Выходи за меня замуж

— Бегемотина!
— Ха, точно — бегемотина!

Пятеро мужчин в баре — судя по одежде, охотники, возможно, бывшие военные — громко смеялись. Смех их был грубоватым, почти звериным: они наперебой придумывали обидные прозвища для женщины, чей необычный вид их задел.

В них ещё жил охотничий азарт — ведь зверь вышел, но ускользнул. Теперь досада, подогретая алкоголем и холодным воздухом, прорывалась наружу: в едких шутках, в громком хохоте, в перебранке за столиком.

Беленькая бежала по стаканам с спринтерской стремительностью, однако не смягчала нравы. Мужчины были трезвы — и оттого ещё более раздражены. Их взгляд, тяжёлый и прицельный, остановился на женщине.

Она крутила пластинки в баре — и сама выглядела как редкий трек: не похожая на других. Даже те, кто заходил впервые, замирали: «Это кто?»

Профиль — будто с античной монеты: вытянутое лицо, скулы как лезвия, подбородок с характером. Волосы — тёмные, длинные — уложены в высоченную «пирамидку». Ни помады, ни колец, ни серёжек. Казалось, она специально не старалась выглядеть эффектно — но получалось всё равно ярко.

Её облик дышал «аутентичностью»: скромные ткани, чистый крой, непринуждённая небрежность, будто ветер только что растрепал её наряд.

В природной стихии она стала бы её продолжением; в искусственном мире баров и салонов — чужеземкой. И это не игра воображения. Но именно эта связь с «степной» свободой и делала её непохожей на других. В чертах проглядывала Гвинет Пэлтроу — лишь волосы были теплее, каштановые.

Ей казалось лет тридцать пять. Её облик был прост, но выразителен: коричневое трикотажное платье словно рисовало контур — пышную грудь, широкие плечи, сильный торс. Остальное пряталось за столом, где ютился звуковой пульт, оставляя простор для воображения.

Она склонилась над компьютером, погружённая в составление плейлиста. Крупные пальцы порхали по клавишам, а на тонком запястье тихо сиял золотой браслет. В этой картине она становилась похожа на маму;осьминожку, которая в глубинах моря ищет самую тёплую мелодию для своих детёнышей.

Тем временем мужчины продолжали заливаться смехом и опрокидывать рюмки. Женщина, казалось, существовала в параллельном мире: она работала, не реагируя на оскорбительные реплики, не поднимая глаз, полностью отгородившись от зала.

Именно эта отстранённость взбесила охотников. Они принялись изощряться в насмешках с удвоенной силой. А когда диджей покинула своё рабочее место, компания окончательно распалилась — в воздухе зазвучали едкие остроты и развязные шутки.

Она встала — будто Титаник поднимался из морских глубин. Мощная, но удивительно пластичная, она рассекла пьяную духоту зала, обогнула сверкающую ёлку у сцены и неторопливо двинулась к туалету.

— Эй, бегемотиха! Прямо как в том мультике… Как его?.. — не сдержался один из охотников.

— «Мадагаскар»! — радостно подхватил второй, пародируя песенку. — Люблю больших, люблю попастых!..

Мужики загоготали, наслаждаясь собственной остротой.

Один лишь издал короткий, неуверенный смешок — и смолк, словно что;то невидимое удержало его от участия в общем веселье.

Трикотажное платье, обнимая её фигуру, раскрывало удивительную гармонию: пышность соседствовала с изяществом, мощь — с тонкостью линий. Оно выставляло на показ и роскошную полноту, и тонкую талию, и плавные изгибы бёдер, и красоту крупных ног. В её образе читалась природная величественность — необработанная, дикая, но оттого не менее впечатляющая.

Мужчина — охотник, средних лет, с круглым животом, пухлощёкий, заросший чёрной щетиной — смущённо попытался перевести всё в шутку:

— Может, дама порадует нас чем;нибудь нашим, мужицким? Чтоб душа развернулась, в небо взлетела?

Она не подняла глаз, методично выбирая треки:

— Нет…

Он поморщился:

— Эти «дыц;дыц, яй;не;не»… уже невыносимо.

— Сейчас время поп;музыки.

— А когда наступит время романтики? Любви?

— Чуть позже. Просто ждите, — она тяжело вздохнула и тихо добавила: — «Столь многие недостойны света, и всё;таки день начинается».

— Это строчка из песни?

— Нет. Это Сенека.

— Не уловил. Объясни.

-……
Ответа не прозвучало. Тишина становилась тягостной.

Он отступил от стола. В её тоне читалась окончательность — больше ничего не скажет. И тогда, словно пытаясь спасти лицо перед товарищами, он разыграл маленькую пьесу: показал, будто достиг соглашения, и, сохраняя образ неутомимого обольстителя, склонился к руке диджея, чтобы поцеловать её.

Все в зале следили за этой сценой. Женщина осталась равнодушна. А он, не дожидаясь реакции, выпрямился с преувеличенной бравадой и шагом триумфатора проследовал к своему столику. Выпил, опустился на стул — и компания взорвалась хохотом.

Дальше началась легенда. Её пересказывали годами...

Когда плейлист прервался, диджей поднялась из;за пульта. Её взгляд скользнул по посетителям и остановился на нём.

Она медленно расправила плечи, положила руки на талию, выпрямилась во весь рост. В этой позе было что;то хищное, собранное — как у волчицы, замершей перед прыжком.

Мужчина ощутил тревогу; его товарищи мгновенно умолкли, насторожившись. Тишина накрыла бар.

Она дождалась полной тишины, выдержала паузу, изящно взяла микрофон — и запела.

Первые ноты её голоса разорвали что;то внутри него — словно лопнула натянутая до предела струна.

Он вздрогнул и инстинктивно зажмурился.

Её голос проникал в каждую клеточку, будоражил, заставлял сердце колотиться чаще.

Она пела о любви. Песня была знакома всем, но её исполнение выходило за рамки привычного — это невозможно описать.

Драматическое сопрано, насыщенное, мощное, наполнявшее пространство целиком. Перепады высоты, игра тембров, глубина взгляда, пластика движений — всё превращало её в божество, чьё пение подчиняло людей.

Голос, рождавшийся в её горле, звучал так мощно, что охватывал не только зал, но словно весь мир.

На миг показалось: она сейчас взлетит, подхватив всех потоком звука. И они вместе унесутся в мир, где царят нежность, любовь, красота…

Это пел не ангел. Это пела Богородица.

Казалось, мелодия будет звучать бесконечно. Но в тишине между фразами отвергнутый герой внезапно поднялся, нетвёрдой походкой двинулся к сцене и опустился перед ней на колени.

Его руки тянулись к ней, а по лицу безостановочно струились слёзы.

Он смахивал их, шмыгал носом, боролся с собой. Затем, словно собрав всю волю, запрокинул голову, словно поправляя непокорный чуб, и выдохнул:

— Будьте моей женой! Да, моей женой!

- …..

Певица продолжала. Мелодия близилась к завершению — последние аккорды уже звучали. В этот миг мужчина словно сорвался: его крик, похожий на рёв раненого зверя, разорвал тишину:

— Прошу вас, простите… Милая, простите. Вы — сама божественность! Господи, помоги мне!.. Будьте моей женой!

- …….

Долгий, пронзительный финальный аккорд — и будто весь мир накрыло волной красоты. Звук растворился в вечности…

Монсеррат Кабалье отдыхает.

Музыка оборвалась, но эхо голоса ещё дрожало в воздухе, касаясь самых сокровенных струн души.

Зал замер. Никто не смел вздохнуть: бармен застыл за стойкой, посетители у гардероба превратились в статуи. Время остановилось.

Женщина опустила микрофон, величественно склонила голову и замерла на несколько секунд. Затем медленно подняла взгляд, с благодарностью обвела глазами зал и поклонилась.

Лишь после этого раздался шквал аплодисментов — зрители хлопали и выкрикивали: «Браво!»

Мужчина по;прежнему стоял на коленях, обливаясь слезами.

— Божественно… Простите меня, простите… — всхлипывал он. — Будьте моей женой, будьте, будьте…

Чем завершился их диалог — и состоялся ли он вообще — нам неизвестно.

Однако, по рассказам, ещё долгое время по выходным у заведения можно было увидеть мужчину с букетом белых роз. Он стоял в стороне, не решаясь войти, и оставлял на пороге цветы с короткой запиской: «Прости».

январь 2019 год.