часть земли заросла сорной травой так, что даже культиватор "Крот" был не в состоянии справиться со вспашкой твёрдого, цепко схваченного растениями земляного покрова. Приходилось браться сначала за лопату, перекапывать тот или иной кусок земли, удаляя корни одуванчиков и прочей нечисти.


Трясогузки внимательно следили за этим процессом и время от времени слетали вниз на перекопанный участок, но довольно далеко от меня. И всё же было приятно заметить, что им нравится наша работа. Я копаю, вожу на тележке песок, затем удобряю навозом, а жена всё это обрабатывает участок цапкой и граблями, после чего делает грядки и сажает то ли морковь, то ли редиску, свёклу, кабачки и прочие овощи, сдабривая одних суперфосфатом, других нитрофоской и другими полезными удобрениями, рекомендуемыми умными книжками.  Завершается всё поливом. Но это только на бумаге так быстро. На самом же деле каждый овощ требует, свих сроков посадки, своей агротехники, и, конечно, много сил и времени.
Однако работа на воздухе доставляет ни с чем не сравнимое наслаждение. Это вам не бумагами шуршать на столе. Хоть и не лёгок физический труд на земле, а душу радует. Ведь очень хочется, чтобы то, во что ты столько сил вкладываешь, вдруг потом выглянуло зелёными росточками из-под земли и потянулось к солнцу, веселя глаз нежной зеленью.


За непрерывной работой, когда нужно успеть к сроку и вскопать, и посадить, и от холода ночного плёнкой укрыть, забывали иногда о наших трясогузках, да только они о нас помнили всегда и держали нас в поле зрения постоянно.
Я по своей московской писательской привычке за рабочий стол садился и здесь на даче поздним вечером, если заполночь можно так назвать. В городе-то я обычно днём по организационным делам всяким бегаю, а писать сажусь, когда никто ни разговорами по телефону, ни другими способами не отвлекает. Так и на даче повелось, поэтому и просыпался, естественно, поздно. К жаворонкам, в этом смысле, никогда не относился, всё больше к совам.


А спать нам, между прочим, нравится наверху в мансарде. Окна там большие, воздуха свежего много, в мае ночью соловьиные трели хорошо там слышны. Одно плохо – комары заедают. Но мы к ним привыкли в путешествиях по Африке и Азии. Привыкли не к их укусам, а к борьбе с ними с помощью москитных сеток, то есть без этой защиты спать не ложились. Так и здесь. Развесили над кроватью зеленоватый полог из сетки и спим себе. Жена, в отличие от меня, как раз жаворонок и потому поднимается обычно ранним утром.


Вот в один из таких дней, когда жена уже бегала по грядкам, выдёргивая то там, то тут сорняки, а я ещё спал, донеслось до моего сонного слуха знакомое чивиканье. В первое мгновение мне показалось, что во сне птица ко мне прилетела, но уж очень явственно слышался голос. Открываю глаза и вижу перед собой на платяном шкафу сидящую трясогузку.


Заметила она, что я глаза открыл и снова: "чивик-чивик!" будто хочет сказать: "Чего спишь? Поздно уже. А ну поднимайся и за работу".


Ну, братцы, я опешил. Бывало, конечно, и раньше, что в комнату ко мне птицы залетали, но то было в других местах, и залетевшая птаха обычно начинала метаться по комнате в поисках выхода. Думал я, так будет и теперь. Лежу неподвижно, чтобы не испугать нашу трясогузку, а сам прикидываю, как она могла залететь и сможет ли сама вылететь. Окна у нас всю ночь открыты, но занавешены шторами. Стало быть, птица юркнула между шторой и стеной. Ладно, придётся, думаю, встать и отдёрнуть штору, а то сложно будет пернатой выбраться. Да только вижу я, что трясогузку ситуация никак не волнует. Сидит себе на шкафу, на меня смотрит и чивикает, вроде как продолжает будить, боясь, что опять засну. Со мною так бывает. Но я всё же выбираюсь из-под сетки и иду к окну, что ближе к шкафу. Трясогузка не заметалась, а спокойно перелетела к моей кровати и устроилась на москитной сетке.


Я отдёргиваю штору, становлюсь рядом со шкафом и замираю неподвижно, чтобы не пугать птицу своими лишними движениями. А она и не боится. Сидит себе, глазёнками на меня уставилась и "чивик-чивик!" Что, мол, стоишь? Иди, работай.
Ну, постоял я так минут пять и решил: "Действительно, чего я волнуюсь? Она этот дом лучше меня знает. Живёт в своём гнезде как раз над окном", и пошёл себе, спустился на первый этаж да и в сад, а трясогузка уж там летает. Жена заметила, как она из окна выпорхнула и догадалась, что красавица наша будить меня летала. И то правда – солнце давно вышло, пришло наше время завтракать и за работу приниматься.


Возможно, именно с этого времени у нас установились особенно дружеские отношения с трясогузками. Когда ни появишься на огороде с лопатой, цапкой или лейкой, наши хозяева тут как тут. Вывожу я своего "Крота", то есть культиватор, а не маленького ушастика, что в земле живёт, и дёргаю за шнур, запускаю. Машина в сердцах взревёт и начинает грызть землю лемехами. Это я участок под картошку готовлю. Вот, думаю, трясогузка сейчас испугается и улетит. Какое там? Она прыг-прыг, и стоит мне остановиться на минутку – хвостик птички уже на комке земли у самого грозного лемеха подрагивает, а клювик то вправо, то влево ныряет, что-то себе находит.


Начинаю копать землю лопатой, хочу сорняки отбросить в сторону и смотрю, чтоб в трясогузку не попасть, потому что она совсем рядом со мной скачет и чивикает будто голосом моей жены сказать хочет: "Ну, чего останавливаешься? Только начал ведь. А устал, так пойди в беседку отдохни от солнечного жара". "Да я, – говорю, – не устал вовсе" и продолжаю врезаться в мягкую от прошедшего дождя землю. Трясогузка буквально по пятам за мной следует, изредка лишь отлетая наверх. Заберётся там под шифер, поговорит со своей подругой, которая в это время птенцов ожидает, и назад ко мне летит.


Тогда-то мы и начали понимать, что работаем для трясогузок на их родовом участке, помогаем им корм добывать. Так как вырастет что у нас или не вырастет, всегда под вопросом, который погода решает, зато трясогузок точно накормим. Потому они и прилетают каждый год к своему дому и устраиваются на том же самом излюбленном месте над нашим окном под крышей. И уж тут никто им помешать не может: ни заяц, который только внизу капусту нашу ворует, ни даже белка, прижившаяся на той же крыше, но с другой стороны дома.


И это надо видеть, как гордо вышагивают трясогузки по своей территории, никого надолго сюда не пуская. Бывает, конечно, залетит одна-другая мелкая птаха, клюнет скоренько мошку или жучка какого, и тут же улетает в лес. Сюда и большая сорока заглядывает. Посидит на заборе, покричит на проходящего мимо чёрного кота и порой вдогонку за ним улетает. Трясогузки тоже не сидят сиднем на одном месте – прогуливаются то в лес, то к маленькой речушке, что поблизости пробегает, но обязательно спешат назад к своему дому, который порой и отстаивать приходится.
Стоим однажды мы с женой возле беседки. Тут у нас петрушка, лук, редиска да морковь ровными грядочками красуются. А по дорожке трясогузка вышагивает. Вдруг –фр-р-р – какая-то непонятная для нас птица раза в два крупнее нашей трясогузки слетела сверху, крылья растопырила и трепещет ими прямо перед трясогузкой, стараясь её напугать. Разгадать, что за птица мы не разгадали, уж очень неожиданным был налёт. А мне она  в этот момент напомнила морского ерша, расставившего грозно плавники, чтобы уколоть ими противника.


Страшной показалась птица, но вот что удивительно. Трясогузка, хоть и мала птаха, но то ли чувствовала, что мы рядом, то ли знала, что дома и родные стены помогают, а только ничуть виду не подала, что испугалась. Повернулась к налётчице и спокойно так шажок вперёд сделала. Клювик-то остренький, сама вся гладенькая, аккуратненькая против взъерошенного противника, зависшего в воздухе. Ну, тот и отлетел, да не совсем, а что бы сделать круг и снова напасть.
Если бы были у трясогузки уши, я бы сказал, что она и ухом не повела на второй налёт. Так же невозмутимо сделала ещё шажок вперёд, и как ни трепетали устрашающе крылья обидчика, а пришлось опять улетать. Но бой не закончен. Пошла неуёмная птица на третий заход. "Фр-р-р, фр-р-р", – шумят крылья, распущенные парусами, да что уж там, никто их не боится. Трясогузка даже не покачнулась, ни шагу назад не отступила, вперёд и только. Так обидчик и улетел ни с чем.
А мы стояли, как зачарованные, глядя на нашу прекрасную смелую трясогузку. Честное слово, на такого хозяина и работать приятно. А вы говорите в городе лучше. Нет – только на природе.


ВСЯ ЖИЗНЬ ПОД ПРИЦЕЛОМ ИЛИ СУДЬБА-ЗЛОДЕЙКА

1.


Нет, конечно, не вся жизнь. Ведь, когда она родилась в маленькой казачьей станице Краснодарского края, где солнце так щедро раздавало свои лучи земле, что та в ответ рожала богатые урожаями хлеба, золотисто колосящиеся безбрежным океаном по всей округе, где к далёким берегам подступали могучие волны моря Чёрного, хотя на самом деле оно голубело в ярких отражениях голубого неба, а здесь в станице пробегала лишь маленькая речушка да радовал глаза кудрявый весь в лиственных завитушках лес полный грибов, которые, чтобы их искать, не надо было опускать низко голову, заглядывая под каждый кусточек, а достаточно посмотреть поверх широких пространств между деревьями и заметить вдалеке широкую со сковороду шляпку и счастливо бежать к находке, предвкушая вкусную жаровку, так вот тогда это была ещё не настоящая жизнь, правда, полная детского веселья и неожиданных совершенно новых ощущений, а только лишь вступление в неё без сознания того, что она тебе принесёт эта самая жизнь, какой шаг нужно сделать в неё, чтобы не оступиться, не упасть, не сломаться на крутых жизненных поворотах.
Мать – простая русская женщина – как и все колхозницы, выполняла любые работы, выпадавшие на долю труженика развивающегося хлеборобного края: и снопы вязала в поле, и за скотиной ухаживала, и птиц растила вместе со своими двумя птенцами погодками дочерью и сыном, время на которых выкраивалось мало. Но для того и существовал в колхозе детский сад, взявший на себя часть забот по взращиванию молодого поколения, так что тут всё было в порядке – дети росли под присмотром, не особенно докучая в дневное время своим рождением ни матери, занятой полевыми делами, ни отцу комбайнёру в сезон сбора урожая и строителю в другие дни.


Кто знает, кем бы дети выросли на благодатной краснодарской земле среди буйных яблоневых садов и стройных рядов виноградников, стали ли бы дочь казачкой, а сын казаком, но лет этак через шесть потянуло родителей к перемене мест, захотелось стать чем-то вроде городских жителей. Благо под Сталинградом объявили о строительстве нового городка Волжский. Вот туда на стройку и поехали, продав свой станичный дом и приобретя в тогда ещё строившемся посёлке квартиру.


Тут героиня нашего рассказа Тамара и пошла в школу. Но то ли из-за деревенской привычки к жизни на природе, то ли благодаря своенравному характеру, развившемуся с самого рождения, то ли почему ещё, но усидчивая учёба за партой, кропотливое постижение школьных наук ей не пришлись по душе, и училась она, можно сказать, спустя рукава, то есть неважно. Всего два предмета изо всех она выделяла.


Девочка выдалась рослой, спортивного телосложения и занятия физкультурой её увлекали, какими бы они ни были. Бег, прыжки в длину, волейбол и баскетбол, гимнастика – всё её радовало, во всём она успевала и получала пятёрки. И ещё почему-то ей понравился в старших классах английский язык. Учительница восхищённо ставила Тамаре только отличные оценки. И потому лишь с помощью этих двух пятёрок по физкультуре и английскому языку средний бал аттестата зрелости получился целых три с половиной, так как по остальным предметам успеваемость выглядела аховой. Не раз девочку прорабатывали за плохую учёбу и на пионерском собрании, и на комсомольском, но безрезультатно. Учёба не шла в голову.
Естественно, что с таким аттестатом зрелости, думать о поступлении в институт, да ещё иностранных языков, куда очень бы хотелось, было немыслимо.


2.


Пётр Николаевич убелённый сединой журналист приехал в ялтинский санаторий "Ливадия" не по служебной обязанности, а в порядке лечебной профилактики, укрепить сердчишко и подышать целебным воздухом Южного берега Крыма. Рассказ женщины, назвавшейся Тамарой, он слушал с большим вниманием, когда она, узнав, что сосед по столику в столовой журналист, неожиданно предложила ему послушать историю её жизни.


Познакомились они весьма случайно здесь же в санатории, когда он сидел на скамейке возле клуба-столовой в тени подпорной стены, увитой плющом, установленной ещё в прошлом веке и сделанной из местного камня диорита.
Август в Ялте выдался жарким, так что тень спасала от нещадно жаривших всё на свете солнечных лучей, но лишь чуть-чуть смягчая общую жару. В кроне гигантских платанов, или же в густой листве кизильника, а, может, на ветках разлапистых деревьев инжира с ещё зелёными ягодами засели цикады, напоминающие собой больших мух, и, видимо, борясь с жарой, непрерывно трепещут прозрачными крылышками, издавая при этом несмолкаемый звон. Никаких птиц, коих в старинном парке Ливадии   несомненно великое множество, в такое пекло, когда каждая клеточка организма старается запечататься от высокой температуры, не услышишь. Все стараются экономить энергию. 


В такую именно пору откуда-то сверху по дороге направилась непосредственно к Петру Николаевичу высокая женская фигурка, тянущая за собой за длинную ручку, по-видимому, тяжёлый чемодан на колёсиках.


- Вы не знаете, где здесь санаторий Ливадия? – спросила она с оттенком отчаяния в голосе. – Я приехала на маршрутке. Водитель остановил возле какой-то лестницы и сказал, что это Ливадия. Я с чемоданом тащусь по ступенькам, а дальше куда?


Пётр Николаевич явственно усмехнувшись, сказал:


- Вы в Ливадии. Здесь много корпусов. Вам что надо, девушка?


По внешнему виду женщины сидящему на скамейке показалось, что ей лет сорок, но из учтивости он назвал её девушкой. "Немного взбалмошная", подумал он, глядя на её возмущённое выражение лица.


- Да, мне устроиться в санаторий по путёвке.

- Так это вам нужно в отдел регистрации сначала. Там всё оформят и выдадут санаторно-курортную книжку, укажут корпус.

- Корпус я знаю – десятый. А где регистрация?


Пётр Николаевич поднялся со скамейки:


- Пойдёмте я вас провожу. Десятый корпус совсем рядом. Там вы оставите свой чемодан в вестибюле и пойдёте в регистратуру. Она в ста метрах от корпуса.


Путь был короткий, но дама успела обрушить целую серию недовольств Ялтой, в которой, как ей показалось, всех только и заботит, как побольше сорвать денег с приезжих, никто ничего толком не объясняет. На вопрос, как проехать в Ливадию, все только машут рукой, мол, идите туда, а конкретно никто показать не хочет, и водитель маршрутки махнул рукой, сказав: "Идите туда".

Рассмеявшись, Пётр Николаевич, спокойно возразил:


- У маршрутки свой маршрут. Он вас довёз до тропы к санаторию и поехал дальше. А приедь вы в сам посёлок Ливадия, вам пришлось бы тащить свой чемодан ещё дальше. Да вы не волнуйтесь так. Дышите особым воздухом. Отдыхайте.

- Воздух, как воздух, – буркнула дама. – Я в Керчи бываю каждый год. Там тоже парк есть и воздух.

- Ну, не такой, как здесь. Это уж мне поверьте.


Между тем подошли к корпусу, на котором красовалась цифра десять. Оставив у дежурной чемодан, на который она почти не обратила никакого внимания, кивнув просто головой: "Оставляйте, никто его не заберёт", они вышли и направились в сторону регистратуры, когда дама вдруг вспомнила, что у неё в чемодане осталась путёвка и курортная медицинская карта.


Удивившись неорганизованности спутницы, Пётр Николаевич в сердцах произнёс:


- Ну, что ж вы так? Без этих документов вам в регистратуре делать нечего. Возвращайтесь, а мне, к сожалению, пора идти на мою встречу. Я еду на экскурсию.

- Да спасибо вам, – ответила женщина, поворачивая в обратную сторону. – Я теперь сама найду.

- Тут и искать нечего. Вон там регистратура, – и он указал рукой на невысокое неказистое здание, примыкающее к большому красивому старинной постройки дому с лепными украшениями на фасаде.


Однако знакомством это назвать было трудно, поскольку расстались два человека без особых мыслей на повторную встречу и, не назвав друг другу своих имён. Пётр Николаевич отправился в экскурсионную поездку по подвесной канатной дороге на знаменитую вершину Крымских гор Ай-Петри, увидел в первую очередь хозяйничанье бульдозеров по сносу торговых точек и подъёмные краны, готовящиеся строить что-то новое, познакомился с пещерой "Ялтинская" с кажущимися монументальными сталактитами и сталагмитами, полюбовался со смотровой вершины захватывающими дух видами, как нарисованной на картинке, далёкой Ялты и тянущихся по всему побережью посёлков, которые своими белыми кубиками домов казались игрушками, разбросанными на зелёном ковре, что охватил широким полукругом ярко-синее зеркало моря, отражающее своей гладью солнце ровным сияющим светом, не смотря на бушующие волны, ни коим образом не видимые отсюда, с высоты тысячи двухсот метров.


На следующий день, вернее, утром после завтрака и прохождения нескольких лечебных процедур, придя на санаторный пляж, переодевшись для купания и уже направившись к морю, Пётр Николаевич неожиданно был остановлен женским голосом:


- Здравствуйте! Это вы вчера провожали меня к десятому корпусу? Я вас сразу узнала. Меня зовут Тамара.


Ладная стройная фигурка женщины с продолговатым лицом, напоминающим то ли прямым крупноватым носом, то ли немного выпуклыми глазами восточный тип, была с ног до головы загорелой, и думалось бы, что она вся такого смуглого цвета, если бы кое-где под бюстгальтером в промежутке между невысоких грудей не просматривалась чётко белизна кожи. Светлые немного с рыжиной волосы были схвачены резиновой лентой хохолком на макушке, что делало незнакомку ещё выше.


- Здравствуйте! – с готовностью ответил Пётр Николаевич и рука автоматически потянулась к голове пригладить редеющую причёску. – Да, это я встретился вам вчера. Как вы устроились? Всё в порядке? Были уже у терапевта? Процедуры назначили?


Но на радостные вопросы в ожидании положительного ответа вдруг послышалось то же разочарование, что и в их первом разговоре:


- Устроилась, а только думаю, не уехать ли мне? Люди здесь все какие-то равнодушные. Никому я не нужна. Так, исполняют свои обязанности, даже не улыбнутся. У врача была, он назначил три процедуры: массаж, ванну и лазерную терапию. А в интернете я читала, что тут полно услуг. Я лечиться приехала. Все равнодушные, – повторила она.

- А я ведь вам улыбнулся.

- Вот только вы не махнули рукой, а проводили до самого корпуса. Спасибо! Вы хороший человек.

- Ну да, хороших людей вообще-то больше, чем плохих. И санаторий этот неплохой. Главный лечебный фактор здесь климат. Воспринимайте всё спокойней. Даже то, что сейчас море штормит, может вызвать недовольство, а можно получать от этого наслаждение. Смотрите, как играют волны, как они мощно бьются о волнорезы и катят дальше, набрасываясь на берег, как будто кусая его своими бурунами и облизывая шипящей пеной. И сколько радости они доставляют купающимся взрослым и детям тем, что они могут оказываться сильнее волны, могут подставить свои тела под падающую воду, могут скакать через буруны или плыть в них и утопать, хохоча, в море пены.

- Вы случайно не пишете стихи?

- Пишу. Правда, не случайно, а по вдохновению. Я писатель и журналист.

- Как интересно. А как вас звать?


Только теперь вблизи грохочущего моря, стоя под крутыми лучами жгучего крымского солнца, они наконец-то познакомились. Выяснилось, что Тамара подрабатывает иногда санитаркой частным порядком. У Петра Николаевича при этом мелькнуло в голове «санитарка звать Тамарка», но он не стал этого говорить, боясь обидеть, но поинтересовался, что она имеет в виду под словом «подрабатываю».


- А то, что я уже на пенсии и позволяю себе иногда работать, чтобы поехать на пару, а то и больше, месяцев отдохнуть.
 
- Как на пенсии? – изумился писатель и журналист.

- Да. Мне уже пятьдесят семь лет. А вы что думали?

- Во всяком случае, не пятьдесят, а гораздо меньше.

- Ну, спасибо за комплимент.


Чуть позже, когда они по ступенчатой тропке (Пётр Николаевич любил ходить пешком, а не пользоваться лифтом, и Тамара согласилась один раз сопроводить его по семистам с лишним ступенькам) поднялись к санаторным корпусам, выяснилось также, что новую знакомую поселили не только в том же десятом корпусе, но даже совсем рядом в номере на третьем этаже, а когда пришли в столовую на обед (завтрак Тамара проспала), то старший официант определил место дамы за столиком Петра Николаевича. И именно за этим обедом и началось настоящее знакомство журналиста с его новой, как он про себя подумал, героиней.


Они сидели за столиком одни. Пётр Николаевич отеческим тоном увещевал собеседницу:


- Понимаете, Тамара, вы почему-то всё время выражаете недовольство. Даже когда мы с вами поднимались по тропе от пляжа, вам не понравилось, что кусты не подстрижены, кругом лежит листва и валяются поломанные сучья деревьев. Но ведь это на самом деле лес, и он своею природной дикостью, нетронутостью представляет значительно больший интерес, чем аккуратно выстриженные газоны, которые очень красивы, но вокруг царского дворца и у санаторных зданий. Нужно уметь относиться к жизни терпимее, а не ругать всё подряд. Тогда приятнее будет жить.


И неожиданно для Петра Николаевича Тамара возразила:


- Вы же ничего обо мне не знаете. Почему я такая? Как я живу? Хотите, я расскажу вам свою историю? Я ведь, можно сказать, всю свою сознательную жизнь живу, как под прицелом. Мне кажется, что в меня целят всё время из пистолета. Вы не представляете себе, что это такое.

 
Тогда-то и начался рассказ.


3.


Как ни хотелось в институт, но с тройками в аттестате зрелости да при огромных конкурсах надежд поступить не было совсем, но специальность приобретать надо было. Вот и пошла учиться, куда полегче, в ПТУ, где готовили официантов на пассажирские суда. Проплавала два года по разным странам. Молодая, красивая, любовь-то все хотели, да моряки все женатые, замуж никто не звал. Вернулась в свой городок с деньгами и опять же устроилась официанткой в ресторан. Знакомых, конечно, прибавилось. Появились  и ухажёры. Тогда ещё опасности не чувствовала, но она уже мерцала поблизости: отказывала многим, но не все спокойно отскакивали.


Однажды прямо на квартиру пришёл с бутылкой шампанского и с цветами молодой, весь цветущий и благоухающий ароматом любви парень. Назвался Анатолием. Да в маленьком городке все почти друг друга знали. Высок, хорошо сложен, небольшая бородка, видимо, только-только появилась, волосы на голове бобриком, взгляд острый, быстрый, всё схватывающий. Сказал, что давно засматривается на Тамару и без всякого смущения попросил руки дочери у родителей. Тогда это предложение было воспринято как шутка. Никто не мог предположить его серьёзного продолжения. У Тамары в то время уже был другой жених – Сергей, серьёзный солидный парень из не бедной семьи, суливший хорошие перспективы. Анатолий, разумеется, об этом знал и потому поспешил со своей просьбой к Тамаре, надеясь отбить невесту. Но не получилось, и о нём вскоре забыли.


Тем временем перебиравшая женихов официантка вышла-таки за Сергея, имевшего и свою машину, и начальствующую должность в конторе. В качестве приданного его родители подарили молодым квартиру в недавно построенном доме (городок рос не по дням, а по часам), молодые начали приобретать мебель, обустраиваться потихоньку. Да вот беда – Тамара сразу забеременела. Казалось бы, что плохого, но, как это часто бывает в иных семьях, муж с ростом живота у жены постепенно терял к ней интерес и, как начинала подозревать Тамара, стал похаживать к другой женщине. Сославшись на большую занятость по работе и невозможностью постоянно следить за состоянием жены, которая была уже на восьмом месяце беременности, Сергей предложил на всякий случай перебраться ей жить временно на квартиру его матери, чтобы там, в случае необходимости, могли сразу вызвать неотложку.  Скрепя сердце, она согласилась. Но неожиданно всплыла странная история.


Дело в том, что во время свадьбы помимо разнообразных подарков, вручавшихся под поцелуи влюблённых, родители жениха преподнесли и конверт с деньгами. Эти свадебные деньги муж к удивлению жены оказавшимся, как ей показалось, жадным человеком, решил не расходовать попусту, а спрятать до времени на будущие более нужные мероприятия. Когда же начались сборы для переезда, Сергей перед самым выездом вдруг спросил об этих свадебных деньгах, то есть где они. Тамара, ничтоже сумняшеся, ответила, что не знает о них. Он сказал, что спрятал их в постель. Она призналась, что перебирала постель, но ничего не видела и, возможно, вытряхнула в окно, когда трясла простыни. Разъярённый муж, готовый убить за пропавшие деньги, не поверил, повёз Тамару к своими родителям, но у дома попросил её не выходить из машины. Вернувшись, сообщил, что его мать отказывается принять воровку в дом, и отвёз виновную, по его мнению, девушку к её собственным родителям.


В отчаянии Тамара обещала вернуть всю сумму, легко заработав её в ресторане на чаевых, на что Сергей ответил:


- Тогда бы у нас было вдвое больше денег.


На том они и расстались, и оказалось навсегда. Будущая мама, попав в роддом, всё надеялась, что муж поймёт её, придёт взять родившегося сына, полюбит его и всё снова будет хорошо. Однако так не случилось. Из рук медсестры ребёнка принимал свёкор, который захотел увидеть внука, а муж не появился ни до рождения, ни после.


Не желая оставаться брошенной женой в городке, где всякое могло случиться от мстительного и жадного мужа, Тамара после официального развода, идёт в военкомат и уезжает с малышом работать официанткой в воинскую часть в Чехословакию. Там ей было спокойней. За три года пребывания в стране освоила самостоятельно чешский язык так, что свободно говорила и понимала чехов.


4.


  В этот раз Пётр Николаевич не поехал на одну из многочисленных предлагаемых в санатории экскурсий, а вышел после обеда на нижнюю дорогу, идущую вдоль посёлка Ливадия, и сел на автобус в Симеиз. В этом крайнем городке крымского Южнобережья ему уже доводилось бывать раньше, но он прочитал в интернете о необычном висячем мосте, проложенным или подвешенным недавно между скалой Дивой и береговой частью горы Кошка, и решил познакомиться с этим новым чудом. А оно заключалось в том, что для желающих получить дозу адреналина в крови и проверить себя на выносливость к страху за определённую пока в триста рублей плату человеку предлагалось пройти, ступая с дощечки на дощечку по раскачивающемуся из стороны в сторону длинному мосточку к скале, отстоящей от его начала более, чем на девяносто метров. И путь для бесстрашных путников пролегает на высоте около тридцати с лишним метров над морем отнюдь не мелким.


Всё это Пётр Николаевич увидел, облачаясь перед началом страстно желаемого перехода, в специальную страховочную ременную оплётку. Послушно исполнил команду спасателя:


- Проденьте в петлю левую ногу. Теперь в другую – правую.


Петли прочно затягиваются, пристёгиваются к поясу, а уже к нему наглухо защёлкивается страховочный трос, соединённый прочным кольцом с тросом, идущим над головой. Только после этого можно идти. Далеко внизу бушует штормящее море. Волны кажутся отсюда маленькими, но ветер довольно сильный и раскачивает мостик порывами. Оступиться между планками под ногами проще простого, если не держаться за боковые леера. И сорваться вниз никакой сложности не составляет, однако для того и проходит за твоей спиной страховочный трос, чтобы ты не полетел далеко, даже возникни на то желание. Пётр Николаевич падать не хочет, но очутившись на самой середине моста и глядя на нерадостно бушующее под ним море, вдруг вспомнил рассказ Тамары и представил себе её судьбу, вот так же качающуюся над волнами жизни, но без страховки, каждую минуту готовую сорваться в пропасть и раствориться в небытие.


5.


Прилетев домой в очередной отпуск из Чехословакии, Тамара опять встретилась с неожиданностью. Чуть ли не в первый же день приезда, когда они с мамой весело укладывали сынишку спать, в дверь позвонили. Её открыл отец. С трудом они узнали в пришельце с цветами и бутылкой шампанского в руках старого знакомца Анатолия. Волосы на голове уже были не бобриком, а приглаженные, и бородка стала погуще. Узнав о приезде своей бывшей возлюбленной, он снова пришёл сделать ей предложение.


Если бы, если бы, если бы… Но кто знает наверняка, что ждёт нас впереди? Кто может подсказать, когда следует остановиться, когда оглянуться назад, когда смело шагнуть в будущее? Ни Тамара, ни родители не могли ничего знать, что их ожидает, и потому они с радостью встретили молодого человека, долго говорили о его работе снабженца, о возможном росте, о карьере в непростое перестроечное время. И так он всем на этот раз понравился, что претендент на руку девушки тут же остался в доме отцом малышу и мужем дочери.


В стране начиналась свобода предпринимательства. Агенты снабжения превращались в менеджеров. У Тамары были деньги, заработанные за границей. Они помогли в некоторой степени Анатолию расти по служебной лестнице. Деньги стали решать всё. Ставший новым мужем энергичный парень бил без промаха и вскоре организовал и возглавил дочернюю фирму по оборудованию в Москве. В столице купили квартиру. Тамара бросила работу официантки, заняв место секретарши генерального директора. Хотя, пожалуй, секретаршей её назвать было трудно, ибо секретари исполняли другие обязанности, а жена генерального директора исполняла роль хозяйки – накрывала на стол во время совещаний, приносила чай, кофе, словом, опять же была официанткой и никогда не слушала, о чём сыр-бор в кабинете. Но кое-что ей всё же приходилось знать, особенно, когда это влияло на их совместную жизнь, когда вдруг ни с того ни с сего Анатолий снимал новую квартиру в другом районе Москвы, и они с сыном срочно туда перебирались.

 
Такие переезды всё учащались. Похоже было, что они от кого-то скрываются. Однажды муж проговорился, что один из руководящих членов компании сливает информацию чеченской мафии. Намекнул, что придётся с ним расстаться. С ужасом Тамара поняла, что расстаться означает убийство. На улице шёл печально знаменитый девяносто третий год – пик передела собственности, когда лозунгом предпринимателей было – бери, сколько можешь и сколько унесёшь. Она робко намекнула: «Может не надо убивать?» Но решение было принято – бизнес беспощаден. И как-то муж вызвал её звонком  и дрожащим голосом попросил убрать в кабинете. Она вошла и остолбенела от увиденного. Пол и диван были залиты кровью. Что и когда здесь произошло, куда убрали тело, для неё осталось загадкой. Она догадалась, что убили того самого, кто продавал информацию о фирме. Молча, она начала замывать следы.


А через некоторое время запахло жареным. Фирму кто-то подвёл с оплатой. На кону стояли большие деньги. Фирма сама оказалась в долгу. Анатолий отправил Тамару с сыном домой в Волжский. Но спасались они не долго. Поздним вечером к ним приехали на машине два аккуратно одетых в чёрные костюмы чеченца и вручили Тамаре конверт от Анатолия. В нём было письмо, в котором он просил Тамару взять сына и поехать с мужчинами, куда они повезут. При этом он добавлял, что всё будет хорошо, так нужно для дела.


Тамара показала письмо маме и спросила незнакомцев, можно ли ей поехать без сына, но ответ был однозначным:


- В письме сказано – с сыном.


Успев привыкнуть за последнее время к постоянным изменениям в жизни, Тамара попрощалась с матерью (отец к тому времени умер, брат ушёл из жизни ещё раньше), взяла девятилетнего сына с собой и они сели в легковую машину с затенёнными окнами. Их посадили сзади с охранником и предупредили, что при проезде через милицейские кордоны им следует молчать, иначе их просто убьют. Тогда всё стало ясно – они заложники. Какой ужас их ожидал, никто не догадывался. Их долго везли, пока не добрались до какого-то посёлка, где в старом доме поместили в полуподвальное помещение.


Время потянулось страшным кошмаром. Чтобы их с сыном кормили, матери приходилось служить охранникам женской подстилкой, её, иными словами, насиловали,  но кормили всё равно впроголодь. Поселили на втором этаже. На окне была решётка. Сквозь неё мог пролезть только сын. И он пролез, спустился на землю, чтобы пойти попросить хлеба. Тамара попыталась оторвать низ решётки, чтобы вылезти самой. Охранник заметил, разозлился, и их снова посадили в подвал.


Почему они здесь сидят, сколько они будут в заложниках, никто не говорил. Они каждый день ожидали новостей. Только через семь месяцев вдруг им оформили фальшивые документы и отправили поездом в Волгоград. Там они на автобусе добрались в Волжский и вошли в свой дом. Мать при виде их упала в обморок.

 Позже, когда она пришла в себя и смогла говорить, заложники мужа узнали, что мать обращалась в милицию с просьбой найти дочь и внука. Там выслушали её и сказали, что ничем помогать не станут, поскольку дочь уехала по просьбе мужа, а это уже семейные дела, и полиция заниматься этим не будет. Ну, никто же ничего не знал, как обстояло всё в действительности. Мальчик снова пошёл в школу, в ту самую, в которой первой забили тревогу учителя, когда их ученик пропал. Но и им так же объяснили в полиции, что всё сделано по согласию.


6.


  В столовой санатория в этот день был аншлаг. Почти за всеми столиками сидели по четыре человека. Август самый заполняемый отдыхающими месяц. Тут и там вместе со взрослыми сидели дети. Постоянно кто-то уходил и приходил, неся новые тарелки с блюдами. Фуршетный раздаточный стол не пустовал. Официанты едва успевали заменять пустеющие подносы полными. В огромные окна ярко светило солнце, проливая лучи на чашки с зелёными щами или борщом, и делая красные арбузные ломти ещё краснее и аппетитнее. Застольные партнёры наших собеседников две миловидные женщины уже успели съесть полные чашки супа с лапшой, насладиться пельменями со сметаной, выпить шиповниковый напиток и завершить обед ломтиками дыни, после чего, отдышавшись, поднялись, пожелали оставшимся за столом с неторопливой едой Петру Николаевичу и Тамаре приятного аппетита, удалились, мягко покачивая крутыми бёдрами.


Теперь можно было поговорить опять о прошлом. Увидев направленный на неё  вопросительный взгляд Петра Николаевича, начинающая привыкать к нему женщина грустно усмехнулась, поясняя улыбку словами:


- Я понимаю, что вы ждёте продолжения моей истории. Дальше у меня тоже было много необычного. Во-первых, я ждала, что мой муженёк объявится как-то, но ничуть не бывало. Тогда я пошла на работу санитаркой в больницу и в то же время через подставное лицо организовала развод с мужем. Года через три попыталась разыскать моего милого предателя, который палец о палец не ударил, чтобы освободить нас из плена. Конечно, вполне возможно, что письмо он написал под чьей-нибудь угрозой. Но этого я не знаю и не хочу знать. Одно точно, что он нами откупался и заложил нас. Поэтому мне очень хотелось посмотреть ему в глаза. Только сделать это оказалось очень нелегко. Телефоны у него были другими. Квартиру в который раз сменил. На просьбу мою дать его номер телефона со словами, что звонит его жена, мне никто не отвечал положительно. Тогда я вспомнила фамилию его двоюродной сестры и выдала себя за неё. Короче говоря, правдами и неправдами удалось мне пройти в его фирму в Москве и даже пронести с собой нож. Хотелось его, если что, зарезать.


Секретарь в приёмной спросила, кто я. Отвечаю: жена и прохожу в кабинет. А он такой важный сидит за столом. Как меня увидел, вскочил от неожиданности и лицо – никогда такого не видела – начало в буквальном смысле слова вытягиваться. «Ну, что, – говорю, – любимый, не ожидал?»


Ах, если бы вы знали, как я боялась в то время. У меня всё внутри дрожало от страха. Ведь для него убить меня ничего не стоило. Там охраны сверх головы. И у себя в городе я всё ждала, что меня пристрелят из-за угла. Свидетели ему вроде бы не нужны. Но постепенно дрожь как-то прошла сама собой, когда он спросил: «Что ты хочешь? Пять лимонов хватит?» Ну, я знаю, что лимонами они миллионы называют и, поскольку перешли на деловой тон, говорю: «Хватит для начала». Муженёк криво так хмыкнул, достал из стола карточку для банкомата, написал на записке четырёхзначный код и говорит: «Я сейчас при тебе переведу деньги, а ты будешь получать в автомате, сколько захочешь. Только не бери все сразу. Одно условие – дорогу сюда забудь».


Я, как дура, согласилась и ушла от него, а сама думаю, не пристрелят ли меня в коридоре. Не пристрелили. Но по карточке я смогла получить, вы не поверите, всего сто рублей. Вот такой был у меня второй муж. Но я обоим мужьям носы утёрла потом.

 
Когда моему сыну исполнилось восемнадцать лет, я его проводила в армию, а сама укатила в Грецию по туристической путёвке, да там и осталась на десять лет. Сначала ходила по улицам искала работу. Визу на два года давали. Я возвращалась в Россию, платила, кому нужно, и снова уезжала. Там у меня появился русский ухажёр, который звал выйти за него. Но был и красивый грек. Я хотела за него пойти. Очень уговаривал. Языком греческим я владела уже свободно. Но русский фирмач был убедительнее, и я согласилась. Мы несколько лет прожили вместе, хоть у него была жена в России, но потом я почувствовала, что он остыл, и ушла от него. Жаль, что за грека не вышла. Его я больше любила и была бы, наверное, с ним счастлива.


- Так как же вы носы своим первым мужьям утёрли? – не вытерпел с вопросом Пётр Николаевич.

- Да очень просто, – по-будничному ответила Тамара. – Я всегда при деньгах была. Сыну подарила машину и его жене. Сама ездила на мерседесе. Он у меня первой был в городе в те годы. У первого мужа жена стала горбатой. Так ему и надо. А второй, хоть и надурил меня с деньгами, но всё же у меня сейчас три квартиры есть, и я не бегаю ни от кого. Мне говорят иногда, что я, мол, без образования горшки выношу за больными. А я отвечаю, что частным порядком зарабатываю так, что и в санаторий позволяю себе ездить, а они с высшим образованием едва себя прокормить могут. Так что лучше?


Тамара говорила эти слова без тени смущения, когда глаза её внезапно округлились, устремившись за спину журналиста, и лицо приняло испуганное выражение. Губы едва прошептали:


- Кажется, меня опять вычислили. Я узнаю его.


Из первого зала от стойки старшего официанта отделился и направился прямиком к ним человек в чёрном костюме, резко выделяющимся среди по-летнему одетой публики, и чёрной бородой, сросшейся с бакенбардами и усами. Это было типично чеченское лицо.


Пётр Николаевич, едва оглянувшись, понял, чего испугалась Тамара, и тихо произнёс:


- Спокойно.


Чеченец остановился на углу стола и выпалил заготовленную фразу:


- Извините, папаша, я возьму на минутку вашу кралю. Мне нужно с нею поговорить. А вы нисколько не изменились, – закончил он, обращаясь к Тамаре.


Пётр Николаевич накрыл правой ладонью руку двинувшейся, было, вставать соседки, и произнёс то, чего никто не ожидал:


- Генерал майор ГРУ Незнамов. С кем имею честь говорить?


От этих слов мужчины чеченец явно опешил и первое мгновение не знал, что сказать.


А журналист, заметив поднимавшихся из-за столика в дальнем углу зала двух мужчин, медленно кивнул головой в их сторону и приподнял левую руку, что можно было воспринять, как подаваемый знак. Чеченец тут же среагировал и, увидев такую картину, бормотнул:


- Извините, товарищ генерал. Ошибка вышел.

- Оставьте…женщину…в покое…– твёрдо с расстановкой отчеканил каждое слово Пётр Николаевич и добавил: – Она под опекой.


Последнее чеченец услышал, торопливо уходя, боясь столкнуться с замеченными мужиками.


Глаза Тамары ещё больше, если такое возможно, расширились, и она чуть не вскрикнула:


- А я и не догадывалась, что вы генерал.

- И правильно делали, что не догадывались, – прозвучало в ответ. – Это я вашего неприятеля на понт взял, то есть сработал на испуг. А я, конечно, никакой не генерал. Но надо же было вас как-то выручать.

- А как же те двое? Разве это не ваша охрана?

- Нет. Они такие же отдыхающие, как и мы с вами. Я никого из них не знаю. Просто они вовремя поднялись, а я вовремя заметил это и сделал вид, будто это моя охрана.

- Но тогда эти чеченцы, которые разыскали меня, скоро узнают, кто вы и тогда вам могут быть неприятности.

- Не думаю. Как генерал, я мог приехать отдыхать под прикрытием для вашей защиты. Об этом узнать трудно. Однако вам действительно лучше отсюда уехать. Не ровён час, опять появятся по вашу душу. А как вы думаете, почему они могли о вас вспомнить через столько лет?

- Не знаю. Может, мои деньги, что я привезла недавно из Греции. Может, Анатолию что-нибудь взбрело в голову. А может, с делами сына связано. Он ведь тоже бизнесом занялся. Во всяком случае, уезжать мне нужно и как можно скорее.

- Я вас провожу, если позволите.

- Да, спасибо вам. Вы меня спасли.

Тамара тут же, сидя за столом, заказала такси. Оно подъехало чуть раньше, чем они дошли до десятого корпуса. Через десять минут он помог вынести чемодан на колёсиках, с которым познакомился в первый день приезда странной отдыхающей, они сели в жёлтую легковушку и помчались в Ялту. За ними никто не следовал. Пока всё было спокойно, кроме самого времени. Оно почему-то оставалось беспокойным, словно находишься под прицелом.


Часть 2. СМЫСЛ  ЖИЗНИ


ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ


Дорожное знакомство


Слова «первый» и «последний» заключают в себе некий магический оттенок, поскольку связаны с тем, что происходит в первый или в последний раз, с той лишь разницей, что всё «первое» обычно впечатляет и запоминается, а всё «последнее», как правило, не ожидается, не желаемо и уж как может запомниться, если впереди ещё жизнь, а стало быть, это случившееся в последний раз может ещё повториться и станет в таком случае предпоследним или пред-пред и так далее. Последнее, если было хорошим, пугает мыслью, что уже никогда не случится. Ну, как же, отец сказал, что больше не даст денег, любимая заявила, что никогда не придёт снова, президент объявил, что льготы для определённой категории лиц действуют последний год. От таких обещаний последнего и скончаться недолго. Если последнее было плохим, то и оно вселяет страх в душу смутным ожиданием, а вдруг оно всё же вернётся. Но не будем о грустном.


Всё в жизни может повторяться, кроме двух вещей. Рождается и умирает человек в первый и последний раз. А потому никто не может сказать, что в прошлом году родился второй раз или вчера последний раз умер. Впрочем, сказать-то можно всё, что угодно. Говорят же, что сначала он родился, как человек, потом, как учёный. Или, что сначала он умер, как писатель, потом, как человек. Но… это всё же этапы.


Поговорим лучше о происходящем действительно впервые. Его тоже изредка боятся, но оно всегда таит в себе неизвестное, незнакомое, и уже потому интересное. И очень часто первое ожидается с нетерпением, если о нём заранее известно, если его хотят.


Первый шаг малыша, его первое слово – это счастье родителей. Сам малыш этого никогда не помнит. Для него в этот период времени почти всё первое. Зато он не забывает, как пошёл первый раз в первый класс, первую любовь в третьем классе, первый танец с девушкой в восьмом, и, конечно, первый…


Вот об этом и пойдёт речь. Но как же много приносит переживаний, как волнует и тревожит то, что приходит в первый раз. Пройдёт много дней, месяцев, лет и даже целая жизнь, а люди говорят об этом «первом», как о только что происшедшем. Вот и послушаем один рассказ.


Где люди говорят друг с другом самым наиоткровеннейшим образом о самом что ни на и есть сокровенном, не зная при этом совершенно того, кому именно изливает свою душу, как ни в поезде? Может, происходит это по той самой причине, что собеседники убеждены в неизбежности момента, когда застопорит свои маховики двигатель локомотива, намертво замрут колёса поезда, закончится совместное путешествие, и все разбегутся с шумного вокзала в разные стороны, растворяясь в безбрежном океане жизни, унося с собой то, что сказано в поезде, и никогда к этому не вернутся, не напомнят, не укорят, даже если есть в чём. Так что можно откровенничать, снимая камень воспоминаний, давящий на душу с тем, чтобы переложить его поудобнее, отодвигая острые края его подальше от самых чувствительных участков. А слушатель, он же скоро уйдёт.


Именно в тёплом купе вагона, где-то в самом его конце, почти у двери в туалет, сидят три случайных попутчика и, лениво обмусолив все самые дежурные темы от неприятной погоды и ещё более неприятного правления государством до очередного проигрыша «Спартака» на последнем товарищеском футбольном матче с английской командой «Челси», пересказав все неожиданно приходившие на ум анекдоты о женских изменах, тёщах и глупых рогоносцах, трое вдруг замолкли, задумавшись на секунду о своих собственных судьбах, не менее полных теми же эпизодами, которые звучали в коротких юморесках.


Невозможно предугадать, о чём бы вновь заговорили объединённые случаем трое мужиков, давно осушившие свои стаканы и соответственно взявшуюся ниоткуда бутылку водки, если бы не прорвавшееся сквозь узкую прорезь в небесной глуши тяжёлых туч яркое солнечное ярило, сунувшее-таки бесконечно длинный палец в виде луча белого света прямо в окно вагона и как раз в то самое место, где сидели трое. Первый луч солнца в этот пасмурный день возрадовал пассажиров. Белый круглый штык упал остриём на пол и от него до самого окна затанцевали пылинки. Но не они были главными в этом празднике. Сам по себе свет, ворвавшийся в мрачную глумь купе, немедленно приковал к себе внимание уставших от серости глаз. И всё вокруг стало ярче – очертания постелей, откидного столика, гранёных стаканов, опустевшей бутылки, маленьких плафонов ночного освещения над подушками и лица людей.


Удивительна сила света. Сидели себе люди, разговаривали. Задумались. Казалось, ничто не может их оторвать от мыслей, утопающих в мрачности дождливого настроения, а тут вдруг глаза засветились, щёки дрогнули, принимая улыбку, всё внутри встрепенулось. А дело в чём? В небе словно курица несушка клюнула в скорлупу туч, помогая жёлтому пушистому птенцу вырваться из заточения. Вот он и выскочил. И каждого обуяла радость от этого рождения. И мысли стали радостными.
Мужчина, что сидел у самого окна, провёл ладонью по редким волосам, случайно оставшимся на лысеющей голове, мысленно перепроверяя себя, действительно ли он хочет сказать то, что пришло только что в голову, и, согласившись с собой, что да, хочет, сказал:


- Вы, друзья, не будете возражать, если я расскажу вам о том, как впервые поцеловал девушку? У каждого, наверное, это сидит в памяти. Никому не рассказывал, а тут вот вспомнилось почему-то. Может, и вы свои истории присовокупите к моей?


 Второй пассажир, сидевший по другую сторону столика, оказался военным, о чём говорило не только крепко сложенное тело с выпиравшими из-под тенниски накаченными тренировками мышцами, но и китель со звёздными погонами, висевший у входа в купе. Он-то, обладатель кителя, наверное, и угостил попутчиков водкой.


- Интересное предложение, – философски заметил он после некоторой паузы, во время которой успел взвесить все «за» и «против» такой идеи и, не отрывая глаз от луча солнца, добавил:

- Попробуем, если получится. Интересно послушать.


Третьим пассажиром, пристроившимся в углу купе возле двери, откинувшись спиной к стенке, был самый пожилой из присутствовавших. Небольшая белая бородка клинышком выдавала в нём столичного интеллигента. Его ответ на обратившиеся к нему взгляды был кратким:


- Не возражаю. Начинайте.


Поцелуй в лоб


И рассказ начался.


- Не знаю, правда, покажется ли моя история интересной, но то, что она необычна, так это точно. Обычно ведь где люди целуются – в парке на скамейке, у ворот, когда провожают девушку, у крыльца дома, в кино, в лесу… словом, оказавшись вдвоём с предметом восхищения. То есть места могут быть разные, но суть происходящего одна – влюблённые оказываются наедине и тогда решаются на поцелуй.
У меня всё произошло иначе. Так случилось, что в период моей учёбы в школе в стране происходили реформы образования, когда женские школы стали сливать с мужскими. Мне довелось, правда, с первого класса учиться в смешанной школе, а восьмой класс пришлось идти в бывшую женскую школу. Вот и пришёл в класс, где было пятнадцать девочек и только пять мальчиков. Что с нами делали эти девочки, как издевались над мальчишками, трудно пересказать.

 
Рассказчик улыбнулся и выразительно покачал головой, уносясь в своём воображении в те далёкие годы.


- Но это я к тому, - продолжал он, – что, если я и влюблялся в те годы в слабый пол, то не в нашем классе. Не потому, что мне не нравились наши девочки. Нет, я даже как-то выступил на родительском собрании в их защиту, когда одна из родительниц ученика стала ругать и обзывать всяческими словами девчат за их плохое отношение к её сыну. Помню, взорвали меня эти слова взрослого человека, и я с дрожью в голосе заявил, что, оскорбляя наших девочек, мать моего соученика оскорбляет вместе с ними меня, поскольку, если девочки плохи для её сына, а хороши для меня, значит, я тоже получаюсь плохим. Считать же наших девочек плохими я не могу.


Это была героическая речь для того возраста, авторитет мой у наших проказниц, я думаю, тогда вырос, но отдать предпочтение какой-то одной красавице в нашем классе, очевидно, было невозможно в обстановке существенного преобладания женского пола. Так что моё внимание привлекла черноглазка из параллельного десятого «Б». Однако то ли от природы я был стеснительным, то ли девочки в восьмом и девятом классе так воспитали меня, что боялся я не то что бы признаться в любви, а даже подойти и заговорить с объектом моих душевных переживаний. До сих пор не знаю её имени.


Встречались мы всегда случайно на широкой школьной лестнице или во дворе школы. Всякий раз я буквально тонул в черноте её глаз и, чтоб совсем не пропасть, отводил взгляд в сторону. Она, разумеется, заметила это своё влияние и встречала меня-то едва заметной улыбкой с эдакой, как мне казалось, ехидцей, будто спрашивая: «Ну, что же ты?», то серьёзно, устремляя свою космическую черноту глаз прямо в меня. И я терялся.


Мы так и не познакомились с нею. И она так и не узнала, что я написал стихи про её глаза:


Ах, какая темень
Ах, какая ночь.
Больше б захотели,
Да уже не в мочь.

Глубина, что космос
В тех глазах.
Взгляд бросаю косо:
Прямо – страх.

Утону и баста.
Что тогда?
Ах, какая сладость
Для меня.

Не могу решиться
В них взглянуть.
Могут чёрной птицей
Упорхнуть.
 

Рассказчик читал стихи, не спрашивая, любят ли сидящие в купе поэзию, хотят ли слушать, интересно ли то, что он прочитал. Он рассказывал страницу жизни, и стихи просто были её частью, одним абзацем, или самой короткой, но запоминающейся строкой.


Человек с лысеющей головой поставил руки локтями на столик, сложил ладони и опёрся на них подбородком, устремив свой взгляд в прошлое, о котором и говорил:
- Нет, я не целовался в школе ни с кем. По-моему у нас тогда это не было принято. А рассказал я об этом лишь для того, чтобы вы поняли мои чувства, связанные с одним эпизодом начала моей театральной жизни.


Собственно, выступать на сцене я начал в самом раннем детстве. Но то был детский театр. Много лет мне довелось участвовать в работе драматической студии дворца пионеров. В те годы руководители различных кружков приходили в школы и агитировали учеников приходить на занятия то в авиамодельный, то в радиолюбителей, то в спортивные секции. Это было интересное время. Сегодня, как я понимаю, тоже есть различные клубы, но повсюду надо платить за то, что тебя будут чему-то учить. Раньше было иначе.


Мне нравился театр. Руководила драматическим кружком у нас профессиональная актриса из московского театра. Учила правильной дикции, технике декламации, умению держаться на сцене.


- Между прочим, – и рассказчик откинулся назад, окидывая взглядом по очереди собеседников, – доводилось ли вам когда-нибудь стоять на сцене? Ну, наверное, на собраниях и заседаниях. Это совсем не то. Нет, стоять так, чтобы все зрители смотрели только на вас, приходилось? Очень даже не просто, должен сказать. Помню, как в доме пионеров наша Роза Григорьевна попросила меня сесть на стул перед собравшимися начинающими актёрами и прочитать один абзац из газеты, но не вслух, а про себя. «Нет ничего легче, – подумал я тогда самоуверенно, считая себя в душе уже великим актёром. Сел эдаким гоголем и читаю себе, одновременно думая, как я выгляжу со стороны. Тут она спрашивает:

- Прочитал абзац?

- Да, говорю.

- Ну, теперь расскажи, о чём он.


Только тогда я понял, в чём фокус нашего руководителя. Я абсолютно ничего не запомнил из прочитанного. Сидя на стуле, я ощущал на себе взгляды и думал только о них, не понимая ничего из читаемого текста. И так было с каждым, кто садился на стул перед всеми. Прошло немало времени, пока мы научились выдерживать взгляды и понимать читаемый текст.

 
В театре рассказывают массу анекдотов о первом выходе на сцену непрофессионалов. Как-то роль слуги в спектакле вместо не пришедшего по внезапной болезни актёра поручили техническому работнику, никогда до этого не выходившему на сцену. Задача была самая простая. Нужно было выйти, поклониться и сказать всего одну фразу: «Здравствуйте, граф!» Техника одели, загримировали и в нужный момент вытолкнули на сцену. Тот, оказавшись перед публикой, обомлел от волнения и совершенно забыл, что должен был делать. Сзади ему зашептали «Здравствуйте, граф!». Дебютант молчал. Из суфлёрской будки суфлёр махал руками, привлекая к себе внимание, и чуть ли не в голос говорил: «Здравствуйте граф!». Голоса подсказывающих были слышны в зале. Новоиспечённый актёр молчал, вытаращив глаза, силясь вспомнить, что ему говорили. Наконец из зала раздался зычный голос нетерпеливого зрителя:


- Да поздоровкайся с графом, дура!


Зал разразился хохотом. Сцена была сорвана.


Так что жить на сцене, забывая о зрителе, не каждому дано. Однако вы спросите, к чему я клоню? Не ушёл ли я в сторону от темы? Нет, не ушёл, потому что первый мой поцелуй был связан со сценой.


Я уже считал себя профессиональным актёром, хоть и выступал только с коллективом Дома пионеров. Хорошо помню роль Сеньора Помидора в пьесе Джанни Родари «Чипполино». Она у меня получалась неплохо. Мама мне пошила толстовку, чтобы сделать меня потолще, и я очень важно расхаживал по сцене. Самым трудным эпизодом для меня оказался момент, когда я должен был подбежать к Графине Вишне, упасть на колени и виновато сообщить о том, что арестованный Чипполино сбежал из тюрьмы. Мы с режиссёром долго бились над тем, чтобы вышибить из меня важность, которая давалась мне легче, чем низкопоклонство.


Так вот, после окончания школы, когда Дом пионеров был мне уже не по годам, я пошёл в Клуб имени Первого Мая, где работал взрослый драматический коллектив. Меня с радостью туда приняли и тут же попросили сыграть в пьесе Арбузова «Таня» маленький эпизод, в котором даже слов почти не было. Не стану рассказывать содержание пьесы. Многие её знают, но дело не в этом. В мою задачу входило войти в хижину, в которую принесли перед этим обмороженную героиню Таню, подойти к лежащей на лавке девушке и сочувственно поцеловать её.


Казалось бы всё просто. Но это сейчас, что ни фильм на экране телевизора или кинотеатра, то поцелуи взасос и постельные сцены. В современных школах, говорят, чуть ли не половина старшеклассников знакома с сексом. А раньше даже слово «секс» произносить стеснялись. Общество было другим. И, мне кажется, оно было лучше сегодняшнего раскрепощённого донельзя. Ну, это спорный в теперешнее время вопрос. Я же жил в те благословенные времена и до прихода в театр ни с одной девушкой не целовался.


Режиссёр, предлагая мне сыграть этот эпизод, не подозревала, какую бурю чувств она тем самым вызвала во мне. Спектакль был уже поставлен, меня ввели в него в последнюю репетицию в порядке замены какого-то актёра. На этом прогоне спектакля я чисто технически вошёл, сказал несколько слов и сделал вид, что целую актрису.
Сделал вид. Это надо понимать, почему. Иной ловелас так и чмокнул бы девушку в губы на радостях. А я ну никак не мог себе этого позволить. Мне казался поцелуй чем-то священным. Мне думалось, что, поцеловав девушку, я должен на ней жениться. В Индии существовала традиция, по которой мужчина не имеет права даже прикасаться к девушке до свадьбы. Я, наверное, был воспитан в таком же духе. Во мне при виде красавиц всегда всплывали строки стихов Сергея Есенина:


Поцелуй названья не имеет.
 
Поцелуй не надпись на гробах.

Алой розой поцелуи веют,

Лепестками тая на губах.


Мне мечталось, что и мой первый поцелуй будет таять на губах любимой. А тут вдруг надо поцеловать совершенно незнакомую мне девушку. Да как же это? И в то же время я был актёр. Не мог же я сказать, что ни разу ещё не целовался и не могу целовать без любви. Зачем я тогда пришёл в театр? Выслушал задачу, поставленную передо мной режиссёром, и бодро кивнул головой. Подумаешь, всего то и делов – поцеловать. Но когда я приблизился к лежащей на скамейке героине, внутри меня всё горело огнём. Не знаю, как я ещё не забыл текст произнести. Даже лоб, помню, вспотел. Сказал и наклонился над личиком, ожидавшим поцелуя, но тут же отклонился, будто бы уже поцеловав.


Режиссёр это заметила и строго сказала:


- Но завтра всё делать по-настоящему. Это театр.


Зато главная героиня, видевшая близко мои глаза, по которым можно было прочесть многое, поняла мою нерешительность. Ибо только она могла рассмотреть выражение склонившегося над нею лица, и она шепнула:


- Можешь поцеловать в лоб.


Так я, собственно говоря, и сделал во время премьеры. Вбежал в, так называемую, избу, произнёс текст и отчаянно поцеловал Таню в лоб. И до сих пор у меня перед глазами стоят её испуганные за меня глаза, а на губах чувствуется вкус пудры. Лоб-то у неё был напудрен в полную меру.


Второго поцелуя не получилось, так как меня в это время призвали в армию, и следующий спектакль мою роль исполнял другой актёр. А память об этом поцелуе у меня осталась на всю жизнь.


ЖИВИ ДЛЯ МЕНЯ!


Новичок в палате


На место выписавшегося счастливчика Роберта в середине дня, когда мы успели пообедать и вернулись в свою палату, к нам положили нового больного, интеллигентного вида пожилого человека в очках, стёкла которых охватывала тонкая золотая оправа, ещё не совсем седого. Его привезли на каталке в сопровождении женщины средних лет, как стало ясно из разговора, дочери. Две санитарки довольно крупного телосложения легко, как пушинку, перенесли тело пациента с каталки на кровать, укрыли его одеялом, сказали, чтоб он лежал спокойно в ожидании медсестры, и тут же удалились, увозя перед собой устройство для перемещения больных.

Дочь, обнаружив тумбочку, открыла покосившуюся дверцу и уложила внутрь принесённые вещи, доставая их из большой кожаной сумки. Тут была и одежда, и чашка с иностранной надписью, и стакан, и ложка с вилкой, и бутылка с минеральной водой, и фрукты – лимон, апельсины, бананы, яблоки. Воду и стакан она поставила на тумбочку. Фрукты, поколебавшись, тоже положила сверху.
Новый больной, слегка улыбнувшись, сказал:


– Да к чему мне всё это, доча? Я же их есть не буду.

– Будешь, папа, – безапелляционно ответила женщина. – Надо есть фрукты. И я побегу, а то мне пора на лекцию.

– Поцелуемся на прощанье, – донёсся с постели слабый голос.


Дочь наклонилась, целуя отца и говоря:


–  Да, я, может быть, ещё заскочу сегодня, если успею.

– Зачем, доча? Не утруждай себя. Со мною всё в порядке. Я уже скоро встану.

– Ни в коем случае не вставай. Лежи. И прошу тебя, не переживай так. Ничего уже не сделаешь, а жить надо. Пока.


Женщина накинула на плечо чёрную сумку, помахала приветственно рукой и вышла из палаты. 


Тут же появилась медсестра с тонометром в руках. Она подошла к новому больному с левой стороны, не говоря ни слова, достала из-под одеяла его левую руку и стала измерять давление. Затем, всё так же молча, достала из кармана коробочку с таблетками, положила одну в ладонь больному, произнеся:

 
– Выпейте.


Она налила из бутылки воду в стакан, подала его больному и тут же вышла.


Только теперь я решился с ним заговорить.

 
– Что у вас?

– Подозревают инфаркт. Да как же ему и не быть, когда…


Новый больной поставил стакан на тумбочку и повернулся ко мне всем телом. На лице написано страдание. Брови сдвинулись, глаза наполнились слезами.


Я поспешил сказать:


– Дочь просила вас не переживать.

– Да, это правда, – ответил больной, которому, по моим представлениям, было лет семьдесят. – Переживать мне нельзя, только как это сделать, я не знаю. Вот я вам расскажу сейчас, если хотите, как на исповеди свою историю. Может, полегчает.

– Я вас слушаю.


Старик вытер кулаком глаза и начал рассказ. Говорил он медленно, часто останавливаясь, переживая и, видимо, представляя всё то, о чём рассказывал.
Такое счастье, когда тебя любят!


…Я со своей женой познакомился пятьдесят лет тому назад. Мне сейчас семьдесят четыре года, а тогда, стало быть, было двадцать четыре. Наша семья тогда жила в Ялте на Севастопольской улице в двухэтажном старом доме, построенным из диорита, – есть такой камень в Крыму. Сейчас такие дома не строят. Комнаты большие, потолки высокие. Квартира, правда, у нас была небольшая – две комнаты, кухонька и просторная веранда, на которой отец даже устроил лимонарий –  посадил в кадках несколько лимонов, и они давали плоды. И стояла там ещё кровать, на которой иногда спал я, а иногда папа. Один мой брат учился в институте  в Симферополе, сестра, старше меня на три года, уже была замужем и жила отдельно, а старший брат, неженатый, жил с нами.


Как-то летом сестра пригласила свою подругу Юлю, бывшую сокурсницу по техникуму, к нам погостить. В Ялту все с удовольствием едут. Приехала и она. Весёлая, улыбчивая, волосы тёмные и пушистые до плеч, глаза глубоко посажены и всё время прячутся за ресницами, так что я даже не сразу рассмотрел, что зрачки зеленоватые. Груди у неё были в меру полные, но не вызывающе, роста она была сантиметров на двадцать ниже меня, хотя это я никогда не замечал, всё казалось, что она такая же, как я.


А надо сказать, что работал я тогда в горкоме комсомола. Работа среди молодёжи, девушек вокруг меня было, хоть пруд пруди. Однако из-за постоянных вечерних мероприятий – то рейдовые проверки, то комсомольские вечера, то собрания – времени на свидания и влюблённости у меня никогда не оставалось. Влюблялись в меня девчата, но мне всё было не до того.


Помню, во время одного из походов в горы у меня порвалась куртка. Я не обратил на это внимания. Но когда мы улеглись все вместе в палатки ночью, то секретарь комсомольской организации хлебокомбината Валентина, ничего мне не говоря, села у костра и починила мою куртку. Её любовь ко мне чувствовалась, но я едва успевал это замечать.


Одна девушка пришла как-то ко мне в кабинет и заявила, что уезжает навсегда, так как любит меня и не может вынести того, что я этого не вижу. Я тогда сказал: «Так в чём же дело? Всё ещё можно поправить». Однако она уже приняла для себя решение и уехала.


Такие у меня были отношения с девчатами. Приглашал я их на комсомольские мероприятия, и дело тем ограничивалось. Смотрел я на красавиц только с точки зрения полезности в общественной жизни, и о свиданиях даже не думал.
А тут, надо же, прямо у меня дома такое чудо природы, скромная, независимая. С первого же взгляда на неё я почувствовал непреодолимое желание её обнять. Она подаёт руку при знакомстве и глазами так весело смотрит. Сестра что-то щебечет об их совместной учёбе в техникуме и что Юля спортсменка, смелая, прыгала с парашютом. Она казалась мне фантастически необыкновенной. Успела окончить институт и теперь работала научным сотрудником в ГИПХе – так тогда назывался раньше государственный институт прикладной химии.

 
Но если бы вы знали, насколько малое значение  для меня имели все эти сентенции. Я о них и не думал. Просто влюбился в Юлю, в её глаза, в её тонкие губы, в фигурку с напряжённой грудью, в весёлый смех и одновременно в серьёзность. Так влюбился, что на следующее же утро после знакомства поцеловал Юлю, но не так, как обычно целуются. Произошло это неожиданно для меня самого.


Дело в том, что кровати лишней для Юли у нас не было, так что положили её спать на раскладушку, которую поместили посреди большой комнаты. А мы с братом спали в другой комнате, поменьше. Утром я встал умываться, вошёл в большую комнату, а Юля ещё спала или делала вид, что спит. Скорее всего, что притворялась спящей до тех пор, пока все в квартире начали вставать и ходить по комнате.


Но я помню всё, как если бы это было вчера.


Отец ещё дремал на веранде. Мама хозяйничала на кухне. Я, проходя мимо Юли, совершенно был уверен, что она спит. Девушка была прекрасна своей какой-то беззащитной юностью, и до того меня потянула какая-то сила к ней, что я не удержался, наклонился над её лицом и коснулся губами её губ. Ну, не знаю, как можно было при этом не проснуться, только Юля глаз не открыла, а я тут же отклонился и торопливо пошёл умываться.


Так началась наша любовь, потому что Юля, разумеется, догадалась, кто её поцеловал, хоть она ничего не сказала по этому поводу, сделала вид, что ничего не произошло. А у меня эта картина, когда я наклоняюсь для поцелуя, боясь, что она проснётся, до сих пор стоит перед глазами, хотя прошло с тех пор пятьдесят лет. И второй поцелуй случился очень не скоро. Юля побыла у нас несколько дней и уехала к себе в город Саки. Есть такой курортный город в Крыму, где лечат грязями.


Те дни, что она у нас жила, с нами постоянно были мои брат и сестра –  мы гуляли по набережной, купались в море, ездили по разным достопримечательным местам, так что наедине с Юлей побыть мне не пришлось. Уезжая, Юля приглашала всех к себе в гости, оставила адрес. И я первый решился её навестить. В ближайшее воскресенье собрался утречком, проголосовал на попутный грузовик в Симферополь, а оттуда так же на попутке добрался до Сак. В то время попутный транспорт был очень популярен: и дешевле, и быстрей.


Я сошёл с машины перед Саками, нарвал букет полевых маков и ромашек и явился с ним к моей возлюбленной, не представляя, как она меня встретит. А она, как увидела меня в дверях, так закружилась на месте, радостно крича: «Приехал! Приехал!»


Погуляли мы с нею по красивому сакскому парку, походили у озера, покатались на качелях, и я счастливый уехал в Ялту. А там меня сестра дожидается и говорит: «Ты что это к Юле прицепился? Я её пригласила к нам, чтобы старшего брата женить, а не для тебя».


Нужно сказать, что своего брата, который был на десять лет старше меня, я очень любил. И я знал, конечно, что он когда-то хотел жениться на женщине с двумя детьми, но мама категорически была против. С тех пор он никак не мог найти себе подругу. В отличие от меня, энергичного комсомольского работника с огромным количеством друзей и подруг, брат мой был стеснительным по характеру и очень нерешительным в отношении женщин. Об этом мне сестра Галя и напомнила, усовестив меня за непонятливость.


Я подумал, что, в самом деле, нехорошо получилось, и с тяжёлым сердцем предложил Роме, так звали моего старшего брата, поехать к Юле в гости. Он долго отнекивался, но Галя настаивала, и он согласился. Мы, конечно, не подумали, что тем самым можем нанести ему ещё больший моральный удар. Большую боль.


Рома поехал в Саки, а я весь день переживал, ходил сам не свой. Вернулся он подавленный. Встретила его Юля, по его рассказу, хорошо. Они погуляли по Сакам, катались на лодке по озеру, но, когда он сказал ей, что мы с Галей решили, будто она ему подходит в невесты, то уж не знаю как, но Юля ответила, что мы не должны решать за неё этот вопрос. И Рома уехал в расстроенных чувствах.


Три года мы с Юлей в основном переписывались. Иногда она приезжала к нам на праздники, иногда мы ходили вместе в горы. Как-то мы пошли в поход почти всей семьёй с ночёвкой. Так получилось, что мой другой брат, близнец, Артемий, приехал на каникулы из Симферополя. С ним была его подруга. И мы с ними, с Ромой и Юлей пошли в горы нашим любимым маршрутом по Чёртовой лестнице. Там, наверху, в лесочке заночевали. Никогда не забуду эту ночёвку.

 
Поставили мы палатку, развели костёр, пели песни до самой ночи, а потом утомлённые улеглись все спать. У каждого был спальный мешок. Палатка была небольшая, но все вместились. Улеглись мы рядком. Я с краю, а Юля между мной и Ромой. Всю дорогу во время похода мы все были вместе, так что нам с нею не то что целоваться, а поговорить друг с другом о личных чувствах было невозможно. А тут, в палатке, в ночной темноте мне страстно захотелось поцеловать Юлю, но она легла ко мне спиной. Я был в отчаянии и зашептал на одном дыхании: «Юля! Юля!» Но что такое ночь в лесу, когда птица не пискнет, листок не шелохнётся, когда всё спит, и тишина такая, что словно вата в ушах? Мой шёпот, наверное, казался громом, но я в порыве собственной страсти этого не осознавал и продолжал шептать: «Юля! Юля!», пока, наконец, Тёма не выдержал и не стукнул по моему мешку рукой. Лишь тогда я сообразил, что все слышат мой шёпот. А Юля даже не шелохнулась, но это только распаляло мою любовь к ней.

 
Наша переписка продолжалась. Впрочем, для неё это тогда носило вполне дружеский характер. Она по-прежнему отвечала на мои письменные любовные излияния сдержанными выражениями дружбы. Я был весь в комсомольских делах и пока не думал о женитьбе. Как-то под Новый год одна девушка взялась погадать мне по руке и предсказала скорую свадьбу в наступающем году. Я тогда очень смеялся, сказав, что это невозможно. Старший брат мой оставался холостяком, а я не считал себя вправе опережать его. И вот тут произошла неожиданность.


Мой брат-близнец Артемий рассказал своей сокурснице о том, что наш старший брат Рома не может найти себе невесту, и спросил, не согласилась бы она стать его женой. А та возьми, да и согласись. Тёма пригласил её к нам домой в гости, предупредив брата о заочном согласии девушки выйти замуж, и они быстро нашли общий язык и уже в феврале сыграли свадьбу. Пригласили и Юлю. Она подарила новобрачным настольные часы, которые долгое время отсчитывали время их совместной жизни. И сидели мы на свадьбе с ней вместе, держась за руки под столом.


В это время зазвонил телефон. Просили меня. Я подошёл, взял трубку. Звонила девушка, с которой мы были очень дружны, но рассорились. И вот как это случилось. В последнее время по той причине, что ей подруга отсоветовала выходить за меня замуж, она  не стала разговаривать со мной, когда я приходил к ней в общежитие.


 Валя – так звали девушку –  работала в магазине канцелярских товаров, а её подруга в магазине одежды. Ну, так эта подруга видела, как я покупал свадебное платье для невесты моего брата, но решила, что я женюсь, и сообщила об этом Валентине. Я-то намеренно не сказал подруге, для кого это платье, чтобы позлить Валентину. Вот она и позвонила, чтобы поздравить с бракосочетанием.
Как же она опешила, когда услышала мой весёлый ответ, что это брат женится, а не я. Она молчала, в шоке от услышанного, а я продолжал:

 
– Ничего страшного, Валя. Не поздно ещё всё поправить.


А она ответила:


– Нет, поздно. Теперь поздно, – и повесила трубку.


Позже я узнал, что в расстройстве от моей будто бы женитьбы она дала согласие на замужество моему товарищу по комсомолу, который давно пытался за ней ухаживать.
Так что претенденток на меня в то время было много. Я чувствовал себя несколько виноватым перед Юлей и писал ей такие стихи:


Ты прости меня, хорошая!

Ты прости, что нехороший я!

Ты прости! Уж мне так хочется

Вдруг услышать: Не прощу!


А над озером с туманами,

Где плывут мои страдания,

Ты протянешь руки жалобно

И прошепчешь: Не пущу!


Что ж душе моей так хочется?

То ли радости? То горечи?

Ах, любое, только сильное.

Ты прости меня!

Прости меня!


И она, в конце концов, ответила на мою страсть, прошептав, что давно любит меня. Это произошло в мае. Я приехал к Юле, как обычно, в воскресный день. Мы пошли гулять по парку. И там, стоя в высокой траве, я обнял её и предложил выйти за меня замуж. Тут она слегка отстранилась от меня и спросила: «А это ничего, что я старше тебя на три года? Ты не будешь меня упрекать в этом?»


Вот, оказывается, что заставляло её быть сдержанной со мной всё это время. Я крепко поцеловал свою избранницу и за всю жизнь ни разу, ни единым словом не обмолвился о нашей разнице в летах. Только она не любила отмечать свои дни рождения, особенно в последние годы.


В тот день мы долго гуляли, а потом пришли в маленькую квартирку на главной улице Ленина, где Юля жила вместе со своей тётей Алей. Мама Юли умерла вскоре после войны, и её сестра забрала к себе девочку из Калининской области в Крым. Так что я просил руки Юли у тёти Али, маленькой сгорбленной женщины с больными, но очень добрыми глазами. О её героическом прошлом медицинской сестры хранятся материалы в местном музее.


Тётя Аля расплакалась, хотя большой неожиданностью моё предложение не было. Затем мы с Юлей поехали ко мне в Ялту. Там, сидя за обеденным столом, я весело спросил у мамы, как она посмотрит на то, что мы с Юлей поехали бы куда-нибудь летом попутешествовать. Мама всё поняла, но, переставляя кастрюли, ответила просто: «Отчего же не поехать? Съездите». А потом я уже заговорил о женитьбе.
Мама, наверное, не считала Юлю достаточно хорошей партией для меня, но спорить не стала. Она знала мой характер: уж если решил, то не отступлюсь. Я не Рома. 
Мы сыграли свадьбу в июле, спустя чуть больше недели после дня рождения Юли. На свадьбе я читал свои стихи, которые начинались так:


Крутитесь, магнитофоны!

Работайте, кинокамеры!

Беру я девушку в жёны

хорошую самую, самую.

А, может, берёт она меня?


Я обещал Юле сделать её счастливой. Очень скоро меня пригласили работать за рубежом, и мы уехали вместе. И я думаю, что она была счастлива. Поездили мы с нею по свету от Африки до Северного полюса. Всю землю исколесили в командировках. Всюду она была со мной, любя всей силой своего сердца. Видно, запали ей в душу мои строки о том, что чувства должны быть сильными. Она сдувала с меня пылинки, дышала мною. Друзья смеялись, говоря, что она никого, кроме меня, не видит.


Понятное дело, как в любой семье, не всё было гладко. Сначала, особенно после рождения дочери, она говорила мне, что я обязан делать то-то и то-то, а она свои обязательства выполняет. Я тогда отвечал вразумительным тоном, что ничего не надо делать по обязанности. Я всё умею делать сам: и стирать, и готовить, и убирать за собой. Если не хочется что-то делать, не надо. Жить вместе следует по любви, а не по обязанности. И она поняла и привыкла всё для меня делать, предупреждая мои желания. Даже за дочкой она не ухаживала так, как за мной. Но я вспоминаю рождение нашей дочки,  ещё один эпизод нашей с Юлей жизни.


В Саках, на пляже, ей вдруг стало плохо. Я испугался, хотел звать скорую помощь. Но женщина рядом меня успокоила, сказав, что просто ваша подруга беременна, и это лёгкий обморок. Так оно и было. В эту ночь мы обсудили вопрос о будущем ребёнке. Узнав, что я хочу его, Юля произнесла:


 – Хорошо, я рожу, но воспитывать будешь ты.


Я согласился и воспитывал дочку, как мог. Юля же  конечно, тоже воспитывала по-своему, но всё через папу: папа сказал, папа узнает, папа не разрешает, – хотя на самом деле папа всё позволял и никогда дочку не ругал.


Между командировками получил я в Ялте квартиру, но меня пригласили работать в Москву, и мы обменяли ялтинскую квартиру на столичную.  Дочка окончила институт иностранных языков, стала переводчиком, вышла замуж. Юля ушла на пенсию, и теперь вообще всё внимание уделяла только мне.


Поселились мы на Нагатинской набережной возле самой Москвы-реки. Каждое утро Юля выходила на пробежку по набережной. Следила за своим здоровьем. А когда мы жили в Ялте и ходили на море, то она всегда любила заплывать далеко за буйки и волн больших не боялась. Такая смелая была. Да и с парашютом когда-то прыгала. Вот и в Москве стремилась сохранять форму. У неё даже друзья по бегу на набережной появились.


Купили под Москвой дачу, и Юля всё лето пропадала на грядках, ухаживая за помидорами, огурцами, кабачками, капустой, морковкой и всякой зеленью. А зимой мы любили ходить на лыжах. Мы – крымчане, и мастерами катания были небольшими. Бывало, Юля упадёт на пушистый снег и лежит, хохочет в ожидании, когда я подъеду и помогу подняться.

Рассказчик остановился и глубоко вздохнул. Казалось, он не видел ни меня, ни больничной палаты. Глаза его светились радостью. Он весь был в счастливых воспоминаниях. И вдруг, словно тень опустилась на его лицо. Оно опять погрустнело, и рассказ продолжился теперь с большими перерывами, во время которых мужчина вздыхал, как бы набирая воздух для следующего предложения.


Горе горькое


Но, то ли возраст дал о себе знать, то ли другие причины возникли, а только начало у моей Юлиньки сдавать сердце. Пришлось ходить по врачам. И однажды зимой прямо из поликлиники, её отправили в больницу: слишком высокое давление было, да и другие показатели подкачали. Дней десять она там подлечилась, и её выписали. Тут уже после возвращения домой она по набережной не бегала, но стала прогуливаться по утрам. Прочитала она где-то про скандинавскую ходьбу, что поддерживает силы. Срезали ей две палки в лесочке, и начала она с ними вышагивать километровки. Страх потерять силы превышал всякие недомогания.

 Поднималась она всегда раньше меня. Я-то сова по природе, работаю до поздней ночи, а она жаворонок, вставала чуть свет и шла с палками, но всегда стремилась успеть придти домой до моего пробуждения, чтобы приготовить завтрак.
Интересная деталь. Юля любила носить мои вещи. То рубашку мою наденет, то в мои сапоги влезает, то джинсы мои старые донашивает. Своих вещей у неё хватало, однако к моей одежде у неё было пристрастие, словно она чувствовала в ней мою близость. 


В собесе дали нам с нею путёвку в подмосковный санаторий на берегу Истры. Там мы регулярно занимались лечебной гимнастикой и плавали в бассейне. Тут уж по числу кругов, которые она делала в воде из конца в конец бассейна, её никто не мог опередить. Плавала она, не торопясь, но долго. Она ж у меня была худенькая и спортивная.


Но судьбе было угодно повернуть всё по-своему, а не так, как Юля хотела. Однажды весной, когда она больше всего опасалась обострений, ночью в нашей квартире с потолка полилась вода. Это соседка этажом выше уехала на дачу, а мужа оставила дома пьянствовать. Что он там делал, не знаю, но он крепко спал, когда по всему полу разливалась вода, а у нас в квартире пошёл настоящий дождь. Мы с дочкой бросились убирать воду, и надо же было так случиться, что именно в это время Юля почувствовала себя плохо, давление подскочило. Я вызвал скорую помощь. Прибыл врач быстро, так что ему и медсестре пришлось ещё шагать по воде.

 
Состояние Юли им не понравилось, и взяли её в больницу на Таганке. Оттуда через несколько дней мы по знакомству перевели её в кардиологическое отделение научно-исследовательского центра профилактической медицины, где её могли хорошо обследовать. Опять брали анализы, всё проверяли, и выяснилось, что подкачали сосуды и  нужно делать операцию, но не здесь, а в другом месте – в кардиологическом институте имени Бакулева. Тоже известный в стране научный центр.


Дали мне телефон хирурга, мы с ним встретились в его кабинете. Поразил меня в нашу первую встречу прямо поставленный вопрос: «Каковы ваши финансовые возможности?» Тогда я не придал этому факту большого значения, сказав, что живём мы на обычную пенсию, да платят мне за преподавание, а книги свои я, как большинство писателей в наше время, издаю за свой счёт.


Хирург оказался арабом по национальности. Кстати, в этом институте, как я узнал позже, работает много иностранцев из бывших советских республик и стран востока. Видимо, нашим российским хирургам меньше доверяют или им труднее пробиться в этот институт.


Ну, в общем, араб с отчеством Ахмедович усмехнулся моим возможностям и сказал, что придётся заплатить за некоторые анализы, которые в их поликлинике платные, и потом после операции нужно заплатить сиделке за ночное дежурство у больной. Я сказал что, естественно, всё будет оплачено. Что касается самой операции, то нам, как жителям Москвы, её делали по квоте департамента здравоохранения бесплатно.


Пролежала Юля весь май. Сделали операцию по шунтированию сердца. Может, это как-то иначе называется, не само сердце шунтировали, а какие-то сосуды и аорту, но не в этом дело. Выполнял операцию грузин. Я потом почти целые дни проводил в больнице, прогуливая Юлю по коридорам, и тогда познакомился со всеми врачами и обслуживающим персоналом, всем раздаривал свои книги. Грузинский хирург мне очень понравился – серьёзный такой, собранный, выглядит надёжным специалистом, которому хочется доверять. И действительно, свою работу он исполнил отлично, как потом выяснилось.


Всё было хорошо. Каждый вечер мы прогуливались с Юлей по нашей набережной. Первые дни ходили от скамейки к скамейке, так как ноги её быстро уставали. Но постепенно мы проходили расстояние всё большее и большее.


По привычке, которая сложилась чуть ли не с самой первой встречи, Юля шла с левой стороны от меня, крепко держа меня под руку. Иной раз у меня рука млела от её захвата, и я шевелил ею, чтобы прошли мурашки. Но так мы казались ближе друг к другу, и Юля была всегда со стороны моего сердца.


Мы доходили, не торопясь, до остановки «Причал Кленовый бульвар», и там жена моя, хотя я никогда не называл её женой – она всегда была моей любовью – садилась на скамейку, если там никого не было, клала ноги на скамью так, чтобы обувь выступала за край,  и отдыхала. Если на остановке были люди, ожидавшие автобус, Юля сердилась, и мы проходили мимо, останавливаясь неподалёку, пока не приходил автобус и не забирал пассажиров. Тогда она занимала привычное место, позволяя ногам расслабиться.


Купили стимулятор крови для ног. Включали каждый вечер после прогулки. Это тоже помогало.


То, что через несколько месяцев предстоял второй этап операции по шунтированию сонной артерии, нас не очень пугало. Специалистам мы верили. Раз надо, так надо. И в октябре Юля снова оказалась в этом же институте, только теперь в отделении сосудистой хирургии, где командовал Ахмедович. Кажется, за день до операции мы с ним встретились. Он назвал мне тогда какой-то процент неудачных операций, которые могут завершиться даже летальным исходом. Мне думалось, что это не может иметь к нам отношение. Вспомнил я его слова во время операции, когда дежурил в больничном коридоре. Войдя в кабинет, когда туда вернулся после операции Ахмедович, я не услышал от него ободряющих слов «Всё прошло нормально». Не глядя мне в глаза, он буркнул:


– Ещё ничего не известно. Она в реанимации. Посмотрим, как пройдёт ночь.


Это было неутешительно. На следующий день я передал в реанимацию Юле записку и фрукты. Врач сказала, что состояние стабильное и скоро Юлю переведут в палату. Казалось бы, операция прошла успешно. То, что в голове Юля ощущала тяжесть, нам объяснили остаточным явлением наркоза. Но это состояние почему-то не проходило целых два года. Следовало придти на контрольную проверку в институт через три месяца, но врачи об этом ничего не сказали, а запись в выписном эпикризе мы не поняли, думая, что всё там написано для лечащего врача в поликлинике.


Сам Ахмедович не пожелал со мной встретиться после операции, Когда я заглядывал в его кабинет, он говорил, что занят, а потом сбегал, поэтому коньяк,  конфеты и книги, которые я принёс в качестве благодарности, пришлось оставить в ординаторской и попросить передать шефу.


В поликлинике по месту нашего жительства, хоть и взяли копию выписного эпикриза, но тоже ничего не сказали о том, что надо снова обратиться к врачам больницы для контрольной проверки. Юля жаловалась на тяжесть в голове, на то, что ослабла память. А я, пытаясь её успокоить, говорил, что любой человек забывает порой, что сказал и зачем пришёл. Врачи выписывали то одно лекарство, то другое.


 Мы продолжали каждый вечер в любую погоду выходить на прогулку. Нам постоянно встречались одни и те же бегуны, которые, как и мы, не боялись ни дождя, ни снега, выполняя свою ежедневную норму бега. В хорошую погоду гуляющих было много. Тут тебе и на велосипедах, и на роликовых коньках, и мамы с колясками, и целующиеся парочки влюблённых, и рыбаки с удочками и рамочными сетками. Больше всего нам нравилось выходить в ненастную погоду, когда набережная на километр впереди оказывалась совершенно пустынной, и мы единственные шли, пригибаясь, навстречу ветру, обходя лужи и никого не встречая на своём пути. Нас охватывало тогда чувство гордости, что вот, мол, мы какие стойкие: никто не решается, а мы идём.


Как правило, я ходил, молча, продумывая очередную статью, которую собирался написать. Юля что-то рассказывала. Я её никогда не прерывал. Но однажды она была чем-то рассержена и даже выпустила мою руку из своей. Это случалось с нею крайне редко. Я обычно при этом замыкался и долго с нею не разговаривал, думая с горечью, что вот, мол, я всё для неё делаю, а она позволяет себе повышенным тоном разговаривать. Так было и в этот раз. Но это, скорее всего, было связано с её плохим состоянием. Однако через несколько минут она снова взяла меня под руку и проговорила:


- Я резко с тобой разговаривала. Извини, пожалуйста.


Но я отхожу от обиды очень медленно, и она это знала. Поэтому она начала что-то весело щебетать, пытаясь отвлечь от моих мыслей, задавала  вопросы, принимая мои односложные ответы в качестве согласия на примирение. Уже на обратном пути домой Юля пела «Нам песня строить и жить помогает». Я подпевал ей, забыв окончательно о размолвке. 


А проблема  с головой не исчезала. Да и шея в месте операции над сосудами продолжала болеть. К этому добавилось ухудшение зрения. Пошли в институт глазных болезней имени Гельмгольца, где определили, что в одном глазу катаракта, а в другом начинается глаукома. Стали готовиться к операции на глазах. Но врачи попросили сначала отрегулировать кровяное давление, так как оно скакало, а операция на глазах, хоть и не такая сложная, но всё же операция и сопряжена с рисками.


Время от времени Юлю беспокоила застарелая язва желудка, на которую, видимо, влияли некоторые принимаемые от сердца и давления пилюли. И меня поражали упорство и настойчивость Юли. Почти каждый день она ходила по врачам, просиживала в поликлиничных очередях, решалась на различные анализы и процедуры. Врачи районной поликлиники никак не могли определить причину тяжести в голове у Юли. Наконец, направили на обследование в другую поликлинику, где сделали сканирование артерий.


Даже в нашу местную поликлинику я часто ходил вместе с Юлей. Она привычно брала меня под руку с левой стороны, и мы неторопливо шли, преодолевая расстояния. А в эту поликлинику, куда надо было ехать, мы тем более пошли вместе. Далеко она боялась сама идти, предполагая, что с нею всегда может что-то произойти. Бывало же, что и дома она неожиданно падала, опрокидывая стол, за который хваталась при падении. Участковый врач грешил на сосуды.


Сканирование проводила милая женщина. Для пояснения результатов она пригласила меня в кабинет и сказала, что обнаружила окклюзию левой сонной артерии, то есть той самой, на которой ей делали шунтирование. Эта артерия сейчас оказалась забитой тромботическими массами и заплатой. При этом она добавила, что впервые в своей практике сканирования артерий видит такой странный материал, использованный для шунтирования артерий.


Мне сразу вспомнились глаза Ахмедовича, ускользавшие от моего взгляда после операции. Стало понятно, что не остаточные явления наркоза беспокоили Юлю два года, а то, что по левой сонной артерии, снабжающей мозг, не поступала кровь вообще, а по правой поступала частично.


Чудесная во всех отношениях женщина, раскрывшая нам правду о состоянии Юли,  узнав о её дополнительной проблеме с глазами, сказала, что глаза могут подождать, а с сосудами надо решать как можно скорее.


Выписали Юле направление в ту же самую больницу имени Бакулева, чтобы они сами исправили свою же оплошность. Правда, в поликлинике этой больницы сразу раскритиковали заключение по дуплексному сканированию, провели своё сканирование, которое подтвердило предыдущее. Я позвонил Ахмедовичу по мобильному телефону. Он находился тогда в отпуске. Я напомнил о себе и сказал, что мы снова попадаем к нему, и я буду рад встрече с ним. Он в разговоре особой радости не проявил, спросил, откуда у меня его телефон, и пояснил, что к поликлинике больницы он не имеет отношения, а всё надо решать через поликлинику.
Короче, после всех мытарств с новыми анализами – любой собьётся со счёта, сколько раз Юля их сдавала – положили её опять в кардиологическое отделение. Хорошо, что дочка могла помочь мне ухаживать за мамой. Это было в конце лета. Я ещё находился в летнем отпуске и потому опять проводил все дни в больнице возле Юли. Тут меня все медсёстры и врачи узнавали, весело здоровались: они помнили, что я дарил им книги. А Юля продолжала бороться со всеми неприятностями, с оптимизмом посещая разные кабинеты и стойко перенеся коронаграфию, при которой ей делали укол в ноге, вводили в вену особый раствор и определяли проходимость крови в сосудах. Весьма неприятная процедура. Но при этом опять же подтвердились предыдущие данные о том, что левая сонная артерия заблокирована, а правая тоже забита, но на восемьдесят пять процентов. Что касается области сердца, то поставленный там шунт работает безукоризненно.


Таким образом, оказалось очевидным, что в кардиологии Юле делать нечего. Проблема была с сосудами. Я вообще не понимаю, почему её тогда положили в кардиологическое отделение, когда сразу было ясно, что дело в сосудах. Пациентку выписали, а через три дня положили теперь уже в отделение к Ахмедовичу.
В палате было пять коек и пять больных женщин. Я приходил каждый день и садился возле кровати Юли. Мы ходили с нею по коридору, но немного. Она быстро уставала, но главное – она не чувствовала поддержку врачей. Ахмедович зашёл утром в палату, но к Юле не подошёл вообще. Это её очень расстроило. Она явно падала духом. Только хирург, который ей делал операцию на сердце, при встрече с нею в коридоре, стал расспрашивать о состоянии здоровья, ещё раз подтвердил, что с сердцем у неё всё в порядке, и постарался успокоить по поводу предстоящего стентирования. Он был в курсе того, что принято решение не оперировать заблокированную левую сонную артерию, так как это очень опасная операция, а поставить стент, то есть трубочку, на правую артерию, чтобы увеличить ток крови через неё и тем самым улучшить состояние головного мозга.

 
– Это даже не называется операцией,  – говорил он. – Она напоминает коронаграфию, которую вы уже делали успешно, и осуществляется без общего наркоза, так что всё будете наблюдать, осознанно.


Мы немного успокоились. В понедельник назначили операцию. Обещали начать в двенадцать дня. Я пришёл к одиннадцати утра, но Юлю отвезли ещё в десять. В палате женщин мне делать было нечего, и я начал прохаживаться по коридору в ожидании появления каталки с Юлей. Тут идёт  Ахмедович. Поздоровался со мной и настойчиво попросил не ходить беспокойно, а сесть в кресло и ждать. Я понял, что операцией занимается другой врач. Время тянулось медленно. Я садился и опять вставал. Ахмедович, проходя мимо, встретился с радостно улыбающейся пациенткой и представил меня ей, сказав:


– Вот писатель. – И, обращаясь ко мне, попросил меня назвать мою фамилию, которую он забыл.


Я назвал себя, и на том наше общение закончилось.


Привезли в палату другую больную, а Юли всё не было. Наконец, около двух часов дня я увидел каталку с выглядывавшей из-под простыни родной мне головкой Юли. При виде меня на лице её появилась едва заметная улыбка радости. Когда её завезли из коридора и переложили в кровать, я вошёл и, склонившись над ней, поцеловал. Она спросила, долго ли я ждал. Потом сказала, что с трудом вынесла такую процедуру, когда врач исколол ей все ноги и никак не мог попасть в нужный сосуд.


– Но теперь тебе легче? – спросил я.

– Ну, вроде бы, – ответила она уклончиво.


Однако это и понятно. После такого напряжения, кто же сразу почувствует себя лучше. Я вышел из палаты высказать свои слова признательности врачам. В коридоре встретил Ахмедовича. Обратился к нему, но он сразу остановил меня словами:
 – Вон ваш спаситель. Говорите с ним, – и он показал на вышедшего из лифта высокого ярко выраженного грузина.


Я пошёл ему навстречу, представился мужем Юли. Он пожал мне руку. От него несло спиртным. Это меня удивило, но я подумал, что, вероятно, врач помыл руки спиртом после операции.


Говорю:


– Мне хотелось бы вас поблагодарить за работу.


На это он чуть не замахал руками, сказав неожиданно, что всё ещё впереди, успею поблагодарить. Я не понял и вопросительно посмотрел на него. Тогда он пояснил, что они поставили стент на позвоночную артерию, которая тоже была забита, из-за чего на сонную артерию ставить стент было опасно. Так что теперь они посмотрят, как будет вести себя этот стент, и потом поставят стент на сонную артерию. Мне вспомнились слова Юли о том, что ей все ноги искололи в поисках нужной артерии. И от врача несло спиртным. Такое совпадение меня насторожило.

 
Я пошёл в палату к Юле. Она должна была лежать сутки, не поднимаясь, и, главное, не сгибая ноги. А ко всем прочим бедам перед тем, как она пошла в больницу, её стал мучить цистит. Мы даже прогулки по набережной в последние дни сократили до минимального расстояния. Она упоминала об этом врачам в кардиологическом отделении, но те сказали, что это не по их части, это нужно ложиться в урологию. С такой проблемой она и осталась. Я старался исправно исполнять роль сиделки. Только на ночь попросил подежурить нянечку, с которой мы познакомились ещё в прошлое пребывание Юли здесь. При этом она даже от оплаты в этот раз наотрез отказалась, очевидно, помня мою прошлую благодарность.


Подсев к Юле, я сказал ей о нашем разговоре с хирургом. Услышав, что стент поставили не на сонную артерию, а на позвоночную, и что предстоит ещё одна операция, Юля просто мне не поверила.


– Ты не так понял врача, – сказала она. – Этого не может быть.
Но через некоторое время в палату вошёл хирург-грузин и подтвердил сказанное мною.

– Как вы себя чувствуете сейчас? Лучше?

– Немного лучше, – ответила Юля неуверенно.

– Ну, а как же? Иначе не стоило ничего делать, – сказал врач и удалился.

 
Юля была в шоке. На следующий день ей разрешили ходить. Мы начали было с нею прогулки по коридору, но теперь она быстрее уставала и сразу шла к кровати. С соседками по палате она почти не разговаривала и была очень недовольна, если я отвечал на их вопросы и даже дарил книги.


– Они пристают к тебе и не дают нам с тобой поговорить, – рассердилась она.


Такое отношение к соседкам меня очень удивило, так как вообще-то Юля была очень общительна всегда, в больницах оставались у неё подруги, с которыми она потом созванивалась. А тут мы практически всё время молчали с нею, глядя друг на друга, если я не задрёмывал. Но это она терпела нормально.

 
Кто-то из женщин сказала Юле:


– Вы бы отпустили мужа домой, а то он не высыпается.


Она ответила:


– Да он не уйдёт. Я же знаю его.


И я действительно уходил, только когда кончалось время посещений.


В четверг Юле сказали, что в пятницу её выписывают из больницы. Я спешно раздариваю принесенную партию книг. В пятницу утром Юля позвонила и сообщила, что её оставляют в больнице, а в понедельник сделают операцию на сонной артерии. Я обрадовался и сказал, чтобы она не волновалась, что после занятий в институте заеду к ней.


Занятия у меня ещё не кончились, когда опять позвонила Юля и сказала, что всё-таки её выписывают в пятницу и уже принесли выписной эпикриз.


Это даже меня потрясло, а уж Юлю тем более. Вечером, даря свою книжку лечащему врачу, я узнал от него, что повторная операция планируется через две-три недели. Смотрю в эпикриз – там ничего об этом не сказано. Спрашиваю, в чём дело. Врач читает заключительные рекомендации о лечении под наблюдением врача в поликлинике и говорит, что это недосмотр при печати, тут же вписывает ручкой, что нужно придти на консультацию через две недели.


Однако, выйдя из стен больницы, Юля ошеломила меня фразой:


– Я больше сюда никогда не вернусь.

Я не стал ей возражать. Думал, что слова выскочили внезапно от расстройства и что это пройдёт. Я не знал, какое решение созревало в голове моей Юлиньки.

 
Эпитафия


Две следующие недели прошли для меня как в тумане. Мы не ходили гулять на набережную, так как Юля сказала, что ей трудно передвигаться: болят ноги. Она пожаловалась на то, что из-за остеохондроза ей трудно поворачивать голову. Всё время её беспокоила проблема цистита.


По совету дочери, которая взяла на себя все хозяйственные дела в квартире, я нашёл в интернете платного уролога и вызвал его на дом. Он приехал со своей техникой, провёл обследование и сказал, что ничего страшного нет, нужно только пить лекарства, которые он тут же выписал.


Юля ходила по комнате, хмуро посматривая на нас с дочкой, как мы стараемся ничем её не загружать, ничем не беспокоить, требуя от неё регулярно пить лекарства. Но вот она заявила мне, что ничего ей не поможет, ничего уже сделать нельзя, все наши старания напрасны.


В то же время она внимательно следила за моим здоровьем. У меня в это время лопнули сосуды на глазу. Он покраснел, и я купил глазные капли. Юля садилась на диван, клала мою голову себе на колени и закапывала мне пипеткой капли, нежно гладя меня по голове, удерживая её некоторое время после закапывания.


Мы боялись оставлять Юлю дома одну. Когда я уходил на работу, дочка была дома и уходила, только когда я приходил. А Юля всё это видела и понимала. Однажды, прижавшись ко мне головой, она прошептала:


– Любимые вы мои, как же вы меня не понимаете. Я не могу видеть, как вы всё для меня делаете, отрываясь от своих дел. Для меня всё кончено.


Я пытался успокоить её словами, что всё будет нормально, но она не верила мне. Она отказывалась пить лекарства, утверждая, что это бесполезно. Я согласился сократить число таблеток. Мы уговаривали её пить хотя бы то, что прописал уролог, чтобы прошёл цистит.


Она просила не включать телевизор. Я нашёл для неё в компьютере музыку Чайковского из балета «Щелкунчик», которую она любила, но она попросила выключить. Она боялась упасть в комнате и ходила, опираясь на стены, стулья, стол.


Однажды у неё поднялось давление. Я вызвал скорую помощь. Приехала молодая женщина. Измерила давление. Поговорила с Юлей. Сделала укол. Сказала, что тут нужен психиатр, и уехала.


Поздно вечером мне нужно было ложиться спать, так как утром рано собирался встать, а Юля сидела на кухне. Я спрашиваю, что она тут делает. А она разливает кипячёную воду из бутылки в разные чашки. Спрашиваю «Зачем?», она отвечает: «Так надо». Я сказал, что не пойду спать, пока она не ляжет. Тогда она легла. А ночью я проснулся от звонка в дверь. «Кто это может быть?» – подумал я и подошёл к двери. За дверью стояла Юля в одной ночной рубашке.


Я обнял Юлю, ввёл в комнату, спрашивая, зачем она вышла в коридор. Она дрожала, прижавшись ко мне, и ничего не говорила. Уложив её в постель, я положил ей руку на плечо, и она уснула, а я пошёл на кухню посмотреть, есть ли мусор в ведре. Может, Юля захотела ночью вынести мусор к мусоропроводу. Но ведро оказалось почти полным. Значит, она выходила не для этого. Но зачем?


На следующий день я пошёл в поликлинику этой больницы имени Бакулева и рассказал о состоянии Юли. Я спросил, не в сосудах ли дело. Главный специалист, у которой лежала карточка Юли, сказала, что они тут не причём, а нужен психиатр. Вечером я позвонил в скорую психиатрическую помощь, которая, как сообщалось в интернете, работает двадцать четыре часа в сутки. Но голос в телефонной трубке ответил, что на дежурстве один психиатр и выехать он не может, так что лучше позвонить завтра утром.


Мы долго сидели с Юлей на диване. Её колотил озноб. Я обнял её, прижал голову к груди, а она прошептала:


– Милый мой, я жила только для тебя.


В этот вечер я запер входную дверь на ключ, вынул ключ из замочной скважины и повесил на гвоздик. Я думал, что, если в сонном состоянии Юля захочет снова выйти, то, найдя дверь запертой, она вернётся назад. Но я глубоко ошибся.
Ночью сквозь сон я услышал, как хлопнула дверь. Проснулся. Юли рядом не оказалось. Я поднялся, заглянул на кухню. Увидел пришедшую только что туда дочь. Спросил:

 – Где мама?


Дочь мгновенно бросилась к входной двери. Она оказалась отпертой. Мы выскочили в коридор. Дочка побежала по коридору, завернула за угол к балкону и через минуту в слезах бросилась мне на шею, говоря:


– Там мама… внизу… она упала.


Мы жили на десятом этаже. Коридор вёл на балкон задней лестницы. Я побежал туда и увидел, что далеко внизу на фоне чёрной ночи белеет распластанное тело моей любимой.


Так закончилась наша любовь и осталась только моя. Она хотела жить, но не знала зачем. Испугалась, что больше ничего не может. Ах, если бы я прочитал ей свои стихи, которые написал ей почти пятьдесят лет назад.


Тебе, если жить,

ты не знаешь, зачем.

Страдать и любить

от грачей до грачей.

Метели простуженной

слышишь ответ:

тебе это нужно,

а может, и нет.



Ночь увязалась

одна за другой.

Кому нужна старость,
 
а с нею покой?

Море натужно

рыдает в ответ:

тебе это нужно,

а, может, и нет.



Но если бы ночь обломала края,

и в мире остался один только я,

последние звёзды сорвались, звеня,

о, я прошептал бы:

живи для меня!



Живи для меня, если ночь коротка!

Живи для меня, если даль далека!

Живи, непослушная вечной судьбе!

А я подарю своё сердце тебе.



Чтоб больше никто это сердце не крал.
      
Чтоб больше никто его жертвой не стал.

И только когда я пойду на врагов,

как меч на ладони, протянешь его.

 
Я не напомнил ей эти строки, и она оставила меня, распластавшись по земле, как подбитая птица. Она была парашютисткой. Может быть, ей показалось, что она прыгает с вышки с парашютом. Но парашют не раскрылся.


Она всё рассчитала. Это была пятница второй недели после больницы. Нам следовало прийти в этот день в поликлинику. Но Юля сказала, что не вернётся туда. И не вернулась. Она была всегда сильной, моя Юлинька.


Когда мы с нею ещё не были женаты, я написал и подарил ей притчу о любви.


В августе ялтинские ночи удивительно похожи на сказку. Луна большая, яркая и добрая, как улыбающаяся няня, которой хочется приласкать ребёнка. Звёзды – что слёзы чистые: каждая висит отдельным фонариком – хоть пересчитывай все. И зарницы, словно драгоценные камни на груди у девушки, – вспыхнут на мгновение и пропадают. Море – оно шумит осторожно, ласково, медленно поглаживая песок серебристыми волнами.


А тепло-то как в эту пору! Разденешься совсем, и всё кажется, что не снял ещё чего-то. Хорошо!


В одну из таких ночей спросила девушка, прижимаясь к плечу любимого:


–  Скажи, милый, что такое настоящая любовь?


Всхлипнула береговая чайка спросонья. Лёгкий ветерок сдул прядку волос со лба парня. Каштаны пошептались невдалеке и стихли. Море и то замерло на секунду.


– Видишь луну? – начал парень. Всю жизнь она ходит над красавицей землёй. А земле что? Светит луна –  хорошо. Нет – звёзды будут ещё ярче. Земля-то она большая. Ей бы солнце горячее к груди прижать.


Но любит луна землю. Светит и светит ей, не уставая, тысячи лет. И дышат моря приливами и отливами, и появляются на земле песни, и становится любовь чище, и душистыми расцветают ночные фиалки.


Земля видит это и благодарит луну. А она ещё ярче от этого сияет. Вот что такое настоящая любовь.  И поцеловал парень девушку в самые губы. И снова зашептались каштаны.

– Юлинька светила мне всю жизнь, как луна земле, и вот теперь погасла.  – Он повернулся на спину. Из его глаз катились слёзы.

Я не знал, чем можно помочь человеку в такой ситуации.

 
 – Я что-то должен был сделать, – проговорил он, останавливаясь после каждого слова, – но не сделал, должен был понять её, но не понял. Это я виноват, – и старик заплакал почти навзрыд.


Наконец, немного успокоившись, он сказал:


- Я написал такую эпитафию моей Юлиньке:


Ты ушла от нас по доброй воле.

Из любви к нам навсегда ушла.

И теперь лазоревые зори

будут без тебя, моя душа.



Будут без тебя, моя хорошая,

плакаться в предутренний рассвет.

Буду навсегда, тобою брошенный,

оставлять во времени свой след.



Положила мне на душу камень ты

и ушла из жизни, не простясь.

Этот камень давит меня днями,

выбивая слёзы мне из глаз.

____


Ни жены, ни хорошей знакомой,

что вошла бы подругой ко мне.

Я тобою в оковы закован

и задавлен меж тяжких камней.



Вся душа моя рвалась в дорогу.

Обрубила ты крылья её.

И теперь, как пиявка, тревога

мою силу из сердца сосёт.



Да, я умер с тобою. Умер.

Уж не встать мне среди стихий.

Хоть, как прежде, строку я рифмую,
 
по привычке кладу в стихи.



Жизнь идёт - это так, конечно,

но проходит, минуя нас.

И вина меня давит вечно -

не сумел я. Тебя не спас.


Он не поднялся на ужин, отмахнувшись слабо рукой на моё приглашение. Мне казалось, что он заснул. А утром, когда медсестра разносила градусники, она вдруг вскрикнула:


– Батюшки, да что ж это такое? Он же совсем холодный.


И я понял: исповедь оказалась последним дыханием человека, даже имени которого я не успел узнать.    


БУЖЕНИНА


Есть у меня приятель, с которым мы работаем в одном институте и на одной кафедре. Он всегда ходит подтянутым, стройным, всегда в костюме и при галстуке. Волос у него на голове осталось не так много, что естественно при его возрасте, но он их ещё зачёсывает назад, несколько прикрывая лысеющую макушку.


Студенты его любят, во-первых, потому что он преподаёт иностранный язык, а во-вторых, по причине его мягкости характера: ему почти всегда легко сдать экзамен или зачёт, и поэтому многие «хвостисты», не сумевшие отличиться перед другим преподавателем, шли к Павлу Петровичу на пересдачу. Денег или каких-то подношений он не брал, а только сочувственно вздыхал, слушая заплетающийся иностранный язык студента и его пояснения, почему тот не знает грамматики, которую плохо преподавали в школе по причине частой смены учителей и полного отсутствия разговорной практики, и обещания нерадивого студента обязательно взяться за язык, поскольку он понимает, что без него теперь никуда.


Когда Павла Петровича спрашивали, почему он так мягок со студентами вместо того, что бы строго требовать от них учёбы, он, слабо улыбаясь, отвечал:


- Иностранный язык - это как музыка. Её невозможно учить из-под палки. Так и тут.  Только те, кто хотят знать язык, могут его освоить, а те, кто не хотят, хоть кол на голове теши, его знать не будут, пока не попадут в обстановку, где без этого языка невозможно обойтись, так как все на нём общаются. Тогда волей-неволей заговоришь.


Студентов он научил обращаться к нему «Мистер Поль», как его называли долгие годы работы за границей, а мы в своём кругу звали его Петровичем. Весёлый и компанейский по натуре он всегда посещал все наши институтские мероприятия, любил бывать на застольях, я приглашал его к себе домой на празднования. И не было, пожалуй, среди нас рассказчика лучше, чем он. Так что, когда он брался за бокал произносить тост или просто вступал в разговор, то всегда от него ожидали чего-то необычного. Все знали, что когда-то Павел Петрович работал в научно-исследовательском институте виноделия и виноградарства, так что не удивлялись, когда он рассказывал о вине, например, так:


- Всем вам, конечно, известно, что виноград и вино появились на заре человечества и вместе с радостью приносили людям беды в виде алкоголизма, а с ним и сопутствующие неприятности: драки, убийства и даже войны. Бороться с пьянством пытались во многих странах и во все времена. Даже в нашей стране в период социализма объявляли сухой закон, из которого, правда, ничего не вышло, только шума много было. И виноградники вместе с плохими иной раз хорошие вырубали, и очереди за спиртным в магазинах вырастали, так как многие стали закупать вино и водку впрок, а потому и пили больше. А что же делать, как устоять, дома стоят непочатые бутылки? Но я сейчас не об этом хочу рассказать, а поведать вам легенду о рождении вина.

Как-то в давние-давние времена Бахус, которого сейчас зовут богом вина, шёл себе по дороге и увидел на земле виноградное зёрнышко. Стояла жара. Бахус, подумал, что зерно может засохнуть и пропасть, поэтому решил спрятать его от солнца. Тут он увидел неподалеку косточку соловья, вложил в неё зерно и спрятал себе в карман. Через некоторое время он заметил, что зерно проросло, и росток оплёл всю косточку соловья. Тогда Бахус посмотрел вокруг и нашёл кость льва, вложил в неё оплетенную виноградным побегом косточку соловья, и спрятал всё это опять в карман. Продолжая идти по дороге, он снова заметил, что росток зерна развивается и теперь оплетает всю кость льва. Увидел Бахус кость осла, поднял с земли и вложил в неё львиную кость, оплетенную виноградным побегом.


Вскоре Бахус пришёл домой, вырыл поблизости яму, положил туда кости, которые нельзя было отделить, так они были связаны побегом, засыпал яму землёй, полил и стал ждать. Спустя некоторое время вырос на этом месте виноградный куст, и появилось на нём много кистей винограда. Бахус собрал урожай, приготовил из него приятный сок, и стал угощать им всех проходящих. Но вот что он заметил.
Когда гости выпивали первый стакан напитка, они становились весёлыми и начинали петь, как соловьи. Когда осушали второй стакан, становились сильными, как лев. А когда опрокидывали в себя третий стакан, то головы их повисали на грудь, и они становились глупыми, как осёл.


Вот почему рекомендуется пить один бокал вина для того, чтобы быть весёлыми, второй бокал, чтобы быть сильными и хорошо работать, но никогда не нагружать себя третьим бокалом, чтобы не превращаться в глупого осла.

В другой раз, когда мы собрались то ли по случаю женского дня, то ли по другому радостному событию, на столе оказалась бутылка мадеры и бутылка хереса. Наверное, эти вина принёс сам Павел Петрович. И он же о них говорил:


- Херес считается королём аперитива. То есть его пьют перед застольем небольшими рюмочками специально с целью выработки в организме фермента алкогольдегидрогеназы, который препятствует скорому опьянению. Есть много любителей хереса. Например, известный писатель Илья Эренбург покупал его ящиками.


Между тем, в России херес производится относительно недавно. Раньше его готовили только в Испанской Андалузии возле города Херес-де-ла-фронтера, и секрет технологии тщательно скрывался. Вообще херес единственное вино, которое выдерживается в бочках под специальной дрожжевой хересной плёнкой, которая и придаёт вину специфический вкус. Бактерии, создающие эту дрожжевую плёнку, являлись тайной испанских виноделов.

 
В наших дегустационных залах гиды иногда рассказывают байку о том, что известный советский винодел Герасимов, решил поехать в Испанию в командировку и добыть там немного хересной дрожжевой плёнки, для чего специально отрастил на пальце длинный ноготь, которым, будучи на экскурсии в хересных подвалах, незаметно подцепил плёнку, привёз в Россию и культивировал, благодаря чему у нас появился свой херес.


На самом деле, как рассказывала его жена Саенко, всё было несколько иначе. Никакой ноготь Герасимов не отращивал, а перед самой командировкой в Испанию попросил свою жену приготовить ему чистую стерильную пробирку. В Андалузии во время осмотра ёмкости с хересной плёнкой, которая никогда не убирается, а из-под неё время от времени выкачивается выдержанное вино, Герасимов воспользовался моментом, когда гида отозвали к телефону, и попросил рабочего плеснуть ему немного плёнки в пробирку. Ну, а дальнейшее было делом техники: привезти плёнку в Москву и размножить бактерии сначала в лабораторных условиях, а потом и на производстве. Сейчас наш российский херес ни в чём не уступает испанскому.
Что же касается мадеры, здесь совсем иная история.

 
Павел Петрович наливает в бокал мадеру, как настоящий винодел, вдыхает носом её аромат, поднимает бокал на уровень глаз и, явно любуясь цветом, начинает нам читать лекцию:

 
- Известный советский писатель Владимир Солоухин как-то раз написал о мадере шуточные строки:


Запрусь.

Налью себе мадеры.

Напьюсь,

Чтобы ни встать, ни сесть.

Люблю тебя.

Люблю без меры

За то, что ты такая есть.



Мадера имеет несколько названий: и дамский коньяк, и солнце в бокале, и дважды рождённая солнцем. Всё верно. И дамы его любят, как коньяк, и цвета вино янтарного, словно светят из него лучи солнца, и рождается оно на солнце дважды в отличие от любого другого вина. А история его рождения была долгой и весьма необычной, я бы даже сказал, неожиданной.


Все вина, как известно,  начинают своё рождение на винограднике, где под солнцем созревает виноград. Не будет солнца, не будет сахара в винограде, который образуется в ягоде винограда, благодаря солнечным лучам, не будет хорошего вина. Поэтому, прежде всего, нужен хороший уход за виноградником. Виноградарь сотни раз поклонится кусту, чтобы получить хороший урожай.


Известный винодел Егоров любил рассказывать шутку о производстве вина марсала.


Виноградарь перед началом сезонных работ на винограднике надевает на ноги портянки и сапоги, густо смазанные дёгтем. Целый сезон он занимается обрезкой, подвязкой, борьбой с сорняками и вредителями и, в конце концов, собирает урожай в портянках и сапогах, густо смазанных дёгтем. Затем он помещает виноград в большой чан и давит его ногами, выжимая сок. Потом бросает в чан весь сезон носильные портянки в сапогах, густо смазанных дёгтем, выдерживает сок и разливает его строго пропорционально в другие ёмкости. Так с весь сезон носильными портянками в сапогах, густо смазанных дёгтем, готовится вино марсала.


Разумеется, это шутка. Хотя в каждой шутке есть доля правды. Вино марсала довольно крепкое, сладкое бывает терпковатым на вкус. История с рождением мадеры совсем иная.


Рассказчик снова поднял бокал с мадерой перед своими глазами, затем опустил его, прищурился, как бы всматриваясь в далёкие годы, и начал:


- С незапамятных времён на португальском острове Мадейра делали прекрасное сладкое вино и отвозили его парусными судами на продажу в Индию. Но так случилось однажды с погодой, что суда, нагруженные дубовыми бочками с вином, то попали в безветренный штиль, и не могли плыть, то их захватывали штормовые ветры, и тогда суда долго носило по океану в стороне от пункта назначения. Так что прибыли португальцы в Индию лишь спустя несколько месяцев.


Сгрузили они бочки с вином на берег, но, прежде чем за вино платить, покупатель, как обычно, продегустировал товар, и вдруг сказал, что вино не соответствует тому, что привозили раньше, и наотрез отказался покупать его. Делать было нечего, бочки с вином вновь погрузили на палубы, и суда отправились в обратный путь.


И снова моряки попали в шторм, и их долго носило по океану. Но, в конечном счёте, они вернулись в родную гавань и выгрузили невыкупленный товар. Местные виноделы попробовали вино и согласились, что оно изменило своё качество. Однако, как сказали они, вино хоть и другое, но пить его можно, и стали продавать его здесь же в порту по более низкой цене, чем раньше.


Ну, а раз вино дешёвое, то кто его стал пить? Простые рабочие, грузчики, бедный портовый люд. Но всё когда-то кончается. Закончилось и это вино, а завсегдатаи шинков приходили и требовали именно это дешёвое и, как им казалось, вкусное вино. А когда есть спрос, должно быть и предложение.


Виноделы острова стали думать, почему первоначальное вино изменило своё качество, как получить его снова. Решили, что, поскольку бочки с вином долгое время находились в море, где их качало волнами, то именно волны сыграли главную роль. И тогда они подвесили на цепях к деревьям наполненные вином бочки и стали долго их раскачивать. К своему изумлению они убедились в том, что вино оставалось таким же, сколько бы оно ни качалось на цепях.

 
Долгое время не могли португальцы получить новое вино, пока одному из них не пришла в голову счастливая мысль, что в течение всего времени путешествия в Индию и обратно бочки с вином находились на палубе под открытым небом, по которому гуляло солнце. Это солнце своими жаркими лучами изменило качество вина. Вот в чём оказалась истина.


Так и появилось это замечательное уникальное вино, единственное дважды рождаемое солнцем: первый раз на винограднике, а второй раз в дубовых бочках, которые выдерживаются на открытых мадерных площадках в течение четырёх лет. За это время около тридцати процентов напитка успевает испариться. Это, как говорят виноделы, вино пьют ангелы.


- Между прочим, продолжал Павел Петрович, – долгие годы по традиции мадера продавалась по более низким ценам. Только в последние годы бизнесмены поняли, что мадера приобрела популярность и действительно своим ореховым привкусом делает напиток неповторимым, а потому подняли на неё цену, введя в разряд дорогих вин.


Мы все дружно подняли бокалы с мадерой, посмотрели на окраску, втянули в себя аромат, как это делал только что Петрович, и выпили за вино и за самого рассказчика.


Но не так давно во время наших очередных дружных посиделок за праздничным столом, торопливо накрытым нашими женщинами, после принятия, так называемого аперитива, который у нас вошёл в обычай после рассказа Павла Петровича, и уже успев изрядно закусить, я в ожидании очередного интересного рассказа спросил:
- Петрович, вы интересно рассказываете о винах, а можете ли вы что-нибудь рассказать…


Тут я окинул взглядом стол в поисках подходящего для рассказа объекта, и мои глаза остановились на тонких серых с белыми прослойками ломтиках мяса.

 
- К примеру, о буженине, – закончил я. – Как вы к ней относитесь? Можете что-то сообщить нам неизвестное.


Павел Петрович улыбнулся и спокойно принял мой вызов, а то, что мой вопрос звучал несколько саркастическим вызовом, не было никакого сомнения, ибо я предлагал тему рассказа, а не сам мой коллега выбирал её. Но он, совершенно не тушуясь, словно давно готовился к ответу именно на этот вопрос, заговорил опять лекторским голосом:


- Ну что ж, можно и о буженине. Вполне интересный вопрос. Во-первых, позволю себе напомнить вам, что буженина исконно русское блюдо. И само слово «буженина»
 - это старинное русское слово, произошедшее от более старого вуженина, что восходит к древнему несохранившемуся в нашей речи глаголу «вудити», что означает «вялить», «коптить». Так что слово «буженина» понималось, да и сейчас понимается, как «копчёность».


Вы только представьте себе, что наши очень далёкие предки, уже в те времена были гурманами и любили хорошо поесть. Хотя в те отдалённые века, возможно, коптили дымом от костра и без современных специй. Сейчас приготовить настоящую буженину - это большое искусство. Её делают в Австрии, в Германии, в Канаде, но всё не то, что в России, где её делают даже из медвежатины. Да только настоящая буженина всё-таки из свинины.


Берёте большой кусок задней ноги, или шеи или лопатки, словом, солидный кусок мяса, который у свиньи обычно жирный и что делаете?


- Коптим, – отвечает кто-то уверенно.

- Ни в коем случае, – быстро возражает, как на лекции студентам, Павел Петрович.

 – Мясо следует сначала замариновать. А для этого пригодится в качестве маринада доброе красное вино, ну или хороший квас.

- О-го! – восклицает другой слушатель. – Это сколько ж вина напрасно тратить?

- Ну, потребуется пара литров вина, но отнюдь не напрасно. Вино делает мясо мягким и сочным. А как же? Вот вы не любите, чтобы шашлык приходилось с усилием разжёвывать так, что мясо застревает в зубах? А для этого мясо барана обязательно нужно выдержать в вине сутки, а то и двое. Так же и здесь.

 Выдерживаем в холодильнике. При этом в вино или квас добавляют чеснок, репчатый лук, чёрный перец, гвоздику, лавровый лист, ну и соль, конечно. Без специй никак нельзя, если хотите получить настоящее удовольствие от буженины. Маринад должен покрывать всё мясо. Но это только полдела.


Наш оратор делает паузу, осматривая гостей. Никто теперь не решается вставлять свои замечания, и тогда он продолжает:


- Дальше мясо надо достать из маринада, обтереть, дать время просохнуть, а потом уж нашпиговать чесноком.

- Так мы ж уже чеснок клали, – не выдержанно прозвучал женский голос.

- Вот, сразу видно кулинарку. Запомнила, что мы чеснок уже использовали. Ну, да мы в маринад положили очищенные и порезанные дольки чеснока, так сказать, для общего тонуса, а теперь будем чесночные зубки разрезать помельче и вкладывать в надрезы, которые делаются в разных частях мяса. Чем больше мы их вставим, тем лучше. Можно нашпиговать и лаврушку для аромата, и перец горошком. Всё приятнее. И только теперь можно класть мясо на противень, налив туда предварительно немного маринада, чтоб не подгорало, и помещать его в духовку или в микроволновку.


Раньше-то в старину ставили мясо в горячую печь, жар охватывал его мгновенно, и пока печь медленно остывала, мясо томилось и приходило в полную готовность. Сейчас техника на грани фантастики, но без хозяйского глаза обойтись невозможно. Нагреешь духовку до двухсот градусов, продержишь мясо при такой температуре час и считай, что всё пиши пропало. Все труды сгорели с мясом. А надо пятнадцать минут выдержать при высокой температуре и тут же понизить её градусов на тридцать-пятьдесят, да не забыть поливать маринадом сверху, чтобы не сильно запекалось. А то ещё хорошо покрыть мясо капустным листом от сильного жара. Так часа через два с половиной, если большой кусок томится, он будет готов.

 
Достаём из духовки, заворачиваем в фольгу и даём остыть с полчаса. Нарезаем толстыми ломтями, чтобы не крошился, и подаём к столу, где уже его ждут горчица и хрен. А если хотим тонкими ломтиками кушать, как сегодня у нас на столе, то буженина должна полностью остыть. Тогда нарезать легче. А уж есть её с белым или красным хренком, да под водочку, это сплошное счастье. Холодненькая, мягкая до удивления, со слоем жира она просто тает во рту вместе с приправами. Не оторвёшь.


- Но, Петрович, – с изумлением говорю я, – вы так прекрасно рассказываете о буженине, что слюнки уже текут, но я заметил, что сами вы её почему-то не ели.
Павел Петрович вдруг как-то погрустнел и уже совсем другим голосом, ничем не напоминающим лекцию проговорил:


- Вы правы, мой друг. Я  не ем буженину, хоть, как вы понимаете, она мне очень нравится. Но дело в том, что когда жена моя была жива, она всегда следила за моим здоровьем. Провожая меня на работу, оглядывала меня критически, смотрела, чтобы я шарф не забыл в холодную погоду, и целовала, как будто ставила печать одобрения, что всё в порядке. Когда мы садились за праздничный стол, как у нас сейчас, она бдительно замечала, сколько я выпил водки, и порой говорила: «Не увлекайся. Хватит тебе». И даже отбирала рюмку со словами: «Больше не пей – потом плохо будет».


Мы последнее время с нею вместе часто ходили в поликлинику. Она боялась, что может по дороге упасть. Вот я её и сопровождал, а заодно и сам к врачам иногда ходил. Так вот, когда я должен был идти к терапевту, она вместе со мной входила в кабинет и иной раз за меня всё говорила врачу, спрашивая, что мне можно, а что нельзя. Поэтому и говорила мне: «Не ешь буженину. Помнишь, что врач рекомендовал поменьше жирного и копчёного? Лучше поешь ещё капустки, грибочков или варёной колбаски».


Как-то мы с дочкой были на кладбище зимой. Я у могилы снял с себя шапку. А холодно, ветер, мороз. Дочка увидела меня с непокрытой головой и говорит:


- Надень шапку. Маме бы это очень не понравилось.


И я, правда, словно голос жены услышал, будто говорит она мне: «Надень сейчас же шапку. Простудишься».


И вот, сколько времени утекло с тех пор, как жена ушла из жизни, а я до сих пор слышу её голос, то поющий беззаботно и весело, то говорящий мне озабоченно: «Не пей больше. Не ешь этого».

 
Очень я любил свою подругу жизни, и не могу ослушаться её голоса. Поэтому и не ем буженину. – И Павел Петрович смахнул украдкой набежавшую в угол глаза слезу.


ИСТОРИЯ РОДА – ИСТОРИЯ МИРА


Наша фамилия


Честно говоря, фамилия Бузни, хоть и старинная, но появилась случайно. Дело в том, что наш (нас было четверо детей в семье) далёкий пра-пра-пра-пра-прадед Констандиница Илия, родившийся в 1700 году, при женитьбе взял себе фамилию дочери Ключера Петрашки Бузне. А фамилия его выросла из прозвища, связанного с военными заслугами Петрашки, Бузни, что означает в переводе с молдавского «врывающийся, как ветер, внезапно входящий».


Всю свою историю Молдавия испытывала на себе влияние различных государств, объектом интересов которых она являлась. В пятнадцатом веке она попадает в вассальную зависимость от Турции. В конце шестнадцатого и начале семнадцатого веков её территорией заинтересовались Речь Посполитая, Священная Римская империя и Османская империя. Со всеми приходилось воевать. Петрашка обладал боярским чином ключера, то есть хранителя ключей от кладовых с продовольствием, но, видимо, ему приходилось и воевать. В 1711 году Молдавский Господарь Дмитрий Кантемир присягнул в Яссах на верность России. Однако в том же году Пётр I направил русские войска против Турок и, не смотря на помощь молдавских сил, потерпел поражение на реке Прут. Тогда ещё не родился военный гений Суворов. Господарь Кантемир вынужден был перебраться в Россию и стать советником русского царя. А Петрашка, обрёл за свою воинскую доблесть прозвище Бузни, даже не предполагая, что оно в будущем так понравится его зятю, что он возьмёт себе эту фамилию.


 У Илии было пятеро сыновей. Константин - мой предок, (родился в 1740-50, умер после 1821), Василий, Стефан (был фактором,  представителем Молдавского Дивана, при походном атамане Сулине (Русские войска, 1770 г.), Антон (боярское звание Шатрарь), Иоан (боярское звание Сардарь). Дочь Василия Мария – замужем за Николаем Черкезом, Великим ключером. Некоторые братья, включая Константина, принимали участие в 1-х дворянских выборах 1818 года, когда молдавское боярство переходило в русское дворянство. Занесены в 6-ю высшую часть Дворянской родословной книги по Бессарабской области. Кстати, Константин носил боярский чин Армаш (стрелец, стражник). Это высокая должность главного хранителя бунчуков молдавского господаря. В его ведении находились все тюрьмы молдавского господарства.


Так что в Архивном деле Бессарабского Губернского правления 1814 г. № 157 на странице семнадцатой записано, что «в 1821 г. комиссия представила доказательства на дворянство следующих лиц: … в том числе Бузневых Илью и Манолакия, Бузневых Иоанна и Константина», а ещё через десять страниц фамилия уточняется, когда говорится: «Во вторых выборах 1821 г. участвовали и подписали протокол собрания: в том числе Манолакий Бузни, Иоанн Бузни, Константин Бузни, Илья Бузни.


Тут нужно, чтобы читателю было понятно, рассказать немного из истории создания молдавского дворянства. Его в Молдавии не было до вхождения страны в состав России, что произошло после русско-турецкой войны 1806-1812 годов в результате Бухарестского мирного Договора, по которому к России отошла восточная часть Молдавского княжества, называемого потом Бессарабией. Тут же встал вопрос, кого из молдавских бояр принимать в привилегированное дворянское сословие, ставшее к тому времени в России заметной силой управления государством.

 
Почему из бояр? Да потому, что молдавские бояре тоже находились на государственной службе, получая определённые привилегии, и их титул состоятельных граждан передавался по наследству. Так что было решено жаловать потомственное дворянство, как пишется в главе книги Е.А. Румянцева «о генеалогии бессарабского дворянского рода Бузни», тем жителям Бессарабии, которые или предки которых имели следующие боярские чины: великий логофет, великий ворник, вистерник, хатман, постельник, камораш, ага, спатарь, бан, комис, каминарь, пахарник, сардарь, стольник, армаш, медельничер, ключер, сулджер, питарь, житничер, шатрарь, второй логофет, второй постельник, третий логофет. Всем этим чинам нашли аналогию в российской табели о рангах, и таким образом правила игры были определены». Бузни были бояре.


Но наша фамилия могла быть и другой, от более древнего предка - Яни.
Копаться в архивах очень интересно. Узнаёшь удивительные вещи из истории своего рода, которой можешь гордиться или нет, но всегда переживаешь, ощущая связь с далёким событиями и замечая удивительное сплетение судеб, в результате которого появился ты - человек сегодня, и как он продолжится этот род, во многом зависит от тебя.


Историю с паном Яни и некоторых других наших предков откопал не я, а мой троюродный брат, ленинградский писатель Дмитрий Каралис. Наши дедушки были родными братьями. Я очень благодарен Дмитрию за то, что он не поленился побывать в молдавских архивах, и искал предков даже в других странах, где встречалась наша фамилия.


Так вот о пане Яни. Родился он аж в 1530 году (подумать только, без малого пятьсот лет тому назад!) в княжестве Молдова, скорее всего в Яссах. Пан Яни многократно упоминается в Господарских грамотах 1570-х годов, в том числе и в качестве Вистерника, т.е. казначея, и в качестве Постельника (была такая боярская должность при государях, в обязанности которой входило следить за тем, чтобы постель государя была всегда в порядке). Являлся так же тестем Господаря Иона Мовилэ. Сын пана Яни по имени Нэдэбайко носил фамилию Постолаке, которая могла дойти и до меня, не случись истории с Бузни, и были бы мы сейчас с братом Постолаке Евгений и Артемий Николаевичи. Наш пращур имел боярский чин Спатаря, то есть меченосца, и некоторые другие боярские звания.

 
Родились у него три дочери. Теодора вышла замуж за сына господаря Мовилэ. А её дочь Илиана оказалась замужем за Мироном Костиным, ставшего известным молдавским летописцем, как впоследствии и их сын Николай Костин. Вторая дочь Постолаке – Ирина стала женой Константина Кешко, прямого предка Сербской королевы Наталии Обренович, а третья – Софта была замужем за Костаке Кристе.


Дед Илии Бузни - Великий Логофет Петрашко (с 1608 по 1611) при Господаре Константине Мовилэ. Прозвище Шолдан, Толстячок. Жил около 1570 – 1640 годы. Называл себя Нэдэбайкович. Великий Логофет – секретарь Господарской Канцелярии, министр иностранных дел, первый боярин в Княжестве Молдова после Господаря. Держал речь перед Господарем от имени бояр и распределял поручения между боярами. Ему, в частности, пожаловано село Димилень в Ботошанском уезде около города Дорохой. Собственник села Шолдэнэшть и многих других. Был послом в Трансильвании. Упоминается в документах с 1592 по 1622 годы.


Его сына Константина Ильича я уже упоминал. Не сказал только, что родился он в городе Сороки, а точнее в имении Кременчуг Сорокского уезда Бессарабской губернии, и был у него боярский чин Великий Армаш, то есть представлял из себя начальника телохранителей, пенициарной системы княжества и тубулхана (полковой музыки). Построил церковь Николая Чудотворца в одном из своих поместий Кременчуг. Жену себе взял Самаранду из древнего греческого рода, что не так удивительно. Известно, что при господаре Василии Лупу, правившем до1653 года в столице Молдавии Яссах были открыты греческая школа и греческая типография, а правителем было отдано распоряжение «прини¬мать во все большие монастыри греческих монахов для обучения юношей из благородных семей греческому письму и наукам», и фанариоты (влиятельные богатые греки) прибывали в Молдавию в сопровождении своих соплеменников, расставляя их на ключевые посты в государственном управлении.


В эти же годы, Молдавия, населённая в значительной степени (как минимум, третья часть) славянами, то есть руссами, стремилась присоединиться к великой России, чтобы избавиться от турецкого господства. И потому вполне понятно участие молдаван, да и греков, в русско-турецких войнах. В их числе был и брат нашего Константина  Стефан, принимавший участие в качестве представителя молдавского руководства в русских войсках во время знаменитой первой русско-турецкой войны, в результате которой Россия получила выход к Чёрному морю. В этот период, да и в следующей второй войне с турками в прославленном Рымникском сражении на территории Молдавии, и битве за Измаил войсками командовал Александр Суворов, с которым, очевидно, не раз входил в контакт Стефан и вполне допускаю, что и Константин, не просто как боярин, а Великий Армаш господаря Молдавии.


О великом полководце слагались легенды в Молдавии. Например, согласно одному сказанию, в 1789 г. русские взяли турецкую крепость Бендеры, потеряв всего одного солдата. Себя молдаване считали солдатами Суворова, о которых тот тоже отзывался весьма положительно, упоминая об их храбрости в своих рапортах.
В этом же имении Кременчуг в 1782 году, в самый разгар русско-турецкой войны, у Константина и Самаранды родился сын, имя которому дали Иоан, а по-простому Иван. В тридцать шесть лет был комиссаром Ясского Исправничества, а затем  занимал пост заседателя по выбору дворянства, в то же время являясь членом уездного суда и членом межевой конторы. С женой Марией Крушеван они родили семерых детей. Четвёртым в 1817 году за сто лет до Октябрьской революции родился наш с братом предок Николай Иванович.


Будучи комиссаром Исправничества, Иван Константинович бывал, разумеется, наездами в Кишенёве и, как богатый дворянин, при этом мог быть приглашаем на балы в дом вице-губернатора Тодора Крупенского. А мы знаем, что с 1820 по 1823 годы в Кишинёве отбывал ссылку на юг юный поэт Александр Пушкин. Литературного гения друзья ввели в высшее общество, познакомили с местными боярами, ставшими к тому времени российскими дворянами. Поэтому Пушкин тоже посещал балы дома Крупенского или местного откупщика, возглавлявшего денежную аристократию Кишинёва, Егора Варфоломея  и вполне мог там познакомиться с представителем рода Бузни Иваном Константиновичем. Словом, наш предок мог своими ушами слышать, как Пушкин читает только что написанное стихотворение «Узник» или «Цыганы» или «Гавриилиаду». (Пушкин написал в Молдавии около ста шестидесяти произведений).
Ещё больше возможности у нашего предка было встретиться с руководителем тайного Южного общества декабристов Павлом Пестелем, который тоже в это время был в Молдавии и непросто находился там, а принял близко к сердцу повстанческое движение молдавских греков, выступивших на борьбу за свободу Греции.


Сначала Пестель встретился с бежавшими от повстанцев из Ясс молдавскими боярами. Из беседы с одним из них Розетти-Рознаваном Пестель понял, что бояре боятся своих собственных крестьян больше, чем янычар турецкого султана. Тогда он, сменив военную форму на штатскую одежду, переходит через границу и пробирается к повстанцам в Яссы, где полицией командовал наш Иван Константинович, матерью которого, если читатель помнит, была гречанка Самаранда. Из этого следует, что положение у Бузни в Яссах было отнюдь не простым. Он должен был отстаивать интересы бояр, но и Грецию, с которой он был повенчан, не след было предавать.
Юрий Турусов так описал в книге «Каменное море» появление Пестеля в Яссах:
«На базарной площади, кривых улицах городка маршировали, поблескивая оружием, конные и пешие группы повстанцев. Над крышами саманных домишек вились галки, вспуганные выстрелами обучающихся стрельбе добровольцев. Возбужденные воинственным пылом повстанцы по несколько раз читали друг другу печатные прокламации Александра Ипсиланти, призывающие отдать жизнь в борьбе за свободу Греции.


      Здесь Пестель своими глазами увидел и три боевых повстанческих знамени Ипсиланти, развевающихся на весеннем ветру. Одно – трехцветное, другое – с вышитым золотым крестом, увитым лавром и надписью: «Сим победиши», и третье – с изображением возродившегося феникса.


Он с волнением вспомнил строчку из прокламации: «Да воскреснет феникс Греции из пепла!» Вот она, воплощенная, наконец, из мечты в действительность свобода! Все три гордых знамени реяли над головами отрядов вооруженных всадников, которыми предводительствовал гарцевавший на белом жеребце, одетый в алую, украшенную золотым шитьем венгерку князь Александр Ипсиланти.


От всей его статной гибкой фигуры, крепко державшейся в седле, угловато приподнятого правого плеча (вследствие утраты руки в бою) и гордо вскинутой головы веяло какой-то юношеской лихостью. Тонкое с огромными глазами и черными усами лицо Ипсиланти дополняло его облик. Но он и весь его блестящий отряд производили впечатление чего-то очень уж хрупкого – театрального. Пестелю – ветерану Отечественной войны, побывавшему в огне такой битвы, как Бородинская, привыкшему трезвым умом оценивать всякий блеск, невозможно было не заметить слабой стороны этой парадности. Некоторые кавалеристы шатко держались в седлах, явно не умели управлять лошадьми. Вооружение тоже желало лучшего…


С болью отмечая эти недостатки, Пестель не мог всё же не поддаться восторгу. Перед ним наяву двигалась конница свободы! Настоящие вооружённые повстанцы! И Павел Иванович – один из руководителей тайного революционного общества России, сейчас невольно задавал себе вопрос: а увидит ли он у себя на родине когда-либо подобное зрелище? Доживёт ли он до того часа, когда в России доблестные рыцари свободы с оружием в руках двинутся на деспотизм?…»


Пестель мог присоединиться к восставшим, и его тянуло к ним, если бы не пересиливал другой долг – перед всей Россией, ради будущего которой он руководил тайным обществом.


И вот с таким человеком мог встретиться то ли по службе, то ли в простом общении Иван Константинович.


Однако это всё из области догадок. А что нам достоверно известно, так это то, что 1860 году, перед самым указом императора Александра II об отмене крепостного права в России,  наш прадед Николай Иванович продал свою земельную долю в Сорокском уезде и уехал с женой полячкой Альфонсиной в Каменец-Подольск. Один из их сыновей Александр записал в своём дневнике в 1910 году, что у него хранится цветной дагерротип, на котором его мать Альфонсина Викентьевна снята в 1844 в Варшаве со своими родителями совсем ещё юной девчонкой.


У нас этой фотографии нет, но зато есть фото нашего деда Ипполита Николаевича Бузни, родившегося в 1870 году в Каменец-Подольске, в компании со своей женой Анной, с моим совсем юным отцом гимназистом Николаем на переднем плане, а в центре фото внушительно восседает наш прадед, по правую руку от него другой сын Александр, а по левую его красавица жена Альфонсина.


Между прочим, Александр Николаевич Бузни, выпускник Киевского университета, примкнул к народовольцам, был сослан царским правительством в Сибирь, вернулся оттуда в Тамбов, где был надворным советником в 1907 году, служил по Акцизному ведомству и, как пишет Каралис в своей повести «Записки ретроразведчика», «построил на Астраханской улице дом, заведовал губернской химической лабораторией, растил детей и дружил с Иваном Владимировичем Мичуриным, обмениваясь с ним саженцами и научными идеями».


Тогда как судьба Ипполита Николаевича сложилась совсем иначе, и о нём у нас сохранилось немало документов. Воспитывался он в имении Янгуцы помещиков Казимиров (польский дворянский род, идущий от короля Польши из династии Вазов), с которыми род Бузни был в родственных отношениях. Восемнадцатилетним юношей поступил на службу табельщиком, как явствует из его трудового списка, а через три года был назначен помощником управляющего этого же имения. В возрасте двадцати четырёх лет был призван на действительную военную службу. Войн и крестьянских волнений в этот период ни в России, в составе которой находилась Бессарабия, ни в самой Молдавии не было, поэтому, отслужив два года, наш будущий дедушка спокойно возвратился к себе домой, где был назначен в этот раз управляющим имением. Шёл год 1895. Парень он был молодой. Пора пришла жениться. И тут я позволю себе перенестись  в другую страну и другое время, что, впрочем, тоже имеет отношение к нашему рассказу.


Дедушка и бабушка


После многовекового передела и захватов земель габсбургов в 1804 году императором Австрии был провозглашён Франц I, после чего началось эпоха национального возрождения для многих населявших её народов, в том числе для чехов, словаков и мораван, что послужило предпосылкой для создания впоследствии чехословацкого государства. Но в 1848 году в ходе австрийской революции, благодаря стечению обстоятельств, когда дядя отказался от престола, а отец отказался от прав наследования, восемнадцатилетний Франц Иосиф I оказался во главе многонациональной  страны. В результате неумелого правления империя вскоре потеряла Ломбардию, лишилась власти в Модене и Тоскане, затеяла войну с Пруссией, но после разгрома своей армии вынуждена была признать поражение. В 1871 году Австрия признаёт провозглашение Германской империи и вступает с ней в альянс, что заставило затем Австро-Венгрию принять участие в Первой мировой войне на стороне немцев.


Так вот именно в этот период на борьбу за независимость своего государства выступили патриоты-революционеры, среди которых оказался и наш прадед Антон Урбан. Вместе со своими соратниками по борьбе он писал на стенах домов яркой краской крамольные слова: «Король Австрийский - мышь немецкая». Естественно, полиция искала его и хотела арестовать, поэтому он бежал от преследования в Россию. Оказавшись вне опасности, занялся привычным для чехов делом - работал контролёром на пивоваренном заводе. Однако он был ещё молод и хотел жениться. В России много хороших девушек, но Александру хотелось иметь женой только соотечественницу. И тогда он написал письмо в одну из Пражских газет, которая поместила его объявление, приглашающее чешских девушек откликнуться на его предложение руки и сердца. Такая красавица по имени Анна нашлась. Недолго переписываясь, она приехала в Россию к своему избраннику, а девять месяцев спустя, как и положено природой,  в 1874 году у них в Киеве родилась дочь Анна.
Как она росла и как встретилась с будущим моим дедушкой, мне осталось неизвестным. Одно знаю, что они обвенчались, поженились и тем самым смешали в кровь будущего потомства молдавскую, греческую, польскую (читатель помнит Альфонсину Викентьевну) и теперь чешскую крови. Только четыре, да это пока. То ли ещё впереди?


Дедушка Ипполит вынужден был по причине продажи имения, в котором он был управляющим, поступить на работу конторщиком винзавода, затем должности менялись, как и места работы. В это время в семье появляется сначала сын Николай (1898) и следом  дочь Вера (1900). Снимок сделан в 1901 году явно в фотоателье, поскольку кадр хорошо выставлен: Ипполит с благообразной бородкой и усами сидит с сыном (нашим будущим отцом) у колен, жена красива в причёске с дочерью на руках, а рядом стоят её брат Владимир и сестра Евгения Урбаны. Жена уже четыре года носит фамилию Бузни. Всё идёт хорошо.


В 1910 году дедушка работает управляющим имением и винокуренным заводом в селе Янауцы Хотинского уезда. Ну, кто не знает, Хотин - это один из древнейших городов Западной Украины на берегу Днестра. И прожил бы он со своей растущей семьёй счастливо, да началась Первая мировая война. Европа бурлила. Немецкие и австро-венгерские войска, хоть и медленно, но продвигались на восточном направлении, захватив Варшаву, Львов, Пинск.


Ипполит Бузни не стал дожидаться прихода вражеских войск, а принимать участие в войне в сорок шесть лет он не собирался, и потому перебрался вместе с семьёй на постоянное жительство в Крым, где опять же стал работать управляющим теперь уже имения Пятаковых поблизости от Симферополя. Здесь его и застали революционные события в России, отразившиеся на нём самым непосредственным образом, поскольку бойцы революции на волне всеобщей борьбы с буржуями и помещиками арестовали и нашего деда, как угнетателя крестьян. И вот тут-то вышла такая история, что сами крестьяне имения Пятаковых выступили в защиту готовящегося к расстрелу бывшего управляющего и написали письмо, названное удостоверением, в котором писалось с буквой ять в конце слов буквально следующее:


« Январь 17, 1918


Удостоверение


Выдано нами, жителями д. Кара-Кият, управляющему Ипполиту Николаевичу Бузни в том, что он за всё время отбывания управляющим Имением ни в чём предосудительном не замечен; как с нами крестьянами, так и со служащими и рабочими обращался всегда очень хорошо и вежливо, выплачивал следующие рабочим деньги согласно договорам и постановлениям рабочих союзов вполне аккуратно и, как нам известно, выдавал казгодные; харчи рабочим выдавались очень свежие; работа производилась согласно постановлениям союзов, и за излишние часы уплачивалось отдельно; никаких претензий со стороны рабочих мы не слышали. Сам управляющий очень бедного состояния и никакого имущества не имеет, в чём подписуемся».


Дальше идут более пятидесяти подписей, включая тех, кто подписался за себя и за неграмотных, о чём также сообщалось.


Деда не расстреляли. Он вступил в профсоюз садоводческого товарищества, был назначен инструктором по садоводству, затем инспектором по огородничеству. Ему даже выдали мандат, который гласил:


«Предъявитель сего т. Бузни Ипполит Николаевич, как инструктор по садоводству и огородничеству, назначается для обследования садов и огородов, находящихся в черте гор. Симферополя.


Всем начальникам милицейских участков надлежит оказывать т. Бузни возможное содействие». И подписи члена Коллегии, заведующего отделом и делопроизводителя, скреплённые печатью.


Позже работал счетоводом, помощником бухгалтера, бухгалтером до 1932 года, когда врачебная комиссия признала его инвалидом третьей группы по причине болезни сердца. У нас сохранилось трогающее душу письмо деда в Райстрахкассу с просьбой о переосвидетельствовании. В нём писалось:


«Ввиду усилившегося порока сердца, в связи с чем я лишён возможности зарабатывать себе средства на существование и лишён возможности существовать без посторонней помощи и ухода, прошу Райстрахкассу назначить комиссию для переосвидетельствования состояния моего здоровья на предмет перевода меня в высшую группу инвалидов. Ввиду того, что я лишён возможности передвигаться с места на место в связи с тяжёлым состоянием своего здоровья, прошу комиссию назначить в Курмане, где я в настоящее время проживаю и нахожусь на лечении у врача Лысогорова».

 
Письмо написано 7 февраля 1933 года, а через месяц податель его умер, так что его теперь уже вдове Бузни Анне Александровне, которая никогда не работала, пришлось сразу же писать новое письмо в Райстрахкассу:


«Прошу назначить мне причитающуюся пенсию после смерти моего мужа, бывшего пенсионером 3 гр. Прилагаю необходимые документы» и перечисляет свидетельство о смерти, копи метрики о рождении, пенсионную книжку, справку об имуществе. Так и закончилась жизнь дворянина, подтверждением чему осталось у нас лишь Свидетельство о том, что «Дворянин Ипполит Николаевич Бузни приписан, по отбыванию воинской повинности к седьмому призывному участку Хотинского уезда». Выдан документ был в 1890 году, когда деду было 20 лет от роду.


А мы могли не родиться


Папа наш, Николай Ипполитович, после переезда родителей в Крым сразу же в 1915 году поступил учиться в Симферопольскую гимназию. В трудовом списке, заведенном в 1927 году наш будущий отец так описал начало своей трудовой деятельности:
«1917 г. Находился на обучении в средней школе (Симфероп. Гимназии), в летний период 1917 г. работал в имении Кара-Кият мотористом при моторе, качающим воду для огорода. Зимний период находился снова на обучении в 8 классе.


1918 г. Весной окончил гимназию и летом работал мотористом и табельщиком в том же Кара-Кияте, осенью поступил в Крымский университет на физико-математическое отделение, где обучался зиму и весну 1919 г., жил в общежитии на собственный заработок уроками.


1919 г. Весною вышел из университета ввиду отсутствия средств к существованию и летом работал на Бельбекской долине и Салгирской долине  садовым рабочим, а в д. Любимовке, кроме того, делопроизводителем инструктора по садоводству и огородничеству. Осенью был мобилизован белыми, как студент, и находился на военном обучении один месяц, когда, выхлопотав льготу первого разряда, как единственный сын, был освобождён от военной службы. На фронте не был. Осень и зиму 1919-20 г. был безработным.


1920. Весной и летом работал садовым рабочим на Альминской долине, на лесных разработках на перевале Таушак-Базар пильщиком со сдельным заработком до прихода сов. власти.


После прихода сов. власти был секретарём Ревкома в д. Кара-Кият Симферопольского района».


В этом довольно подробном описании в официальном документе наш папа, конечно, не мог упомянуть одну замечательную историю, которая произошла с ним и его товарищем. Он пишет, что побывал на военном обучении у белых и был освобождён как единственный сын в семье. А на самом деле он рассказывал нам вот что:
«В Симферополе было смутное время. В город приходили то красные, то белые, а то и зелёные были. И все призывали к себе на службу студентов. А воевать им вовсе не хотелось. Патриотизм в юных головах ещё не выработался, то есть он не был чётко выражен - за кого воевать. Белые, призвали, а куда деваться - пришлось идти. Только решили два парня, один из них наш Николай, сбежать от службы, и отправились они пешком в Севастополь. Старались не попадаться никому на глаза, да наткнулись неожиданно на солдат. Те арестовали беглецов, посадили в сарай, а на утро повели под ружьём на расстрел, как дезертиров.


И не родились бы мы четверо детей, если бы осуществился расстрел. Но в это время навстречу расстрельной процессии ехал на машине командир повстанческой армии, действовавшей в тылу у барона Врангеля, Мокроусов. Алексей Васильевич, так звали Мокроусова, хотя настоящее имя его было Фома Матвеевич, тут же узнал в конвоируемом  под ружьём Николая Бузни, в доме которого он бывал ещё в 1917, будучи членом Севастопольского Совета депутатов от партии анархистов. Теперь он сражался за большевиков, и это его солдаты вели двух студентов на расстрел, который он незамедлительно отменил, посадил юношей в свою машину и, смеясь, спросил Николая: «Ну, что, видел смерть в глаза?»


До рождения первого сына прошло десять лет, во время которых Николай Ипполитович работал счетоводом в разных местах, а больше всего в селе Кара-Кият, где жили его родители. И что интересно, о нём тоже писали письмо крестьяне, защищая его по какому-то поводу. Вот его содержание:


«Мы, нижеподписавшиеся, жители др. Кара-Кият Бахчи-Эльского с/с Симфер. р(айона) настоящим заявляем, что гр. Бузни Николай Ипполитович хорошо нам известный чл. к(ооператива), он большее время с 1915 г. по 1924 проживал в дер. Кара-Кият. Гр. Бузни сын б(ывшего) управляющего быв. имения Пятакова «Кара-Кият», на земле которого мы были скопщиками. Отец его в бытность свою управляющим никому из нас вреда не причинял, а наоборот помогал советами. По приходе же Соввласти в Крым помогал в организации совхозов и артелей в районе дер. Кара-Кият, а также был секретарём революционного комитета. Мы знаем также, что гр. Бузни Н.И. не воевал против Советской власти, не был ни на каких фронтах, а только в 1919 году на один месяц мобилизован белыми на военную подготовку, после чего был освобождён, как единственный сын, остальное время до прихода Соввласти он, как мы слышали, работал в Альминской долине по садам и огородам и короткое время был на лесных разработках. Гр. Бузни вполне можно считать пролетарием, так как в гимназии в 1917-1918 годах он в каникулярное время работал мотористом при искусственной поливке огорода, а когда организовалась в саду имен. «Кара-Кият» артель «Энергия» , то он стал членом ея и в продолжении трёх с лишним лет работал в саду и на огороде наравне с прочими членами артели.


Гр. Бузни был хорошим общественником, проводил культурную работу в деревне, он организовал в дер. драматический и хоровой кружок, активно в них участвуя, а также безвозмездно преподавал уроки пения нашим детям в Кара-Киятской школе, участвуя также по организации детских вечеров. В общем итого, нужно сказать, что гр. Бузни всегда был многим нам полезным. Поэтому у нас о нём сложилось за долгие годы совместной работы мнение как о честном работнике, товарищески относящемся к рабоче-крестьянскому классу и стремящемся к проведению идей Соввласти». Дальше идут 18 подписей.


Такую же примерно характеристику нашему будущему отцу дают в удостоверении от 8 мая 1926 года, выданном ему о том, что он избран на общем собрании секретарём рабочкома рабочих и служащих совхоза «Саи» Евпаторийского Райкома.


И, наконец, наш Николай встречается в Симферополе с девушкой на одиннадцать лет моложе его, Александрой или Шурой, и воспылал к ней настоящей любовью. При этом нельзя не сказать, что, несмотря на свою «сухую», казалось бы, работу счетовода и бухгалтера, Николай был по натуре очень романтической  и поэтической личностью, как и встретившаяся ему на жизненном пути юная красавица. Об этом можно судить хотя бы по письмам, бережно сохранёнными мамой. В одном из них он пишет своей невесте строки, которые, кажется, трудно ожидать от тридцатилетнего человека, окончившего только что бухгалтерские курсы:


«7/X-28 Какая дивная, тихая, звёздная ночь! Я совсем один, и мне так безумно хочется быть с моей милой, дорогой кисонькой, с моей ненаглядной крошкой.


Я хотел бы услышать, как радостно ты

Тихим смехом своим засмеёшься,

А горячие щёчки вдруг спрячешь в цветы

И к груди моей крепко прижмёшься.

И от счастья шепчу я: «Невеста моя,

Ненаглядная, милая детка,

Как я сильно люблю тебя, прелесть моя,

Как мне жаль, что мы видимся редко.


Гляди кось, я тоже кое-как рифмую. Это всё ты виновата, моя кошечка. Всё это - моя любовь к тебе, моё счастье.

 
Я очень часто стал задумываться, идя по улицам, никого не замечаю, и даже, когда окликнут, то отзываюсь не сразу, а потому надо мной смеются, говорят, что я похож на влюблённого. Я этого не отрицаю, ведь правда! Уж одни письма, что я так часто получаю от моей дорогой невесточки, говорят за это. Шурёночка, страшно хочется опять получить письмо от тебя, я так люблю читать твои письма.


Что то ты делаешь теперь? Вероятно спишь, детка? Или строишь планы будущего? Ты знаешь, мне снилось, что мы с тобой уже женаты и сидим у берега моря, и место как раз то, что я любил когда-то в деревне Любимовке. И будто мы сидим с тобой на берегу и бросаем в море камешки, а ты вдруг стала посыпать меня песком. Я это возьми да рассердись на тебя и в наказание поцеловал тебя в ушко. А ты давай хохотать и отбиваться от меня, и мы так расшалились, что чуть не упали в море, а тут подошла Л.А. и стала упрекать нас в шаловливости, называя проказниками и маленькими бездельниками.


От этого сна я проснулся и долго не мог уснуть, всё время думая о тебе, представляя картины нашей будущей счастливой жизни. Да, знаешь что я сделаю? У меня есть негативы снимков моих папы и мамы, я их отпечатаю, когда куплю фотобумагу в Симферополе, и дам тебе и Лидии Андреевне, чтобы она хотя бы на карточке познакомилась с моими родными. Что-то от них ещё ничего нет. Вероятно только успели получить моё письмо. Но знаешь ли, не смотря на то, что я скучаю, что мне очень хочется тебя видеть, я всё же целый день весел. Я снова пою «Снегурочку» и «Я помню вечер - мы с тобой на берегу сидели».


Шурочка, моя лучезарная деточка, ещё целая неделя до встречи. Как скучно. Целую мою дорогую крепко и жду письма. Привет всем. Коля»


А в следующем письме любимой, тоже со стихами и шутками, есть и более прагматичные строки о представляемой будущей жизни:


«Да, Шурёночка, здесь продаётся высокий, в мой рост, олеандр в цветочном вазоне за 3 руб. и два вазона тоже олеандра, но поменьше, тоже за 3 руб. Так вот как ты думаешь, стоит ли купить? Я сказал, что, возможно, куплю, посоветовавшись с тобой.


Как жаль, что ещё так далёк день нашей свадьбы, и что ещё всё так неопределённо, где мы будем жить и прочее. Вот видишь, прекрасный случай приобрести цветы, которые комнату делают такой уютной, и не решаешься из-за этой неопределённости. Непременно надо день свадьбы приблизить.


Я всё больше убеждаюсь в том, что из Джанкоя в теперешнее время мне нельзя уезжать, т.к. перспективы на будущее здесь гораздо лучше, чем в Симферополе. Мне ещё несколько землемеров предлагали взять меня весною к себе в партию, и обещают в одно лето сделать из меня землемера. А ведь это не дурно: без работы землемеры не бывают никогда, да и оплачивается их труд прекрасно, а материальная обеспеченность в нашей жизни играет громадную роль и в особенности нужна в семейной жизни, жизни, дающей новую жизнь. Ты знаешь, о чём я говорю?...


Я часто представляю себе картину, когда мы вечером, сидя в уютной комнатке, будем забавлять смеющегося, прелестного, всего в кружевах, малыша, а затем будем укладывать в люльке, освещённой мягким розовым светом, рассказывать ему сказки».
Землемером, правда, Николай Ипполитович не стал, хоть и работал в наркомземе главным бухгалтером, но любовь, дети и олеандры в квартире были.


А кем же явилась к нему его ненаглядная избранница?


История мамы


В давние-давние годы привезли в Россию из Турции мальчика. То ли воевали в те времена с турецким пашой, да оказался мальчонка без родителей и кто-то взял его с собой, то ли ещё почему, но дали мальчику фамилию Туркин. Вырос он и оженился на россиянке, которая родила ему в 1856 году девочку Машу. Она-то и стала нашей прабабушкой, когда вышла замуж за белоруса Андрея Егоровича Миронова, служившего канониром в русском воинстве, а потом писарем, хотя отец его был крепостным крестьянином, и родила нам будущую бабушку Лидию Андреевну. Её нам довелось хорошо знать и любить за удивительно добрый нрав учительницы гимназии.


А связала она свою судьбу с белорусом Владимиром Гущинским, матерью которого была полька Александра Ставрович, что добавило нам к турецкой, русской и белорусской крови ещё немного польской к той, что уже была. Поэтому, если говорить о кровном родстве, то я бы затруднился сказать, чьей крови в нас больше: чешской, молдавской, греческой, турецкой, русской, белорусской или польской. Всего понемногу в кровеносных сосудах.


Но вот я смотрю на фотографию большой семьи из тридцати четырёх человек (29 - взрослых и 15 - детей)  1912 года, и к ней у меня имеется интересный документ. Это приглашение родственников на празднование золотой свадьбы. Текст отпечатан на пишущей машинке с буквами ять и высокопарным слогом. Привожу его полностью:
«Милостивый Государь!


Свидетельствуя всем и всему Вашему семейству своё почтение, настоящим имею честь предложить Вам следующее: близким и родным по крови, как нам, так и Вам, дорогим нашим родственникам, Терентию Егоровичу Почкаеву и супруге его Ефросинии Сазоновне Почкаевой 29 апреля сего текущего года наступает 50-летие со дня их бракосочетания, что знаменует собой золотую свадьбу.


Желая почтить такую редкую совместную их жизнь, мы остановились на той мысли: пусть эта память 50-летия союза супружеской любви, верности останется светлым днём в сердцах всех близких и дальних их родственников, пусть послужит она руководящим примером единодушия в нашей же семейной жизни, а им на старости лет /обоим вместе 156 лет/ настоящим чествованием отраду и, быть может, последнюю для них в сей скорбной жизни радость.


Мы, представители сего чествования, крайне бы желали, к великой нашей радости, видеть всю собравшуюся на это чествование семью из фамилий Почкаевых, Красницких, Ставровичей и Гущинских в одном месте, помолиться о здравии наших дорогих юбиляров и собственном, и да послужит оно к сплочению всех этих отдельных самих по себе членов в такую массу, в которой мы, надо сознаться, нуждаемся, и от отсутствия которой /сплочённости/ страдаем во всех формах нашей земной жизни.


Мы надеемся, что Вы, Милостивый Государь, откликнитесь на этот душевный призыв, не считаясь с некоторыми, быть может, отрицательными для сего условиями и почтите с Вашим дорогим семейством пожаловать к нам к этому дню, в воскресенье 29 апреля на станцию, где будет всё подготовлено для приёма наших дорогих гостей.


О Вашем намерении покорнейше просим сообщить нас не позднее, как за три недели до наступления праздника».


К письму прилагался порядок чествования юбилея, включающий в себя присутствие в местной церкви на Божественной литургии и молебне, фотографирование всех родственников в доме, игру оркестра, с 4 до 6 вечера общее ознакомление всех с вопросами о семейной, религиозной и политической жизни, с 8 до 9 отдых и прогулка, ужин. От главы каждой семьи требовался определённый взнос, который включал стоимость фотографий, рассылавшиеся затем по почте. Ответ просили прислать на станцию Орша, туда, где родилась наша мама.


Этот снимок на юбилее я и рассматриваю. Слева на нём вижу гордую осанку красивой женщины с медальоном на груди. Это наша бабушка Лидия Андреевна. Неподалеку от неё с медалью на сюртуке сидит её отец, наш прадед Андрей Егорович Миронов с нашей трёхлетней мамой у его колен. По правую руку от него находится его жена Миронова (бывшая Туркина) Мария Александровна, а по левую руку с нашей будущей тётей Маней на руках торжественно восседает юбиляр Почкаев плечом к плечу со своей супругой, на коленях которой наш будущий дядя Тёма, впоследствии ставший страстным охотником и рыболовом. За спиной у бабушки стоит её муж Владимир Андреевич Гущинский. Но мы с ним знакомы только по фотографиям. На фото справа стоит, скрестив руки, бабушкина сестра Елена Андреевна, получившая после замужества фамилию Голенко, знаменитую уже тем, что её сын Георгий Борисович, наш двоюродный дядя, воевал на финском фронте, а после войны стал адмиралом военно-морского флота СССР, и мы были очень дружны и до сих пор не прерываем связи с семьёй его сына, нашего троюродного брата Андрея.


Но я уже забежал вперёд. После того, как наши будущие родители поженились, они сразу же позаботились об осуществлении папиной мечты, так что в 1930 году появился сын Рома, через семь лет дочь Галя, а спустя три года, накануне войны, родились и мы - близнецы - Женя и Тёма. Папа, хоть и был в солидном возрасте, ушёл на фронт, правда, служил, как грамотный человек, писарем в части (кому-то ж надо было выполнять и эту работу), а вся наша семья была в военные годы в эвакуации, о которой я вспоминал в своём стихотворении «Сорок первый»:


Нам повезло –

успели переправиться

туда,

куда снаряд не долетел.

И в детской памяти

прошла эвакуация

лишь голодом шатающихся тел.



Заключение


В нашем архиве сохранились и письма папы с войны, и письма мамы папе на фронт, и письма бабушки из Симферополя, когда она с нетерпением ждала нашего возвращения и всё высматривала любимый поезд, в котором надеялась увидеть дочь и внуков.

 Открытки от папы приходили иногда на фирменной бумаге с изображением в углу звезды с серпом и молотом посередине и надписью: «Красноармеец! Презрение к смерти рождает героев! Не знай страха в борьбе за нашу Родину, за наши города и сёла, за наших отцов, матерей, жён и детей». Вот, например его письмо, написанное 5 июля 1942 года на одной странице, которая складывалась втрое перед отправкой и заклеивалась:


«Дорогие! Пишу под впечатлением очень грустным. Пришлось нашим войскам отдать Севастополь, и пока что наши мечты об освобождении Крыма и возврата туда на старое место на некоторое время откладываются. Я думаю, что мы пойдём туда скоро, но пока об этом не слышно. Нахлынули воспоминания: как я в Симферополе в коляске возил по ул. Горького наших близнецов, как Галочка пела «Ой, пропали гуси, один серый, один белый», прогулки на ставок и рыбная ловля с Ромой, купание, катание в лодке, санаторий Кучук-Ламбат, курсы бухгалтерии и наши прогулки.


Читаете ли вы газеты? Почему не пишешь, получила ли справку, которую я послал заказным письмом. Очень мало вы мне пишете, я обижаюсь и сам перестану писать вам в наказание.  В последнем коротком письме было обещание подробного письма, и я его не имею, а беспокоюсь я ужасно, так как ты писала о том, что заболел Тёмик и ты не можешь достать для него Сульфедин. Сейчас лето - и желудочные болезни, как ты знаешь, очень опасны для ребят, тем более, если у них дизентерия или холера, сульфедин надо достать обязательно, я бы вероятно это сделал.

 
Шурочка, если ты мне пришлёшь от врача справку о серьёзности болезни Тёмика, то меня смогут отпустить в кратковременный отпуск, и я либо по дороге, либо в Степанакерте или в Тбилиси достану сульфедин с таким расчётом, чтобы хватило на будущее. Только с присылкой справки поспеши, очень уж хочется увидеть вас и помочь в ваших делах путём личного посещения Азторга, секретаря Райкома и вашего начальства. Это возможное дело, некоторые у нас уже побывали в отпуску.

 
Срочно пиши, как твои денежные дела. Если увидимся, поговорим многое, а когда пишешь, многое, о чём думал написать, забываешь в момент писания письма. Я живу по-старому, пишу день-деньской, жду новостей от вас и с фронтов. Целую вас всех крепко. Ваш Коля


От кого получаете письма? Не думаете ли ещё уезжать в деревню? Очень прошу, пиши чаще, если есть конверты, пришли. Как здоровье Юрика, мамы и Маруси? Как ведут себя Рома и Галя? Целуй их и наших близнецов».


Но если это письмо написано мелким убористым почерком, то письмо старшему сыну Роме (ему тогда уже исполнилось 12 лет) папа писал крупными буквами, чётким почерком:


«8/VI-1942 Дорогой Ромочка!


Хороший ты у меня сынок, что не забыл своего папку и написал ему несколько строк; когда вернусь домой, крепко расцелую тебя за это, ты представить себе не можешь, как я был рад твоему письму, хотя ты его и не закончил и не подписал, но это пустяки. Я хочу тебя просить об одном важном для меня деле, которое, я думаю, ты будешь выполнять, если меня любишь. Это вот какое дело: мама очень всегда занята работой в учреждении и дома и часто писать мне письма не может, поэтому я прошу тебя не реже, чем через 2-3 дня писать мне письма о том, как вы живёте подробно без прикрас и хорошее и плохое, какие успехи наших близнецов Жени и Тёмы, как поживает моя Галюська, как их кормят в яслях и детском саду, что вы достаёте для питания деток и что сами кушаете, как с хлебом, хороший или опять плохо выпеченный, регулярно его получаете, не болеете ли, читаете ли газеты, какая у вас погода, что есть на базаре и почём, как ты справляешься с домашними делами, читаешь ли книги и решаешь ли задачки, кто где спит и как спите, исчезли ли блохи?


Одним словом, пиши обо всём, не забудь написать, как живёт бабушка и Маруся с детками, как здоровье Юрика, от кого ещё получаете письма.


Мне живётся неплохо, работаю много, целыми днями пишу и пишу, недавно на три дня уходили в поход на учения.


Недельки через 2-4 поедем крушить своей артиллерией фашистов и освобождать от них нашу Родину и в частности наш Крым и Симферополь. Я здоров, только от недостатка витаминов имею на ноге фурункул.


Целую тебя, Галочку, Женюрку и Тёмочку несчётное число раз, очень по вас тоскующий папа».


Мы жили в Азербайджанском городе Агдам, а письма приходили из Тбилиси, где стояли наши войска. Отец служил в 5-й батарее артиллерийского полка. Он просил писать почаще. Не знаю, кому было труднее: ему на фронте или маме в тылу.

 Приведу одно письмо мамы, написанное сразу после отправки семьи в эвакуацию, точнее после прибытия на место в октябре 1941 года, когда отец был ещё в Крыму, а немецкие войска только подходили к нему. Письмо написано частично чернилами, а частью карандашом на старом бланке промыслово-кооперативного товарищества. Видимо, другой бумаги для письма не было. В нём писалось:


«Дорогой Коля!


Получили твою телеграмму 13-го, наверно в ответ на ту, что мама послала тоже. Ну, мы устроились в общем так. Живём в комнатушке при дет. площадке. Спим пока на полу. Сделают три топчана. Больше не станет. Маруся работает в кухне: копает картошку, жнёт коноплю. Мы с мамой помогаем дет. площадке кое-что. Хлеб и картошку получаем. Мама ездит на базар в Отрадное по воскресеньям, покупает яблоки, лекарства и что унесёт из продуктов: масло, сало. Здесь можно найти курицу за 8, гуся за 15 р., а вот муки нет. Купила мама глиняной посуды для молока. Съедаем 4-5 литров в день. В общем не голодаем, только не хватает овощей и фруктов. Семечек много. Табаку нет. Мама поневоле бросает курить. Рома пошёл в школу 4-летку. Нету книг. Если можно выслать бандеролью, пришли, Коля, его историю грамматики и достань остальные для 4 класса: географию, задачник, хрестоматию и др. Если можно, то присылай какие-нибудь журналы или книги для чтения. Это, если придётся здесь зимовать, помрёшь с тоски. Газету здесь видим редко, новостей не знаем. Не жалеешь ли, Коля, что отправил нас сюда? Галя каждый день спрашивает, когда папа за нами приедет. Далеко забрались, теперь хочешь - не хочешь, вернуться нельзя. (Дальше письмо написано карандашом).

 20/IX. Продолжаю. Посмотри, Коля, и напиши, дома ли мой жакет и детские пододеяльники. Матрацы ты, наверное, не положил. Ах, как плохо. Получили твою открытку; очень все обрадовались, так хочется домой, только скоро ли? Не хватает нам многого: диэтичного питания, одежды для детей, галош, света, кончаются свечи, керосина нету. По приезде дали лампу - уже выгорела. Галя и я страдаем желудками и кроме того меня зубы день и ночь не дают покоя. Сделали нам 2 топчана. На одном Маруся с Юрой, на другом я с одним и Галей. Другой малыш на детской раскладушке и Томила. Мама с Ромой пока без места, но будет и им. Купила тапочки вместо туфель. Из Темрюка послала тебе телеграмму. Разве не получил?
Как мы ехали, я пока тебе не пишу. Скверно приходилось. Не спали мы втроём взрослые почти все ночи. Малыши с голоду высохли. Теперь немножко отошли. Очень благодарна я только Мазур и Рае за помощь. Спасибо Евдокии Михайловне, что вернулась за чайничком. Как бы мы обошлись без него? Передай ей большое спасибо. Он нас выручал: хоть кипятку доставали в дороге. Напиши, Коля, как ты дежуришь. Я думаю, тебе не скучно с Александрой Ивановной, Муськой, Полей, словом, утешителей много. Ну, целую крепко. Пришли бумаги».


Такая была переписка. Шли годы войны с горечью поражений и радостью побед. После окончания войны мы вернулись из эвакуации в Симферополь. Жили на улице Дражинского в небольшой двухкомнатной полуподвальной квартике две семьи. Многие спали на полу. Тикали часы-ходики. Дядя тёма однажды во сне схватил рукой опустившуюся над ним гирю часов и оторвал её. Днём он пытался разорвать цепь руками и не смог, а во сне удалось.


Папа вернулся с фронта и устроился работать главным бухгалтером в Ялте сначала в санаторий «Нижняя Ореанда», а, спустя два года, перешёл на ту же должность на кинофабрику, ставшую потом киностудией художественных фильмов, откуда и ушёл на пенсию и дожил до девяноста пяти лет, исполняя обязанности добровольного дежурного в Ялтинском горно-лесном заповеднике. О том, что он потомственный дворянин мы никогда не вспоминали, потому что не было такой необходимости. Мама занималась в основном воспитанием детей, иногда подрабатывая счетоводом или бухгалтером в разных организациях, пока не вышла на пенсию.


Дети выросли. Старший брат работал на киностудии мастером звукоцеха. Киностудия сейчас влачит жалкое существование, а когда-то гремела своими фильмами. Сестра закончила сначала техникум, а потом Одесский технологический институт и устроилась на работу мастером Ялтинского рыбокомбината, выпускавшего известные на всю страну рыбные консервы с маркой «Рыбка под зонтиком», и проработала там до конца своей жизни. Сейчас от комбината не осталось даже стен.


 Мы с братом-близнецом теперь одни из ветеранов нашей семьи. Артемий учёный, доктор наук, преподаёт в Симферопольском университете. Я разъезжал в загранкомандировки в качестве переводчика, преподавал английский язык в институтах, пишу книги и статьи. Жена моя наполовину русская, наполовину карелка, чем добавила немного карельской крови в разнообразную кровь нашей дочери. Так складывалась история семьи Бузни, а как она пойдёт дальше - это уже другой рассказ. Но завершить историю я хочу своей поэмой, посвящённой этой же теме.


МОЯ НАЦИОНАЛЬНОСТЬ - ЧЕЛОВЕК


Поэма о важном

1


И в Тамбове я помнил про Крым,

но не тот, что в руках был Батыя,

а другой, что себе я открыл,

раздвигая небесные крылья...


Я родился под сердцем его,

беспокойным в чреде революций.

Моё детство счастливо легло

в колыбель симферопольских улиц.


Звёзды добрыми были в тот день,

как и тысячи звёздных лет прежде.

Я родился, и должен теперь

оправдать их большие надежды.


Через первые годы мои

говорливые воды Салгира

животворной струёй протекли,

открывая сокровища мира.


2


Мой край, что опоясан пеной моря,

подарен мне пять тысяч лет назад.

Я скиф, я тавр,

и пусть со мной не спорят.

Не опровергнуть слов, что я сказал.


Мой слог пророс из хеттского наречья,

славянским распустившимся цветком.

Шумеры и аккады из Двуречья

не знали, но мечтали о таком.


Мои слова рождаются из песен,

назад пять тысяч лет напетых мне.

Кто знает все любви большой предтечи?

И на какой плывут они волне?


3


Ещё тогда волна ласкала берега

горы, уснувшей возле моря, как медведь,

что б я сегодня к морю Чёрному шагал,

чтобы сегодня мог о Чёрном море петь.


Какие б ветры ни гуляли над тобой,

мой край любимый, где родился я и рос,

я крымский скиф и тавр, и я навеки твой,

и прорасту через тысячелетье гроз.


4

Я скиф, я тавр, я россиянин,

на русской крови я взращён,

на четверть чех и молдаванин,

поляк и белорус ещё.


А если глубже покопаться,

то мой прапрадед турок был.

Его в Россию взяли в рабство,

мальчонкой -

он смышлёным слыл.


В России вырос, оженился

на русской девице как раз.

И хоть давно сам обрусился,

но дочка Туркиной звалась.


А уж она, на белоруса

любви тенёта разбросав,

мне мать родила белорусскую,

вложив турецкие глаза.


5

Я не любитель наций никаких.

Ведь я родился интернациональным.

Не нужно говорить  мне «Ну и псих!».

Я русским вырос под звездой братанья.


Да, русские прошли через монголов,

оставив у себя следы татар

и поглотив их корни в русском слове,

как поглощает небо дым и пар.


И облака плывут и небо красят,

хоть небо хорошо само собой.

Впитали мы и англичан и басков,

французов, немцев, как никто другой.


Мы русские во всём гостеприимны.

Таков обычай на моей Руси.

Всех принимаем и в труде, и в гимне,

любовь ко всем с пелёнок мы растим.


Но все ли? Вот вопрос задам вначале.

Ответ не ляжет в строчку без печали.


6


Вопросами на площади палатки

у здания правительства стояли.

Татары крымские в руках кепчонки жали

и голосили, что не всё в порядке.


Их Сталин, мол, убрал совсем из Крыма

за чьи-то смерти, за предательства отдельных.

Плохих в любом народе меньше – верно.

Но истина не сразу всем открылась.


Когда Батый на Русь ордами двинул,

жёг сёла, русских женщин забирая,

копьём в чужую землю упираясь,

он не считал себя несправедливым.


Но то была пора средневековья.

Цивилизация пришла в народы.

В народе русском поговорка ходит:

Глаз вон тому, кто старое припомнит.


Крым русский ли, татарский, украинский?

Такой вопрос казался раньше детским.

Все знали лишь одно, что Крым советский.

И всем один закон был для прописки.


7


Прошли года, но память не уходит.

Прибалтика, Молдавия, Кавказ.

Весь мир перекосился, стал уродлив.

Рознь наций лопухами разрослась.


И листья лопухов, что глушат совесть,

врастают в улицы и транспорт городов,

в смертельный муджахеда прячась пояс,

выглядывая из парламентских домов.


Почто? Зачем? Кому всё это нужно?

Пройдут века, и больно будет всем

за это время жидкое, как лужи,

и грязное от мрази лживых дел.


Зачем живём?

Берёзы не ответят,

прошелестев стихами под рассвет.

Мы на земле все маленькие дети.

Купели нашей миллиарды лет.


Миг нашей жизни должен быть достойным,

зерном, проросшим колосом хлебов,

где каждый колос счастлив тем, что волен,

и для всемирной жатвы он готов.


8


Я скиф, я тавр, я киммериец,

я славянин и в чём-то грек.

Моя,

прошу вас, присмотритесь,

национальность – Человек!


И я пою мою поэму

национальности своей.

Иную веру не приемлю.

Я верю ценности людей.


Ни раса, ни национальность,

ни вера в чьё-то божество

не успокоит мир наш славный,

не даст нам счастья торжество.


Лишь только вера в человека,

лишь только вера в день-деньской,

когда нет наций, нет расцветок,

нам принесёт любовь с собой.


Я скиф, я тавр, я киммериец,

я славянин и в чём-то грек.

Моя,

прошу вас присмотритесь,

национальность – Человек!



СЮЖЕТ ДЛЯ РАССКАЗА


Всё ближе и ближе к осени. Поезд мягко катит по рельсам, пропуская мимо окон напоённые зеленью поля, лесочки с истомлённой от летнего жара листвой, неожиданно выскальзывающие из-под холмов речушки, на берегах которых нет-нет да и заметишь рыбаков с выставленными, словно длинные штыковые винтовки, удочками, скользящими по слегка взволнованной поверхности воды кривыми отражениями. Травы местами ещё не скошены, поднимаются возле полотна дороги высокими стенами, словно охраняют бегущие поезда от падения.

На верхней полке купе лежит молодой человек лет восемнадцати, коротающий время в наблюдении за проплывающими перед глазами пейзажами. Молодая романтическая натура его рисует в воображении фантастические картины, в которых сам мечтатель, естественно, выступает в роли героя-любовника. Своими мыслями он делится вслух, как это часто бывает в поездах, где случайные попутчики часто, вынужденные обстоятельствами совместного путешествия, становятся собеседниками по самым различным темам.


В данном случае собеседником молодого человека с верхней полки был мужчина средних лет, лежавший на нижней полке, но не на той, что под полкой юноши, а другой, над которой  лежала, свернувшись калачиком, и крепко спала девочка лет десяти. Стало быть, юноша со своего верхнего положения, положив голову на локоть, мог легко видеть лежавшего внизу мужчину.


Время было дневное. Путь предстоял ещё долгий. Временные жители купе недавно дружно пообедали, объединив имевшиеся у каждого продукты. Впрочем, вкладывать в общий котёл пришлось только молодому человеку, поскольку трое его спутников были одной семьёй. Пообедав, жена и дочь устроились на своих полках и мгновенно уснули, а обоим мужичкам днём не спалось.


Мужчина на нижней полке, лёг головой к окну и развернул газету, имеющую явно медицинский уклон. Юноша восхищался пейзажами и мечтательно говорил  негромким голосом, боясь разбудить спящих:


- Мне бы очень хотелось написать какую-то драматическую историю, которая могла бы с нами приключиться. Представьте себе, едем мы с вами сейчас, и вдруг перед поездом появляется неожиданное препятствие. Скажем, медведь выскочил из лесу, или метеорит упал где-то впереди. Так что машинист поезда просто вынужден резко затормозить и остановить поезд. Последний вагон плохо закреплён и, перевернувшись на бок, падает в эту высокую траву, которой так много сейчас на нашем пути, и потому не разбивается, а только слегка мнётся. Пассажиры, конечно, испуганы, выкарабкиваются кое-как из вагона и попадают в эту самую траву. В ней-то, в травяной чаще, встречаются молодой человек с девушкой. Он помогает  ей выбираться, но они попадают в лес, плутают, сталкиваются с разными приключениями, а, в конечном счёте, влюбляются друг в друга, и всё кончается счастливо. Как вам такой сюжет? Нравится?


Мужчина на нижней полке, слушая юношу, отложил газету на согнутые колени и загадочно улыбался. Это был человек крупного телосложения. Руки его представляли из себя несколько странное сочетание силы и нежности. Под короткими рукавами летней сорочки ярко белого цвета были заметны бицепсы, присущие либо штангистам и боксёрам,  либо людям тяжёлого физического труда, тогда как пальцы, несколько удлинённые, напоминали скорее пальцы пианиста или гитариста, одним словом, музыканта. Столь же противоречивым казалось лицо с крупным носом, большим подбородком, внушительными щеками и в то же время несущее на себе черты тонкой интеллигентности, которая создавалась, возможно, благодаря очкам в тонкой оправе из белого металла, но скорее, пожалуй, глазами, смотрящими из-за стёкол с какой-то особенной внимательностью, привитой вероятно профессией, многолетней привычкой всматриваться в находящегося перед ними человека.


На заданный юношей вопрос ответил:


- Друг мой! Извините, что так называю. Надеюсь, не обидитесь? Разрешите дать вам совет опытного человека. Я не писатель, но мне думается, что тем, кто хочет стать настоящим писателем, не надо придумывать сюжеты. Берите их из жизни. Она так богата своим разнообразием, что совершенно нет необходимости выдумывать.

- А если нет сюжетов? Не попадаются и всё тут, - возражает молодой человек. - Мне уже восемнадцать лет. Вроде бы, не так мало, но ничего выдающегося не встретил, что бы могло зажечь душу для рассказа. Вот вы, например,  могли бы рассказать какой-нибудь сюжет?


Мужчина на нижней полке негромко рассмеялся:


- Не так уж это много лет - восемнадцать, чтобы тосковать о том, что ничего не успел увидеть.


Поезд катился, мерно постукивая колёсами по стыкам шпал. В купе влетела большая муха и, жужжа, стала кружиться, выбирая, очевидно, место посадки. Мужчина ловко отмахнулся от неё газетой, мгновенно выдворив непрошеную гостью из купе, прикрыл дверь, стараясь не создавать ею шума, посмотрел на спящую жену, заглянул на полку над головой, чтобы убедиться в том, что девочка тоже спит, и, махнув парню рукой, тихо произнёс:


- Знаете что? Спускайтесь-ка сюда. Пожалуй, я вам расскажу один эпизод, пока мои женщины не проснулись. Не знаю, зажжёт он вас или нет, но, по крайней мере, взят из жизни.


Будущий писатель  и рассказчик устроились рядом, и повествование началось.


- Почти в такое же время, лет одиннадцать назад. Я, как мы с вами сегодня, ехал на поезде в Симферополь. Возвращался из командировки. Сел в Мелитополе на тридцать второй поезд из Москвы. Когда вошёл в купе, то увидел, что на верхней полке спиной ко мне спит девушка, а внизу сидит пожилой невысокого роста человек. Он мне сначала не очень понравился. Какой-то весь сухонький, серьёзный, по виду даже сердитый. Подумал я тогда, что короткое наше путешествие, ехать-то всего несколько часов, будет не очень весело.


Это моё первое впечатление важно, так как потом этот мой отрицательный настрой заставил меня болезненно воспринять его рассказ, между тем как финал нашей встречи оказался неожиданным для нас обоих. Но начну по порядку.


Поговорили мы с дедом, как я его мысленно назвал для себя, о том, о сём. Потом он стал мне зачем-то рассказывать про свою свадьбу и о том, как у них родилась дочь, как он её любил, и как он повёз её в Ялту после окончания десятого класса школы, чтобы она там отдохнула. А жили они в Симферополе.


До этого момента рассказа, признаюсь, я его слушал в пол-уха. Ничего особенного в том, что он говорил, не было, так что он меня только отвлекал от книги, которую мне хотелось читать. Зато всё, что он рассказывал дальше, заставило меня забыть совсем о чтении.


Он стал говорить о том, как они с дочерью ехали в микроавтобусе, который на большой скорости нёсся по пыльному асфальту, припорошённому мелким дождиком. 
- Это, знаете ли, такое состояние бывает летом. После жары пыли на дороге много, и когда идёт мелкая морось, то капли не смывают сначала пыль, а сворачивают её в маленькие шарики, делающие асфальт скользким, как лёд. В таких случаях нужно очень осторожно вести машину. А водитель РАФа  куда-то очень спешил, да на беду велосипедист выскочил с просёлочной дороги. Видимо, тормоза отказали при спуске с горы. Такое у велосипедов случается.


Шофёр микроавтобуса резко затормозил, машину на скользком асфальте тут же  развернуло и понесло юзом. Может, и справился бы водитель сам, да навстречу нёсся огромный КРАЗ, который и врезался в заднюю часть микроавтобуса. Там на последнем сидении была дочь моего рассказчика.
От удара о грузовик автобусик развернуло, и отбросило в кювет, что и спасло, кстати, велосипедиста. Пассажиры микроавтобуса повыскакивали, а девушка выйти не могла, так как задняя часть РАФа смялась ударом, и девушку прижало к сидению впереди. Кроме того, она потеряла сознание. Отец, пытался её вытащить, но не смог. И тут, как он мне рассказывал, появился откуда-то молодой врач, который повёз её в больницу, сделал ей операцию, а сам исчез. И вот, мол, он теперь несколько лет ищет этого молодого врача и не может никак найти.


Мужчина с нижней полки, сидел у окна купе за столиком и, говоря последние слова, облокотился на столик, опустив лицо в ладони. Казалось, что он сильно переживает то, о чём говорил. То, что это именно так, стало ясно из следующих его слов.
- Когда этот дед, который на самом деле дедом ещё и не был, но я его так назвал, сказал, что ищет несколько лет этого молодого врача, я не выдержал и взорвался: «А зачем он вам нужен? Я сделал тогда всё, что мог. Не моя вина в том, что я не смог спасти девочку».


Эти слова у меня сами сорвались с языка. Так я был зол в тот момент. Отец девочки мог мне всего этого не рассказывать. История с этой аварией мне была известна не хуже него.


В тот день вечером у меня дома собирались друзья, чтобы отметить мой день рождения - мне тогда исполнилось двадцать восемь лет - и заодно проводить меня в загранкомандировку. К тому времени я давно закончил Московский мединститут и, скажу не хвалясь, считался в Ялте перспективным хирургом. Даже преподаватели говорили, что у меня золотые пальцы. Сейчас-то я уже почти профессор и все уважительно зовут меня по имени отчеству Владимир Иванович, а тогда в студенческие годы мой профессор говорил мне так:


- Володенька, пальцы у тебя музыкальные. Оперируешь так, словно на кларнете играешь.


Между прочим, я действительно, когда делаю операцию, то чувствую, как всё поёт внутри, может, и кларнетом. Скажете странно, ведь тут больной страдалец, а я как бы пою про себя. Так ведь я, когда вижу всякие раны, начинаю резать и сшивать, то понимаю, что должен человек после этого зажить нормальной  жизнью, дышать и радоваться. Потому всё и поёт, когда получается. А если любишь своё дело, оно всегда должно получаться.


Утром того дня, не знаю, как его назвать, несчастным или счастливым, я поехал в Алупку уладить кое-какие дела и возвращался троллейбусом. Нас на сумасшедшей скорости обогнал РАФ.


В том месте дорога как бы разрывает горные массивы и, оставляя позади себя Медведь гору, стремительной лентой раскручивается вперёд с уклоном вниз мимо пионерской страны «Артек». Отсюда, в общем-то, начинаются сказочные места Южного берега Крыма. Очень люблю этот край.


Вы знаете, как восхищает раннее утро своими восходами, когда над затихшим сонным ещё морем неожиданно появляется узенькая розовая полоска, которая  вдруг быстро растёт и превращается в огромный огненный шар солнца, зависающий над гладью воды. Если есть у вас фотоаппарат, обязательно  проснитесь пораньше и снимите это великолепное зрелище. Оно всегда прекрасно. Огромное красное солнце над голубой гладью моря.


Или закаты. Они у нас всегда над горами. И это неописуемое зрелище. Солнца уже не видно, оно за горами, но впечатляют необыкновенные облака. Формы, краски настолько фантастичны, что никакие картинные галереи не заменят их никогда.

 Человеческому гению не дано отразить всю палитру красок и всё разнообразие форм. Можно только поражаться тому, как много разных фигур из жизни вы можете в такие минуты узнавать в небе в спектакле облаков, освещённых лучами заходящего солнца.


Но я отвлёкся. В то время, когда мы ехали, над нами моросил дождь. Зато впереди над Ялтой небо выглядело исключительно чистым, я бы даже сказал, было ярко голубым. И как раз на фоне замечательных красок в небе и цветущей земли произошла та трагедия.


Я видел, как закрутился РАФ то в одну, то в другую сторону, отлетев к обочине. Троллейбус сразу стал, я тут же выскочил из него и побежал к микроавтобусу. В таких случаях, знаете ли, иногда секунды решают дело. Несколько человек уже вылезли, отделавшись испугом. Но я заметил, что кто-то внутри ещё есть. Вхожу. На заднем сидении полулежит девушка с откинутой назад головой, а рядом мужчина плачет и зовёт: «Доченька! Доченька!».


Думать и разглядывать людей некогда. Это, как на войне - нужны мгновенные действия. Я, стало быть, папашу отодвигаю в сторону и командую резко:
- Отойдите! Я врач. Остановите какую-нибудь машину.


Дальше я стал заниматься делом. Лицо девушки было всё исцарапано стёклами. Такое впечатление, что она не дышит. Рывком отодвигаю прижавшую её спинку сидения, прикладываю ухо к груди, слушаю: вроде бы слабый стук есть. Наклоняю её голову к себе. Вижу - рот забит месивом. Тут и пища непереваренная, и выбитые зубы. Разжимаю челюсти, запускаю пальцы в рот и быстро всё вычищаю. Дыхания нет.
Секунды, секунды... Каждая может оказаться последней. Кто-то вошёл в автобус. Кричу:


- Бери за ноги! Выносим быстро на землю.


Сам подхватываю девушку под руки. Вынесли. Положили. Ещё секунды ушли. Я уже весь в её крови был, но тогда об этом не думал. Грудь, кажется, продавлена. Искусственное дыхание прессом не сделаешь. Падаю на землю, прикладываю свои губы к её губам и дышу рот в рот.


Секунды, секунды... Сколько не знаю, но много. Кажется вечность. В голове уже темнеть стало. Тут она задышала. Открыла глаза. Посмотрела на меня и шепчет так, что еле уловил:


- Больно.


Я вскакиваю.


- Где машина?


А её нет. Люди стоят вдоль дороги, руками машут, а легковые одна за одной мимо, как пули. Хоть бы одна притормозила. Но водители видят аварию, и никто не хочет вмешиваться.


Я, наверное, тогда был страшнее зверя. Выбегаю на середину дороги, ноги расставил, руки вверх поднял и чуть было под «Жигули» не угодил. Он, было, начинал тормозить, да передумал, а тут я выскочил, так что он опять по тормозам и не сбил меня.


Водитель не успел опомниться от испуга при виде меня на дороге, а я уж его дверцу на себя и его чуть не за грудки:


- Сейчас же в Краснокаменку в больницу отвезёшь меня и девочку. Не возьмёшь - убью гада!


Краснокаменка - это посёлок совсем рядом от того места. Взял «Жигулёнок» нас. И минут через десять я уже оперировал. Меня там в больнице все хорошо знали. Не раз бывал у них. Район-то ведь наш, Ялтинский.


Но, должен вам, молодой человек, признаться, почти не надеялся, что получится. Однако часа два ремонтировал её. Там гипс, там зашить, там отрезать, там кусочки стекла вынуть. Смешно вспоминать - попутно аппендицит вырезал. Вдруг, думаю, выживет человечек, а он у неё на пределе и создаст новую проблему. Никогда так раньше, да, пожалуй, и потом, не уставал, и, вы знаете, когда уже заканчивал, что-то всё же пело внутри. Так верилось, что она выживет.


Как вымыл руки, сразу попросил отвезти домой. Гости давно ждали и волновались. На другой день перед отъездом позвонил в больницу, и мне сообщили, что девочка умерла. Расстроился я, конечно, ужасно. И не потому, что много сил потратил, а как стали передо мной её глаза, которые она открыла на несколько мгновений, так и остались в памяти на всю жизнь такие огромные голубые и плачущие без слёз: «Больно!»


Я, может, из-за них потом, когда через пять лет вернулся из Африки, куда уехал в командировку сразу после той аварии, с женой разошёлся. Ей, видите ли, не нравилась моя работа врача, а скорее всего, просто меня не любила. А мне всё глаза той девочки снились. Однако наш развод с женой оказался кстати, хотя я не предполагал этого.


Когда я с дедом в поезде разговаривал, то был уже не женат. И как он мне историю со своей дочкой напомнил, то её голубые глаза так ожили в памяти, что просто невозможно, до чего захотелось их снова увидеть. И в то же время с болью в душе думаю: «Сколько я сделал, чтобы она жила, а её отец ищет  меня через шесть лет, чтобы выругать за то, что не спас её. Вот ведь где несправедливость жизни. Тот-то он мне сразу не по нраву пришёлся».


Именно эта мысль заставила меня сразу выдать себя фразой: «Зачем я вам нужен?»
Только дед от этого моего вопроса сразу оторопел.

 
- Как? - говорит. - Это вы были?

- Ну, я, я, - отвечаю. - И что? Старался спасти, но не получилось. Медицина, понимаете ли, к сожалению, не всесильна. Я сам страдаю от этого не меньше вашего. Я, может, женился бы на ней, если бы спас.


А дед, знаете ли, рот раскрыл, будто я его утюгом по голове стукнул, и вдруг как вскочит, девушку, что на верхней полке лежала, за плечо схватил, тормошит её и бормочет:


- Оленька, Оленька, вот же он, вот же он наш спаситель.


А у самого из глаз слёзы катятся.


Девушка на полке поворачивается и, сам бы никогда не поверил, задрожало во мне всё. Смотрю - будто два кусочка неба глянули на меня. Её глаза. И сразу узнала меня. Шёпотом так говорит:


- Он.


Видела-то меня всего мгновение. Да и когда - шесть лет назад.
Не знаю, каким образом она с верхней полки спрыгнула, да только через секунду почувствовал, что прижалась ко мне, целует губы и шепчет:


- Спасибо, спасибо, спасибо!


Рассказчик замолчал, сняв пальцем слезу, выкатившуюся из уголка глаза. Молодой человек повернулся к нему, обратившись по имени отчеству, которое узнал из рассказа, и спросил:


- Владимир Иванович, а как же получилось, что она жива? Ведь вы же звонили в больницу?

- Да, звонил. Но судьба, видите ли, играет с нами порой непредвиденные шутки. В то утро, как оказалось, со скалы сорвалась девушка в районе Краснокаменки. Её привезли в ту же больницу, но после того, как я уже уехал. Она была в безнадёжном состоянии и умерла. Когда я позвонил, мне о ней и сказали. Я же тогда второпях не спросил даже имени спасённой мною девушки. А потом сразу же уехал в командировку, будучи уверенным, что моя подопечная не выжила. Так что дед, когда Оля стала поправляться, через несколько дней уже не мог меня найти. А, вернувшись из Африки, я опять-таки не поехал работать в Ялту, а остался в Москве. Поэтому я пропал для деда, а я и не знал, что меня ищут голубые глаза, которые я только во сне видел.

- Ну и где же они сейчас?

- Э-э, дорогой мой, пора догадаться. Вон они спят напротив. Мы с тех пор никогда не расстаёмся. И дочурка с нами. Ну, что? Зажёг вас мой сюжет? - смеясь, спросил мужчина с нижней полки.


ПИСЬМО


В почтовом ящике лежали телеграмма и письмо. Он достал и хотел уже вскрыть запечатанный бланк, как надпись на конверте заставила его вздрогнуть и тут же забыть о телеграмме.


Ключ с трудом попадает в замочную скважину - рука не поднимается. Но вот дверь отперта, папка привычно летит на вешалку и, не снимая пальто, он садится за стол и разрывает конверт. Перед глазами надпись на месте обратного адреса: «Целую. Твоя Аленька».


Она никогда не писала ему писем. И зачем, если в любом конце города его можно найти по телефону?


«Целую». Почему так жарко от этого слова? Они давно друзья, но ещё ни разу не говорили о любви, и желанные губы казались такими недосягаемыми. А тут прямо на конверте...


Командировка. Он не видел её почти две недели, но штамп «местное» говорил о том, что она в городе. Что же могло произойти?


Сотни вопросов опередили руки, торопливо разворачивающие лист, сотни вопросов устремились в строки письма.


«Мой милый, дорогой, самый-самый хороший! Уж ты прости меня, пожалуйста.
Я никогда не писала тебе, но сейчас... прости, пожалуйста. Никак не могу собраться с мыслями. По телефону сказать это невозможно. Ты поймёшь меня правильно, я уверена. Ми давно с тобой не виделись. Как странно всё-таки жизнь распоряжается нами? Неделю назад я купалась в море и прыгала со скалы. А сегодня у меня... рак.


Это ужасно. Рак. Ты не можешь себе представить. Всё было так хорошо. И вдруг... Мне очень страшно.


Сначала меня просто положили на обследование. Я всегда не любила больницы. У меня даже не было здесь ни одного знакомого врача. Теперь есть. Но и те ненадолго. Один из них сказал, что у меня непонятная опухоль. «Это рак?’ - спросила я. Он не ответил.


Я умираю. Никак не могу поверить.


Хочу, хочу, хочу жить!


Милый, я должна тебя увидеть. Помоги мне! Ты ведь знаешь, что я не сентиментальна, но умирать страшно.


Мне так хотелось что-нибудь сделать заметное. Ведь я жила для чего-то. Ты заставлял меня поступать в аспирантуру. Ты говорил, что я буду учёным. Ты видел во мне больше меня самой. И только сегодня я поверила тебе. Поздно поверила.
Опоздала. Это слово мучает меня, преследуя каждую секунду. Оно мечется передо мной, висит над ресницами, и как только я поднимаю глаза, оно раскачивается чёрным маятником. Тогда я боюсь смотреть вверх, но глаза сами поднимаются, и я закрываюсь подушкой. А иногда мне кажется, что оно давит меня изнутри и скоро разорвет. Опоздала.


Помнишь, мы поднимались с тобой по Тарахташской тропе, и я рассказывала о теореме, которую можно доказать белее легким способом, чем в учебнике? Ты уговаривал ещё меня взяться за неё и добить до конца. Я могла успеть, но вот опоздала. Поленилась. Боже мой! Неужели я действительно никогда не буду жить? А вдруг это произойдет завтра? Или сегодня... сейчас...? Милый, я не выдержу. Приезжай!


Вчера утром я опять думала о тебе и почему-то вспомнила ту теорему. Честное слово, я знаю теперь, как её написать по-новому. Вспомнила от начала до конца. Но... не могу больше об этом. У тебя, наверное, много новых стихов, а я не прочла, не успела.


В этом городе меня мало знают. Но какое это имеет значение потом?


Сегодня ночью... Как трудно вспоминать об этом. Сегодня ночью я вообразила себя мёртвой. О, если бы ты знал, какой ужас охватил меня. Кругом была жуткая темень и тишина. Я думала, что сердце моё остановилось. Его не было. И какая-то пустота заливала моё тело, а вокруг ничего-ничего нет. Мне так хотелось крикнуть, но нечем было, и я заплакала. Тогда я подняла, что живу.


А когда я умру на самом деле, уже нечем будет чувствовать, если даже чьи-то слёзы упадут на меня.


Я не хочу, чтобы ты плакал, но ты напиши что-нибудь обо мне. Может быть, тогда меня не так скоро забудут. Напиши. Главное расскажи, что я хотела жить не напрасно.


Мои папа и мама были врачами. Оба хирурги. Они надеялись, что я тоже буду делать операции. А я стала математиком. Теперь мне хочется заниматься медициной. Это самая важная наука.


Меня не могут спасти. А я не успела тебя поцеловать. Ах, как я мечтала прикоснуться к твоим губам. Мне очень тяжело оттого, что я опоздала даже в любви. Не могла сказать тебе об этом раньше, но ты так часто влюбляешься в своих стихах, что я по знаю, любишь ли ты меня. Да это и не нужно было знать. Я люблю тебя и это главное.


 Ты удивительный человек. Прости, если я чересчур откровенна. Я всегда восхищалась тобой. Ты очень красив, но дело не в твоём греческом профиле и голубых глазах. Твоя красота идёт от сердца. Оно распахнуто, и каждый ищет в нём помощь и поддержку.


Я тоже искала, и как ты мне помогал! Спасибо тебе! Ты словно живёшь впереди века. Все берут от тебя по кусочку, а ты, кажется, от этого становишься ещё богаче и радостнее. Для меня одной ты бы, наверное, не смог жить. Это точно. А вдруг тебе со мной было бы плохо? Но я не верю. Я тоже хотела бы жить как ты.
Теперь поздно. Конечно, смерть вообще не приходит во время, но хоть чуточку подождать бы. А мне нужно было торопиться. И ты спеши жить. Делай самое главное. Видишь, смерть не спрашивает о времени. Её не интересует, который час.
Неужели меня будут хоронить?

Друг мой, помоги хоть на день выйти отсюда! Умоляю тебя! И не сердись. Я знаю, что ты пришёл бы сам, если бы знал, где я.


Мы никогда не говорили с тобой с любви. Как жаль! Ты читал стихи, но мне ли они были написаны? Не знаю. Ты извини, что многие я принимала на свой счёт. Я пыталась в них видеть то, что видел ты, когда писал их. Я училась любить так же сильно и искрение, как любишь ты в своих стихах.


Меня скоро не будет, и я хочу, чтобы ты помнил обо мне. Увидишь ивушку, склонившую к земле голову, знай, что это моя любовь падает перед тобой на колени.


Услышишь капли дождя, звенящие по стеклу, не забудь, что это сердце моё рассыпалось на миллиарды кусочков и стучится в твою жизнь.


Встретишь в небе две одинаковые звёздочки, скажи, что это Аленькины глаза светят тебе, помогают.


А поцелуют тебя тёплые губы любимой девушки, поверь, что это я тебя поцеловала. Вот моё последнее желание. Но я жду тебя, милый. Постарайся не опоздать. Твоя Аленька».


Телефон не работал.


Немедленно к ней.


Как это могло случиться? Нет-нет, она ещё жива, иначе обязательно сообщили бы.
Она жива.


Но что это на столе? Чья телеграмма?


 Слова... слова... олова...


Как трудно составить предложение, когда всё прыгает и в глазах туман. Значит, опоздал?


Мало слов и невозможно прочесть - слёзы мешают.


Она просила не плакать. А как это сделать?


Перед глазами пропасть. Невозможно.


И всё-таки нужно прочесть.


 «Диагноз ошибочен. Я здорова. Жду. Аленька».


- Моя Аленька!


ЛЕГЕНДА О ЯЛТЕ


Как звали этого парня на самом деле, никто почти не знал, да теперь уж и не узнает. Много времени прошло с тех пор. Кто и почему дал ему имя Парус, тоже неизвестно, а только говорят, что строен и высок он был, словно парус в море, и никто лучше него не умел ходить в море под парусом. Бывало со стороны Медведь горы задует ветер, идёт шторм, все рыбаки спешат к берегу, а Парус, будто только этого и ждал - идёт прямо против ветра на своём паруснике, чуть-чуть отворачивает то вправо, то влево, точно между воздушными струями скользит.
Жил он в местечке, которое и городом тогда трудно было на¬звать. Улочки кривые, домишки маленькие: приклеились в горах и утонули в зелени садов. Сверху глянешь: чисто ковёр, тканный умелыми мастерицами. А если птицей взмыть в облака, выше горных вершин, да посмотреть оттуда, то так и кажется, что море подняло из своих глубин и выплеснуло к подножию гор изумрудное ожерелье, которое так и осталось лежать, никем не поднятое. И стражами того драгоценного украшения стояли молчаливые неприступные горы.


Каждое утро любовался ими Парус, когда солнце распускало пу¬чки золотых нитей, а он белой чайкой проносился под ними по голу¬бым волнам своего любимого Чёрного моря. Казалось ему, как это ни странно, что хоть живёт он всё время в море, но судьба его связана с горами.


Скоро это подтвердилось и самым необычным образом. Однажды, когда Парус наловил особенно много рыбы и возвращал¬ся домой, увидел он в море девушку. Заплыла она далеко от берега и теперь, лёжа на спине, словно ангел в небе, спокойно раскачивалась на волнах. Длинные чёрные волосы её рассыпались и вместе с водой ласкали белоснежное тело девушки. Она была прекрасна.


 Парус не мог отвести глаз от неё. Вдруг увидел он, как чёрная тень промелькнула в воде и коснулась спины красавицы. Она вскрикнула, тело лентой согнулось и погрузилось в воду.


Хорошо знал Парус, как опасна встреча с электрическим скатом, который и задел случайно девушку, поразив её волю мгновенным разрядом. То же самое могло случиться и с ним, но любовь уже родилась в его сердце, и не потерял он ни одной се¬кунды, прыгая в море. Его сильные руки подхватили девушку, подняли на поверхность и бережно положили в лодку. Очнулась она только тогда, когда Парус подплыл к берегу и вынес чудо женское на песок.


Рассказывать долго, а загорается любовь куда быстрей. Очень скоро случилось так, что молодые красивые парень и девушка не могли дня прожить друг без друга. Но вот что странно: прежде смелая девушка теперь боялась даже подойти к морю, без которого не мыслил себе жизни Парус. И вот как-то раз она сказала ему: "Я бы вышла за тебя замуж, если бы ты не плавал, а летал".


Крепко задумался над этими словами Парус. Весь вечер ходил он по берегу моря, а наутро исчез. Кто говорил, что видели, как он сворачивал свой знаменитый парус, а кто думал, что видел его идущим в горы с мешком на спине. Однако всё это не точно, так как погода в ту ночь была скверная, море штормило, и ветер рвал паруса зазевавшихся рыбаков. В такую пору, пользуясь случаем, многие стараются как следует промыть своё горло хорошим южным вином, так что кому-то что-то легко могло показаться.


Ну да дело не в этом. Долгое время никто ничего не знал о Парусе. Прекрасная девушка места себе не находила и день-деньской проводила теперь у моря, забыв всякий страх. Она поднималась на высокую скалу к старому замку, повисшему над морскими волнами, и всё всматривалась куда-то вдаль, надеясь увидеть знакомый парус. Да только напрасно всё, потому что появился он совсем с другой стороны. Вернее, не появился,  а узнали о нём и очень как-то странно. Словом, вот что было.


Опять-таки утром, совсем рано, но девушка уже была, как всегда, на скале, услыхали люди далеко в горах чей-то крик. Потом ещё и ещё. Стали прислушиваться. Чувствуют радостный крик, вроде бы торжествует победу, а что именно кричит - непонятно. Доносится эхом только: "Я-а-ли-та-а, я-а-ли-та-а, я-а-ли-та-а". Но потом уже узнали голос Паруса и догадались, что кричит он "Я летаю! Я летаю! Я летаю!", а эхо-то доносит только "Я-ли-та-а". Только звук "ю" пропадал. И говорят, что многие видели даже то ли тень, то ли что-то, как огромная птица, проносится в горах.


Вот. А девушка та, что его любила, тоже, между прочим, в тот день исчезла. И если кто-то сказал тогда, что она со скалы прыгнула в море, так этому никто не поверил, потому что, конечно, он забрал её с собой. Иначе, зачем бы ему каждое утро, а иногда и вечером так радостно кричать всем "Я летаю"?


Потом много лет, когда какой-нибудь человек впервые приезжал в этот город и спрашивал, почему он слышит этот крик "Я-ли-та-а", ему рассказывали эту историю. В конце концов, город так и стали называть сначала Ялита, а потом уже Ялта, и нет никаких оснований не верить этому, так как и сейчас, если прислушаться, можно услышать, как кто-то кричит в горах: "Я-ли-та-а". А что удивительного? Ведь у них, наверное, родились дети, и они тоже могли научиться летать.
И кстати, когда девушка тоже исчезла, люди пошли на ту скалу, где последний раз её видели, и нашли только маленькую ласточку, вылетевшую из гнезда на старом замке. Потому и место это, то есть скалу, назвали "Ласточкино гнездо", что лишний раз подтверждает справедливость этой истории.


А только другие люди говорят, что всё точно так было, да не так кончилось. Действительно летал Парус птицей и крик его "Я летаю" слышали, но всем было известно, что не мог он жить без моря. И вот как-то, может, поссорились они с ласточкой, а, может, просто потянуло его в родную стихию, и решил он окунуться хоть раз ещё в морские волны. Никто точно не знает почему, однако многие видели, как огромная птица упала с высоты в море рядом с ласточкиным гнездом и, как только коснулась воды, обернулась скалой.


И сейчас, уж сколько лет прошло, любой, глянув на эту скалу, скажет, что напоминает она парус. А тогда люди так и ахнули: видят, будто их пропавший Парус снова на прогулку вышел на своей лодке, да так и застыл в волнах.


Не сразу, но заметили-таки люди, что ласточка с гнезда-то своего снялась и на ту скалу переселилась. Всегда её можно было там видеть. А однажды, когда заря занялась и солнце выпустило свой первый луч, кто-то присмотрелся внимательно и - батюшки! - видит, из глаз лас¬точки слёзы катятся. Вот до чего же сильная была у них любовь. И летать научились, птицами стали, а всё же слёзы человеческие проливают.


Ну да вот ещё что. Как прослышали о слезах ласточки, всем захотелось их увидеть. Однако оказалось, что не все это могут. И не по¬тому, что слезинки очень маленькие. Слёзы, когда на солнце сверкают, далеко видны. Но говорят, будто видят их только влюблённые, кото¬рые по-настоящему любят друг друга.


И во всё это тоже нельзя не верить, потому что скала такая Парус рядом с Ласточкиным гнездом и правда есть. А недавно проплывал я мимо неё на катере, и тут рядом со мной молодые парень с девушкой стояли. И слышу, говорит она ему тихо: "А ну, посмотри хорошенько на эту скалу, что ты на ней видишь?" Парень удивлённо так смотрел, смо¬трел и, наконец, отвечает: "Ничего не вижу, только блестит что-то". И тут кинулась она ему на шею и так поцеловала крепко, что аж моим губам жарко стало. "Вот теперь, - говорит, - я верю, что ты меня по-настоящему любишь".


АННУШКИНА СКАЛА


Из Москвы шестнадцатилетнюю Аннушку родители отправили к тёте в Евпаторию в связи с успешной сдачей школьных экзаменов. Поезд шёл прямой Москва–Евпатория, а там, в приморском городе, тётя готова была встретить племянницу, так что переживать будто бы было не о чем. Села Аннушка в купейный вагон и стала считать столбы в дороге. Но тут подсели к ней солдатики внешности азиатской, то есть были они из Средней Азии. Разговорились с красивой девушкой и рассказали, что едут из отпуска в свою строительную часть на южном берегу Крыма, где всё удивительно прекрасно – море, лес, горы. Не умолчали о том, что занимается их часть строительством важного государственного объекта. Но тайну не выдали, не сказали, кому строят дачу. Да, может, и сами не знали.  Словом, расписали молодой леди все прелести побережья Чёрного моря, внеся в это и таинственность, увеличивая значимость своих собственных персон, и стали уговаривать её съездить с ними на денёк посмотреть, а оттуда через Севастополь или Ялту отправиться в свою захудалую Евпаторию, где ничего, кроме мелкого пляжа да ветра нет. Как так получилась, но согласилась девушка.


Прибыли они в Ялту, а оттуда солдатики взяли такси да помчали по обводной дороге, минуя Алупку, Симеиз, гору Кошка, в сторону Фороса. Дорога действительно показалась Аннушке сказочной: слева море, режущее глаза голубизной гладкой поверхности. Справа горные вершины с зубцами Ай-Петри, по обеим сторонам шоссе сосны да кипарисы. Смеялась Аннушка, радовалась, счастлива была красоту такую наблюдать впервые в жизни. Но длилось это не так долго.


Такси бежит быстро. Около часа любовалась пейзажами, но вот уже и санаторий Форос проехали. Скалы справа подступили совсем к дорожной полосе. Тут и попросили остановить солдатики. И повели они Аннушку в горы узенькими тропками показать самое красивое место, где можно будет поесть, передохнуть и назад отправиться, так как им скоро в часть надо.


Пришли в какую-то пещеру за огромной скалой. Страшно стало в ней Аннушке, но солдатики предложили утолить жажду вином, а голод пищей, что припасли в своих вещмешках. Закончили трапезу и… – не узнать было солдатиков. Вытащили из-за скалы железную проволоку, окрутили руки девушки и, как ни отбивалась она, как ни кричала голосом диким, приковали красавицу к камню большущему да стали по очереди насиловать. Получив удовольствие, сколько хотели, не отпустили её, хоть и стала она умолять их об этом, а оставили ночевать, успокаивая, что не бросят её, а придут снова.


Поздно приходит ночь в летние месяцы, но пришла-таки и охватила рыдающую Аннушку своими чёрными страшными крыльями. Это летучие мыши её не боятся, носятся в темени, играючись, словно ведьмы маленькие. А городская девушка, истомившаяся от ласк насильственных да от бесконечных попыток вырваться из тисков проволочных, теперь сжималась от ужаса перед наступившей ночью, перед лесными шорохами, которых никогда не слышала, да летающими тенями, которых никогда прежде не видела.


Обезумела девушка к утру от страха и мыслей, что теперь с нею может случиться.  Пришли солдатики на следующий день, завтрак с собой принесли, чай солдатский, и никто им не кричал навстречу, не бился в безумной злобе. Смирилась Аннушка с судьбой, разум ничего не воспринимал. Ну, солдатам то и нужно было. Покормили человека не человека, а зверушку какую-то, насладились любовью звериной же и ушли к себе дачу Горбачёву строить. За этими солдатиками потянулись их дружки, что по большому секрету узнавали о бесплатной женщине в горах. И поднимались они в горы не как люди – открыто, свободно, а подобно волкам – таясь и прячась, чтоб утолить животную свою похоть.


Шли дни, месяцы. Те солдаты, если можно их так называть, что привезли Аннушку, уехали к себе домой, а другие продолжали наслаждаться любовью в пещере. И всё же, сколько верёвочка ни вьётся, а конец найдётся. Заметил-таки один командир, что носят куда-то солдаты пищу из столовой. "Кому?" - спрашивает. Те, естественно, не растерялись: "Да там собака есть, подкармливаем". Удивился командир, а потом и не поверил, решил сам посмотреть. Проследил за одним солдатом и обнаружил безумную Аннушку.


Тогда-то всё стало выясняться, да расследоваться. Тогда только узнали несчастные родители, куда пропала их дочь непутёвая. А то и представить себе не могли, где искать её живой или мёртвой. Большой шум был и множество проклятий на это место.
Скалу, за которой пряталась пещера, и что скрывала все крики узницы, назвали люди Аннушкой. Солдатиков тех первых потом нашли, и осудили их гораздо строже, чем товарищей, что потом пользовались Аннушкой, но только ей от этого легче не стало, и проклятие на этом месте так и осталось.


СМЫСЛ ЖИЗНИ

(Притча)


Он был совершенно угловатым, острым треугольником. Она была абсолютно круглой, как полная луна. Ей не нравилась его резкость, ему не нравилась её обтекаемость. Они долго кружили друг возле друга, не находя ничего общего, что бы сойтись. Но ничего другого поблизости не оказалось, и они столкнулись. Он пронзил её острым углом, а она обволокла его сплошными кругами. Вскоре у них родилась и выкатилась на небо маленькая звёздочка.


Он и Она полюбили свою Звёздочку, которая была на самом деле круглая, но такая яркая, что когда на неё смотрели издали, то свет от неё исходил острыми лучиками, и всем от них было хорошо.


Часть 3. ТАКИЕ ОБЫЧНЫЕ ИСТОРИИ


ТЕЛЕГРАММА


Сильный ветер гнул деревья к земле. Со скрипом раскачивались огромные ели. Ивы, безропотно покоряясь стихии, склоняли свои верхушки. Старые клёны ветер в бешенстве вырывал с корнями, и они со стоном, ломая всё на своём пути, обрушивались на землю. Ни одной птицы не было видно, и только листья да сломанные ветки носились по воздуху.


В небе творилось что-то невероятное. И как ни страшно было в это время на земле, где всё трещало, ломалось и падало, там, наверху, должно было быть ещё страшнее. Облака чёрные, громадные неслись по небу в одну сторону, а навстречу им чуть ниже, так казалось с земли, двигалась грозная лавина тёмно-синих туч. Она проплывала сплошной тёмной массой и вдруг непонятной силой на какое-то мгновение разрывалась на части, и тогда в образовавшийся небольшой просвет врывалось солнце. Но его яркие лучи, казалось, появлялись лишь для того, чтобы показать резкий контраст между тьмой и светом, словно они хотели сказать, как хорошо было бы на свете, если бы не эта чёрная гроза.


Жутко было на земле и в небе. Чем-то возмущалась природа.
Из леса выскочил, грохоча по стыкам шпал, поезд. Теперь путь его лежал через степь. Ветер и здесь не давал никому покоя. Травы то ложились на землю, будто проглаженные чьей-то тяжёлой рукой, то вдруг вздымались вверх, точно испугались чего-то, и так ходят всё время волнами, напоминая бушующее море. А поезд мчался вперёд.


У одного из его окон за откидным столиком были двое. По одну сторону, облокотившись на стол и подпирая кулаками голову с курчавыми светлыми волосами, сидел молодой  парень в матросской форме. Полосатая тельняшка красиво просматривалась из-под белой форменки с отложным голубым воротником, окаймлённым полосками в тон тельняшке. По другую сторону от стола, слегка откинувшись назад, можно сказать, учитывая его пожилой возраст и солидную комплекцию, восседал мужчина лет семидесяти с благообразной седой бородкой клинышком, делавшей лицо несколько продолговатым, но эта продолговатость скрадывалась большими очками в тонкой пластмассовой оправе розоватого цвета. Редкие пряди волос на голове ещё не были столь белыми, как бородка, но седина их тоже коснулась, вполне соответствуя возрасту обладателя причёски.


Оба пассажира успели уже познакомиться. В купе пока никого больше не поселили, так что они спокойно разговаривали, никому не мешая.


- В отпуск, морячок, или из отпуска? - поинтересовался пожилой мужчина.

- Да, еду как бы в отпуск.

- На побывку едет молодой моряк, - пропел неожиданно хрипловатым голосом мужчина, которого звали Николай Иванович. И закончил куплет: - Грудь его в медалях, ленты в якорях.


Он улыбнулся, говоря:


- Такая раньше была популярная песня, морячок.


Николай Иванович упорно называл Владимира морячком, хотя имя его, конечно, запомнил.


- Но я еду не совсем на побывку, Николай Иванович, а по телеграмме.

- А что случилось? - обеспокоенно спросил мужчина.


Владимир замялся и смущённым голосом сказал:


- Да, вообще-то ничего не случилось. Это моя девушка соскучилась без меня и решила вызвать меня со службы на некоторое время. А она работает в поликлинике. Ну, организовала телеграмму ко мне на корабль о том, что мой брат погиб в автомобильной аварии. Заверила телеграмму медицинской печатью и в военкомате и отправила. Конечно, она перед этим позвонила мне на мобильник, что б я сделал вид, что переживаю. Дело в том, что у меня вообще никакого брата нет, но на корабле этого не знают. Такой вот фокус.


Слушая откровенность молодого человека, Николай Иванович как-то внезапно осел, согнулся, лицо его помрачнело.


Морячок заметил эти изменения и удивился:


- Да, вы как бы не переживайте. Подумаешь, телеграмму сочинила. Зато встретимся. А то ещё загуляет с пацанами без меня. А то, когда ещё меня отпустили бы?

- Я понимаю. - Голос пассажира стал ещё более хриплым, чем когда он пел. - Только не всё в жизни можно променять на честь. Не случайно говорят: береги честь смолоду. Жизнь, конечно, меняется. И ведут сейчас себя иначе, и ценности другие, и говорят не так, как раньше. Вот ты, например, сказал мне «вы как бы не переживайте», а перед этим сообщил, что едешь «как бы в отпуск». А ведь это неграмотно. Ставишь под сомнение то, что утверждаешь. Однако сегодня молодёжь любит говорить к месту и не к месту «как бы». И к чести своей относятся так же несерьёзно, как к своей русской речи.

- Ну, это вы загнули, - попытался возразить молодой человек, даже не покрасневший от слов пожилого человека. - Я с друзьями своими как бы всегда честен.

- Вот именно «как бы», - прозвучало в ответ. - Честь должна быть не только с друзьями, а во всём. Честь должна быть привычкой, должна быть в крови человека, тогда не будет таких трагедий, об одной из которых ты мне сейчас напомнил. Извини, что говорю тебе «ты». Я всё-таки старше на полвека. А эта сегодняшняя манера некоторых ведущих телевизионных шоу говорить маленьким детям «вы» меня коробит. Такого на Руси никогда не было. Но дело не в этом. Я вспомнил историю, которая произошла в нашей части, когда я ещё был молод, как ты, и служил в закрытых войсках, куда не то что родителей навестить солдат не пускали, а мышь не могла проскочить. И служили мы тогда по три года от звонка до звонка, а не то, что сейчас.


Николай Иванович помолчал, глядя в окно, за которым гремела гроза, и рассказ начался.


- Городок, в котором располагалась наша часть, как я уже сказал, был закрытым. Весь окружён периметром с колючей проволокой. По периметру в несколько километров круглосуточно дежурили солдаты стрелковой роты. Они располагались отдельно от нас в трёхэтажном здании с кинозалом, который мы тоже иногда посещали.


Нашими апартаментами была одноэтажная казарма с двухъярусными койками во всю длину помещения. Только в конце его была ленинская комната и каптёрка старшины да кабинет командира роты. Наше отделение, где я проходил службу все три года, было, можно сказать, пришпилено к роте связи, поскольку никакого отношения к связистам мы не имели. В нашу задачу входило заряжать аккумуляторы для ракет. То, что в части производились ракеты, мы могли лишь догадываться, ибо никто из солдат самих ракет в глаза не видел. Авторота их вывозила в закрытых машинах. Водители подгоняли грузовики в штольне в горе, а погрузкой управляли офицеры.
Мы заряжали аккумуляторы в одном из помещений штольни, куда ходили ежедневно и посменно, что очень не нравилось командиру роты лейтенанту Черкашину, так как он не мог нами по-настоящему распоряжаться: мы, то должны были уходить на смену, то приходили с ночной и нам положен был отдых, то нас вообще не было. И он не знал, когда нам можно дать наряд вне очереди, когда послать на чистку картошки в столовую, когда заставить мыть пол в казарме.


Вход в штольню, где мы работали, нельзя было увидеть с воздуха, поскольку он скрывался деревьями. Да и вблизи его не сразу заметишь. Зона его была окружена дополнительной колючей оградой, и впускали за неё по специальным пропускам. У Черкашина такого пропуска не было, а у нас, естественно, был, что нас и радовало. Уйдя в зону, мы чувствовали себя свободными от командирского окрика. Путь лежал через лес мимо небольшой речушки. В ней мы купались в летнее время по пути на службу или возвращаясь с неё. Тут же неподалёку устроили небольшое укрытие и установили теннисный стол. Не помню, как нам это удалось, но мы часами играли в настольный теннис.


Среди нас оказался прекрасный теннисист Володя Егунов из Севастополя. Он научил нас правильно подавать, делать подкрутки, бить в дальний угол стола. Володя был и замечательным футболистом. Смотреть на его интеллектуальную игру во время редких футбольных матчей было всегда огромным удовольствием. Получив на ногу мяч, он никогда не бил по нему бездумно, а всегда умело останавливал, быстро оценивал обстановку, легко обводил нападавшего противника и только потом отпасовывал мяч товарищу или же сам шёл в атаку на ворота.


Кстати, был ещё у нас знаменитый в части футболист, правда, связист Кононов. На воротах он стоял изумительно. Забить ему было почти невозможно. А однажды, когда защитники его команды слишком плохо играли, он в сердцах прямо от ворот сам повёл мяч в атаку, дошёл до ворот противника и забил гол. Это было феноменальное зрелище.


Вообще спорту у нас уделялось немало времени. Во-первых, постоянные занятия на спортивных площадках, на полосе препятствий, кроссы, муштровки. Хотя шагистикой мы занимались довольно редко. Ни в каких парадах наша рота участия не принимала. Задача роты состояла в обеспечении связи, но спортивную форму солдат должен держать всегда. А я любил гимнастические снаряды и шахматы. По шахматам имел тогда третий разряд и занимал второе место в части.


Помню в соревнованиях на личное первенство части, в котором я почти всех обыгрывал, со мною сел играть подполковник. Ко мне подошёл за спиной капитан, начальник гауптвахты, и тихо прошептал:


- Это командир части с вами играет.

- Понимаю, ну, так что? - сказал я и обыграл противника.
Капитан меня очень зауважал за мою принципиальность. И позже, когда меня командир роты отправил-таки на гауптвахту, увидев меня, капитан спросил:
- Ты чего здесь?

- Дали трое суток за то, что бляху на ремне не почистил.

А случилось это как раз после ночного дежурства. Черкашин пришёл в роту, поднял наше спящее отделение, построил во дворе, придирчиво осмотрел и спросил меня:


- Почему бляха не почищена?


Я, было, начал оправдываться, что с ночной смены, но он приказал:


- Трое суток ареста!


Услышав мой доклад, капитан пробормотал:


- Ну, дурак.


А наутро вывел меня из камеры, посадил на лужайку и приказал:


- Видишь траву? Вот и рви её потихоньку.


Конечно, это было смешно. Сияло весеннее тёплое солнышко, и я сижу на травке, пощипывая её от нечего делать. Тут как раз по дороге проходит командир роты. Видит меня на лужайке и изумлённо интересуется:


- Что это вы там делаете?

- Приказано траву выщипывать, - отвечаю.


Лейтенант сокрушённо вздохнул:


- Ну, нигде не пропадёт.


Солдаты не любили Черкашина. Всегда ожидали от него неприятностей в виде внеочередного наряда и выговоров. Как-то он стал приезжать в роту на собственном автомобиле, маленьком «Запорожце». Понимая, что водить Черкашин ещё не совсем умеет, солдаты решили подшутить над командиром, и, пока он находился в помещении роты, дружно подняли машину и поставили её в неудобное для выезда положение у самой стены казармы. Черкашин вышел, удивился, но всё понял и долго пыхтел, выруливая автомобиль.


Нашим отделением аккумуляторщиков командовал молоденький лейтенант Коноплёв. Он был технарь. Мы к нему относились почти как к ровеснику. Иногда он проводил с отделением политзанятия. Мы сразу поняли, что с грамотой у него слабовато. У нас-то в отделении все имели среднее образование, а тот, с кем произошла потом грустная история, о которой я хочу рассказать, даже успел проучиться год заочно на юридическом факультете и гордо носил на груди значок Киевского университета. Его призвали в армию, не смотря на то, что он был студентом.


И мы частенько подтрунивали над нашим лейтенантиком. Спрашивали, например, его, слышал ли он что-либо о военной академии имени Немировича-Данченко. Он отвечал, что слышал. Тогда мы интересовались, почему сразу две фамилии Немирович и Данченко. Лейтенант Коноплёв, не зная знаменитого театрального режиссёра, не подозревая подвоха, бодро отвечал, что, стало быть, были два командира, в честь которых и названа академия. Нас такие ответы забавляли, но мы не злобствовали на этот счёт и любили своего командира. В основном он командовал при зарядке аккумуляторов, поясняя как соединять последовательно или параллельно батареи, заставляя изучать прилагаемые инструкции.


В нашем отделении собрались ребята разной национальности. Это был и грузин Кветанаде, и украинцы Машовец, Подурец и Малый, и еврей Гроднер, и армянин Амбарцумян, и русский по фамилии Гурин, о котором я и расскажу, и даже цыган Сличенко. Между прочим, он однофамилец знаменитого певца, и тоже замечательно пел цыганские романсы. Мы иногда собирались в ленинской комнате, когда наш Сличенко брал гитару, закрывал глаза и начинал петь. Слушать его было неописуемым удовольствием.    


Дедовщина, о которой сейчас столько говорят, у нас, разумеется, тоже была, но это совсем не то, что сейчас. У меня, например, на первом году службы один из старослужащих снял с головы новую зимнюю шапку, заменив её на старую. Сделал он это быстро, так что я не успел и оглянуться, как он исчез. Вот это, пожалуй, единственное, что приходит на ум. А тор любили ещё подшучивать над молодыми. Например, говорили:


- Рядовой Парфенцов, подойдите к этому столбу и доложите по форме о своём прибытии.


Парфенцов со смехом подходит к столбу у дороги и докладывает:


- Товарищ столб, рядовой Парфенцов по вашему приказанию прибыл.


Но мы возражаем против такого доклада, за который обещали Парфенцову деньги. Говорим, что так со смехом не докладывают, что надо подойти строевым шагом и докладывать серьёзно. Парфенцов повторяет подход несколько раз, пока, наконец, получает назначенную сумму денег. Мы все довольны, продолжая свой путь к порталу.


Ещё помню, как над молодым Алмазовым в его первый год подшутили. У нас в аккумуляторной было несколько помещений. В каждом стоял телефон чёрного цвета. На одном из них часть трубки, которая прикладывается к уху, покрасили однажды кузбасслаком. Он тоже чёрный, так что его видно не было. И вот из другого помещения звонят шутники на этот крашеный телефон. Подходит Алмазов, берёт трубку и как положено докладывает: «Рядовой Алмазов слушает!», а в ответ доносится чей-то глухой голос.  Это на другом конце провода говоривший накрыл микрофон рукой, чтоб хуже слышимость была.


- Не слышу, - кричит Алмазов.


А друзья рядом подсказывают:


- Ты крепче трубку прижми к уху.


Ну, Алмазов и старается, прижимает во всю и развозит кузбасслак по уху и щеке. Потом все хохотали, а солдатику-новобранцу пришлось отмывать спиртом испачканные места.


Что касается меня самого, то у меня было своё помещение для зарядки кислотных аккумуляторов, и находилось оно у самых ворот в портал. Я там часто дежурил один, доливая кислоту в батареи по мере надобности. Заливал я кислоту резиновой грушей, и капли кислоты изредка попадали мне на гимнастёрку, не смотря на то, что и фартук у меня был, и резиновые перчатки. Но случалось, что я то ли забывал надеть защиту, то ли ещё почему-либо, но кислота находила мою гимнастёрку или брюки и оттого они были все в дырках, как от шрапнели. Вид у меня был довольно смешной. Хорошо, что израненную вконец форму старшина потом милостиво менял на другую. Одежду мы нашу называли хэбэ, поскольку шилась она из хлопчатобумажной ткани. Сокращённо хэбэ. Пришивали мы пагоны и белые подворотнички на хэбэ, стирали хэбэ, меняли у старшины хэбэ.


А однажды, когда я дежурил в своей аккумуляторной на портале, произошло знаменательное для нас событие. Часть посетил министр обороны маршал Малиновский. В этот день он со всей свитой приехал на машинах к нашему порталу. Я, разумеется, был осведомлён об их прибытии заранее с указанием не высовываться. Но в открытую дверь, которая у меня выходила на площадку портала, я видел подъехавшую кавалькаду и выходящих из автомобилей военных с маршальскими и генеральскими погонами.


Начальству ведь никто не указ - могло и ко мне в каморку ни с того ни с сего заглянуть, Так что я на этот всякий случай приготовился докладывать, что, мол, товарищ маршал, за время вашего отсутствия во вверенном мне помещении никаких происшествий не произошло. Однако никто в мою сторону и не посмотрел.


Тяжёлая многотонная дверь на колёсах, настоящая передвижная металлическая стена, закрывавшая вход в портал, была заблаговременно отодвинута. Вся группа во главе с кажущимся выше всех министром Малиновским направилась к входу в туннель. Только один человечек с маршальскими звёздами на погонах приотстал, отбежал в сторону и начал оправляться по маленькому. Каково же было моё изумление, когда в оправившемся и быстро побежавшем за всеми человеке я узнал по усам не кого-нибудь, а прославленного в стихах и песнях Семена Михайловича Будённого.


Я тогда подумал, что вот же знаменитость, а как простой солдат оправляется на ходу, потому что некогда за делами нормальным туалетом попользоваться.
В вагонах поезда включили свет, хотя вечер, на самом деле, ещё не наступил. Но грозовые тучи закрыли напрочь всё небо, по стёклам окон поползли струйки дождя, и стало темно настолько, что пришлось досрочно подавать электричество. Но пассажиры нашего купе, занятые рассказом, довольствовались светом, появившимся в коридоре, а сами оставались в полумраке - не читать же.


Стук колёс поезда перекрыл раскат грома, раздавшийся почти сразу за сверкнувшей молнией. Стало быть, проезжали эпицентр грозы.


Николай Иванович посмотрел в заливавшееся дождём окно и сказал:


- Я, кстати, прочитаю вам сейчас одно стихотворение, которое написал наш солдат. Давно написал, но я его тогда выучил наизусть и часто потом декламировал. Оно поможет пониманию того, о ком я поведу речь. Называется «Гроза». Надеюсь, ещё не забыл. - И начал:


В горах я встретился с грозою.

Сокрыли тучи горный гребень.

Гром грохотал над головою

и дробью барабанил в небе.


Недаром Тютчев воспевал

весной грозу в начале мая.

Я в плащ-палатке промокал,

но шёл, усталости не зная.


Внизу река ворчала шумно.

В упавшем мраке краски стёрлись.

Гроза над лесом развернулась,

широки крылья распростёрши.


Деревьев платья потемнели.

Обрушился на землю ливень.

А впереди лазурно-синий

смеялся мне кусочек неба.


Но и его закрыли тучи.

Рванулась молния к земле

и впереди, на горной круче

исчезла. Жутко стало мне.


И проявляя свою мощь,

лил ливень, сверху вниз спеша.

На горы опускалась ночь,

за ливнем я ускорил шаг.


Со всех сторон, перекликаясь,

рычало эхо громовое.

Царица-молния промчалась,

неся огонь и смерть с собою.


Я вслед гляжу ей, ослеплённый.

Я очарован красотой.

Ей не страшны ни рёв, ни стоны.

Её пьянит весны настой.


Она царица поднебесья.

Пусть краток, но её тот миг.

Ты плачь, ругайся или смейся,

но свет её украсил мир.


О, если б молнией сумел я

людские души озарить,

грозой смывая все сомненья,

согласен я и миг прожить.


Гроза уходит. Плащ промок.

И по лицу бежит вода.

Вот сверху потекло в сапог.

И всё же чудная гроза!



Сидящий напротив морячок зааплодировал. А Николай Иванович, слегка усмехнувшись, продолжил свою негромкую речь:


- Да, так я хочу рассказать о нашем Викторе Гурине, авторе этого стихотворения. Мы с ним очень дружили.


Солдатом он был несколько странным. Вроде бы всё он выполнял нормально: и на спортивных снарядах делал все упражнения, и стрелял из карабина почти отлично, не смотря на то, что носил очки, и полосу препятствий преодолевал, как все, и бегал со строем, не отставая, но в то же время мы считали, что он попал в армию по ошибке. Как-то не похож был он на солдата. Слишком интеллигентно выглядел. Может, очки от близорукости создавали такое впечатление, может, на груди значок университета, от учёбы в котором его призвали с первого курса, но скорее всего это была его манера держаться не по-солдатски что ли. Ему, например, не нравилась шагистика. Он говорил, что для солдата важно не то, как он тянет ногу, а то, как он умеет действовать в боевых условиях, а в нашей технической части, как он справляется со своими служебными обязанностями.


И в этом, пожалуй, он был прав. У нас сначала командиром части был подполковник Знаёмов. Технарь с головы до пят. Он фактически создавал все объекты. Его я и обыграл в шахматы без каких-либо негативных последствий для себя. Наоборот, даже грамоту за второе место по шахматам получил за его подписью. Но потом его перебросили на другой объект, а к нам прислали полковника Глупого. Такая у него смешная фамилия была.


Рассказывали у нас одну байку про него, что в бытность лейтенантом ему довелось позвонить большому начальнику генералу по званию. И этот, тогда ещё лейтенант, представился по телефону, сказав: «Товарищ генерал, Глупый». Тот аж взревел в ответ: «Кто это говорит? Вы что себе позволяете? Да я вас…» Перепуганный лейтенант едва пролепетал: «Это я Глупый. То есть моя фамилия Глупый с ударением на «ы». Лейтенант Глупый». Возможно, это ему помогло в продвижении по службе, так как генерал, который подумал, что его назвали глупым, запомнил лейтенанта с такой глупой, как он говорил, фамилией, часто рассказывал эту историю и не забывал присваивать очередное звание Глупому.


Так у нас появился полковник Глупый с ударением на «ы». Но этот полковник уже был не с техническим образованием, а строевик. При нём начали уделять больше внимания на строевую подготовку часто за счёт технической. В результате, когда нагрянула неожиданно проверка и сыграли боевую тревогу, то многие оказались технически не подготовлены. Выходит, что наш Гурин как в воду смотрел.


С командиром роты Черкашиным у рядового Гурина сразу отношения не заладились. Витя любил порассуждать, а лейтенанту его рассуждения, как кость в горле. Он любил приказывать, а не выслушивать комментарии. Самое удивительное, что Гурин всегда исполнял приказы так, что придраться к нему было не за что, но командир роты всегда чувствовал превосходство Гурина над ним, что его и бесило. И потому даже звание ефрейтора Гурину не присвоили.


Иногда в роте проходили ротные собрания, которые собирались в целях воспитания солдат. Там командир роты высказывал свои назидания подчинённым, а солдаты по команде должны были отчитываться о своём поведении. Гурин старался молчать, не считая нужным ввязываться в спор с начальством, но, как правило, всё-таки выступал в конце собрания, как бы подводя итог солдатским мыслям.


Но однажды было объявлено о проведении необычного общеротного собрания. В самом начале лейтенант Черкашин сообщил всем, что собрание демократичное. Все могут высказываться свободно, кто что думает. И желающих выступить оказалось на редкость много. Самое странное было то, что никого, казалось бы, не смущало присутствие на собрании командира части. А, может, именно потому выступали, что их мог услышать сам полковник Глупый.


На собрание в роту он пришёл впервые, но уже все знали, что с ним полезно познакомится поближе и понравится ему. Полковник любил показать свою безграничную власть и щедро награждал одних отпусками, других арестами на пятнадцать суток. То и другое он делал, широко улыбаясь, прищуривая глаза, и с шутками да прибаутками. Больше всего ему нравилось смеяться, наказывая. При этом он говорил: «Я люблю уж если наказывать, то на всю катушку, поэтому, милый мой солдатик, пятнадцать суток тебе ареста, как один день». А вот выражения «миловать, так миловать» у него в обиходе не было.


Полковник успел окончить две академии и очень гордился тем, что в части ни у кого нет двух поплавков, как у него. Поплавками называли в то время значки, которые выдавались по окончании вуза. Это значило, что значок поможет плыть в бушующем океане жизни. Так у полковника было два поплавка. Теперь он сидел в президиуме собрания и, казалось, слушал выступающих. На собрании подводились итоги дисциплинарной практики в роте.


Доклад читал командир роты, теперь уже старший лейтенант Черкашин. Он перечислил все нарушения, которые произошли за последние три месяца, и особо выделил рядового Гурина, который, по его мнению, всегда первым высказывал недовольство солдат некоторыми приказаниями вместо того, чтобы поддержать командира, даже если приказ им не нравится.


Между прочим, Гурин далеко не всегда критиковал Черкашинские приказы, а только в том случае, когда они казались нам неправильными. Черкашин резко обрывал возражения, и тогда Гурин замолкал, но смотрел на Черкашина таким взглядом, словно хотел сказать: «Я подчиняюсь вашей власти, но не справедливости, которая отсутствует». Это чувствовал Черкашин, поэтому, когда он вполне справедливо наказывал какого-нибудь солдата, то с долей ехидства спрашивал Гурина:
- Ну, как вы считаете, правильно я поступаю?


Черкашину казалось, что Гурин вредно влияет на солдат и подрывает его авторитет, как командира, поэтому здесь на собрании он решил показать Гурина с отрицательной стороны, надеясь на поддержку командира части, и полагая, видимо, что это охладит пыл непокорного солдата. А получилось не так.


Один за другим выступали командиры отделений, заместители командиров взводов, комсомольские активисты и просто рядовые. В своих кратких речах они обещали повысить дисциплину, ругали нерадивых солдат. Это были обычные выступления, к которым привыкли, и которые никто не считал нужным слушать. Виктор, как обычно, выдерживал паузу. Трудно сказать, о чём он тогда думал. То ли о том, что не стоит ему проявлять себя перед командиром части, от которого зависит, дадут ли ему давно обещанный отпуск после полутора лет службы, то ли о том, что его возмутило выступление командира роты с упоминанием Гурина в качестве плохого солдата, то ли учитывал то, что его сослуживцы ждут всегда его выступления. Короче говоря, поднял, наконец, и он руку, прося слова.


Я видел, как подбородок Виктора дрогнул от волнения, но он опустил голову, стиснул зубы так, что желваки заиграли на скулах, глубоко вздохнул и собирался начать говорить, когда Черкашин вдруг сказал, что объявляет перерыв.
Мы с Виктором вместе вышли из ленинской комнаты, и Виктор сразу направился к стоявшему возле своего кабинета Черкашину. Я пошёл за ним и услышал, как он с улыбкой говорит командиру роты:


- После перерыва, товарищ старший лейтенант, я обязательно выступлю. Вот тут-то мы с вами и поговорим начистоту.    


Черкашин оглянулся по сторонам. Улыбка Гурина ничего хорошего не сулила. Со мной остановились рядом несколько солдат, в ожидании, что скажет Черкашин. А он пожал плечами и ответил, что никто не запрещает выступать. Мол, для того и собрание собирали.


- Да я у вас не разрешения спрашиваю, - проговорил Виктор, - а просто предупреждаю, чтоб это не было неожиданностью для вас.


Но командир роты уже не слушал, заходя в свой кабинет.


Мы вышли во двор. Как я понимаю, Витя волновался и специально сказал командиру роты о том, что хочет говорить, отрезая себе путь к отступлению, ибо теперь он уже не мог не выступить.


Стоял чудесный весенний день. Наша казарма находилась у самой горы, покрытой лесом, пылающим в это время года свежей зеленью. Здесь в зимнее время только самые отчаянные лыжники решались скатываться с горы по узкой просеке. Мы с Виктором часто ходили на службу в наш сектор на лыжах, но скатываться с крутогорья не решались.


Витя, отвлекаясь от собрания, заговорил о том, как хорошо сейчас в его Ялте, где всё давно цветёт. Вспомнил о море и о том, что именно к нему он уходил в минуты переживаний, и что сейчас с удовольствием пошёл бы, как когда был на гражданке, к его бушующим волнам принять от них душевную силу. Я его понимал.

 
В это время к нам подошёл ефрейтор Ерпылёв и сообщил, что разговаривал только что с командиром взвода. Тот был в кабинете Черкашина и слышал, как тот докладывал командиру части о разговоре с Гурином, и поэтому не рекомендует Гурину выступать, так как ни к чему хорошему это не приведёт. Стоявшие рядом друзья поддакнули, тоже советуя молчать.


- Ведь твоё выступление всё равно ничего не даст, - говорил один солдат, - хоть оно и будет правильным. Тогда как Черкашин тебе этого никогда не простит.
Но надо было знать Виктора. Такие разговоры его ещё больше укрепляли в принятом решении. Это стало ясно по тому, как он сказал весело:


- Ничего, ребятки, всё будет в порядке. Раз Черкашин говорит обо мне полковнику Глупому, значит, он меня боится, а, следовательно, и толк от моего выступления будет.

- Ну, что ж, значит, ты просто не хочешь в отпуск, - заметил кто-то.

- В отпуск я очень хочу, - ответил Гурин, - но правда важнее. Не будем так далеко углубляться в философию. Лучше пойдём в ленкомнату, а то уже, наверное, начали собираться, а мне опаздывать никак нельзя, чтобы Черкашин не подумал, что я испугался.


Начиная снова собрание, Черкашин беспокойно посмотрел на Гурина и, увидев, как он снова поднял руку, прося слова, сказал:


- Рядовой Гурин. Что вы хотите, говорите.


Виктор поднялся, держа левой рукой подбородок, напоминая задумавшегося мыслителя, На самом деле он, наверное, сдерживал дрожь. Затем он поднял голову и медленно с расстановкой заговорил:


- Вот тут все высказывались о том, что нужно улучшать дисциплину. А как это сделать?


Дальше речь его полилась так, словно она давно была продумана. Да так оно и было на самом деле. Он всё говорил обдуманно, не с бухты барахты.


- Давайте сравним поведение солдат из самого большого взвода нашей роты, взвода лейтенанта Цапкина, и нашего взвода, то есть самого маленького. Мы заметим, что нарушений у них меньше, чем у нас, и службу свою они несут отлично. Чем это можно объяснить? А тем, что с первого же дня, как к ним во взвод пришёл лейтенант Цапкин, его все солдаты полюбили за то, что он себя просто держит с подчинёнными, умеет быть строгим и в то же время может пошутить и посмеяться, никогда не кричит и, что самое главное, умеет постоять за солдат. У него во взводе все солдаты третьего и второго года службы съездили в отпуск, а некоторые успели даже дважды побывать дома. Его солдатам интересно служить. У них есть какой-то стимул. Они знают, что за отличную службу их отблагодарят.


А у нас самый маленький взвод и только три человека были отпущены домой в отпуск за два года.


Тут Гурин обратился непосредственно к командиру части:


- Ведь вот вы, товарищ полковник, три месяца назад дали нам задание и пообещали, что если мы его к сроку выполним, то все служащие второй год, поедут в отпуск. Было такое, товарищ полковник?


Глупый засмеялся и сказал своим трескучим голосом:


- Ну, было. Так я же вам потом ещё одно задание дал.

- Вот в том-то вся и соль, - подхватил Гурин, - что первое задание мы выполнили раньше срока, но никто не был отпущен в отпуск. Второе ваше задание мы опять выполнили отлично, но мы всё ещё здесь, а не дома. Да разве нам теперь интересно выполнять ваши очередные поручения, если вы не исполняете ваши обещания? Свой долг мы, конечно, должны исполнять по уставу, а не за отпуск. Мы давали присягу. Но согласитесь сами, что, если человека благодарят за хорошую работу, то он ещё лучше старается работать. Так же и в дисциплине. Но это лишь один аспект. А я хочу сказать и о другом. К примеру, мне командир роты недавно объявил трое суток ареста за нарушение его указания.

- Да за это судить надо, - возмутился Глупый. - У нас уставом разрешается за это судить.

- Одну минуточку, товарищ полковник, - вежливо попросил Гурин, нахмурив брови. Он не любил, когда его перебивают. - Нарушение, разумеется, было, но какое? И почему? Дело обстояло так. У нас возле солдатской столовой есть в ограде калитка, через которую мы все обычно ходили из столовой прямо на службу в нашу зону, чтобы не терять время. В один прекрасный день эту калитку заперли, хотя она никому не мешала. Из-за этого, идя на службу из столовой, нам приходится делать крюк в полкилометра. Естественно, это никому не понравилось, потому многие стали для сокращения пути лезть через ограду, а кто потоньше, пролезает в дыру, проделанную в заборе. Если немного постоять возле столовой, то можно увидеть, с какой ловкостью солдаты преодолевают это искусственное препятствие. Поскольку я довольно худой, то, торопясь на службу однажды из столовой, где мы почему-то задержались, я пролез в проём в заборе. Это заметил командир роты и объявил мне трое суток ареста, которые я и отсидел, вернувшись с дежурства. Не подумайте, что я оправдываюсь. Наказание справедливое, но здесь есть одно «но». Если бы калитка была открыта, никто бы не нарушал порядок.

- А сейчас она открыта? - поинтересовался полковник.

- Нет. Заперта и неизвестно почему.


Полковник сделал какую-то запись в блокноте и продолжал слушать. А наш Гурин продолжал говорить:


- Я привёл две причины, по которым могут быть и могли происходить нарушения дисциплины. Обе причины легко устранимы, но таких немало. Вся беда в том, что мы на них не обращаем внимания. А нужно помнить, что ни один проступок не бывает беспричинным. Не случайно говорят, что пожар легче предупредить, чем потушить. Так и тут. Вспомним роман Льва Николаевича Толстого «Воскресенье». Князь Нехлюдов приходит в тюрьму, где сидит его возлюбленная.Там он знакомится с делами заключённых и с ужасом увидел, что среди воров и убийц, сидевших там, нет ни одного по-настоящему виновного. Нехлюдов убедился, что все преступления были вызваны либо голодом, либо чрезмерно тяжёлым трудом, или же по какой-то другой не менее важной причине. У нас в армии таких причин нет, но есть другие. И задача, на мой взгляд, командиров состоит в том, чтобы заранее видеть эти причины и устранять их, прежде чем они повлекут за собой нарушение дисциплины. Несомненно, наказывать нарушителей надо, но обвинять следует в первую очередь не их, а тех, кто стоит над ними. В этом случае, мне кажется, и гауптвахта будет не нужна, и число нарушений сократится, и боеспособность части повысится.
И вот ещё о чём я хочу сказать.

- Нет уж, хватит, хватит, - прервал его полковник. - Мы вас наслушались.

- А я всё-таки скажу, поскольку это важно. Регламент у нас не устанавливался. Хочу сказать о командире роты.

- Ну, что ж, послушаем, - недовольно буркнул Глупый.

- Я упомянул в начале лейтенанта Цапкина, которого любят солдаты. В этом отношении наш командир роты является ему полной противоположностью, что тоже влияет отрицательно на дисциплину. У старшего лейтенанта Черкашина есть привычка оскорблять  и унижать подчинённых, которые ему не нравятся в присутствии всех. Я думаю, он делает это с целью подорвать авторитет оскорбляемого им у других солдат.


Смотреть на сидевшего рядом с полковником Черкашина в этот момент было особенно интересно. Он заёрзал на стуле, лицо покраснело. Полковник что-то сказал ему тихо, а Черкашин грустно закивал головой. Гурин продолжал говорить, припоминая события, которые откладываются у каждого в памяти, но не каждый о них вспоминает. Гурин решился вспомнить, говоря:


- Вы, товарищ старший лейтенант, одного меня уже дважды сильно оскорбили буквально ни за что. И это прямо в глаза при солдатах, а что же вы говорите за глаза? На предыдущем ротном собрании вы встали и сказали, что такие как я на гражданке заводят себе дружков, угощают пивом и в то же время крадут у них из кармана деньги. Это, товарищ старший лейтенант, явная ложь, так как за всю свою жизнь я никогда ни копейки чужой не брал.


Это собрание Черкашин, конечно, помнил. Он действительно тогда так сказал, надеясь, вероятно, на то, что рассмешит солдат, но получилось наоборот. Гурин тут же встал, не дав Черкашину договорить, и своими словами перевернул всё против Черкашина так, что все в роте зашумели, ругая командира роты. Гурину доверяли больше.


Вот и сейчас его слова звучали весомо и убедительно.


- Я  думаю, что никакой начальник не имеет права оскорблять подчинённых.  Тем более командир роты не имеет никакого права высмеивать солдата перед строем, а он это делает часто. Авторитет его при этом не растёт, а падает. Солдат согласно данной присяге обязан защищать командира в бою. И он даже пожертвует своей жизнью за командира, если любит его. А если нет? Вот о чём мне хотелось сказать. Я кончил.


И тогда выступил с речью полковник Глупый. Если реплики он подавал, сидя, то теперь он поднял своё грузное тело.  Он тоже умел говорить. Для начала он выразил радость по поводу того, что в роте есть грамотные люди, но и он сам не с луны свалился, окончил две академии и имеет, так сказать, два поплавка, почему ему и доверили командование частью.


- Но вот тут, - продолжал он, - оказывается, есть среди вас демагоги, умники, которые, если будут дальше так продолжать, окончат службу свою тюрьмой.


На этих словах полковника солдаты почему-то рассмеялись. Улыбнулся и Виктор. Он, конечно, не верил в то, что его посадят, но, видимо, он сознавал, как и все, что полковник Глупый так ничего и не понял из его выступления или просто не хотел признать справедливость сказанного, поскольку в противном случае надо было бы менять всю систему подчинения в части. Правда, дальнейшие слова полковника, произнесенные им с улыбкой, показали его упрямство и желание лишь одного - оставаться безграничным властелином судеб солдат.


- За малейшие проступки, дорогие мои, я буду строго наказывать. А вы, товарищ Черкашин, тоже будьте построже. Если для наказания не хватит ваших прав, вы обращайтесь ко мне. Я сразу пятнадцать суток дам. Не поможет - добавлю. Я сгною таких на гауптвахте.


Эти слова полковника Гурин нашёл самыми подходящими для того, чтобы перебить оратора. Он вскочил, говоря:


- Вы, товарищ полковник, сгноить хотите и уже дважды об этом сказали, а я хочу воспитать.


Получилась интересная картина. Два человека стояли друг против друга: с одной стороны в президиуме - тучный полковник в мундире с тремя звёздочками на погонах, с двумя ромбиками академических значков, с прищуренными глазами, имеющий большую власть, которому стоило, как он говорил, согнуть мизинец - и нет человека, а по другую сторону среди солдат стоял невысокий худенький паренёк в хэбэ с погонами рядового, с очень спокойным лицом и внимательным взглядом. Он почти смеялся, говоря со всемогущим полковником. Хотелось узнать, кто же из них сильнее?


- В новом дисциплинарном уставе, - говорил Гурин, - кроме записанных прав, данных командирам, есть приписка, в которой говорится, что основной упор в воспитании солдат нужно делать на самосознании каждого человека, на разъяснении уставных правил, но не на гауптвахту, о которой вы, товарищ полковник, столько говорите.


- Слишком грамотными стали, - ответил полковник, - чересчур грамотными.


Собрание закончилось. Калитку, о которой говорил Гурин, в тот же день открыли. Через несколько дней несколько солдат из нашего отделения, включая и меня, поехали в отпуск. Но не поехал Гурин, как мы и предполагали. После собрания у него состоялся разговор с командиром роты. Черкашин отозвал Виктора в сторонку и спросил:


- Зачем вы говорили обо мне на собрании да ещё в присутствии командира части? Могли бы сказать мне лично, с глазу на глаз. Я бы понял.


На это Виктор ответил просто:


- Товарищ старший лейтенант, вы же при всех унижали солдат, вот и я при всех вам об этом сказал. Так что мы с вами квиты.


Черкашин закусил удила. Не смотря на то, что Коноплёв включил в список на отпуск Гурина и особо просил за него, Черкашин вычеркнул эту ненавистную ему фамилию из списка. И тогда произошло то, к чему я веду весь рассказ.


Мы вернулись довольные из отпусков. Но нам было обидно за товарища, который заступился за нас. Ведь благодаря его выступлению, нас отпустили домой. А сам он не поехал. Мы стали его уговаривать написать письмо домой, чтобы там организовали ложную телеграмму. Он долго отнекивался. Это было против его правил. Но всё-таки очень хотелось увидеться с родными, и он согласился.


За окном поезда яркая молния разрезала всё небо на части, и прогремел оглушительный треск и гром, за которым едва послышался свисток паровоза, приближавшегося к очередной станции. Маленькая девочка, что стояла в проходе у окна, наблюдая грозу, от неожиданности ойкнула и кинулась в купе к Николаю Ивановичу. Он ласково обнял её, прижимая к себе и успокаивая:


- Ну, что ты, не бойся. Здесь гроза не тронет.


Девочка освободилась из его рук и побежала к маме, позвавшей её из соседнего купе.


- Ты знаешь, морячок, - проговорил он, продолжая рассказ, - в тот день тоже была гроза. Мы сидели с Виктором в ленинской комнате и играли в шахматы. Витя шутил по поводу грозы. Говорил, что вдруг молния ударит в какой-нибудь сарай, а мы потом побежим и будем его тушить, за что нам и дадут отпуск. Но потом сказал, что пожар, пожалуй, плохо, так как всякий пожар приносит с собой вред, да он и не нужен ему теперь, так как в отпуск он и так скоро поедет. Я понял, что домой он уже написал об этом. Я играл не очень внимательно, и партию неожиданно проиграл, так что Витя был очень доволен. Тут в комнату вбежал дневальный и, увидев Виктора, позвал его срочно к телефону и добавил:

 
- Телеграмма пришла.


Так было принято, что срочные телеграммы передавали по телефону. Виктор решил, что его хотят разыграть и говорит:


- Пошёл ты к чёрту! Не видишь, я играю в шахматы.


Но дневальный не шутил. Поняв это по его чересчур серьёзному и даже встревоженному лицу, Виктор медленно проговорил:


- Нет, это что-то не то.


Потом он направился вслед за дневальным к телефону, оглядываясь на нас, и, всё ещё не веря, взял трубку. Я пошёл вместе с ним, думая, что Виктор специально делает вид, что не ждал телеграммы. Но то, что я потом увидел, было слишком даже для актёра. 


Пот крупными каплями выступил на внезапно побледневшем лице Гурина. Он всем телом задрожал и вдруг, словно до него только дошёл смысл услышанного по телефону, он закричал с рыданием в голосе:


- Нет, этого не может быть! - и выпустив из руки трубку телефона, выбежал из казармы.


Я выбежал вслед за ним. Рядом находилась беседка-курилка. Виктор сначала остановился под проливным дождём, потом бросился в курилку, лёг на скамейку, положив лицо на руки. Тело его содрогалось от рыданий. Шум дождя и ветра не могли заглушить его плач.


Мне впервые в жизни довелось видеть плачущего солдата, и это был мой друг. Я подбежал к нему и заорал:


- Витька, ты что, сдурел? Ты же сам просил в письме прислать телеграмму.
Но Виктор продолжал рыдать. Вокруг нас собралось ещё несколько солдат. Они промокли под дождём, пока бежали к беседке, но никто не замечал этого. Грузин Кветанадзе положил руку на плечо Виктора и тихо сказал:


- Ты зачем плачешь, друг? Ты письмо домой писал?  Сам же сегодня говорил, что писал.


И тогда Виктор тяжело поднялся, сел на скамейку, и до нас донёсся его охрипший голос:


- Я только вчера письмо отправил. Дома не успели его получить. А по телефону сказали, что отец попал в катастрофу и умер. - Виктор снова зарыдал, опустив голову на руки и повторяя: - Я ведь не хотел, не хотел, не хотел.


После таких слов до нас постепенно доходил весь ужас происшедшего. Мы замерли, не зная, что сказать. Это трудно было себе представить. Дома у Виктора похороны отца, и в это время приходит письмо с просьбой прислать телеграмму о смерти, которое словно накликало эту беду. Да как такое перенести родным?


Солдаты стояли вокруг плачущего товарища как погребальные тени. Мы думали о том, кто виноват в случившемся и боялись признаться, что это мы сами. Но мы желали ему добра, когда советовали написать письмо. Кто же знал, чем это обернётся? Обвинял ли Виктор себя в смерти отца или он думал о ещё большей трагедии?


Долго бы мы так простояли, если бы дневальный не прокричал с крыльца о том, что Гурина вызывают в политотдел части. Мы подавленно продолжали молчать, а Виктор всё же поднялся и уже хотел идти, как кто-то негромко сказал:


- Витя, если ты самолётом полетишь, то сможешь перехватить дома письмо.

- Правильно! Правильно! - закричал Витя. В этот момент он, скорее всего, думал не о смерти отца, а о том, что будет с матерью, если она прочтёт у гроба его письмо. Одно горе перекрывало другое. Поэтому, услышав, что что-то можно исправить, если полететь самолётом, он обрадовался. И его радость показалась нам настолько дикой, что мы, было, в страхе отшатнулись от него. А он кинулся к нам, прося взаймы денег на самолёт. Их было у нас немного, но ему выдали командировочные, и он вылетел в Крым только на следующий день, когда погода улучшилась.


Николай Иванович замолчал. Первым не выдержал молчание морячок:


- Грустная история. Но удалось Виктору перехватить письмо?


Пожилой пассажир не ответил на вопрос. Посмотрев на окно, за которым дождь заканчивался, он сказал другое:


- Что говорить? В часть он не вернулся. Когда он улетел, мы ещё надеялись, что его отец жив, и родители сами догадались прислать телеграмму, чтобы сыну дали отпуск. Но прошло шестнадцать дней, когда Виктор должен был вернуться в часть, но он не приехал. Командование наше послало туда запрос. Вскоре пришёл ответ, потрясший всех. Я после демобилизации вскоре приехал в Ялту, зашёл по известному мне адресу домой к Гурину, и его сестра рассказала мне о трагедии, свидетелям которой ей пришлось быть.


Виктор приехал за день до назначенных похорон отца. В большой комнате на столе стоял гроб с покойником. Виктор вошёл с чемоданчиком в одной руке и цветами в другой. Положив букет к ногам отца, поставил чемоданчик и обнял плачущую мать, потом сестру. И странно было услышать от него первый вопрос, не пришла ли почта, будто он ждал чего-то. Потом только мы узнали, в чём дело. А тогда, когда он спросил, мы ответили, что нет, и забыли об этом.


На следующий день похоронили отца, а потом были поминки в квартире. Виктор опять интересовался, не приходила ли почта, пока он куда-нибудь выходил. Минул и этот день. Утром, когда Виктор умывался в ванной, пришла почтальон и вручила маме письмо. Она раскрыла конверт, развернула листок и начала читать. В это время из ванной вышел Виктор. Он увидел изумлённые глаза матери, уставившиеся в письмо. С ним что-то произошло. Виктор глупо улыбнулся и злорадно сказал:


- Ага, прочла моё письмо.


А мать вдруг закрыла глаза и упала, уронив листок.

 
Виктор горестно расхохотался, вытянул вперёд руку, указывая на мать, и зловещим голосом произнёс:



- Я не убивал отца, но мою мать убил я - при этом он ударил правой рукой себя в грудь и внезапно громко закричал: - Судить меня надо, судить! - и заплакал.


Дочь подбежала к матери, но она действительно была мертва. Сердце не выдержало двойного удара. Молодой девушке, сестре Виктора, пришлось пережить тяжёлое время. После похорон отца состоялись похороны матери, а брат ничего не понимал, никого не узнавал и почти ничего не говорил, кроме того, что его надо судить. Когда ему давали еду, он соглашался есть, потому что должен быть здоровым для суда, на котором расскажет, кто виноват в смерти матери. Но кто же будет судить сумасшедшего?


Его поместили в психиатрическую лечебницу. Сначала он вёл себя весьма буйно. На все уверения врача, что всё будет хорошо, он кричал:


- Врёте! Всё врёте. Только обещать можете!


Однако с помощью лекарств удалось его утихомирить. Через некоторое время врачам показалось, что он успокоился, стал тихим, со всем соглашался, стал даже узнавать сестру и врачей. Его выпустили. А он, придя домой, покончил собой, вскрыв на руках вены.


Так и закончилась эта история с телеграммой. Виктор на самом деле не хотел обманывать.  И вот как обернулось эта вынужденная неправда.


Позже я опубликовал в журнале его стихотворение «Гроза», которое переписал у Виктора, когда мы оба служили в одной части. Недавно выложил его в интернет. А сестра издала сборник найденных у него стихов. Вот и оставил он о себе память, как мечтал.


Николай Иванович снова замолчал. За окном дождь кончился. Светило солнце. Поезд шёл в хорошую погоду.


ТАКАЯ ТЕСНАЯ УЛОЧКА


Таких старых частей города остаётся все меньше и меньше. Но их можно еще видеть, если подниматься по узенькой улочке вверх вдоль каменной стены, подпирающей пригорок, где, сверкая окнами веранды, будто стёклами больших очков, уставившись в землю подбородком, пристроился древний домишко. По другую сторону дороги, чуть ниже, растёт шелковица. Ветки её свисают низко, и нередкие прохожие, прижимаясь к стене, чтобы пропустить спускающиеся вниз легковые машины, при этом неизменно попадают головами в гущу листвы.


Сейчас лето и под ногами вся земля усеяна чернильными пятнами. Это временами падающие переспелые ягоды шелковины топчутся и растираются ногами пешеходов. Однако над головой, куда могут дотянуться руки, все ягоды, даже зеленые, уже давно сорваны.


Дорога от шелковицы поднимается круто вверх и поворачивает налево. На внешней стороне поворота низенькие ступеньки каменного дома, окна которого выходят прямо на улицу.


Вечерело. Жара спала, и находиться на улице было очень приятно. На ступеньках дома сидел худенький мужчина лет пятидесяти в клетчатой поношенной рубахе, кое-где высовывающейся краями из серых брюк. Негустые тёмные волосы слегка растрёпаны, несколько прядей достигали впалых морщинистых щёк. Тонкие, но мускулистые руки смешно торчали из коротких рукавов рубахи, выдавая, что человек знаком с физическим трудом.


Он изрядно выпил и теперь хотел разговаривать. На его коленях лежала маленькая чёрная собачонка, чем-то напоминающая таксу. Она и была предметом разговора. Пьяненький мужчина гладил собаку по спине так, что она почти вся пряталась под его рукой и, глядя то на одного, то на другого прохожего, но ни к кому конкретно не обращаясь, громко философски говорил:


- А что, это итальянская собака. Она такая, что всем может задать. Она лучше любого барбоса, никому не спустит. Подумаешь, маленькая! Да она всех загрызёт. Да вот она только что бульдога  облаяла. Видели бы вы, как она его ... Это не какая-нибудь шавка. Да она такая...


Хозяин собаки остановился в поисках подходящего сравнения его любимице и, не найдя такового, всё же гордо поднял голову, ожидая, видимо, увидеть восхищённых его собакой слушателей. Взгляд его тут же упал на спускающегося из-за поворота высокого широкоплечего человека. Грудь его была обтянута белой майкой с какой-то иностранной надписью и нарисованной женщиной. Тёмно-синие джинсы, подогнанные как раз по фигуре, делали молодого человека стройным и красивым.


Всё это уже как-то не нравилось сидящему на ступеньках мужчине. Однако больше всего ему казалось возмутительным то, что этот «франт», как он мысленно его уже обозвал, вёл на поводке собаку, да какую! - овчарку и, очевидно, чистопородную. На груди, покрытой длинной коричневой шерстью, висела целая гирлянда медалей.
Овчарка, как и её хозяин, шла степенно, полная чувства собственного достоинства, всё видя, и в то же время, словно не обращая ни малейшего внимания на окружающее. Она шла как хозяйка по этой тесной улочке, уверенно переступая сильными лапами по разбитому дождями асфальту.


Маленькая чёрная собачонка, неподвижно лежавшая на коленях, почувствовала напряжение, охватившее вдруг её владельца, и подняла голову. Секунды хватило ей, чтобы оценить обстановку, мгновенно слететь с благодатных колен и с тонким лаем броситься на приближающегося великана.


Пьяненький человечек сразу оживился. Его прищуренные прежде глаза теперь раскрылись, лицо заулыбалось и губы сами закричали, поддаваясь общему восторгу души:


 -Куси его, куси, куси!


Молодой человек с овчаркой продолжали идти так же спокойно, как если бы вокруг ничего не произошло. Овчарка даже не повернула головы. Этого никак не мог вынести мужчина в клетчатой рубахе. Он готов был сам прыгнуть на них, но его собака и так не унималась, рыча, лая и кидаясь на овчарку, и всё же оставаясь на приличном от неё расстоянии.       


 И тут случилось совершенно неожиданное. Молодой человек кожаной подошвой лакированного туфля наступил на только что упавшую ягоду шелковицы. Нога заскользила и хозяин овчарки, хоть и сбалансировал, но всё-таки опустился на асфальт, правда, не спиной, а на руки, которые успел вовремя подставить... Обладатель чёрной собачки аж завопил от радости:


- Так тебе, пижону. Куси его, Нюрка, куси!   

      
А Нюрка - так, оказывается, звали собачонку - тоже поняла изменившуюся ситуацию и кинулась к ноге молодого человека.


События замелькали, как на экране телевизора. Молодой человек рассерженно скомандовал:   

- Взять!         


Овчарка в то же мгновение схватила Нюрку поперёк туловища, и оно утонуло  в огромной пасти.

Собачонка то ли от неожиданности, то ли от страха замолчала. Молодой человек оттолкнулся руками от земли, встал на ноги, взял выскочивший из рук поводок и, глядя на своего послушного питомца, опять отрывисто бросил:

   
- Фу!         


Овчарка рывком повернула голову к спине и раскрыла пасть. Чёрная собачонка отлетела в сторону и шмякнулась на асфальт почти у самых ступенек дома. Впрочем, её шок уже почти прошёл. Она поднялась и, скуля и повизгивая, поджав маленький тоненький хвостик, направилась к ногам хозяина. А тот, опешив сначала ото всей этой картины, теперь встал, покачнувшись в сторону, неуверенно сделал шаг вперёд, и, негодуя, закричал:


- Так вы нас кусать ?!


Овчарка, будто осознав сказанное, повернула голову назад и встретилась глазами с худым, едва стоящим на ногах, человеком. Тот хотел сказать ещё что-то обидное в адрес всяких проходящих тут по улице и мешающих ему отдыхать. Душа его воспылала желанием отомстить этому юнцу и, может, даже затеять с ним драку, но в это время он увидел взгляд собаки и сразу осёкся, споткнувшись о свою же ногу, остановился, поднял обе руки над головой, замахал ими и примирительно заговорил:


- Ну, ладно, ладно, мы не будем обижаться. Вы победили, а мы пошутили. Идите, мы вас не задерживаем.


Молодой человек шёл, не оглядываясь. Рядом, спокойно переставляя крепкие лапы, вышагивала овчарка, а житель узкой улочки сидел на ступеньках с чёрной собачкой на коленях и гладил её, увещевая мирным голосом:


- Ну, куда, ты, дура, прыгала? У них сила, во! - пасть какая. У них зубы. А мы с тобой шавочки. Нам на них не лаять.


СТЕКЛОПРИЁМНЫЙ ПУНКТ


Десять часов утра. Солнце выскользнуло из-за огромного платана, под которым стоял Передков, и начало припекать. День ожидался быть жарким. Посреди дороги разлилась в своё удовольствие лужа. Чистое голубое небо казалось опрокинутым в тонкую водную гладь и вода в луже, спасибо отражению, теперь представлялась не грязной, а тоже голубой и прекрасной.


По одну сторону от лужи служебный вход продуктового магазина. Сюда выносят пустые ящики из-под молока, кефира, вина, пепси-колы. Магазин работает с семи утра, и теперь у его дверей нагромоздилась целая гора тары.


По другую сторону от лужи, чуть в стороне от неё, расположилась маленькая деревянная пристройка, подпирающая собой высокую стену из мощных кусков диорита, сложенную ещё в прошлом веке.


На двери деревянной пристройки, выглядевшей весьма старой, но построенной вполне возможно недавно из старых досок, крупными буквами было выведено: «Стеклоприёмный пункт магазина номер сто двадцать пять». Буквы помельче сообщали о том, что пункт открыт с десяти ноль-ноль до девятнадцати с перерывом на обед с четырнадцати до пятнадцати часов.


Большой амбарный замок на двери ясно говорил, что хозяйки заведения ещё нет, но очередь уже собирается. Возле самой двери стоит большущая плетёная корзина, заполненная доверху самыми различными бутылками: широкогорлыми из-под молока, ряженки и кефира, белыми водочными, зелёными с длинными узкими горлышками, не так давно хранившими в себе румынские вина, стандартными на ноль семьдесят пять литра от портвейна таврического, мадеры, рислинга.


Хозяин корзины - высокий плотный мужчина, внешностью напоминающий агента снабжения, гладко выбритый, аккуратно выглаженный, но без претензий в одежде, поскольку он знает, что должен уметь всюду произвести впечатление, чтобы хорошо войти в чей-то офис с просьбой и так же хорошо выйти, если даже было отказано. Но постоянные поиски нужных товаров, вечные командировки и перебежки из конторы в контору не позволяли уделять внимание самому себе, а потому во взгляде и одежде заметна была этакая торопливость агента снабжения. Вот и сейчас он будто бы неспеша расхаживает по дороге, самодовольно поглядывая на остальных, зная, что первым сдаст бутылки, а всё же нет-нет, да и бросает взгляд на большой, заметный издали циферблат ручных часов - он торопится и потому первым оказался у стеклоприёмного пункта.


За корзиной выстроились в очередь не люди, а их представители: плотно набитые выпирающими во все стороны бутылками и банками туристический рюкзак и холщовый мешок, затем уже сумки и сетки.


Владельцы пустой стеклотары стоят по другую сторону дороги в тени ленкоранских акаций. Среди них худенькая невысокая женщина лет пятидесяти в стареньком платье цветном то ли оттого, что на нём были цветы, то ли от разных пятен неопрятного происхождения. Она отделяется от группы, подбегает к мужчине, похожему на агента снабжения, радостно сообщает, что Аня, наверное, скоро придёт, что она слегка задерживается, так как принимала вчера до семи вечера и, конечно, устала.


Широколицый парень без галстука и в рубахе навыпуск интересуется, кого принимала Аня и почему так рано кончила. При этом он громко хохочет.


Женщина в цветном платье возмущённо тараторит о современных нравах. Вся она очень подвижная. Глаза её...


- На хаус!


Из-за угла магазина появляется долговязая фигура мужчины, толкающего впереди себя низенькую трёхколёсную тележку.


- На хаус!


Тележка подкатывается к груде ящиков. Долговязый хватает два первых попавшихся под руку и швыряет их на тележку. Затем, откинувшись назад, как бы разгоняясь, устремляется всем телом вперёд, и тележка врезается в лужу, разрывая и разбрасывая в стороны голубые отражения неба.


- На хаус!


Дырявые ботинки с силой шлёпают по луже вслед за колёсами тележки и мчатся по асфальту, оставляя мокрые следы, которые, впрочем, сразу высыхают на солнце. Женщина в цветном платье на секунду останавливает свои быстро бегающие глаза:
- А вот и Лёшка. Давай-давай, работай!


Девушка с зелёными, как яшма, глазами и смешно торчащими косичками, в ярком летнем сарафанчике, едва доходящим краями до колен, пришедшая сюда с тарой впервые, участливо спрашивает:


- Чего ж он по луже-то?


Ей было жаль долговязого, годившегося по возрасту ей в отцы, если не в деды, как жаль было всего живого, попадающего в беду: зверя в капкане, птицу в клетке, рыбу, бьющуюся на крючке рыболова. Зелёные глаза её широко раскрыты, длинные ресницы вспорхнуты почти к самым бровям, тонкие губы сжаты уголками вниз, делая личико откровенно изумлённым и несколько испуганным.


В её жизни всё было ещё недавно. Недавно приехала сюда, недавно вышла за муж, недавно родила и вот вышла сдать накопившиеся бутылки из-под минеральной воды, которую ей рекомендовали пить побольше, да водочные и винные, выпитые мужем с друзьями по случаю рождения сына. Она уже подсчитала, что на деньги, которые получит за бутылки, можно будет купить новые колготки, которые вчера завезли в промтоварный магазин, что совсем рядом с продовольственным. Но вот долговязый, что ж он по луже-то?


Рядом стоит широкоплечий пожилой мужчина с реденькой седеющей бородкой и колючими глазами на съёжившемся от времени лице. Чувствовалось, что когда-то он был крепышом с не дюжиной силой, сохранившейся немало и поныне. На вопрос девушки он неспешно отвечает:


- Ничего с ним не станется. Вода тёплая. Да он же лётчик. - И как-то злорадно хохочет, широко раскрывая крупный некрасивый рот.


- Не называй его так, - урезонивающим тоном говорит женщина в цветном платье. - Не знаешь, что он этого не любит? Зачем дразнить человека напрасно? Он делает своё дело, а ты не мешай.


Но Лёшка уже услыхал.


- Я лётчик! На хаус!


Тележка описывает широкий круг и направляется прямо к бородатому мужчине.


- Я лётчик, а ты кто? Раздавлю! На хаус!


Но, не доезжая метра два до бородатого, долговязый резко сворачивает, гогоча на всю улицу, подъезжает к приёмному пункту, сбрасывает рядом с другими ящиками привезенные сейчас на тележке и отправляется снова к магазину.


Широкоплечий бородач слегка посторонился было, но не очень испугался угрозы Лёшки и собирался что-то сказать ему вдогонку, но в это время к ожидавшим подошёл мужчина средних лет в сером костюме и серой шляпе.


- Ну что, не пришла ещё? - Поинтересовался он, и, не дожидаясь ответа, потому что и так всё было ясно, добавил таким же деловым тоном, каким был задан первый вопрос:


- Кто даст рубль? Петро, будешь?


- Да ты ж только что получил деньги. Что ты жмёшься? - Возмутился бородатый, к которому, не смотря на возраст, обращались на ты и назвали Петром. Довольно злые глаза его слегка сузились, уголки рта брезгливо поползли вниз. Весь вид его выражал полнейшее презрение. В довершение он сплюнул сквозь зубы, сунул руки в карманы и отвернулся.


К ним подходит мужчина с внешностью агента снабжения. В руке рубль.


- На, Федька, держи.


Но Федька уже на взводе. Не то пристыженным, не то обиженным голосом говорит:


- Ладно, сам возьму. Убери свою бумажку!


И резко повернувшись, быстро идёт в магазин, но по пути останавливается, оборачивается и кричит:


- Маруська, огурчик или что, есть у тебя?


Женщина в цветном платье, присевшая было под деревом на пустой ящик, оценив сразу обстановку, вскакивает:


- Найдётся, а как же, сейчас принесу.

- И стакан захвати!

- Не бойсь. Знаю, не забуду.

- На хаус!


Тележка с тремя ящиками мчится через лужу. Девушка с зелёными глазами вздрагивает. Бородатый мужчина хохочет. Солнце жжёт нещадно.


Федька слегка дрожащей рукой льёт водку в стакан, держа осторожно почти прозрачную бутылку навесу. Опыта в таких делах у него хватает и он не боится перелить, но рука дрожит от нервного напряжения в предвкушении скорого опьянения, которое будет оттягиваться в связи с тем, что сначала будут пить другие, как и положено в кругу товарищей по питью.  Маруська берёт стакан и уважительно подаёт его Петру, протягивая следом огурец.


Бородатый, выдохнув, залпом выпивает, откусывает огурец и передаёт его мужчине, похожему на агента снабжения. Тот, получив свою порцию напитка, проделывает то же самое, только без предварительного выдоха, и огурец, значительно сократившийся в размерах, со словами «Васька, ты тоже причастись», как эстафета, переходит к широколицему парню без галстука. Он довольный тем, что его не забыли, залихватски опрокидывает стакан в огромный рот, проглотив большим глотком, слегка передёрнул плечами, шумно потянул от огурца носом и, не откусывая, передал его со стаканом разливающему. Тот долго примеряет, сколько налить себе, чтобы не ошибиться. Водка льётся рывками, наполняя стакан до краёв. Федька пьёт маленькими глотками, не торопясь, останавливаясь и смакуя.
Последняя, пятая порция, уже меньше половины стакана, попадает Маруське. От остатка огурца она отказывается. Выпив, некоторое время стоит с поджатыми губами, сдерживая дыхание. Огурец доедает, громко чавкая, Федька.

 
Девушка с зелёными глазами предусмотрительно отошла в сторонку, чтобы не подумали, что и ей хочется выпить. Ей, может, и хотелось бы, но не на улице же. И что бы сказал муж, который мог появиться в любую минуту? Да и вообще.
Её отход был воспринят молча, но всеми по-разному. Васька досадливо щёлкнул языком, сожалея о том, что водка не его, и он не может предложить девушке выпить, что позволило бы завязать дружеский разговор с непременным продолжением в будущем. Маруська участливо улыбнулась отходящей девушке, словно говоря всем видом: «а как же, правильно. Рано дитю ввязываться в такие компании».


Мужчина с внешностью агента снабжения лишь криво улыбнулся, расценив отход от группы, как акт высокомерия и непризнания публики. Бородатый даже не думал, что девчонка станет пить. Он бы даже воспрепятствовал тому, но, к счастью, обошлось, и он лишь слегка кивнул, соглашаясь с отходом. Федька внешне не прореагировал никак, но внутренне удовлетворённо заметил, что разливать надо будет на пятерых, то есть с учётом на одного человека меньше.


Но вот все выпили и были довольны.


- На хаус!


Мимо  с грохотом катится тележка, на которой как попало лежат пять или шесть ящиков. Один падает, но Лёшка не обращает на него внимания. Подъехав к месту разгрузки, он сбрасывает ящики, опрокидывая тележку.


Из магазина выходит молодой человек в фетровой шляпе и тёмных очках, останавливается возле груды пустой тары и критически осматривает её. Увидев это, долговязый бросает тележку и, неуклюже переставляя ноги, бежит к магазину.
Молодой человек, очевидно, завмаг, так как начинает громко ругаться по поводу неубранных ящиков. Лёшка в ответ требует трояк за работу. Его доводы оказываются сильнее. Он получает деньги и уходит.


Наконец появляется Аня. Крупная крепкая женщина лет сорока, она деловито подходит к своему сарайчику, небрежно ногой отодвигая, поставленные кем-то на пути сетки с бутылками. Бутылки жалобно звякают, Аня гремит связкой ключей.
При виде неё разморенные жарой и ожиданием владельцы пустой стеклотары оживляются, поднимаются с разбросанных ящиков и выстраиваются в очередь. Мужчина, похожий на агента снабжения, чуть припоздал и вынужден протискиваться между выросшей мгновенно очередью и ящиками.


Женщина в цветном платье, Маруська, несёт себе в сумку опорожнённую только что бутылку. В этот момент быстро бегающие  глаза что-то замечают под стеной поодаль, и она с радостным возгласом быстро меняет направление:


- Вот ещё кто-то одну оставил. Спасибо тебе, добрая душа! Как же это я раньше не заметила? - И, возвращаясь уже, объясняет очереди:

- Так походишь-походишь и соберёшь. А как же, я не ворую. Спасибо - есть добрые люди, что оставляют.


Аня ещё не начала приём бутылок. Она носит в сарай ящики, выбирая из груды поцелее, сортируя их по размерам ячеек для разных бутылок и ругая попутно, как она говорит, идиота, который привозит в основном не то, что надо, а теперь неизвестно где шляется, скорее всего, уже пьёт белую за углом.


К очереди, обогнув валяющийся ящик и едва не задев тележку, подкатывает белая «волга». Дверцы раскрываются и за ними появляются два незнакомых молодых человека в голубых спортивных костюмах. Они открывают багажное отделение, наполненное почти до отказа грудой бутылок разных мастей, и некоторое время растеряно смотрят по сторонам, ища, куда сложить бутылки. Вероятно, рассчитывали сдать сразу, а тут оказывается очередь.


На помощь молодым людям приходит опять же Маруська. Она всё знает и за всех болеет.


- Вы, ребятки, сюда их в ящички, красавцы мои, ставьте, но только по сортам - белые к белым, зелёные к зелёным, а из-под шампанского отдельно. Вот так, мои хорошие, что б Анечку не перегружать. Она, бедная, и так замучается до вечера. Давайте я вам подмогну. - И она быстро выбирает нужные ящики по двенадцать ячеек, ловко распределяя бутылки и успевая проверить не биты ли горлышки.


- На хаус!


Этот крик раздаётся в тот момент, когда рваные ботинки менее уверенно, чем раньше, шлёпают по луже, приближаясь к тележке.


- Лётчик, забирай скорее свой самолёт, а то танк разгрузится и раздавит его, - кричит бородатый Петро. Он почти зло смеётся. Лицо его начало багроветь от выпитой водки и приобретало в сочетании с чёрной бородой какой-то недобрый оттенок.


Лёшка неуклюже хватает тележку и делает разворот, собираясь наехать на обидчика, но из дверей сарайчика вовремя высовывается сердитое лицо Ани:


- Какого чёрта ты носишься где-то, пьяница! Не видишь - ящиков мало? Мне за тебя таскать? А ну, давай, работай! Да бери те, что надо! Навёз всякого хлама!
Лёшкино весьма благодушное выражение лица, с которым он только собирался попугать бородатого в очереди, резко меняется. Осерчавши мгновенно, он на ходу доворачивает тележку к луже и с криком «На хаус!» толкает её к магазину, опять разрывая и расплёскивая застывшее было голубое отражение неба. Теперь он нагружает тележку так, что ящики только чудом удерживаются от падения на обратном пути.


Подкатив к очереди, Лёшка снимает ящики и ставит их один на другой, ни мало не заботясь об их устойчивости. Последний, железный ящик, едва дотягиваясь, он укладывает на самый верх образовавшейся пирамиды, которая покачнулась, но каким-то образом удержалась на шатком основании.


Бородатый Петро, нос которого стал уже краснее лица, не мог удержаться от возмущения при виде такой беспорядочной укладки и зло рявкнул:


- Ты что громоздишь тут возле самых моих бутылок? Не можешь поставить к стенке, лётчик?

- К стенке-е?! - Голос Лёшки взвился на самую высокую ноту. - Смотри! - кричит он и, продолжая держать тележку правой рукой, вытягивает левую по направлению к стене за приёмным пунктом.

- Смотри! - это было так повелительно выкрикнуто, что все невольно повернулись посмотреть, на что он указывал.

- Там двух русских матросов застрелили. Падлы, фашисты! Сучья кровь! К стенке поставили и застрелили. А я туда буду ящики ставить?!

- А ты сам в это время коров там доил, что ли, лётчик? - оскалился злобно Петро.

 
То, что прокричал перед этим  Лёшка, заставило всех замолчать, а от вопроса бородатого мужчины очередь замерла. И в эту помертвевшую тишину ворвалось неожиданно охрипшее, как рычание дикое:


- На хаус!


Тележка мгновенно разворачивается в третий раз на бородача.


- Господи Иисусе! - Вскрикнула Маруська.


Кто-то охнул. Девушка с косичками распахнула испуганные глаза. Очередь автоматически отшатнулась. Пирамида из ящиков с грохотом рушится на тележку и стоящие рядом сетки, корзину, мешок с бутылками. Верхний железный ящик падает прямо на голову разъярённого, рванувшегося вперёд Лёшки.


- Папа! Папочка! - раздаётся в тот же миг голос из окна, стоящего рядом дома. Через несколько секунд из него выбегает девушка, с силой расталкивает сгрудившихся сразу людей, падает на грудь рухнувшему на спину Лёшки, накрывает его рассыпавшими волосами и шепчет:


- Папа! Папочка! Папа!


МОРОЖЕНОЕ


В Ялте нет широких проспектов, по которым бы мчались в пять рядов машины. Да это ей и не надо. Городок маленький. Улочки подальше от центра, то есть в старой части города, если и не совсем короткие, то всё равно узкие. Кругом горы, что поделаешь? И дома на таких улицах старенькие, потёртые, обшарпанные.

 
На одной из таких улиц на самой окраине города, что буквально прижалась к горе, рядом с железным фонарным столбом растёт согнувшееся от старости дерево.


Вечереет. Под старым деревом, привалившись спиной к стволу и как бы сросшись с ним, ещё более согнутым сидит на низком парапете человек. Он не стар, но пьян, и теперь видно спит, опустив голову почти на самые колени. Струйка слюны выскальзывает медленно изо рта и, не разрываясь, тянется от губ по мятой грязной штанине до самой земли, на которой валяется серая кепка, свалившаяся с головы пьяного хозяина.


Мимо энергично, куда-то торопясь, идут высокая стройная женщина в простеньком летнем платье и маленькая девочка лет пяти в коротеньком сарафанчике из такого же лёгкого, как у её мамы, материала с цветочками.


Они обе одновременно замечают сидящего мужчину и останавливаются. Пальцы правой руки девочки крепко впиваются в ладонь матери. Но, кажется, ещё крепче она сжимает палочку эскимо, которую держит в левой руке.


Женщина резким движением освобождается от цепких пальцев дочери, подскакивает к согнутой фигуре, хватает её за плечо и встряхивает мужчину так, что слюна сразу отрывается, а голова, ударившись о колено, резко поднимается и откидывается на спину, ударяясь теперь о ствол дерева.


- Ах ты, скотина, пьяница безрогий! - кричит женщина, ни мало не заботясь, слышат ли её посторонние люди, и есть ли они здесь вообще. - Вот ты куда забрался, холера тебя возьми! Да что же ты с нами делаешь, подлая твоя душа? А ну вставай и иди домой!


С этими словами женщина хватает мужа под мышки, почти поднимая его на ноги, но тот уже открыл глаза и успевает заметить перед собой небольшой камень, выступающий из разбитого дождями асфальта, упирается в него каблуком поношенного туфля и опрокидывается спиной на тротуар, едва не сбив с ног вспотевшую от напряжения жену.


Она едва выскальзывает из-под падающего тела, в секунду оказывается над ним, хватает мужа за локоть и сильным рывком заставляет пьяного сопротивляющегося человека сесть. Другой рукой наотмашь хлещет его по щекам, приговаривая:


- А ну, гад, вставай! Иди домой! Долго ты ещё будешь нас мытарить?


Однако пощёчины не отрезвили пьяного, но обозлили. Он неожиданно ловко выворачивает руку, высвобождая захваченный локоть, и сам, поймав запястье жены, с силой дёргает её на себя.  Одновременно он заносит другую руку со сжатым кулаком  для удара по голове чуть не упавшей, но склонившейся к нему женщины. Волосы её, собранные узлом, освобождаются от соскочившей заколки и рассыпаются, серебрясь в лучах заходящего солнца.


Девочка с самого начала борьбы полностью преобразилась. Из обычной девчушки с коротенькими хвостиками связанных в пучки волос она превратилась в маленького съёженного, готового к прыжку зверька. 


Мороженое машинально переброшено в правую ладошку. Оно всё время у рта. Язык автоматически в такт движениям ног часто-часто выскакивает изо рта, чтобы успеть облизнуть белую ножку мороженого. А ноги перебегают с места на место, то приближаясь, то удаляясь от места борьбы.


Глаза раскрыты широко, но в них не испуг, а затравленная ярость. Она не понимает, зачем нужно, чтобы этот человек приходил домой, но так говорит мама, значит, так надо.


Мама зовёт его, а самой трудно. Она плачет от боли. Девочке некогда думать. Рука отца (она не знает, что это слово может быть хорошим) сжата в кулак. Он будет бить маму... но вот тебе!


Мороженое со всего размаху ударяется в самую середину лба взбешённого человека. Белая холодная масса расплющилась до самой палочки.


Отец внезапно замирает с поднятым кулаком. Глаза его пьяные, злые смотрят на девочку, и в них постепенно растёт изумление. То ли пронзительный холод мороженого, оставшегося пятном на лбу, то ли сам факт, что эта пигалица осмелилась поднять на него руку, отрезвляет его и заставляет сидеть некоторое время опешившим.


На мать мороженое тоже почему-то действует успокаивающе. Она выпрямляется, вырывая руку, оставляет мужа, поворачивается и, не глядя, берёт девочку за руку, в которой ещё находится расплющенное мороженое. Девочка перехватывает палочку в другую руку и тянется за матерью почти бегом, облизывая остатки эскимо, поминутно оглядываясь на сидящего под деревом отца, провожающего их недоумённым взглядом.


Часть 4. ПО РАЗНЫМ СТРАНАМ
СЛАВЯНСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
Если ехать из Праги на машине в сторону большого города Брно, но не через Ииглаву, а взяв севернее, минуя старинные города Моравии Гавличув Брод, Новое место, Быстрицу и затем от Кунштата свернуть к холму Градиско, то почти у самого его основания, окруженная густыми лесами, среди дубовых рощ вам встретится деревенька, которая называется Уезд.
Место это имеет давнюю историю. Предки жителей этой деревни пришли сюда, может, больше тысячи лет назад, тогда же, когда предводитель племени славян Чех привел в места новые необжитые своих соплеменников, взошёл на холм Ржип, увидел места холмистые, земли плодородные, зверьём, птицей и диким мёдом богатые, реки бурные,  многорыбные и воскликнул: «О люди мои! Оставайтесь здесь. Станете жить в довольстве, а горы будут служить вам охраною от врага».
Вот и холм Градиско носит своё название в память о древнем городе, некогда существовавшем здесь, но стёртым с лица земли временем. 
Однако не думал Чех, о котором рассказывает сегодня легенда, что через тысячу лет зелёные холмы Чехословацко-Моравской возвышенности не смогут спасти людей от вражеского нашествия, слишком сильными станут захватчики, всемогущим и грозным будет их оружие, безудержно вырастет необузданная жадность на чужие земли и страсть к всевластию. 
Пришли враги и в деревню Уезд. Но если горы не стали неприступной крепостью, то населяющий их народ оказался твёрже скал и не сдался завоевателям. Об этом говорит мемориальная доска на стене маленькой часовенки посреди деревни. Чёрным по белому занесены навечно в память поколения имена замученных в нацистских лагерях, не склонившихся перед     фашистами, смелых борцов, живших в горах Моравии и отдавших свои жизни за счастье сегодняшних дней. Среди них стоит имя пятнадцатилетнего партизана Йеника Беднаржа. О нём и пойдёт рассказ, который тоже становится легендой.

- И-и-ех! 
Маленький топорик с красивым резным топорищем со свистом пронёсся через двор и врезался лезвием в лежавшую на козлах деревянную чурку,  расколов её надвое. 
- И-и-ех! - опять раздался задорный голос Йеника, и ещё один топор,  но теперь покрупнее, полетел чуть ближе и впился своим острым зубом в бревенчатую стену дома, заставив его слегка вздрогнуть от глухого сильного удара. 
-Ну это уже не дело, сынок, - проговорил несколько ворчливо, но не сердито Ян Беднардж, опуская на землю пилу, выпрямляясь и вытирая со лба пот. - Ты так всё наше жилище разнесёшь в щепы. Откуда у тебя столько силы-то накопилось? Смотри, как бы тебя немцы не загребли в солдаты раньше времени. 
-Не загребут, - в тон ему ответил Йеник. - Мне ещё пятнадцати нет.  А взяли бы, я бы к русским солдатам ушёл. Дядя Ладислав говорит, сейчас немчуру по всей России гонят. 
- Тихо ты! - прикрикнул отец и, оглянувшись, увидел у плетня невысокую девочку, одетую по-деревенски в кипу цветных юбок, делавших её толстушкой, и невзрачненькую, но тёплую шубейку. 
- Вон ты, оказывается, для кого старался, силу свою показывал. Бажену заприметил. 
- И не правда, он меня не видел, - вспыхнув, почти закричала девочка и замотала отрицательно головой, разбрасывая из-под зимней шапки две длинные косички почти жёлтых солнечных волос. 
- Ну, неправда так неправда, - ухмыльнулся старший Беднардж, - помоги нам тогда уложить дрова, раз уж пришла. Вишь, сколько наколол наш меньшой силач? Не зря он к Ладиславу ходит коней ковать. Сил столько,  что девать некуда. 
Снег покрыл деревеньку Уезд белым пушистым одеялом, из-под которого то там, то здесь вились синие струйки дыма из невысоких труб топящихся в домах печей. Узкие тропинки следов пробегали большие расстояния от дома к дому то вверх, то вниз по холмикам, на которых были разбросаны дома. В центре на площади возвышалась довольно древняя часовенка, которой было уж, наверное, лет двести. Возле неё было больше всего следов, так как отсюда разбегались в разные стороны улочки, и сюда по ним сходились люди по праздникам. А сегодня была масленица. 
Беднаржи жили на самом высоком месте, буквально у подножья холма Градиско, поэтому от них можно было видеть всю деревню, как на ладони и устремившуюся вдаль, прячущуюся потом в лесах, шоссейную дорогу,  ведущую на Кунштат и Быстрицу. В той стороне находился и заброшенный карьер, где добывали когда-то бурый уголь, а теперь вот уже несколько лет немцы расстреливали тех, кто особенно возмущался, не хотел помогать Германии, отказывался идти на фронт. 
Йенику, как и всем в деревне, очень не нравилось, когда к ним приезжал немецкий наместник господин Ганс со своими солдатами. Они всегда что-то хотели, всегда больше, чем им давали, и всегда люди плакали после их отъезда. 
Но сегодня был большой праздник. Непрошеных гостей никто не ждал, и все хотели повеселиться. Жизнь ведь продолжалась и должна была стать лучше, если фашисты проиграют войну. Поэтому Йеник собирался сегодня на колядование. Он приготовил большую деревянную саблю, с которой обычно ходят по домам ряженые, чтобы на неё, как на шампур для шашлыков, под смех и песни нанизывали хозяева куски сала и колбас. 
За последний год Йеник сильно вырос, обогнав Божену, которой было уже шестнадцать лет, и поэтому друзья решили, что вести ряженых будет он. Маленький Йеник с детства любил играть со старшей Боженой, и она всегда опекала его, защищая от драчунов и помогая учиться в школе. Но ещё Йенику нравилось бывать у дяди Ладислава в кузнице. Там он быстро научился сам подковывать лошадей, гнуть обода для колёс и чинить множество железных предметов, которые были в деревенском хозяйстве. Почти ежедневная работа с кузнечным горном и молотами сделала мальчика необычно сильным и теперь он сам мог вступиться за Божену, если бы кто её обидел. Однако обычно в деревне жили дружно, особенно после прихода в Чехословакию фашистов. 
Божена принесла Йенику маску медведя, которую сделала для него сама, помогла быстро уложить дрова (так уж принято в Уезде, что все помогают друг другу), и побежала домой помогать маме готовить картофельные кнедлики со шкваркам, жаркое из свинины и блины. Они договорились с Йеником встретиться у часовни, где соберутся и другие ряженые. 
- Йеник, только ты приходи обязательно, - уходя, просила Божена. 
- Я научу тебя сегодня танцевать седлацку. 
- Да уж приду, конечно, - улыбнулся Йеник. 
Вальс соуседку с хороводом он уже усвоил ещё на рождественских праздниках, а вот кружиться парой на одном месте в седлацке никак не получалось. 
Ян Беднарж вышел из сеней во двор принести в дом ещё дров. В такой праздник топятся обе печи: и в избе, и на чёрной кухне в сенях,  где сейчас на открытом очаге жарилась утка. Дрова шли быстро.
Глава небольшого семейства (они жили втроём - мать, отец и сын) подошёл было к только что уложенной возле стены поленнице нарубленных дров,  как внимание его привлекло какое-то движение за деревней. 
Вглядевшись, он понял, что не ошибся и тут же закричал, стуча кулаком в окно дома, рискуя разбить его: 
- Йеник, скорее сюда! 
Перепуганный мальчик выскочил на снег без шапки, но отец командовал, не давая опомниться: 
– Сынок, немцы едут на двух машинах. Почуяли, что у нас жарится. Лети на кузницу, дай сигнал. Да сделай вид, что и правда куешь что-то или поправляешь.
– Понял, отец. Я крепления на лыжах чинить буду. 
Схватил Йеник тут же стоявшие совершенно исправные лыжи, бросил в снег, вскочил на них и уже понёсся вниз без палок, без пальто, без шапки. А через минуту стучал молоток по наковальне. Морозный воздух далеко разносил звон железа по железу. Сыпались искры от мощных ударов молодого силача и встревоженные люди тут же поняли сигнал, не первый раз так было, засуетились, пряча небогатое добро, оставляя только то, что никак нельзя было укрыть. Да и знали ведь немцы, что праздник, потому и ехали, всё не спрячешь. 
Всего сто пятьдесят дворов было в деревне, в каждый зашли грабители и нашли, что забрать. Испоганили народный праздник, размахивая автоматами, требуя мясо, сало, пиво и водку сливовицу. 
Угрюмые собирались люди на площади после отъезда фашистов. Не было на их лицах весёлых маскарадных масок, не пели они и не танцевали, ибо не только продукты забрали с собой озверевшие немцы. Увезли они нескольких мужиков для отправки на фронт, а наместник Ганс с солдатами связал и забрал в своей машине любимицу всего села Божену и сказал, что будет она у него работницей в городе. 
Узнал об этом Йеник, не заплакал, но сжал кулаки и тихо пообещал: 
- Отец, не жить Гансу на этом свете. Убью я его. 
А рядом стоял дядя Ладислав. Услышал он слова мальчика, положил ему руку на плечо и заговорил так: 
- Тихо, Йеник, тихо. У всех горе, но нужно держаться. Ты слышал,  что случилось с деревней Лидицей? Два года назад они убили своего наместника Гейндха, и немцы расстреляли там всех мужчин старше 15 лет,  а женщин и детей отправили в лагеря смерти. Самой деревни, говорят,  тоже нет. Её срыли начисто. Сейчас наши солдаты под предводительством Людвига Свободы сражаются против фашистов вместе с Красной армией Советов. Они идут к нам. Ты уже действительно большой и должен знать. В Словакии много партизан. Рядом с нами в Валахии люди тоже в лесах бьются с фашистами. Пора и нам начинать. 
Не сразу, но скоро это начало пришло. Всего через несколько недель после несчастного дня масленицы, когда сошёл снег, недалеко от Рачиц на Вышкове апрельской ночью спрыгнули с самолёта семнадцать советских парашютистов. Распределились они на небольшие группы:  кто пошёл в Тишнов, кто в Басковицы, а одна группа добралась до Уезда. Никто не знал об этом, кроме семьи Яна Беднаржа, его брата Ладислава и тех, кто ушёл в лес с русскими. 
А случилось так, что когда немцы последний раз пришли в село на масленицу, и пока Йеник звонил по наковальне, предупреждая народ,  отец Йеника  тоже начал прятать продукты. Шутка ли. Только что забили свинью, которую два года выкармливали. Хватило бы её и на праздник и на всю весну, а тут придут немцы и заберут готовое мясо.  Спустился он в подвал, что под сенями был выкопан. Стал думать, как спрятать бочонок с уложенным в него мясом. А когда шёл Ян Беднарж в подвал, то захватил зачем-то деревянную саблю, которую Йеник для колядования сделал, рассердился ещё больше, заметив её в своих руках, да в сердцах решил сломать игрушку и изо всей силы ткнул остриём в стену. Только не поломалась сабля, мастерски сделанная мальчиком, а неожиданно прошла сквозь стену, вывалив большой кусок камня куда-то за подвал. Чуть не упал Беднарж от неожиданности, засветил огнём в образовавшееся отверстие и увидел там большую пещеру. Совсем немного не докопались до неё, когда делали подвал. 
Ну, думать тут было некогда. Немцы могли начать обход и с их дома.  Быстро разбросали тонкую стену сильные руки крестьянина, сделав достаточное отверстие, чтобы пролезть самому и затащить бочки. А тут и Йеник подоспел на подмогу. Спрятали они в пещеру всё, что стояло в подвале, выбрались, завесили отверстие медвежьей шкурой да привалили лестницей и всяким инструментом, который использовался для работ на барских огородах и в саду. Земли-то вокруг были помещичьи, а теперь принадлежали немецкому наместнику Гансу. Много приходилось работать крестьянам, чтобы и себя прокормить, и хозяев.
Быстро управились отец и сын, так что, когда немцы дошли до их дома, то сильно удивились солдаты, почти ничего не найдя, однако в подвал спускаться не стали, увидев сверху в лучах фонарей, что он пуст.  Забрали зажаренного гуся, прихватили двух живых птиц, ссыпали в мешок готовые кнедлики и уехали к другим домам. А Йеник с отцом всё опять перенесли в подвал.
На другой день взяли они огня побольше и пошли в ту пещеру. Она оказалась очень длинной, кое-где совсем узкой, но самое интересное то, что выходила она наружу на противоположной стороне холма Градиско и так незаметно, что сколько здесь ходили люди Уезда и на охоту, и за грибами да ягодами, а никто не знал об этой пещере.
Ну вот, когда русские первый раз пришли, то Беднаржи сразу вспомнили о своём открытии, и уж назад в лес уводили партизан своим подземным путём. Пришлось вход из подвала в этот подземный путь так заделать, чтобы никто не мог увидеть, даже если рядом стоять будет.
Жить, конечно, в этой пещере нельзя было, уж очень большая и холодная даже летом, никаким костром не согреешь. Так что неподалеку от неё на холме Градиско выкопали хорошую землянку с потайным входом, скрывавшемся за деревьями и кустами. Лес в этих местах густой, лиственный. Весной всё так зарастает, что порой тропу не сразу найдёшь, по которой зимой на лыжах бегал.
Много заданий было у партизан. Сначала только сведения собирали, всё узнать о немцах старались, а потом начали активно действовать. Интересовали партизан воинские части в районе города Брно, но ещё больше движение воинских эшелонов по главной одноколейной железнодорожной магистрали, идущей от Усти-над-Лабой до словацкого города Чьерна-на-Тиссе. Именно по ней шли подкрепления отступавшим из России германским соединениям.
Магистраль была расположена значительно севернее Градиско. Целых два дня и две ночи приходилось партизанам идти по горам, чтобы добраться до неё в районе города Ческа-Тршебова. Зато после проведенной операции, когда взлетали на воздух поезда с пушками да снарядами и железнодорожная колея надолго выходила из строя, немцам трудно было узнать, где же находятся виновники взрыва, откуда они пришли. А партизаны возвращались к холму Градиско.
Йеник носил еду партизанам чаще всего подземным ходом через пещеру. Только весной и осенью, когда шли сильные дожди и подземные воды заливали ходы, он уходил ночью лесом, неся на спине тяжёлый рюкзак с продуктами. Почти целый год до января 1945 года был Йеник постоянным связным партизан.
Отец Ян и дядя Ладислав иногда выезжали на лошадях в Быстрицу или Юосковице будто продать немного продуктов, а сами привозили оттуда новые сведения, связывались с партизанами тех мест, перевозили взрывчатку, патроны, оружие.
Однако правильно говорит пословица: «Сколько верёвочка ни вьётся, а конец найдётся». Как ни осторожны были партизаны, а почувствовали немцы, что откуда-то отсюда, из Уезда, совершаются налёты на склады с оружием, автомобили с продовольствием, узлы связи. Стали фашисты чаще наезжать в Уезд под предводительством Ганса, который очень любил издеваться над жителями, устраивать порки плетьми, требуя выдать партизан. Но точных сведений у них не было, пока не пришёл этот холодный январский месяц.
Снег в те дни выпал на редкость большой. Партизанская группа возвращалась после успешно выполненного задания из Ческа-Тршебова, сумев удачно уйти от погони. В этот раз их было семеро - трое чехов и четверо русских. Усталые, они приближались к своей землянке, когда вдруг услыхали впереди чужие голоса. Послали одного бойца вперёд в разведку, и тот бесшумно подкравшись, увидел, что вход в землянку раскрыт, а немцы вытаскивают через него убитых партизан, которых застали врасплох спящими, но не удалось захватить живыми.
Это было предательство. Кто-то точно указал немцам место стоянки партизан.
Разведчик попятился назад, и тут раздался оглушительный лай собак. Здесь были немецкие ищейки. Они почуяли чужого и с лаем кинулись в погоню. Бросились за ними и каратели.
Разведчик в упор расстрелял наседавших на него собак, но самому уйти от немецкой пули не посчастливилось. Товарищи пытались спасти его своим огнём. Завязался неравный бой. Раненые партизаны сумели-таки уйти от преследователей, которым не помогали теперь собаки. Ценой своей жизни спас друзей разведчик.
Сделав большой крюк по лесам, поздней ночью четверо раненых русских пришли к дому Беднаржей, оставив в лесу двух чехов, не знавших об этой связи и подземном ходе. Но один из них и оказался предателем. Он убил своего товарища и пошёл за русскими, а, увидев, в чей дом они зашли, тут же помчался за карателями, которые успели уехать в Кунштат.
В эту ночь Йеник стал на лыжи, взял высокую метлу и поехал заметать следы лыж на снегу, которые вели к дому. Идя по ним в обратную сторону, он заметил и след преследовавшего русских предателя, а затем нашёл и убитого им партизана. Вернувшись, он застал дома, кроме своих родителей, и дядю Ладислава, помогавшего перевязывать раненых.
Йеник рассказал, о чём прочитал по следам на снегу, и все поняли, что сейчас могут нагрянуть фашисты. Уйти по снегу незаметно партизаны не могли, поэтому их тут же отправили потайным подземным ходом, прикрыв его изнутри как можно тщательнее и залив пол водой на случай, если опять приведут собак. Но злых клыкастых зверей в этот раз не было. Фашисты приехали сами, и с ними прибыл Ганс.
Уже рассвело, когда две грузовые машины с солдатами и одна легковая с начальством мчались на полной скорости к дому Беднаржей. Дядя Ладислав, боясь за семью брата, не ушёл и встретил выскочившего из опеля Ганса у калитки, спокойно забивая деревянный кол в землю для укрепления плетня.
- Что случилось, господин Ганс? - спросил он, с удивлением наблюдая за тем, как солдаты соскакивают с машин и окружают дом. - Ищете кого-нибудь?
Ганс подозрительно посмотрел на могучую фигуру кузнеца, стоявшего с молотком в руке без тени волнения на лице.
- Чего это ты здесь с самого утра? Партизан прячешь?
- Упаси бог, господин Ганс, - возразил дядя Ладислав. - Партизанам здесь делать нечего. Самим еды не хватает. А встаём мы всегда рано. И разве плохо, если я брату помогу? Таков у нас обычай.
В это время из дома вышли Ян Беднаржи и Йеник. Ян был таким же плечистым и рослым, как его брат Ладислав. Но Яна не угнали на фронт по той причине, что пальцы на его правой руке были повреждены во время уборки солодового ячменя и, значит, не мог он стрелять. Ладислава же не брали, как единственного умелого кузнеца на весь район. Йеник ещё не мог заменить его, а ведь даже сам Ганс приезжал в кузницу с заказами.
За мужчинами из дому взволнованно выскочила толстушка мать, отряхивая муку с передника. Только она выглядела напуганной, но так, как обычно боятся женщины деревни появления Ганса, всегда что-то забирающего.
Йеник вышел с банкой краски и кисточкой в руках. Чехи любят разрисовывать передние стены домов, окружая двери и окна красивыми узорами. Один из рисунков Йеник будто решил сейчас освежить краской.
Всё это Ганса поразило. Он считал себя великим психологом и знатоком славян. Сомнений быть не могло - в доме есть или, по крайней мере, были партизаны. Об этом только что сообщил их человек: сын владельца пивоваренного завода, который с большим трудом проник в партизанский отряд, но никак не мог выяснить, с кем в деревне и как поддерживается связь.
И вот сегодня, когда по его чётким данным почти всех разгромили, когда по его словам он лично видел, как русские зашли в дом Беднаржей, хозяева ведут себя так, словно и не подозревают о существовании партизан. Это казалось Гансу невероятным. Он ещё перед тем как ехать сюда, приказал по прибытии немедленно осмотреть следы вокруг дома. Но вот к нему подошёл один из офицеров и доложил, что вокруг дома вообще следов нет.
Порывами дул небольшой ветерок, и тогда по земле мела лёгкая позёмка, но она не могла замести глубокие следы лыж, оставленные в мягком снегу всего часа два назад четырьмя взрослыми людьми, да ещё ранеными. А то, что они ранены, тоже было известно. Да, собственно, и этот лжепартизан был сейчас здесь и тоже удивлённо смотрел на чистый снег возле дома.
Солдаты успели обыскать весь дом. Им приказали перевернуть вверх дном все кровати, вспороть все перины и все мешки. В избе стол был перевёрнут, лавки с резными спинками опрокинуты, на них сброшены подушки и пуховики. Искали под соломенными скатами крыши и в подвале, в сараях и в хлеву, откуда теперь непрерывно мычала недовольная корова, обеспокоенная чужими людьми и задержкой с доением.
Ганс не заметил, как напряглись мышцы лица Яна Беднаржи, когда солдаты стали спускаться в подвал. Ян стоял на пороге сеней и, казалось, готов был к чему-то. Но об этом поняли только его сын и брат по тому, что Ян вдруг запел тихонько песню о крестьянине Ондраше.
Когда-то ещё в детстве Йеник спросил отца:
- Почему ты всегда, прежде чем начать что-то делать, поёшь одну и ту же песню про Ондраша?
- Ну, знаешь, привычка такая, - ответил он. - Ондраш руководил восстанием крестьян в Моравии. И для меня каждое трудное дело, как борьба с самим собой. Вот и пою о нём, чтобы поддержать себя, сделаться таким же, как Ондраш.
Однако солдаты вылезли из подвала, где ничего кроме пива, которое тут же попробовали из бочки, ничего не нашли. Ян облегчённо вздохнул и перестал петь себе под нос.
- Странно, очень странно, - проговорил Ганс, получив очередной доклад солдата о том, что ничего нигде не обнаружено.
Он подошёл к Яну Беднаржи, доставая из кобуры пистолет. Стоявший рядом солдат поднял автомат наизготовку, направив дуло на хозяина дома.
- Как это может быть, - спросил Ганс, - что наш человек видел сам, как русские к вам заходили, а вы ничего не знаете? Не улетели же они на самолёте с крыши?
- А, может, он всё врёт, господин Ганс? Следов-то никаких нет.
Это говорил Ладислав, опершись на кол, только что вбитый в изгородь.
- Правда, следов никаких нет, - согласился немец. - И людей нет. Тут какой-то фокус. Но я его разгадаю. Проведу очередной славянский эксперимент. Ну-ка, мальчик, подойди сюда, - и он махнул пистолетом Йенику.
Тот опустил на землю возле стены банку с краской и кисточкой и подошёл к офицеру.
- Ты, конечно, не скажешь, кто приходил к вам сегодня ночью, пока ты спал? - спросил Ганс, поправляя на длинном носу маленькие круглые очки в металлической оправе.
- А никто и не приходил, - хмуро ответил Йеник.
- Ты откуда знаешь, если спал?
- Оттуда, что я первым просыпаюсь, если кто стучит.
- А что, стучал кто-то?
- Нет, не стучал, раз я не проснулся первым.
- Тогда смотри, чтоб тебе первым не уснуть навечно, - сказал, свирепея, Ганс, и лоб его покрыла дорожка мелких капель пота.
- Я тебе вот что предлагаю, - продолжал он. - Тут у вас лежит бревно, - и он указал на толстый отпиленный кусок дуба, много лет служивший во дворе площадкой для рубки дров. В жаркие летние дни его использовали даже в качестве стола, за которым взрослые пили белопенное чёрное чешское пиво.
- Возьми топор и разруби его пополам. Мне говорили, что ты очень сильный. Не разрубишь через пятнадцать минут - убью твоего отца, а потом, может, и дядьку. Не посмотрю, что он кузнец хороший. А пока будешь рубить, подумай и лучше всего скажи о партизанах. Тогда все живы останетесь. И вы все подумайте, - сказал Ганс, поворачиваясь к Яну и Ладиславу Беднаржам.
- А если разрублю полено? - Вдруг спросил Йеник.
- Да не разрубишь.
- Ну, а вдруг разрублю?
- Тогда тебя пристрелю, щенка, чтоб ты глупым таким не был.
Йеник криво усмехнулся и принялся за работу. В круглом дубовом полене засыпанные снегом торчали оба его топора: один побольше - колун и другой - меньшего размера с красивым резным топорищем. А полено было действительно гигантским - около метра в диаметре. Пришлось когда-то спилить старый дуб, да крепок он оказался, вот и оставили часть для рубки дров. Никому и в голову не приходило колоть его на части.
Сын взглянул на отца. Тот стоял, напружинившись.
- Не волнуйся, отец, разрублю, - сказал Йеник и, плюнув в руку, схватил колун.
- Не надо, сынок, - хрипло ответил Ян Беднарж. - Всё одно, думаю, мне крышка.
Но пятнадцатилетний мальчик, почти выросший в юношу, уже работал. Он смахнул снег с поверхности бревна, положив второй топор рядом с собой, и несколькими ударами колуна отсёк от краёв острые крепкие клинья. Затем, взяв в руку маленький топорик, быстрыми ударами слева и справа сделал ровную насечку через всю поверхность распила. В эту насечку начал вставлять клинья и потихоньку вбивать их один за другим.
Ганс отошёл в глубину двора, прислонившись к стене дома. Его увлекла идея славянского эксперимента, и он с удовольствием посматривал время от времени то на часы, то на Яна и Ладислава Беднаржей. Его интересовали два вопроса. Может ли действительно этот парень разрубить такое огромное бревно? Но ещё больше интересовало, почему он взялся рубить. Неужели не проще сказать о русских партизанах, чем трудиться, зная, что получишь за это пулю? Ну, спасёт отца, спасёт партизан, а сам-то погибнет. Казалось бы, чего проще, пытаться разрубить, но не суметь. Мальчишка не будет виноват в смерти отца. Все видят, что он пытался спасти его. Но Ганс видел, что происходит нечто другое, что заставляло его не понимать славянский характер.
Йеник знал своё дело. Уже через пять минут дерево затрещало под мощными ударами топора по клиньям.
Солдаты, переставшие искать, стояли лениво кто вокруг плетня, кто в самом дворе. Чуть подальше за их спинами собрались и жители деревни, привлечённые шумом машин и голосов у избы Беднаржей. Все молча наблюдали за работой мальчика.
Разрубив волокна, связывавшие трещины по краям, Йеник приготовился делать последний ход. Он вложил колун лезвием в глубокую трещину, врезавшуюся через всё полено, и ухватил покрепче резное топорище маленького топорика. В этот момент он услыхал песню об Ондраше и, подняв голову, смахивая пот со лба левой рукой, быстро проговорил:
- Рано поёшь отец. Я ещё не сказал своё последнее слово.
- Ну-ну, говори, - засмеялся Ганс. - Никогда не пойму славян. Посмотрим, что ты скажешь теперь, - и он начал поднимать пистолет, приговаривая:  - Разрубишь, и нет тебя. Разрубишь, и нет тебя.
Ян Беднарж, словно зверь в западне, напрягся, готовясь к прыжку. Присевший солдат с автоматом, забыв, было, об охране, потянулся рукой к курку.
Йеник смотрел на немецкого офицера, и улыбка скользнула на лице мальчика. Он даже хмыкнул и пояснил своё поведение словами:
- Да, господин Ганс, вам никогда нас не понять.
- Ну, ты руби! - взревел офицер, поднимая и опуская пистолет. - Или говори, где партизаны. А, может, вы скажете, чтобы спасти сына или племянника? - и Ганс посмотрел на Яна Беднаржа.
- И-и-ех!
Топорик с красивым резным топорищем точно впился в длинную шею немца, пригвоздив её на мгновение к деревянному срубу дома, пока тяжёлое тело, облившееся внезапной кровью, не рухнуло, вырывая из стены орудие возмездия.
- И-и-ех!
Второй топор, потяжелее, слёту размозжил голову автоматчика.
Опешившие от неожиданности немецкие солдаты не сразу сообразили, что произошло, а три мужские фигуры уже метнулись через плетень за дом и помчались в сторону леса.
Опомнившись, немцы вскочили, схватились за автоматы и вдруг:
- Та-та-та-та - застрочили автоматы из окон и из-под крыши дома.
Это русские партизаны, оказывается, не захотели уйти подземным ходом, оставив в беде семью своих помощников, и, как только немцы прекратили поиски, они поднялись потихоньку в избу и заняли исходные позиции, чтобы принять теперь неравный бой, прикрывая отход своих братьев по оружию.
Совершенно растерявшиеся фашисты не понимали сначала, откуда огонь и беспорядочно разбегались, попадая под автоматные очереди. Но те, кто сразу попал в укрытие, быстро пришли в себя и сумели поджечь избу сзади.
Заполыхало огнём, горестно затрещало от боли деревянное строение, наполнилось внутри едким дымом, и жадное, поглощающее и живое и мёртвое пламя не позволило русским партизанам воспользоваться подземным ходом и спастись под землёй.
С болью в сердце смотрели трое Беднаржей на горящее их жилище, откуда продолжали слышаться автоматные очереди. Только ночью прошли они подземным ходом к пепелищу похоронить товарищей, которые так и не вышли по другую сторону холма Градиско. Думали, никого они не встретят ночью в своём сгоревшем жилище. Видели, как уезжали немцы, увозя тела убитых. Но не заметили к несчастью, что оставили немцы засаду. Схватили фашисты всех троих и отправили в концентрационный лагерь, откуда никто уже не возвращался.
Вот и осталась памятью о них лишь сделанная кем-то из односельчан надпись на часовенке Уезда, да небольшая картинка, на которой изображено, как Йеник и дядя Ладислав коня подковывают.
ИД МУБАРАК
То, что его родному городу Хайдарабаду исполнилось недавно двести лет, не имело никакого значения для Али Замана, так как ему самому только что стукнуло всего лишь шесть. Историю ему ещё не преподавали, и потому он не знал о величии крепости Тальпуров, стены которой стоят здесь уже два столетия. Они возвышаются над городом несколько мрачновато, сморщившись от времени, укоризненно наблюдая за суетливой, не прекращающейся ни на минуту жизнью некогда бывшей столицы Синда, а теперь не столь, может быть славного, но растущего города развивающегося пакистанского государства.
Неприступные два века назад укрепления рассохлись, покрылись длинными морщинами, пропуская по ним как сквозь гребень с широкими зубьями грязные потоки редких дождей. Жизненные драмы случались у основания стен значительно чаще. И стены наблюдали их молча, независимо, не мешая и не помогая. Даже разогретые так, что нельзя прикоснуться, солнцем, они холодно взирали на проезжающие где-то внизу тонги с женщинами, укрытыми преимущественно черными паранджами, роскошные японские легковые крессиды и тойоты - мощные грузовики, управляемые порой сомнительными водителями, напоминающими контрабандистов. Так же мрачно стены взирали на важно шагающих буйволов, деловито семенящих, навьюченных тяжелой поклажей маленьких осликов и небрежно тянущих низкие повозки верблюдов, лениво переставляющих высокие двухколенные ноги и готовые в любой момент презрительно сплюнуть пенистой слюной через отвисшую губу.
В это разнообразие транспорта вмешивались стремительные мотороллеры и юркие велосипедисты. Всё остальное пространство заполнялось людьми, одетыми преимущественно, как мужчины, так и женщины, в лёгкие шельвар-камизные одежды разнообразных расцветок и фасонов. Пестроту дополняли некоторые европейские костюмы, индийские сари, белые тюрбаны, украшенные бисером тюбетейки и многочисленные чёрные и седые бороды.
Однако всё это было решительно безразлично стенам крепости. Но на то они и были стены, хоть и умудрённые древностью. Конечно, мальчишке с любопытными чёрными глазёнками нравилось наблюдать со своей улицы, как в широкие щели находящихся недалеко стен прячутся многочисленные птицы, и когда он ходил с отцом за конфетами к лавочке под самой башней, то, задрав голову, внимательно наблюдал за большими ящерицами, ловко ползающими по вертикальной поверхности, но чаще застывающими в изогнутых позах, долго выжидая появления мошек или мотыльков возле самого их носа, когда достаточно мгновенно высунуть язычок, чтобы им ловко направить жертву в маленькую, но хищную пасть.
Впрочем, сейчас малыша интересовало другое, о чем ему надо было срочно поговорить с Иршадом. Али любил по всем вопросам советоваться со своим товарищем, который был на два года старше и недавно отпраздновал окончание изучения Корана. Иршад умел объяснять самое трудное. У него всегда можно было получить ответ, не то, что у учителя Корана господина Сиддики. Тот требовал всё запоминать и не спрашивать, так как Коран не разрешает задавать лишние вопросы. Потому, наверное, у Али трудно складывались отношения с Аллахом.
Вот, например, не так давно он увидел, как маленький котёнок залез на акацию и никак не мог спуститься с неё. Тщедушное создание громко мяукало, прося снять с дерева, и тогда Али полез помочь котёнку, но ветка, на которую он стал, обломилась, и Али упал, больно ударившись рукой о каменный порог. В это время из дома вышел господин Сиддики и сказал, поднимая мальчика с земли:
- Аллах наказал тебя за то, что ты споришь с Кораном вместо того, чтобы просто учить его. Али перестал плакать и тут же возразил:
- Но ведь я хотел помочь котёнку, значит, собирался сделать доброе дело, почему же он меня наказал?
- Надо было позвать кого-нибудь, раз сам не умеешь лазать по деревьям, - ответил учитель.
- Нет, Аллах должен был помочь мне, раз он всё может. А зачем он сломал ветку и ушиб руку?
Тогда господин Сиддики рассердился и сказал, что Али совсем глупый и на этом закончил спор.
Али хотел добавить, что Коран не позволяет мусульманам грубо говорить друг с другом, но учитель уже зашел в дом. Тогда Али побежал в соседний двор, где Иршад гонял мяч и рассказал о случае с котёнком, который, кстати, тоже свалился с дерева, но тут же убежал.
Иршад глубокомысленно подумал и изрёк:
- Всё правильно, аллах хотел проверить, будешь ты плакать или нет.
А ты плакал?
- Да. - Ответил Али, - но зачем ему проверять, если он всё знает заранее?
- Тоже правильно, - согласился Иршад. - Значит, ему нужно было, чтобы ты поплакал. Может, у тебя были лишние слёзы, и они бы не вылились, если бы ты не заплакал, а ты не заплакал бы, если бы не упал, а не упал бы, если бы не полез на дерево. Вот он и посадил туда котёнка. Понял?
С таким длинным объяснением Али спорить не стал, хоть и не очень понял, зачем аллаху нужны были его слёзы. Теперь же его интересовало другое.
Через три дня все собирались праздновать Солёный Ид. Али знал, что бывает два Ида: сладкий и солёный. Сладкий праздновали не так давно, после длинного Рамазана, когда целый месяц папа и мама днём ничего не ели до захода солнца. Ему, как маленькому, аллах разрешал есть в любое время, а им нет, и потому Али тогда не хотел становиться взрослым. Зато сразу после Рамазана, когда в небе появилась луна, начался сладкий ид. Тогда все стали ходить друг к другу в гости и Али угощали халвой, зардой, шакар парой и многими другими особыми сладостями, не говоря уж о конфетах и печенье.
В этот раз, как рассказал папа, будет большой праздник - Солёный Ид, когда все настоящие мусульмане должны принести жертву аллаху. И тут начиналось самое непонятное. Почему нужно было что-то дарить тому, кого никто не видел? Если Али спрашивал маму или папу что-нибудь о Коране, они всегда говорили:
-Тебе всё объяснит учитель.
Но мистер Сиддики не всё мог объяснить и часто сердился. Али спрашивал:
- Господин Сиддики, если аллах всё видит, всё знает и всё может, то почему он не приходит на землю с неба? Пусть хоть раз покажется, чтобы мы увидели, какой он, а потом уходит, раз не хочет жить с нами.
И учитель в который раз тыкал пальцем в Коран и рассерженно говорил:
- Вот тут написано: Аллах не разрешает задавать ненужные вопросы.
Когда захочет, тогда придёт.
- А как я его узнаю? - уточнял Али.
- С твоим умом ты сразу поймешь, что это он, - саркастически парировал Сиддики. Эта мысль и беспокоила сейчас Али. Иршад как раз вышел на улицу. В руке узелок, с которым он ходил на рыбалку.
- Иршад! - закричал Али, - можно и я с тобой?
- Пошли. На, неси червяков.
Иршад протянул Али жестяную банку с накопанными червями. Мальчики часто рыбачили вместе но, конечно, не ходили на Инд. Эта река огромная, широкая, вода в ней мутная и рыба вряд ли увидит маленького червяка. Да к тому же говорили, что там такая большая рыба, что её и не вытащишь. Она сама затянет в воду кого хочешь. Взрослые рыбаки приносят оттуда таких рыбин, смотреть страшно. Что говорить, если даже здесь, в разливах, где они, мальчишки, ловят на маленькие крючки, и то попадаются иногда такие экземпляры, что большие ребята еле справляются с ними.
Иршад для Али казался большим мальчиком, так что он с ним не боялся ходить, тем более рядом от дома, откуда хорошо видна могучая крепость Тальпуров.
От широкого пустыря, на котором вечно бродят чьи-то козы да беспризорные собаки, узенькая тропинка вела вниз к воде. В жаркое время, когда вода спадает, узкий конец разлива становится всё короче и мельче. Тогда даже в мутноватой воде среди невысокой травы можно видеть постепенно оголяющиеся лысины дна и мелькающие над ним тени чёрных усачей или сверкающие желтизной бока сазанов.
В такие дни мальчишки ловили рыбу небольшой сетью, беря её с двух сторон и осторожно заходя сбоку в воду, чтобы перегородить рыбе отход на широкий простор. Затем один край сети опускался ко дну и тут же рыболовы падали в воду, пытаясь накрыть нехитрым устройством всё, что окажется в захваченном участке. Али сам ещё так не ловил, но видел, как это ловко делал Иршад с товарищами постарше. Рыба таким способом попадалась редко, но всё же случалось. Сегодня об этом не могло быть и речи: где-то в верховьях реки шли дожди. Вода стояла высокая.
Провода электролиний проходили совсем низко над её поверхностью и являлись дополнением к пейзажу, даже необходимой частью его. Али казалось, что провода для того и протянуты над водой, чтобы вечером, когда солнце начинает всё быстрее спускаться к крепости, на них садились самые разные птицы: серенькие воробьи, зелёные попугаи, пёстрые зимородки, чёрные вороны и многие другие голубые, синие, жёлтые. Они рассаживались длинными рядами вперемешку, громко перекликаясь между собой всевозможными голосами. А где бы они собирались, если бы не было проводов, на которых то там, то здесь висят куски оборванных лесок, заброшенных незадачливыми маленькими рыбаками? Именно такой леской с большой чёрной гайкой на конце вместо грузила и куском деревяшки вместо поплавка собирался сейчас ловить рыбу Иршад.
Вот он развязал кусок материи, развернул его и достал нечто вроде катушки с намотанной миллиметровой толщины леской, подаренной отцом по случаю окончания изучения Корана. В узелке лежала и сеть, взятая на тот случай, если вдруг захочется попробовать счастье и в высокой воде. Но пока он её не трогает. Отцепив крючок от общего мотка, Иршад деловито откладывает его вместе с гайкой и деревяшкой чуть в сторону, чтобы не зацепить остальную леску и начинает сбрасывать извивающиеся и чудом не путающиеся кольца прочной нити. Они складываются лёгкой горкой. Одно кольцо непослушно отклоняется большой петлей, в которую, не заметив случайной ловушки, попадают босые ноги подошедшего Али. Он протягивает Иршаду коробку. Тот, оставив её в руках помощника, достаёт самого большого жирного червяка и несколькими движениями насаживает на огромный крючок.
О, это был крючок. Белый, стальной, с двумя острыми зазубринами. Иршад и Али нашли его на днях на берегу, и они решили, что это аллах послал им подарок, ведь в магазине он, наверное, стоит очень дорого. С такого крючка червяк сам не соскочит.
Отступив чуть вправо, чтобы Али не мешал бросать, Иршад раскачивает конец лески и, опасливо посмотрев вверх, ловким резким движением посылает её вперед, успешно минуя нижние провода.
Это был редкий случай, когда большая красная рыба, идя как всегда на большой скорости почти по самой поверхности воды, так что издали можно было видеть расходящиеся от спины острые волны, увидела что-то плюхнувшееся впереди и, раскрыв пасть, заглотила одновременно и гайку и червя, продолжая мощное движение вперед.
- 0 аллах! - закричал изумленно Иршад, увидев, как только что исчезнувшие в воде гайка и крючок вдруг резко потянули за собой ослабевшую было леску. Кольца побежали из-под ног, обвиваясь вокруг Али. Иршад схватил оставшийся кусок мотка в руки и через секунду оба мальчика были брошены друг к другу, оказавшись в плену натянутой, как струна, лески.
Сильный рывок чуть не свалил их обоих, но Иршад успел инстинктивно отставить ногу и где-то, уже почти в середине залива заплескалось, забилось в гневе самое сильное существо здешних речных мест. Эту рыбу обычно ловили в крупные сети наиболее удачливые местные рыбаки или на блесну приезжие иностранцы. Мальчишкам никогда не приходило в голову бороться с таким сгустком энергии, который способен был разгибать самые крепкие тройники-крючья, фантастически разрывать и перекусывать крепкие поводки, вырываться из рук самых опытных охотников на крупных рыб.
Перепуганные неожиданной силой, с которой им пришлось столкнуться, Иршад и Али стояли, обнявшись и широко расставив ноги, боясь упасть на песок. Леска плотно обхватила обоих выше пояса, больно врезаясь в обнаженные тела. Звук бешено бьющейся в воде рыбы разносился далеко вокруг, привлекая внимание всех, оказавшихся в этом районе.
Первым бросился на помощь проезжавший на верблюде бородатый пенджабец. Услыхав плеск, он со своей высоты мгновенно оценил обстановку и, соскочив со спины своего великана, дернул его за повод, что-то крикнул на своем языке и бросился вниз к мальчикам. Верблюд неуклюже и нехотя направился за ним.
Подбежав к месту происшествия, пенджабец схватился за леску почти у самой воды и попытался потянуть за неё. Однако она выскальзывала из рук. Понимая, что нужно срочно освободить мальчуганов от боли, пенджабец резким движением захватил леску на правый локоть и затем, перенеся всё натяжение на себя, пропустил её через плечо и спину к левой руке. Чтобы не свалить ребят, пришлось самому присесть. Только теперь, почувствовав облегчение, дети поняли, как им было больно. Но сейчас было не до боли. Пенджабец не давал времени на размышление.
- Эй, паренек, - закричал он, - я тоже так долго не удержу. Скорей зацепи свой конец лески за повод верблюда, да завяжи покрепче.  И не бойся, он у меня смирный.
Иршад сбросил с Али единственное помогшее им кольцо лески, размотал оставшийся кусок и его как раз хватило, чтобы дотянуться до подошедшего не так близко верблюда.
Пенджабец крикнул и послушное животное, вытянув морду, беспрестанно шевеля нижней губой, опустилось сначала на передние колени, затем на задние и, наконец, совсем легло, что позволило Иршаду легко и быстро обкрутить леску несколько раз вокруг кожаного ремня и завязать её на несколько узлов.
На это ушло не больше минуты. Рыба продолжала биться, описывая . круги, но не приближаясь к берегу. Пенджабец стал осторожно отпускать леску, позволяя ей, двигаясь, впиваться ему в кожу, которая впрочем, очевидно, была привычной ко многому. Наконец леска потянула повод верблюда и подняла ещё выше и без того поднятую морду. Теперь и бородатому помощнику можно было облегченно выпрямиться. Верблюд, не понимая в чем дело, дергал головой в такт движениям рыбы. Но хозяин был уже рядом, взялся за ремень и приказал животному встать.
-Иди! Иди! - командовал он, направляя верблюда в гору и не позволяя леске ослабеть ни на мгновение.
Неторопливо переставляя ноги, верблюд медленно, спокойно потащил рыбу к берегу, куда уже собрались ещё мужчины, привлеченные необычным зрелищем. И, конечно, они не были просто зрителями. Все активно обсуждали, что делать. Многие знали, что такое красная рыба на берегу. Да ещё и выйдет ли она на берег, скорее порвет леску, как только начнет выходить из воды. По оценке издали, она была не меньше метра. Нужен был подсак.
Иршад сказал, что у них только сеть. Решили попробовать её. Два молодых парня, примчавшиеся с другой стороны разлива, где они тоже ловили рыбу, но не так успешно, взялись за сеть и вошли в воду в том месте, к которому приближалась почувствовавшая уверенную силу и потому уже не так бьющаяся рыба.
Пенджабец вывел верблюда на дорогу и то ли последний его толчок, несамортизированный рукой владельца, то ли тот факт, что рыба почувствовала приближение последних минут её жизни, но, оказавшись у берега на мелководье, она резко подпрыгнула и, буквально в воздухе, леска была перекушена или просто не выдержала рывка, и оборванный конец её легко полетел в сторону, а гибкое тело снова свободной рыбы плюхнулось в родную стихию.
 И всё же это не было победой. Два парня упали рядом, накрыв её сетью, но не совсем удачно, оставив открытым часть хвоста. Однако путь в глубину был перекрыт наглухо сетью и телами парней. Мощные удары хвоста развернули рыбу и заставили её выпрыгнуть на берег, но лишь на секунду. Инстинкт подсказывал точное направление. Парни тоже оказались проворными. Азарт заставлял действовать быстро и чётко. Следующий прыжок опять застал рыбу в растянутой в воздухе сети и она, отпружинив, полетела ещё дальше от воды. Через мгновение сеть настигла её здесь, и судьба была решена. В руке Иршада уже оказался найденный где-то кирпич. Утихомирить бьющуюся на песке громадину можно было только сильными ударами по голове.
Завернутую в сеть, её везли на верблюде, а мальчики бежали впереди, показывая дорогу. Тут только Али вспомнил мучавший его вопрос. Догнав товарища, он спросил:
-Иршад, а не может быть, что эта рыба и есть аллах? Ведь он может быть кем угодно.
Иршад даже остановился от неожиданности.
- Да ты что? - изумился он. - Что же мы аллаха на крючок ловили?
- Но ведь он сам его нам подарил.
- Конечно, однако он заговорил бы с нами. Да и зачем ему тогда вырываться? Нет, если бы это был аллах, его бы никто не поймал. Он всемогущий.
- Правда, - согласился Али. - Ну, как я его узнаю, если увижу? - огорченно продолжал мальчуган. - Ведь он где-то совсем рядом, раз видит всё, что мы делаем. Мне так хочется поговорить с ним.
- А что ты ему скажешь?
- Как что? Попрошу сестричку. У тебя появилась, а у меня нет. Уже три братика и ни одной сестрички.
- Ну, так ты попроси, - предложил Иршад.
- А кого просить, если я никого не вижу. Раз не вижу, значит, его нет, - заявил убежденно Али и потянул товарища за руку, заметив, что верблюд шагает рядом. Мальчики отбежали вперед, слыша весёлый смех сидящего наверху пенджабца и его крик:
- Чего напугались? Если аллах послал вам такую рыбину, то никакой зверь вам не страшен. А мой верблюд умница. Он не наступит на вас.
- Вот-вот, - подхватил Иршад. - Рыбу ты не видел, но она же была и есть. Теперь ты её можешь видеть. Так и аллаха когда-нибудь неожиданно встретишь.
Пенджабца звали Икбал Ахмед. Это был весёлый молодой человек с густой чёрной бородой и такими же чёрными свисающими по краям усами. Он привёз речную добычу к дому Али и наотрез отказался взять хоть кусочек рыбы себе.
- Аллах послал её ребятам, - сказал он, - а меня просил помочь. Лучше я привезу вам немного льда, а вы сохраните такое чудо для гостей на празднование ида. Все будут есть мясо, а рыба будет прекрасно разнообразить обед. С удовольствием приду в гости и попробую немного.
- 0, конечно, приходите, - обрадовался отец Али. После жертвоприношения будем ждать вас. У меня сейчас есть возможность зарезать козу. Ну и рыбу приготовим.
- Очень хорошо. А мы будем делить верблюда, только, разумеется, не этого. Он мой друг. Так я поехал за льдом, - добавил пенджабец, взбираясь на одногорбого любимца.
- Возьмите деньги, - спохватился отец Али. - Али! - закричал он сыну, - принеси пять рупий!
- Да ладно, на лёд у меня хватит, пробормотал Икбал Ахмед и направил верблюда по узенькой улочке к крепости, где среди многочисленных лавок, на тротуаре продавали кусками замороженную воду. Хозяин дома одобрительно махнул рукой:
 - Тогда пообедаем вместе.
Приближался ид аль-фитр. Легенду, связанную с этим праздником Мухаммед Заман знал, как и большинство мусульман его круга, по рассказам муллы. В Коране всё описано подробно. Однако святая книга писана арабским языком, которым мало кто владеет здесь. Читать с горем пополам удается, а понимать - нет. Трудный это язык, особенно для тех, кто даже урду не знает, у которого много общего с арабским. В Хайдарабаде большинство людей говорят на синдхи. Арабский для них всё равно, что китайский. Но мулла для того и учёный человек, чтобы рассказывать и объяснять.
Давно это было. Как-то пророку Ибрагиму явился во сне бог и попросил доказать свою любовь и преданность жертвой любимого сына Исмаила. Ибрагим согласился, но подождал, пока сын подрастет, и спросил его мнение по поводу жертвы. Исмаил сказал, что раз богу это нужно, то он согласен. Пошёл Ибрагим с сыном в горы. Но прежде, чем отец занёс нож над ребёнком, бог попросил Ибрагима завязать себе глаза повязкой. Когда же Ибрагим, опустив нож, снял повязку, то увидел, что в руках у него убитая овца, a сын живой и невредимый находится рядом.
Так бог проверил великую преданность Ибрагима и сделал его предводителем над всеми людьми, верящими в аллаха. А в честь этого события каждый год мусульмане приносят в жертву какое-нибудь животное. Мулла говорит, что этой жертвой они как бы жертвуют сами себя. В одной семье полагается жертвовать козу или барана, а если у хозяина денег мало, то можно объединиться с шестью другими, купить корову, буйвола, верблюда или лошадь и разделить мясо на семерых. Потом каждая порция делится на три части. Одна - бедным, не имеющим никакой возможности жертвовать, другая часть - друзьям и третья - семье.
Когда учитель впервые рассказал Али эту историю, мальчик заплакал. Уж очень он растёт нежным каким-то. Видимо весь в мать. Зарыдал так, что не остановишь.
- Не хочу, - говорит, - чтобы меня папа убивал. Ему объясняют, что никто не собирается его трогать, а он твердит своё:
- Зачем бог такой злой? Жалко Исмаила. Ведь отец Ибрагим не знал, что он не сына убивает. Значит, он тоже был злой.
Ну, как тут объяснить? Мухаммед, успокаивая сына, тоже тогда в сердцах подумал, что и в самом деле нехорошо как-то бог поступил. Зачем так на детях проверять? Например, он бы ни за что не согласился жертвовать своим маленьким Али, у которого такой впечатлительный характер.
Чтобы как-то остановить его плач, он взял тогда сына на руки, отошёл подальше от учителя и шепнул на ухо:
- Не плачь, дурачок. Может, этого ничего и не было. Может, кто неправильно написал. Ты только не спорь с учителем. Никто ведь аллаха не видел.
Вот, пожалуй, эти только слова и заставили малыша замолчать. Но с тех пор он ещё больше вопросов стал задавать учителю, и тот теперь старался не так часто приходить в гости, чтобы учить бесплатно мусульманству любопытного, но упрямого Али, никак не желавшего запоминать строки святой книги без уточнений «почему?» и «как?».
Мухаммед Заман готовился к предстоящему иду особенно тщательно по двум причинам. Во-первых, его жена Мумтаз собиралась скоро преподнести ему четвёртого ребёнка, а потому хотелось доставить ей удовольствие вкусным мясом козы. Кроме того, он принял решение вступить в армию, чтобы подзаработать немного больше денег. Работа водителя была не очень доходной, а семья росла. Теперь после получения положительного ответа на запрос, скоро придётся уезжать. Вот почему он решил не складываться с шестью другими компаньонами на приобретение буйвола, как делал каждый год, а купить самому козу. Тем более что в этот раз его вместе с другом-соседом пригласили резать животных в три дома. Деньги, которые он за это получит, покроют часть стоимости его собственной жертвы. Таким образом, убытка почти не будет.
7 сентября 1967 года по григорианскому календарю или 10 числа месяца зильхиджа 1388 года по мусульманскому календарю лунной хиджры  день в Хайдарабаде был солнечным и даже жарким, несмотря на сильный ветер, дувший с океана в течение всей недели. Благодаря вентиляционным козырькам, установленным на крышах многих домов для улавливания и направления внутрь сильных потоков воздуха, что заменяло дорогостоящие кондиционеры, в квартирах было относительно нежарко, во всяком случае, прохладнее, чем на улице.
В половине седьмого утра улицы заполнились нарядно одетыми мужчинами, спешащими в разные концы города в мечети или на большие спортивные площадки для исполнения всеобщего намаза по случаю Солёного Ида. Почти у каждого подмышкой или в руке - коврик. У одних - узкие, индивидуальные, у других широкие семейные для отца и сыновей. Некоторые рассчитывали на подстилки друзей. Без пяти семь длинные ряды поклонников аллаха выстроились в нескольких молитвенных местах, собрав практически всё мужское население, готовое дружно по зову муллы ровно в семь упасть на колени и склонить головы, касаясь лбами земли, выражая своё уважение господу, создавшему на их бренной земле всё хорошее и плохое, доброе и злое, счастье и страдание. Они истово все вместе обращали ладони к небу, туда, где Он, и одинаково опускались те, кому Он распределил больше радости и те, кому в основном, выпало от Него горе.
Мухаммед Заман взял с собой только Али, а двух других малышей оставил дома с женой. Придя на стадион, где собирались все мужчины их района, он дал монету в пятьдесят пайс безногому калеке на коляске, появившемуся недавно в этих местах, а теперь устроившемуся у входа на стадион. Калека был несколько странным, кого-то напоминая своим лицом, хоть половину его закрывала широкая чёрная повязка. Никто не знал, откуда он взялся всего неделю назад, почему проезжал по улицам рано утром, когда многие спешили на работу и опять же в середине дня, когда все, в основном, уже были дома. Остальное время женщины, остававшиеся дома, его почему-то не видели.
Обычно нищие выбирали себе уголок в людном месте и долго протяжно канючили, прося рупии. Этот молчал, но жалостливо тянул руку и стучал по земле или по довольно высокой коляске деревяшками, с помощью которых передвигался, чтобы привлечь к себе внимание. Видимо, он был немой. Расположиться у входа на стадион была неплохая идея, так как в день ида многие будут давать мелкие монеты, а то и рупии.
Оставив сына возле футбольных ворот играть с другими детьми, Мухаммед Заман стал с краю второго ряда и расстелил перед собой коврик. Сосед по дому, отец Иршада и лучший друг Мухаммеда, Гулам Расул ещё не пришёл. Он и так обычно опаздывал, а тут, когда родилась маленькая Хума, то уж наверняка не придет вовремя. Ну да место есть. Придёт - поместится рядом. Сегодня, конечно, желательно было не опаздывать. Сразу после намаза они договорились отправляться по другим домам забивать и разделывать жертвуемых животных, а потом приниматься за своих. Третий забойщик, по обычаю нужно обязательно три, уже стоял в заднем ряду и весело помахал Заману рукой.
Мулла вышел немного вперёд, запел ровным тягучим голосом, временами резко обрывая слоги. Намаз начался. Стадион нестройным хором подхватывал концы фраз, подносил ладони к лицам, опускался на колени, падал на землю, и тогда длинные ряды как бы засвечивались преимущественно белыми спинами. Стадион замирал в покорном почтении невидимому, неизвестному и потому только всемогущему, на власть которого списывали и то, что сами не понимали, и то, что не хотели, чтобы поняли другие.
Али пришёл на стадион с тайной надеждой увидеть здесь аллаха. Ему казалось, что в день  праздника властелин мира не может не спуститься на землю и не показаться людям. А когда он увидел сотни взрослых мужчин, упавших на колени, касаясь лбами, то надежда превратилась в уверенность, и он сказал стоявшему рядом мальчику:
- Смотри, сейчас Аллах придёт к нам. Видишь, сколько народу собралось, и все хотят его увидеть? Уж тут он не откажется.
Но мальчик был постарше Алл. Жизненный опыт его месяцев на пятнадцать превышал опыт собеседника. Убеждённость младшего не смогла пересилить его богатых знаний, и он грубовато возразил:
- Враки. Я уже сколько раз видел намаз, и сам просил Аллаха спуститься, да ничего не получается. Если даже мулла не видел аллаха, то к нам он тем более не придет. А у него знаешь, сколько денег?
- А при чем тут деньги? - удивленно спросил Али.
- Как при чём? Мой папа говорит, что всё можно только за деньги. Я думаю, тот, кто очень богат, видел аллаха.
- Но ведь он и для бедных?
- Конечно, и для бедных, а помогает только богатым.
- И не правда, - закричал Али. - Он недавно нам с Иршадом крючок подарил, а на крючок мы рыбину поймали большущую, вот такую, - и Али растянул руки в стороны как мог шире.
- Врёшь, - безапелляционно заявил старший мальчик.
- А вот и не вру. У папы спроси. Или у дяди Гулама, - добавил Али, увидев спешащего к стадиону соседа, и побежал к нему навстречу.
Процедура намаза длилась не более пятнадцати минут, и Гулам Расул появился у ворот стадиона в тот момент, когда молившиеся только что мусульмане уже встали и, обнимаясь, похлопывая друг друга ладонями по спинам, говорили: «Ид мубарак!», то есть «Поздравляю с идом!»
Гулам было расстроился, поняв, что пришёл слишком поздно, но к нему навстречу уже бежал маленький Али Замай и кричал:
- Дядя Гулам, скажите ему, какую большую рыбу мы поймали с Иршадом.
Гулам улыбнулся, тут же забыв о неприятности с опозданием. Ему нравился этот старший сынишка его товарища и, подхватив Али под руки, он поднял его в воздух и снизу вверх проговорил:
- Ид мубарак, Али!
- Ид мубарак! - ответил поспешно Али, опускаясь на сильных руках, и продолжал упрашивать:
- Ну, правда, дядя Гулам. Ведь мы же поймали рыбу?
Гулам Расул посмотрел на подошедшего мальчугана и весело спросил:
- Тебя как зовут, сын аллаха?
- Я Аюб Хан, а не сын аллаха, - насупившись, ответил мальчик.
- Э, да все мы, как говорят, дети аллаха. А рыбу Али и мой сын поймали действительно громадную, это уж точно аллах им помог, если не считать пежабца, без которого они бы тоже её не вытащили.
В это время в ворота потекли люди, совершившие намаз. Тройка разговаривающих отошла в сторону, ожидая старшего Замана и третьего забойщика. Вскоре подошли и они. Обнявшись, сказав друг другу «Ид мубарак!» и бросив по 25 пайс в жестяную коробочку нищего, которая теперь непрестанно звенела от сыпящихся монет, группа из трёх мужчин и двух мальчиков отправилась домой. Мухаммед Заман второй раз деньги не стал бросать нищему, но, проходя мимо, опять подумал, что лицо, повязанное чёрным куском материи, ему напоминает кого-то. Он даже заикнулся было об этом Гуламу, но тот рассмеялся, говоря:
- Тебе ещё на калек обращать внимание. Дал деньги и ладно. Вот прикатит за жертвенным мясом, тогда и рассматривай, если захочешь, а сейчас нужно торопиться.
К середине дня ветер ещё больше усилился и теперь дул уже не порывами, а стабильно в одну сторону к не столь далёкому океану. Растущие на улицах тощие акации угодливо кланялись ветру, изредка даже слегка постанывая. Стройные пальмы с крепкими станами игриво кудрявились и будто готовы были отдать свои платья, широко распуская рукава и швыряя их во след озорнику. Только солидные деревья пипал, невысокие, но с могучими кронами, спокойно стояли, как бы в раздумье, над суетой сует мира, позволяя лишь мочкам сухих корней, свисающих там и здесь с крепких веток, вытягиваться за ветром, чтобы служить людям флюгерами, указывающими направление муссона.
Ветер сбивал жар палящего солнца, и это можно было легко почувствовать, как только он останавливался хоть на секунду. Тогда казалось, что рядом, совсем близко, отворили железную дверь огнедышащей печи и вот она обдаёт полыхающим пламенем. Впрочем, сорокаградусное пекло ощущалось и с ветром, правда, приезжими с севера людьми, а не местными жителями, которым было просто некогда обращать внимание на жару.
Ид был в самом разгаре. Если утро этого дня заполнялось звуками блеющих коз и баранов, мычащих буйволов и коров, то теперь их почти не было слышно. Зато на улице появлялось всё больше групп веселых мужчин, одетых в нарядные однотонные, но разных расцветок костюмы. Ветер надувал, пытаясь разорвать длинные рубахи-камизы, но тут же сдавался, выскальзывая из длинных до пояса разрезов по бокам, которые для этой цели и делались. Так что ветру оставалось только играть с фалдами, не причиняя вреда и беспокойства ни праздничным костюмам, ни их владельцам. А у тех заботой было лишь раздать бедным куски жертвенного мяса да зайти к друзьям с товарищеской долей.
Икбал Ахмед уже приехал к дому своего маленького друга Али Замана, уложил любимого верблюда в стороне от открытого, огороженного мелким кустарником дворика и, держа в руке целлофановый пакет с куском мяса пожертвованного им животного, направился навстречу выбежавшему из дверей мальчику.
- Дядя Икбал, дядя Икбал, - закричал Али, и в его голосе слышалось столько восторга, что нельзя было не радоваться вместе с ним. - Бабушка разрезала нашу рыбу и достала крючок. Идите посмотрите на него. И козу папа уже зарезал, только я не видел, - продолжал он, выпаливая все новости сразу. - Мне не позволили смотреть. А рыба какая большущая и холодная. Идите скорей. Но мы ещё не относили мясо нищему.
- Ну, какой ты таратора, - засмеялся бородатый пенджабец. - Зови-ка лучше отца. Пусть несёт мясо. Я как раз только что обогнал калеку с коляской. Вон он выезжает из-за угла. Раз вы ещё не отдали эту долю, то можно дать ему.
Али убежал и через минуту вышел с куском мяса, завёрнутым в целлофановый пакет. Следом за Али появился Мухаммед. Он обрадовался Икбалу, и они поздоровались  дружески, как старые друзья, обнявшись, похлопывая друг друга ладонями по спинам. Тем временем мальчик вышел к дороге и остановился возле верблюда в ожидании, пока нищий приблизится, торопливо перебирая деревяшками по асфальту.
Тележка, на которой сидел нищий, была довольно высокой и относительно длинной, так что раскинутые на ней фалды камиза не позволяли понять, поджал ли человек под себя ноги или вообще их не имеет. Однако высокая конструкция тележки заставляла хозяина иметь и деревяшки для отталкивания, укрупнённые таким образом, что они чем-то напоминали ходули, только не для ног, а в этом случае для рук. И нужно сказать, что, несмотря на эти кажущиеся неудобства, тележка, благодаря большим колёсам, передвигалась весьма быстро, не требуя больших усилий.
Мухаммед Заман наблюдал, как сын вытянул руку с пакетом, а нищий, поравнявшись с ним, правую руку положил на колесо, ловко остановив его движение, а левой откинул край одежды и Али положил туда мясо, которое сразу исчезло под накинутым тут же куском материи.
- Ещё и губами шевелит, - пробормотал недовольно Мухаммед.
- Что тебе опять не нравится? - спросил, появляясь сзади Гулам. - Все немые шевелят губами, а иногда даже гукают. Что же этому немому калеке уж и рот раскрыть нельзя? Возвращающийся Али услыхал последние слова и немедленно возразил:
- А он вовсе не немой, этот дядя.
- Как не немой? - удивился Гулам. - Немой. Он всё время молчит.
- Да как же немой, если он только что сказал мне: «Клади сюда мясо, спасибо тебе, мальчик»?
- А тебе не показалось? - спросил Икбал, присев на корточки перед мальчиком. - Или ты, кроме того, что великий рыболов, ещё и шутник великий?
- Да что я своим ушам не должен верить? - возмутился малыш. - Говорил он, тихо, но говорил.
- Правду говорит Али, хмуро заявил Мухаммед, глядя вслед скрывшейся в конце улицы тележке, - он не любит врать. Я так и знал. Нужно давать мясо тем, кого давно знаешь. Что у нас нищих мало? Полно под крепостью. Нет же, нашли проходимца. Кого-то он мне всё-таки напоминает?
- Да брось ты. Может, он и не был немым. Мы видели-то его несколько раз. Не мог говорить, а тут заговорил. И да поможет ему аллах прожить оставшееся время. Не очень приятно без ног носиться по улицам. Пошли лучше в дом. Не знаю, как мясо, а рыба уже точно жарится, мой нос не проведёшь.
После того, как трое мужчин зарезали козу и быстро выполнили основную её разделку, остальные операции по подготовке обеда приняли на себя женщины. Их было пятеро в небольшом дворике, закрытом с трёх сторон высокой каменной стеной, идущей прямо от дома, с деревянной дверью, являющейся чёрным ходом на узкую улочку. Ею пользовались довольно редко и в основном дети, когда играли с мячом и забрасывали его на улицу. Обычно же все ходили через дом. Это был типичный закрытый внутренний дворик, без которого трудно себе представить восточное жилище. Вытоптанный посередине, весьма нечасто заливаемый дождями и тогда лишь с буйно пробивающейся травой, он является надёжным укрытием тайн семейной жизни.
Руководила сложными приготовлениями мать Мухаммеда Наджма - полная крупная женщина с сильными руками и решительным начальственным характером. Она хорошо вписывалась в картину двора, по углам которого на стойках из сложенных кирпичей стояли три относительно больших металлических чана с широкими горловинами, раздутыми посередине в виде пузырей. Костры под чанами поддерживались постоянно. Эта обязанность лежала на друге Али Иршаде.
Ещё один костёр, у правой стены, предназначался для сковороды, которая, удобно расположившись на более низких кирпичных опорах, теперь шипела и скворчала, выдувая пузыри над маслом из-под долек лука, рядом с большими кусками румянящейся рыбы, которой занималась Разоль, мать Иршада. Худенькая, подвижная женщина, привыкшая к частым уловам сына, она считалась главным специалистом по рыбе и потому сегодня эта задача была поручена ей. Рухлямин, жена Мухаммеда, собиравшаяся в скором времени увеличить семейство, не могла оказывать особо активную помощь. Её усадили в плетёное кресло на невысокой широкой цементной площадке перед двумя дверьми, ведущими в дом и одной в душевую и туалет. Она держала на коленях маленькую Хуму, дочь Разоли, и, воспользовавшись тем, что сон, наконец, сморил и успокоил ребёнка, тоже включилась в общую работу, взявшись за чистку овощей.
Младшие сёстры Мухаммеда Муньямин и Рани, которых он никак не мог выдать замуж, в поисках более подходящих , не требующих больших расходов женихов, тоже занимались обедом. Муньямин следила за варкой мяса и риса, а Рани на кухне в доме жарила чапати и готовила сладости, поминутно прибегая за советами к матери, которая, как настоящий генерал, стояла за столом, вынесенным в центр дворика, раскатывала тесто для самосей, смешивала острые приправы и резала рыбу, мясо и овощи, контролируя работу своих помощников, отдавала распоряжения, совершенно замучив Иршада замечаниями по поводу то не слишком сильного костра в одном месте, то слабого в другом.
Гулам жертвовал на этот раз барана, и для удобства животное разделывали тут же во дворике Мухаммеда, где и варили мясо в отдельном чане. Соседи были большими друзьями, часто собирались вместе и давно поняли, что общий обед удобнее двух отдельных. И жертвенными частями для друзей они обменивались чисто символически, так как готовили всё равно в одном дворе. Но, тем не менее, каждый раз делили жертву на три части. Да и съесть всё в один день было просто невозможно. Правда и мулла Сиддики должен был придти в гости. Часть мяса они отдадут ему, так что не так уж много останется, но на хороший обед двум семьям с гостями вполне достаточно.
Солнце поднялось высоко. Во  дворе было жарко от его лучей, костров, идущего из чанов пара, дымящейся сковороды. Рухлямин закончила чистку овощей и, получив от матери тарелки с острой начинкой для самосей и горкой круглых тонких лепёшек теста, поставила их на землю, рядом с собой. Беря небольшое количество начинки, складывая пополам кружочки теста, она ловко и быстро склеивала края, устраивая самоси на плоское блюдо так, чтобы они не слиплись.
В это время Разоль справилась с рыбой и заменила мелкую широкую сковороду другой, более глубокой, разогрела её, протёрла внутри бумагой и залила почти доверху маслом. Через несколько минут, чтобы проверить, достаточно ли оно нагрелось, бросила в посудину маленький кусочек сырого теста, которое тут же зашипело, обволакиваясь крохотными пузырьками. Разоль удовлетворенно качнула головой в сторону и, забрав у Рухлямин наполненное блюдо, стала опускать в масло одно за другим самоси, наблюдая, как они мгновенно раздуваются, превращаясь в пузатенькие треугольнички. Через минуту их можно было переворачивать зажаренной румяной стороной вверх, а ещё через минуту вынимать совсем сразу по две-три штуки широкой сетчатой лопаточкой, позволяющей маслу почти полностью стечь с полупрозрачных, искрящихся на солнце, аппетитных восточных кушаний.
В это время во дворе и появился Али.
- Бабушка, - закричал он с порога, - дай мне крючок. Наджма, занятая в это время укладкой готового мяса на  большое блюдо, чтобы нести его в дом, не поняла, о чем спрашивает внук, и тому пришлось пояснить:
- Ну, крючок, которым мы с Иршадом поймали рыбу.
- Так и говори, - проворчала Наджма. - А ты разве его не взял? Он тут на столе лежал. Я думала, ты унёс его с собой.
- Да нет, я его не брал, - закричал Али. - Иршад, продолжал он, подбегая к столу и не находя там блестящего белого крючка. Ты не видел, где он? Может, ты взял?
- Не трогал я ничего, - хмуро буркнул уставший от дёрганий бабушки Наджмы и жара горячих костров, Иршад. - Посмотри под столом. Я туда и не подходил.
Однако поиски, в которые практически включились все, не увенчались успехом. Крючок как сквозь землю провалился, хотя ему буквально некуда было деться. Не запекли же его в самоси. Это предположение напрочь отвергла бабушка, сказав, что катать тесто по огромному крючку и не заметить может только толстокожий бегемот, а не человек.
Событие с исчезновением крючка испортило было начало обеда. Но пришедший в это время мулла Сиддики, к удивлению всех, сумел успокоить мальчика, внушительно объяснив ему, что аллах дал крючок, аллах его назад и забрал и что, если нужно будет, он вернет крючок, а сейчас все хотят есть рыбу, которую аллах подарил и мясо, которое они жертвуют аллаху. Наступило время полуденной молитвы. Гости и хозяева друг за другом, по обычаю, помыли ноги и руки и расположились в комнате для молитвы. Через пятнадцать минут начался обед, который был вкусным и тянулся долго. Мужчин, устроившихся на полу в большей комнате, обслуживала бабушка Наджма. Особенно понравилось мясо. Оно обжигало специями рот и приходилось всё время пить воду, которая на мгновение будто убирала огонь изо рта, чтобы зажечь его тут же с большей силой. Дети же, а их было шестеро - четверо Заманов, двое Расулов и Аюб Хан, сидя в соседней комнате с женщинами, налегали главным образом на сладкий рис с изюмом. Хума довольствовалась молоком матери. О крючке больше никто не вспоминал.
Вопрос этот возник через два дня самым неожиданным образом таким событием, которое на всю жизнь оставило неизгладимое впечатление в сознании маленького Али. Отец приехал к вечеру на машине тойота-джип, чтобы по пути с работы в гараж захватить деньги и купить немного мяса к ужину. Али сел с ним прокатиться туда и обратно. Увидев Иршада возле дома, позвали и его. Друзья легко уместились на переднем сидении и машина, заурчав, помчалась в сторону крепости Тальпуров.
Там неподалеку от величественной стены, через дорогу, напротив разваливающейся от времени башни, была небольшая мясная лавка, хозяин которой имел хороший холодильник, и потому мясо у него всегда казалось свежим. Небольшой прилавок выдвинут вперёд на тротуар. На перекладине, укрепленной стойками над краем стола, на больших острых крючьях висело несколько тощих козьих тушек для всеобщего обозрения. С одного крюка свисал более солидный кусок говяжьей ляжки. За красным мясным занавесом весы, стоящие на столе, были не видны, и дотошным покупателям для проверки взвешиваемых кусков следовало либо приседать, либо обходить стол сбоку.
Мухаммед остановил машину чуть в стороне возле закусочной, расположившейся на углу улицы. Место для неё было выбрано удачно, так как штабеля ящиков, заполненных бутылками пепси-колы, кока-колы и разных других напитков на любой вкус, можно было заметить издали со всех сторон. Тут же перед ящиками, слепленная из глины, стояла круглая невысокая печь. Языки пламени облизывали громадную чугунную сковороду с двумя ручками по бокам. Содержимое её разносило далеко по улицам аппетитный запах, привлекая к углу внимание даже не голодных прохожих. Несколько в глубине, составляя сторону прямоугольной комнаты без окон и дверей, стояла большая каменная плита, обмазанная глиной. Ряды кастрюль на её поверхности вмещали в себя соусы, приправы, молоко для чая, рис, фасоль и прочие любимые блюда не очень многочисленных клиентов, для которых вполне достаточно было на тротуаре одного низкого деревянного столика и шести разноцветных стульев, приобретающих постепенно от времени одну серую облезлую окраску. Другая сторона закусочной была совсем открыта, ибо только две сплошные стены имелись у заведения. Они служили основанием для нескольких полок с самым разнообразным товаром, включая пан и сигареты для мужчин, жевательные резинки и конфеты для детей, крупы, макароны, соль и другие продукты первой необходимости для женщин.
Владелец закусочной, старый синд, сидел на земле, поджав под себя скрещенные ноги, опустив на грудь растущую от самых ушей густую белую бороду, сливающуюся с такого же цвета камизом и держа правой рукой у рта длинную металлическую трубку кальяна, задумчиво тянул из медного сосуда очищенный дым табака. Два сына владельца в светло-коричневых шельвар-камизных костюмах, обслуживали покупателей. Третий помоложе лет четырнадцати, в голубой рубахе и простеньких джинсах, готовил и разливал чай, легко и быстро управляясь с чайником, молочником и заваркой.
Мухаммед частенько останавливался здесь наскоро перекусить, если хозяин джипа шёл за покупками или просто хотелось поболтать с друзьями. Но в этот раз Рухлямин просила его не задерживаться, да и машину отвозить в гараж, так что он махнул приветливо рукой владельцам закусочной и направился с ребятами к мяснику, лавкой которого, собственно, и начинались магазины этой улицы.
Старик, куривший кальян, оторвался от своей трубки и, улыбаясь, спросил:
- Что, кончилось жертвенное мясо? Пришёл за свеженьким?
- Два дня гостей принимали. Хорошо отметили, слава аллаху! - Ответил Мухаммед.
- Слава, слава аллаху! - пробормотал старик и снова принялся за кальян, уставившись немигающими глазами на коробку с углями, возвышающуюся на длинной тонкой, витиевато украшенной трубке, вставленной в медный кувшин.
В других лавках обычно хорошее мясо к концу дня заканчивалось. Объяснялось это тем, что у большинства бедного населения не было холодильников и потому мясо покупали с утра с тем, чтобы тут же приготовить, не оставляя на следующий день. Так планировали заготовку и мясники. Рынок полностью зависел от спроса. Здесь же, в угловой лавке рядом с закусочной, мясо частенько бывало и вечером, что не мало удивляло, но и радовало запоздалых покупателей. Конечно, у её хозяина Axмед Хана был большой холодильник, и поговаривали, что он собирается строить хороший магазин на этом месте и, может даже, уберет закусочную, если владелец земли продаст ему участок. А за какие деньги? Не за те ли, что он выгадывает от скупки подешевле мяса, оставшегося вечером у лавочников без холодильников и продаже его на другой день подороже? Ахмед Хан не отличался чистотой рук. Об этом знали все, но мясо у него покупали, ведь оно выглядело таким свежим из холодильника.
Сейчас Ахмед Хан стоял в голубом шельвар-камизе, радостно улыбаясь навстречу приближающемуся покупателю. Выйдя из-за стола, он протянул ему обе руки, собираясь обняться и говоря на ходу:
- Ассалям алейкум! Рад вас видеть, Мухаммед сааб. Последняя приставка была выражением уважительного отношения к собеседнику.
- Для тебя мясо всегда есть. Ид мубарак!
Но у Мухаммеда не было столь дружеских чувств к лавочнику. Что-то в нём казалось ему отталкивающим. Слишком приторная улыбка, слишком хитрые глаза и совсем не верилось в его дружбу. Так что он, будто не заметив намерения продавца, пожал одну его руку своей сильной шоферской ладонью, отвечая:
- Уалейкум салям! Ид прошёл уже, Ахмед Хан. А мясо действительно нужно. Хороший кусок давай. Жена скоро рожать будет.
- Конечно, конечно, - согласно закивал головой торговец и поспешил к холодильнику, спрашивая по пути:
- Буйвола, козу или говядинки?
- Жена просила козу, - сказал Мухаммед, наблюдая, как угодливая фигура в синей одежде скрылась в тёмном помещении без окон, за грязной засаленной занавеской.
Послышалось хлопанье двери закрываемого холодильника, и Ахмед Хан появился, неся в руках несколько кусков мяса и приговаривая:
- Вот, берите, какой хотите. Свежее. Сегодня забивали. И холодненькое. Жара не испортила.
Он быстро разложил куски на столе и поднял один, готовясь класть его на весы:
- Годится?
- Давай, - согласился Мухаммед. - Я бы и сам такой отрезал. Хороший кусок.
Мясо упало на чашу весов, слегка звякнув чем-то. Слабый металлический звук не был замечен, поскольку за ним последовал удар опускаемой гири, затем поменьше и ещё самой маленькой.
Однако, не услышанный взрослыми, он привлек внимание стоявшего перед столом Али, который внезапно уставился глазами на лежащее прямо перед его глазами мясо, словно оно загипнотизировало малыша своим видом. Не отрываясь от увиденного, он потянул за рукав Иршада, смотревшего на группу пенджабцев, которые подошли к закусочной, и показал на весы.
- Кило семьсот пятьдесят. Двадцать восемь рупий, - весело сказал Ахмед Хан, снимая мясо  и заворачивая его в кусок старой газеты.
- Двадцать пять, - поправил Мухаммед.
- Eaaii. Для тебя двадцать пять, - согласился продавец, отдавая покупку. Получая деньги, он бегло бросил на них взгляд, мгновенно заметил две бумажки по десять и одну в пять рупий, после чего, небрежно, как бы доверяя и потому, не считая, сунул их в карман шельвар.
Между тем Али сделал шаг к отцу и, прикоснувшись к его локтю, чтобы обратить на себя внимание, тихо сказал:
- Папа, ты купил это мясо? Дай мне.
- Хочешь понести? - засмеялся отец. - Ну, на, да не урони.
- Нет, папа. Посмотри, что здесь есть. Собиравшийся было отойти продавец услыхал слова мальчика и остановился, удивленно глядя, как тот разворачивает газету. Ему было непонятно и интересно, что мог найти в мясе ребёнок.
А тот уверенно, словно давно ждал этого и всё отлично знал, откинул края бумаги и перевернул мясо другим боком. Из складок быстро оттаявшего и теперь расплывающегося на руке куска козьей туши, появилось длинное блестящее цевьё белого металлического рыболовного крючка. Зацепившись зазубринами за крепкие волокна, крючок никак не поддавался усилиям мальчика, хотевшего немедленно вытащить его.
- Вот он, мой крючок, вот он, - говорил Али, дёргая изо всех сил.
- А ну, погоди, - остановил его отец, выхватывая из рук мальчика мясо и не обращая внимания на упавшую газету.
Ловким движением он толкнул крючок за цевьё так, что острый конец с двумя зазубринами сразу появился, выскочив из красных волокон. Взявшись за него грубыми пальцами, привыкшими к напряженной работе, он легко вынул крючок из мяса и протянул его сыну.
Малыш схватил свою драгоценность и вдруг, зайдя за прилавок, опустился на колени перед изумленным продавцом, поднял на него полные счастья глаза, сложил у груди руки ладонями вверх, позволив крючку сверкнуть отражением скользнувшего солнечного луча и громко, почти в экстазе произнес:
- 0, аллах! Спасибо тебе! Наконец-то ты пришел, и я могу в тебя верить.
Мухаммед поднял голову и посмотрел на Ахмед Хана. Тот ещё ничего не мог понять, и только выражение лица, внезапно раздувшиеся ноздри и сжимающиеся в кулаки ладони недавно доброго покупателя испугали его. А последовавшая затем тирада слов привела в ужас.
- Ты, грязная свинья! Более сильное ругательство не могло придти в голову Мухаммеду. - Теперь я всё понял. Это ты ездил по нашим улицам нищим калекой. То-то я думал, что ты мне кого-то напоминаешь. Чёрная повязка, усы и борода тебя хорошо прятали. Но сейчас я тебя узнаю.
Голос свирепевшего мужчины становился всё более грозным. Бросив мясо на прилавок, он взял сына за плечи, поставил его на ноги слева от себя и, обнимая одной рукой, поднял правую руку, вытянул указательный палец зажатого кулака в направлении продавца и теперь уже наставляющим тоном говорил сыну:
- Смотри, этот негодяй воспользовался верой людей в аллаха. Ты подумал, что это сам аллах сошёл к тебе отдать крючок. Глупый. Эта скотина украла у тебя крючок.
- Не брал я никакого крючка. Что ты мелешь? Люди, уймите этого сумасшедшего! - закричал приходящий в себя от первого шока лавочник.
У прилавка на шум собирался народ. Сыновья владельца закусочной стали рядом с бушевавшим Мухаммедом. Подошла и группа пенджабцев. Останавливались другие прохожие. После работы все были свободны, и скандал притягивал каждого.
Мухаммед, оглядев собравшихся, снова вытянул указательный палец угрожающим жестом и стал объяснять:
- Эти мальчики нашли на реке крючок и потом поймали огромную рыбу. Все это знают. Мы разделывали рыбу в день ида вместе с жертвенным мясом. Крючок лежал на столе и зацепился за кусок мяса, который мы отдали нищему калеке. И вот этот кусок с крючком я только что купил здесь, заплатив двадцать пять рупий. Выходит, я заплатил за мясо козы, которую сам купил и сам зарезал. Значит, я два раза заплатил за одно мясо. А ну, отдай мои деньги!
Сказав это, Мухаммед отставил сына и двинулся вперёд к продавцу. Тот, наконец-то осознав, что произошло, машинально сунул руку в карман, вынул деньги и, защищаясь ими, сунул бумажки навстречу приближающимся кулакам, пытаясь в то же время успокоить всех объяснениями:
- Берите ваши деньги, раз это ваше мясо. Откуда я знал. Мне принесли, я купил. У меня же нет своих коз. Посмотрите, он всё перепутал. Какого-то калеку приплел.
В это время мнение толпы как всегда разделилось. Кто-то объяснял подошедшим подробности. Кто-то кричал, что убить такого негодяя мало. Некоторые не соглашались, считая, что может в чем-то ошибка.
И всё же толпа есть толпа. Она всегда на стороне скандала и потому нажимала, давила и теснила, заставляя центральные фигуры отходить всё глубже внутрь торгового помещения.
Мухаммед кричал, размахивая кулаками, что кровопийцы-лавочники и так всегда дерут три шкуры, особенно этот Ахмед Хан, и что тот специально перед идом неделю разъезжал на коляске по улицам, чтобы все заметили его, а потом несли ему жертвенное мясо.
- И кстати, - продолжал он, - вы видели, какая это была коляска? Туда можно было сто кусков мяса засунуть. Сто кусков по двадцать пять рупий, вот тебе и две с половиной тысячи. Я два месяца за них работаю.
Цифры были внушительными и убеждали всех. Многие едва зарабатывали такую сумму за полгода. Но ведь это надо было доказать. Обвиняемый утверждал, что всё неправда. Толпа росла и нажала так, что вынудила Ахмед Хана отступить ещё на шаг. Ему мешала занавеска, отгораживавшая часть помещения. Кто-то схватился за висящий кусок материи, кто-то наступил на её край, чья-то длинная рука зацепилась за проволоку, на которой она висела и занавес рухнул.
Рядом с громадным холодильником стояло нечто бесформенное, накрытое грязным полотном. Мухаммед схватил и сдёрнул тряпку. Под нею на больших колёсах качнулась от толчка коляска инвалида с двумя деревяшками, напоминавшими ходули, только не для ног, а для рук.
- Вот она! - закричал пронзительно Мухаммед и его крик слился с воплем толпы, чей разраставшийся гнев, подобно нарыву, разрастался и зрел для скальпеля, а теперь прорвался в открывшуюся брешь.
Его били кулаками, ногами, деревяшками и самой коляской, под которой он и остался лежать неподвижный, растерзанный, мёртвый.
Едва не задавленный ринувшимися на расправу людьми, Али выбрался из лавки, упал ничком на тротуар, уткнувшись лицом в сложенные руки и заплакал. Ему не было жаль крючка, который он обронил, когда отец поднял его с колен. Он не думал о человеке, которого убивала разъярённая толпа. Слёзы и рыдания вырывала жгучая боль оттого, что вера его оказалась неправдой. Он упал на колени, думая, что перед аллахом, а человек оказался просто подлецом. И его за подлость наказывал не аллах, а люди своими руками. Но разве это наказание вернёт ему веру, которую требуют от каждого пакистанца?
СЛУЧАЙ В ЛАХОРЕ
Фатима вышла на улицу и остановилась на минуту, раздумывая, накидывать ей на голову паранджу или нет. Даже в шесть часов вечера в Лахоре довольно жарко.
Июнь в этом году не совсем обычен для Пакистана относительно прохладной погодой на юге, где столбик термометра редко доходит до сорока градусов, и, напротив, очень высокими температурами в центральной части страны. Тут почти каждый день сорок пять, где привыкли максимум к сорока двум.
Но дело даже не в жаре, а в том, что многие девушки последнее время почти совсем перестали надевать паранджу, и ничего, их родители уже смирились. А отец Фатимы служит в полиции и всякий раз, приходя домой, рассказывает страшные истории о том, как насилуют и убивают красивых девушек, а потому требует, чтобы его дочь всегда укрывала своё лицо от мужчин.
Но если девушка прекрасна, разве ей хочется, чтобы этого никто не видел? Правда, совсем недавно произошёл ужасный случай у них в городе и даже на соседней улице и, что самое плохое, с подругой Фатимы малышкой Айшет.
В это лето сразу после Рамазана ей тоже, как и Фатиме, должно было исполниться семнадцать лет. Но этот Аюб Хан, сын губернатора, появился, как тигр из джунглей или подобно гюрзе из-под камня. Да к нему никакое сравнение не подойдёт.
Малышка Айшет была на самом деле маленького роста, но очень красивая и лучше всех училась в медицинском колледже, что, впрочем, не имело никакого отношения к тому, что произошло. Аюб Хан не знал, где она училась и как. Просто однажды он увидел её, проезжая мимо по улице на своей прекрасной голубой крессиде с кондиционером внутри и тёмными солнцезащитными стёклами. А потом он стал приезжать к этому месту снова и снова, чтобы проследить и узнать, где живёт понравившаяся ему девушка.
Отец Айшет погиб на войне в 1971 году, когда ей было всего три с половиной года. В доме главным стал её старший брат Рашид. К нему и пришёл Аюб Хан просить отдать Айшет за него замуж. Брат и сестра очень любили друг друга и совсем не собирались так скоро расставаться. Кроме того Айшет ещё училась. Ну, и самое главное - Айшет уже была помолвлена. Её будущему супругу, студенту инженерного колледжа двадцать два года и через три года он собирался взять её в жёны.
Рашид всё это вежливо объяснил Аюб Хану, стараясь ничем его не обидеть, хотя неожиданный жених с отвисшей, как у верблюда, нижней губой и маленькими бегающими глазками ему сразу не понравился. Конечно, это большая честь иметь такого богатого именитого родственника, но помолвка состоялась давно, а нарушать её не принято.
Сыну губернатора разговор не понравился, и он ушёл рассерженным. На следующий день голубая крессида подъехала к дому, когда старший брат уже ушёл на работу, а Айшет собиралась в колледж на занятия. Из машины вышли четверо. Аюб Хан позвонил, и дверь открыла мать. Её тут же оттолкнули и парни бросились в квартиру. Через несколько минут они вытащили плачущую Айшет на улицу и стали бить кулаками по голове, в спину, в грудь.
Малышка была очень слабая, с нею нельзя было так. Она скоро упала и больше не поднялась. А убийцы тут же уехали.
Конечно, их потом нашли. Да чего искать, когда все их знали. Только ничего суд не сделал. Айшет ведь не сразу умерла, а спустя несколько дней, и потому на суде сказали, что она скончалась от болезни. У них были деньги. Им всё можно. Теперь Аюб Хан зачастил на своей машине к банку, дочь владельца которого была чуть ли не главной партнёршей отца. Так, по крайней мере, говорили.
Фатима заметила стоявшего в стороне под высокой акацией молодого пенджабца с чёрными, словно покрытыми глянцем, блестевшими усами и реденькой бородкой. Что-то решив для себя, она всё же набросила на лицо паранджу, которая красиво сочеталась с ярко-оранжевым шельвар-камиз костюмом, и пошла по улице к центру города, не оглядываясь. Пенджабец последовал за нею.
К вечеру в разгар месячного поста Рамазан утомлённые дневным голоданием мусульмане не очень любят ходить по магазинам и другим не обязательным делам. Жара и так истомляет, да ещё без пищи. Поэтому большинство людей экономят свою энергию, готовясь к вечерней молитве намазу, о начале которой возвестит мулла. После намаза оживёт жизнь торговых центров. А теперь всё ещё находилось как бы в оцепенении от палящих лучей солнца.
По улице медленно едет велосипедист, поглядывая по сторонам. Фатима повернула налево за угол, выйдя на широкую тенистую улицу. Мимо промчался мотороллер и, проехав около ста метров, ловко обогнул легковую машину, стоявшую у тротуара, завернул и затормозил прямо перед нею. Это была крессида - очень дорогая машина.
Фатима прошла мимо автомобиля, несколько задержалась, рассматривая витрины закрывшегося только что магазина, и, увидев вышедшего из здания молодого человека неприятной наружности с отвисшей, как у верблюда, нижней губой, поспешила дальше. Тот, не обратив на девушку никакого внимания, направился к своей машине.
В этот момент пенджабец, следовавший всё время за Фатимой, догнал её и, взяв за локоть, весело проговорил:
- Девушка, куда же вы спешите? Я хочу познакомиться с вами. Как вас зовут?
Фатима резко остановилась, обернулась и, не снимая паранджи, громко заговорила, обращая на себя внимание:
- Как вы можете? Не трогайте меня! - и, уже прямо обращаясь к стоявшим у машины, закричала: - Эй, он оскорбляет меня. Помогите!
Спросить в Пакистане незнакомую девушку её имя да ещё прикоснуться к ней является большим преступлением, к которому никто не останется равнодушным.
Водитель мотороллера первым бросился к пенджабцу и, схватив за плечо, рванул его на себя, говоря:
- А ну не тронь её! Ты что не мусульманин? Не знаешь обычаев?
Подъехавший велосипедист, бросил на дороге свой лёгкий транспорт и тут же пришёл на помощь. Удар его кулака попал по спине пенджабца. Тот быстро обернулся и заметил, что владелец машины, не успев сесть в неё, тоже торопится к месту событий. Следом за ним направились два высоких парня, стоявшие возле магазина.
Владелец машины, дойдя до пенджабца и видя, как неумело его бьют, оттопырил ещё больше нижнюю губу, сжал свой кулак и размахнулся, целясь в висок возмутителя спокойствия, но неожиданно для себя сам получил сильный удар в челюсть откуда-то слева. В то же мгновение глаза заметили, как быстро развернулся пенджабец, а тело почувствовало, мощный удар в живот, оборвавший дыхание.
Что было дальше, он не мог осознать, ибо что-то тяжёлое и твёрдое обрушилось на голову, смешивая поплывшие красные круги в глазах и врезав в уши невыносимый звон. Но они быстро оборвались вместе с сознанием.
Безжизненное тело осталось лежать на тротуаре. Мотороллер с водителем и двумя пассажирами быстро удалялся по улице вслед за только что скрывшейся за углом женщиной в парандже. Велосипедист мчался с той же скоростью, держась рукой за плечо последнего седока мотороллера.
Улица опустела, если не считать голубой крессиды, одиноко стоявшей в тени дряхлеющих ленкоранских акаций.
Через несколько дней в местной газете появилось короткое сообщение:
«На одной из улиц Лахора по сведениям, взятым из анонимного письма, толпой рассерженных жителей был избит прохожий, пристававший к незнакомой женщине. Пострадавшим оказался сын губернатора Аюб Хан. В связи с опозданием полиции к месту происшествия виновников и свидетелей избиения обнаружить не удалось.
БАБУ – МАЛЕНЬКИЙ БАКШИШ
Индия. Велосипеды. Перехватывая и разбивая спицами лучи палящего солнца над головой, они длинными ручьями стекаются со всех сторон и останавливаются на стоянке у базара, создавая целое море сверкающих солнечных отражений. Владельцы велосипедов привозят на них своих жён, детей и друзей. Женщины в длинных сари, позволяющих сидеть во время езды только боком, легко соскакивают с заднего сидения, чтобы подхватить детей, устроившихся впереди на раме, и тут же направляются к торговым рядам.
Мотороллеры. Их значительно меньше. Беспрерывно сигналя, они буквально протискиваются между снующими людьми и велосипедами на своё место, которое чуть подальше входа на базар. Этот транспорт отличается меньшим блеском, но большим шиком. И его владельцы одеты получше, сари у их жён поярче и дети опрятнее, чем на велосипедах.
Что катается легковых машин, то их совсем мало и потому, важно проезжая на выделенный им участок по другую сторону дороги,  они весьма редко создают заторы, которые, как ни странно, быстро рассасываются.
Нас, русских, привозят на заводских автобусах, специально курсирующих между нашим городом и базаром по воскресеньям в первой половине дня, позволяя всем запастись на неделю овощами и фруктами. Появление наших автобусов - всегда событие, но не потому, что им труднее проехать в скопище людей и транспорта, а потому, что эти автобусы выгружают самых выгодных покупателей.
Сегодня я встал утром поздно и потому оказался у входа на базар, когда майское солнце уже так пекло, словно раскалённый металл катился мимо, обдавая невыносимым жаром. Чтобы попасть на базарную площадь, нужно миновать сидящих по обеим сторонам  дороги прокажённых. Я почти пробегаю это место, так как вид искалеченных людей без пальцев и кистей рук вызывает у меня физическую слабость.
Как всегда, при виде меня раздаются радостные возгласы детей,  которые тут же подбегают ко мне и кричат: «Намастэ, мистер!», то есть «Здравствуйте, мистер!» и сразу просят бакшиш. Мелочь, которую получают от нас эти босоногие, почти раздетые, в рваных трусиках мальчишки и девчонки,  - это их заработок. Родители нищенствуют и тоже просят подаяние.
Раньше всех ко мне всегда бросалась Сита, худенькая, очень подвижная девочка лет семи. Зная, что стала моей любимицей, она пользовалась этим, отгоняла от меня детей, которым, по её мнению, не надо было давать бакшиш, а других, наоборот, подводила и просила что-нибудь дать им. При этом себя она, конечно, не забывала и уверенно называла, сколько ей следует положить в ладошку, увеличивая сумму при каждой новой встрече, и уж меньше никак не соглашаясь брать. Она сопровождала меня по всему базару, иногда помогая даже выбирать лучшие картофелины или луковицы, чем вызывала гнев у продавцов, заставлявший её скорее прятаться за мою спину. Я громко смеялся и шёл с нею дальше, пока, наконец, она не говорила мне с оттенком нетерпения и упрёка:
- Бабу, давай бакшиш!
При этом она делала  упор на слове «давай» в том смысле, что уже пора. Я доставал, что просила Сита, и она сразу убегала, но обязательно появлялась у автобуса перед нашим отъездом в надежде получить ещё монетки и, весело махая рукой, кричать прощальное «Намастэ!»
Однако вот уже месяца два, как Ситы нет. Когда я впервые не обнаружил её, бегущую мне навстречу, собравшиеся ребятишки на мой вопрос, где она, наперебой стали объяснять, показывая себе на макушку,  что Сита в больнице, что у неё что-то с головой случилось. Я не мог понять, что именно, так как на хинди    знал всего несколько обиходных слов и выражений, однако догадывался, что речь идёт о солнечном ударе, так как они показывали на солнце и качали головами.
Расстроенный,  тогда я пошёл вдоль длинного ряда кастрюль, корзин и коробок, загруженных белыми яйцами. Продавцы наперебой звали меня:
- Мистер, давай сюда!
Здесь почти все знают несколько слов по-русски. Приглашая к себе, они позволяют долго выбирать наиболее крупные яйца, с готовностью принимая возвращаемые по той или иной причине назад и через некоторое время давая то же яйцо. Но наших женщин провести трудно. Они внимательно следят, куда отложены непонравившиеся экземпляры и, кроме того, каждое яйцо по несколько раз встряхивают возле уха, проверяя при этом, не болтается ли содержимое. Продавцы тоже научились этому приёму и порой сами, желая ускорить выбор осторожно встряхивают возле своего уха первое попавшееся яйцо и не зная даже, что они должны были услышать, всё же говорят уверенно:
- Корошо. Бери.
Меня всегда смешит такая система отбора с тщательной проверкой всего, что покупаешь, но она в сущности оправдана, ведь здесь нет ОТК и штампов качества никто не ставит. Между тем, некачественный товар попадается довольно часто. В погоне за лишними рупиями продавцы идут порой на удивительные хитрости, о которых у нас никто не имел представления.
Живых кур продают на вес. Это интереснейшая операция. Птицы сидят в больших плетёных, закрытых сверху корзинах. Покупатель выбирает понравившуюся ему курицу, указывает на неё, и продавец, приподняв крышку, ловко выхватывает выбранную птицу за ноги,  кладёт на весы, которые держит его помощник, приблизительно взвешивает, говорит цену и уже смотрит на другого покупателя. Всё делается чрезвычайно быстро.
Вы рассчитываетесь, и на помощь уже спешат мальчишки лет по пятнадцать, а то и меньше. Они показывают, что помогут отрезать птице голову и, если нужно, ощиплют. Всё это проделывается тоже необычайно легко и быстро. Только придя домой и начав разделывать курицу, хозяйка вдруг обнаруживает, что зоб птицы набит камнями  или  из разрезанного живота вдруг бьёт фонтан воды. Тогда становится ясно, что заплачено несколько больше, чем следовало. Но, разумеется, такое случается не всегда.
Позади ряда яиц и кур - широкое свободное пространство, как бы отдельная площадка. Там продают петухов и, чтобы показать их бойцовые качества, устраивают состязания. Но настоящие петушиные бои проводятся в другом районе, на специальном стадионе, куда собирается огромная масса зрителей. Это мне кажется несколько странным для индийцев с их заповедью «не убий». Петушиные бои часто кончаются смертельным исходом для одной из воюющих птиц.
Противоречия подобного плана наблюдаются в характере индийцев и в других случаях. Например, если человек попадает под машину, то даже, если водитель совершенно не виноват, ему необходимо спасаться бегством немедленно, так как появляющиеся со всех сторон жители или просто свидетели гибели человека приходят в неописуемую ярость, останавливают  любыми способами автомобиль виновника и сжигают его немедленно вместе с водителем. Такое поведение никак не вписывается в их теорию спокойствия и рассудительности.
Аналогичную вспышку ярости я наблюдал во время футбольного матча, когда страсти разгорелись ещё до начала игры, которой так и  не суждено было состояться в тот день. Толпа зрителей, не попавших на стадион, проломила ворота катком для уплотнения асфальта и устроилась смотреть матч за вратарской площадкой. Появившиеся в касках и с дубинками блюстители порядка были атакованы с трибун градом камней и кирпичей, заготовленными заранее задолго до матча. Началось настоящее сражение, закончившееся слезоточивыми газами, выстрелами, поджогом автобусов.
Это кажется странным, но, может, вызвано тем, что душа человека не может быть постоянно зажатой даже усиленными тренировками гимнастики йогов. Как кипящий в недрах земли вулкан, она изредка прорывается наружу, и тогда ей нет удержу.
Но рассказ сегодня не о том. Я прохожу мимо кур, которые мне сегодня не нужны, и вижу девочку ростом чуть меньше Ситы с шевелюрой растрёпанных волос и широко раскрытыми глазами, умоляющими и в то же время испуганными. Они следили за мной исподлобья и, казалось, готовы были в любую минуту убежать. Я заглянул в них, и мне так хотелось сказать этим драгоценным камушкам:
- Милые глазёнки, разве вы не знаете, что никто из детей меня не боится? Неужели вы здесь впервые и ещё не видели, как я смеюсь, шучу и показываю фокусы? Все дети это знают.
Но я ничего не сказал, а только улыбнулся девочке, и её губы тоже робко шевельнулись. Тогда я подошёл к ней и раза три спросил,  как её зовут, прежде, чем она решилась ответить:
- Бабита.
С этого момента несмелая девочка с широко раскрытыми глазами и немного пухлыми губами стала встречать меня каждое  воскресенье и прочно заняла место Ситы, быстро осознав свои новые права просить больше других. Она никого не прогоняла, ни на кого не кричала, и её голос не был слышен издалека, как у  Ситы, но она неизменно находила меня и следовала за мной, даже если я уже дал ей бакшиш.
Сейчас я пока не вижу Бабиты и тороплюсь к овощным рядам. Дорогу преграждает всегда улыбающийся Мурти. Это мальчик лет двенадцати. Он постоянно носит на подносе, сплетённом в виде корзины, то мелкие, величиной  со сливу, лимоны, то зелёный лук, а сейчас несёт укроп. Он останавливает меня и радостно кричит:
- Намастэ! Кроп бери!
Я говорю, что укроп мне не нужен. Показываю список овощей, который мне всегда даёт жена перед выходом на базар. Мурти с любопытством заглядывает в клочок бумаги, тычет наугад пальцем и говорит:
- Вот кроп, бери,  - и хохочет, засовывая прямо в сумку несколько пучков укропа.
Любопытно, что если ему дать просто бакшиш, он ни в коем случае не возьмёт и даже обидится. Зато очень доволен, если купишь у него хоть немного зелени.
Длинные, широкие цементные возвышения сделаны специально для продавцов, чтобы их товар был в относительной чистоте и не смешивался с грязью, которую месят ноги покупателей, выискивающих товар подешевле, и коров, важно прохаживающихся между рядами и зорко следящих, где и что можно быстро  ухватить.
Брезентовые тенты, но чаще из грубой мешковины или цветного целлофана, прячут продавцов от дождя и солнца. Укреплены они на шатких тростниковых палках и потому кажутся весьма неустойчивыми. Они похожи скорее на временные сооружения, чем на постоянные, хотя базар существует давно, и продавцов я вижу одних и тех же, каждого на своём месте. Картошка рассыпана невысокими горками, чтобы не занимать много места. Тут же репчатый лук, огурцы, баклажаны.
Как только продавец увидел, что я остановился и собираюсь покупать, он бросает круглую плетёную посудину, куда можно отбирать картошку. Индийские женщины, я заметил, почему-то выбирают картофелины помельче, тогда как мне хочется найти самые крупные. Мою работу неожиданно прерывает коровья морда, просунувшаяся у меня под рукой и потянувшаяся к луку. Я отшатываюсь в сторону, а зазевавшийся продавец едва успевает схватить длинную палку и опустить её на широкий лоб коровы, украшенный красивыми, изогнутыми внутрь рогами. Но две луковицы уже схвачены большими мягкими губами, и нарушительница невозмутимо отвернула голову от следующего удара, шелестя кожурой поедаемого лука.
Однажды я приехал на базар с кинокамерой и специально ходил за коровами, чтобы поймать наиболее интересные кадры.
Ждать долго не приходилось. Охраняемые законом святые рогатые животные пользуются  любой возможностью, чтобы схватить всё, что плохо лежит. И своей наглостью они порой до того доводят спокойных индийцев, что какой-нибудь чересчур разозлившийся продавец в ярости соскакивает со своего постамента и с палкой в руке несётся за коровой по всему базару или хватает её за хвост и крутит его. Редко кто пытается вырвать добро изо рта коровы, так как это почти никогда не удаётся, но всё же случается и такое.
Я спрашиваю продавца, сколько стоит лук, съеденный коровой, и кто будет за него платить. Он улыбается, понимая шутку, и начинает взвешивать мою картошку. Взвешивание - довольно интересная операция.
У всех продавцов весы ручные и довольно примитивные. Это обыкновенная палка, на концах которой висят тарелки. Несложное устройство поднимается одной рукой за верёвку, привязанную посередине палки. Второй рукой товар высыпается в правую тарелку, при этом всё рассыпается частично, ибо тарелки хоть и имеют конусовидное дно, однако всё же тарелки. На левую сторону кладутся гири, иногда до пяти килограмм, так что в руке оказывается вес вместе с товаром десять. Сидя, держать такую тяжесть на весу, конечно, не очень легко, поэтому взвешивание выполняется очень быстро и приблизительно, чаще с перевесом в сторону покупателя. Правда, никому не приходит в голову проверять, правильно ли отцентрованы тарелки. У некоторых есть железные весы, то есть вместо  деревянной палки металлическая со стрелкой посередине.
Расчёт происходит не всегда быстро, так как, если есть ещё покупатели, то внимание уделяется в первую очередь им, а уж потом тем, кто успел взять товар и ждёт сдачу. Деньги продавцов обычно лежат под куском материи, на которую высыпаны продукты. Но это разменные, а крупные купюры заворачиваются в целлофан и прячутся за пазуху.
Я наклоняюсь к сетке с картошкой, пристраиваюсь, чтобы поудобнее взять её. С лица на руку капает пот. Жара. Температура около сорока семи градусов в тени. А ведь покупки только начались.
К продавцу подходит невысокий паренёк с чайником в руке и по-деловому быстро достаёт откуда-то стакан, наливает сероватого цвета чай с молоком, получает мелочь и торопится дальше. Другой парень разносит воду, чтобы поливать овощи - так они выглядят свежее. Ещё один ходит и раздаёт пан, ловко разворачивая зелёный лист и кладя в него небольшую порцию белой кремовидной массы. Покупатель уже сам сворачивает лист с содержимым в трубочку, затем разрывает её на мелкие кусочки и начинает долго растирать на ладони двумя пальцами, время от времени постукивая ими по краю ладони, чтобы встряхнуть получившийся порошок. Вот почему, когда любители пана, а их в Индии очень много, хотят попросить пан или наоборот предлагают угостить им, они стучат двумя пальцами по ладони, показывая, о чём идёт речь.
После того, как растирание закончено, ладонь подносится ко рту,  и резким движением  руки пан направляется на язык, который сразу перемещает его за нижнюю губу. Пан не глотают, а только жуют и сосут. Это вообще слабое наркотическое средство, но если его много употреблять, то он может вполне прилично дурманить. Некоторые любители жуют пан целым листом, не растирая на ладони.
Я не часто хожу в конец базара, где уже значительно меньше порядка, продавцы сидят прямо на земле без навесов. Там, правда, цены бывают несколько ниже, но не всегда, и качество может быть хуже. Здесь же всё рядом, и, загрузив одну сетку, я сразу отношу её под большое дерево, где специально устроена цементная платформа, на которую мы складываем свои полные товаров сетки и сумки и идём за следующими продуктами. Порядок такой: сначала находим все нужные овощи, а потом принимаемся за фрукты, поскольку они отдельно в других рядах.
Бабита уже нашла меня, и мы вместе отправляемся за капустой.
В это время слышу знакомый голос:
- Бабу, маленький бакшиш!
Передо мной женщина с крошечным ребёнком на руках. Не знаю,  кто мог научить её, но только она одна из всех просящих говорила свою единственную фразу, понятную русским: «Бабу, маленький бакшиш!»
То, что слово «бабу» с ударением на последнем слоге означает уважаемый, знают почти все, кто в какой-то степени интересуется местным языком. Никаких других слов на любом языке я от неё не слышал. На мои попытки узнать, как её зовут, она не отвечала и твердила только одну свою фразу. Поэтому про себя я назвал её Бабу-маленький бакшиш.
Думаю, она была бы очень красивой, если бы причесать её длинные волосы, вместо грязного куска материи, в который она закутана, надеть одно из огромного количества прекрасных индийских сари и обуть её побитые босые ноги. Индийские женщины умеют быть красивыми. И Бабу-маленький бакшиш тоже была бы красавицей. Мне думается, что её родина - Западная Бенгалия. Именно там девушки славятся, как мне говорили, тремя достоинствами: коля, кая, кейс, что в переводе означает - искусство, тело, волосы. То есть эти девушки способны к различным видам искусства и обладают красивыми, стройными фигурами, особую прелесть  которым придают длинные светящиеся таинственным блеском волосы.
У этой женщины волосы в пыли, никогда не мылись шампунями, да и простого мыла, может, давно не видели, а потому не блестят. Лицо выглядит измождённым, усталым от той жизни, которую приходится вести. Взгляд глаз болезненный, умоляющий, и длинные ресницы, кажется, бессильно упадут вниз, если не поддержать.
Сколько ей может быть лет? В таких случаях определить возраст бывает очень трудно. Но молода. Конечно, молода. Может, лет двадцать, а то и меньше. А выглядит старухой. Ни одной морщинки на лице, а кожа, видно, тоже устаёт и оставляет своё впечатление старости.
Бабу-маленький бакшиш носит своего ребёнка на руках, очевидно,  для того, чтобы все его видели. Обычно местные женщины размещают своих детей на бедре под сари, если они ещё очень маленькие. Тогда нет необходимости поддерживать их рукой. Если же дети побольше, то они сами сидят на боку у матери, держась то ли за шею, то ли за плечо, не мешая ей нести тяжести в руках и на голове. Правда,  держать ребёнка перед собой на руках иногда удобно, потому что можно на ходу кормить. Эта мысль приходит мне в голову, как только я увидел, что Бабу-маленький бакшиш выпростала тощую грудь из-под перекинутого через плечо конца сари, а ребёнок опустил голову и начал сосать грудь скорее, как пустышку, ибо вряд ли там могло быть молоко. Эта процедура совершенно не мешала женщине подойти ко мне ближе и снова пропеть монотонно:
- Бабу, маленький бакшиш!
Я никогда не заставлял её ждать и сразу доставал кошелёк, но раньше она приходила  всегда к автобусу, когда я уезжал, и прямо направлялась к моему окну, а уж потом обращалась к остальным. А тут я впервые вижу её на самом базаре. Бабита осторожно прикасается к моему локтю и говорит:
- Давай бакшиш! - показывая рукой на женщину.
Мне очень нравится то, что она просит не себе, и я говорю ей:
- Бабита лёрки ачаге, - что в переводе означает «Бабита хорошая девочка».
Достаю деньги и даю женщине. Она мне кажется сегодня более усталой, чем обычно. Движения её, как в кино с замедлением.
Идём с Бабитой за капустой, морковкой и огурцами. Она мне начинает что-то настойчиво объяснять. Наконец, понимаю по жестам, что она просит меня принести в следующий раз платье и трусики. Моя дочка Алёна совсем недавно уехала на Родину, и кое-какие предметы её одежды мы оставили здесь. Поэтому я обещаю Бабите выполнить и эту её просьбу, хоть Алёна значительно выше неё, но это ничего,  даже лучше.
Продавец огурцов - индус. Голова его обвязана каким-то шарфом. Но это не чалма, которую носят сикхи. Видимо, он просто накрылся от палящего солнца. Усы длинноваты и топорщатся, требуют парикмахера. Он набрасывает на тарелку огурцы и уже взвешивает,  когда я слышу недовольный крик Бабиты. Продавец не обращает внимания, но я вижу, что Бабита показывает рукой на самый большой огурец. Снимаю его с весов. Оказывается, он наполовину испорчен. Индус, как ни в чём не бывало, кладёт другой огурец, а я глажу Бабиту по её растрёпанным волосам. Она очень довольна и, улыбающаяся,  возвращается со мной к дереву, где я собираюсь оставить сетку и идти за фруктами.
На пути опять встречаем Бабу-маленький бакшиш. Она нас не видит. Под мышкой у неё большой  пучок зелени. Кажется, она собирается ещё что-то купить. В это время мимо нас проходит массивных размеров корова. Она тоже замечает пучок зелени, неожиданно быстрым движением головы выхватывает его из-под рук не заметившей её женщины и тут же сжёвывает, продолжая путь.
Бабу-маленький бакшиш растерялась и, по-моему, просто не имела сил выхватить хотя бы клочок украденной зелени. Меня поразило, что даже корова понимала бессилие этой женщины и сочла возможным ограбить, её.
Несколько человек, наблюдавших эту картину, расхохотались. Лишь малышка Бабита, возмущённая до предела, подскакивает к корове и изо всех сил шлёпает ладошкой  по толстому коровьему боку. Корова нехотя ускоряет шаг, а Бабита бежит за ней, бьёт её и что-то кричит.
Бабу-маленький бакшиш стоит неподвижно. Ребёнок, согнувшись, старается что-то высосать из её груди. Нещадно жжёт солнце. У неё нет в глазах слёз. Они просто закрываются. Она мягко оседает и опрокидывается на спину. Ребёнок продолжает сосать грудь, и его вместе с матерью несут в сторону от торговых рядов.
На следующий день я проезжал через мост недалеко от базара. На  берегу разжигали костёр. На высокой куче хвороста лежало завёрнутое в серый материал тело. Я попросил водителя остановиться. Мы вышли, и он объяснил мне, что сжигают женщину, которая умерла вчера прямо на базаре от солнца. Сжигать умерших - обычай индусов.
Да, я читал в газетах, что число жертв солнца каждый день растёт. Солнце даёт жизнь, оно же её и забирает, но далеко не у каждого. Сытые от солнца не погибают.
До нас доносится треск сучьев и дым костра. Мне  казалось, что я всё ещё слышу знакомый голос:
- Бабу-у, маленький бакшиш.
И я бросил монету в воду.
ЗАПИСКИ ПЕРЕВОДЧИКА
Вот ведь бывают в жизни истории, в которые просто невозможно поверить, но, слушая которые, всё же задумываешься над таинством нашего существования и мириадами неразгаданных загадок жизни.
Есть у меня товарищ, голова которого заполнена огромным количеством всяких историй, связанных, как правило, с именами известных личностей. Все они в основном писатели, музыканты, художники, артисты. И всех-то он обычно знает, со всеми чуть ли не за руку и на ты. Нельзя сказать, что б он кичился этим, но между делом, когда речь заходит о том или ином человеке, у него часто находится эпизод, связанный с этим, скажем, композитором или поэтом. Рассказы его никогда не походят на сплетни, вьющиеся вокруг каждой сколько-нибудь известной личности. Поэтому слушать их всегда приятно и интересно, хоть не всегда и веришь в рассказанное.
Как-то раз заговорили мы об одном очень интересном писателе-переводчике.
- Кстати, читал ли ты, – спрашивает меня мой всеведущий товарищ, – его книгу «Записки переводчика»?
- Ну, читал, – говорю. – Весьма оригинальная книга.
- А знаешь ли ты, что написал он её на английском языке, а переводил на русский совсем другой человек?
- То есть как? – удивляюсь я.  – Он же русский писатель и пишет на русском. Зачем же ему писать на английском и просить кого-то переводить? Чепуха. Может, он раньше русского языка не знал? 
- В том-то и дело, что знал. История с этой книгой очень любопытная, но она настолько невероятна, что важнейший момент жизни этого писателя никогда не отражается ни в его биографии, ни в предисловиях к изданиям его произведений. Люди часто не верят ему, если он рассказывает об этом, что, как ты со мной согласишься, вполне естественно, и поэтому он предпочитает умалчивать и нигде не писать об этом. Хотя, повторяю, случай произошёл с ним не совсем обыкновенный.
Сначала жизнь его была в общих чертах такая же, как и у тысяч других. Я говорю «в общих чертах», поскольку ясно, что двух одинаковых жизней не бывает. У каждой есть свои особенности, как положительные, так и отрицательные. Но не в этом дело.
Жил наш будущий писатель в небольшом приморском городке, после школы поступил в институт иностранных языков и стал работать переводчиком в «Интуристе». К языкам у него было, очевидно, болезненное пристрастие. Окончив институт, он продолжал заучивать наизусть различные фразы, разговорные выражения, жаргоны, сопоставлял различные языки, писал статьи в научные журналы.
Основным языком, с которым он работал, был английский. И мечтал он так его знать, как свой родной русский, чтобы переводить с одного языка на другой, не задумываясь.
Ну, тот, кто более-менее знаком с иностранными языками, знает, что практически невозможно знать в совершенстве язык той страны, в которой не живёшь. Ведь мы, например, изучаем наш родной язык с самого рождения, ежедневно слыша его, постоянно имея с ним дело, и всё же мало кто может похвастать, что знает его досконально во всём многообразии. Нет-нет, да и встретится незнакомое словцо, от которого приходишь в ужас, думая, что его неправильно применяют, а потом к стыду своему узнаёшь, что это старинное русское слово, о котором ты и не слыхивал здесь в Москве, тогда как  в глухой рязанской деревушке  этим словечком пользуются уж несколько веков.
Что же касается грамотности письма или произношения с правильными ударениями, то и говорить не приходится. Даже дикторы центрального радио и телевидения в последнее время забыли все правила, а что уж брать с политиков, которые, наверное, вообще считают зазорным учиться правильной речи.
В тысячи раз больше незнакомого в иностранном языке, как бы хорошо ты его ни изучал. И, тем не менее, каждое новое выученное слово – это приближение к цели. Так вот наш будущий, как я уже говорил, писатель, назовём его по имени Алексей, так как в детстве его звали Алёша, выписывал и учил новые слова постоянно, где бы ни находился. Однако труд этот не только весьма кропотлив, но и малоэффективен без постоянного практического применения языка. Тем не менее, это обстоятельство сыграло решающее значение в его жизни.
Однажды ему предложили поехать в Англию с нашей делегацией. Событие приятное, хотя и не столь выдающееся. Подумаешь быть всего десять дней в стране настоящего английского языка. Сотни переводчиков ездят таким образом, и это не делает погоды в их жизни. Так бы случилось и в этот раз при обычных условиях, но произошло вот что.
Готовясь к поездке, Алёша буквально не вылезал из словарей, читал книги только на английском языке. Ему было очень боязно, что не сможет перевести что-то. Целыми днями ходил будто в каком-то забвении, бормоча английские фразы. Быть может, его не стоило тогда посылать в  таком возбуждённом состоянии, но никто по-настоящему не понял в тот момент его психического расстройства, которое, очевидно имело место.
И вот самолёт прибыл в Лондон. Представители компании «Аэрофлота» их встретили в аэропорту и помогли оформить документы при прохождении таможни, так что даже говорить по-английски Алёше тут почти не пришлось.
Делегацию посадили в автобус и повезли в город, над которым в тот день нависал типичный лондонский туман. Видимость, разумеется, была плохая. И вот тут произошло то, что всегда случается неожиданно. Несущийся навстречу Мерседес вдруг запетлял по шоссе, скользя по мокрому асфальту, и врезался в автобус.
Легковая машина так сплюснулась, что о жизни её водителя не могло быть и речи.  С громадным туристическим автобусом ничего не случилось, и только когда он резко отвернул в сторону, безнадёжно пытаясь избежать столкновения,  наш Алёша выпал из своего сидения в проход, ударился головой о другое сидение и потерял сознание.
Естественно это вызвало шок у пассажиров. Все заголосили, запереживали. Юношу тот час вынесли из автобуса и уложили на лужайку, подстелив чей-то плащ. Прошло не так много времени после этого, как Алёша пришёл в себя. Первый, кого он увидел, открыв глаза, был английский врач, ехавший по счастью следом за Мерседесом и остановившийся посмотреть не нужна ли его помощь.
Очнувшийся переводчик улыбнулся и спросил на английском языке:
- Sorry! What’s happened? 
Англичанин, нисколько не удивившись тому, что слышит от иностранца английскую речь, ответил естественно на родном ему языке, что ничего серьёзного не произошло. Небольшой ушиб и только.
Обрадованные члены нашей делегации бурно стали уверять пострадавшего в том, что всё в порядке, но просили его ещё немного полежать. Однако переводчик удивлённо смотрел на них и вдруг произнёс:
- What’s the matter, gentlemen? I can’t understand you. I don’t catch any word from you. What language are you speaking?
Представитель посольства перевёл его слова, и все на секунду замолчали в изумлении. Стало ясно, что переводчик всё ещё находится в шоковом состоянии, которое напрочь выбило у него понимание русского языка. Никто не мог предполагать тогда, что это состояние продлится для него многие годы.
Алёша поднялся с лужайки. Он чувствовал себя прекрасно, всё помнил, всех узнавал, но не понимал ни единого русского слова. Представитель посольства, разговаривая с ним на английском языке, пробовал иногда неожиданно переходить на русский, но тогда Алёша болезненно морщился, напрягался, пытаясь понять, но переспрашивал на английском.
В тот же день его отвезли в лондонскую клинику, где установили, что кроме лёгкого сотрясения мозга, никаких нарушений в организме нет, и парень отличается превосходным здоровьем и отличной спортивной фигурой.
Алеша на самом деле, хоть и любил больше всего английский язык, но находил всё же время и для спорта, занимаясь почти профессионально боксом, волейболом, теннисом и плаванием. И на здоровье не жаловался.

Через несколько дней безуспешных попыток привести Алёшу в нормальное состояние в плане понимания русского языка, его отправили в Москву. Но отправляя на родину, не сразу сообразили, что там он тоже будет испытывать трудности с языком. Получилась парадоксальная ситуация: Алёша был русским, но возле него пришлось держать переводчика, поскольку он не мог не только понимать речь, но и читать или писать по-русски. Он не смог разговаривать с матерью, которая специально приехала в Москву встретить сына, но ни слова не знала по-английски и только плакала целыми днями рядом с ним.
Бедный страдалец пытался говорить с помощью англо-русского разговорника, но это ему никак не удавалось, так как русские буквы у него ассоциировались с английскими, и он не мог их правильно произносить. Транскрипцию читал, но получалось как у иностранцев.
Его пытались заново учить русскому, но какая-то внутренняя сила выталкивала из него чуть ли не мгновенно то, что он, казалось, успел запомнить. В то же время на английском он говорил так легко и свободно, словно это был его родной язык. Он применял в своей речи массу выражений, которые, как он сам говорил, никогда прежде не помнил, но встречал в книгах. То есть его мозг восстанавливал в памяти всё то, что приходилось даже мимолётно читать в английской литературе.
Но пришло время, когда нужно было решать, что делать. Парень был фактически здоров. Все сеансы гипноза и усилия педагогов были безуспешными. Русский язык ему не давался никак. Работать парню было негде, поскольку всюду ему требовались переводчики. А главное, трудно было жить в своей стране, где почти никто тебя не понимает. И он попросил разрешения переехать жить в Канаду. Почему именно туда, трудно сказать. То ли климат там больше соответствовал тому, что был в его родных местах, то ли по другим причинам. Скорее всего, потому, что в Москве он успел познакомиться с канадским журналистом, и тот предложил Алёше работу в его газете.
Разрешение было дано с правом возвращения на Родину в любое время. Алёша стал жить в прекрасных местах недалеко от озера Онтарио.
Работа журналиста увлекла молодого человека полностью. Иногда его посылали в командировку в Москву, откуда он возвращался с прекрасными репортажами. В наших газетах изредка печатали его статьи о Канаде в переводах, сделанных другими переводчиками.
Вскоре появилась и книга, с которой мы начали разговор, «Записки переводчика», в которой Алёша рассказывает о своей работе переводчика в России, когда он ещё знал русский язык. Книга стала одной из самых популярных в Канаде, то есть, как говорится, бестселлером. Тогда-то её и перевели на русский язык.
Бывший переводчик превратился в писателя. Но другой язык не изменил  образ его мышления. Он был воспитан в России, и в нём всё было русское. Он прекрасно понимал, что находится в чужой для него стране, и умело обходил конфликтные ситуации, но писал в русском духе. Иными словами, он не был похож на тех эмигрантов, которым только и надо было вырваться за пределы родной страны, чтобы тут же начинать писать на неё пасквили, казавшиеся им правдой, и хорошо оплачивавшиеся только потому, что это пасквиль, но не потому, что он гениально написан.
Я знаю, что есть специалисты, которые пишут целые труды по поводу влияния языка на характер и развитие человека. Не очень верю в это. Скорее национальная принадлежность влияет на развитие языка. Во всяком случае, здесь мы видим пример того, как человек, получив другой язык, совершенно не изменился в своём, так сказать, внутреннем, духовном, что ли развитии. Но это уже философия.
Следующую свою книгу он написал уже на русском языке. Однако пришёл он к ней не как-то просто.
Дело в том, что случай, происшедший с ним, конечно, уникальный. Многие врачи-психиатры не раз обсуждали это на своих коллоквиумах. И вот одному из них пришла однажды в голову блестящая идея. Он и его товарищ, лингвист по профессии, составили пары английских и русских слов, совпадающих или почти совпадающих по звучанию и значению. Скажем, английское слово «Father» никак не соответствует русскому «отец» по звучанию, но имеют один и тот же смысл, тогда как более душевное обращение «папа» в русском и английском языке имеют почти одинаковое произношение и один смысл, даже если иметь в виду не отца, а главу римской католической церкви.

Список таких совпадающих по звучанию и смыслу слов английского и русского языков оказался довольно большим. Наши смелые исследователи составили целые разговорные диалоги с этими словами и сняли небольшой кинофильм, в котором звучат эти пары слов в сопровождении называемых предметов и соответствующих лиц. Главными героями фильма были дети. В простом сюжете мальчик учил девочку русскому языку, доказывая, что это очень легко. Речь их незаметно переходила от английского к русскому с постепенной заменой английских слов одного за другим русскими.
Но это в фильме казалось всё просто. На самом же деле была проделана очень большая работа. Когда всё было готово, известного уже за рубежом да и у нас журналиста и писателя пригласили снова приехать в Москву для психологического эксперимента. Кое-какие русские слова к этому времени Алёша всё же знал, но как их знают иностранцы, часто сталкивающиеся с русскими.
И вот наш Алёша с русскими друзьями экспериментаторами сидят в небольшом кинозале. Начался фильм. В это время кто-то ещё вошёл в просмотровую комнату и сел позади Алёши.
Основной психологический сюрприз фильма заключался в его концовке. После разговора детей на экране вдруг появилась мать писателя, которая, между прочим, все эти годы продолжала жить в своём маленьком городке и встречалась с сыном только, когда он приезжал в Москву. Со дня их последней встречи прошло около двух лет.
И вот теперь она с экрана говорит всего лишь одну фразу:
- Понятно тебе, сынок, да?
В этот момент внезапно включается свет, и Алёша слышит голос матери, но теперь уже за спиной, который спрашивает со слезами в голосе:
- Ты понял, сынок?
- Да! Да! – кричит Алёша и бросается к матери. – Всё понял, мама!
Они долго плакали и задавали друг другу бесконечные вопросы. Алёша говорил на русском языке безукоризненно, словно что-то прорвалось, и хлынул безудержный поток слов.
С тех пор он не возвращался в Канаду, а семья его переехала в Москву. Писатель, и он же теперь снова переводчик, прекрасно владеет обоими языками. Лучшего синхронного переводчика трудно найти, но занимается он главным образом литературой. Стал писателем-переводчиком. А в своей биографии, касаясь периода жизни в Канаде, просто сообщает: «Находился в служебной командировке».
Некоторые, правда, уверяют, что тут имел место прекрасно разработанный трюк комитета государственной безопасности, и что Алёша был в роли разведчика, только я лично в это не верю. Врачи говорят, что подобные случаи в жизни не такая уж и редкость. На то она и жизнь, чтобы загадывать загадки, а нам их разгадывать.
Часть 5. В МОСКВЕ–СТОЛИЦЕ
ДВОРНЯГА
Небо над Москвой набухло осенью, и, основательно промокнув, сочилось мелким дождем на ещё неяркие пелерины дневного света, косо спадающие на улицу Горького с высоко задранных голов уличного освещения. Неуловимо быстро капли скатывались одна к одной, свивались в струйки, ручейки, сбегали с тротуара, и вот уже мчится, широко растекаясь по асфальту шоссе, поток воды навстречу несущимся на него колёсам легковых машин, разбрызгивающим воду в разные стороны совершенно беспричинно, лишь потому, что она оказалась на пути их бешеного вращения.
Колёса, колёса. Всегда ли они могут справиться с беззащитной водой? А если её больше и дождь сильнее? Не провернутся ли они вхолостую, неудержимо скользя к аварии?

На площади Маяковского, торопливо стуча каблучками, к подземному переходу шла невысокая женская фигурка. Театр Cатиры, слегка сощурившись от дождя, с любопытством смотрел на прохожих глазами реклам, запоминая их ускорившиеся в последние годы походки, меняющиеся привычки, запросы, тенденции, тесно связанные с ускорением развития века. Заметил он и юркнувшую в переход фигурку, из-под голубого полупрозрачного плаща которой явно излучалось счастье юной особы.
Нет, она не была расстроена дождём. Сказать, что она его не замечала, тоже нельзя, так как голова с высокой причёской аккуратно укрыта капюшоном, плащ застёгнут до самой шеи, а в правой руке весьма беззаботно болтается сумочка с весомым содержимым, которым могли быть вечерние туфли и соответствующая косметика. Её молодость угадывалась, даже скрытая дождевиком, и по лёгкой топ-топ-топ-походке, и по летающей как попало в руке сумочке, и, наконец, потому, что молодость всегда прекрасна и оттого заметна, особенно когда счастлива, какими бы дождями её ни мочило.
Театр своим зорким взглядом с высоты положения, хоть и за мутной сеткой дождя, заметил девушку, вынырнувшую в опускающийся вечер на другой стороне улицы и проследил за нею до ресторана «София», где каблучки быстро несли хозяйку в обход собравшейся очереди прямо к закрытым дверям. Огромное стекло двери, заключённое в прочные тиски креплений, покачнулось и отодвинулось. Девушка сказала «Простите!» и скрылась.
Театр опустил глаза на других, спешащих укрыться в вечерние заботы или от них, ибо то, что произошло дальше за стеклом, не могло быть в поле его зрения, и он вздохнул, поёживаясь.
А девушка действительно была молода, красива и счастлива. Дело, конечно, не в том, что её впервые пригласили в ресторан, хотя и в этом тоже. Ну, кто же в восемнадцать лет не полон сыплющихся со всех сторон надежд, одна другой лучше, ожиданий, одно другого краше, и любви чуть ли не к каждому встречному? А тут ещё произошла целая серия совпадений. Впрочем, почему совпадений?
Судьба. Никто, правда, по-настоящему в неё не верит, но так хочется и так приятно и так уж принято у друзей фатально произносить «судьба», когда либо что-то не получается, либо, напротив, слишком легко удаётся. Сейчас, например, судьба явно улыбалась Настеньке.
Да-да, нашу героиню зовут именно так. Ну, во-первых, месяц назад Настенька поступила в институт и не просто в какой полегче, а куда хотела - в МГПИИЯ, то есть в Московский государственный педагогический институт иностранных языков имени Мориса Тореза. Такое длинное название, но все просто называют его институт Мориса Тореза. Настенька пошла по стопам своей старшей сестры, которая успела не только закончить учёбу, но и вторично поехать за границу. Первый раз практика в Англии, теперь работа в Африке. Жутко интересно, как она пишет.
Второе совпадение в том, что в первый же день занятий в институте у Настеньки начался роман. Правда, так ещё, может, рано говорить. Но ведь всё сегодня с этим связано. А тогда, только Настенька вышла с подругами на улицу, и они повернули в сторону метро Парк культуры, как сзади раздался голос:
- Девушка, можно вас на минутку?
Их было трое и все, естественно, оглянулись. Не доезжая метра два до девчат, у тротуара остановилась чёрная «Волга» и водитель, молодой парень, высунулся из окна дверцы и махал рукой.
- Вы нас зовёте? - поинтересовалась Наташа, имея в виду всех троих. Она шла с левой стороны и оказалась ближе всех к машине.
- Да нет, вашу соседку.
- Меня? - удивилась Настенька. - Но я вас не знаю.
- Так и я вас, - рассмеялся парень. - Подойдите, пожалуйста.
Вика, стоявшая по другую сторону от Настеньки, тут же схватила за плечо двинувшуюся было к машине подружку. Она ещё во время вступительных экзаменов была признана абитуриентами группы самой рассудительной и всякий раз доказывала это, как и теперь, сказав:
- А что вы сами ближе подъехать не можете?  Чего мы будем к вам идти?
- Да я вас всех и не зову,  но уж ладно, подъеду, -  ответил юноша, и машина, слегка урча, подкатила ближе, остановившись так, что Настенька оказалась у передней дверцы, через открытое окно которой и продолжался разговор.
- Вы с какого курса, с первого?
- Да, - тихо проговорила Настенька, круглое личико которой приобрело цвет спелого граната. - А вы откуда знаете, что я на первом?
Хозяин «Волги», а может только её водитель, наклонился ближе к окну, опершись на правую руку, чтобы лучше видеть Настеньку, ответил весьма просто:
- Я  уже три длиннющих года прошастал по этим путаным коридорам, а вас вижу впервые.
- Так ведь и мы на первом курсе, - отпарировала Наташа.
- Девушки, - увещевающим тоном, словно воспитатель детского сада, произнёс молодой человек из машины, - до чего же вы невоспитанны. Вмешиваетесь в разговор. Кроме того, вас я, наверное, видел в другом месте, а эту девушку впервые сегодня наблюдал в холле, теперь вот второй раз вижу.
- Так, - резко оборвала разговор Наташа, - с вами всё ясно. Девушку зовут Настя. Мы заняты. Она с вами никуда не поедет. Пошли, Настенька.
Девчата, как бы спасая Настеньку, подхватили подружку с двух сторон под руки и, не оглядываясь, быстро пошли вперёд. Напряжёнными спинами они ждали, что вот-вот их догонит машина, но её слышно не было и лишь издали донеслось:
- А меня зовут Вадик, Ва-а-дик.
Так они и познакомились. Хотя опять-таки это ещё нельзя назвать знакомством. Одни лишь имена. В институте они встретились раза два, не больше, да и то каждый раз на бегу, когда первокурсники летели с одной пары на другую да ещё в соседнее здание, через дорогу. Однако после лекций чёрная «Волга» ухитрялась преследовать Настеньку почти каждый вечер, но девушка всегда была в кружении подруг.
Обладатель машины, а девочки уже твёрдо решили, что Вадим её владелец, предлагал и подвезти их до метро, и развезти по домам, и в библиотеку подбросить, и просто покатать, да только мудрость Вики всегда была начеку, и отрицательный ответ девочек был постоянно твёрд и безапелляционен. Ни в какие разговоры даже не вступали.
Тут можно было бы вспомнить сколько угодно поговорок: «И капля долбит камень», «Сколько верёвочка ни вьётся, а конец найдётся» и другие, да все не подойдут. Просто в субботу не было одной пары, Наташа и Вика остались в институте доделывать первый номер стенгазеты, а Настенька побежала в магазин «Дружба» за новым учебником для всех троих. И в этот самый редкий момент она попалась.
Странный Вадим знал, что у них нет пары, и уже ждал в «Волге». Конечно, Настенька отказалась сесть в машину, но Вадим выскочил из неё, хлопнув дверцей, и пошёл рядом. И тут он предложил Настеньке для более приятного знакомства встретиться в воскресенье в семь часов вечера в ресторане. Настенька, помня подруг и предвидя их укоризненные взгляды, разумеется, не согласилась бы, но именно тогда случилось ещё одно совпадение. Вадим предложил ресторан «Софию». Назови он любой другой, она бы и ухом не повела, но, услышав этот, даже остановилась от неожиданности:
- Почему в «Софии»?
- Я там часто бываю, но ты можешь назвать любой другой, пожалуйста, - заговорил обрадованный Вадим, чувствуя, что девушка, наконец, сдаётся. - Для тебя нет ограничений. Куда хочешь?
- Нет-нет,  только в «Софии», - выпалила Настенька и внутренне испугалась, поняв, что  неожиданно  для себя самой дала согласие на встречу.
- И если можно, без подруг, - торопливо добавил Вадим, - а то они меня съедят раньше, чем я успею заказать обед. Или я для них тоже приглашу друзей.
- Хорошо, без подруг, - сокрушённо согласилась Настенька, всем существом чувствуя, что пропадает и взбучки от подруг не избежать.
- Мне заехать? Встречать у входа, чтоб пропустили? Или упредить на вахте твоё имя?
Настенька оценивающим взглядом посмотрела на Вадима. Он был определённо красив. Курчавые светлые волосы, несколько продолговатое лицо, розовый цвет едва касался щёк, прямой нос, губы слегка открыты, на подбородке ямочка. Пугали глаза - этакие нагловатые, смеющиеся, повелительные и вроде бы уже победившие. Пожалуй, они привели к решению:
- Никаких встреч, никаких проводов, никаких предупреждений. Я прихожу сама, а вы уже ждёте за столиком. Уйду тоже, когда захочу.
- Так тебя ж не пустят, - возразил Вадим. Там полно людей.
- Это уж моя забота, - решительно сказала Настенька.
- О, мадам оказывается не так себе. Слушаюсь. Жду в семь.
Настенька засмеялась и побежала, бросив на ходу:
- Я тороплюсь. Идите к вашей машине, если она ваша.
- Моя-моя, а то чья же? До встречи, Настенька! - прокричал Вадим и повернул обратно, не особенно задумываясь над тем, что позволило так легко уговорить студентку на свидание в ресторане после столь упорных отказов вообще говорить.

Итак, дверь ресторана отворилась, и Настенька оторвалась от прилипчивого дождя, оставив его недовольно шуметь на улице вместе с толпой шумливого народа. Навстречу возроптавшим было посетителям, ожидавшим своей очереди за дверьми,  донеслось неожиданно мягко, успокаивающе:
- Извините, товарищи, это ко мне моя внучка.
Об остальном разговоре им, оставшимся под моросью неба, приходилось теперь только догадываться, наблюдая сквозь стекло, как скользнувшая легко по ступенькам девушка скинула капюшон плаща, рассыпала одним движением длинные белокурые волосы, а руки взмахнула, обнимая широкую фигуру швейцара, голова прижалась к окладистой бороде. Сомнений не осталось - это была его внучка. Люди под дождём одобрительно закивали головами, а швейцар, едва не уронив от объятий свою важную фуражку, так что даже пришлось её поправить, выговаривал ворчливо, но определённо радостно:
- Ну ладно тебе,  стрекоза.  Чего стряслось-то? Прилетела в такую погоду. От дождя прячешься?
- Дедусь, - укоризненно отвечала Настенька, - неужели я не могу хоть раз посмотреть, где работает мой любимый бородатый дед? Могу я, наконец, зайти к нему в гости? Ведь я уже взрослая и ресторан не возбраняется?

Откроем теперь маленький секрет происходящего. Наша студентка очень любила своего деда. Ещё в детстве она, бывало, рассудительно говорила:
- Люди бывают разные: злые, очень злые,  равнодушные и хорошие, которые добрые.
Её спрашивали:
- Настенька, а кто такие, по-твоему, равнодушные?
И она отвечала:
- А такие, ни не злые и не добрые. Они просто никого не любят. Им всё равно, нравятся они людям или нет. Как есть, так и будет. Это плохо. Людей надо любить.
- Значит, ты всех людей любишь? Даже злых?
Настенька вздыхала, морща лоб, и говорила:
- Нет, злых я не люблю, но мне их жалко. Ведь они злые потому, что у них что-то плохо получается. Или они не понимают других. Тогда ничего не поделаешь - приходится драться. Дедушка воевал с очень злыми людьми - фашистами.  Он даже убивал их, потому что  фашисты не понимали,  что нельзя убивать других людей. Но когда им самим стало плохо,  когда их победили,  то многие из них в  плену оказались добрыми весёлыми людьми. Так рассказывал дедушка.
Девочке задавали вопрос:
- А кого же ты считаешь добрыми?
Настенька подробно отвечала, как понимала сама:
- Добрые те, кто всех любят. Вот моя мама любит меня. Папа любит меня и маму. Дедушка любит папу, маму, меня и всех моих друзей. Он никого никогда не прогоняет, ни на кого не сердится, и все его любят. Он самый-самый добрый.
Так говорила маленькая девочка. Она выросла и по-прежнему любила деда больше всех на свете. Когда ему делали операцию на лёгком - вырезали поражённый участок и нужна была донорская кровь, то Настенька, бывшая к тому времени ученицей десятого класса, заявила, что её кровь самая подходящая. Кровь и в самом деле подошла, и после выздоровления деда внучка гордо говорила всем:
- У моего деда моя молодая кровь течёт в жилах, а во мне его боевая.
Дед часто рассказывал о трудных военных буднях солдата. Не специально, а когда к слову приходилось, рассказывал. Посидеть просто, послушать истории бывалого человека в наши дни молодежи некогда. Столько у них дел: собрания, заседания, репетиции, походы - им не до стариков. Вон он сколько раз предлагал внучке зайти к нему, как он говорил, на работу не посидеть за столиком, а только глянуть, где он работает да что за люди приходят.
- Это тебе будет полезно, - уговаривал дед. - Разные люди у нас бывают. Целая энциклопедия жизни. И как они меняются! Входят такие чопорные, чистенькие, вежливые, а выходят порой такими, что смотреть тошно. Что выпивка делает? Глянь одним глазком и больше не захочешь.
Но Настенька всё отказывалась, резонно объясняя:
- Ну, чего я туда пойду? Вдруг учительницу встречу или ещё кого - что подумают? Да и времени нет на пустые хождения.
А тут вот на тебе, сама прибежала.
- Неужели ты у нас поесть хочешь? - удивился дед. - Ой, да ты в вечернем платье, - продолжал он, изумлённо наблюдая, как его любимица расстёгивает свой лёгкий плащ, стряхивая движением плеч капли воды и раскрывая тёмно-синее шифоновое платье.
- Дедусь, что значит поесть? Дома что ли ничего нет?
Девушка остановилась, видимо, не решаясь сразу сказать самое главное. Гранат опять заалел на щеках и она, выпустив из рук края так и не снятого плаща, подняла ладони к лицу, чтобы попытаться скрыть огонь, и сумочка, висевшая на руке, слегка подскочила, задержавшись у локтя.
- Просто меня ждут здесь, то есть должны ждать, - поправилась она. - Только, дедусь, я ведь не знаю, где всё это у вас и как. И, может, он ещё не пришёл.
Дед, видя смущение внучки и поняв, наконец, ситуацию, засуетился, рассуждая вслух, сыпля словами и ища в то же время правильное решение:
- Ага, ну да, ну да. Стало быть, это не они, а он. Сейчас проверим пришёл или нет. Ты пока раздевайся. То есть, давай я тебя раздену. Макарыч, возьми-ка плащец моей внучки. Далеко не вешай. Вот тут без номерка. Я сам её одену.
- Да как же, дедусь, - прошептала возмущённо Настенька, уткнувшись лицом в широкую бороду деда, распластавшуюся белым инеем по всей груди бывшего солдата, - а вдруг он потом выйдет проводить и захочет помочь одеться?
- Ах да, вот я дурень, - спохватился дед и не мало смутившись сам стал исправлять оплошность:
- Макарыч, давай с номерком. Я малость перепутал. - И повернувшись к внучке, уже построже:
- Но без меня не уходи. Кто он хоть? И что это ты надумала с ресторана начинать?
- Я не начинаю, дедусь, - спокойно ответила Настенька.
Спокойствие пришло почему-то с этим вопросом, на который она хотела ответить, прежде всего, самой себе.
- Я ничего не начинаю. Так уж получилось, что мы учимся в одном институте. Он на четвёртом курсе. И он пригласил меня. Я бы, конечно отказалась, но он  назвал твой ресторан, вот я и решила прийти сама, чтобы ты мне показал, как и что. Когда-то ведь надо научиться. Лучше с тобой, чем без тебя. Настенька говорила всё как на духу. Перед нею был её дед, которому можно было почти во всём признаться. И он, конечно, всё понял и со всем согласился, как всегда:
- Вот это правильно, внучка. Очень правильно. Я всё расскажу. Ты пока приведи  себя в порядок  вон  там, в дамской комнате. Туфли взяла,  как я понял. А я тем временем  гляну,  есть  он или нет.
- Не надо, дедусь. Я сама потом посмотрю.
- Ну, иди, иди, готовься. Бабушка-то знает?
- Конечно. Не видно по мне? - спросила, уже смеясь, Настенька, имея в виду, что без помощи бабушки разве могли состояться такие прекрасные сборы.
- Видно, видно, - ухмыльнулся бородатый вахтёр. - Иди уж.

Стоит ли говорить, что Настенька волновалась? Она стояла перед зеркалом уже несколько минут, хотя поправлять было решительно нечего. Но вдруг ей стало страшно выходить. До сих пор мысли все заканчивались дедом. Вот он её встретит и всё расскажет, и он будет рядом и всё увидит: какая она красивая, какой красивый парень её пригласил. Да, любимый дед будет рядом.
Настенька посмотрела сквозь зеркало себе в глаза. Ну, зачем обманывать? Дед будет здесь в фойе, а там, в зале, за дверью, она окажется одна с ним, с человеком, которого фактически совсем не знает. Вот когда сердце бешено застучало. Что он о ней думает? Вдруг решит, что раз она пришла, то ему всё позволено? А ведь это не так. Но груди. Под тонким шифоном их круглые очертания выглядят, наверное, вызывающе. Ну, зачем они такие большие? Хоть бы прижать чем. Дома всё казалось так прекрасно. Тут мама, бабушка и сестра с фотографии смотрит, смеётся и словно говорит:
- Давай-давай, малышка, что-то у тебя из этого получится?
Перед нею было легко и просто. Хотелось ответить:
- А что, я такая же, как и ты - взрослая и красивая. И талия не шире твоей. Даром что ли диету соблюдаю по науке? Калорий поглощаю ни больше, ни меньше. Одна беда: сдаётся, что все они пошли в груди.
И Настенька, хохоча, выгибалась, выдвигая груди ещё больше вперёд. Но то было дома, а то здесь. Критически осматривая в принципе вполне совершенную красивую фигурку юной девушки, Настеньке казалось теперь, что она чуть ли не порнографически вызывающе выглядит, и все вокруг сразу подумают, что она его любовница.
Разумеется, страх был напрасным. Красивое, благодаря хорошему покрою, платье не имело никаких лишних украшений, не кричало брошками или необычностью вырезов до живота и разрезов от пояса. В меру длинное, оно буквально сияло скромностью в тон красоте и скромности самой хозяйки.
Сложность заключалась совсем в другом. Настенька осознала, что совершенно не знает того, к кому идёт на свидание. Что он ждёт от неё? Почти каждый день встречал. Может, конечно, полюбил с первого взгляда. Наверное, так. Да что наверное? - Наверняка, иначе, зачем всё это? Отрезали же ему сразу, а он опять и опять. Уже и девочки говорили:
- Слушай, ты его и впрямь заколебала.
В данном контексте слово «заколебала» означало «заставила влюбиться». И самое главное то, что, как и всем девушкам такого возраста, очень хотелось Настеньке, чтобы кто-то полюбил её раз и навсегда, на всю жизнь, да так сильно, что ни уйти от этой любви, ни убежать, ни спрятаться не возможно, и самой бы влюбиться до беспамятства.
Ах, как легко жить, если рядом тот, кто действительно любит. Расскажешь ему всё-всё, даже самое-самое, чего может и дедушке не рассказывала, боясь, что не так поймет. А он улыбнётся, обнимет и прошепчет на ухо:
- Милая моя, любовь это искусство, которое даётся не каждому. С этим приходится мириться. А нам с тобой оно подарено судьбой. Мы оба гении любви и потому никогда не расстанемся.
И она ответит: «Да, никогда». Как счастливо будет жить, если он искренний друг, да ещё старший, с четвёртого курса. О, как много он ей поможет с английским. А может и второй язык с ним легче начинать. Не сразу, естественно. Сегодня они просто поговорят об институте. Она спросит его, где он проходил практику. Скорее всего, в Англии. И он будет хвалиться успехами. Ну и пусть. Мальчишки все хвастуны. Так им полагается. Она тоже поедет после третьего.
Потом она спросит, любит ли он стихи. На губах его скользнёт снисходительная улыбочка, что, мол, он земной человек, а не воздушный, и тогда она будет без объявления читать Есенина. Нет, не читать, а рассказывать, и даже не рассказывать, а просто говорить, словно сама с собой: «Эх вы сани!... - пауза - А кони!... - пауза - Кони!... - пауза - Видно чёрт их на землю принёс...»
Или лучше процитировать Жака Превера: «Три спички, зажжённые одна за другой. Первая - чтобы увидеть твои глаза. Вторая - чтобы увидеть твои губы...»
Ах, нет, это слишком откровенно. Впрочем, стихи есть стихи. Позже, когда станет ясно, что он не знает или не очень знает поэзию (Настенька была почти уверена, что не ошибается в этой части оценки Вадима) можно будет осторожно прочитать строки своих стихов и тоже без объявления. Интересно заметит ли он, что это стихи не поэта профессионала?
Думая так, Настенька незаметно успокоилась. Она решила, что в конце концов мир не рушится, земля под ногами держится и жизнь только начинается. Они посидят, поговорят, выпьют немного шампанского, но очень немного, так как она всего два раза его пробовала и боится опьянеть, потанцуют, и Настенька неожиданно скажет:
- Всё. Спасибо. Ухожу. Не провожайте.
Ах, нет, так не уходят. Пусть проводит и оденет. И, кстати, тут можно будет познакомить его с дедушкой. Вот будет сюрприз на прощание. Он обалдеет сначала,  потом слегка поклонится с уважением и скажет:
- Ну, мадам, это удача. Отныне, как говорится в известном детективном фильме, место встречи изменить нельзя. Будем встречаться у дедушки.
Всем станет смешно, а главное действительно это удобно. Дедушка будет иногда оставлять им места, и маме с бабушкой не придётся беспокоиться, как сегодня, тем более, если этот товарищ вообще не пришёл. Вот будет юмор.
Эта мысль совсем развеселила Настеньку. Взяв сумочку со снятой обувью, но без косметики - тут театр сатиры ошибся - Настенька не пользовалась искусственными наводками,  как совершенно лишними, в её  возрасте всё хорошо, что естественно - она повернула ручку двери и вошла в холл.
Перед нею оказался Вадим. Он прошёл из зала прямо к раздевалке, не замечая её, а она опешила от неожиданности. Знакомый по институту преобразился. В коричневой кожаной куртке и хорошо обтянутых по фигуре синих джинсах он выглядел бы элегантно для охоты или верховой езды, если бы не огромные ботинки на толстой подошве и высоких каблуках, напоминавшие скорее сапоги с обрезанными голенищами.
Настенькин дедушка стоял к нему спиной, помогая пожилому мужчине попасть в рукава чёрного плаща. Настенька хотела окликнуть дедушку, но решила подождать, пока тот подаст шляпу и зонт человеку, собиравшемуся уходить, и, быть может, только поэтому произошло то, что болью отзывается и сейчас в моём сердце.
Вадим опередил девушку и властным громким голосом произнёс:
- Эй, дворняга, открой дверь. Посмотри, не пришла ли моя девушка. Её зовут Настя.
Швейцар, только что почти торжественно помогавший надевать плащ другому человеку, словно получил удар по спине, гордая осанка которой вдруг сразу сникла, и к обидчику поворачивалось совершенно беззащитное старческое тело. Швейцар знал голоса своих постоянных клиентов, как их привычки и всю подноготную. Но он не мог предугадать будущее своих посетителей и, если рождались в голове перспективы и проекты, то даже на последнее место не попала бы мысль  о том, что этот голос назовет имя его любимой внучки в качестве своей девушки.
Швейцар обернулся. Широко раскрытыми изумлёнными глазами на него смотрела внучка. Нет, не на него, а в спину парню, в его затылок.
- Вадим!
Этот крик девушки не был зовом влюблённой, не был зовом ищущего, не был зовом спрашивающего. Этот крик был хлыстом, которым дрессировщики заставляют опомниться зазевавшегося на арене хищника, хлыстом, стреляющим звуком рядом, но требующим скосить глаза на обладателя демонической плети и повиноваться ему, выполнять все приказы.
Вадим не узнал голоса, однако сильным и твёрдым был оклик. Он нехотя повернул голову, но, увидев Настеньку, удивлённо развёл руки в стороны и обрадовано двинулся ей на встречу, говоря:
- О, пардон. Сэ трэ бьен, что означает - это прекрасно. Мадам уже здесь.
Однако движения его замерли, будто остановленные невидимой преградой. Взгляд его поймал ненависть в глазах девушки. Её губы были плотно сжаты и резкие складки злости опустились к подбородку. Щёки пылали огнём, а прекрасная грудь вздымалась частыми волнами.
- Что случилось, мадам? - Удивлённо спросил Вадим? - Вы сердитесь? Но я не опоздал. У меня всё готово. Прошу. - и театрально выдвинув вперёд ногу, широким жестом руки он пригласил в зал.
Настенька не слышала его слов. Она пыталась справиться с видимыми признаками своего волнения. Прежде всего, успокоить дыхание. Собраться с силами и успокоить. Да некогда. Успела только подумать: «Вот тебе и любовь с первого взгляда. Дурёха». Но это только мелькнуло. Остальные мысли были не о том. И не сумев до конца справиться с дыханием, она выдохнула слова:
- Ты что сейчас сказал?
- Кому, тебе? - изумился Вадим?
- Нет, ему.
Настенька хотела произнести «моему дедушке» и не смогла, прерванная глубоким вздохом, поэтому лишь подняла левую руку, показывая.
Вадим проследил за направлением руки и, удивившись ещё больше, выровнялся из своей театральной позы и небрежно протянул:
- Дворня-а-ге?
Удар маленькой ладошки поймал поворачивающееся лицо, развернув его с силой в другую сторону. Не смотря на её невысокий рост, Настенька была одной из лучших волейболисток школы и что-что, а удар правой по мячу при подаче был отработан.
Для всех и даже для самой Настеньки пощёчина оказалась неожиданностью, и первые секунды Вадим, Настенька и те, кто стоял вокруг, замерли в оцепенении.
- Ты что, рехнулась? - наконец, пробормотал Вадим. Хмель от выпитых нескольких рюмок коньяка внезапно прошёл. Щека горела, как обожжённая только что утюгом. - Это же шутка. Дверь закрывает, вот и называется дворнягой.
Раз! И ещё одну пощёчину, теперь уже левой рукой так же мастерски влепила Настенька. Но ей сейчас было не до мастерства. Всё завертелось и расплывалось перед глазами в бешеной ярости. Голова раскалывалась от гнева. Грудь, накачиваемая изнутри частыми сильными рывками невидимого насоса, казалось, готова была разорваться от напряжения, обиды,  боли, и она выплёскивала их, крича в лицо ненавистному человеку:
- Не смей оскорблять моего дедушку. Он не дворняга. Он самый добрый, самый хороший, он человек, а ты щенок паршивый. Мой дед воевал на фронте. У него орденов и медалей больше, чем тебе лет. Подлец ты несчастный. Назвать так моего любимого дедика, - и она разрыдалась, всё же не выдержав, не устояв против закипевших слёз. Она была женщина.
А их уже разнимали. Первым обхватил свою внучку швейцар. Распрямившийся, широкий, крепкий, становящийся всё сильнее с каждым словом внучки, он стеной вырос на пути её несчастья и, прижав к себе совсем ещё девчоночью голову, осторожно повлёк девушку в сторону, приговаривая:
- Ну, будет,  малышка, будет. Поволновалась и будет. Знаешь сколько грубых людей на свете? Если за каждого переживать, жизни не хватит.
Настенька, уткнувшись по привычке лицом в бороду, говорила почти шёпотом:
- Деда, разве ты за таких воевал? Разве за это?
Получив вторую пощёчину, Вадим взревел, можно сказать, и от боли и от невероятной злобы, рванувшейся изнутри. До него не сразу дошло, что сказала Настенька, и он закричал:
- Меня бить? Меня-а-а? Да за всю жизнь ни единым пальцем никто не тронул, а тут какая-то...
Его держали под руки двое дюжих парней, молча, спокойно, крепко. Они вышли из зала почти сразу за Вадимом и стояли незаметно, оба в серых аккуратных костюмах, пока обиженный не пришёл в себя от первого шока и не рванулся к обидчице. Тотчас же он попал в их руки, как в тиски, но, казалось, не замечал этого и продолжал говорить, осознав с некоторой задержкой смысл сказанного ему Настенькой:
- Так это, значит, твой дед здесь служит? Прекрасно. Сейчас ты меня узнаешь. Он-то в курсе дела, кто я такой. А ты ошиблась, дорогая, ошиблась. Я тебя научу, как руками-то размахивать. Макарыч, - властно обратился ко второму швейцару, - ну-ка зови хозяина!
- Сейчас,  Вадим Демьяныч, пригласим-с. Всё сделаем, будьте покойны.
Макарыч, почти такой же по комплекции, как и Настенькин дедушка, и с не менее пышной белой бородой, но с каким-то лисьим выражением лица, собрался выйти из-за стойки раздевалки, когда хозяин появился сам в сопровождении сержанта милиции.
Средних лет мужчина, молодцеватый и подтянутый, как гусар на параде, гладко выбритый, гладко причёсанный, и так хочется сказать гладко одетый в коричневый костюм с коричневой бабочкой на белой гладкой сорочке, высоко подняв голову и оглядывая всех как бы издали с горы, он деловито поинтересовался:
- Так, что тут происходит? Вадим Демьянович, слышу шумок. Только не волнуйтесь, всё исправим. Что? Кого? Где?
Лишь теперь Вадим заметил, что его держат. Он встряхнул руками:
- Да отпустите вы, кретины!
Двое так же спокойно, как брали, теперь освободили руки Вадима, но остались стоять рядом с тем, кто продолжал не замечать их, отдавая распоряжения:
- Сержант, составьте на эту цацу протокол - она меня оскорбляла и все слышали. В институте её, конечно, не оставят после этого. Можно и в вытрезвитель на ночь. Она, по-моему, пьяная. Не повредит проспаться с ночными бабочками. А Поликарпычу  пора на пенсию. Засиделся малость старичок на моих чаевых. Пора и честь знать.
Сержант, невысокий, щупленький, но весьма решительный на вид, направился прямо к Настеньке со словами:
- Хулиганите, гражданка, нехорошо-о-о! Пройдёмте со мной. Хватит безобразничать.
Настенька испуганно прижалась к деду. Слёзы ещё сползали со щёк, оставляя серебристые светлые дорожки, хотя она уже не плакала. Если минуту назад было трудно, но понятно, как на фронте: вот враг и надо бить,  то теперь с каждым новым моментом она всё больше теряла нить понимания. Всё, казавшееся очевидным, рвалось. Кто-то угрожает дедушке. За что? Что он-то сделал? Вот и, как его назвали, хозяин говорит:
- Поликарпыч, от тебя я такого не ожидал. Уж ты-то у  нас опытный, заслуженный и вот...
«Что это он несёт? - думала Настенька. - Чего он не ожидал? И что надо сержанту, который идёт к ней такой строгий?» Она прижалась ещё крепче к деду и приготовилась отдёрнуть руку, если милиционер попытается её схватить. «Будь что будет, - решила она, - но деда она в обиду не даст. Пусть его увольняют. Они не пропадут. И нечего ему тут делать. Составят на неё протокол - ладно. Это не всё. Она расскажет на комсомольском собрании, как всё на самом деле было. И ей поверят. Ещё не известно кому попадёт. Хотя чёрт его знает, кто этот Вадим. Но она не сдастся. Ну и исключат если её из института, она в другой поступит. Но деда обижать не позволит.
Сержант подошёл:
- Так я говорю, пройдёмте.
Дед опять, словно стена встал перед внучкой, отгораживая её от сержанта и увещевая его:
- Не стыдно, Костя? Ты же меня знаешь.
Хозяин в коричневом костюме громко скомандовал:
- Поликарпыч, оставьте девушку, пройдите ко мне в кабинет.
И тут деда прорвало. Видимо, и в самом деле у него с внучкой была одинаковая горячая кровь, которая страшна в закипании. Он повернулся к своему гладкому хозяину так резко, что сержанта словно сдунуло от этого поворота:
- Эй ты, чёртов молокосос, что это ты раскомандовался? Ведь не я на твоих чаевых, а ты на тех, что мне дают, живёшь. Забыл, кто тебе помогал сюда устраиваться? Так что иди в свой кабинет и помалкивай. А я уйду от вас. Давно опротивела мне ваша пьяная развратная свора.
Сейчас дед выглядел богатырём. Он сжал кулак и, подняв руку, погрозил отутюженному гладко хозяину:
- Мне можешь говорить что угодно - я плюну и разотру, но внучку мою не тронь! - и, повернувшись снова к Настеньке, он обнял её и успокаивающе добавил:
- А ты не бойся, родная. Я хоть и стар уже, а эту гниль в один момент раскидаю. Даром что ли в разведке служил да за языками охотился? Кого-кого, а внучку у меня никто не обидит.
От вешалки донёсся голос Вадима:
- Макарыч,  пойди помоги сержанту забрать девушку, а то её дед разошелся больно.
Сержант опять направился к Настеньке, откашливаясь для солидности. Макарыч что-то забормотал, выходя из-за стойки. Оскорблённый хозяин вечерних часов ресторана начал свою тираду в адрес Поликарпыча, и вдруг над всем этим раздался резкий, командный и жёсткий голос:
- Прекратить безобразие! Отставить, сержант! Подойдите ко мне!
Каждый присутствовавший и даже появившиеся на шум некоторые посетители из зала почувствовали, что команды относятся ко всем и всеми должны исполняться. Все посмотрели в сторону входной двери. Человек в чёрном плаще, так и не надевший шляпу и не взявший зонт, протянул неторопливо идущему к нему сержанту раскрытое удостоверение, взглянув в которое издали, милиционер тут же сбился со своей ленивой походки, вытянулся столбиком, щёлкнул каблуками. Лицо его заострилось - всё внимание в глаза большого начальства.
А начальство говорило:
- Отставить протоколы. Учитесь разбираться в ситуации, если хотите служить людям, а не денежным мешкам. Идите к себе и думайте. За сегодня вам выговор.
- Слушсь! - только и проговорил застывший на месте сержант.
Вадим криво усмехнулся и снисходительно сказал:
- Не тянись, сержант. Что это ещё за шишка на ровном месте объявилась? Да вы знаете кто я?
Человек в чёрном плаще внимательно посмотрел на Вадима и спокойно сказал:
- Да, знаю. Вы, Вадим Демьянович, пока никто. Но мне известно кем был ваш отец. Вы, наверное, его имели в виду?
- Да, чёрт вас возьми, его. И не был, а есть.
- Нет, к вашему великому сожалению, не есть, а только был. Вы, Вадим Демьянович, всё за красивыми девушками охотитесь, что бы им жизнь портить, три дня домой не заглядывали, газет не читали, радио не слушали, телевизор не смотрели. А друзья ваши такие, что, если что и знают, то правду вам сказать боятся. А ведь отец ваш теперь только был тем, кем вы привыкли его видеть. Так что идите-ка вы домой. Сейчас самое время помочь ему справиться с переживаниями.
Настенька посмотрела на Вадима. Сказать, что он побледнел, было бы неправильно. Кровь отхлынула от лица, и оно стало серым. Его качнуло, словно хмель выпитого возвратился и ударил в голову.
- Проводите его в мою машину, - сказал человек в  плаще. - Пусть отвезут домой. Мы пройдёмся пешком.
Двое, стоявшие рядом, подхватили Вадима под локти. Тот пошёл молча, не сопротивляясь. Макарыч торопливо подал им их плащи и кожаное пальто Вадима. Они оделись и, ничего не говоря, ни на кого не глядя, втроём вышли.
Человек, столь странно разрядивший обстановку, подал руку Настенькиному дедушке:
- Извините за то, что произошло. К сожалению, так пока ещё бывает. И спасибо за внучку. Настоящая, хорошая девушка.

Ночное небо продолжало сочиться мелким дождём. Осенняя морось бывает длинной. Театр Cатиры, кряхтя, поёживался, выплёскивая зрителей на мокрую улицу. Спектакль закончился, а жизнь продолжалась, и все разбегались, расходились, разъезжались. У каждого свои заботы, а у дождя свои. Ему надо, что бы везде всё было к утру свежо и чисто.
ПАЦАНЫ-ПАЦАНКИ
Драка
- Ну, ты, ирокез, раскрой глаза, встань! Уступи женщине место.
- Ты чё, по балде стукнутый? Или хочешь, чтоб стукнули? Может, тебе профиль давно не редактировали? Так это завсегда, пожалуйста.
Сидевший на сидении длинноногий парень с узкой головой, обрамлённой на макушке гребешком волос, создававшим голове ещё большую узость, оттопырил губу и округлил раскрывшиеся в удивлении глаза. Гладкая выбритость головы вокруг торчащих гребешком волос, покрашенных почему-то в синий цвет, плавно переходила в шею, отчего та казалась ещё тоньше и длинней. Эту её вытянутость спасал белый отложной воротник такой же белоснежной рубашки, аккуратно лежавший на красной жилетке с каким-то металлическим отливом, так что она могла показаться издали неким бронежилетом, хотя на самом деле была, скорее всего, пошита из синтетического кожзаменителя. Чёрные из такого же материала брюки, заправленные в высокие до колен сапоги с висящими на них металлическими цепочками, довершали контрастный костюм.
Выражение «редактировать профиль» могло быть непонятным для убелённых сединами пенсионеров, да и людям более молодого возраста, не привыкшим постигать сходу новый быстро меняющийся молодёжный сленг, но напротив парня, названного ирокезом, стоял коренастый крепыш лет шестнадцати в бейсболке, под которой явно выдавались развитые мышцы широкой груди. Рукава майки с изображением московского кремля казались тесными для выкатывающихся из-под них бицепсов. Фигура молодого человека, рост которого, очевидно, ещё не завершился, была явно спортивного характера. И твёрдый, даже несколько жестковатый голос показывал, что обладатель его чувствует свою силу и прекрасно знаком со значением слов о редактировании профиля, под которыми прятался довольно грубый смысл, выражавшийся раньше однозначным выражением «набить морду». Он понял и потому твёрдо произнёс:
- Я сказал: встань и уступи место женщине.
- Она что, беременная? А ты чеканутый. Вали отсюда! - послышалось в ответ, и расставленные в стороны длинные ноги развалившегося ирокеза раздвинулись было ещё больше, но натолкнулись на ноги соседей. С одной стороны это была полная представительного вида дама, занимавшая собой в лучшем случае полтора нормальных места, а с другой старичок с бородкой клинышком и интеллигентной палочкой, на изогнутой верхушке которой покоились его обе руки.
Рядом с крепышом, потребовавшим освободить место, стояла пассажирка, которая тут же вмешалась в разговор юношей:
- Нет, я не беременная. Типун вам на язык, молодой человек. Мне уже семьдесят пять годков, но я ещё могу и постоять. Ничего такого. Я никогда и не была беременной. А сейчас ведь не принято уступать места. Да я бодрая ещё. Держусь на ногах хорошо.
Именно в этот момент поезд выскочил из туннеля метро на открытое пространство, и то ли по неопытности машиниста, то ли потому, что это был последний вагон, но он задёргался и слегка закачался из стороны в сторону. Стоявшие довольно плотно пассажиры покрепче ухватились за поручни над головами, чтобы не упасть, а маленькая седовласая женщина, уверявшая только что в своей устойчивости, по причине маленького роста не могла дотянуться до поручней и вынуждена была вцепиться рукой в соседа, желавшего её усадить.
Видимо, это оказалось решающим аргументом для крепыша. Без лишних слов он ухватил долговязого парня за петушиный хохол, резко пригнул голову к его же колену до полного соприкосновения и затем буквально вытащил всё тело, которое с неожиданным воплем потянулось за волосами и вынуждено было встать и распрямиться, так как крепыш поднял руку с зажатым гребнем волос вверх.
- И-и-и… Пусти, гад! - тонким голосом завопил ирокез, хватаясь обеими руками за удерживающую его волосы руку противника.
Дальше последовала нецензурная брань, что ещё больше разозлило крепыша и он левой свободной рукой, сжатой в кулак, слегка пристукнул нос «ирокеза».
Всё произошло настолько быстро, что поезд не успел проехать и половину Автозаводского моста. За окнами виднелась анфилада высотных домов на одном берегу и зелёный массив деревьев противоположного берега Москва реки. Параллельно поезду по проспекту Андропова мчались торопливо машины, но движение их казалось несколько замедленным, если они шли в ту же сторону, что и поезд. Зато встречные пролетали пулей. В окна вагона ворвались лучи летнего солнца. Оно только что выскользнуло из-за маленького пушистого, как котёнок, облака и мгновенно залило весь вагон ярким ослепляющим светом, что не позволило сразу заметить сползавшие из разбитого носа капли крови. То ли крепыш несколько не рассчитал силу удара привычного боксёрского кулака, то ли нос «ирокеза» оказался слишком слабым, но он раскровавился.
- Садитесь, пожалуйста. Вам уступили место, - несколько насмешливым тоном сказал крепыш, оборачиваясь к женщине рядом. Но та заметила кровь на лице несчастного «ирокеза» и запричитала:
- Погодь-погодь, ты же ему нос расквасил. За что ж ты его так? Да я и не хочу садиться. Да мне и выходить через три остановки. Пусть сидит себе. Ему платок нужен - сейчас…
Но её прервал голос деда, сидевшего с палкой. Он только что очнулся от своих мыслей и, не вполне понимая, кто кого бьёт, сердито закричал:
- А ну, хулиганьё, прекратите бузить! Сейчас клюкой огрею каждого, - и он даже поднял палку перед собой, готовый  исполнить свою угрозу.
Рядом с ним у самой входной двери сидела девица лет двадцати. На ногах что-то вроде босоножек на высоком каблуке, состоящих собственно из подошвы и шнурков, обнимавших ступни. Ухоженные пальцы обращали на себя внимание ярким розовым маникюром. Икры ног словно аккуратно выточены опытным мастером. Колени открыты настолько, что, если бы не игровой планшетник на ногах, то короткая юбка, пожалуй, не в состоянии была бы скрыть неприличность. Глубокий, чуть не до пояса вырез на лёгкой летней блузке вполне соответствовал размеру юбки. То есть всё от ногтей на руках и ногах, до огромных непонятного металла колец в ушах и крупных агатовых бус на груди складывалось в единый стиль яркой красавицы, губы которой, кстати, были того же цвета, что и ногти. Длинные каштановые волосы были откинуты за спину, чтобы не мешали играть. На экране планшетника, по которому девушка увлечённо водила указательным пальцем с накладным розовым в крапинку ногтем, перемещались фантастические фигурки инопланетян или других чудовищ. Ни вопля, ни разговора, который происходил рядом, девушка, казалось, не замечала. Только когда сосед поднял возмущённо палку, задев её каким-то образом, она недовольно воскликнула:
- Дед, не шебуршись. Дались тебе эти пацаны. Дерутся и ладно. Ты-то чего встреваешь? Мешаешь играть. Они сами разберутся, - и опустила вновь глаза на экран планшетника.   
 Но вообще, дорогой читатель, если вы когда-нибудь видели событие, напоминающее драку, в поезде метро, то замечали, наверное, как место такого действа внезапно расчищается, поскольку стоящие рядом пассажиры в первый момент начала драки отшатываются в стороны, как бы ни был загружен вагон., потому что дерущиеся в слепой ярости и совершенно случайно вполне могут зацепить тех, кто оказался поблизости. Так было и в этом случае - стоявшие в проходе пассажиры раздались в разные стороны, оставив в центре двух парней да женщину из-за которой и произошёл весь сыр-бор. Отскочившие с ойконьем от места происшествия молодые девчонки, перед этим весело щебетавшие о чём-то, теперь открыли обзор двум пожилым мужчинам, занятым своими мужскими разговорами, но тут быстро оценили обстановку и вскочили на ноги, став между дерущимися со словами:
- Эгей, парни, прекратите! Не на базаре всё-таки.
Они очень вовремя поднялись, ибо «ирокез», заметив капающую из носа кровь, достал из кармана брюк платок, прижал его к носу, крича при этом:
- Ах ты, гнида, я из тебя сейчас котлету буду делать!
- Охолонь, паря, - громко сказал один из вставших мужиков и грудью преградил дорогу рвущемуся в драку «ирокезу». - Хочешь драться, выходи на улицу. Здесь не место для разборок. Сейчас будет остановка, и вымётывайтесь отсюда! 
Говоривший это был в неброской рубахе навыпуск тёмно-синего цвета с короткими рукавами, легко сидящей на жилистом мускулистом теле. По морщинистому, успевшему подзагореть лицу и почти таким же морщинистым рукам можно было сразу понять, что человек занимается физическим трудом. И хоть ростом он не догонял «ирокеза», но не трудно было догадаться, что сталкиваться с ним возбуждённому юноше, по меньшей мере, не разумно. Сильные руки рабочего ухватили бунтаря и удерживали его на месте.
Второй мужчина, что встал с первым, видимо тоже был из числа рабочих, но силу применять ему не пришлось, так как крепыш никуда не рвался, а всё пытался усадить женщину на освободившееся место, уговаривая:
- Что я зря его стаскивал? Садитесь, пожалуйста.
Та, наконец, села. Поезд проносился мимо зданий торгового центра. Промелькнули огромные рекламные надписи, и снова усилился грохот колёс при въезде в туннель. В дальнем конце вагона молодой человек с большущей сумкой через плечо, только что пытавшийся демонстрировать продаваемые им фонарики, что пришлось прервать из-за шумной драки, огорчённо прятал содержимое своего бизнеса. Поезд подкатывал к перрону, на котором, как ни странно, уже стояли трое полицейских. Оказывается, сообразительная пассажирка успела нажать кнопку разговора с машинистом поезда и сообщила о драке в последнем вагоне. Информация тут же была передана на станцию.
Кибергот в ловушке
Два хрупких на вид паренька в форме рядовых милиции, или, как теперь её назвали, полиции с дубинками по бокам, по всей вероятности недавно из спецшколы, быстро вошли в вагон вслед за своим старшим. Им был прапорщик высокого роста, широкий в плечах и уверенный в действиях. Быстро глянув по сторонам, он сразу обнаружил подталкиваемого сзади к выходу «ирокеза» с носовым платком у носа и очутившегося почти рядом с ним крепыша, тоже подталкиваемого мужчиной солидного возраста.
 - Это что ли драчуны? - спросил прапорщик, окинув подростков едва ли не презрительным взглядом.
- Они, товарищ милиционер, они самые. Только один не виноват - затараторила, было, вскочившая со своего места седовласая женщина. И я…
Прапорщик не стал слушать, коротко бросив:
- Мы полицейские, - и, обращаясь к юношам, скомандовал, - выходим. Там разберёмся.
Так что задержки поезда не произошло. Проследовали к эскалатору. Впереди прапорщик и один из полицейских, за ними задержанные парни и ещё один полицейский. Так и поднимались наверх, где сразу свернули в маленькую дежурку.
За небольшим письменным столом сидел почтенного возраста майор. Глаза кажутся уставшими. Повидали на своём веку достаточно. Но выправка сохранилась. На пагонах по одной звёздочке. В таком возрасте, когда пора уж на пенсию, имеют иные уже по две, а то и три звезды. Но в Москве дослужиться до полковника не каждому майору удаётся. Тут дело не только в служебном рвении и деловых качествах. Претендентов на должность повыше слишком много. Часто побеждает не сам претендент, а то, какие у него родители или иные связи. Майор хорошо знал популярный среди военного люда анекдот, когда сын спрашивает отца генерала:
- Папа, я буду лейтенантом?
- Будешь, сынок.
- А капитаном?
- Будешь, конечно.
- А полковником?
- Будешь, сын, будешь.
- А генералом буду?
- И генералом будешь, малыш. Не волнуйся.
- Так я и маршалом буду, папа?
- Э-э, нет, сынуля. Маршалом ты не будешь.
- Почему, папа? Хочу быть маршалом.
- Нет, не будешь, потому что у маршалов свои сыновья есть.
Майор прибыл на Автозаводскую с обычной инспекторской проверкой, как тут же поступил сигнал о происшествии.
- Ничего особенного, товарищ майор, - доложил слегка вытянувшись прапорщик. - Мелюзга шалит.
- Ну, всё равно будем разбираться. Зафиксируем хотя бы. Сажай мелкоту на стулья. Опять мне ими приходится заниматься. Двадцать лет детской комнатой милиции заведовал. Молодёжь, как была сорванцами, так и осталась. Сейчас, правда, больше кражи да разбои, а так, чтобы драки в общественном месте - это пореже стало. - И обращаясь к «ирокезу», спросил:
- Так что, петушок-орлиный глаз, нос не уберёг? Сам ударился или кто помог?
- Ничё, господин майор, - проговорил спокойно «ирокез» отнимая платок от носа, - свидетелей-то сюда не привели. А что мы оба врать будем, то какой смысл? Кому из нас верить? Отпустите нас, мы сами разберёмся.
- А ты, я смотрю, хорош гусь, - рассерженным голосом проговорил майор. - Я, брат, старой ещё закалки и к господскому отношению не привык. Панк несчастный будет меня господином звать.
- Я не панк, - мрачно буркнул парень с хохолком. - Я кибергот.
- Что ты говоришь? А то я не догадался по виду? Мне по должности положено знать вашу субкультуру. Конечно гот. Это твои дружки съели девушку в Петербурге?
Майор, конечно, имел в виду широко освещавшуюся в прессе и по телевидению историю с шестнадцатилетней Кариной Будучан из Санкт-Петербурга, мечтавшей стать журналисткой, которую лидер музыкальной группы Максим Бловацких и его друг Юрий Магнов, увлекавшиеся готической субкультурой, в крещение 19 января убили и съели.
- Никого они не ели. А если и было, так поделом ей. Парни проявили свою уникальность.
- Ишь ты какой! Я вот тебя сейчас посажу на пятнадцать суток, там порассуждаешь, кого можно есть, а кого нет. Там тебе дружки за решёткой покажут каждый свою уникальность так, что тошно станет.
- За что меня? Не имеете права.
- Права у меня есть. Ты учинил драку в общественном месте. За нарушение общественного спокойствия и получишь по всей строгости.
- Это не я. Это он дрался, - выкрикнул кибергот, указывая на крепыша, сидевшего молча на стуле.
- До него дойдём, не волнуйся. А ты пока назови мне свою фамилию… имя… отчество… адрес… где работаешь или учишься…- Майор говорил с расстановкой, делая паузу почти после каждого слова, подчёркивая значимость любой информации.
Из ответа стало ясно, что парня зовут Владлен, школу он закончил, но нигде не работает.
- Документ с собой есть?
- Нет, конечно. На кой он мне?
- А почему не работаешь? - поинтересовался майор.
- Нет необходимости. Пусть рабы работают.
- Во как! - изумился полицейский. - Но я так и думал. Будь сейчас советская власть, я бы тебе припаял срок за тунеядство. Жаль ушло это время.
- Бодливой корове бог рог не даёт, - усмехнувшись, ответил Владлен.
- А ты не торопись, щенок, с выводами. И не зли меня.
- Ничего вы мне не сделаете. У вас нет свидетелей.
В это время в дверь постучали, и вошла дежурная эскалаторов.
- Товарищ майор, - проговорила она извиняющимся голосом, -  тут мужик стоит, не решается войти. Пришёл со всей группой, да остался позади. Ждать ему, али нет?
- Ну, пусть войдёт. Кто такой?
В комнату вошёл мужчина, который удерживал в вагоне «ирокеза» и, слегка волнуясь, стал сбивчиво говорить:
- Мы тут стоим, понимаете. Вдруг, думаем, нужны будем. А то пришли вместе с пацанами. Я разнимал их. Ну, может, как говорится, нужен зачем буду. Вот и стою. Попросил вахтёршу подсказать вам. Если не нужен, уйду. Дела тоже есть.
- О! - обрадовался майор, - вот и свидетель есть. Сейчас протокол составим и всех впишем. Всё будет чин по чину. А ты, Владлен, переживал, что без свидетелей.
- Так я с товарищем, - добавил вошедший, - только он вышел за двери покурить. Я, как понимаете, не курящий сам.
- Прапорщик, сходите вместе, пригласите второго свидетеля.
- Слушаюсь, товарищ майор.
Двое вышли, а майор, пользуясь возникшей паузой, спросил дружелюбным тоном:
- Ты, гипер, объясни мне, что ты хочешь. В чём твоя философия безработного человека.
- А вы и не поймёте. Мы своим видом выступаем против серости мира, в котором все люди, как из мясорубки мясные червячки - все одинаковые. Работают, получают зарплату, идут в магазин. Оделись, наелись и спать. А мы считаем, что каждый человек исключительно индивидуален. Я поставил на голову ирокез и стал непохож на других. Пусть мне подражают, кто хочет.
- Ха-ха-ха!
Это смеялся молчавший до сих пор крепыш.
- Вот ты и прокололся, тюфяк. В чём же будет индивидуальность каждого, если они начнут подражать тебе? Ведь и ты не сам придумал свой ирокез. И ты подражаешь кому-то. Все никогда не смогут быть уникальными. Зато поговорка «С волками жить - по-волчьи выть» является старинной народной мудростью, с которой никто не поспорит.
 - Но наша одежда - это не всё, - неуверенно возразил Владлен. - Дело в том, что у нас особый дух борьбы за справедливость. Мы переживаем за несовершенство мира. Мы хотим его переделать, сделать не таким серым, чтобы он был ярким. Мы хотим действовать нестандартно.
- Вот те на, - изумился крепыш. - Ты развалился на сидении в вагоне, не желая уступать место пожилой женщине, едва стоявшей на ногах. И это считаешь борьбой за справедливость? Это твоё нестандартное решение? В этом твоя яркость? Да тебя мало утюгом по голове трахнуть, чтоб ты понял, как себя вести в обществе.
Майор, не вмешиваясь, с интересом наблюдал за спором двух молодых людей. В этот момент вошли два свидетеля и прапорщик.
- Так-так, - произнёс майор, - представьтесь, пожалуйста, мы запишем вас, и расскажите, что вы видели, как разворачивалась драка в вагоне.
Рассказ обоих мужиков начинался с того, как они услышали нецензурную брань.
- Вы ж понимаете, товарищ майор, что мы мужики и сами любим мат перемат, когда требуется, но не в поезде же да при женщинах. А там и молодые девчонки стояли. Как же можно? - спрашивал один.
- А тут кто-то завопил. Ну, мы вскочили. - Рассказывал другой. - Я вижу, что этот с петушиным хохолком платком нос утирает и готов кинуться на другого. Стал поперёк дороги, а он так и рвётся в бой. Пришлось схватить за бока да подержать до остановки и вытолкнуть на ваших ребят. Если бы ваши не подошли, я бы всё равно его выкинул из вагона.
- Значит, этот юноша с ирокезными волосами рвался в бой? - уточняюще спросил майор, - я правильно вас понял?
- Ну, конечно. И помню, что он угрожал другому котлету из него сделать. Я бы сам из этого петуха отбивную сделал, да жаль юнца. Не оперился ещё.
Майор посмотрел на крепыша, уставившегося в пол взглядом и спросил:
- Ну а этот второй, я ещё не узнал его имени, что делал?
На этот вопрос отвечал другой мужчина:
- Так он что же? Я думал его удерживать, а он никуда и не рвался, а уговаривал старушку сесть на освободившееся место.
- А кто кого первый ударил, вы видели?
- Честно скажу, что чего не видели, того не видели. Мы разговаривали о своих делах. А потом уж вмешались, когда люди расступились.
Майор поднялся из-за стола, глянул на сидевшего рядом сержанта, записывавшего всё, что следовало внести в протокол, и сказал удручённым голосом:
- Вот и выходит, дорогой Владлен, что в драке в основном обвиняют тебя. Кстати, кто из вас матерился?
- Выругался-то я, - вырвалось изо рта Владлена, - но ударил…
Он не успел договорить, как майор его прервал:
- Сам, стало быть, признаёшь, что и выражался нецензурно в общественном месте. Так тебе знаешь, сколько припаять можно со свидетелями и собственным признанием?  Тут тебе и будет борьба за справедливость. И на этом закончим, пожалуй. Я тебя сейчас отпускаю. Задерживать не хочу. Если надо будет в суд, вызовем. Во всяком случае, на контроле держать будем. А свидетелям спасибо. Все свободны. Только ты, паренёк, - и он повернулся к крепышу, - останься ещё немного. Мы не записали твои данные для протокола.
Профессор
- А теперь давай поговорим с тобой, - сказал майор, снова усаживаясь за стол, когда свидетели и Владлен покинули комнату. - Я не стал при всех тебя расспрашивать - майор умышленно избежал слова «допрашивать» - поскольку и так понятно, что врезал этому чучело ты, а не он тебе. Ты, как я понимаю, боксёр?
Крепыш кивнул головой.
- Значит, угадал. Ну, и я решил отправить его отсюда раньше тебя, чтобы вы часом не подрались опять. Дальше поступим так. Во-первых, скажи, как тебя зовут, где живёшь, чем занимаешься. Словом, дуй всё о себе и почему ты попал в эту передрягу. Нам протокол надо заканчивать.
Крепыш откашлялся, будто готовясь к торжественной речи. На щеках его круглого лица почти по центру появились две ямочки, губы лишь чуть-чуть растянулись в сторону, будто собираясь улыбнуться, но не улыбнулись. Брови поднялись, и вместе с ними поднялась правая рука, указательный палец которой распрямился в указующий жест. Всё вместе это создавало комическую картинку, и столь же комично прозвучали слова:
- Меня все называют профессором.
- Как? Профессором? - переспросил майор. - Может, уж сразу академиком? Чего мелочиться? - И затем уж как-то раздражённо потребовал:
- Давай ты не будешь мне голову морочить. Говори нормально. Не вносить же нам в протокол, что ты в свои пятнадцать лет профессор.
- Мне не пятнадцать, а уже шестнадцать, - поправил крепыш и продолжил, по-прежнему держа указательный палец вверх: - Действительно меня почти все зовут профессором, хотя на самом деле моё имя Владимир, а так как моего папу зовут Илья, то, с вашего позволения, меня правильно было бы звать Владимир Ильич по фамилии Левый. Мой отец, как и я, а точнее я, как и мой отец, то есть мы оба придерживаемся левых взглядов, поэтому, если вы по ошибке запишете мою фамилию Ленин, то по смыслу будет правильно, хотя по форме произойдёт ошибка.
- Слушай, ты и правда настоящий профессор - такие предложения закручиваешь, - восхитился майор. - Я ещё во время вашего спора с петухом обратил внимание на то, как ты быстро ухватил, что этот кибергот сам себе противоречит. Ну-ну, продолжай. Извини, что прервал научную речь. Только палец опусти, пожалуйста, а то я стал чувствовать себя учеником первого класса перед учителем. Он как бы хотел сказать: «Я не называю себя профессором, но и мы не лыком шиты».
Да, майор явно был не промах и знал, как разговаривать с разного рода подростками так, чтобы и не обидеть и в то же время дать понять, что перед ними сидят не абы кто. 
Владимир понял, опустил руку и говорил дальше уже без пафоса учёного человека, перейдя на нормальную мальчишескую тональность:
- Понимаете, мы почти всем классом стали энпэшниками.
- Кем-кем? - не понял майор.
- Эн…, - Владимир выдержал паузу и закончил, бросая окончание как круглый мяч, - пэшники. - и пояснил: - такая у нас организация Эн Пэ, что расшифровывается как «нравственный патруль».
- Объяснишь для протокола?
 Владимир рассмеялся:
- Ну, разве что для протокола, - и начал рассказывать не всё, конечно, а только некоторые моменты, хотя история пусть только шестнадцатилетнего паренька была длинной. Так ведь кажется любому молодому человеку. Это старички думают, что жизнь быстро пролетела, а в юном возрасте ох, как долго она тянется: то не дождёшься, когда каникулы начнутся, то когда школу кончишь, то армейская служба. Когда всё впереди и всего хочется, время тянется, а когда уже ничего не ожидаешь, вроде бы ничем не занят, а время просто пулей летит.
Родился Володя в конце девяностых в новой России. Родителям его тогда было по тридцать. Свою молодость они прожили в советское время и успели побывать пионерами, комсомольцами и даже коммунистами. Им нравилось это время и потому воспитывали они сына в то, что называется, социалистическом духе. А мальчуган всех стал поражать с самого раннего возраста своими глубокомысленными рассуждениями, потому его даже в детском саду прозвали в шутку профессором. Потом эта кличка приклеилась к нему и в школе. Может быть, это объяснялось тем, что оба родителя мальчика работали преподавателями в вузе. Может, гены философские передались от деда. Да дело, право же, не в том, чьи зёрна проросли в ребёнке. Пусть родители восхищаются или сокрушаются по такому поводу, да исследователи, если сочтут нужным, копаются в причинах переплетений судьбы. Для остальных самым существенным является то, что дадут эти зёрна, каков урожай на вкус. А вкус урожая зависит не только от того, какие гены, но и от мастерства выращивания, от специалистов.
- Наш десятый «А» класс очень дружный, - говорил Владимир. - Мы все любим пофилософствовать. Половина класса живёт в одном доме. Он у нас высотный да из нескольких секций, словно парус у реки раскинулся. И мы иногда собираемся на набережной погонять на роликовых коньках или просто поболтать на скамейке. Сейчас-то мы закончили десятый класс, осенью пойдём в одиннадцатый, а в конце года к нам пришёл неожиданно новый преподаватель литературы. Пожилой, с совершенно седой головой. На лице очки в большой роговой оправе. Он, когда вошёл в класс, сразу представился: «Николай Гаврилович» и спросил «Это имя вам о чём-нибудь говорит?» Нам оно ни о чём не говорило. Такого имени мы не слышали. Тогда он торжественно провозгласил «Так звали великого русского писателя и публициста Чернышевского». Мы все, как говорится, выпали в осадок, потому что ничего о нём не знали. Тогда этот Николай Гаврилович почесал затылок, раздумывая, подошёл к доске и написал несколько предложений, сказав: «Вот четыре темы». Я хочу с вами познакомиться, и прошу для этого написать сочинения по одной из этих тем. Вы же умеете это делать?» Разумеется, мы писали сочинения, но что это за темы он предложил? Мы, можно сказать, опять выпали в осадок. Эти темы и сейчас стоят у меня перед глазами. «Как я был (была) маленьким (маленькой)», «Мой идеальный мужчина» (для девочек), «Моя идеальная женщина» (для мальчиков), «Чего я хочу в этой жизни?» Полный отпад. Такого мы никогда не видели, но стали писать, кто что захотел.
Владимир не стал, да и не мог рассказать подробно, как это было, а произошло потом вот что. На следующем уроке Николай Гаврилович, объявил, что с помощью сочинений проведёт в классе диспут. Он, не называя авторов, начал читать сочинения и после каждого просил ребят комментировать услышанное. В первом одна девочка рассказывала, как она была маленькой.
«Я родилась! Помню, был тогда год девяносто шестой, непростые времена. Я плачу навзрыд и хочу обратно к маме, а если быть точнее, то в маму. Ворчливые тётки смотрят на меня, их морщинки на лбу потихоньку разглаживаются, а губы, кажется, улыбаются. Да, точно, они улыбаются. Улыбаются мне. Конечно, разве можно смотреть на такую кроху, как я, без удовольствия? И вот я вижу её. Я сразу узнаю, так мне нравилось быть у неё внутри. И внешне она тоже ничего, даже очень ничего. Нет, она просто прекрасна - моя мама».
После первых прочитанных строк класс разразился хохотом, так что Николаю Гавриловичу пришлось выждать некоторое время, пока все успокоятся. А после слов о том, что мама прекрасна, в классе стояла тишина. Дальше шло описание нескольких эпизодов детских шалостей и заканчивалось словами:
«Детство моё, в общем, прошло прекрасно. Я была окружена любовью и заботой обо мне. Бывало, что и наказывали, и ремня отхватить успела. Распускаться не давали. Но это, мне кажется, необходимые мелочи, а в остальном всё было волшебно!»
 Трудно было не догадаться, кто написал это сочинение. Самая маленькая Вера сидела на последней парте вся красная от смущения. И все, конечно, посмотрели на неё, но комментировать первым никто не решался.
- Ну что же вы, - улыбаясь, спросил Николай Гаврилович, - будете говорить? Я понимаю, что начать трудно.
- Короче, пусть Проф начинает, - буркнул Фёдор, сидевший рядом с красавицей Аней.
- Кто это Проф? Удивился учитель.
- Проф это я, сокращённо от слова «профессор». Прозвище такое, - невозмутимо сказал Володя и поднялся. - Замечательное сочинение, по моему мнению. Особенно начало. Я думаю, Вера может стать писателем. А главное искренно. Для писателя это очень важно. Только вот ремнём её не надо было бить. Я думаю, это неправильно. Меня никогда не били, и я хуже от этого не стал.
Класс дружно загудел.
- Я так понял, что все согласны с мнением вашего профессора. Тогда позвольте зачитать другое сочинение на тему «Чего я хочу в этой жизни?» Прошу быть внимательными, и Николай Гаврилович начал:
«Невероятно, но факт - в шестнадцать лет при вполне нормальном умственном развитии я не знаю многих элементарных вещей, например, таких как таблица умножения или некоторые правила русской грамматики. Скажу больше - я и не собираюсь восполнять эти пробелы моего знания, пока в этом не появится острая необходимость. За всю мою сознательную жизнь такая необходимость возникала только перед экзаменами, после сдачи которых, я не помнил ничего из того, что учил. А зачем мне хранить в голове тонны мёртвой информации, если есть компьютеры с гигантской памятью. Заходи и находи, что нужно. Но дело даже не в этом, а в том, что я не желаю делать то, что мне не хочется. Терпеть не могу всякие теории. Потому люблю поспать на парте, повеселиться во время урока. Вообще школа учит приспособленчеству, а я хочу делать только то, что хочу.
Люблю играть в футбол. И неплохо играю. А как я добился этого? Три года назад я пришёл в детско-юношескую спортивную школу «Динамо». Мне прекрасно было известно, что тринадцатилетний пацан без начального футбольного образования не нужен даже самой бездарной команде, потому что футболистов начинают воспитывать с шести лет. Я знал это и что с того? В наглой и совершенно несвойственной мне манере я пришёл в раздевалку и, не говоря ни слова, начал шнуровать бутсы. Тренер был в бешенстве. А я, дождавшись окончания его гневной тирады по поводу того, что у него итак тридцать пацанов и он не потерпит бардака в команде, заявил, что хочу тренироваться и всё. Тренер долго ещё ругался матом, но всё же поставил меня на левый фланг полузащиты. Так я стал футболистом.
У этой истории нет ровным счётом никакой морали, но она показывает, что надо уметь добиваться, чего хочешь. Только моё желание может меня заставить что-то делать. А для таблицы умножения существует калькулятор».
Как только чтение закончилось, в классе сразу поднялось несколько рук. Почти всем захотелось высказаться.
Выше всех тянула руку отличница Таня. Это была высокая худенькая всегда аккуратно одетая девочка с длинной, но не очень толстой косой. Кроме того она носила очки, придававшие её лицу учёность.
Николай Гаврилович кивнул ей, и она запальчиво прокричала тонким голосом:
- Это всё написал Федька. И написал глупость. Он не хочет учить таблицу умножения, потому что есть калькуляторы. Тогда ему и географию учить не надо, как Митрофанушке из «Недоросля», так как в любое место доставят самолётом, поездом, такси. Но как ты не понимаешь, Федя, что таблицу умножения учат не только для того, чтобы вычислять в уме, а и для общего развития мозгов. Мы многое учим из того, что, может быть, никогда не пригодится в нашей жизни, но потому наше образование и называется общим, что оно даёт общие знания для общего развития. 
Девочка села возмущённая. Поднялась толстушечка Люда.
- Конечно, с таблицей умножения Федя как бы загнул. Но он очень правильно написал, что нужно как бы уметь добиваться своего. Не хотел тренер брать его в команду, а взял. И раз он теперь как бы играет в команде, значит, приносит ей пользу, если команда как бы выигрывает.
- Погоди! - остановил горячившуюся девочку Николай Гаврилович. - Ты уже несколько раз сказала «как бы». На самом деле этого нет, что ли?
- Чего нет?
- Ну, ты сказала, что нужно как бы, - Николай Гаврилович сделал упор на словах «как бы», - уметь добиваться своего. Как бы - это слова условности. То есть на самом деле добиваться своего не надо, по-твоему?
- Почему? Надо. Я же говорю.
- Но ты употребляешь при этом «как бы», что неправильно. Это плохая привычка говорить лишние слова. Она делает речь неграмотной. Если, как ты говоришь, Федина команда как бы выигрывает, то это означает, что она на самом деле проигрывает, и в таком случае пользы от участия Фёдора нет.
- Неправильно. Польза от него есть. Это я знаю точно. Плохо только, что с таким подходом к образованию, как у него, наши футболисты часто бывают безграмотными, а им ведь тоже как бы…
Люда остановилась. Вздохнула глубоко, говоря:
- Ой, извините. Привычка.  Я хотела сказать, что футболистам тоже нужен интеллект. И что ты, Федя, будешь делать потом? Не вечно же будешь играть в футбол?
- Я, короче, тренером стану.
- И будешь воспитывать таких же неграмотных игроков?
- Мячу грамота моя не нужна. Тут важна скорость ног, короче, техника и сообразительность.
- Вот именно сообразительность, - обрадовалась Люда и даже хлопнула в ладоши. - А откуда она сообразительность? От интеллекта. А интеллект сам не рождается. Чем больше знаний, тем выше интеллект.
- Ну, я с твоим интеллектом могу ещё поспорить, - саркастически ответил Фёдор.
- Поспорь-поспорь. Тебя ещё могут в одиннадцатый класс не перевести, если вообще не выгонят.
- Разбежалась. А кто будет тогда честь школы по футболу отстаивать?
- Всё, хватит, - вмешался Николай Гаврилович, - Прочитанное сочинение, к сожалению, изобилует таким количеством грамматических ошибок, что просто диву даёшься. Но к этому разговору мы вернёмся позже, а сейчас послушайте работу об идеальном мужчине.
До этого учитель стоял, внимательно наблюдая за реакцией учеников. Теперь он сел за стол, взял очередную тетрадку из стопки, открыл. Читал он выразительно и, если так можно выразиться, с поэтическими интонациями в голосе.
«Мне ещё шестнадцать. А, может даже, уже шестнадцать. В этом возрасте иногда выходят замуж. Я, правда, не собираюсь пока. Нужно окончить школу, потом институт. Но какая же девчонка не думает о своём принце? Какая не смотрит на мальчиков оценивающе? Вот и я иногда думаю о своём идеальном мужчине. Но бывают ли такие? Идеального мужчину можно найти на страницах газет или в интернете по объявлению. Но каким он должен быть? Уж, конечно, не таким как мой сосед по квартире Шурка. Вечно лезет со своей заботой ко мне и всякими пустяками.
Нет, мне нужен настоящий мужчина, который за меня в огонь и в воду. Читаю объявление: «Умный мужчина, средних лет, кандидат экономических наук». Класс! То, что надо. Он будет помогать нашему будущему ребёнку с уроками. Да и экономить меня научит. А то я беру у папы деньги, покупаю всякое барахло и не знаю, куда его потом девать. Купила на днях красивые чашки. А у нас их полно дома. Потом решила, что и блюдца к ним надо. Купила. Увидела и ложечки чайные в тон. Тоже взяла. А куда ставить их, если сервант заставлен сервизами? А был бы рядом со мной кандидат экономических наук, я, возможно, ограничилась бы покупкой только какой-нибудь безделушки. А ещё он следил бы за мной, чтобы я не ела много сладостей. Потянется моя рука к пирожному, а он бац по ней! - Не ешь. Сахар - яд. Ах, это уже перебор. Никакой даже самый умный кандидат самых, что ни на и есть умных наук, не заставит меня отказаться от вкусненького «вредного» кусочка торта или моих любимых пышек. Лучше посмотрю другое объявление. «Высокий, красивый брюнет с голубыми глазами». Как заманчиво! Неужели такие бывают в жизни, а не только в глянцевых журналах? Вдруг он будет моим? Да подружки лопнут от зависти. Буду идти с ним под руку, а все девчонки прилипнут к нему глазами. О, нет-нет, этого-то мне не надо. Такого одного не оставишь - обязательно кто-то соблазнит, а потом кукуй одна, пока он гуляет.
Но вот ещё объявление. «Богатый умный мужчина без вредных привычек». Ура! Кажется, нашла.  Здорово быть богатой. У меня будет куча, нет, две огромные кучи денег. Я смогу себе позволить обедать в Милане, ужинать в Париже, а причёску делать в Лондоне. Что там ещё делают богатые? Фитнес в клубе, загар в солярии, подтяжки живота, бёдер, лица?
Ой, что-то меня затошнило. Я люблю ужинать у себя в комнате перед телевизором, довольствуясь жареными котлетами, картофельным пюре и сладкими сырниками. Подтяжки кожи мне не нужны, фитнес не люблю, солярий вовсе вреден. Нет, это всё не для меня.
А что если самой написать объявление?  Познакомлюсь, мол, с мужчиной среднего роста, молодым, с обыкновенной внешностью, можно с непокорным чубом, торчащим в разные стороны, и маленькими смешными усиками, с большими глазами, никогда не хамящим, культурным. Вредные привычки допускаются в определённой степени. Заботливым, верным, любящим, нежным… Стоп! Это же вылитый мой сосед Шурка. Так вот мой идеальный мужчина!»
- А про идеальную женщину есть сочинение? - спросила тихо Вика, сидящая на последней парте около окна. - Хорошо бы сразу и про женщин услышать, а потом сравнить.
Николай Гаврилович улыбнулся, наверное, догадавшись, что об идеальном мужчине написала она.
- Есть и об идеальной женщине. Давайте прочитаю и его.
«Вопрос поставлен, как сказал бы мой отец, некорректно. Идеальных что женщин, что мужчин в нашем человеческом психологическом плане не бывает. С другой стороны все творения природы созданы идеально. Даже если мы видим в ком-то изъяны, то это лишь с нашей точки зрения, а с точки зрения бытия всё в мире целесообразно, а потому идеально. Однако мы всё же не любим всех подряд. Кто-то нам нравится, а кто-то нет. Стало быть, мы можем рассматривать идеальность относительную. Тема так и озаглавлена «Моя идеальная женщина». Однако мужчина может вполне полюбить и такую женщину, которая совсем не кажется ему идеальной. Не зря же в народе ходит поговорка «Любовь зла - полюбишь и козла». Любовь - чувство, трудно объяснимое. Она рождается не в голове, а в сердце. Как только девушка начинает обсуждать, за что она любит парня, это уже мало похоже на любовь, скорее напоминает расчёт. Сегодня, к сожалению, у нас по телевидению и повсюду говорят именно о любви по расчёту, предлагая даже составлять брачный договор или контракт. Это, на мой взгляд, ужасно. Это деградация большого чувства.
Да, у меня есть представление о женщине, которую я хотел бы видеть рядом с собой. Но я отнюдь не думаю, что она должна быть идеальной. Хочу ли я, чтоб она была пухленькой или худой, не знаю. О красоте нечего говорить, ибо это понятие вовсе относительное. Если действительно любишь человека, то он или она будет казаться самым красивым. Ведь красота женщины - это не только губы в помаде или наклеенные ресницы и ногти. Оно, конечно, неплохо, но важно ещё видеть что-то в глазах, а не нарисованные брови сверху. Не хотелось бы, чтобы моя милая курила и сосала банками пиво. Абсолютно исключаю для себя возможность слышать от неё мат. Просто потому что мат я органически не перевариваю и с теми, кто пользуется им прилюдно, вообще не имею дела. Человек должен уметь быть культурным. Но самое главное, я хочу видеть в ней своего единомышленника, соратника в делах, когда мы можем смело положиться друг на друга.
И всё же, какая женщина войдёт в мою душу, сказать не берусь. Но представим себе на минуту, что какая-то женщина и какой-то мужчина волею обстоятельств оказались на необитаемом острове, где всё есть, кроме других людей. Не сомневаюсь ни секунды, что они полюбят друг друга, какими бы они некрасивыми ни были. То есть полюбить можно каждого, если хочешь или вынуждают обстоятельства. А все семейные разлады и разводы происходят чаще всего по причине наличия выбора. Так, во всяком случае, я считаю. Идеальной будет та женщина, которую я полюблю со всеми её недостатками, не выбирая головой, а почувствовав сердцем, что просто не могу без неё и очень хочу сделать её счастливой».
Николай Гаврилович откинулся к спинке стула и сразу послышалось:
- Это Проф написал.
- А кто же ещё?
И раздался тихий вопрос Вики:
- А если она, твоя любовь, будет любить другого, что ты сделаешь, Проф?
- Если ей хорошо с другим, я не стану ей мешать. Ведь я люблю её, а не себя, и не могу позволить вмешиваться в её жизнь. Такое у меня, понимаешь, Вика, отношение.
- Я поняла, - прошептала Вика, но в классе было так тихо, что все услышали. - Спасибо тебе, - добавила она громче.
Володя сидел впереди, но говорил с Викой, не оборачиваясь:
- За что?
- За то, что ты написал лучше меня.
- Во как! - восхитился Николай Гаврилович. - Признаёшь его победу. Молодец!
- А мы все признаём. Это же Проф. Он всё знает. - Отозвалось несколько голосов с парт.
- Однако у нас не конкурс, а диспут. Мне хотелось услышать ваши мнения и узнать, какие вы тут. Узнал. Вы мне понравились.
- А я сам себе не нравлюсь, - заявил вдруг Володя и встал, продолжая. - В мои годы Моцарт успел написать две оперы и серенады, физик Ландау уже учился в университете, готовясь к открытиям, Аркадий Гайдар защищал советскую власть и командовал батальоном, герои его книги тимуровцы нашли себе полезное дело во время войны. А что мы делаем? Мы знаем обо всём, что происходит в мире - информации предостаточно, хотя многие принципиально не читают газет и не смотрят телевизор. Чего мы хотим на самом деле кроме банки пива или кока-колы да роликовых коньков?
Вот вы прочитали сегодня наши мысли. Они вам понравились. Да, мы любим своих матерей, любим футбол, я ещё и боксом увлекаюсь, но как же этого мало! Наверное, кто-то из девочек написала, что мечтает стать моделью, ведь за это много платят. Другие хотят стать бизнесменами, как Абрамович и Березовский. А написал ли кто-нибудь, что хочет изменить мир? Мечтает ли кто-то из нас пожертвовать собой ради науки, ради спасения людей? Все сегодня хотят денег, потому что по их количеству в банках сегодня уважают. Людей с большими счетами показывают по телевизору, о них пишут, они занимают высокие посты. Вот о чём надо, по-моему, писать и говорить.
Запальчивое выступление кончилось, и Володя сел, подперев голову кулаками, но вдруг опять вскочил с неожиданным вопросом:
- Вы узнали о нас, Николай Гаврилович. А мы о вас фактически ничего не знаем. Вы же были пионером и комсомольцем. Что-то делали?
Учитель поднялся из-за стола.
- Хорошо я скажу несколько слов о своей юности. Меня приняли в комсомол в седьмом классе, когда мне было четырнадцать лет. А вы, кстати, знаете, как расшифровывается слово «комсомол»? Поднимите руки, кто знает.
Все молчали. Ни одна рука не поднялась. Николай Гаврилович изумлённо поднял брови.
- Раньше невозможно было представить, чтобы кто-то не знал, что комсомол - это коммунистический союз молодёжи. И первое, о чём я спросил своего комсорга, то есть комсомольского организатора, после того, как нас утвердили в горкоме комсомола, это, что делать? Но вы, наверное, даже не знаете, что означает слово «горком». Это расшифровывается как «городской комитет». Были такие и в партии и в комсомоле. В районе были райкомы, в области - обкомы, в краю - крайкомы, а дальше уже шли центральные комитеты республики и союза. Такая была структура.
И мы все, только что вступившие в ряды комсомольцев, пошли по городу собирать ненужный валяющийся металлолом. Ходили по дворам, пошли на берег моря, а я жил в приморском городе. Всё, что валялось бесхозным, собирали и относили в школу. Так делали и комсомольцы других классов. Собирали и макулатуру. В те годы почти каждая семья выписывала много газет и журналов. Читать все любили. А что делать с кипами газет? Журналы многие подшивали и хранили всю жизнь. А газеты пачками отдавали нам, пионерам и комсомольцам. Потом в школу приезжала машина, мы грузили металлолом и макулатуру, сдавали, а на деньги, которые получали за это от приёмных пунктов, купили для школы киноустановку, а потом и инструменты для духового оркестра. Так и город очищали от мусора, и школе помогали что-то приобрести. Сегодня ведь все школы с родителей учеников деньги берут. Раньше такого не было.
А потом, после службы в армии меня взяли на работу инструктором в горком комсомола. Только, как говорится, не совсем обычным. Необычность моя заключалась в том, что я любил живую комсомольскую работу - организацию соревнований, вечеров отдыха, комсомольских дружин. Я был начальником городского штаба комсомольского прожектора, который находил и освещал недостатки в хозяйственной работе города. Мы целыми комсомольскими отрядами ходили по магазинам, разбивались на маленькие группы, покупали продукты, а получив сдачу, доставали удостоверения членов комсомольского прожектора и проверяли вес полученного товара и насколько нас обсчитали. Разумеется, многие продавцы работали честно, однако немало попадалось и тех, кто регулярно обсчитывал и недовешивал. На таких обманщиков мы составляли протоколы. Вскоре после наших рейдов в городе все продавцы стали бояться молодых покупателей, так как протоколы мы сдавали в горторгинспекцию, которая имела право снимать с работы на основе наших документов.
Мы много интересных мероприятий устраивали. Но что я не любил, так это бюрократию, бесконечные сборы цифр  и отчётов, за которыми иногда забывали живую жизнь. Однажды я выступил на городском пленуме комсомола и раскритиковал работу первого секретаря, который и грубо себя вёл с комсомольцами, и всё внимание уделял только отчётам, подгоняя нужные для вышестоящего руководства цифры. Меня после этого выступления отстранили от всех комсомольских дел и отказались дать рекомендацию в партию. Я написал письмо в «Комсомольскую правду». Приехала молодая корреспондент и опубликовала статью «Правда для узкого круга», в которой полностью поддержала моё выступление. После этого секретаря горкома комсомола сняли с руководства, а меня приняли в партию. Вот что означало быть настоящим комсомольцем. И таким был не я один, хотя сегодня только и говорят о том, что раньше не было никакой критики.
В это время и прозвенел звонок.
- Ну, что же? Все вы сегодня говорили хорошо, - несколько растерянным голосом сказал учитель. - Продолжим на следующем уроке.

Обо всём этом вкратце и рассказал крепыш Володя майору. И завершил такими словами:
- В тот вечер после уроков мы собрались впятером на набережной. Сначала покатались на роликах, потом сели на скамеечке и вспомнили о том, что обсуждали на уроке литературы. Вика попросила меня придумать что-то хорошее, чем можно заняться. Ну, я и придумал создать самим нравственный патруль. Решили начать бороться в школе с руганью, курением и прочим. Обсудили у себя в классе на собрании. Все согласились наводить порядок в школе. Я написал об этом заметку в виде объявления в нашу стенгазету. В члены нравственного контроля стали записываться и из других классов. Но тут лето подошло и всё пока остановилось. Посмотрим, что будет в новом году. Так что сегодня в метро я по инерции этого кибера попросил уступить место женщине. Так он, гад, упёрся, а женщина чуть не упала. Вот я его и сдёрнул, а он матом на меня, пришлось кулак под нос сунуть. Вот и вся история для протокола.
Майор внимательно слушал рассказ, и, казалось, всё время хотел вставить что-то своё, едва удерживая себя. Было понятно, что ему очень интересно, и смотрел он на парня перед собой как-то по-особому. Теперь он сказал:
- Ты знаешь, твой рассказ настолько любопытен, что меня подмывало сейчас же позвонить своей внучке и пригласить её послушать тебя. Она журналист, работает в «Московском комсомольце». Думаю, что ваш опыт с нравственным патрулём газету заинтересует. Ты не возражаешь, если я ей сейчас позвоню, а ты пока продиктуй сержанту свой адрес и домашний или мобильный телефон?
Володя не возражал и продиктовал свои данные. Майор в это время говорил с внучкой:
- Катюша, ты слышала что-нибудь об энпэшниках? Нет? Я так и подозревал. Оказывается, в одной школе создали такой нравственный патруль из школьников, чтобы следить за нравственностью у себя. Любопытно, не правда ли?.. Изобретатель этот у меня сидит сейчас… Нет, не в моём кабинете. Я заехал на Автозаводскую посмотреть, как идут дела, и как раз двух драчунов привели. Один из них и есть этот изобретатель. Решил в вагоне приструнить панка и слегка перегнул… Хочешь познакомиться?.. Попозже? Ладно, я дам тебе потом его координаты. Пока.
Майор положил трубку и кивнул одобрительно головой:
- Она тебе потом сама перезвонит, как освободится. Так что можешь идти, но не ввязывайся в драки. Ты же боксёр. Наверное, тренер предупреждал, что вам нельзя пользоваться кулаками. Хорошо ещё, что только нос разбил. Да и в этом случае этот петух мог на тебя в суд подать. Так что будь осторожнее с вашим нравственным патрулём. Но придумано хорошо. Молодцы. Желаю успехов, - и майор от души пожал руку Владимиру.
Энпэшники 
Выйдя из метро, Володя посмотрел на часы. До занятия секции бокса оставался ещё час. Никуда больше успеть не мог, поэтому решил пройти в парк, посидеть на воздухе. Купил в киоске пломбир. Лето выдалось в этом году особенно жарким. Входя в парк, заметил позади себя трёх парней в чёрных брюках и тужурках с металлическими аксессуарами на груди и на бёдрах. Вся одежда на металлических кнопках. Догадался, что это тоже киберготы и подумал, что их многовато на один день. Прошёл по аллейке и сел на свободную скамью в тени высокой ели. Киберы шли в эту же сторону. Это насторожило. Народу в парке в это время немного. Рядом прохожих не было. Глянул на выход из парка, и показалось, что там промелькнул петушиный хохолок, как у Вальдемара, с которым он схлестнулся в метро. Неприятное чувство предстоящей драки охватило тело. Володя переложил стаканчик мороженого из левой руки в правую. Он был левша, что являлось всегда дополнительным неудобством противникам, привыкшим к обычным соперникам правшам.
Трое парней в одежде киберготов заметно отличались высоким ростом, что придавало им уверенность. У двоих причёски были не гребешком, а хохолками, выделявшимися на голове выбритыми боками, у третьего причёску можно было назвать бобриком, а верхняя губа обрамлялась тонкими усиками. Несмотря на жару, парни были в высоких сапогах, с висящими на них цепочками. В этом тоже было их преимущество. У Володи на ногах красовались белые кеды. На всякий случай он снял с плеча сумку со спортивной одеждой, чтобы не мешала, если начнётся драка и положил её рядом с собой.
Предчувствия не обманули. Киберы шли именно к Володе. Один из них, шедший посередине, криво улыбаясь, спросил:
- Паря, не угостишь мороженым? А то жарко очень.
Наглая ухмылка. Слегка прищуренные глаза. Сама фигура щупленькая. Из троих он выглядел самым слабым, но именно поэтому ему хотелось быть главным. Двое по бокам представлялись вроде телохранителей.
- А не подавишься? - хмуро ответил Володя, поднимаясь. - Чего пристаёшь?
Трое остановились полукругом, перегородив Володе путь к отступлению.
Средний щуплый с прежней ухмылкой пояснил суть проблемы:
- Ты чего это к нашему киберу прицепился сегодня? Думал, так тебе это сойдёт? Мы своих не сдаём, - и выкинул руку вперёд, целясь кулаком в лицо Володи.
Однако опытный боксёр, давно привыкший на тренировках и соревнованиях уклоняться от перчаток соперника, Володя был к этому удару готов, легко отбил стремившийся в лицо кулак своей левой рукой и неожиданно для стоявших соперников сделал прыжок обеими ногами назад, очутившись на скамейке, откуда мгновенно левой ногой ударил среднего парня в подбородок. Тот охнул и рухнул на землю.
В ту же секунду Володя швырнул мороженое прямо в лицо второго кибера. Оно попало ему в глаз своим холодным содержимым, что почти ослепило того, заставив зажмуриться. Против третьего, с причёской бобриком и тонкими усами, не ожидавшего такого поворота событий парня, Володя выставил в привычной манере два своих кулака. Вспомнил слова майора о недопустимости применять свою силу и сказал зло:
- Предупреждаю, что без перчаток мой удар может быть смертельным. Я один против троих. Меня вы не посадите, если что. А вон и свидетели идут, громко произнёс он, заметив в конце аллеи появившуюся парочку молодых людей.
- Ладно, мы уходим, - сказал парень с расплывавшимися по лицу следами мороженого. Он вытер глаз и наклонился поднять упавшего товарища, лёжа потиравшего подбородок. В это время резкая боль в животе оборвала на миг дыхание и заставила Володю согнуться в три погибели, едва не падая со скамьи. Это третий парень, высокий, не отличающийся атлетическим телосложением, с усиками на длинном худом лице, заметив, что внимание их врага перенесено на двоих других, выхватил из-за голенища сапога нож и ударил боксёра.
Упавший щуплый вскочил, и киберы втроём бросились бежать, но не к выходу из парка, а в сторону парочки в конце аллеи. Те, заметив бегущих к ним, не желая сталкиваться с хулиганами, свернули с аллеи и пошли в другом направлении. Володя зажал рану на животе ладонью, сквозь пальцы которой потекла кровь. Медленно опустился на скамейку, падая боком на свою сумку, и только потом, превозмогая боль, снял ноги на землю, достал одной рукой из сумки аптечку, которую носил всегда с собой на тренировки, хотел перевязать себя бинтом, но попробовал встать и потерял сознание.
Очнулся Володя в машине скорой помощи. Её вызвали те самые молодые люди, которые свернули, было, с аллеи при виде бегущих навстречу киберов, но потом снова вышли на неё и увидели лежащего у скамейки скрюченного раненного парня. Молодой человек сразу по мобильному телефону вызвал скорую, а его девушка, оказалась знакомой с медициной и поспешила перевязать рану тем самым бинтом, что нашла в аптечке Володи. Это, как потом сказали врачи, и помогло спасти ему жизнь.
Больница находилась рядом, так что пострадавшего с порезом живота быстро доставили врачам и так же быстро прооперировали. Удар ножа был несильным и наносился из неудобного положения, когда жертва стояла выше нападавшего, так что важные органы тела не нарушились, но при потере крови всё могло кончиться более трагично. Рану обеззаразили, зашили, больного положили в палату.
Володя сам позвонил по мобильнику маме и, стараясь говорить как можно спокойней, сообщил:
- Ма, у меня тут небольшая неприятность - попал на пару дней в больницу. Что-то вроде вынужденного аппендицита. Порезали, но уже всё в порядке. Если ты или папа будете ехать ко мне, привезите, пожалуйста, мой ноутбук, а то скучно без него.
Из трубки неслось взволнованное:
- Что ты, сынок? Ты ж никогда не жаловался на аппендицит. Откуда это?
- Да чего ты переживаешь, ма? Приедешь, расскажу. Я почти рядом, - и Володя назвал номер больницы.
- Я привезу тебе бульон и фрукты? Как думаешь?
- Привези, но не знаю, разрешат ли. У меня капельница стоит. Главное ноутбук не забудь.
Через несколько минут после разговора с матерью зазвонил мобильник. Володя нажал зелёную кнопку на трубке и услышал:
- Это Владимир? Здравствуйте. Я из «Московского комсомольца». Меня зовут Катя. Вам, наверное, дедушка говорил. Я бы хотела с вами встретиться. Как вы думаете, сейчас это возможно? Мне подъехать или вы сами ко мне приедете?
Володя начал смеяться, но почувствовав боль в животе, остановил смех.
- Катя, - сказал он, - пока вы были заняты серьёзными делами, меня успели порезать на улице, отвезти в больницу и сделать операцию. Так что теперь я совершенно свободен и готов с вами беседовать хоть до утра, но сам подъехать, как вы понимаете, не могу.
Однако сначала приехал Катин дедушка. Майор вошёл в палату по-деловому.
- Так, что случилось? - спросил.
Володя рассказал, как помнил.
- Написать заявление можешь? Это нужно для возбуждения дела.
- Могу, если подложить что-то под лист бумаги.
Подложили планшет майора.
Забрав заявление и пожелав скорейшего выздоровления, майор отбыл так же быстро, как прибыл.
Не прошло и часа, как в палату, в которой уже сидела мать Володи, вошла Катя. Им повезло в том, что началось время посещений больных: всех пропускали. В послеоперационной палате было шесть коек. Три из них тщательно застеленные ожидали поступления новых пациентов. На двух других лежали пожилые мужчины, а рядом с ними сидели, очевидно, их жёны, тоже немолодые по внешности. Так что Кате не составляло труда сориентироваться и сразу направиться к койке, возле которой стояла капельница, подключённая к руке совсем ещё, казалось, мальчика. На стуле между кроватью и окном сидела моложавая интеллигентного вида полноватая дама, как её мысленно назвала себе Катя, и держала мальчика за свободную правую руку.
- Я Катя из «Московского комсомольца», - представилась корреспондент. - А ты, если не ошибаюсь, тот самый Володя? Не возражаешь, если мы будем на ты?
- А вы красивая, - восхищённо сказал Володя.
- Можно мне тоже говорить «ты», я только перешагнула двадцатилетний рубеж своей жизни. И не надо комплиментов. Я их не люблю. Вот тебе гранат для тонуса.
На этих словах девушка скинула со спины маленький рюкзачок, достала оттуда большой коричневатого цвета плод и положила его на тумбочку, где уже лежали принесенные мамой Володи два яблока, три банана и один апельсин. За гранатом из рюкзачка последовал довольно миниатюрный предмет, почти умещающийся в ладони. Все действия свои девушка сопровождала почти непрекращающейся речью:
- Это диктофон. Я привыкла всё писать на нём. Ручкой очень медленно. Надеюсь, ты не будешь возражать? - Она нажала кнопку записи диктофона. - А вы, конечно, мама Володи? Ничего, если я прерву немного вашу беседу?
Мама согласно кивнула головой и протянула руку Кате, называя себя:
- Валентина Васильевна. Да, я мама Володи. А вы не слишком молоды для корреспондента такой известной газеты?
Катя даже не улыбнулась, пожимая протянутую руку и отвечая совершенно серьёзно:
- У нас же молодёжная газета. Главному хочется отражать идеи молодёжи. У нас есть и старики, но они не так понимают нас, поэтому лучше иметь молодых корреспондентов. Но вас, наверное, беспокоит профессионализм? Так вот я, прежде чем попала в редакцию, прошла творческий конкурс в МГУ на факультет журналистики, а до этого была победительницей конкурса юных журналистов. Я учусь ещё, перешла на четвёртый курс, а в редакции прохожу практику. - И, не прерывая тираду слов, обратилась уже не к Валентине Васильевне, а к Володе: - Так что начнём работу? У меня не так много времени. Сначала расскажи, кто и почему, ты сам думаешь, на тебя напал, как ты себя чувствуешь, что собираешься дальше делать, когда выйдешь отсюда. Я, между прочим, после твоего сообщения о нападении позвонила дедушке. Он сказал, что догадывается, кто это мог сделать и уже начал поиск, так как у него есть адрес кибергота, с которым ты подрался. Он уверен, что на тебя напали его дружки.
- Твой дедушка, если майор твой дедушка, только что был здесь - сказала мама Володи, внимательно рассматривая корреспондента.
Володя с улыбкой смотрел на девушку, которая действительно была красива. Давно оформившейся девичьей груди было тесно в розовой кофточке, и она готова была выкатиться из неё своими шарами, удерживаясь лишь напружиненными сосками, чётко просматривающимися под тонкими тканями бюстгальтера и кофточки. Волнистые светлые волосы скатывались на по-летнему приоткрытые плечи, но на уши они не попадали, позволяя видеть в мочках светящиеся на солнце недорогие, но элегантные циркониевые серьги. На круглом личике не видно было никакого макияжа. Разве что чёрная мушка на щеке могла быть нарисована, но это могла быть и настоящая родинка, размещённая именно в этом месте природой для украшения всего лица с не тонкими, но и не такими крупными губами, которые стараются иногда рисовать лишённые вкуса и чувства меры девицы. Брови тоже были натуральными без выщипывания и наводки краской, как и длинные ресницы являли собой естественный продукт природы, а не произведение искусственных декораций.
Володя сообщил красавице, присевшей на край кровати, держа в руке диктофон, что чувствует себя лучше, чем после того, как его ударили ножом, вкратце описал произошедшее с ним в парке и собирался перейти к теме энпэшников, когда в палату вошли, а точнее даже ворвались три девушки и парень. Это были одноклассники Володи Вика, толстушечка Люда, худенькая Таня и Фёдор.
Первой подбежала к кровати Вика. Элегантный спортивный костюм бебе стального цвета, состоящий из плотно облегающей высокую грудь майки и столь же чётко подчёркивающих все изгибы тела брюк, создавали впечатление высокорослой длинноногой девушки, хотя рост её на самом деле не превышал сто шестьдесят пять сантиметров. Волосы, падавшие волнисто на плечи, были схвачены у основания на затылке красивой заколкой хеагами, что не позволяло им рассыпаться. Почти плачущим голосом, но так же тихо, как на уроке, Вика пролила поток слов:
- Ой, Проф, как же так? Что случилось? И что это за трубочки возле тебя? Здравствуйте, Валентина Васильевна. Ой, а зачем тут диктофон? Мы случайно узнали, что ты здесь. Я позвонила тебе домой, хотела узнать, почему твой мобильник не отвечает. Мы же собирались сегодня после твоей тренировки на набке собраться. - Подразумевалась, конечно, набережная, на которой стоял их дом. - А Валентина Васильевна сказала, что ты в больнице. Ну, мы и собрались к тебе. Люся, давай виноград. Мы подумали, что это будет тебе полезно.
Люда уступала ростом даже Вике, но одета была не менее элегантно. Тёмная короткая юбка скрадывала полноту, чему способствовала и пёстрая блузка с таким же пёстрым бантом на груди. Плечи и спина прятались под исключительно белой лёгкой кофточкой. Девушка вынула из красивой белой сумки, висевшей через плечо, целлофановый пакет с несколькими гроздями светло-зелёного винограда.
- Он без косточек и очень сладкий. Тебе, Проф, понравится, - пояснила Таня, философски поправляя очки на переносице. На Тане была розовая кофточка с широким поясом и большой пряжкой на талии. Розовую красоту дополняли короткая розовая юбка и такого же цвета босоножки на высоком тонком каблуке.
Одетый в светлую футболку и тёмно-синие джинсы Фёдор подошёл к кровати, оттесняя Вику и протягивая Володе руку:
- Здорово, Проф! Короче, как ты тут? Что тебя угораздило? Аппендикс?
Лицо Володи явно расцвело при виде друзей.
- Ну, пацаны-пацанки, душевно рад вам. А мама ничего не сказала, что вы придёте. Хватайте стулья от пустых кроватей, садитесь. Есть о чём поговорить. Тут корреспондент «Московского комсомольца» ко мне пришла. Зовут Катя. Будет писать что-то, и вы очень кстати. У меня новая идея родилась только что. - И пока ребята брали стулья от соседних кроватей и усаживались по левую сторону от Володи, он объяснял корреспонденту: - Это вот и есть мои пацаны-пацанки, с которыми мы придумали нравственный патруль.
- «Мы придумали» - это слишком громко сказано, - ввернула Татьяна, - так как это чисто твоя идея, а мы её просто поддержали. Но ты сначала скажи, что с тобой?
Володя скривил губы, словно отмахиваясь от вопроса. Но друзья смотрели на него вопросительно. Им никто ничего не успел рассказать. Тогда вступила Валентина Васильевна:
- Ребята, он и мне сначала ничего не хотел говорить по телефону. Это уж здесь я узнала от него, что его какие-то гады пырнули ножом в живот. Хорошо, что успели довезти сюда.
 На этих словах раздался плач.
- Ты чего, Вика? - повернувшись к ребятам, тихо проговорил Володя. - Слегка только поцарапали. Не плач.
- Но тебя могли же убить? И как это среди бела дня? За что? - говорила она, еле сдерживая рыдания.
Люда быстро достала красивый расшитый платок из сумочки, прижала голову Вики к своей груди и зашептала, вытирая брызнувшие из её глаз слёзы:
- Викочка, не надо, а то и я заплачу. - Обращаясь уже к Володе, сказала:
- Проф, давай, рассказывай, а то её не успокоишь, пока молчишь.
- Да что рассказывать? Всё было просто. Я ехал в метро. Тут какой-то кибер с фиолетовым петухом на голове расселся и не хотел уступать старушке место. Ну, я его стянул со скамьи, он матом на меня. Я укоротил его кулаком, но очень слегка, чтоб он только заткнулся. Нос, правда, окровавил. Тут остановка и полиция уже поджидает. Там мы поговорили немного, кибера первым отпустили. А он зловредный оказался, как я думаю. Наверное, позвонил по мобильнику своим дружкам. Я от полицейского участка в метро пошёл на тренировку. Было ещё рано, купил мороженное и сел в парке на скамейке. Тут трое подгребли, решили подраться. Я усёк это сразу. Да они такие худосочные. Одного я достал ногой в зубы, другого мороженым в глаз, чтоб остыл. Третий руки вверх, сказал, что уходят. Я тут по глупости поверил и отвернулся от него, а он-то меня и пырнул. Я падаю, а они ходу от меня. Хотел сам перевязаться, да отключился. Очнулся уже в машине скорой. Оперативно сработали. Словом, пустяки это всё. Давайте о деле.
- Ну ладно, излагай, что ты ещё придумал. И не говори, что это мы вместе, тут уж не получится, - улыбаясь, сказала Таня.
Володя готов был отмахнуться, но одну руку продолжала удерживать мама, а ко второй шла трубка от капельницы, по которой медленно стекала какая-то жидкость.
- Тань, какое это имеет значение? - потом обращаясь к Кате, продолжил: - Главное, что мы все хотим что-то полезное для общества делать. Я бы даже сказал, что эта мысль родилась благодаря нашему новому учителю Николаю Гавриловичу, который напомнил, что его зовут так же, как автора романа «Что делать?» Чернышевского. У меня уже тогда мелькнула мысль в голове о том, что ещё до революции семнадцатого года передовые люди своего времени думали о том, что делать для блага народа. А почему же нам сегодня удаётся прозябать на нашей земле, хотя все почти грамотные, образованные? А Николай Гаврилович, как угадал мою мысль и предложил написать сочинения о том, что мы хотим в нашей жизни. То есть заставил нас прямо на уроке думать о самих себе и нашем будущем. Это классно! И мы задумались. А потом после уроков собрались на набережной вот именно этой нашей пятёркой и придумали патрулировать в школе, следить за культурой, которая должна быть нравственной.
- Но главное, что хорошо, - вступила Люда, - нас как бы похвалил Николай Гаврилович и предложил развернуть идею по всей школе. Результата пока большого мы как бы не успели увидеть, так как учёба закончилась, но шума много было. Не всем это понравилось. Ведь даже некоторые девчонки как бы ругаются при всех, что говорить о мальчишках? А уж курят все как бы напропалую.
- Опять ты со своим «как бы», - досадливо заметил Володя.
- Ну, извини. Я иногда помню, но иногда забываю.
- Вы что же и за речью своей все следите? Это входит в обязанности нравственного патруля? - Изумилась Катя.
Ответила Таня:
- Нет, не так. Это новый учитель литературы обратил наше внимание на лишние слова в речи. Вот мы и стараемся исправлять свою речь. А Проф, тот всегда за этим следит. Он как настоящий профессор, всех одёргивает. Мы привыкли.
В это время Валентина Васильевна поднялась.
- Ребята, извините, но мне пора уходить. Спасибо, что вы навестили Володеньку. Сынок, ко мне должна придти аспирантка с диссертацией. Так что я пойду. Тем более что у вас свои разговоры. Боюсь, что я вас немного стесняю.
Она поцеловала сына в лоб, а он приветственно помахал рукой.
После ухода матери Володи все действительно почувствовали себя несколько легче. Дело не в том, что она взрослая, а они только-только выходят из детства. В палате оставались и другие взрослые: во-первых, ещё двое больных у противоположной стены, а во-вторых, пришедшие к ним родные. Но Валентина Васильевна была мамой их товарища, а при маме ребятам всегда приходится несколько сдерживаться в разговоре. Валентина Васильевна была умной женщиной и всё прекрасно понимала. Ей очень хотелось знать, кто из девочек имеет виды на её сына, кто может стать невесткой и кто же из претенденток нравится больше Володе. Так стараются догадаться все родители детей, если их интересует судьба любимых чад. Но всему своё время. Нельзя перегибать палку настырным вниманием. И она ушла.
- Так что же ты придумал новое, Проф?
Вопрос задала Вика. Она пересела на место ушедшей Валентины Васильевны и будто случайно взяла руку Володи в свои, как только что держала мама. Это не ускользнуло от внимания газетчицы Кати. Она направила диктофон на Вику.
- Представьтесь, пожалуйста, чтобы я потом не забыла и ничего не перепутала.
Вика, смутившись, назвала себя.
- И расскажите, пожалуйста, поподробнее как отнеслись другие школьники к вашему нравственному контролю?
- Да как? Кому нравится, если ему говорят, чтобы он поднял конфетную бумажку, которую он только что бросил на пол? Или если курят, то теперь стали прятаться от нас. И прежде, чем выругаться, оборачиваются, нет ли нас рядом.
- Это плохо?
- Почему же плохо? Хорошо. Лучше, чем когда всё шло вразнос. То одна техничка ругалась за грязь, а то и мы наблюдаем. Вот год начнётся, мы с первого дня заставим всех помнить о нравственности.
Но Вика не хотела больше говорить и, слегка приподняв руку Володи, опять попросила:
- Проф, ты, может что-то другое придумал? Рассказывай.
Володя внимательно, неторопливо, словно изучающее, посмотрел на всех собравшихся и, остановив взгляд на корреспондентке, начал развивать новую мысль:
- Я уже тут на койке вспомнил опять рассказ нашего Николая Гавриловича, а именно его комсомольскую юность. Он со своими комсомольцами помогали всему городу. А мы занялись только своей школой. Это хорошо, но мало. Я предлагаю, пацаны-пацанки, расширить работу нашего нравственного патруля. Мы должны пойти в метро, автобусы, трамваи и там заставлять таких оболтусов, как этот Владлен и его компания, уступать места старшим, женщинам, инвалидам.
- Это же не футбольное поле, - заметил мрачновато Фёдор, - нас на всю Москву не хватит. Это раз. И второе. Короче, ты понял, почему оказался здесь? То, что кому-то не нравится в школе - это ерунда на постном масле. Короче, там боятся учителей, боятся, что вызовут родителей в школу и так далее. А в городе так отошьют за твои замечания, что мало не покажется. Короче, ты уже это почувствовал на себе. Не понимаю, как тебе пришла такая мысль? Урок не впрок?
Володя ядовито усмехнулся:
- Испугался, значит? Но ведь мы никого не неволим. Всё только добровольно. А я потому и подумал о порядке в городе, что увидел наглость шантрапы. Да, они могут пойти на что угодно, если у нас не будет поддержки. Но вот тут-то нам может помочь Катерина со своим «Московским комсомольцем», - и он посмотрел пристально на Катю. И все повернулись к ней. Но она не растерялась и поспешила заверить ребят в правильном подходе.
- Я думаю и даже уверена в том, что вы правильно мыслите. Главному должно это понравиться. Мы постараемся опубликовать этот материал, и, если он всем понравится, то в других школах, а, может, и в других молодёжных организациях тоже организуют такие патрули. Вот и охватим весь город, а то и всю страну.
- Класс! Вылезай из кровати скорее, Проф. Начнём работать, - предложила Люда.
- Я-то вылезу. - Володя сдвинул брови к переносице, что-то обдумывая. - Но надо начинать сейчас. Пока я встану, нужно приготовить нарукавные повязки с надписью «Нравственный патруль». С этими повязками на рукавах можно смело заходить куда угодно и люди будут знать, что мы не просто так говорим, а уполномочены.
- А если спросят, кто вас уполномочил, что скажем? - проявила осторожность Таня. Документик не мешало бы, но кто его даст?
Володя опять посмотрел выжидающе на Катю:
- Что думаешь? Может газета помочь?
- Попробую. Чем чёрт не шутит? Вдруг согласятся взять на себя такую акцию?
- Это не акция, Катя, не кампания по скидкам.
Володя даже попытался привстать на локтях, но Вика тут же положила свою руку ему на плечо, удерживая и шепча, как маленькому, уговаривая:
- Лежи, лежи. Тебе нельзя подниматься, Проф. - И, едва не плача, - проговорила - Ну, почему наш мир такой злой? Тебя же могли убить, а за что? Как же можно так, Проф?
Володя посмотрел в глаза Вики и качнул головой:
- Спокойно, Вика, спокойно. Для того мы и создаём наш нравственный патруль, чтобы делать мир лучше. Я, наверное, совершил ошибку, когда ударил кибера по носу. Нельзя так делать. Вот они и выступили силой на мою силу. Конечно, каждый человек должен быть свободен в своих поступках. Однако, живя в обществе, все обязаны подчиняться законам этого общества. Но в данном случае это скорее моральная обязанность, поскольку нет закона, по которому кто-то должен уступать место старшим или более слабым. Нам следует это учесть. Нужно находить другие не силовые методы воздействия. Может быть, ходить с видеокамерой и фотоаппаратами? Запечатлевать тех, кто должен, но не хочет уступать место.
- Правильно. Можно даже стенды позора устанавливать на улицах, где показывать, как сидят на набережной и лузгают семечки, рассыпая шелуху всем под ноги,  или пьют водку прямо на улице, - предложила Таня. - Мне, например, это очень не нравится.
- И, что ужасно, - подхватила Люда, - пьют и потом такой бардак за собой оставляют, кошмар! Хочешь нормально пройтись, подышать воздухом, а перед глазами и под ногами пустые бутылки из-под шампанского. А банки от пива повсюду в метро, автобусах, трамваях. Ужас! И никому дела нет.
- Я вот ещё что вспомнил. Надо, наверное, кроме нарукавных повязок сделать значки на грудь с каким-то символом. Люда, ты у нас художник. Придумай что-нибудь типа символа. Размножим на ксероксе, купим в магазине беджики, вставим в них рисунок, и все сразу будут видеть, кто мы.
- Проф, ты всё хорошо придумал, - прервал, наконец, своё молчание Фёдор, - но что, если и нас кто-то захочет подрезать? Короче, дело не в том, что я боюсь за себя. Я всё же футболист, короче, тренируюсь почти каждый день бегать и прыгать. А вот девчонки да и многие пацаны спортом не занимаются. Короче, может, организовать специальную подготовку? Найти какого-нибудь тренера по самбо. Подготовиться, короче, против тех, кто начнёт наглеть и руки распускать.
Володя опять хотел приподняться, но Вика снова уже увереннее удержала за плечо.
- Федя, это ты гениально придумал. Только не говори всё время «короче». Заел ты меня этим словом. Действительно гораздо лучше будет, если мы создадим настоящую боевую дружину. Ходить будем по трое, четверо, в крайнем случае, по двое и, если уж эти киберы-шмиберы будут наглеть и физически возражать, то в случае необходимости покажем, что с нами лучше не спорить. Поищи тренера, пожалуйста. Не футбольного, конечно.
Все дружно рассмеялись.
- Только я думаю, - строгим голосом сказала Таня, - что в эту гениальную задумку надо внести ещё одну струю здравого смысла. Фёдор и так не считает нужным учить уроки, а займётся самбо и нашим нравственным патрулём, то и вовсе ничего учить не будет, да ещё скажет, что занят общественным делом, а потому не учит. Я думаю, его нельзя привлекать к нашему делу, пока он не станет учиться, а то будет только позорить нас.
Володя серьёзно посмотрел на Фёдора.
- Таня права. Нельзя нам полезное дело портить двойками. И то, что ты написал в своём сочинении, конечно, чушь настоящая. Одно дело, когда что-то не даётся, что-то трудно воспринимается, и совсем другое дело, когда лень учиться превращают в идеологию. Просто Федя пропустил когда-то, не выучил что-то, а потом стало труднее, и он решил самому себе объяснить, что учиться не надо. Это ошибка, а признать её он боится. Надо помочь. Таня, ты, мне кажется, и должна этим заняться. Помоги ему подтянуть то, что он упустил, чтобы нам не было за него стыдно.
- А мне какое задание, Проф? Я без дела что ли?
Вика готова была обидеться.
- Ну что ты? Тебе самое главное поручение. На тебя, можно сказать, главная надежда. Ты, как самая у нас представительная, должна будешь договориться с завучем или с директором школы и написать письмо или в районную управу или ещё куда, может, даже в мэрию, чтобы нас зарегистрировали как общественную организацию и дали добро на наши действия по работе нравственного патруля. Сейчас ещё лето, но, думаю, кто-то из руководства в школе есть. Прозондируй, пожалуйста, пока я здесь. Это не просто, но ты попробуй выяснить, как и что.
Вика засветилась радостью от сознания того, что ей поручено очень важное дело, а Володя вдруг попросил её:
- Слушай, подружка, а ты не могла бы спеть что-нибудь потихоньку?
Вика славилась не только в классе, но и во всей школе своим голосом. Она всегда выступала на школьных вечерах. Пришедшие друзья тоже поддержали просьбу Володи. Вика не ожидала и резонно заметила:
- Это же больница. Ты ведь не один здесь.
Но с соседних кроватей донеслось:
- Пойте, девушка, пойте. Мы с удовольствием послушаем.
- Хорошо, я постараюсь негромко. Я спою тебе песню Эдиты Пьехи, которую очень люблю. Слова, конечно, не её, а Рождественского. «Огромное небо»
И она запела низким грудным голосом, задумчиво, словно видя перед глазами трагедию падающего самолёта.
- Об этом, товарищ не вспомнить нельзя…
В одной эскадрилье служили друзья…
Когда она закончила, с соседних кроватей раздались аплодисменты, а в палату вошёл врач и загрохотал строгим басом:
- Это что ещё тут за сборище у больного? Что за концерт? Время посещений вышло вон в то окно. А ну марш по домам! Пациенту пора ужинать и спать. Побольше спать, чтобы скорее выздороветь.
- Извините нас, - почти таким же строгим голосом сказала Таня, - но даже во время войны в госпиталях устраивали больным концерты.
- Она замечательно поёт, - поддержали соседи.
Врач ухмыльнулся, и строгий бас сменился мягким баритоном:
- Знаю-знаю и про войну и про концерты больным. Всё знаю. Молодцы, что пришли проведать товарища и поёте ему. - И, окинув взглядом молодёжь, тоном не то одобрения, не то укоризны сказал: - Какие же вы все красивые. Вы, часом, не из дома моделей сюда пришли? Прямо как на выставку, а не в больницу. Однако мне пора осматривать больных, а вам по домам. Завтра можете попеть ещё.
Трудности большого дела
   Катя Бессонова, приехав домой, прежде всего, поделилась с мамой впечатлениями от встречи с ребятами в больнице. Дедушка ещё не приехал со службы. Отец сидел за своим компьютером и просил не отвлекать пока. Мать и дочь сели ужинать сами. За едой Катя и рассказала матери о необыкновенных ребятах, которые словно из прошлого века решили заниматься тимуровскими делами. Наскоро съев котлету с пюре, выпив чашечку кофе для бодрости, Катя закрылась в своей комнате, попросив маму не отвлекать, пока не придёт дедушка, положила на стол диктофон, включила компьютер. Ей хотелось поскорей перенести всё услышанное в текст на электронный носитель. Подумалось, сколько времени уйдёт на это, если встреча длилась не менее часа. А потом из всего записанного придётся делать статью. То есть необходимо будет несколько раз читать написанное, чтобы ничего не упустить.
Пока компьютер включался, Катя думала, стоит ли всё выносить в текст или лучше писать сразу статью со слуха. Вопрос был не простой. Опыт подобной работы был пока небольшой. Она включила диктофон. Приготовилась слушать. Но диктофон молчал.
«Что за чёрт?» - произнесла мысленно Катя. Взяла диктофон в руки, посмотрела. Миниатюрные кассеты не вращались. «Неужели сели батарейки?» Достала из стола новые, нераскрытые элементы, быстро заменила в диктофоне старые и снова включила. Из динамика донеслись слова Кати: «А вы, конечно, мама Володи? Ничего, если я прерву немного вашу беседу?» и воцарилось молчание. Кассеты вращались, но ничего не было слышно. Руки задрожали от охватившего тело волнения. Катя отмотала плёнку на начало, включила снова воспроизведение, и опять послышались слова Кати: «А вы, конечно, мама Володи? Ничего, если я прерву немного вашу беседу?» и молчание. Плёнка дальше была пуста.
- Какой ужас? - Катя зарыдала. Она поняла, что весь разговор в больнице у неё не записался. Вспомнилось, что говорил преподаватель института Илья Григорьевич: «Имейте в виду, что, беря у кого-то интервью, не очень рассчитывайте на технику. Она всегда может подвести по какой-либо причине. То ли свет отключится и магнитофон перестанет работать в самый ответственный момент, то ли в вашем ноутбуке или диктофоне сядут элементы не вовремя, а вы не заметите. Поэтому всегда надейтесь только на свой блокнот и шариковую ручку. А техника должна быть лишь помощником. Пишите основное сами. Так легче будет и расшифровывать записи, которые бывают не всегда понятны».
Катя прекрасно знала этот совет, но техника её ещё ни разу не подводила, и она расслабилась. Разговор в больнице был для неё настолько интересным, что она едва успевала поворачивать диктофон, направляя его на говорящих, и совсем забыла проверить его работу.
Встревоженная плачем дочери, мать вошла в её комнату, спрашивая:
- Что случилось, Катюша?
Продолжая всхлипывать, она объяснила.
- Этот Володя просто необыкновенный. Он такой серьёзный, такой умный. Я таких никогда не видела. Что я теперь ему скажу? Они рассчитывают на меня, а я? Такое большое дело закрутили.
- Дочка, зачем ты убиваешься? Ничего страшного. Во-первых, главное не то, что будет опубликовано, а то, что эти ребята что-то делают. Во-вторых, попробуй сейчас же написать всё, что помнишь. Ты мне очень интересно рассказала. Так и напиши. А о деталях переспросишь по телефону.
Слёзы на глазах девушки высохли. Она посмотрела на мать большими удивлёнными глазами.
- Как ты права, мама. Мне же не обязательно цитировать. Основное я всё помню. А имена сейчас узнаю. Ещё нет девяти, Володя, наверное, не спит, так что можно звонить. У меня есть номер его мобильника.
Трубка домашнего телефона снята, номер набран. Издалека донёсся голос Володи, и Катя сразу представила его круглое лицо с торчащим вихром волос на голове. Спрашивая, она едва могла спрятать волнение в голосе:
- Добрый вечер, Володя! Это Катя из «Московского комсомольца».
- Я узнал. Рад слышать.
- Правда? Я тоже рада. Я не разбудила?
- Нет-нет, слушаю, Катя. Есть проблемы?
Катя так хотелось снова говорить с Володей, что не успела заранее придумать, что говорить, потому сочиняла на ходу:
- Я села за ваш материал, но хочу уточнить имена, если не расслышу на диктофоне. Забыла записать, как обычно делаю. Как зовут девочку, которая в тебя влюблена?
- Это какая же? Мы все влюблены друг в друга. Мы учимся вместе с первого класса.
- Ну, та, что тебя всё время за руку держала и успокаивала, как мама.
- А-а, это Вика Белая.
- У неё волосы мне показались каштановыми.
- Волосы да, каштановые, а фамилия Белая. Её папа работает в министерстве культуры. Какой-то главный специалист. Я надеюсь, что он поможет Вике организовать поддержку нашему патрулю.
- Ага, поняла. Твоя мама с нею знакома?
- Катя, что за смешной вопрос? Мама всех знает в нашем классе. Половина ребят живут в нашем огромном доме. Мы часто собираемся вместе по праздникам. Мы как одна семья и потому любим друг друга. Но ты же не только о Вике хочешь узнать?
- Нет, конечно. Я просто подумала, что она самая… Впрочем, я поняла. А как зовут девушку в очках, что б я не перепутала?
- Это Таня Иванкина. Она отличница и очень педантична. Поэтому я предложил ей помогать Фёдору.
- А его как фамилия?
- Ты не поверишь, но у него спортивная фамилия Бегунов. Он вообще-то новый человек в нашем коллективе. Недавно поселился у нас в доме и пришёл в наш класс. Так что мы с ним по-настоящему ещё не подружились. Но постараемся сойтись с ним.
- Ну и как зовут полненькую девочку?
- Люда Звонкина. У неё мама дизайнер. А Люда сама прекрасно рисует.
Катя торопливо записывала всё в блокнот. Поблагодарив за информацию, сказала, что садится писать и потому желает скорейшего выздоровления и спокойной ночи.
В окно забрезжил рассвет, когда Катя закончила печатать свою статью. Даже когда пришёл дедушка, её не позвали, чтобы не отвлекать от работы. Впрочем, летние ночи коротки. Катя успела ещё и поспать, прежде чем мама разбудила её на завтрак. Протирая глаза и позёвывая, она, сделала наскоро гимнастику, умылась, распечатала статью на принтере, сунула её папе для прочтения и уселась за стол поглощать обязательную утреннюю кашу, наблюдая за реакцией отца, которую весьма трудно было рассмотреть пока он, молча, допивал свой кофе.
В столовую комнату вошёл дедушка.
- Доброе утро, дедуль. - Катя вскочила и обняла майора, одетого по-утреннему в домашний халат. - Нашли киберов?
- Не так это просто, внучка. К Вальдемару съездили, но по указанному адресу его не нашли. Адрес он, скорее всего, выдумал. Но найдём и его и дружков. Дело серьёзное. Вчера просто не успели. А когда твой герой поправится, проведём с бандитами очную ставку, и всё сразу определится. Киберы - народ заметный. Найдём.
Закончив чтение одновременно с последним глотком кофе, отец Кати качнул одобрительно головой:
- Как редактор, должен сказать, что написано грамотно. И название броское «Тимуровцы нашего времени». Тут ассоциация и с книгой Гайдара «Тимур и его команда», и с романом Лермонтова «Герой нашего времени». Мне думается, что это неплохо. Но как читатель, могу выразить удивление. Я полагал, что сегодняшнюю молодёжь уже не интересуют общественные проблемы. Это, можно сказать, для меня открытие, что есть такие молодые люди, которые хотят что-то делать, а не пить пиво и заколачивать бабки. У вас в школе, насколько я помню, никаких подобных идей не было.
- Ты прав, папа. Я сама была в шоке, когда слушала Володю. Это такой удивительный человек!
- Ты не влюбилась ли в него, малышка? Не помню, чтоб ты кого-нибудь так расхваливала. Даже в статье это чувствуется.
- Папа! - Катя возмущённо бросила чайную ложку на стол. - Он же ещё мальчишка. Как ты можешь так говорить?
- Шучу, малышка. Шучу. А ты чего ложку бросаешь? Не влюбилась и ладно. Чего волноваться-то?
- Кроме того, папа, у него полно влюблённых в него девочек. Они поддерживают все его идеи.
- И правильно. Пусть поддерживают.

Несколько иной разговор состоялся у Кати, когда она принесла статью в редакцию. Завотделом, не просто крупный, а массивный мужчина в возрасте, приближающемся к сорока годам, в футболке, обтягивающей широкую грудь, с трудом скрывающую внушительный живот, снисходительно взял протянутый Катей пластиковый файл, вынул вложенные в него листы бумаги и, глянув на заголовок, насмешливо бросил:
- Только этого нам не хватало: рекламировать тимуровцев. Мы, слава богу, не в советское время живём. Совковая идеология давно в прошлом. Чего тебя дёрнуло?
Катя сжала зубы, сдерживая закипавший в ней гнев, и тихо попросила:
- Аркадий Феликсович, я очень прошу вас, прочитайте сначала статью, а потом скажите своё мнение. А то мы начнём спорить неизвестно о чём. Папа, например, одобрил.
- Ну ладно, ты меня папой не стращай, - примирительным тоном сказал Аркадий, которого все в редакции звали по имени, кроме практикантки Кати. Ему прекрасно было известно, что её отец главный редактор крупного издательства и хорошо знаком с главредом газеты. - Я ведь только о заголовке пока высказался. Мы его никогда не пропустим.
- Аркадий Феликсович, я всё же хочу, чтоб вы сначала прочитали то, что я написала. Не люблю спорить попусту.
Аркадий смолчал и углубился в чтение, время от времени подхмыкивая себе в нос. Дочитав до конца, резюмировал:
- Так, Катя, тема раскрыта. Учишься не зря. У главного героя вихор, как сама революция. Это ты мощно сказанула. Материал обсудим на редсовете. Вопрос не такой простой, как тебе кажется. Мы сами в газете используем молодёжные  жаргоны, чтобы быть ближе к нашим читателям, а тут ты предлагаешь бороться с тем языком, которым живём. Это сегодняшняя реальность. Как можно против неё выступать? Нет, статья может вызвать большой шум. Не уверен, что это нам надо, но подумаем. А пока иди, отдыхай. Или сначала зайди в отдел писем. Почитай последние отзывы. И в интернете посмотри. Составь небольшой обзор корреспонденции.
- У меня к вам ещё просьба. - Катя сделала паузу, словно подбирая мысленно нужные слова. - Не могли бы мы выдать ребятам что-то вроде удостоверений в том, что они действуют от имени редакции? Это бы им очень помогло.
Грузное тело завотделом дёрнулось в кресле, выдавая неудовольствие.
- Ты во что меня втравливаешь? Очень сомневаюсь, что эта идея мальчишек кому-то вообще придётся по душе. В советское время да, это пошло бы на ура. Там все были зомбированы. А у нас сейчас свобода действий. Демократия. Понимаешь? За неё мы боролись. Но не будем сейчас разводить дискуссию. Разговор окончен. У меня и без тебя забот хватает.

* * *

Четверо Вика, Люда, Таня и Федя вышли из больницы, где оставили поправляться своего лидера Володю, и направились домой. Все жили в одном здании, но в разных подъездах. Люда и Вика были подругами, и пошли сразу к Вике домой поделиться своими  девичьими тайнами и планами.  Квартиры Тани и Фёдора были в разных подъездах, но Таня вдруг сказала:
- Федя, может, начнём заниматься сегодня, чтоб не терять времени? Можно пойти ко мне. Мои сегодня ещё на даче, никто мешать не будет.
Девушка сама от себя не ожидала такой смелости. Как-то само сорвалось с языка.
Фёдор пожал плечами:
- Пойдём. Только… Короче, я не помешаю?
- Коротко говоря, - с лёгкой иронией в голосе, сказала Таня, - ты не помешаешь, но давай, ты всё же будешь следить за собой и не говорить каждую минуту своё «короче». С этого и начнём наши занятия.
Они подошли к подъезду. Таня набрала код на входной двери. Через минуту они поднимались на одиннадцатый этаж. Квартира Фёдора находилась на двадцать втором. Дверь на этаж открывалась ключом. Прошли до конца коридора. Входная дверь в квартиру была обита чёрной кожей. Катя вставила ключ в один замок, повернула, затем в другой, раздался щелчок, дверь открылась. Володя с интересом наблюдал за операцией входа в квартиру, где сразу пришлось снять обувь и надеть тапочки, ступить на мягкий ковёр.
Татьяна попросила Володю помыть руки, предложив начать с вечернего чая на кухне.
- Удобства перед глазами. Полотенце в ванной, гостевое первое слева. Я пошла включать чайник.
Оба, Татьяна и Фёдор старались скрыть своё смущение всеми способами. Им было всего шестнадцать. Татьяна понимала, что инициатива должна принадлежать ей - она же хозяйка. Ей не надо было признаваться себе в том, что впервые молодой человек перешагнул порог её квартиры. До сих пор здесь бывали только подружки да гости родителей, если и с детьми, то маленькими. На кухне девушка остановилась в нерешительности. Она предложила чай, а вдруг гость голодный и хочет есть. Сама бы она, пожалуй, начала с чего-нибудь более существенного, не дожидаясь приезда родителей с дачи. Но начала всё-таки с чая. Кувшин с отфильтрованной водой стоял полный. Перелила воду в чайник, нажала кнопку кипячения до ста градусов. Открыла заварочный чайник, вылила остатки, ополоснула. Глянула в холодильник, чтобы лишний раз убедиться, что еды вполне достаточно. Подошла к окну, смотревшему прямо на набережную. По Москве реке медленно проплывала баржа, гружённая металлоломом. Заходящее солнце окрасило облака нежно розовым цветом. Ветра не было. Вода в реке выглядела неподвижной. Отражения розовых облаков делали картину фантастически прекрасной.
- Любуемся?
Голос за спиной заставил вздрогнуть от неожиданности.
Татьяна обернулась и погрозила пальцем:
- Что подкрадываешься как мышь? - Потом деловито спросила: - Ты голоден? Может, поедим что-нибудь перед чаем? А то на голодный желудок заниматься плохо.
- Можно и поесть. А что есть?
- Макароны, гречневая каша, суп. Можно яичницу сделать. Что предпочитаешь?
Ответ Фёдора был неожиданным, как и его подход:
- А творог есть?
- Есть. Ты любишь молочную пищу? Или ты на диете?
- Нет, не на диете, но я люблю вкусную пищу.
- Ты гурман?
- Да, когда сам готовлю. Давай сделаем макароны так, что пальчики оближешь.
Татьяна удивлённо посмотрела на гостя и дальше выполняла все его указания. А он попросил достать макароны. Взял висевшую на стене сковородку, поставил на электропечь, включил. В сушильном шкафу увидел небольшую миску, положил вынутый из холодильника творог. Попросил вбить на него два яйца и, заметив немецкий миксер, стал размешивать им творог с яйцами. Одновременно попросил Таню влить подсолнечное масло на разогретую сковородку и затем положить туда макароны, подсолить слегка и накрыть крышкой. Размешав творог до сметанообразной массы, подсолил, открыл сковородку и вылил смесь на макароны, плотно прикрыв крышкой и объявив:
- Вот и всё приготовление, Таня. Теперь, короче… ой, извини, - спохватился Фёдор, вспомнив о предупреждении, - будем делать вид, что ничего не видим на плите, поболтаем о чём-нибудь, можно поставить на стол тарелки и вилки, полюбоваться видом из окна. Из моей квартиры он ещё лучше, так как по сравнению с нашим двадцать вторым этажом вы живёте почти на земле, а мы почти в небе. Там и солнце дольше светит и закат красивей.
Таня улыбнулась:
- Зачем нам делать вид, что ничего не видим на плите?
- Это очень важно, - как большой эксперт проговорил Фёдор, - мы должны оторваться мысленно от блюда, чтобы не открывать поминутно крышку, проверяя его готовность, но на самом деле привести в боевую готовность наше обоняние. Как только почувствуем, что по воздуху поплыл восхитительный аромат, означающий появление аппетитной корочки на макаронах, тут же мчимся снимать сковородку. Блюдо готово.
- Прикольно.
Таня сказала это слово, не задумываясь. Оно вошло в молодёжный сленг давно в самых различных вариантах, скорее всего, из жаргона криминальных элементов. Казалось бы, что общего между фразой «приколоть кнопками бумагу к доске» и другой «приколоть кого-то» в смысле зарезать? Но у молодёжи в сленге совершенно иной смысл в слове «прикалываться», что означает шутить над кем-то, что-то изображая из себя. Говорят «хватит прикалываться», то есть «довольно дурачиться». Тогда как слово «прикольно» подразумевает совершенно иной смысл, который можно спокойно выразить словами «здорово, прекрасно, замечательно». Поистине велик своим многообразием русский язык.
Несколько минут спустя, когда уже тарелки и чайные приборы стояли на кухонном столе, чайник вскипел, и чай был заварен, Таня вскричала:
- Ой, я чувствую аромат.
- Спокойно, - торжественно сказал Фёдор, - Несколько секунд можно подождать… Так, снимаем. А теперь, хозяюшка, смотри, что получилось.
Фёдор поднял крышку, и глазам Тани предстало великолепное зрелище белой пушистой  творожной шапки, полностью скрывавшей под собой макароны.
- Что это?!
В вопросе Тани звучало и удивление и восхищение.
Не отвечая на вопрос, Фёдор взял нож и разрезал содержимое сковородки ровно пополам. Взял замеченную им висевшую на стене лопаточку и аккуратно разложил пудинг по тарелкам.
- Быстро и хорошо, - сказал он удовлетворённо, - Давай есть. Ни секунды не сомневаюсь, что вкусно.
Они сели за стол. Таня под внимательным взглядом Фёдора отломила вилкой кусочек пудинга, положила в рот и через мгновение проявила свой восторг:
- А сочный какой! И такая вкуснятина! Если так есть каждый день, с тобой и растолстеть можно.
- Ну, я же не толстый.
- Так это ты. Футбол, наверное, весь жир в теле съедает.
- Конечно. Но ты не беспокойся за себя. Начнём заниматься самбо, и тебе тоже не удастся поправиться даже с такой едой.
Приготовление пищи и сама еда, завершившаяся чаепитием с печеньем и бубликами, привели обоих молодых людей в весёлое настроение, ликвидировав всякие признаки смущения, так что заниматься в комнату Тани они пошли как старые друзья. Таня посадила Фёдора за письменный стол, достала из ящика чистую тетрадь и сказала тоном преподавателя:
- Начнём с русского языка. Сначала напишешь диктант. Я подиктую. А потом проверим ошибки и увидим твои проблемы. Можно, конечно, писать на компьютере, где ошибки сразу подчёркиваются автоматически. Но нам важно увидеть твои пробелы в знании грамматики. Кроме того, в классе ты же не будешь писать на компьютере.
Урок начался. Таня диктовала неторопливо, чётко, произнося каждое слово чуть ли не по слогам, прохаживаясь по комнате, отвлекая внимание ученика своими длинными ногами, максимально обнажёнными, благодаря современной короткой юбке, на что Фёдор обратил внимание ещё в больнице. Здесь на кухне все мысли его были заняты приготовлением пищи, но теперь, сидя за столом с опущенными вниз глазами ему не удавалось удерживать взгляд всё время на тетради. Как только Таня останавливалась перед ним, глаза невольно скашивались на её красивые, словно аккуратно выточенные из гладкого дерева ноги. Но Таня внимательно наблюдала за учеником и строгим голосом возвращала глаза к тетради:
- Прошу не отвлекаться. Сосредоточься на тексте.
Но сосредотачиваться на письме у Фёдора не получалось, поэтому, когда диктант, наконец, подошёл к концу, и Таня взяла тетрадь, её большие глаза за стёклами очков стали совсем огромными от удивления.
- Федя, ты гигант в русском языке, - сказала она почти саркастическим голосом, - делать такие ошибки надо уметь. - Она покачала головой - Кто же пишет слово «пришёл» через «е» и «о». В одном слове ты показываешь, что не знаешь, когда пишутся приставки «пре» и «при» и что глагол «пришёл» пишется через «ё», а не «о». А слово «Хорошо» написал почему-то с буквой «ё» на конце. Как это тебе пришло в голову? Ты же не иностранец.
Лицо Фёдора постепенно преображалось, покрываясь красной краской. Он продолжал смотреть вниз, уставившись глазами на тапочки стоявшей перед ним девчонки. Преодолевая смущение, выжал всё-таки из себя:
- Тань, ты почти угадала. Я не иностранец, но мы недавно приехали из Киргизии. Мы-то сами русские, но у меня товарищ был, который всегда говорил «хорошё», и я как-то автоматически так написал.
Таня взмахнула рукой свободной от тетради, сказав:
- Извини, Федя. Я не хотела тебя обидеть. Просто очень удивилась. Но ты не волнуйся. Справимся. Правила я тебе объясню постепенно. Но кроме этого тебе надо самому читать больше книг. Это помогает лучше всего. И я буду тебе давать задание не диктант писать, а переписывать некоторые страницы из книги. Так ты лучше запомнишь, потому что при этом работает не только зрительная, но и моторная память.
- Какая память? - переспросил Фёдор.
- Моторная. То есть твоя рука, переписывая из книги, как бы сама запоминает, как пишется то или иное слово.
Фёдор поднялся и, посмотрев прямо в глаза девушки, неожиданно предложил:
- Тань, а хочешь и я тебя поучу кое-чему? Володя говорил о том, что надо учиться самбо. Я найду тренера, но сейчас могу тебе показать несколько лёгких приёмов, которые сам знаю. Ими очень полезно владеть.
Таня положила тетрадку на стол.
- Ну, покажи. Надеюсь, руки не сломаешь. Очки снять?
- Не поломаю, - буркнул Федя, - а очки, конечно, сними.
Он отошёл от письменного стола на середину комнаты.
- Становись передо мной.
Таня поместила очки на кровать возле окна и заняла указанное ей место напротив Фёдора.
- Стой спокойно, - попросил он, - и не бойся.
- Да я не боюсь.
На самом деле Татьяна очень боялась и даже несколько напряглась, вытянув руки по швам подобно двум струнам, что не ушло от внимательных глаз Фёдора.
- А я тебе говорю, расслабься.
Он прикоснулся левой рукой к её правой, пытаясь отвести её слегка в сторону.
- Видишь, как рука напряжена? Встряхни ею.
Таня встряхнула рукой, действительно расслабляясь. В ту же секунду, произнеся своё любимое слово «Короче», Фёдор откинул руку резко высоко в сторону, нагнулся и проскользнул всем телом, делая шаг вперёд. Затем обнял девушку правой рукой со стороны спины за талию и резко нагнулся вперёд, подняв удерживаемое тело девушки себе на спину.
Оказавшись прижатой к спине парня своей спиной да ещё в воздухе, Таня вскрикнула от неожиданности:
- Ой-ой!
Больше она не успела ничего сказать, так как взлетевшие вверх ноги тут же опустились, и Таня снова оказалась на полу, но без тапочек, которые по инерции соскочили со ступней и отлетели туда, куда в сущности могла упасть и девушка, если бы не сильная рука парня, удержавшее тело на своей спине. Фёдор выпрямился и отпустил партнёршу.
- Федя, ты с ума что ли сошёл? Ты-то в джинсах, а я? А если бы у меня юбка расстегнулась на твоём приёме? Хороша я была бы перед тобой. Да и вообще, я чуть не кувыркнулась головой на пол.
- Так не кувыркнулась же? Чего переживать. А насчёт юбки я не подумал. Что у вас, у девчонок, такая слабая одежда?
- У каких всех девчонок, - подозрительно спросила Таня тоном, в котором чувствовались нотки ревности. - Ты всем такие приёмы показываешь?
- Да, нет, первый раз показываю тебе.
- Ты же мог меня уронить!
- Но не уронил же, - упрямо сказал Фёдор.
Дверь в комнату отворилась.
- Что тут у вас происходит?
На пороге стоял отец Тани.
- Ты жива, Танюша? Мы с мамой приехали, смотрим, в прихожей чьи-то кеды, на кухне две тарелки и две чашки. Поняли, что у тебя гость, а тут крик. Вы не подрались случайно? Кто этот молодой человек?
- Всё нормально, папуль, - торопливо стала объяснять Таня. - Мы с Федей занимались русским языком. У него есть некоторые проблемы с грамматикой. Он недавно в нашем классе и мне поручили помочь.
- А твой крик - это тренировка звуков, как я понимаю? Кстати, меня зовут Иван Сергеевич.
Фёдор пожал протянутую руку, говоря растерянным голосом:
- Федя.
- Это я понял, - улыбнулся Иван Сергеевич, - а кричала она чего?
- Да я один приём самбо показал. Она не ожидала, вот и вскрикнула.
- А ты самбист?
- Нет, я футболом увлекаюсь, но несколько приёмов обороны знаю. Тане тоже полезно ими владеть.
- Зачем это девочке? Она в армию не собирается, если я не ошибаюсь.
- Умение обороняться, Иван Сергеевич, по-моему, всем нужно, а красивым девушкам сегодня особенно.
- Папуль, - умоляющим голосом проговорила Таня, - ты нам мешаешь работать.
- Нет-нет, - торопливо сказал Фёдор, - мне уже пора уходить. Поздно. Спасибо, Таня за урок.
- Ну, что ж, приятно было познакомиться, - сказал Иван Сергеевич. - Танюша проводи гостя и по пути не забудь поблагодарить за комплимент. Он ведь имел в виду тебя, когда говорил о красивых девушках, или я ошибаюсь?
Фёдор хотел что-то ответить, но Таня не дала ему раскрыть рот, отвечая сама отцу и уводя парня в другую комнату:
- Папа брось свои шуточки. Я сама знаю, что мне говорить. Не смущай человека. Он говорил вообще, а не обо мне.
Выходя в коридор, оба молчали. На лестничной площадке, уже в дверях лифта, Фёдор тихо сказал:
- Но папа твой был прав, Вика, я говорил о тебе.
Таня не успела ничего сказать, как двери лифта закрылись.

* * *

В комнате давно растворился, но продолжал плавать запах арабского кофе. Лучи заходящего за реку солнца падали на ажурную занавеску окна, отбрасывая фигурные тени на потолок. Вика и Люда, оставив тапочки на полу, привычно забрались на диван, усевшись друг против друга с согнутыми в коленях ногами. С самого утра они занимались выполнением поручения Володи и теперь под самый вечер встретились в квартире Людмилы, чтобы поделиться результатами. Люда, которую Вика называла Люсей, очень любила вкусно поесть и сама готовить. Мама её работала не просто портнихой, но была и модельером-дизайнером. Она хорошо рисовала и научила этому дочку. Почти все дни и вечера она проводила то за швейной машинкой, то с лекалом в руке, изобретая модели. Одежду любимой дочери, естественно, она шила сама. Да и лучшая школьная подруга Людмилы Вика тоже одевалась не без совета и помощи Нины Васильевны. Так звали маму Люси. Поэтому, учитывая занятость мамы, Люся частенько сама готовила завтраки, обеды и ужины для семьи. Отец Людмилы, Николай Николаевич, высокий худощавый блондин - Люда комплекцией пошла в маму - работал электриком в метрострое по сменно и потому часто пропадал вечерами, а то и ночами на работе. Вот и сегодня его дома не было, а Нина Васильевна сидела в своей комнате за работой.
Устроившись на диване с чашками хорошо сваренного натурального кофе в руках, девочки обсуждали события дня.
- Сначала ты рассказывай, - попросила Вика. - Что с повязками?
- Ну, это не проблема. Материал мама как бы нашла. Нам много не надо. Трафарет надписи «Нравственный патруль» я сделаю - это тоже не проблема. Потом будем только наносить краску. Всё просто. Но я ещё не придумала, каким шрифтом писать.
- Можно набрать текст на компьютере. Там много шрифтов. Выберем покрасивее и наклеим на материю, или ты срисуешь на трафарет.
- Это идея, - согласилась Людмила. - Можно и так. Но нужно придумать и какой-то символ для значка. Об этом я пока думаю. Может, что-то как бы абстрактное выбрать?
- Опять ты со своим «как бы». Ты, Люся, думай, думай и без всяких «как бы». Я лучше не придумаю, пожалуй. Я не художник.
- Я и думаю. А у тебя как? Что-нибудь успела сегодня?
- У меня пока проблемы. Пошла в школу. Там была только Евдокия Васильевна. Рассказала ей о нашей идее. Она же завуч. Я решила, что это как раз по её части. Но она сказала, что занимается только учебным процессом, а общественные дела к ней не относятся. Спрашиваю, что же делать, если сейчас никого больше в школе нет. Тогда она позвонила кому-то по телефону, стала рассказывать, что у нас в школе мы делали и теперь хотим делать то же в городе. Потом смотрю, как лицо Евдокии бледнеет. Ей что-то отвечают. Я сразу поняла, что там ругаются по телефону. И точно. Евдокия трубку положила, аж рука задрожала, и сказала, что зря послушала меня. Её на чём свет отругали, сказав, чтобы мы не занимались самодеятельностью. Но она звонила не директору, а в отдел народного образования. Там ей и врезали.
- А ты с папой не разговаривала? Он же у тебя в министерстве культуры работает.
- Поговорю, конечно. Думаешь, почему Володя мне это поручил? На него и рассчитываем. Но он сейчас в командировке. Приедет, попрошу его помочь. Только лето ещё не кончилось, и все начальники в отпусках на курортах.
Тени с потолка исчезли. Солнце зашло за горизонт. Неспешно приближалась ночь.
Патруль в действии
Володя пролежал в больнице всего неделю. Рана заживала быстро на молодом теле, а задерживать пациентов в больницах не принято, если есть возможность отпустить, и сами пациенты не жалуются.
Ребята, или как он их называл пацаны-пацанки, приходили с докладами почти каждый день. Благо, летнее свободное время позволяло. Хотя работы по их организации энпэшников было предостаточно.
Вика не стала дожидаться приезда отца из командировки. Молодость горяча и нетерпелива. Утром следующего после разговора с Людой дня она наскоро позавтракала и побежала в районную управу. Строгий полицейский на своём посту спросил, к кому и зачем она идёт. Выслушав не очень понятые, точнее совершенно не понятые им объяснения девушки по поводу странной школьной организации, он позвонил кому-то, сказав, что пришла юная посетительница по школьному вопросу. Никакого документа Вика с собой не брала, поскольку не знала ещё, что всюду для входа требуется паспорт или другое удостоверение. Ученический билет тоже не взяла. А зачем носить с собой, если учёба не началась? Слушая с безразличным выражением лица всё, что поясняла Вика, дежурный в форме полицейского, всё же записал фамилию и имя настырной девушки и пропустил через турникет, предложив подняться на второй этаж в кабинет заместителя управы.
Робко постучав, Вика вошла и увидела за столом крупную женщину странным образом умещавшуюся в, казалось бы, небольшом для столь пышных форм кресле.
- Что тебе, девочка? - спросила она, отрываясь от чтения бумаг на столе.
Вика, чувствуя некоторую неловкость, оттого что продолжала стоять, стала рассказывать о своей проблеме, стараясь убедить начальницу в том, что для воспитательных мероприятий, которыми они собираются заниматься, нужны простые удостоверения лишь формально на тот случай, если кому-то придёт в голову спросить, кто уполномочивал ребят говорить о правилах поведения в обществе.
Говоря, Вика всё ожидала, что ей предложат сесть, но вместо этого заместитель главы управы задала вопрос:
- Вы где собираетесь проводить своё патрулирование? Только в нашем районе?
- Почему? - спросила удивлённо Вика. - По всему городу.
- Вот, - назидательно произнесла пышная женщина, - во всём городе. А за удостоверением обратились в районную управу. Мы городом не распоряжаемся. Тебе, девочка, надо идти в правительство Москвы. Только напишите письмо, созвонитесь заранее. Что так отрывать людей от работы? Всё поняла?
Вика поняла, но поинтересовалась:
- А к кому там идти?
- Этого, девочка, я не знаю. Может быть, надо идти в департамент социальной защиты. Может ещё куда. Я очень занята. И вообще, если кому-то не нравится, что ему не уступают место в метро или автобусе, то пусть ездит на своей машине или в такси. Для таких не нужен общественный транспорт.
Вика ушла обескураженная. Дома села за компьютер, нашла в интернете информацию о департаментах мэрии Москвы. Мама не вернулась с работы, да и помочь всё равно не могла, так как с компьютером обращаться не умела. Она работала на часовом заводе, занималась вопросами технического контроля.
Найдя нужную информацию по департаменту социальной защиты, позвонила по указанному телефону, потратив около получаса на то, чтобы пробиться в постоянно занятую линию. Всё объяснять не стала, но получила обнадёживающее приглашение приходить. В холле департамента позвонила по внутреннему телефону главному специалисту, получила добро на вход, показала дежурному свой ученический билет и была пропущена. Пройдя в нужный кабинет, была встречена в нём насмешливым взглядом довольно молодого человека с маленькими усиками и в строгом чёрном костюме.
Он тут же предложил Вике сесть за стол и рассказать о своей проблеме, не забыв сообщить, что его зовут Герман Витальевич. Пока Вика говорила, второй раз за день пытаясь убедительно описать предстоящую деятельность, подчёркивая, что она уже велась в школе, а теперь будет лишь расширена до городских масштабов и, возможно, будет поддержана молодёжной газетой, московский чиновник с пониманием важности своей персоны что-то записывал на листке бумаги.
В отличие от заместителя главы управы, опытного управленца, которая называла Вику девочкой и обращалась к ней «на ты», Герман Витальевич ещё был молод, в департаменте работал недавно и хорошо помнил, что в телевизионных шоу даже к детям чуть ли не детсадовского возраста ведущие обращаются «на вы», поэтому сделал своим правилом говорить «вы» всем посетителям, независимо от возраста. Кроме того, Вика пришла в департамент в элегантном бежевом костюме, состоящим из жакета с короткими рукавами, надетым на белую блузку, и брюках, плотно облегавших тело, что говорило о вкусе и предполагало неплохое, по крайней мере, финансовое положение родителей. По ходу дела он попросил уточнить название организации, заметив, что энпэшники созвучно слову «энтэвэшники», которым пользуются телевизионщики программы «НТВ». Вике такое сравнение не понравилось, и она заявила, что не смотрит не только «НТВ», но и вовсе не любит телевизор, в котором, как ей кажется, ничего интересного для молодёжи нет, кроме дурацких боевиков, где только и делают, что убивают и гоняются друг за другом.
- Кстати, - сказала Вика, - тут, мне кажется, и нужна работа по социальной защите населения, ибо эти иностранные фильмы в нравственном отношении просто вредны.
- Да-а-а, - протянул звук Герман Васильевич, - указывать вы хорошо можете. Но откуда вы знаете, что показывает телевидение, если вы его не смотрите?
- Мама включает, а я пару минут посмотрю на экран, всё становится ясно и ухожу в свою комнату.
Чиновник департамента социальной защиты сам как раз любил боевики и на них, можно сказать, воспитывался, но спорить не стал. У него на компьютере именно перед приходом странной посетительницы была игра, в которой он сражался с вампирами, но не успел довоевать до конца. Он предвкушал продолжение игры, но для этого нужно было завершить разговор.
- Знаете что, Вика, - сказал он, медленно складывая предложения из приходящих в голову слов, - я подумаю над вашей идеей. Посоветуюсь в отделе. Вопрос ваш не такой простой. Мы вас поддержим, а потом к нам посыплются жалобы на нарушение демократии. Культуру и нравственность все понимают по-разному. Но спасибо вам, что пришли. Звоните. А мы обсудим и сообщим в вашу школу. Вы в какой класс перешли? В одиннадцатый? У вас будет серьёзный год. Надо ЕГЭ сдавать, а вы тут такое дело закручиваете. Не помешает?
- Нет! - чуть не крикнула Вика. - Мы хорошо учимся. Но не должны быть в жизни равнодушными. Это главное, чему надо учиться.
- Хорошо-хорошо, - попытался успокоить Вику Герман Васильевич. - Я же не возражаю. Мы вам сообщим, не волнуйтесь.

* * *
 
 Идея рисунка для значка, как символа нравственного патруля, пришла к Людмиле ночью во время сна. Она неожиданно проснулась от мысли, что всё можно сделать очень просто. Включив лампу на тумбочке у кровати, она вскочила, села за письменный стол, засветила настольную лампу, вынула из ящика стола чистый лист бумаги, взяла карандаш и стала быстро рисовать руку с указательным пальцем, предупредительно поднятым вверх. Сложенные пальцы руки слева окружила полукругом, по которому написала «Нравственный», а по указательному пальцу пошло слово «Патруль». Оба слова писались снизу вверх, потому буквы Н и П очутились рядом. Вторым полукругом более мелким шрифтом пошли слова «Мы вас любим».
Закончив писать, Людмила выключила обе лампы, бухнулась в кровать лицом в подушку и мгновенно уснула. Утром, открыв глаза, никак не могла осознать, что происходит. Ей казалось, что она видела секунду назад сон, в котором что-то рисовала. Пыталась вспомнить, что это было, и никак не могла. Снова закрыла глаза. Но сон не возвращался. Солнце обожгло лучом веки. Отклонила голову и подскочила, словно кольнуло в спину. Подбежала к столу. На нём лежал лист бумаги с нарисованным ею символом.
- Поразительно, - подумала, - неужели мне это не приснилось? Я рисовала ночью? Никогда такого не было.
Но рисунок лежал на столе.
- Ур-ра! - закричала себе. - Это не сон. - И она стала рассматривать собственное произведение.
Вошла мама.
- Ты чего кричишь? На параде что ли?
Подошла к столу, взяла лист с рисунком. Стала внимательно рассматривать.
- Кому это предназначен указующий перст?
- Не указующий, а предупреждающий, - поправила Людмила. - Это я значок для нас придумала. А перст говорит всем, что надо вести себя по-человечески с любовью друг к другу.
- Ну, палец на плакате штука не новая, но в твоём варианте, кажется, есть свой шарм. Думаю, что должно понравиться. Только ты иди завтракать. Потом доделаешь.
В это время зазвонил телефон.
- Это меня, - кинулась к трубке Людмила.
- Тебя, кого же ещё? - засмеялась мама и пошла из комнаты, чтобы не мешать дочери говорить с друзьями.
Звонил Володя. Он спрашивал, готовы ли нарукавные повязки. Они были готовы. Десять штук. Людмилина мама их прострочила на машинке, пришила лямки на липучках, чтобы легко было надевать и снимать. Сегодня вечером Володя собирал команду для совещания и пробного выхода по городу. Встречались по-походному на детской площадке на набережной без роликов и велосипедов.
  Людмила рассказала о проекте значка, пообещала подготовить до встречи десять распечаток для вложений в беджики. Она успела приобрести их в канцелярских товарах. Так что повязками и значками первая десятка энпэшников будет обеспечена. Закончив разговор, Люда побежала завтракать.

* * *

 Энпэшники решили в этот раз собраться не на прогулочной части набережной, а ближе к домам, распахнувшимся огромными парусами вдоль реки, на пригорке, с которого в зимнее время ребятишки весело скатываются на санях, досках или даже просто весёлым кубарем, а сейчас покрытом всё ещё зелёной травой, на которой приятно посидеть. 
Володя подождал, пока все ребята усядутся на траве. Теперь их было больше. Кроме Вики, Люды, Тани и Фёдора, пришли ещё пятеро одноклассников: три худенькие стройные девочки Ксеня, Жанна и Марина, и два парня Трифон с широкими, как у штангиста, плечами и Жора, полненький, круглолицый, явно неторопливый. Все, как договорились, пришли в джинсах или брюках, в спортивных майках и кедах.
Володя заговорил медленно почти торжественным голосом:
- Ну что, пацаны-пацанки, пора начинать. Через два дня школа, наш последний год учёбы, и тогда времени будет поменьше. Так что давайте попробуем нашу идею сегодня. Вид у всех хороший, Люда приготовила повязки и значки. Между прочим, потратилась.
- Брось ты, Проф! - Насупившись запротестовала Людмила. - Я как бы ничего и не платила. Мама всё дала.
-  Вот мы как бы, - подчеркнув голосом «как бы», продолжал Володя, и девушка сразу поняла очередной свой промах в речи - должны отблагодарить тебя. Каждый угостит тебя мороженым или бутылкой лимонада. Но это потом. А сейчас надеваем повязки и значки. Посмотрим, что получилось. 
 Все вскочили на ноги, Люда достала из чёрной сумки красные повязки и пакетик с довольно крупными простенькими значками. Повязки тут же оказались у всех на руках, а значки долго рассматривались, прежде чем прикреплялись обычной английской булавкой к груди. В лёгкий пластмассовый ободок были вставлены картонный и пластмассовый прозрачный диски, между которыми и помещался бумажный кружок с придуманной Людмилой эмблемой в виде указующего перста. Такой же рисунок был и на повязках.
- Супер!
- Класс!
- Люся, ты гений!
Комплименты сыпались один за другим. С красными повязками на рукавах и значками на груди, в белых кедах, тёмных джинсах и светлых футболках ребята казались одетыми в специальную униформу, что всем очень понравилось. Все восторженно смотрели друг на друга, ощущая себя членами одной особой команды. Такое важное психологическое значение играет униформа, не только объединяющая людей внешним антуражем, но и воздействуя на сам дух человека, позволяя ему верить в какую-то свою исключительность. Теперь они могли гордо говорить «мы энпэшники» и добавлять небрежно «Видишь значок и повязку? Таких ни у кого больше нет».
Вдруг со стороны верхней дороги, проходившей вдоль домов над пригорком, послышался знакомый всем голос:
- А что это здесь делает наш новоиспечённый одиннадцатый класс?
Все посмотрели наверх и радостно закричали, увидев учителя литературы:
- Николай Гаврилович!
Он сбежал с пригорка к ребятам, весело стал пожимать руки и мальчикам и девочкам, восторженно глядя на своих питомцев и говоря:
- Это прекрасно, что вы здесь вместе. Я думал, что увижу вас только в школе. А мы решили собраться на педсовет вечерком, так как днём ещё ремонтники работали. Но какие же вы все красивые? Что это за форма на вас?
- Так это же ваша идея, Николай Гаврилович! - стал пояснять Володя. - Видите на повязках и значках написано «Нравственный патруль».
- Да-да, понятно.
Учитель стал внимательно рассматривать значок на груди Володи.
- Это вы к школе приготовили?
- Нет, мы решили расширить нашу деятельность до городской, если получится. Хотим вот сейчас пройти для начала по набережной, посмотреть, кто как себя ведёт в плане общественного порядка.
- Та-ак, - протянул Николай Гаврилович, - и если кто-то что-то делает не так, вы сделаете ему замечание, а он вас пошлёт к чёрту, что вы станете делать? Побьёте его или её?
- Ну, нет, - серьёзно сказал Володя, - у нас это пройденный этап. Я за такой метод уже получил своё. Но это как-нибудь потом.
- Чего там потом? - вмешалась Вика, - Профа ножом чуть не убили. Он в больнице лежал.
- Что вы говорите? - испуганно воскликнул учитель.
- Да, но теперь всё нормально. - Продолжала пояснять Вика, - Проф обещает больше не драться, и он предложил тех, кто не захочет нас слушать фотографировать, а потом мы сделаем стенд и будем всех нарушителей там вывешивать. У нас и фотограф классный есть, - и она указала на Жору, на груди которого кроме значка красовалась и небольшая цифровая фотокамера.
- А давайте я вас всех сфотографирую? - предложил Жора, обрадованный тем, что на него обратили внимание.
Все с весёлым гомоном начали группироваться, ставя любимого учителя в середину. Жора нацелил аппарат и хотел уже фотографировать, говоря знакомое всем «чи-и-из», как тут Николай Гаврилович скомандовал:
- Стоп, жора! Не снимай!
Все удивлённо посмотрели на учителя, а он, оглянувшись, обратил свой взор на асфальтированную тропинку, по которой шла девушка с парнем лет тридцати, оба в чёрных джинсах и чёрных курточках. Они прошли до дороги и стали переходить её, направляясь к реке.
- Теперь можно снимать, - сказал учитель. - Не хотел, чтобы они попали в кадр. Мне было бы неприятно.
- А что такое? - участливо спросила Таня. - Неприятные люди?
- Это потом. Сфотографируемся сначала, раз уж стоим.
Жора опять сказал «Чи-и-из», все заулыбались, и кадр был сделан.
- Так что? - Спросил Володя. - Кто это были? Мне парень тоже кого-то напоминает. Но я видел его только со спины. Издали похожи на киберготов. Но, может, ошибаюсь.
- Нет, ты его вряд ли знаешь. Я познакомился с ним на выборах в муниципальный совет. Он был председателем избирательной комиссии, а я кандидатом в депутаты. Долго рассказывать. За меня проголосовало больше избирателей, чем за других кандидатов, но этот председатель вместе со своими помощниками сделал всё, чтобы в протоколе победила моя конкурентка, которую им нужно было провести, как мы понимаем, по команде сверху. Нарушений они сделали много, и все зафиксированы были на видеокамеру. Но когда я потребовал перепроверки бюллетеней, мне в этом отказали. Я подал в суд, на котором с моей стороны наблюдатели подтвердили, что председатель занимался фальсификацией документов, но судья заявила, что верит председателю и его помощникам, которые утверждали, что никаких нарушений не было, и всё делалось по закону. Мы попросили приобщить к делу видеозаписи и просмотреть их, но судья отказала и в этом.
- Значит, если бы председатель не мухлевал, вы бы были сейчас депутатом? - спросила Марина.
- Скорее всего, да, но им нужна была их представитель, которую они наметили заранее. Мне бы не хотелось вам об этом говорить, но вы уже через год выйдете в самостоятельное плаванье и должны быть готовыми к таким обстоятельствам жизни, где далеко не всё бывает так, как хочется или как должно быть по закону.
Марина отличалась в классе своей серьёзностью, и, если бы не Володя, была бы, наверное, старостой класса. И тут она была очень серьёзной, говоря так, словно, прожила жизнь больше своих друзей:
- Да, мы знаем. Я ходила с мамой на избирательный участок. Она была наблюдателем и тоже возмущалась, когда члены комиссии и бюллетени сами заполняли и подбрасывали в урны, и своих друзей пропускали голосовать по несколько раз. Читали мы и про карусели. Когда мне исполнится восемнадцать лет, я, может, вообще не пойду голосовать.
- Нет, это неправильно, - покачав головой, сказал Николай Гаврилович. - Но мы пока не будем обсуждать этот сложный вопрос. Перенесём его в школу, а сейчас мне пора на педсовет, а то опоздаю, чего я очень не люблю делать, - и, помахав на прощанье рукой, учитель пошёл к лестнице. 
Ребята снова расположились на траве и начали обсуждать план действий в ожидании Кати, пообещавшей приехать на первый рейд. Ей хотелось самой принять участие в этой затее. Утром она позвонила Володе и с грустью в голосе сообщила, что найти напавших на него парней полиции пока не удалось, статью, что она написала об энпэшниках, редактор пока не подписал к печати, сказав, что подумает, нужно ли это. Его смутило то, что, как говорилось в статье, Володя сам оказался зачинщиком драки в метро, а виновников нападения на него никто не видел. Да и завотделом с нотками сомнения предлагал этот материал. Словом, тормознули, и Катя решила попробовать передать статью в «Комсомольскую правду».
Услышав пессимистичный рассказ девушки, Володя попытался успокоить её и предложил тоже придти на набережную, чтобы увидеть собственными глазами, как начнут свою работу ребята. Идея очень обрадовала Катю. И вот её фигурка, одетая в лёгкий сарафанчик белого цвета с узорами и белым хайратником на голове, не позволяющим в этот раз волосам рассыпаться на плечи, оставаясь на спине, выскочила из автобуса, неторопливо подкатившего к остановке и с шипеньем распахнувшего двери. Вид её ничем не напоминал строгую профессию корреспондента - ни планшетного характера сумочки с блокнотом и ручкой, ни огромного фотоаппарата типа Олимпус, Никон, Кэнон или Сони с большим внушительным объективом у неё не было. Хотя, конечно, белая сумочка с ремешком, перекинутым небрежно через плечо, у красавицы, обутой в столь же белые босоножки, была, а в ней находился и маленький цифровой фотоаппарат, и тот самый диктофон, который она однажды забыла включить, и банальный блокнотик на всякий случай для записи забывающихся имён и чисел, и мобильник, и обязательная расчёска для струившихся по спине волос. Кстати, и эта последняя деталь, то есть расчёска, была не какого-то иного цвета, а именно белого в тон одежде и другим аксессуарам красавицы. Белый сарафан, снабжённый узорными украшениями, своей полупрозрачностью напоминал больше ночной пеньюар, чем верхнюю дневную одежду, но положение почти непристойности спасал нижний чехол, что делало всё одеяние молодой девушки вполне приличным для своего времени. Однако по всему можно было легко догадаться, что обладательница такой одежды хотела кому-то обязательно понравиться.
Она сразу заметила сидевших на траве ребят и замахала им рукой. Володя первым подскочил и направился навстречу корреспонденту. Скрыть удивление при виде Кати он не смог, и вопрос прозвучал в унисон первому впечатлению:
- Простите, фея, вы к нам?
 Катя остановилась, смущённо глядя на подходивших ребят, и слова сами сорвались с губ извиняющимся тоном:
- Ой, извините, ребята, вы все так хорошо одинаково оделись, что я как белая ворона. Честное слово, я не хотела выделяться, просто оделась по-летнему и думала совсем о другом. И у всех повязки, значки… Здорово!
- Всё нормально, - философски заметил Жора, берясь за висевший на груди вполне профессиональный фотоаппарат Никон с длиннофокусным объективом. - Мадам пришла на свидание с жизнью и соответственно оделась. Предлагаю всем сфотографироваться перед началом нашей операции по вылавливанию неприлично ведущих себя людей, ибо я не уверен, что нам выпадет ещё такой удобный случай общаться с Белоснежкой в прекрасную погоду на фоне заходящего солнца.
- Нет-нет, - протестуя, подняла руку Вика, - не здесь, а у реки. И давайте скорее, пока солнце не скрылось.
Все дружно направились к переходу через дорогу. Машины стали, как вкопанные, перед ватагой молодёжи, да ещё с красными повязками.
Оказавшись у чугунного ограждения, на котором любители-туристы вешают старые замки от калиток, школьники весело стали выстраиваться вдоль него. Жора не спеша отошёл на противоположную сторону тротуара, раскрывая аппарат.
Два мальчика и две девочки лет двенадцати шли небольшой группкой. Все четверо дымили сигаретами. С независимым видом они следовали мимо старшеклассников, лишь мельком глянув на них. Но Марина тут же остановила их.
- Ребятишки, чего это вы дымите? Во-первых, на набережной, где люди отдыхают, курить нельзя вообще. Во-вторых, сколько вам лет?
- Сколько надо, - ответил один. А тебе чего?
- А того, - грозно ответил Трифон, выдёргивая изо рта каждого сигареты. - Видишь? - и он поднёс к лицам ребят руку с повязкой. - Читать умеете?
- Тут криво написано, - обиженно пробормотал самый высокий из ребят. - А документ у вас есть? Мало ли что кто напишет?
- Криво написано, - передразнил Жора, - Нравственный патруль. Вот что написано. Ты читать не умеешь, а курить уже научился. Вон урна, выбрось свои сигареты, - он сунул четыре сигареты в руку паренька.
Испугавшись грозного вида широкоплечего парня, мальчишка послушно выбросил сигареты в урну.
- Рекомендую выбросить и все остальные, - ввернула Татьяна.
- Неужели вы сами не понимаете, - нравоучительным тоном заговорила Марина, - что этот дым вас изнутри ест? Какими вы будете? Какой толк от вас в жизни будет, если вы через пять лет уже кхекать как старики будете? Мальчики, вас даже в армию не возьмут.
- А мы и не хотим туда. Там бьют.
- Ну и глупо. Слабых бьют везде, не только в армии. А будешь курить, будешь слабым, и везде будут бить. - Это уже говорил Фёдор. - Вы лучше приходите к нам в школьную спортивную секцию. Мы с сентября начнём обучать самбо. Я нашёл тренера. Только курящих не берём.
- А не врёшь? В какой школе секция?
Фёдор назвал школу.
- Мы в другой учимся.
- Ничего. На тренировку приходите к нам. Ребята заулыбались, согласно закивали головами и пошли, поминутно оглядываясь. Разговор им явно пришёлся по душе.
- Вот, пацаны-пацанки, мы и начали нашу основную работу, - радостно улыбаясь, сказал Володя. - Федя, ты очень вовремя встрял со своей секцией. Ребятам действительно нечем заняться, вот и хватаются за сигареты.
- Хорошо ещё, что не за наркотики. - Говоря, Жора развернул свою камеру, чтобы друзья увидели дисплей. Все увидели на нём четвёрку детей с сигаретами в зубах.
- Ну, ты гений! - сказала Катя! - У меня ведь тоже есть аппарат, но я не сообразила сфотографировать. Я тебя очень прошу дать мне этот снимок. Пришли по электронке, пожалуйста, и она протянула Жоре свою визитку. Я своего зава убью этим кадром, и статью мою они поместят.
Просьба Жоре понравилась. Он спрятал визитку за кофр аппарата и попросил всех занять позиции для прерванного снимка. Ребята снова стали выстраиваться.
Со стороны моста, полуобнявшись и почти целуясь, а потому никого вокруг не замечая, шла парочка молодых людей в чёрной одежде. Они прошли между фотографом и группой готовящихся фотографироваться, едва не столкнувшись с Володей, который при виде них остолбенел.
- Чур, я стою рядом с Профом, - прокричала Вика, но тут же заметила мертвенную неподвижность его тела и взгляд, направленный в сторону уходившей по тротуару парочки и взволнованно тихо спросила: - В чём дело, Проф? Это те, о которых говорил Николай Гаврилович?
- Да, Вика. - Голос Володи показался немного хриплым. - Но дело даже не в этом. Я узнал парня. Это тот, кто меня подрезал. У него заметные усики и причёска короткая. - Глядя вослед удаляющейся паре, так же тихо добавил: - И сапоги высокие. Наверное, там и нож есть.
После этих слов Володи на Вику было страшно смотреть. Она вся сжалась, как зверёк перед атакой, глаза сверкнули злобой.
- Это правда, Проф? Это он тебя ножом? Я ему сейчас глаза выцарапаю.
- Подожди! - Володя схватил за руку девчонку, понимая, что та может осуществить свою угрозу немедленно. - Я сам справлюсь.
Все ребята оказались рядом с Володей, удерживая теперь его. Трифон перегородил своими широкими плечами дорогу. Фёдор сказал, что надо сначала всё обдумать, но не упускать пару из виду. Таня и Люда решили сразу идти за целью.
- Стоп! - Властно скомандовала Катя! - Она здесь была старше всех и должна была быть самой рассудительной. - Володя, ты уверен, что это тот парень?
- Сто процентов он.
Катя уже достала из сумочки мобильный телефон.
- Следите все потихоньку за ними, но молча, а я позвоню деду. Они же ищут этого парня. - Нажав кнопку быстрого набора нужного номера и услышав знакомый голос деда, сказала: - Дедушка, это срочно. Я на набережной. Ты знаешь, куда я пошла. Здесь оказывается тот кибер, которого ты ищешь. Тот, с ножом который.
- Что он делает там? - Послышалось в трубке?
- Гуляет со своей пассией.
- Понятно. А твой парень рядом с тобой?
- Какой мой парень?
- Ну, Владимир.
- Он не мой парень, деда. У него есть девушка.
- Да не то сейчас важно, - прозвучал возмущённый голос. - Он рядом с тобой? Дай ему трубку.
Катя протянула Володе свой телефон.
- Дедушка хочет тебе что-то сказать.
Володя поднёс телефон к уху:
- Слушаю.
- Володя, в каком месте набережной вы находитесь?
- Недалеко от моста у самой остановки. Точнее у причала.
- Понял. Буду у вас через пять-десять минут. Прошу вас ничего без меня не предпринимайте. Это приказ. Понял?
- Так точно, товарищ генерал.
- Я не генерал, а майор. Только издали смотрите за парнем, чтобы не исчез.
- Слушаюсь, товарищ майор.
Связь оборвалась. Володя вернул телефон Кате и посмотрел вдоль тротуара. Парочка остановилась у скамейки. Девушка села, а парень стал выплясывать перед нею. Им было весело. Они не чувствовали сгущающихся над ними туч.
Жора нацелил телеобъектив аппарата, приблизил объект. На дисплее появилось чёткое изображение лица парня с усами. Жора сфотографировал и подозвал Володю. Глянув на экран, тот махнул рукой:
- Да он это, никаких сомнений.
Ждать и догонять - самое неприятное дело. Всегда кажется, что время тянется и никогда не наступит желанный момент. До скамейки с парочкой было метров сто. Одиннадцать пар глаз внимательно наблюдали за происходящим возле неё. Парень перестал выкаблучиваться перед своей девицей и сел рядом.
- Чем они там занимаются? - нетерпеливо спросил Володя Жору.
Тот опять нацелил камеру и приблизил изображение.
- Лузгают семечки, Проф, и плюют перед собой.
- Вот, гады, - прошипела сквозь зубы Люда. -  Сами уйдут, а другим убирать потом за ними. Мы их прижучим сейчас.
- Это мысль. - И Володя распорядился: - Федя, Жора, Трифон, Таня и Ксеня идёте спокойно мимо. Проходите дальше, чтобы они не сбежали в случай чего. А мы потихоньку будем приближаться отсюда, когда подъедет Катин дедушка. Их ни в коем случае нельзя упустить. И как это такого кибера председателем избирательной комиссии сделали?
- А чего удивительного? - Марина философски подняла палец вверх. - Сегодня даже в правительство попадают люди с криминальным прошлым. Об этом где только не пишут, а ничего не меняется.
Названная Володей группа двинулась в сторону скамейки с парочкой. На других скамейках уже никто не сидел. Солнце опустилось за домами противоположного берега реки. Общий снимок так и не получился. О нём напрочь забыли. Теперь была одна цель - взять преступника. А то, что на скамейке с девушкой сидел преступник, не сомневался никто.
Белая крупная шелуха, разлеталась от сидящих на скамейке, говоря о том, что поедаются тыквенные семечки, а не подсолнечника. Между парнем и его девушкой стояли две бутылки пива. Когда группа, во главе которой подразумевался Фёдор, поравнялась со скамейкой, парень и девушка приложились к горлышкам бутылок и стали сосать пиво. Ксеня оказалась самой невыдержанной. Картина пьющих и сорящих вызвала у неё негодование и, забыв о предупреждении проходить, молча, произнесла весьма громко, будто в никуда:
- Смотреть противно. Разводят тут свинство.
Однако выпивавшие приняли фразу на свой счёт и мгновенно оторвали рты от бутылок. Повязки энпэшников ребята прикрепили себе на левые руки, а скамейка находилась по правую руку от группы патрулей, поэтому сидевшие на скамейке не сразу заметили красный сигнал повязок, что могло бы, возможно, предотвратить то, что произошло потом. Да, может, они вообще ничего не хотели видеть, занятые только собой и своими удовольствиями. К тому же солнце ушло и с каждой минутой становилось хоть чуть-чуть, но темнее. Лето подошло к концу. Так или иначе, но кибер, как его попросту окрестили про себя члены первого инспекционного рейда, оторвавшись от бутылки, сходу грязно выругался матерными словами в адрес Ксени, сказав, чтобы она убиралась ко всем чертям со своими комментариями и безмозглыми ухажёрами.
Между тем Ксеня отличалась от подруг более утончённым характером. Родители её были интеллигентами в нескольких поколениях. Они аккуратно вели древо своей родословной, обращая внимание детей на то, что их предки все были очень грамотны и хорошо воспитаны. Ксеня не проявляла особых талантов в учёбе, но была чрезвычайно щепетильна в отношениях, не терпя никаких грубостей и фривольностей относительно себя, со всеми старалась быть подчёркнуто вежливой до такой степени, что иногда какой-нибудь из провинившихся, с её точки зрения, учеников получал от Ксени такой презрительный взгляд, что говорил в порядке самозащиты: «Подумаешь, принцесса какая! Уж и пошутить с нею нельзя», а она отвечала: «Шутить можно, только надо знать, как и когда. С безграмотными в этом отношении я ничего общего не хочу иметь» и, повернувшись спиной к обидчику, гордо уходила. Ксеня сразу поддержала идею Профа с нравственным патрулём и, хоть не входила в первую пятёрку его организаторов, но в школе была одним из самых активных энпэшников и очень обрадовалась, когда её пригласил Володя на первое дело в городе.
Услышать матерные слова в свой адрес для Ксени было то же самое, что для другого удар хлыстом по лицу. Уши загорелись, руки задрожали. Она стала как вкопанная, не зная, что делать. Рядом были друзья, которые слышали этот позор. Она готова была провалиться сквозь землю. Но и друзья этого стерпеть не могли.
 Для шестнадцатилетнего Трифона тридцатилетний верзила на скамейке выглядел уже вполне взрослым человеком, потому он сказал ему:
- Дядя, нехорошо ведёте себя. Надо бы извиниться перед женщинами. Вы не в конюшне.
- Это ещё что за шпана будет мне здесь указывать? - вскричал верзила и, оторвавшись от своей сотрапезницы, которую приобнимал левой рукой, держа в правой бутылку пива (возможно, они пили на брудершафт), быстро перекинул бутылку в левую руку, а правую опустил вниз. Ему хотелось припугнуть, как он решил про себя, школяров и с этой лишь целью выхватил из сапога нож и, угрожающе выставив его вперёд, поднялся, ожидая немедленного испуга. - Дуйте отсюда, пока животы вам не вспорол!
Фёдор стоял по левую сторону от Трифона. Верзила с ножом ещё только поднимался, как Фёдор выбросил левую руку вперёд, пропустив её за ножом под руку противника, схватил её за локоть и рывком потянул руку, а вместе с нею и всё тело на себя, разворачивая и заламывая руку за спину. Не успевший фактически ещё твёрдо стать на ноги верзила повалился вперёд и закричал от боли в почти вывихнутой за спиной руке, сразу выпустившей нож.
Трифон, расправив широкие плечи, натренированные ежедневным поднятием штанги, подхватил верзилу за грудки и поставил на ноги. В этот момент успел подбежать, увидевший начавшуюся драку Володя.
- Федя, отпусти кибера, - приказал.
Фёдор отпустил захват.
- Узнаёшь меня? - спросил Володя, и, не дожидаясь ответа, завершил свою мысль: - В прошлый раз я пожалел тебя, а ты оказался гадёнышем, получи за это.
Удар правой попал точно в цель. Верзила упал.
Пронзительный сигнал полицейской сирены перекрыл шелест шин проносящихся изредка машин и крик девушки, подруги верзилы «Вы что делаете?».  Майор хотел подъехать тихо, ещё не зная, каким образом можно арестовать человека, не имея явных доказательств его вины, но проскочив под мостом, увидел впереди на тротуаре скопление людей и явную драку, поэтому попросил водителя включить сирену.
Они подбежали к месту действия, и теперь не надо было ничего придумывать - налицо была драка и её участники, которые даже не пытались убежать. Всё становилось на свои места.
- Что здесь происходит?
Майор обратился сразу ко всем, хотя прекрасно узнал и свою дочь, едва успевшую добежать следом за Володей, и самого Володю, причину всех событий, свалившихся как снег на голову. Все остальные были незнакомы.
Володя не знал, что сказать, так как чувствовал, что нарушил обещание, данное майору, ничего без него не предпринимать, и потому слова его были до удивления бессвязны:
- Вот, как-то так. Пришлось ударить. Упал. Нокаут, конечно, Но, надеюсь, оклемается.
Но тут встала, наконец, со скамейки девушка верзилы, которую впопыхах никто не замечал, и со слезами на глазах запричитала:
- Помогите, пожалуйста. Эти бандиты напали на нас. Мы сидели спокойно на скамейке, а эти всей кодлой навалились и избили моего Стасика.
Стасик зашевелился, приходя в себя. Трифон наклонился, чтобы помочь подняться. Но тот, оттолкнув руку помощи, перевернулся на живот, встал на четвереньки и, опираясь на скамейку, поднялся сам. Осознав сразу, что перед ним представители власти, Стасик, обрадовался и стал выступать как на трибуне:
- Я делаю официальное заявление. Эта шпана распустилась. Их надо отправить в колонию. Меня зверски избили. Думаю, что это не случайно, поскольку я председатель участковой избирательной комиссии.
Ему хотелось ещё что-то сказать, но майор остановил тираду:
- Заявления будете делать в суде, когда попросят. Меня интересует в данном случае, что именно сейчас произошло, и он посмотрел вопросительно на Володю.
Володя повернулся к Фёдору. Его взгляд был понят, как команда докладывать и он доложил:
- Товарищ майор, наша группа нравственного патруля проходила спокойно по набережной, когда этот человек, распивавший со своей подругой алкогольные напитки, вдруг оскорбительно нецензурно выразился в адрес одной из наших девочек. Мы попросили его извиниться. Он достал нож и хотел ударить им моего товарища Трифона. Я обучался приёмам самбо с детства, поэтому заломил ему руку. Он упал, ударился подбородком о землю и потерял сознание. Вот и всё, что было.
- Это всё неправда, - закричала подруга Стасика.
- Помолчите, - остановил её майор. - Будете говорить, когда я спрошу, - и, обращаясь снова к Фёдору, спросил: - А где нож?
- Он тут, я сейчас подниму.
- Стой! - приказал майор. - Не трогать нож. Ты его брал в руки? Где он?
- Нет, товарищ майор. Я нож не трогал. Я только руку вывернул, а этот гипер заорал от боли и сам его выпустил. Ну, такой приём. Вы же знаете.
Майор подошёл к месту борьбы и увидел на земле клинок.
- У кого-нибудь есть носовой платок?
Он оказался у припасливой Людмилы. Она достала из своей сумки расшитый шёлковый платок. Майор взял его в руки и им поднял нож.
- Ещё раз спрашиваю, кто-нибудь трогал этот нож?
Все молчали.
- Тогда я спрашиваю вас, - он обратился к Стасику, - это ваш нож?
- Нет, никоим образом. Они всё врут. Они мне специально подкинули нож.
- Разберёмся. Сержант, - майор повернулся к сопровождавшему его сержанту, - аккуратно отнесите и положите в машине в пакет. Проверим отпечатки пальцев.
Прежде чем отдать нож сержанту майор внимательно осмотрел его и как бы про себя тихо, но так, что бы его услышали, сказал:
- М-м-да, тут, по-видимому, остались следы крови.
- Никакой там крови нет! - закричал Стасик.
Майор резко повернулся к нему, спрашивая:
- Откуда вам это известно, если это не ваш нож и его вам подкинули?
- Вы меня специально подставляете. Я чист. Я буду жаловаться, - закричал истерично Стасик и неожиданно, оттолкнув свою девушку, перепрыгнул через скамейку и бросился бежать.
Но за ним тут же бросился Фёдор и догнал Стасика в несколько прыжков. Он играл центральным нападающим в футбольной команде и умел бегать быстро. Сделав подножку, заставил беглеца упасть на землю, не добежав даже до дороги. А оттуда уже спешили навстречу полицейские из машины.
В полицейском отделении
Майор вошёл в кабинет с внучкой. Сел за стол. Посмотрел на Катю улыбающимися глазами.
- Ну как тебе понравилась вся эта история, внучка? Собрала для себя материал?
Катя тоже села и поставила на колени сумочку.
- Думаю, дедуль, я не только для себя собрала, но и тебе помогу.
- Это чем же, моя ты радость?
- А вот давай послушаем. Надеюсь, в этот раз всё записалось.
Катя достала из сумочки диктофон и нажала кнопку перемотки плёнки назад.
- Ты всё записывала?!
В голосе майора звучало не то изумление, не то восхищение.
- А как ты думал? Я всё-таки журналист или кто?
Диктофон включился. Послышалась иностранная речь.
- Это что такое, - удивился майор.
- Дедуль, к нам подошли случайно американцы. Это не нужно, но я записала. Они преподают английский у нас. К делу не относится.
Дальше был записан разговор с момента, когда Володя и вся компания подбежали к дерущимся, и было слышно, как Володя говорит с кибером Стасиком, падение тела, вой сирены и появление полиции.
- Ты даже не представляешь, внучка, насколько хорошо то, что ты сделала, - сказал майор, прослушав до конца запись. Это же, как у нас говорят, вещьдок, от которого этот кибер не отвертится.
Майор поднялся, подошёл к Кате, обнял её и поцеловал со словами:
- Спасибо, родная! Какая же ты у меня умница.
- Дедуль, ты пригласи сюда и мальчика с фотоаппаратом. Я заметила, что он всё снимал своей камерой.
- Это я видел. Он тоже энпэшник?
- Да, он мне обещал бесценный кадр. Представляешь, там мы сначала встретили четверых подростков с сигаретами в зубах. Ребята отобрали сигареты, но главное то, что они убедили мальцов не только не курить, но и придти в спортивную секцию. Вот в чём я вижу смысл работы энпэшников. Это такой козырь, против которого редактор не сможет устоять.
- Интересно. Может ты и права, но не обольщайся особенно. Я с подростками много работал. Они могли согласиться при всех, а потом пойти в другое место и снова закурить. Такое тоже бывает.
- Не хотелось бы, дедуль. Я за то, что бы они поверили своим старшим товарищам. Мне показался их разговор очень убедительным и откровенным.
- Я тоже за это, внучка, но, к сожалению, бывает и по-другому. Но посмотрим. А ты иди теперь, напиши там, что видела, и домой, я тем временем поговорю с остальными. Надо же всех отпускать потихоньку.
- А кибера отпустишь?
- Нет, его придётся задержать. Он подозревается в покушении на убийство. Это серьёзная статья.
- А они не подерутся у тебя?
- Ни в коем случае. Ты же видела, что его отвели в другую комнату. Все уже пишут свои объяснения случившегося. Дело за тобой.
- Деда, а вещьдок ты мне отдашь?
- Только не сейчас, малышка. Для своей газеты пиши по памяти. Им такая точность не нужна.
Катя насупилась, говоря:
- Не называй меня малышкой, дедушка. Я уже большая.
- Извини, конечно, большая. Небось, замуж хочешь за своего профа?
- Хотела бы, дедуль, но у него есть уже девушка, которая без ума от него.
- А он как к ней относится?
- Не знаю. Но в нашем треугольнике, по-моему, Вика сильней меня.
- Почему?
- Ты пойми, дедуль. Я сегодня видела сама, как эта Вика готова была горло перегрызть парню, когда узнала, что он тот самый кибер, который ножом пырнул Володю. Он её едва удержал, схватив за руку. Она любит, не думая, почему или за что. Мне кажется, это какая-то звериная любовь. Может, я не так выразилась. Но Вика никому Володю не отдаст. А я люблю, наверное, головой. Володя хоть и моложе меня, но очень умный. То есть по интеллекту он даже старше меня. И всё же я никому глаза за него, наверное, не смогу выцарапать, а Вика сможет.
Майор прижал голову Кати к своей груди, задумчиво говоря:
- Да, внучка. Любовь калькулятором не вычислишь. Настоящая любовь рождается от сердца, которое стучит в унисон другому, а не от головы. Тут ты права. Но ты, пожалуй, иди, а то мы других задерживаем.
- Дедуль, у меня ещё вопрос к тебе. Не знаю, ответишь ли. Ты там на улице, когда поднял нож, сказал, что следы крови на нём. Действительно там были следы?
- Нет, конечно. Только ты этого никому не говори. То была моя хитрость, и она сработала. Вишь, как напугал парня, что бежать бросился. Но мы ещё исследуем нож в лаборатории. Возможно, струйка крови затекла под рукоятку. Если нож не мыли особенно тщательно, то всё обнаружится. Так что я, может, и не наврал.
Катя восхищённо посмотрела на деда, тряхнула одобрительно головой и пошла к выходу. 
Следующим собеседником майора был Жора. Оба сели за стол, как старые друзья и начали рассматривать на дисплее фотоаппарата сделанные снимки. Просмотрев все, майор попросил тут же перекинуть на компьютер кадры с кибером. А фотографу удалось зафиксировать буквально все основные моменты: и то, как Стасик выхватывает нож из-за голенища сапога, и как Фёдор проводит приём, и момент удара кулака Володи в челюсть.
- Ты удивительный мастер оперативной фотографии, - сказал майор. - Я бы взял тебя к нам фотографом.
- Спасибо, не надо, - ответил Жора.
- Брезгуешь работой полиции?
- Нет, я мечтаю быть оператором и снимать классные фильмы. Хочу поступить в институт кинематографии.
- Не стану отговаривать. Мечта есть мечта. Хорошо, когда знаешь, чего хочешь в жизни. Но твоя сегодняшняя работа нам очень пригодится. Мы-то с собой не брали фотографа в этот раз. Так что твоя помощь прямо скажу бесценна. Спасибо! - и майор от всей души пожал руку Жоры.
Следующий разговор в кабинете майора был настоящим допросом. В дверь ввели долговязого Стасика. Майор посадил сержанта писать протокол.
- Вы не имеете права меня задерживать, - закричал с порога Стасик. - Я буду жаловаться. Дайте мне мой телефон, который отобрали. Мне нужно позвонить. Вам придётся отвечать. Вы не знаете, с кем связались.
Майор спокойно слушал и потом так же спокойно спросил:
- Вы всё сказали? Теперь слушайте меня. Мы задержали не только вас, а всех, кто участвовал и был свидетелем драки.
- Но это меня били.
- Правильно. Об этом вы и расскажете, как свидетель и потерпевший. Но у меня есть сведения о том, что вы сами были зачинщиком драки.
- Это неправда. Оговор. Я докажу, кричал Стасик.
- Очень хорошо, - по-прежнему спокойным голосом отвечал майор. - Но начнём всё по порядку для протокола. Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения, место проживания. Дайте ваш документ, если есть.
Отвечавший достал из кармана брюк паспорт. Это оказался Станислав Романович Романов тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения.
- Зачем вы достали нож?  - спросил неожиданно майор, смотря прямо в глаза Романову.
- Я ни откуда его не доставал. Мне его подбросили, может, даже вы сами.
- Любопытства ради посмотрите, пожалуйста, на экран компьютера, - сказал майор, и повернул экран так, чтобы допрашиваемый мог увидеть крупный снимок человека с ножом, выставленным вперёд. - Узнаёте кого-нибудь?
- Это не я. Это подстава.
- Я не сказал, что это вы, но усы на лице явно ваши, не находите? А рядом, между прочим, ваша девушка с испуганными глазами. Она-то, я полагаю, вас легко узнает, как и себя. Вы её хоть узнаёте? Как её зовут.
- Валерия.
- Ну вот, а говорите, что это подстава. Тут есть и снимок, как вы достаёте нож из сапога. Смотрите, похоже?
Стасик хмуро кивнул головой.
- А теперь я попрошу вас снять с себя правый сапог.
- Зачем ещё?
- Это наше дело. Снимайте, пожалуйста. Не звать же мне для этого солдат.
Стасик с мрачным видом стянул с себя правый сапог и протянул его майору. Офицер внимательно стал смотреть внутрь сапога. Потом нажал кнопку вызова. В кабинет вошёл солдат.
- Возьмите сапог, отнесите в нашу лабораторию. Пусть возьмут на анализ следы от крови на внутренней стороне, вот здесь.
Солдат взял сапог и вышел, а майор продолжил разговор:
- Как я и ожидал, кровь на сапоге изнутри смыть не удалось. Точнее, вы даже не подумали о таком пустяке. Лезвие, конечно, вы вытерли, но забыли, что перед этим вставили нож в сапог, когда убегали с места драки. Это мы и докажем в ближайшее время. Скажите мне сейчас, где вы были ровно две недели назад в тринадцать часов дня.
- Не помню.
- Я напомню. Вы были со своими друзьями у станции метро Автозаводская. Оттуда направились вслед за молодым человеком, который сегодня вам врезал кулаком так, что вы отключились. Не скажете ли мне, за что он вас ударил?
- Не могу сказать. Я его никогда раньше не видел.
- Неужели? - Майор придвинул к себе диктофон и, подумав секунду, слегка отмотал назад плёнку, затем включил воспроизведение. Услышав свой собственный голос, остановил и отмотал назад ещё немного. Снова включил.
Из маленького динамика донеслось: «Федя, отпусти кибера. Узнаёшь меня? В прошлый раз я пожалел тебя, а ты оказался гадёнышем, получи за это».
- Вам это ни о чём не говорит? - спросил майор, уставившись опять напряжённым взглядом в глаза Станислава.
- Ни о чём.
- Вы можете, конечно, упорствовать, сколько вам угодно, однако имейте в виду, что следы крови в вашем сапоге, а так же те, что мы найдём за рукояткой ножа, совпадут с кровью человека, которого вы ударили этим ножом. Отпечатки пальцев на вашем ноже совпадут с вашими, которые мы сейчас снимем. Ваша попытка к бегству, связанная с психологической неустойчивостью, подтверждает версию о вашей причастности к попытке на убийство. При этом ваши компаньоны, которых мы легко найдём теперь, напрочь от вас отрекутся и скажут, что не собирались никого убивать, и это лишь ваше собственное решение. Они обязательно будут свидетельствовать против вас. Всё это светит вам лишением свободы на приличный срок, поэтому я вас задерживаю по подозрению в попытке убить человека, а не за сегодняшнюю драку. Вы, там на набережной, что-то упомянули о вашей работе председателем участковой избирательной комиссии, если я не ошибаюсь. Не подскажете ли, в каком округе? Завтра я позвоню туда и поинтересуюсь их отношением к вашему задержанию, связанным с тем, что мы называем поножовщиной.
Станислав поставил локти на стол и охватил голову руками. Он не хотел, чтобы видели, как на глазах наворачиваются слёзы. Это были слёзы страха от предстоящего впереди позора.
Эпилог
В газете «Московский комсомолец» отказались печатать материал Кати и тогда она, не теряя времени, опубликовала статью о новых тимуровцах в интернете. Тысячи появившихся комментариев, привели к тому, что материал тут же перепечатали у себя несколько газет, в том числе и «Советская Россия», которая по завершении года при подведении итогов лучшим материалом года признала статью самой молодой журналистки Кати. Она даже получила первую премию. Катю пригласили работать в газете обозревателем.
Фёдор сумел-таки организовать регулярные занятия спортивной секции по обучению энпэшников приёмам самообороны. В секцию пришли и те четыре подростка, фотографию которых Катя поместила в своей публикации. Они больше не курили и тоже стали энпэшниками. 
Между тем заседание городского суда над киберготами переносилось несколько раз по непонятным простому человеку причинам. В конце концов, оно состоялось. Обвиняемые, а их было четверо - трое, напавшие на Володю в парке, и заказчик с петушиным гребнем волос на голове - получили разные сроки заключения условно. Учли молодость подсудимых и то, что это их первое попадание на столь неприятную для всех скамью в связи с обвинением в покушении на убийство, совершённое группой лиц по предварительному сговору.
На заседании, конечно, присутствовали не только школьники, но и преподаватели школы, в которой учились первые энпэшники. Первыми их называли долго, так как в их компанию включались всё новые и новые ребята и не только из этой, ставшей знаменитой школы, но и из других соседних школ. В то же время группы энпэшников стали появляться и в других районах города. Они появлялись повсюду в людных местах, укоризненно глядя на нарушителей элементарных норм общественного поведения, фотографируя особо строптивых, не желающих слушать просьбы молодых патрульных вести себя прилично. Иной человек, ища поблизости урну, чтобы бросить окурок, озирался по сторонам и говорил грубовато в сердцах:
- Теперь уже и плюнуть некуда, обязательно доставай платок, чтоб тебя не засекла в бескультурье неизвестно откуда появляющаяся шпана с повязками на руках. Того и гляди сфотографируют, повесят фото на доску, ославят на весь город, век не отмоешься от позора.
А другим это нравилось. Часто можно было услышать от стариков и старушек:
- Как же стало хорошо жить в Москве. Всюду, не успеешь войти в вагон, трамвай или автобус, а тут уж к тебе кидаются «Садитесь, пожалуйста». В метро раньше говорили громко: «Уступайте место пожилым, инвалидам, беременным женщинам», но сколько же молодых людей утыкались носами в газеты или закрывали глаза, ничего не видя. Теперь к предыдущим объявлениям стали вдруг добавлять: «Молодые люди, просьба к вам не делайте вид, что вы трое суток не спали или книжка и газета настолько интересны, что вам некогда уступать место рядом стоящему старому человеку или просто женщине. Посмотрите вокруг, доставьте себе и другим удовольствие своей культурой».
На улицах начали замечать и ценить чистоту. Становилось непринятым оставлять в любом месте пустые банки и бутылки из-под пива и других напитков. Все почему-то искали ближайшую урну, чтобы бросить в неё ненужную тару.
Всё реже слышался в обществе грубый язык неотёсанных бомжей. Даже в молодёжных газетах, так любивших заигрывать с молодым читателем, печатая материалы с грубым вульгарным сленгом, стали подумывать о том, что пора внедрять культуру красоты и гармонии, которая, несомненно, заключена и в слове.
Всё это было работой энпэшников. Им это очень нравилось.
Однажды на общешкольном собрании выступил Володя Левый. Он сказал огромное спасибо всем своим друзьям за поддержку и заключил свою пламенную речь такими простыми словами:
- Понимаете, пацаны-пацанки, я счастлив, что мы с вами не коптим землю, а по-настоящему живём на ней.
Зал взорвался аплодисментами.























ОГЛАВЛЕНИЕ
ОТ АВТОРА 2
ЧАСТЬ 1. В ЧАРАХ ПРИРОДЫ 3
БОЯМОРЯ 3
Первые знакомства 3
Тропа жизни 7
Неожиданное огорчение 9
Страничка истории 9
Новости в столовой 11
Профессор МГУ 13
Морячка 16
ЛЕСНАЯ ИСТОРИЯ 19
О ТОМ, КАК Я СЛУЖИЛ РАБОТНИКОМ У ТРЯСОГУЗОК 21
ЧАСТЬ 2. СМЫСЛ  ЖИЗНИ 27
ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ 27
Дорожное знакомство 27
Поцелуй в лоб 28
ЖИВИ ДЛЯ МЕНЯ! 32
Новичок в палате 32
Такое счастье, когда тебя любят! 33
Горе горькое 37
Эпитафия 42
БУЖЕНИНА 46
ИСТОРИЯ РОДА – ИСТОРИЯ МИРА 51
Наша фамилия 51
Дедушка и бабушка 55
А мы могли не родиться 57
История мамы 60
Заключение 61
СЮЖЕТ ДЛЯ РАССКАЗА 67
ПИСЬМО 72
ЛЕГЕНДА О ЯЛТЕ 74
АННУШКИНА СКАЛА 76
СМЫСЛ ЖИЗНИ 77
ЧАСТЬ 3. ТАКИЕ ОБЫЧНЫЕ ИСТОРИИ 77
ТЕЛЕГРАММА 77
ТАКАЯ ТЕСНАЯ УЛОЧКА 91
СТЕКЛОПРИЁМНЫЙ ПУНКТ 93
МОРОЖЕНОЕ 98
ЧАСТЬ 4. ПО РАЗНЫМ СТРАНАМ 99
СЛАВЯНСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ 99
ИД МУБАРАК 107
СЛУЧАЙ В ЛАХОРЕ 122
БАБУ – МАЛЕНЬКИЙ БАКШИШ 124
ЗАПИСКИ ПЕРЕВОДЧИКА 129
ЧАСТЬ 5. В МОСКВЕ–СТОЛИЦЕ 133
ДВОРНЯГА 133
ПАЦАНЫ-ПАЦАНКИ 143
Драка 143
Кибергот в ловушке 146
Профессор 149
Энпэшники 157
Трудности большого дела 165
Патруль в действии 173
В полицейском отделении 184
Эпилог 187