Шизофрения

Соседка сверху была безумной. Два раза в год с обострениями, в остальное время – вялотекуще.
Осенью и весной срывы были для семьи невыносимы, и ее сдавали в дом скорби. А вся семья – муж и шестеро детей (три сына и три дочери) – сами много лет жили, как в сумасшедшем доме. Ее визг будил детей по утрам, одевал и выплевывал в школу. К обеду через вытяжку на кухне тошнотворно пахло жареным насухую минтаем и кислой капустой. Лена включала вытяжку, чтоб запахи возвращались наверх, на второй этаж. Она готовила детям и думала о том, что наверху прибегут из школы ребятишки, сядут за стол и, скорее всего, откажутся от еды. Потом приезжал с работы муж Леха и начинал звонко скандалить. Есть приготовленное было невозможно.
Лена шла из магазина с сумками. Муж безумной Светы курил во дворе на лавочке; его младшая, тогда еще пятая дочь копошилась в песочнице. Леха прихлебывал из горлышка пиво. «Снова ругались с женой, - подумала Лена. – Бедные дети».
 - Вот это женщина! Вот это я понимаю, – сказал сквозь зубы Леха, ощупывая глазами объемный полупрозрачный пакет в ее руках, откуда выглядывала бутылка кагора. – Сейчас придешь такая красивая, мужу приготовишь ужин, накормишь детей, нальешь мужу фужерчик вина…
Леха сплюнул, растер носком кроссовок, выбросил окурок в урну, вытер губы рукавом куртки. Он всегда остывал во дворе после очередного пьяного скандала с женой.
- Постой со мной минутку. Хоть поговорить с нормальной.
- Леш, так ты научи старшую готовить, чтоб у вас с ребятками всегда был обед.
- Да я и научил! Вика и макароны сама сварит, с фаршем перемешает. Много и сытно. Эта ведь так наварит, что все слипается, есть невозможно. Приезжаю, все выбрасываю и готовлю заново. А она лежит весь день, если не в церкви.
Первый раз доктор вызвал Леху к себе на разговор 18 лет назад. Леха запомнил ту осень детально. Больница находилась за городом, но вблизи трассы. Алексей смотрел в окно кабинета, тоскливо изучая серый пейзаж: грязная сухая дорога, осыпавшиеся лиственницы и березы в аллее, как будто прощально махали ему на ветру голыми локтями. Ничего хорошего от беседы он не ждал. Он видел, что даже опытной доктор тянет время, никак не начнет разговора, прячет за линзами размытые бесцветные глаза.
 -  Сколько у вас детей? – спросил он.
 - Трое, -  тихо промямлил Леха, с трудом разлепляя губы. Язык, небо; губы – все слиплось в одну пластилиновую массу.
 - Кем Вы работаете?
 -Водителем на междугородних рейсах. И подрабатываю водителем маршрутки на мебельной фабрике. Со склада – в город, и обратно. Детей надо кормить.
 - Жена не работает?
 - Нет. Никогда не работала, - потом подумал и добавил. -  Мы поженились, когда ей было 17, у нее было восемь классов образования. У нас сразу родился сын.
- Не дотерпели до совершеннолетия? – ухмыльнулся врач.
 - А вы меня сейчас зачем позвали? Привлечь решили?
 - Нет, что вы! – спохватился врач. – Я, собственно, вот к чему…
 - У нее рак? – резко оборвал Леха.
 - Нет! Я вовсе не о том! Я ведь врач другого профиля! Онкология – не моя специализация.
 - Тогда что с женой?
 - Шизофрения, - тихо, но четко проговорил доктор, скрываясь за мутными линзами, отчего казалось, будто и лица у него нет. Одни очки.
Серое осеннее небо рухнуло на Леху, отхлестало по лицу голыми ветками, как в бане облетевшим веником. Дети ждали мать из больницы здоровой.
 - Она ничего не соображает?
 - Пока частично. Сейчас стадия обострения. Вы не пугайтесь так. Это не приговор. И не конец жизни. За границей люди с таким диагнозом живут в обществе и вполне адаптированы в нем. Да и у нас, надо вам сказать... Один процент населения земного шара болеет шизофренией. Расскажите, когда вы заметили изменения в поведении жены?
 -Ну, она как – то постепенно отдалилась от меня. Я часто бываю в рейсах. Приезжаю. Ем. Моюсь. Ложусь спать. Выматываюсь. Утром встаю рано, а то и вообще ночью, если ранний рейс, и снова на работу. Я и не понял, когда она стала такой…чужой. Дети рассказывали, что мама странная стала, сказки рассказывает злые и страшные…про липкую жабу, про сгоревший дом, который дымится сто лет. А в этом году она стала ходить в церковь. Стала носить длинную юбку, темный платок. Я подумал, что она молится за родителей. Год назад пришлые люди попросились во двор, потом убили их, а дом сожгли. Деревенские кинулись тушить, но спасти ничего не удалось. И никого. Все выгорело до фундамента. Она долго переживала. Молчала, плакала. Потом пошла в церковь. Начала относить туда все, что я покупал в дом, детям. Одежду, продукты, другие вещи. Что успевали, дети прятали. Огрызалась, когда я ругал ее, сначала по одному слову, потом целыми тирадами. Скандалы зарядили каждый день и через день. С визгом, истериками, битьем посуда. А то замолчит, лежит, книжку читает или просто под одеяло спрячется и молчит сутками. Ни помыть, ни приготовить, ни уроки с детьми сделать. У нее там под одеялом свой мир…
Лена отошла от Лехи с тяжелым сердцем.
 - Пока, Леш. Держись.
Она представляла, как над ее головой, на смятой простыне, под одеялом прячется полубезумная женщина, бормочет жуткие сказки, разговаривает с убитыми давно родителями и чувствует себя защищенной, как в детстве. И никто не должен был обнаружить ее в этом, по ее мнению, гармоничном и здоровом мире, никто не должен выманить в сумасшедший мир, откуда сквозит бессмысленная суета и агрессия.
Соседи всей девятиэтажки и ругали Леху после каждого безобразного скандала, и жалели.
 - Чего не уйдет от этой шизофренички?
 - Так ведь дети!
 - Забрал бы детей и ушел! У них еще квартира где-то есть. Да и сам он хорош! Бьет ее. Она кричит, как резаная, визжит.  А он матерится мерзко! Что его там держит?
 - Дети, наверное.
 - Такое детьми не удержишь.
Месяца через два Лена ушла на больничный. Две жестокие ангины скосили одна за другой. Она лежала с полузакрытыми глазами, слушала, что тихо шелестит диктор по телевизору. Сверху долбила басами музыка. Вдруг экран погас, у дочерей в комнате отключились компьютер и телевизор. Лена встала, накинула пушистую длинную шаль, укуталась в нее с головы до пят, вышла из квартиры. В их щитке было все в порядке. Ничего особенного она не заметила. Поднялась на второй этаж. Из щитка Должанских торчали обрезки проводов. В квартире кто-то царапался.
Лена позвонила в дверь. Косматая Света, в длинной синтетической юбке, вытянутой во всех местах, словно ее все время надевают и прямо, и задом наперед, в растоптанных сальных тапках, в монашеском платке воинственно распахнула дверь.
 - Света!..Ты зачем провода перерезала? – придерживаясь за косяк, спросила Лена.
 - Демоныыы! Черти вас обуреваююют!!! – завыла Света. – Демоны, бесыыы!! От демонов ваша музыка и фильмы!! Смотрите, слушаете! Ходишь тут размалеванная!!! Ничего святого! Как распутница!
Лена ошалела от дикого напора.
 - А в тебе много святости? – перебила она. – Ты в Пасху идешь с крестным ходом, молишься, очищаешь душу, освящаешь куличи, а к вечеру уже мужа и детей матом поздравляешь с Воскресением Христовым.
 - Ах, ты!..- замахнулась Света. – Я сама знаю, как воспитывать моих детей!
Лена прислонилась к стене, чтоб не упасть.
 - Вот своих и воспитывай. А моих не трогай. Ты зачем провода перерезала? – вернула она соседку к теме своего посещения.
 - Я свои перерезала! Не трогала твои!
 - У тебя плохо с электрикой. Как и со всем остальным вообще…плохо, - устало буркнула Лена, не уточнив «шизофреничке», с чем у Должанской еще плохо. – Ты отрезала и у себя, и заодно у нас тоже! Мне надоели твои выходки! То лоджию мою зальешь сверху грязной водой, то затопишь, крик твой слушаю с утра до вечера несколько лет…
 - Надоели - не приходи.
Разговоры не приносили никакого результата. Света нападала, а конструктивных предложений по исправлению ситуаций никогда не поступало.
У Лены больше не было сил стоять. Болезнь высосала. Она, тяжело наваливаясь на перила, стала спускаться.
Лена со страхом смотрела на потолки, дважды в год соседка ее топила. Она бежала на кухню и в ванную при каждом характерном     шуме воды. Это значило, что соседка либо включила воду в раковине и ушла полежать, что было чаще, либо посадила дочку в ванную, и та, довольная, выплескивает воду на пол. Мало ли что еще она там чудила. В минуты наводнений потолок выглядел; как мутный водопад, собирающий цементную пыль и   известку по пути и несущий эту красоту вниз. Ковролин в гостиной и детской уже меняли дважды, дорогие обои в туалете сделались рифлеными.
Однажды после прогулки с ребенком Лена открыла квартиру и услышала журчание. По всему полу девятиметрового коридора ползла ледяная вода. Скинув на ходу босоножки, Лена побежала к кухне – сухо, в ванной - сухо. Клокотало в туалете. Она резко открыла дверь – и струя холодной воды отбросила ее к противоположной стенке! Унитаза из воды не было видно. Он напоминал колодец, из которого почему-то хлестала вода.
  - А-а-а-а!!
Вода разлилась в коридор, переливаясь от вечернего солнышка, как ползущая змея. На синем кафеле туалета лежали зерна разбухшей перловки.
Оставив сидящего в коляске сына, Лена взлетела на второй этаж и без предупреждения распахнула дверь закадычных соседей.
Справа у дверей, прямо на полу, лежала перловая каша для собаки.
 - Света! Что ты наделала!! Ты зачем перловку выбросила в унитаз? Разве не знаешь, что она от воды разбухает? Все трубы засорились. У меня квартира по щиколотку в воде!
 - Ничего я не выбрасывала! У меня и перловки сроду не было!
 - А это что? – указала Лена на пол.
Светины глазки забегали.
- Не знаю я ничего – уже без напора сказала она.
- Я сейчас вызову аварийную службу, пусть зарегистрируют вызов и затопление. Ты двадцатый раз топишь меня! Так же нельзя! Сколько вещей ты мне перепортила. У меня двери новые разбухли, не закрываются, обои отошли, их уже не приклеить, надо новые покупать, замазка у кафеля обсыпалась…
Лена не успела перечислить масштабы катастроф.
- Ах, вы ремонты делаете?! – завыла она. – Я не могу ремонт сделать, а у вас двери новые?!..
Лена опешила.
 - Ты о чем?  Я много лет на трех работах, а ты в жизни не рабатывала. О каком ремонте речь?
 - Значит, твоим детям нужен ремонт, а моим нет?
 - Так иди и работай. Зарабатывай для своих детей. Мои вещи зачем портить?
 - Чем мои дети хуже ваших?
Разговор и до этого не был конструктивным, а сейчас и вовсе стал чисто эмоциональным. Оппоненты не слышали друг друга. Принимающая сторона становилась все менее дружественной, все более агрессивной, приняла воинственную позу, перешла в атаку, и встреча без бриллиантов грозила перейти в прозаическую драку – Света по ходу подхватила табурет. Лена струсила. Она знала, что, когда Должанские кричали, они всегда хватали все, что попадало под руку, и аккомпанировали себе при оре, стуча по полу, а соседям по потолку. И весь стук сыпался Лене и ее семье на голову. Так обычно гориллы для устрашения бьют себя в грудь и издают грозный рев.
Лена выскочила из квартиры, спустилась к себе, взяла из коляски сына, который радостно наблюдал за струящимся широким коридорным ручьем, бодро махал ручками, стремясь пошлепать ими по воде. В открытую дверь заглянула Татьяна Ивановна -соседка с третьего этажа.
- Лена, что у вас опять случилось?
 - Все, как всегда. Затопила ужасно. Хорошо, что лето, буду все сушить.
 - Леха ее прибьет!
- Нет, Татьяна Ивановна, он ее особо не обижает. Жалеет.
 - Она, вроде, лежала уже в этом году, лечилась, - муж Татьяны Ивановны был доктором, проблема Должанских ему абсолютно понятная.
 -  И как он все это терпит? Детей маленьких только двое, остальные выросли, сам бы справился… Что его держит?
Леху жестко попросили присматривать за женой и сделать ей внушение. Вечером у Должанских шла гражданская война. Леха матерился и колотил по полу стулом. Дети кричали. Света голосила высоко и противно. Мат был бесконечным и грубым. Всему подъезду казалось, что Свету бьют, а мебель крушат.
Утром Лена из окна увидела Леху с букетом цветов в вытянутой руке. Они мирились около часа, так, что стук кровати о стену слышали не только соседи снизу.
 - О, Господи! Ругаются – стук. Мирятся – снова стук.
После того раза решено было натянуть потолки, чтоб больше не портить мебель. И снова Лена никуда не обращалась за возмещением убытков.
 Через девять месяцев у Должанских родилась дочка. Потом при аналогичных обстоятельствах – еще одна. И еще одна. Но крики продолжались и делали жизнь соседей невыносимой. Нервозность носилась по двум домам сразу. Вся многоподъездная девятиэтажка наблюдала за тем, как Леха, придя с работы в неухоженный дом, пахнущий тошнотворной тоской, кричал, матерился. Света пронзительно визжала, дети плакали, сбивались в один угол. Потом дети начали подавать голос – стали отвечать матери на ее крики. Старшие сняли квартиры и ушли из дома, чтоб ничего не видеть, не слышать. Но удивительно: старший Денис каждое утро приезжал на драных Жигулях и увозил мать и младших сестер в детский сад. Такая неожиданная забота удивляла многих.
Последний потоп решил все. Лена с мужем сделали ремонт на кухне. Наконец, установили мебель, о которой Лена долго мечтала. Одним из первых этапов ремонта было натягивание потолков, который при таком соседстве был необходим.  Капели со второго этажа были регулярными, и не только апрельскими, поэтому мебель могла покрасоваться месяцев пять – шесть. А золоченые деревянные фасады могли разбухнуть, вывернуться опухшими суставами и перекошенными изуродованными скелетами.
 И через год это случилось. Лена пришла с работы и уткнулась на кухне в провисший, как шар, потолок.
 - Шизофреничка…
Она устало набрала номер дочери, чтоб та вызвала мастеров слить воду, просушить потолок и натянуть его заново.
Ребята приехали вечером, сделали свое дело мастерски и даже предложили самим подняться поговорить с Должанскими. Они объяснили чудом оказавшемуся дома Лехе, в чем дело. Тот молча, сжав зубы, отдал деньги за работу. Деньги, которые он, недосыпая, как раб, отрабатывал для своей семьи.
Лена чувствовала себя отвратительно. Первый раз за восемнадцать лет она взяла с Должанских деньги, успокаивала себя тем, что за эти годы и потолки осыпались, и обои отмокли, и две смены ковровых покрытий произошли, и двери поменяли из-за безумной беспечности соседки. Лена грозила, но ни разу до этого никуда не заявляла. Было жаль Леху. Было жаль себя. Но осадок остался, собой она была недовольна. Ругала она скорее себя, чем безумную соседку.
Прошло насколько месяцев. После очередного пьяного скандала Леха курил на лавочке. Увидев Лену, он отвернулся. Она не успела поздороваться. Или ей показалось, что он не хочет с ней разговаривать?
А вскоре поняла, что ничего ей не показалось. Леха отворачивался от нее при встречах. Он не простил ей непонимания. Она одна в подъезде жалела его и их детей. А теперь он снова остался один на один со своей бедой, с их шизофренией.
Ранней осенью Лена ехала на работу в автобусе. Она села на сидение в конце против движения. Следом зашла Света и встала перед ней. Черная юбка в пол, черная бесформенная внеразмерная кофта, темный платок. Взгляд проплыл по Лениному лицу, не задержался. Соседка ее не узнала. Она отрешенно смотрела в окно на утекающий лес. Елена вгляделась в лицо безумной и с удивлением поняла, что у Светы почти нет ни одной морщинки. А ведь они практически одного возраста. А потом Лена увидела ее глаза! Они были светло – лазоревого цвета, большие, продолговатые, чистые, как у ребенка. А в них плескалось осеннее ясное небо, беспомощная, больная, глупая, наивная и чистая душа.
Вот она –то и держит…