Повесть о приходском священнике Продолжение 113

День зонтиков
Для Бируте

Время шло, мы взрослели. Однажды у Вити случилось несчастье, — умерла бабушка. Его привели в наш детдом, где он и остался. Первое время ему, как и мне когда-то, было очень тяжело. Он сильно переживал смерть единственного близкого человека. Теперь мне суждено было стать для него опорой и поддержкой. Вместе мы всегда побеждали любые тягости и невзгоды, всё представлялось нипочём. Витя по натуре был человеком волевым и сильным. Ему удавалось находить выход из, казалось бы, безвыходных ситуаций и при этом никогда не унывать. Это его качество мне очень нравилось и хотелось ему подражать, быть хоть капельку похожей на него.
После развала Советского Союза жизнь в детдоме несколько изменилась. Что-то безвозвратно ушло, кое-что, наоборот, прибавилось. К нам стали часто приходить представители разных религиозных конфессий, в основном сектанты или мнимые проповедники. Они приносили книжечки с яркими картинками, вкусности, заграничные обноски. Сладости мы съедали, одежду делили по старшинству, а книжечки и брошюрки валялись по всему корпусу. Их топтали, в них заворачивали еду, делали самолётики. Это выглядело немного страшно.Посещал нас и православный священник, отец Геннадий, очень мягкий, добрый человек. Витя как-то сразу проникся к нему уважением. Он подолгу разговаривал с ним, задавал вопросы, читал принесённые отцом Геннадием книги, а немного позже стал посещать храм, где служил батюшка. Я, конечно, ходила с ним. Не скажу, что я прямо-таки сразу стала верующей, но Витин порыв, его стремление увлекали меня, и вскорости я тоже заинтересовалась христианской верой.
Мы выросли, пришло время покидать стены детдома. Незадолго до этого мне пришло письмо без обратного адреса. Как выяснилось, от матери. Она писала, что сильно заболела и, вероятно, скоро умрёт. Много извинялась за свой поступок, просила не помнить зла. Из письма я узнала, что мать, избавившись от меня, ушла в монастырь. Там пробыла недолго, так как монастырский уклад не удовлетворял её религиозных чувств. Скоро она покинула его, связавшись с группой людей, по её словам, истинно верующих христиан. Они много молились, постились, вели аскетический образ жизни. Но такая жизнь оказалась для неё непосильной. Мама заработала язву, сорвала сердце, просто истощила организм.
Конечно, у меня на всю жизнь отложилась обида на мать. Я долго не могла простить её и в глубине души, стыдно признаться, проклинала её. Но в тот момент, после прочтения письма, вдруг всё изменилось. Все обиды вмиг куда-то ушли, исчезли, оставив на своём месте лишь неприятный осадок и жалость к матери, которая искала Бога, а нашла пустоту и обман. Проститься с ней я не могла. Она не написала, где находиться, в каком городе, просила только поминать её в молитвах.
Спустя год мы с Витей поженились. За это время я успела окончить курсы повара, Витя целыми днями пропадал в местном храме. Он готовился принять сан священника. Мне не очень нравилась эта затея, наверное, это было связано с воспоминаниями о матери. Боялась, что у мужа также может переклинить мозг, и он станет религиозным фанатиком.
После рукоположения Витю направили в сельский приход, в другой конец епархии. Я, конечно же, поехала с ним. Село оказалось небольшое, жили в нем почти одни старики. Местный председатель построил храм, довольно примитивной, какой-то даже грубой внешности. Но это лучше чем ютиться в каком-либо домике или в бывшей библиотеке. Не было проблем и с жильём. Сельская староста, миловидная старушка Патрикеевна, вручила нам ключи от так называемого поповского дома, купленного прихожанами специально для священника. Муж мой был вне себя от счастья.
 — Липушка, — так он ласково называл меня, — у нас есть всё необходимое. Господь милостив к нам. Мы сможем заниматься самым главным, не отвлекаясь на извечные бытовые проблемы, которые неизбежно тяготят священника на многих современных приходах.
Я лишь молча улыбалась, глядя как радуется мой муж, хотя отчётливо понимала, что трудностей будет немало. С первых же дней они и начались. Приход существовал пять лет, но им толком не занимались. Певчие, три древних старушки, не знали элементарных напевов, гласов, никто не умел читать по-старославянски. Разве что болезненная бабка-псаломщица, которую звали Башутиха. Башутиха эта неплохо знала церковный устав, разбиралась в нотной грамоте, только имела довольно непростой, капризный характер. Очень уж любила старуха, чтобы её упрашивали, пресмыкались перед ней, хвалили в глаза перед всеми. Мало того, за свою службу Башутиха просила немалое жалование. Поэтому я решила, что сама выучу все премудрости церковной службы, заодно избавимся от всевозможных технических, так сказать, проблем.
Признаюсь, учение давалось непросто. Тонкости богослужебного устава казались неподъёмными. Сложные термины, непроизносимые названия, целая кипа книг, всё это создавало в голове каламбур. Помогала практика. Увидев моё стремление, Башутиха пошла на принцип и однажды просто перестала приходить на богослужения. Такое обстоятельство придало ещё большего энтузиазма в изучении церковного пения и устава. Мы с мужем первое время решили служить каждый день, чтобы закрепить все нюансы тех или иных служб.
Витя ни капельки не унывал. Он просто пылал жаждой действий. Каждый вечер, за ужином, он рассказывал о своих грандиозных планах и замыслах, которые потрясали своими масштабами. Воскресная школа для детей и взрослых, молодёжный хор, церковная библиотека, паломнические поездки по святым местам. Да что там, трудно уж и вспомнить, столько возникало идей! Но на практике почти ничего не удавалось реализовать. На службу людей приходило мало, десять-двенадцать, и то одни и те же. К вечерне и вовсе никто не являлся. Причащаться, исповедоваться прихожане понятия не имели. Крестины, тем более венчания были в диковинку. Из треб оставались только погребения, на которых Виктор пытался достучаться к зачерствевшим сердцам селян. Уж какие он проповеди говорил, как старался, — всё бестолку. Послушают, покивают, а в воскресенье снова человек десять.
Витя очень много читал, что-то переписывал из книг, заучивал наизусть, хотел казаться красноречивым, интересным. Только никому это не было нужно. Служба закончится, все мигом по домам разбегаются. У того корова, у того грядки, у того дети приедут.
Молились мы с мужем очень много. Порой мне это даже в тягость было. Но Витя увещевал, просил поддержать его в такой трудный период. Я и сама видела, как ему трудно, иногда так жалко его становилось! А он не сдавался, не унывал.
 — Господь милостив, Он нас не оставит! — часто повторял он, а во взгляде пламенный порыв.
Я просто им восхищалась. Витя очень любил Бога. В каждом его разговоре, в каждой беседе, даже в молчании. Этого нельзя было не заметить. Казалось, что Бог, Его заповеди — для него превыше всего. После рукоположения он очень изменился. Никогда я не видела своего мужа в гневе, печального либо расстроенного. Какой-то необъяснимый свет наполнял его, от этого становилось теплее, спокойнее всем, кто находился рядом.
Вскоре Башутиха поняла, что никто перед ней падать на колени не собирается, платить деньги тоже. Посидела дома пару месяцев в забытьи и одиночестве и пришла к литургии, прощения просила, умоляла взять её назад, на клирос. Да мы только рады, главное, чтобы мир был, тем более ещё один чтец будет не лишним.
Всё начало меняться, когда в нашей семье родился сын Павлик. Теперь я уже не могла помогать Вите, как прежде. Малыш требовал много внимания. Да и вообще куда мне? В одночасье навалились проблемы. Филаретовцы образовали в селе общину. Храм строить они не собирались, зато совершали набеги, словно саранча. Похорон, какое-нибудь освящение, Радоница — раскольники тут как тут! Селяне их очень полюбили. Ещё бы, поют красиво, по-украински, всё понятно, разборчиво... От обедов по усопшим никогда не отказывались. Мой батюшка не ходил на такие мероприятия, так как эти обеды не обходились без водки. Оно как всегда получается — выпьют одну, вторую рюмку и уж забывают, куда пришли... Песни, разговоры праздные, анекдоты. Виктор пытался замечания делать, да кто его слушать-то будет? А раскольники напьются до полусознания, после чего шатаются по селу людям на смех. Срам один, искушение... На них ведь рясы, кресты! Но местным нравилось. «Вот это по-нашему, — говорили мужики-забулдыги. — С такими батюшками и выпить, и поговорить, и баб пощупать можно! Не то что наш поп, всё молиться да заповеди талдычит!». Обидно становилось, прямо до слёз. Но что поделать, приходилось и с этим мириться.
Весной, перед самой Пасхой, умерла старуха Башутиха, а за ней и одна из певчих, бабулечка Микулишна. С хором совсем туго стало. Пасху отбыли с горем пополам. Виктор переживал сильно, после службы слёг совсем, нервы-то не железные. Как-то за ужином он мне и говорит:
 — Не сдюжу я, Липушка, не под силу мне служение.
 — Глупости, — говорю, — Господь не оставит, ты только не сдавайся!
Взглянул он на меня, а глаза полные слёз.
Усилили мы нашу молитву с того дня. Теперь уж я выступала энтузиастом. Нельзя было допустить, чтобы Витя сломался, для него служение в церкви — смысл жизни, тем более я вторым ребёнком беременная ходила.
К Рождеству ушла от нас вторая певчая, в соседний храм. Говорит, там народу больше ходит, хор красиво поёт. Остались мы совсем одни. Третья хористка занемогла и перестала совсем приходить. Что тут поделаешь? Литургии практически не служились, вечерни тем более. Витя несколько раз ездил к благочинному, но там его только ругали. Мол, приход угробил, раскольников в селе развёл, службы не служишь. Короче, справляйся сам, как хочешь. Приехал мой муж от благочинного мрачнее тучи. Часа два сидел неподвижно, в пол смотрел. Я даже перепугалась, таким несчастным и потерянным он выглядел. Посидел немного, затем резко поднялся, перекрестился на иконы, взял меня за руку, произнеся:
 — Ничего, милая моя матушка! Господь посылает нам испытания, перенесём их с достоинством.
И мы переносили. Даже не хочу рассказывать, как это происходило. Жили впроголодь, денег совсем не было. Добрые люди помогали кто чем мог. Если бы не дети, кое-как перебивались бы. Но к лету родилась Олечка, финансовые потребности возросли. Завели небольшое хозяйство, — пару поросят, козу, десяток кур и несколько уток. Животноводство у нас не пошло, требовалось много корма, всяких пищевых добавок, одной травой поросят не накормишь. Продали перекупщикам, выручили немного денег, хоть детям самое необходимое купили. Пару раз ездила в епархию. Владыка даже разговаривать со мной не стал, передал пару сотен да продуктов немного с панихиды. И за то спасибо.
Вдруг неожиданно появился благодетель. Зашёл в храм мужчина, отстоял обедницу, в конце спросил у отца Виктора, нет ли какой у него нужды. Батюшка поначалу растерялся, не поверил, что такое может случиться после всех лишений. Человек тот стал приходить на службы, жертвовал немалые суммы денег. Благодаря ему мы расплатились с долгами, провели в храме отопление, купили кое-какую одежду. Обрадовались, жизнь стала налаживаться. Только недолго длилось наше счастье. Добродетель пропал так же неожиданно, как и появился. Снова нужда, лишения, безысходность. Так существовали мы почти три года. За это время очень многое изменилось, главным образом в душе моего мужа, а заодно и у меня. Мы хоть и не ругались никогда, но размолвки случались, вроде по пустякам, только осадок оставался надолго. Витя перестал так много молиться, втихую принялся выпивать, пару раз не ночевал дома. Я знала, женщины у него не было. Скорее всего, выпьет кагора больше положенного, так в храме до утра и останется. Жалко смотреть на него было — исхудал весь, осунулся, перестал за собой следить. Уже в тягость ему служба приходилась. В храм шёл словно на каторгу, приходил измученный, дёрганный, совершенно расстроенный.
 — Пришли новые люди, — говорит, — а у нас не служба, а…
Обхватит голову руками, чуть не плачет.
Ещё и благочинный взъелся на него, не пойми за что. На собраниях бранит при всех, цепляется, почём зря, всем указ на церковные награды подписывает, а моему Вите шиш с маслом. Говорят, на плохое дерево все козы лезут, вот точно так и с нами. Ни помощи никакой, ни защиты ждать не от кого. А самое страшное то, что видела, теряет веру мой Витя, в сторону икон совсем не смотрит, от пылающего ревностью пламени во взгляде лишь одни угли остались. Сколько пролила я ночью слёз пред Богом, как молилась Пресвятой Матери Богородице, чтобы смиловалась над моим мужем и всей семьёй... Ничего. Ни-че-го! Да, вероятно, не обладали мы стальным терпением, не было у нас железной веры, недоставало надежды и упования. Молодые совсем ведь, сломала нас стихия приходской жизни. Читала где-то, что не каждого человека Господь благословляет на священническое служение. А кто супротив Воли Его пойдёт, постигает тягость и страшные испытания. Не знаю, Витя был очень искренний, любил церковь, Бога. Да и давалось ему это легко. Владыка сразу благословение дал, всё устраивалось, как дорожка стелилась. Почему так стало, не представляю. И что теперь уж гадать?
Пришёл Витя однажды домой со службы. Как раз праздник Покрова был. Я как увидела его, испугалась. Бледный весь, измученный, за сердце держится. Давно уж заметила, что с сердцем проблема у него. Просила к врачу сходить, он откладывал, мол, не время, не сейчас. Я к нему, а он только головой помотал, тяжело вздохнул, произнеся:
 — Нет больше сил у меня так жить. Завтра же поеду к владыке на разговор, стану милости просить.
 — Какой ещё милости? — спрашиваю, а у самой сердце сжалось от дурного предчувствия.
Он сдвинул плечами, взглянул на меня долгим взглядом, выдавил кривую улыбку, сказав:
 — Буду просить другой приход. Если нет, тогда в мир пойдём. На завод устроюсь, ты в столовку. Устал я биться, словно рыба об лёд. Пусть случится что должно.
Сказав это, он ушёл в молельную комнату, попросив его не беспокоить. Он так часто делал. Закроется там и пробудет до утра. Перед литургией, так обязательно. Ну, думаю, пусть успокоится немного, примет правильное решение.
В ту ночь уснуть практически не удалось. Дети не спали тоже. А у меня словно камень на душе, предчувствие нехорошее. Только за окном засерело, иду к молельной комнате, стучу — тишина. Может, утренние молитвы читает, решила пока не беспокоить. Через время опять к дверям. И снова тишина. Не выдержала, открыла двери, Витя на кровати лежит, голова на бок, рука к полу свисает. Я к нему, а он уже холодный…
Липа замолчала. Губы её слегка задрожали, глаза сверкнули влагой. Она отвернула в сторону лицо, сомкнула веки, пытаясь совладать с собой, вероятно, чтобы не расплакаться. Мне тоже стало как-то не по себе. Найти нужных слов не удавалось, и я подлил в стаканчик собеседницы немного вина. Она отпила чуток, рассеяно взглянула на непрекращающийся дождь, продолжив:
 — Не хочу рассказывать, как пережила похорон, это очень тяжело. Из священников приехал соседский батюшка да епархия прислала диакона с небольшим денежным пособием нашей осиротевшей семье. Наши бабы потом говорили: «Как умер богатырь, то собрался весь мир, а умер бедняк, то только поп да дьяк».
Что делать, как жить дальше, не представляла. Чужая сторона, чужие люди, родни никакой, двое маленьких детей. Решила устраиваться на какую-нибудь работу. Пошла в местную кафешку. Там узнали, что я повар, взяли без разговора. Зарплата маленькая, зато остатки продуктов, объедки брать разрешали. Ну, хоть что-то...

Дальше будет...