Вспоминая отца

ВСПОМИНАЯ ОТЦА
И.Ю. Литвинова (Прокошкина)
Прошло более полувека с того времени, когда мой отец, будущий академик, а тогда просто студент физического факультета МГУ Ю.Прокошкин, вел в спортивных походах свои записи, по ночам, когда его товарищи уже спали, устав за день от предельной физической нагрузки. Его дневники студенческих походов теперь являются не только свидетельством сильного, волевого и целеустремленного характера будущего ученого с мировым именем, не только дают представление о кратком, точном и ярком стиле его письма, но также служат напоминанием о духе послевоенного времени и его людях.
Дневники переписаны автором аккуратным и четким почерком с потрепанных путевых блокнотов сразу по возвращению из походов, снабжены рукописными картами. Они не нуждаются ни в редакции, ни в купюрах. На мой взгляд, это хорошо сделанная и вполне завершенная работа. При жизни отец кроме меня никому эти дневники не показывал. Личных дневников не вел. И хотя у меня есть некоторые сомнения в том, что отец согласился бы со мной, я все-таки решилась опубликовать дневники походов как единственный неизданный труд отца. Кроме того, для людей, знавших его лично, дневники помогут еще раз вспомнить Юрия Дмитриевича, увидеть с более близкого расстояния и, может быть, неожиданной стороны.
* * *
Мысль опубликовать дневники студенческих походов отца у меня возникла, когда я увидела ошибочную подпись под фотографией в книге его избранных трудов. (Ю.Д. Прокошкин. "Памятники отечественной науки XX век". Физика элементарных частиц. Избранные труды. Москва. Наука. 2006 г.). Я подумала, что немногие из его учеников и друзей знают о том, что Ю.Д. Прокошкин в молодости был талантливым спортсменом, отдавал спорту немало времени и достиг высоких спортивных результатов. Спортивный дух был присущ ему всю жизнь - соревновательный азарт, упорство в движении к поставленной цели и дух командной ответственности пришли из спорта и стали стилем его работы.
На фотографии - отец с велосипедом и цветами. Подпись - "после велопробега Москва - Дубна (1956 г.)". Всего 130 км (расстояние от Москвы до Дубны) и 4050 км в действительности! Правильная подпись под фотографией должна была бы выглядеть так: "студент 5 курса физико-технического факультета МГУ Юрий Прокошкин после велопробега Москва - Минск - Киев - Одесса - Ялта - Симферополь - Харьков - Курск - Москва (4050 км, 1951 г.)".
Скажу немного о велопробеге. В нем участвовали только студенты-отличники. Командовал походом старший преподаватель Михаил Сергеевич Бойтлер, талантливый и успешный спортсмен, пополнивший отряд российских велосипедистов еще в 1911 году, чемпион последнего чемпионата по треку в царской России (Тула, 1917 г.), первый чемпион РСФСР по велоспорту (1918 г.), отменный боец на треке, сильный тренер, обращавший большое внимание на психологическую подготовку спортсменов, не устававший напоминать своим подопечным, что без борьбы нет, и не может быть победы!
Во время велопробега был установлен Всесоюзный вузовский рекорд по дальности и трудности перехода большой группой (20 человек). 3500 км велосипедисты прошли при лобовом ветре 7-8 баллов. Температура воздуха колебалась от 25 до 35 градусов жары. Студенты проехали 500 км по булыжнику и 700 км - проселочными дорогами. Участок Харьков - Москва был пройден за 5 дней. Весь путь был пройден без единой аварии. Этим же летом (30 июня 1951 г.) в стране стартовала первая после долгого перерыва официальная многодневная спортивная велогонка Москва – Харьков – Москва (1381 км), один велосипедист погиб, было много переломов ключиц и бедер.
Велопробег студентов МГУ был «агитационным» – на остановках студенты-спортсмены проводили беседы, лекции, концерты. Цель пробега – проверка выполнения промышленными предприятиями обязательств строительства высотного здания МГУ. Кроме того, команда студентов обкатывала в этом походе новые экспериментальные велосипеды Харьковского велосипедного завода. Обкатка велосипедов проводилась несколькими группами велогонщиков страны по разным маршрутам. Группы работали по найму, и только студенты МГУ работали бесплатно, в форме студенческого агитационного спортивного велопробега - велогонки.
Во время велопробега испытывалось несколько марок новых велосипедов, как гоночных, так и дорожных. Результаты испытаний сыграли большую роль при окончательной доводке велосипедов. Завод перешел на изготовление новой продукции. Марки новых велосипедов выпускались потом в неизменном виде в течение всего советского времени.
После велопробега велосипеды были подарены заводом испытывавшим их студентам. На своем гоночном отец ездил всю жизнь и содержал его в идеальном состоянии. Велосипед до сих пор находится дома (в свое последнее лето 1996 г. папа поменял высохшие трубки и, уже тяжело больной, несколько раз на нем прокатился).
Во время похода Ю. Прокошкин был ответственным за выпуск стенгазеты, вел дневник и фотографировал. Остались 2 альбома фотографий, посвященных велопробегу, и один альбом о лыжном походе в Карелию. Рассматривать эти альбомы было моим любимым занятием в детстве. Фотографии и подписи к ним казались мне очень жизнерадостными. А когда мне исполнилось 15 лет, в возрасте формирования человеческой личности, отец дал мне прочесть дневники этих походов. Дневники произвели на меня тогда сильное впечатление.
Подготавливая к изданию эту книгу, набирая на компьютере текст дневников, я вспоминала, как отец рассказывал мне эпизоды из своего детства, юности, говорил о студенческих походах, о тех ощущениях, которые испытывал, занимаясь спортом, как делился со мной своими мыслями о жизни. Я еще раз ощутила, каким теплым и нежным он был отцом, еще раз вспомнила, как ненавязчиво, одной лишь фразой, брошенной в нужный момент, он формировал мою личность, давал мне жизненные ориентиры. Теперь, когда его давно уже нет с нами, когда у своего взрослого сына, названного в честь дедушки Юрой, нахожу его черты характера, я понимаю, под каким сильным влиянием отца я находилась и нахожусь до сих пор.
* * *
Вклад Юрия Дмитриевича Прокошкина в мировую физику высоких энергий неоспорим. Талант, научная смелость и огромное трудолюбие позволяли ему ставить и решать казалось бы невыполнимые по трудности задачи. Он имел высочайшую научную репутацию еще тогда, когда даже не имел научной степени. Ему было жаль времени на написание диссертации. На защите кандидатской диссертации ему была присвоена степень доктора наук.
С научной биографией Юрия Дмитриевича можно познакомиться в книгах его избранных трудов. В этих книгах о нем, как об ученом и человеке хорошо, подробно и тепло написали коллеги. Мне же хочется добавить к их воспоминаниям некоторые эпизоды из детства и юности Юрия Дмитриевича, немного рассказать о его отце, Дмитрии Антоновиче, служившем ему личным примером. Мне кажется, что это поможет лучше понять, в какое время и в какой обстановке воспитывался будущий ученый, послужит дополнением к его дневникам.
Теперь, по прошествии многих лет, и, прочитав достаточное количество биографий известных людей, я имею возможность заново и с большего расстояния оценить личность своего отца, его одаренность и трудолюбие. А тогда я была всего лишь ребенком в семье талантливого, глубокого мыслящего и тонко чувствующего человека и не имела никакого понятия о том, что все люди разные, и бывают какие-то другие. Слушала его рассказы о детстве и спортивной молодости, ездила с ним на лодке по Волге, когда он забирал меня из детского сада, ходила с ним в лес за грибами, каталась на лыжах и на велосипеде, подавала ему отвертки и плоскогубцы, когда он что-нибудь чинил, слушала перед сном сказки. Я не очень понимала, как много и напряженно он работал в это время. Не знала, какой ценой ему удается быть при этом добрым и внимательным отцом. Не знала, что первый сердечный приступ случился у него в 30 лет, когда он после нескольких суток непрерывной работы на ускорителе поехал навестить меня в санаторий в Коломне. Добирался на перекладных 6 часов, сошел с электрички и лежал в лесочке у дороги до тех пор, пока боль не прошла. Мне было тогда четыре года. В санатории провела 5 месяцев после сложной операции, очень скучала и очень ждала папу. И он приехал. И это была огромная радость. Я осознала, какая нелегкая у папы работа, только когда уже училась в первом классе. Возвращаясь с работы, он открыл дверь и упал на пороге. Вызывали скорую помощь. В доме появился тревожный запах валокордина. В моей детской душе тогда случился перелом. Я привыкла, что мой отец – сильный, молодой, веселый, спортивный человек, что он может и умеет все на свете. Привыкла, что он всегда шутит. Помню свои мысли в тот момент, когда увидела отца, лежащего на полу в прихожей: «Папа, вставай! Не надо так шутить!».
Думаю, что не мне одной пришлось пережить подобное. Жены и дети тогдашних молодых физиков-экспериментаторов жили в постоянной тревоге за своих мужей и отцов. Такая уж у них была работа. Чтобы быть экспериментатором, нужно иметь хорошее здоровье, говорил мне отец. Случалось, что физики в пылу работы совершали непростительные с точки зрения техники безопасности вещи, чинили что-нибудь в «неостывшем» ускорителе и при этом облучались. Юрия Дмитриевича и его коллег неоднократно отстраняли от работы, когда полученная ими доза радиации превышала допустимую норму. Что двигало этими людьми, можно было понять тогда, когда они получали результат. Это было такое счастье и такой душевный подъем, что, выражаясь словами Маяковского, любимого поэта моего отца, «…и стоило жить, и работать стоило!». Откуда брались эти веселые, эти азартные к жизни и к работе люди? Ответ на этот вопрос, мне кажется, можно найти в дневниках Ю. Прокошкина.
* * *
Отец был скромным в быту человеком и не выносил бахвальства. Меня и сестру с детства воспитывали соответственно, не разрешали перед детьми хвастаться его заслугами. Мама учила меня: будут спрашивать, кто твой отец, отвечай – «физик», больше ничего не говори. Сейчас я считаю своим долгом рассказать об отце то, что я о нем помню, то, чего могут не знать другие, и мне придется нарушать родительские запреты.
Переходя к воспоминаниям об отце, каким его знала, в значительной степени детским, семейным, приведу фрагмент из научно-биографической статьи об академике Ю.Д. Прокошкине, которую написал его большой друг академик С.С. Герштейн::
 «…Юрий Дмитриевич был необыкновенно талантливым, остроумным и разносторонне одаренным человеком. Он хорошо знал и любил литературу, музыку. В молодости был первоклассным спортсменом: имел спортивные разряды по десяти различным видам спорта, в том числе первые разряды по альпинизму и волейболу. В зрелые годы все его время заняла работа, на спорт, к сожалению, уже не хватало времени. Природная одаренность и огромное трудолюбие позволили ему добиться выдающихся результатов в своем любимом деле – физике высоких энергий. Он ушел в расцвете своих творческих сил. Сделанные им открытия вошли в золотой фонд науки, а память о нем навсегда сохранится в сердцах его друзей, коллег и учеников…»
* * *
Если говорить о том, что Юрий Дмитриевич был европейски образованным и культурным человеком, то надо заметить, что в своей семье европейскую культуру он впитывать не мог. Его отец, Дмитрий Антонович Прокошкин, был выходцем из крестьян. Мальчик из глухой мордовской деревни, он, будучи талантлив от природы, окончил землемерную семинарию с отличием и был послан в Москву для продолжения образования. Он много работал и читать мог только урывками. Интеллигент в первом поколении, достигший всего в своей жизни сам – доктор наук, профессор, начальник Главного управления высших технических учебных заведений, ректор МВТУ им. Баумана и до 83 лет действующий заведующий кафедрой термической обработки металлов там же – был достойным и сильным человеком, ученым, фанатично преданным науке, много сделавшим в области металлургии (есть стипендия его имени). Он был примером для сына, но европейской культурой, в широком смысле этого слова, обладать не мог в силу своего происхождения и занятости, хотя любил классическую музыку, театр и сам написал интересную книгу об утерянном секрете изготовления булатной стали и истории ее повторного изобретения.
Книг написал три. Была среди них книга, посвященная изобретенному им самим новому методу «карбонитрации стали». Радея за родную советскую металлургическую науку, чуть было не написал четвертую и предлагал мне, студентке, соавторство. Дело было так. «Чистым» математикам хорошо знакома математическая «дикость» физиков. Но если бы и те и другие знали, что делалось в этом смысле в приближенных к жизни практических науках! Там не было ни знания, ни понимания процессов с математической точки зрения. Дед много работал и много анализировал. И – сам, из своего практического опыта вывел закон диффузии в металлах. Очень им гордился. Для металлургов это действительно было открытием и имело важное практическое значение. Дедушка не знал, что закон диффузии открыл А. Фик в 1855 г. Мы долго и бурно спорили о том, что не может быть специального уравнения диффузии только для металлов. Я открывала учебник, показывала полное совпадение его уравнения и уравнения, открытого за сто лет до него. Понимая практическую ценность знания процесса диффузии в металлургии, дед долго не хотел со мной соглашаться. В каком то смысле 73-летний ученый тогда был прав. Хорошо помню, что наука для него была превыше всего. Все его радости и огорчения были почти полностью связаны только с ней. Он неоднократно при мне горько возмущался, что опять не может добиться внедрения в производство новой технологии, улучшающей качество выплавки стали. «Пока за границей не додумаются до того, что мы уже изобрели, не дают ничего делать! Считается, что все хорошее приходит с Запада. Когда там появится такой же метод, выйдет научная статья, тогда, может быть, разрешат внедрять. О государственных интересах думать не хотят!»
Дед хорошо пел и танцевал. Был силен физически. Плавал и катался на коньках до 72 лет. Научил сына плавать и правильно дышать в воде в 6 лет. "Уроки плавания" происходили в Сандуновских банях. Тогда в Москве в квартирах ванн, душа и горячей воды не было. Мылись в бане. А там после парилки "мыряли" в бассейн с прохладной водой. В таких бассейнах дети учились плавать.
Немного о решительном характере деда. В начале войны, несмотря на то, что у него была открытая форма туберкулеза, Дмитрий Антонович пришел на призывной пункт во время «профессорского ополчения», когда даже оружия не выдавали, его не было. Прямо на призывной пункт за ним приехали на «ЗИМе» и отозвали обратно, чтобы как ведущего специалиста по производству стали отправить в г. Сталинск (Новокузнецк) для наладки выплавки металла для снарядов и контроля над качеством их изготовления. Дед проработал там около трех лет. Семью вывез с собой, каким-то чудом успев спасти Юру, отправленного в эвакуацию с другими детьми, и жену, которая поехала навестить сына и застала эвакуированных детей в плачевном состоянии, они голодали. Когда в 1943 году семья вернулась в Москву, 2-комнатная квартира, которую дедушка получил за год до войны, была занята. Там жил сытый интендант с многочисленным семейством. Полтора года Дмитрий Антонович, профессор Института стали и сплавов, прожил в подвале своего института вместе с женой и сыном Юрой на мешках с хранящейся там же картошкой. Официальные попытки вернуть квартиру не увенчались успехом. Терпение Дмитрия Антоновича кончилось. Выбрав момент, когда интенданта не было дома, он, вооружившись стартовым пистолетом, вышиб дверь, перерезал телефонный провод, поставил в большую комнату свой стол и врезал на двери комнаты замок. Промучившись некоторое время в тесноте в маленькой (12-метровой) комнате со своим многочисленным семейством, интендант был вынужден подыскать себе другое жилье и покинуть квартиру.
О железной выдержке деда и его большом человеческом такте говорит тот факт, что он ни разу не сделал ни одного замечания сыну, когда тот, будучи студентом, приводил домой веселые компании сокурсников. Студенты пили министерский коньяк и уничтожали все съестное в доме. В это время начальник главка, запершись в ванной комнате, писал диссертацию и не выходил, пока шумная компания не покидала дом. Не хотел мешать студентам. Молодежь дед понимал и любил, проявлял к ней особую деликатность. Надо заметить, что он имел крепкую нервную систему и мог работать в любой обстановке.
 Дед воспитывал своего старшего сына личным примером и без лишних слов. Всего лишь однажды он поднял на него руку. Маленький Юра хотел насмешить отца. Достал линейку, сказал, что знает, как точно измерить ум и попросил того закрыть глаза. Приложив линейку к голове отца, он оттянул один ее конец и больно щелкнул его по лбу. Немедленно последовал удар по уху. Больше глупых выходок Юра не совершал.
* * *
Мне думается, что свои способности Юрий Дмитриевич в большой мере унаследовал от матери, Бэлы Иосифовны Прокошкиной, которая до 93 лет имела острый ум и не расставалась с книгой. У нее был хороший слух и красивый голос. Белла Иосифовна закончила два класса церковно-приходской школы и рабфак Института стали и сплавов. Была умной и интеллигентной женщиной, с чувством юмора. Много читала и любила театр.
Самую младшую из восьми детей кременчугского переплетчика, кустаря-одиночки, вся семья которого спала на полу на циновках, в детстве не привлекали к домашнему хозяйству. Большую часть времени она проводила в домашней переплетной мастерской. Читать книги научилась очень рано, в виде отдельных листочков, когда помогала отцу. Вспоминала, что ему отдавали в переплет очень разные и интересные книги. Семья жила трудно и никто не следил за тем, что она читает взрослые книги. Ей попадались тома энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона, «Жизнь животных» Брема, сочинения графа Толстого, а так же «Приключения Ната Пинкертона» и «Фантомас».
Когда пришла пора учиться, мать Беллы Иосифовны отвела ее в воскресную русскую школу. Там обратили внимание на ее красивый голос. С восьмилетнего возраста она начала петь в православном хоре, держа это в глубокой тайне от своего отца.
В 14 лет уехала в Москву к двум братьям студентам. Занималась ведением хозяйства, что было для нее достаточно сложно – она ничего не умела делать. Соседка по квартире – хорошая женщина, бывшая купчиха, научила ее готовить и помогала советами. В 15 лет Белла Иосифовна пошла работать и поступила на рабфак института, в котором учился один из братьев. В дальнейшем там она познакомилась с будущим мужем – аспирантом.
Белла Иосифовна была хорошей женой и любящей матерью, занималась хозяйством, общественной работой, читала и регулярно ходила в театр. Юрий Дмитриевич постоянно видел свою мать с книгой в руках.
* * *
В детстве Юра был предоставлен сам себе, свобода его была ограничена только большим уважением к своим родителям и их принципам. Родителей очень любил и, начиная с 6-го класса, каждое утро готовил им завтрак. Сам сажал картошку на Воробьевых горах (в годы войны там москвичам выделяли участки) и тащил ее потом домой, погрузив мешки на велосипед, через всю Москву, теряя сознание от голода. Память о голодных годах осталась в его привычке собирать крошки хлеба со стола и всегда носить в кармане пиджака маленькие соленые сухарики, которые делал из остатков черного хлеба.
Самостоятельность Юры проявилась еще в начале войны, когда состоялась неудачная попытка эвакуировать детей отдельно от родителей, как позже стало ясно в голодную деревню – село Инжавино Тамбовской области. Дети чуть не умерли от голода и все болели. Еда кончилась. Тогда дети начали играть в "голодающих индейцев". 11-летний Юра был вождем племени, которое искало себе пропитание рыбалкой и ловлей птиц. Командовал деревенскими бабами, вскрывавшими ему нарыв на ноге и не имевшими ни малейшего понятия о стерильности. Он заставил прокалить иглу и обработать ногу водкой. Эту картину и застала его мать, приехавшая с другой родительницей спасать больных детей.
Знание жизни, как и все мальчишки довоенного и военного времени, Юра получал на улице среди дворовых мальчишек и хулиганов. Был во дворе самым маленьким, но пользовался у шпаны уважением за смелость и отличные знания. Независимость в поведении и суждениях, чувство справедливости сопутствовали ему потом всю жизнь. Так уважение и любовь друг к другу Я.Б. Зельдовича и Ю.Д. Прокошкина, были взаимными и основывались на сходстве двух независимых характеров. Кроме всего прочего, оба они обладали хорошим чувством юмора. Яков Борисович относился к Юрию Дмитриевичу по-отечески, радовался его успехам. Но, когда они встречались в Комитете по изобретениям и открытиям, в них обоих просыпался ребяческий задор - велся многолетний спор-соревнование на равных "у кого открытий больше?" Тот из них, кто терпел поражение, шутливо огорчался. Каждый искренне радовался успехам другого. Оба были довольны.
О независимом характере Юрия Прокошкина говорит и следующий эпизод из его жизни в молодые годы. Его отец Дмитрий Антонович, чувствуя одно время себя большим начальником, любил гордиться, что помог сыну поступить в институт. Правда, о том, куда тот поступал, узнал из телеграммы, присланной сыном с Кавказа из студенческого лагеря МГУ. Юра не только не считал нужным говорить отцу, куда поступает, но и уехал, не дождавшись зачисления и не ставя в известность родителей о своем отъезде. Окончив школу с золотой медалью, он был абсолютно уверен в своих силах.
* * *
С юности и до конца жизни Юрий Дмитриевич глубоко интересовался историей, особенно древней, и археологией. Он хорошо знал искусство и историю древнего мира. В зрелом возрасте остро чувствовал связь времен и свое место в ряду человеческих поколений. Приводил образные примеры. Например, о том, что не так уж много времени отделяет нас от Древнего Мира. Важно то, чем это мерить. Будем измерять в человеческих жизнях. Чтобы человеку продолжить свой род требуется примерно 25 лет. 4 поколения на один век. Цепочка из 100 человек приведет в пятый век до нашей эры к Пифагору. Пушкин – 6-й от нас, Леонардо да Винчи – 20-й, Иисус Христос – 80-й. Александр Македонский – 95-й. Если считать за продолжительность жизни 75 лет, то, чтобы дойти до Пифагора, нужно всего 33 человека, которые лично видели друг друга. От Пушкина мы находимся на расстоянии всего 2-х человеческих жизней: мы могли видеть человека, который видел человека, который видел Пушкина.
Как ученый, работающий с цифрами, отец любил давать всему математические оценки. На мой вопрос, сколько людей на земле жило до нас, он отвечал так: «Примерно столько же, сколько их живет на земле теперь. Их всегда примерно одинаковое количество - «живых» и «мертвых». Это свойство экспоненты».
Отец рассказывал мне, что по окончании школы серьезно решал вопрос быть физиком или историком. Дело в том, что годы учения в школе пришлись у него на военные и послевоенные, и в школе (№135 в Леонтьевском переулке) учителями подрабатывали голодные профессора Университета. Преподавали интересно. Уровень преподавания по всем предметам был столь высок, что его одноклассники стали известными людьми в самых разных областях – учеными (физика, история, биология), кинематографистами и т. д. Отец очень радовался каждый раз, когда слышал знакомую фамилию по радио или телевидению. «Страшно» завидовал одному однокласснику-историку, с которым по прошествии многих лет повстречался на заседании АН СССР, когда их одновременно избрали в Академию по разным отделениям. Тогда он поделился со мной нетривиальной мыслью: "Не слишком доверяй тем, кто говорит, что, если бы начинал жизнь сначала, то прожил бы ее так же или выбрал бы ту же профессию. Врут. Если бы мне было дано прожить жизнь сначала, я бы стал археологом».
* * *
Когда я была маленькой, папа во время прогулок или за какой-нибудь домашней работой (он мастерил все своими руками, например, долгое время единственным радиоприемником в доме была собранная им "тарелка") много и смешно рассказывал о своих студенческих годах. Я очень любила его истории про походы, спорт, про друзей и про студенческий юмор физиков МГУ. Как-то на втором курсе большие приятели Ю.Прокошкин и В.Смилга во время сессии так не хотели заниматься, что создали свою теорию "новой жизни". Путем строгих логических рассуждений были доказаны две основополагающие теоремы этой теории:
1)"новая жизнь начинается со вторника” (с понедельника она никак не может начинаться, это мнение ошибочно, так как понедельник – день тяжелый),
2) "планомерный отдых важнее планомерной работы” (после хорошего отдыха можно хорошо поработать, в то время как без хорошего отдыха хорошо не поработаешь, а отдыхать можно как после работы, так и после отдыха – таким образом отдых важнее).
Отлынивать от зубрежки во время сессии – любимое занятие студентов. Известно, что в это время просыпается неподдельный интерес ко всему, что не связано с экзаменом. Так один из приятелей отца, в период подготовки к сдаче экзамена по особенно нелюбимому предмету, случайно нашел в доме и прочел от корки до корки 4 тома технической энциклопедии. Напряженная учеба сменялась занятиями спортом, походами. Молодые и энергичные студенты не могли долго усидеть на одном месте, их постоянно тянуло совершать разные веселые глупости. Частые поездки студентов физтеха на электричке в Долгопрудный сопровождались играми и дикими забавами. Среди студентов был популярен один очень сильный и крепко сбитый парень по прозвищу "железная задница", который успешно поправлял свое финансовое положение, давая на спор всем желающим за один рубль ущипнуть себя за «мягкое место». Долгое время это не удавалось никому, пока кто-то не воспользовался пассатижами. Хорошо, что догадливый студент был хорошим спринтером, сумел убежать от преследователя в дальний конец электрички и не понес после своей проказы тяжелых увечий. В электричке студенты собирались в одном вагоне, который другие граждане предпочитали обходить стороной. Жизнь в общежитии в Долгопрудном также сопровождалась шутками типа оставленной в середине комнаты обувной коробки со спрятанной внутри гирей или прибитых к полу галош.
* * *
Отец очень любил Москву и рассказывал, что испытывал наслаждение от езды на велосипеде по пустой летней Москве часа в 4 утра. Результатом таких поездок была сделанная собственноручно подробная карта улиц и переулков Москвы. Счетчик километров на велосипеде давал возможность точно измерять расстояния.
Незабываемыми были и поездки в Дубну на мотоцикле. После войны отец купил ему отличный черный трофейный немецкий мотоцикл, с которым впоследствии Юра вынужден был расстаться, пожалев мать, очень переживавшую, что он гоняет на нем со скоростью 120 км/час, и однажды попал в аварию. Он говорил, что езду на мотоцикле и на автомобиле даже и сравнивать нельзя – запахи, физическое ощущение скорости – особенно весной, когда все цветет, и ты несешься, рассекая плотный воздух и ощущая сменяющиеся лесные и полевые ароматы. Очень жалел, что нет мотоцикла, машина же ему была не нужна – не те ощущения – да и времени на автомобильные поездки просто неоткуда было взять.
С детства Юрий Дмитриевич воспитывал себя сам – "закалялся", приучал свой организм спать по 4 – 5 часов в сутки, чтобы больше успеть в дальнейшей жизни, занимался спортом, испытывал себя на выносливость в походах. Он сам формировал свою личность, стал зрелым человеком гораздо раньше, чем это происходило с большинством его ровесников, и не менял своих принципов в зависимости от смены обстоятельств.
* * *
Спорт был способом существования молодого Юрия Прокошкина. Он серьезно занимался практически всеми популярными тогда видами спорта и имел высокие разряды по более, чем 10-ти видам: конькобежный спорт, шоссейные велогонки и соревнования на треке, волейбол, альпинизм и горный туризм (восхождения на пики Кавказа и Памира, инструктор по альпинизму и горному туризму, сохранилась записная книжка с рукописными картами маршрутов, которую он вел, когда работал инструктором), академическая гребля, гонки на яхтах, плавание, подводное плавание, теннис, горные лыжи, лыжные гонки и походы, гонки на мотоциклах, настольный теннис.
У отца на всю жизнь сохранилась хорошая координация и техничность движений. Чем бы он ни занимался – плавал, крутил педали велосипеда, шел на лыжах, бегал на коньках, занимался греблей – всегда красивая, экономичная, сильная манера двигаться, рассчитанная не на внешний эффект, а на работу в течение продолжительного времени, выносливость. Папа мог плавать несколько часов подряд, уплывая в море далеко за горизонт. Такую красивую – отточенную, скупую и мощную манеру плавания, как у него, я видела только у редких пловцов-профессионалов. Папа не раз сетовал мне на то, что его, как начальника, опять не позвали на сдачу норм ГТО: «Я же спортсмен! Никто ничего не знает…»
Отец говорил, что может так много и трудно работать только потому, что в молодости очень много занимался спортом и был хорошо тренирован.
Труд физиков-экспериментаторов, работавших в то время на ускорителе, имел свою специфику. Он требовал от ученых всех их сил. Напряженная подготовка к очередному эксперименту, обдумывание его деталей, изготовление приборов и сборка установок сменялись сеансом экспериментов на непрерывно работающем ускорителе, который мог длиться от месяца до полугода. Экспериментаторы работали, не замечая смены дня и ночи. Умственные, физические и нервные затраты на такую работу порой приводили к истощению организма. Нужно было обладать крепким здоровьем и большой выносливостью, чтобы раньше времени не «сойти с дистанции». Между учеными разных стран велась борьба за первенство в получении научных результатов, кроме того, шло соревнование двух систем.
* * *
Юрий Дмитриевич был одним из первых, кто, благодаря достижениям в совсем еще новой науке – ядерной физике – попал на закрытый "железным занавесом" Запад. Он был интересен для западных коллег не только как ученый, но и как лицо Советского Союза. По таким как он единицам людей судили не только о состоянии советской науки, но и о том, что представляет собой загадочный советский человек.
Международное научное сотрудничество, начало которому впервые в СССР было положено на базе самого мощного тогда в мире ускорителя ИФВЭ, сыграло огромную роль в снятии "железного занавеса". Но для того, чтобы это стало возможным, наука в СССР должна была идти в ногу с зарубежной наукой. Отец часто говорил мне: "Никто не будет делиться научными достижениями даром. Как только мы начнем отставать, не будем чуть-чуть, на полшага впереди и станем не интересными Западу, доступ к публикациям закроется, исчезнет сама возможность знать, что происходит в мире. Я не имею права отдыхать. Я должен много работать. Нельзя сходить с движущегося поезда – не догонишь".
По мнению отца, мы остались бы жить в "железном" веке, не будь в стране такого большого числа фанатически преданных своему делу ученых, благодаря которым не прерывалась связь со всем миром, Америкой и Европой. Роль личных контактов ученых разных стран имела при этом неоценимое значение.
«…Постепенно мы стали воспринимать русских как нормальных людей, а не как странное идеологическое явление. Особенно заметный перелом произошел благодаря работе европейских физиков с русскими учеными в Протвино». (Из интервью с Николасом Кульбергом («Поиск» № 48(394). 23-29 ноября 1996 г.).
* * *
Тогда было другое время. Страна жила своими достижениями. Успехи в покорении Земли и космического пространства, освоении атомной энергии, спорте тогда вызывали оправданную гордость у каждого человека. Непонятным кажется теперь то небрежное отношение к науке, которое государство проявляет в настоящее время.
А тогда, в 60-70 годы, интерес к науке был огромен. У творческой интеллигенции – писателей, кинематографистов – в том числе.
Часть материала к кинофильму "Девять дней одного года" снималась в Дубне. По городу ходили режиссеры, артисты и писатели. Им было интересно все. Они хотели посмотреть на живых ученых, поговорить с ними, увидеть, как они работают. Показали им и молодого 30-летнего доктора наук Юрия Прокошкина. Понравился.
Маститая советская писательница Галина Николаева, создавшая по мнению отца сильные с художественной точки зрения рассказы и захватывающий по напряжению производственный роман "Битва в пути", задумала написать роман об ученых. Познакомившись с отцом, она захотела использовать его в своем новом романе в образе одного из центральных героев – молодого ученого физика. По замыслу этот роман должен был завершить трилогию: «Жатва» (роман о деревне), "Битва в пути" (производственный роман), роман об ученых. «Я считаю, что роль ученых с каждым годом будет расти, и будущее за ними. Все это заставило меня прийти сюда к физикам, ведущим исследования на переднем крае науки» (из интервью корреспонденту газеты «Ленинское Знамя», 2 февраля 1963, которое Галина Николаева дала, находясь в Дубне).
Во время визита Галины Николаевой в Дубну по городу поползли слухи о том, что писательница высказала желание посетить семью какого-нибудь молодого ученого-физика. Весь город волновался – к кому она направится? Поступило сообщение, что идет к нам. Готовились в спешном порядке. Узнали, что человек она очень больной, страдает сердечной болезнью. На 2-этажной даче, где она постоянно проживала, был специально сконструирован лифт – подниматься на второй этаж ей было трудно, и, может быть, еще и тем, что мы жили на первом этаже был обусловлен ее окончательный выбор, а так же невозможность отказать ей в приеме, ссылаясь на занятость – в это время на ускорителе шел сеанс экспериментов.
Срочно искали валокордин и почему-то клюкву. Отдавали мне, шестилетней, строгие инструкции – вести себя хорошо, прочитать тете стих, но ни в коем случае не вставать с дивана. Играя в этом действе роль «ребенка в молодой семье физика», я одновременно выполняла другое ответственное задание – прикрывать своим платьем выпирающую наружу пружину в центре древнего дивана, чтобы писательница, не дай бог, на нее не села. Находясь при исполнении своих обязанностей, я так и уснула, сидя на диване, утомленная взрослыми разговорами.
Писательница оказалась красивой 50-летней женщиной с косой, изящно уложенной на затылке. Насколько я помню, она оставалась у нас ночевать.
Роман об ученых Галина Николаева действительно начала писать, но ее кончина, последовавшая вскоре после описанного эпизода, прервала работу. Ее муж драматург М. В. Сагалович, пытаясь завершить роман, еще долгое время (двадцать лет!) приезжал к Юрию Дмитриевичу в Протвино и читал дописанные им главы. Остались подаренные им книги Г. Николаевой с дарственными надписями, в которых упоминаются «интересные и яркие встречи и беседы» (1972 г) и «восхищение Галиной Николаевой Вашими экспериментами» (1983 г.). Свою работу писатель, кажется, не довел до конца и исчез из поля зрения.
Позднее вышел довольно скучный кинофильм, в котором у главного героя, ведущего молодого ученого-физика, по словам одного из действующих лиц, была "красавица жена и две милые дочки". Герой фильма был не очень похож на трудягу-физика и мучился скорее не научными проблемами, а собственной важностью. Острый интерес к людям науки у творческих людей вскоре пропал окончательно. Произведения, равного кинофильму «Девять дней одного года», так и не появилось.
* * *
Когда описываю эпизод с Галиной Николаевой, хорошо понимаю, как непросто писателю правдиво изобразить жизнь ученого, вжиться в его образ. Г. Николаева, чтобы вникнуть в тему, два года конспектировала учебники университетского курса физики, ходила на заседания Академии наук, ездила за границу для встреч со знаменитыми зарубежными учеными. Об этом есть публикации в журнале «Наука и жизнь». Написанной осталась только одна глава, «Я люблю нейтрино!», по которой можно предположить, что центральной фигурой романа она захотела сделать женщину-физика, и что писательницу, в конечном счете, увлекла романтика модной профессии, а не ее настоящий смысл. Насколько помню, отец, относился с большим пиететом к писательскому таланту Г. Николаевой и волевым качествам ее, мужественного характера. Очень сожалел, что она так рано умерла. «Больше не осталось никого, кто захотел и смог бы о нас написать. Алексея Толстого нет, Николаева умерла, Шолохов желания не проявил». По мнению папы, чтобы правдиво рассказать о жизни ученого, нужен художник, видящий внутренний мир человека, талант масштаба А. Толстого или Шолохова. Верил, что Галина Николаева могла бы справиться с этой задачей.
Отец считал, что никому из отечественных авторов не удалось правильно описать образ мыслей и жизни ученых. Он говорил, что близко по ощущениям это смог сделать только Митчелл Уилсон в романе «Live with lighting» («Жизнь во мгле», в современном, более точном переводе названия – «Живи с молнией») и рекомендовал его прочесть, чтобы я могла понять, что чувствовал он сам.
Отец давал мне читать и книги о спорте. Вспоминая это, невольно прихожу к мысли, что в рассказе о труде физиков – экспериментаторов были бы вполне возможны спортивные аналогии. Книги о восхождениях на знаменитые 8-тысячники – «Аннапурна», «Восхождение на Эверест», «Тигр снегов», в которых иностранные альпинисты, покорители величайших вершин мира, эмоционально рассказывают о своих победах, дают, мне кажется, те ощущения, которые сродни ощущениям физиков-экспериментаторов.
Жизнь альпиниста и жизнь ученого. Период надежд – замысел похода, его планирование, подготовка снаряжения и выбор маршрута, сменяется этапом самого восхождения, исход которого заранее не известен никому. Драма человека и природы. В одном случае речь идет о покорении природы человеком, в другом – о ее познании. И высшая радость в конце, если победа осуществлена.
Юрий Дмитриевич сам был хорошим альпинистом. Одно время водил группы по горным маршрутам как инструктор. Он рассказывал мне, что испытывал, когда стоял на вершине и весь мир был внизу, а кругом такая красота, которую словами описать невозможно. Отец был еще и хорошим фотографом. Находясь на вершине, делал панорамные снимки, чтобы зафиксировать свои ощущения. У него есть один поразительный по красоте и драматизму снимок пика Белалакая, не самой высокой горы на Кавказе, но не уступающей по красоте лучшим вершинам мира. Эта сделанная им самим фотография всегда была рядом с ним, занимая особое место за стеклом на его книжных полках.
В своем детстве я хорошо запомнила, каким загорелым и радостным он возвращался каждый раз домой, когда на время уезжал в горы. Тогда он был молодым, а мы жили в Дубне. После переезда в Протвино этого уже не было. Я видела, как ему не хватает гор, и очень хотела, чтобы ему удалось когда-нибудь снова побывать в любимых местах. Но в ответ на свой вопрос, когда он поедет в горы, слышала привычные слова: «у меня нет времени, нельзя сходить с движущегося поезда – не догонишь». Теперь радость победы он мог получать только одним способом – работать, пока нужный результат не будет получен, задуманное не совершится. А затем ставить новые задачи и планировать новые эксперименты.
* * *
Юрий Дмитриевич обладал абсолютным слухом и великолепной музыкальной памятью. Музыкальность передалась ему от родителей. И отец и мать в детском возрасте пели в церковном хоре.
Музыку отец чувствовал глубоко и любил слушать классические произведения в редко выпадавшие на его долю свободные минуты. Пластинки начал собирать в 17 лет, когда его впервые потрясла классическая музыка, и собрал в молодости большую фонотеку. После переезда из Москвы в Дубну и всю дальнейшую жизнь эта фонотека заменяла ему походы в консерваторию, к которым он пристрастился в молодые годы.
У отца была великолепная музыкальная память. Он мог насвистеть часть из симфонии или сонаты Моцарта, Бетховена, Чайковского, Шуберта. Любил петь за домашними занятиями и по дороге на работу. Пел с раннего детства. Рассказывали, что еще в три года, сидя в трамвае на коленях у родителей, он обводил публику хитрым взглядом и начинал петь.
Сотрудники и соседи знали: если из леса доносится песня – значит, Юрий Дмитриевич идет на работу, или возвращается домой. Репертуар его был обширен: арии из опер, песни Шуберта, Бетховена, проникновенные лагерные песни, – все те, что когда-то ему понравились, и, услышав один раз, он запоминал навсегда. Любил петь русские песни. Знал много редких народных песен и собирал их – пластинки с голосом Шаляпина и пение народных хоров а капелла.
Был курьезный случай, когда еще в Дубне мама шла по улице и услышала из окон играющую пластинку с песней "Я иду - иду - иду - собаки ла-а-а-ют на беду, да...", иметь которую в своей коллекции отец давно мечтал. Тогда стеснительная по натуре Зинаида Федоровна совершила отчаянный поступок – нашла квартиру, из которой неслась песня, и уговорила отдать ей эту пластинку.
Другой, драматический «музыкальный» эпизод, оставшийся в моей памяти. "Письмо из Америки". В 1965 году отец, находясь в длительной командировке в США и давно соскучившись по дому (уезжал один, на 3 месяца, когда младшей дочери Аленке было всего 2 месяца, а вернулся только через 8 месяцев), решил порадовать семью – прислал письмо на магнитной ленте и фотографии, сделанные в фотоавтомате.
Мы тогда жили вшестером в двухкомнатной квартире в Москве с семьей его родителей и все очень волновались за папу. Магнитную ленту отнесли на студию грамзаписи и сделали копию на "ребрах" – пластинку на рентгеновском снимке, чтобы прослушать запись. Магнитофона у нас не было, домашние магнитофоны тогда были еще очень большой редкостью. Сели слушать с замиранием сердца. И услышали:
"Дорогие мои, здравствуйте! Не буду много говорить, лучше я вам спою". Дальше родной папин баритон проникновенно запел: "Позабыт - позаброше-е-н с молодых ранних лет...Вот умру, похороня-ят под ракитой меня-я , и никто-о не узна-ает, где могилка моя....".
Пение отца произвело неожиданный эффект. Мама и бабушка –рыдают. Ставят пластинку снова, и снова рыдают. Мужчины, отец и брат Юрия Дмитриевича, молчат, крепятся. Рассматриваем фотографии. На них - отец с каким-то чужим выражением лица. (Он рассказал потом, что сниматься в фотоавтомате сложно – не знаешь, что делать и куда смотреть). Мама с бабушкой смотрят, слушают и снова рыдают. Оценить музыкальную шутку отца удалось тогда только мне, 9-летней. Зная, что у него прекрасное чувство юмора, я делала попытки успокоить родных: «Что вы плачете? Папа шутит!»
* * *
У Юрия Дмитриевича Прокошкина была феноменальная память и высокая скорость чтения. Читал быстро и много. Хорошо запоминал прочитанное Знал наизусть многое из Пушкина, Лермонтова, Маяковского и других любимых им поэтов. Шекспира, Гейне, Гете, Байрона, Блейка читал в оригинале.
О неординарных возможностях памяти отца по своему детству помню, что обыкновенно перед сном он читал мне наизусть целиком какое-нибудь произведение – сказки Пушкина, главы из «Руслана и Людмилы», поэмы «Витязь в тигровой шкуре», «Мцыри», сказки-поэмы Маяковского, стихи Маршака, не беря в руки книг. Я очень удивилась, когда обнаружила, что другие взрослые этого делать не умеют. А иностранные коллеги Юрия Дмитриевича удивлялись, что он помнил мельчайшие подробности эксперимента тридцатилетней давности.
Отец хорошо знал мировую классическую литературу. Был по-европейски культурным и образованным человеком, благодаря огромному количеству прочитанных книг и частым посещениям консерватории в молодости. Он свободно общался с иностранными коллегами на темы литературы, поэзии и музыки. Порой казалось, что они ему даже ближе по духу, чем некоторые соотечественники. Я неоднократно наблюдала его беседы с близким и старым другом (познакомились они совсем юными людьми в далеком 1956 г.) Жаном Пьером Строотом. Оба много смеялись, шутили, дословно цитируя "Трое в лодке не считая собаки". Как оказалось, они любили и знали одни и те же книги, одну и ту же музыку.
* * *
Когда не знавшие Юрия Дмитриевича лично люди спрашивают, каким по характеру был отец, мне трудно ответить одним словом.
- «Мягким или жестким?»
- «Он имел жесткую позицию по всем вопросам, так как отвечал за большое дело и руководил большим коллективом. Но был при этом очень чутким человеком».
Глубоко интересуясь историей, отец брал для себя образцы из далекого прошлого. В ящике его письменного стола лежит листочек бумаги, на которой карандашом его рукой написано:
- «Если ты начальник, отдающий распоряжение многим людям, стремись ко всякому добру, чтобы в распоряжениях твоих не было зла. Птахотеп, III тыс. до н.э. »
Вспоминая Юрия Дмитриевича, его коллеги писали:
«…Для всех нас он был не только академиком и авторитетным ученым, а Коллегой, строгим и доброжелательным. Его страстная преданность науке, искрометность ума и неимоверная трудоспособность всегда вызывали восхищение, огромное желание быть хоть чуточку таким как Он. Как часто мы были свидетелями его теплоты, помощи в трудных ситуациях, его простоты и доступности при всей гениальности его натуры. Всем нам будет недоставать его эрудиции, работоспособности и авторитета…» (3.03.1997, Коллектив ОЭИ УНК ).
Иностранные коллеги ценили его не только как выдающегося ученого, но как человека и друга.
 «…Academician Prokoshkin was an outstanding scientist and man with great wisdom about science and about people..» (Alan Krisch, 3.03.1997)
«…Нe was not only a very good friend of CERN, he was also for me personally a very good friend…» (Lorenzo Foa, 3.03.1997)
«…We lose a great figure in physics and a very kind collaborator…» (Stefan Paul)
«…нас связывало тридцатилетнее человеческое и научное сотрудничество. Юрий Дмитриевич был одним из тех немногих физиков в мире, которые являются мыслителями в широком плане и определяют главные направления в научных исследованиях. Имя Юрия Дмитриевича Прокошкина вписано в летопись сотрудничества Россия – ЦЕРН.» (Николай Кульберг, Женева, 3 марта 1997 г.).
В научно-биографической статье об академике Ю.Д.Прокошкине есть такие слова:
«Ю.Д. Прокошкин был очень организован и даже педантичен в своей работе. Этого же он требовал от своих сотрудников…. При этом он, нисколько не стесняя инициативу исполнителей, глубоко вникал в содержание работ, направлял и контролировал их, вносил свои идеи и поддерживал полезные предложения своих сотрудников. С большим вниманием относился он к молодым талантливым людям, ценил их инициативу и трудоспособность».
В молодых сотрудниках Юрий Дмитриевич пытался пробудить азарт научного творчества. Употребляя спортивную терминологию, он любил «сесть на хвост» молодому воспитаннику, предложив личное состязание с ним «кто решит физическую задачу быстрее?» Соревнование проходило до полного решения проблемы и длилось несколько дней подряд.
В своем письме к Зинаиде Федоровне Прокошкиной Алексей Кулик пишет: «… Юрий Дмитриевич был моим учителем и предметом восхищения в течение многих лет. Я иногда работал с Юрием Дмитриевичем непосредственно над «физикой». Что с ним происходило, когда мне удавалось найти несколько неожиданный поворот темы: он возбуждался, словно мальчишка! Никогда не забуду этих счастливых минут! Для меня с Юрием Дмитриевичем уходит целая эпоха, мое поколение уже не имеет таких художников в нашей профессии: мелковаты мы и красоты не понимаем, все ищем, где бы урвать…».
* * *
Отец хорошо знал, понимал и любил людей, живо интересовался тем, как они живут. Держал себя одинаково с простыми людьми и с людьми высокого социального положения, чувствовал себя естественно и уверенно и в простой обстановке на отдыхе, и на дипломатическом приеме. Люди, наблюдавшие Юрия Дмитриевича в разные моменты, отмечали разительные перемены в его внешнем облике и точное соответствие происходящей ситуации. Жена близкого друга отца академика С.С. Герштейна, вспоминая его, сказала: «Ты знаешь, Ира! Однажды я видела твоего отца за рубежом, на конференции. Я знала Юру 40 лет и видела его у себя дома практически каждый день, но таким наблюдала впервые! Он был –  … как бы точнее выразиться … Он был – высокий!»
В среде ученых, в отличие от других сообществ, демократичность – норма поведения. Чванство и высокомерие практически отсутствуют. И отец был таким же. Его кажущаяся «простота» некоторых сбивала с толку. Помню, как однажды на отдыхе меня «выводила на чистую воду» компания моих 15-летних ровесников. Прослышав где-то, что у меня и моей подруги Иры папы ученые, чей-то папа член-корреспондент, а чей-то доктор наук, и предполагая, что первый «главнее» второго, задали мне вопрос, чей отец член-корреспондент? Я созналась, что мой. «Не похоже! Иркин папа – посолидней будет. А твой – улыбается, шутит…».
У папы было прекрасное чувство юмора. Чего он совершенно не выносил, так это «хамства». Отец ненавидел это явление и давал ему точное словесное определение – «вызывающее пренебрежение чужими интересами»!
Юрию Дмитриевичу не нужно было много времени, чтобы составить представление о новом человеке. Меня каждый раз поражали точные характеристики, которые он давал совершенно не знакомым ему людям после двух сказанных теми слов или с одного взгляда. «Папа, а как ты это понимаешь?». «Вижу. Через меня прошло очень много людей».
Отец умел радоваться чужим достижениям и ценить их. Высшей похвалой в его устах были слова: «Ну вот, теперь тебе и умирать не страшно!»
Свою жизнь он измерял этапами работы. Я привыкла слышать от него одни и те же фразы: «Если я поживу еще..., то смогу успеть … Мне нужно пожить еще…, чтобы закончить …». В этих фразах менялись только сроки и задачи.
Последние годы жизни отца совпали с периодом «перестройки», в который резко ухудшилось положение науки в стране. Финансирование сокращалось. Программы останавливались. С приходом к власти Б. Ельцина процесс приобрел катастрофические масштабы. Это тяжело отражалось на состоянии здоровья Юрия Дмитриевича. Кроме работы в ИФВЭ он вел тогда большую общественную работу в АН СССР и на посту Председателя Комитета научной политики Государственной программы РФ по физике высоких энергий, всеми силами старался не допустить полного развала.
Только теперь, когда государственные деятели начали осознавать значение науки для страны, стало возможным ставить те научные эксперименты, которые задумывались отцом в то непростое время.
***
Как-то однажды, пожилой водитель ИФВЭ с большой теплотой отзывавшийся о Юрии Дмитриевиче и в течение долгого времени хорошо лично знавший его по командировкам в Москву, стоя у могилы отца, с горечью произнес: «…Красивый был человек. Зачем он в физики пошел? Эх! Ему бы артистом стать…»
***
Эту книгу мы с сестрой хотели бы посвятить памяти не только нашего отца, но и нашей матери, Зинаиды Федоровны Прокошкиной – жены и соратницы Ю.Д. Прокошкина, служившей ему всю его жизнь и до конца своих дней принимавшей участие в выпуске книги его избранных трудов. Ей не хватило всего нескольких дней жизни, чтобы увидеть ее своими глазами. Последние дни мамы – 75 дней неравной борьбы со смертью в трех больницах – еще раз показали, каким волевым, мужественным, добрым и чутким она была человеком, как были похожи внутренне наши отец и мать. Мама каждый день вспоминала отца, постоянно ощущала его присутствие рядом с собой. Это ей очень помогало продолжать жить.
Наши отец и мать, оба внешне красивые, были схожи друг с другом в самом главном, в человеческих качествах, – сильной воле, целеустремленности, добром и чутком отношении к людям, чувстве большой общественной ответственности.
Мы с сестрой с большой благодарностью вспоминаем наших родителей.
Москва. 2007-2009 гг.
 
 

Основные даты жизни и деятельности академика Ю.Д. Прокошкина

1929 г. Родился 19 декабря в г. Москве.
1947 г. Студент физико-технического факультета МГУ
1953 г. Ст. лаборант Лаборатории № 2 АН СССР (ныне  РФНЦ «Курчатовский институт»)
1954 г. Инженер Института ядерных проблем АН СССР.
1954 г. Мл. научный сотрудник ИЯП АН СССР.
1956 г. Мл. научный сотрудник Лаборатории ядерных проблем (ЛЯП) ОИЯИ.
1957 г. Научный сотрудник ЛЯП ОИЯИ.
1960 г. Руководитель группы - научный сотрудник ЛЯП ОИЯИ.
1962 г. Присуждена ученая степень доктора физико-математических наук.
1962 г. Открытие захвата пионов ядрами химически связанного  водорода. Зарегистрировано за № 164.
1962 г. Открытие бета-распада пионов, сохранения векторного тока в слабых взаимодействиях. Зарегистрировано за № 135.
1962 г. Руководитель группы - старший научный сотрудник ЛЯП ОИЯИ.
1963 г. Начальник Сектора экспериментальной физики Института физики высоких энергий ГКАЭ.
1964 г. Присвоено ученое звание старшего научного сотрудника.
1965 г. Присуждена Золотая медаль и премия им. И.В. Курчатова АН СССР за цикл работ по бета–распаду пи -мезона.
1967 г. Присвоено ученое звание профессора.
1968 г. Руководитель Первого совместного эксперимента ИФВЭ - ЦЕРН.
1969 г. Открытие масштабной инвариантности сечений образования адронов. Зарегистрировано за № 228.
1970 г. Открытие антигелия. Зарегистрировано за № 104.
1970 г. Награжден медалью «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина».
1970 г. Избран членом-корреспондентом АН СССР по Отделению ядерной физики.
1971 г. Награжден орденом Трудового Красного  г.Знамени.
1971 г. Открытие «серпуховского эффекта» в полных сечениях взаимодействий адронов. Зарегистрировано за №137.
1972 г. Руководитель Четвертого совместного эксперимента ИФВЭ-ЦЕРН.
1975 г. Открытие h-мезона со спином 4. Зарегистрировано за  № 275.
1975 г. Награжден орденом «Знак Почета».
1978 г. Научный руководитель программы ГАМС на ускорителях ИФВЭ и ЦЕРН.
1982 г. Член бюро Отделения ядерной физики АН СССР.
1985 г. Награжден медалью «Ветеран труда».
1986 г. Присуждена Ленинская премия в области науки и техники.
1990 г. Избран членом Европейской академии (Academia Europea).
1990 г. Избран академиком по Отделению ядерной физики АН СССР.
1990 г.--1994 г. Председатель Комитета научной политики Государственной программы РФ по физике высоких энергий.
1997 г. 1 марта Юрий Дмитриевич скончался после тяжелой болезни. Он похоронен в г. Москвена Троекуровском кладбище.