Цифровая реинкарнация

Сон был прерывистый и беспокойный. Повсюду – передо мной, позади меня – были люди и киборги, разных эпох, возрастов, рас. Они приближались, окружали меня, наступали… Каждый из них тянул ко мне руки и шептал: «Возьми мои воспоминания… Возьми мои воспоминания!» Я отказывалась, отбивалась от их рук, пыталась сбежать. Но тут окружающее пространство осветилось тысячами рекламных экранов, которые стали скандировать в унисон людям: «Стань частью Бессмертия! Стань частью Бессмертия!» Руки и провода снова потянулись к моей голове со всех сторон, надеясь захватить ее, попасть внутрь…
Я вскочила на постели перепуганная, и еще долю секунды пыталась понять, что меня разбудило. Это оказался звук барабанов: громкий, напряженный, накаляющий атмосферу, ускоряющий пульс. Объяснение этому могло быть только одно. Как и всегда. Рист.
Брр, ну и сон же мне приснился! Так и знала, что в бесседативной диете не будет ничего хорошего.
Я открыла дверь, но вместо смежной комнаты оказалась посреди огромного поля, переполненного сражающимися людьми. В мою сторону полетел топор, но битва замерла на паузе. С характерным звуком «оул» огромное поле исчезло, обнажив маленькую комнатку в пятнадцать квадратных метров, всю заставленную оборудованием.
– Аристотель, ты часы видел?
Брат аккуратно отсоединил провода от разъемов на голове и взлохматил темные волосы.
– Ну извини, извини, я забыл, что ты сегодня без снотворного! Мне такой сон приснился, что нашло вдохновение сразу его оцифровать во внешку и пересмотреть. Ну а потом еще и отредить решил. Как тебе музыка?
– Ты редактируешь сны? – нахмурилась я. – А так можно?
– Ага! Сырые дримы теряют новизну и скоро всем наскучат, они же хаотичные. Так что если я хочу остаться популярным дрим-блогером, пора идти дальше. Я купил на донаты самый крутой игровой движок, ну, ты в них не разбираешься, и пытаюсь совместить технологии. Пока что получается вырезать какие-то неуместные моменты. А, и еще музыку могу накладывать. Слышала? Нужно будет изучить материалы по влиянию музыки на синтез гормонов – раз прямой гормональной технологии еще нет. Ну, что думаешь?!
Я вздохнула и присела на свободный пятачок на полу.
– Ты не хочешь стать нейрохирургом? Мне кажется, тебе бы подошло, и это сейчас везде нужно. Вживлять нейроконтакты и тому подобное. Ну, знаешь…
Глаза Риста замерзли.
– Да, знаю. Ты совсем как наша мать, – отрывисто бросил он дрожащим голосом. – Тоже считаешь, что дрим-блогерство – это несерьезно и только для подростков. Я получаю денег даже больше, чем мой базовый доход, что вас не устраивает?
От слез брата мне всегда становилось не по себе.
– Рист. Слушай, я не считаю, что это несерьезно. И я думаю, что у тебя настоящий талант, я ведь сама видела твои работы! Всегда тебе поддерживала и спокойно относилась к тому, что ты скупаешь технику. Но тебе скоро четырнадцать. Ты перейдешь на снотворное, чтобы сохранять здоровый режим сна. К тому же, при взрослении падает воображение, ты и сам знаешь.
– Мое воображение не упадет никуда, ясно тебе? Чтобы ты знала – я собираюсь стать первым дриммейкером, создавать для людей искусственные сны. И снотворные я принимать не буду! У меня есть план, сама сегодня увидишь!
Я вздохнула. Взрослым всегда тяжело общаться с детьми, не принимающими успокоительные. Тех все время швыряет в эмоции. Неужели я через несколько недель стану такой же? Брр.
Искусственный интеллект «Кристина» в компьютере в моем правом запястье подал сигнал:
– Дженн, на сегодня у вас запланирована поездка. Если вы хотите прийти заранее, вам лучше начать собираться сейчас.
В подтверждение компьютер высветил в воздухе электронную визитку с надписью:

«ЦИФРОВАЯ РЕИНКАРНАЦИЯ
Стань частью Бессмертия!»

Я вздохнула с облегчением. Как бы это ни было нервозно, хотя бы не придется больше выяснять отношения с Ристом.
Витаминно-минеральный комплекс на завтрак, подземный поезд – и вот я уже в Нью-Капиталь, вхожу в безликое здание самой скандальной научной корпорации.
– То, с чем вы будете иметь дело, – это один из первых прототипов технологии цифровой реинкарнации, – пояснял безликий ученый, прилаживая вокруг моей головы сложную конструкцию из проводов. – На сегодня мы имеем возможность копировать на кремниевые носители всю личность, но тогдашним ученым удавалось записать лишь отдельные сцены, воспроизводимые памятью хьюман-носителя. Из расчетов мы предполагаем, что на данном этапе исследований первые прототипы будут более щадящими для психики хьюман-испытуемых.
Я согласно моргнула, не имея возможности двинуть головой. Лучше уж в мой мозг попадут только воспоминания, чем целая личность неведомой покойницы.
«Это почти то же самое, что дримы Риста, я их прожила уже с десяток», – убеждала я себя. Только вот при проживании дримов не подавляется активность участков мозга, ответственных за личность и воспроизведение собственной памяти.
О подавлении и многом другом было коротко написано в контракте. Прямо перед пунктами о неразглашении и отказом от претензий в случае осложнений.
– Загрузка воспоминаний естественным образом начнется с нескольких самых коротких, безопасных и совместимых с вашей психикой.
Я закрыла глаза. Последней моей мыслью была картинка утра и настоящих солнечных лучей за окном. Скоро это станет реальностью. Обязательно.

***

Яркий солнечный свет бил в глаза. Я прикрывала их, но не отворачивалась, позволяя лучам ласкать лицо. «Однажды это будет искусственное освещение софитов. И передо мной будут сидеть не мои дворовые друзья, а многотысячный рукоплещущий зал. Обязательно».
Скрипка привычно давила на левое плечо. Мама будет ругаться, узнав, что я вынесла инструмент на улицу. Дешевенькая, доставшаяся мне уже подержанной, скрипка совсем не красила мою и без того не слишком умелую игру – выходившие фальшивые звуки, честно говоря, ужасно резали мне ухо. Но я в этом не призналась бы ни за что – а неискушенные Колька, Вова и Аня с энтузиазмом хлопали. И Артур смотрел восхищенными синими глазами – чего мне еще надо? Я вырасту и стану звездой, известной скрипачкой! И Артур, на правах мужа, будет сидеть в первом ряду на моих концертах.
Смешно это вспоминать столько лет спустя…

***

Я обнаружила себя перед входной дверью квартиры, но совсем не помнила, как добралась. Все мои мысли были заняты воспоминаниями той, другой. И тем давно пропавшим миром, в котором она жила. Ее звали Лилия – вот все, что я знала. Для чистоты исследования мне не сообщали ничего, и я сама тоже не должна была искать и узнавать. У меня были лишь воспоминания – в том виде, в каком она сама предоставляла их для записи.
Я зашла в квартиру.
– Опоздала! О, а что это у тебя? – спросил выглянувший из своей комнаты брат, тыкая пальцем на тележку с морозильной камерой и портативной печью.
– Это? – я сама недоуменно на нее посмотрела. – А, точно. Сегодняшние тесты показали, что отказа от седативного недостаточно. Мой мозг все еще не вырабатывает гормоны в нужном количестве для дублирования эмоций. Так что теперь я еще и на «натуральной диете», чтобы получать необходимые биохимические элементы. Органическим синтезированным обедом меня уже покормили в перерыве.
– Настоящая еда? Правда?! Вау! Прям как у богачей!
– И вовсе нет, – внезапно раздался низкий и мягкий мужской голос из комнаты Риста. – Поехали через пару месяцев со мной к моим родственникам в гости, я тебя накормлю и фруктами, и овощами, и мясом, и прочим – и даже всем свежим, а не замороженным.
Обладатель голоса уже и сам, пригнув русоволосую голову, прошел через дверной проем в общую комнату. И без того маленькая квартирка стала казаться микроскопической.
– Добрый вечер. Мое имя Айван. Я уже как раз собирался уходить.
– Имя? – спросила я, пожимая протянутую руку и припоминая, что вроде были когда-то какие-то такие странные имена. – А по никнейму?
Гость неловко пожал плечами:
– Да так же. Айван.
Я ничего не поняла.
– А я Дженн.
– Рад знакомству. А по имени? – широко улыбнулся Айван, внимательно изучая меня глазами.
Повисло напряженное молчание.
– Я что-то не то сказал? У вас неприлично спрашивать настоящее имя?
– Да прилично, забей, просто не принято. Дженн, пошли. Я тебе говорил, что сегодня покажу, как стану дриммейкером, – Рист потянул нас обоих в комнату, сглаживая неловкость. Айван извиняюще мне улыбнулся, пропуская вперед. «Синие, – подумала я. – У него такие яркие синие глаза, надо же».
– Вот, смотри! – брат триумфально махнул рукой в сторону стола.
– Это что, бумажная книга? – неверяще прошептала я и подошла поближе к реликту. – А… можно потрогать?
Айван за моей спиной рассмеялся:
– Рист так же сначала среагировал. Трогай на здоровье, это моя, собственная. Ее даже читать можно, представь себе.
Я аккуратно взяла сухую пожелтевшую книгу и раскрыла на первой странице. Пробежалась глазами по первой… И разочарованно закрыла. Чего и стоило ожидать. А ведь тут сотни страниц!
– Я совсем не понимаю, о чем здесь написано.
– А у меня уже понемногу получается удерживать внимание и что-то прочесть и запомнить, представляешь? Меня Ваня сегодня весь день тренировал. Он сказал, что раньше у людей с возрастом воображение не ухудшалось, его развивали, читая книги.
– Вы – чтец-адаптор?! Геймифицируете книжные сюжеты?
Я чтецов почему-то всегда представляла этакими деловыми снобами в смокингах, с одухотворенным лицом и тонкими пальцами… Все же они элита, постоянно читающая тяжело дающуюся и оставшуюся в прошлом литературу.
– Лучше, – широко улыбнулся Айван. – Я преподаватель литературного чтения и письма при Хранилище Литературы.
– И мой премиум-фолловер! – вскинул подбородок Рист.
– Не без того. Фантазия Аристотеля поразительна. Если он освоит литературу, то ему не будет равных в индустрии развлечений, – доверительно наклонился ко мне преподаватель чтения. – Мы очень много общались в сети, и я предложил обучить его чтению художественной литературы.
– И о чем эта книга, которую вы сейчас читаете? – поинтересовалась я из вежливости.
– О, это моя любимая – из фантастики, по крайней мере. Она об организации, владеющей технологиями путешествий во времени и изменения реальности.
– Вот как? – я оперлась рядом с довольным Ристом о край большого модулятора виртуального пространства.
– И, как часто водится в романах, однажды в бесконечности веков принадлежавший этой организации мужчина встретил обычную девушку. И понял, что отныне ему безразлично его элитарное положение, он готов предать прежние принципы и устои – и все ради нее.
– И чем дело кончилось? – я подалась вперед, потянувшись за зазвучавшими в голосе бархатистыми нотками.
– Для этого-то и нужно читать литературу, – Айван тоже наклонился ко мне и с улыбкой распахнул перед моим лицом книгу, снова на первой странице. – Чтобы получить удовольствие от узнавания того, и как кончилось, и как к этому пришли герои, и как все описал автор. Кроме того, разная литература и читается по-разному: в одну необходимо доверчиво нырнуть с самого начала, от другой – выжидать подробных разъяснений, а третью хочется тянуть и смаковать. Не хочешь завтра присоединиться к занятиям?
– Нет, спасибо… – я замялась, придумывая отговорку.
– Забей, Ваня, Дженн скучная, ей это все неинтересно. Зато я в деле и точно не сорвусь! До завтра.
– До завтра, – мужчина закрыл книгу и встал. – Дженн, я все же буду надеяться, что ты к нам присоединишься.
– Маловероятно.
Проводив Айвана, я закрылась у себя в комнате, с чувством, будто собираюсь совершить что-то запретное.
– Кристина, найди и выведи мне на динамик лучшее исполнение «Вивальди. Времена года. Лето. Гроза», – неуверенно попросила я, диктуя по ее памяти, и на всякий случай добавила: – Там еще скрипка играет.
Зазвучавшие звуки заставили меня тревожно подскочить. Что это? Что за чувства? Хотелось куда-то бежать или, напротив, метаться по постели.
Потом из глаз почему-то полились слезы – это из-за несчастной бесседативной диеты? На запястье высветилось предупреждение о сильном учащении пульса. Я совершенно ничего не понимала.
Кроме одного: Лилия действительно играла эту музыку ужасно.

***

Я пробежала по коридорам Дома творчества и влетела в дверь помещения для музыкальных групп.
– Вот, – сунула я Тане листок, прижимая к себе другой рукой рюкзак и футляр со скрипкой. – Только что в парке сочинила. Придумаешь музыку? Я, как обычно, даже представить не могу, как бы это могло звучать.
Барабанщица впилась глазами в текст и сразу же молча начала настукивать пробный ритм.
– Эй, Лил, а мне показать? Я же вокалистка, все-таки! – Юля воинственно выставила вперед гриф своей загудевшей струнами гитары и, воспользовавшись замешательством, выхватила у нас стихи. – Та-ак… О, да тут почти целый куплет посвящен чьим-то «небесно-синим глазам»! Маша, а Маша, как думаешь, кто у нас такой красивый и синеглазый?
Клавишница захихикала:
– Да что тут думать. Братец уже всю бабушкину клумбу втихую оборвал.
– И вовсе это не про Вадима! – я почувствовала, что щеки уже полыхают. – Я синий просто так взяла… Это мой цвет удачи и счастья, вот!
– Да ну! А какой у тебя тогда цвет невезения?
Я насупилась, не зная, что сказать.
И правда, что я могла тогда ответить? В моей жизни было лишь счастье. Я еще не знала, что цвет моего несчастья и боли – это тяжелый, грозовой и жестокий серый… Но это не то, что должно быть записано.
«Записано»? Я что-то записывала? Почему я помню все так обрывочно?

***

– Ваше имя.
– Дженн.
Детектор воспроизвел постукивающие звуки. Ученый Фридмар свел тонкие белесые брови. От взгляда серебристо-стеклянных глаз сразу стало не по себе. Такие глаза становятся у всех, кто давно здесь работает, – действие какого-то побочного излучения, вроде как не вредное. Но все равно жутко.
– Настоящее имя, пожалуйста, данное от рождения. Это необходимо для точности замеров.
– Верно, простите. Привычка.
Я назвала свое имя. Детектор снова отстучал.
– Что-то не так?
– Нет, пока ничего, – пробормотал Фридмар, делая пометки в ручном дисплее. – С именами почти всегда накладки, из-за повсеместного использования никнеймов. Дальше. Род деятельности?
– Хьюман-испытуемый.
Детектор сначала отстучал пару раз, но дальше звук шел ровный. Наверное, я незаметно заволновалась перед ответом, сбив датчик с толку.
– Хобби?
– Сейчас никаких.
Ровный негромкий гул.
– Доводилось ли вам играть на музыкальном инструменте?
Память сама собой подсунула картинку: я стою перед небольшим залом, полным подростков и родителей…
– Нет, никогда.
Детектор отчаянно застучал.
– Стойте, я же говорю правду! Никогда не играла. Только комбинатором пользовалась, и то всего несколько раз…
– Дальше, – жестко прервал меня ученый. – Вы когда-нибудь сочиняли стихи?
– Нет!
Скорость стука стала невыносимой.
– Подождите, дайте мне передохнуть. Я все отвечу правильно… Я ведь уже проходила тест, перед началом эксперимента, было иначе…
– Последний вопрос. Отвечайте быстро и не задумываясь. Любимый цвет?
– Синий, – выпалила я.
Стук резко прекратился. Детектор снова спокойно гудел.
– На сегодня все, – Фридмар отсоединил от моей головы провода.
– Красный, – пробормотала я, глядя на трясущиеся руки. – Мой любимый цвет – красный. И желтый тоже нравится…
– Пойдите домой, отдохните. Завтра по расписанию.
Я закрыла лицо руками. Мне нужно… Мне срочно нужно успокоительное. Я держалась так долго, я чувствовала так много, своего и чужого. Я больше не могу.
– Напоминаю, что у вас бесседативная диета. Нарушение условий испытания ведет к невыплате вознаграждения и штрафу, – он словно угадал мои мысли. – До свидания.
Путь из Нью-Капиталь до моего родного города С2603 занимает 2603 километра и целых полтора часа подземным поездом линии С. Уже больше двух месяцев эти полтора часа словно вырезаются из моей жизни. Даже когда я вне лаборатории, она все равно в моей голове. Я помню ее воспоминания и знания, я думаю ее мысли, я чувствую ее эмоции. Почти всегда. Да и есть ли у меня вообще своя жизнь? Была ли она когда-то?
В мире, где почти любую работу за тебя могут выполнить компьютеры и роботы, по-настоящему ценятся лишь настоящие мастера, «звенящие» своей профессией. Заинтересованность – единственное, что отличает нас, людей, от любого ИИ. Общество говорит нам это с детства, как и то, что у любого человека есть неотъемлемые права на самообразование, на базовый безусловный доход, на базовое безусловное жилье и на поиск занятия по душе. Поиск, который я явно провалила.
Но кроме как стать страстно одержимым профессионалом, был еще один способ заработать достаточно денег, чтобы купить жилье под солнцем и переехать из базовой, подземной квартиры. Продать себя на научные опыты. Для некоторых даже необратимые повреждения мозга были приемлемой ценой за то, чтобы каждый день видеть свет не на экранах, а за окном. Я относила себя к числу именно таких людей.
Несколько дней назад Айван, как и обещал, взял Риста с собой к своим родственникам. Я поняла только, что эти родственники живут в какой-то отдаленной деревне. Как оказалось, деревни еще сохранились, и старательно отстают от цивилизации на несколько сотен лет. По крайней мере, так отшучивался Айван.
Но сегодня они наконец вернутся, и я перестану сходить с ума от своего одиночества, наедине с чужими воспоминаниями.
Преподавателю чтения не удалось меня переубедить насчет обучения, но я все равно каждый вечер сидела с ним и Ристом. Мне нравилось слушать, как Айван читает вслух: его голос становился то ниже, то выше, то замедлялся и переходил в диминуэндо, то улетал в стаккато, то наполнял силой, то бросал в отчаяние… Я никак не могла удержать читаемый отрывок в голове, но наслаждаться его звучанием могла бесконечно, прикрыв глаза.
И как же мучительно читал Рист! Спотыкаясь, растягивая, неверно ставя акценты, путаясь в смыслах, уточняя значения иностранных архаизмов, иногда забывая начало фразы на середине, постоянно останавливаясь и переспрашивая…
Ристу приходилось брать в расчет произошедшие в мире лингвистические изменения. Оказалось, что, с точки зрения наших предков, мы свободно владели одновременно несколькими языками (хотя и воспринимали их как один). Однако совсем не на том уровне, на котором писались книги.
Айван объяснял также, что книги писались другими людьми и в другие времена: когда события вокруг и в шоу-индустрии не бежали так быстро, и поэтому все еще с детства умели подолгу сосредотачиваться на одном деле. Ристу же приходится осваивать почти с нуля то, что раньше было естественным навыком и внутренним ритмом. Но он все схватывал на лету, по словам преподавателя.
И сам Айван (наверное, в силу профессии) обладал каким-то умением замедлять и успокаивать какофонию моих мыслей и чувств одним своим присутствием.
Когда урок заканчивался, я уходила в свою комнату и пыталась заполнить оглушающую пустоту этой коробки звуками. Сначала это была музыка из ее воспоминаний, потом Кристина стала предлагать соответствующие рекомендации и подборки. Так и проходил день за днем.
Я зашла в квартиру, ожидая услышать знакомые голоса. Однако в комнате Риста оказался лишь он сам, разбирающий свои вещи.
– Дженн, а Дженн, я тебе сейчас такого понарасскажу! И про поездку на личном флае, и про деревню, и про эту странную еду…
– А где Айван?
– Вызвали куда-то по делам. Но он просил передать тебе это вместо него. Сказал, древний ритуал проявления симпатии к девушке, – брат всунул мне в руки горшок.
– Настоящие цветы?! Они же безумных денег стоят!
Рист с ухмылкой пожал плечами.
– Ладно, рассказывай уже, что видел, – я уткнулась носом в бутоны и вдохнула кружащий голову запах.
На следующий день Айван ждал меня в Нью-Капиталь, у выхода из «Цифровой Реинкарнации». Увидев меня, он сначала расплылся в улыбке, но тут же нахмурился.
– Дженн, с тобой все в порядке? Все хьюман-испытуемые давно разошлись.
– Да… То есть нет, не в порядке, – я обняла себя руками за плечи, меня трясло. Будто бы то, что я увидела, происходило не с ней, а со мной: с моим телом, от моего мужчины… Никогда еще чувства не были такими яркими, как в тех самых, запретных воспоминаниях. Которые все же пробрались в реинкарнацию, как Лилия не пыталась их спрятать подальше. – Ненавижу серый цвет…
Эти серые глаза мне, теперь, наверное, в кошмарах сниться будут. Точно так же, как ей.
– Дженн, – прошептал Айван, медленно отнимая мои руки от плеч и беря в свои. – У тебя синяки. На запястьях, на шее… Где еще? Что они там с тобой делают?
– Ничего такого, – я высвободилась из закаменевших пальцев преподавателя чтения. – Сказали, это самовнушение мозга так странно сработало. Излечивать следы запретили. Про остальное не могу сказать – у меня подписан пункт о неразглашении.
Незаданный вопрос Айвана так и повис в воздухе. Но он, видимо, сам догадался:
– Среди цифровых реинкарнаций не должно быть таких опасных воспоминаний.
– А вы много о них слышали? – я догадывалась, что человек, преподающий чтение при Хранилище Литературы, далеко не последнее лицо в столице. Но спрашивать напрямую не собиралась – не мое дело.
– Похоже, что недостаточно.
Я вздрогнула, увидев, какая буря бушует в обычно спокойных синих глазах.
– Лучше пойдем отсюда, – Айван отвернулся и куда-то меня потянул, приобняв за плечи.
– Станция в другой стороне, – для порядка напомнила я, почувствовав себя маленьким боковым прицепом грузового флая.
Айван явно привык ходить размашисто. Поэтому, замедляясь и пытаясь подстроиться под мой шаг, он выглядел почти комично. Насколько вообще слово «комичный» применимо к такому угрожающе-огромному человеку.
– А мы и не туда направляемся. Хочу тебе кое-что показать, – тяжелая рука на моем плече смягчилась.
– А как же Рист?
– Аристотелю все равно пора переходить и к самостоятельным занятиям. Электронную копию книг, как и программу обучения, я ему уже отправил. Так, как же тут пройти… – мужчина остановился. – Извини, я нечасто прогуливаюсь по городу пешком, все больше на магните. А пешеходные дороги из года в год усложняются и редчают. Но здесь должна была сохраниться одна.
Я подняла голову к небу, проглядывавшему сквозь частые крыши небоземлескребов.
«Интересно, что чувствует Бог, слушая нас сверху?» – всплыла в памяти мелькнувшая сегодня мысль Лилии. Видимо, я случайно пробормотала это вслух, потому что Айван обернулся.
– Что? – неправильно меня истолковав, он проследил направление моего взгляда.
Лицо мужчины потемнело, когда на него упала тень самого высокого здания Нью-Капиталь. Башня Совета. А прямо над ней, теряясь в вышине и отражая солнечные лучи, парил огромный Гексагон – жилище загадочных шестерых Советников, управляющих всей Реобъединенной Пангеей.
– Бог? Я не слышал упоминания концепции богов уже очень-очень давно, но должен оценить – аллегория вышла ироничная.
Я хотела ему сказать, что совсем другое имела в виду. Но тогда пришлось бы объяснять, что это часть воспоминаний из цифровой реинкарнации, а про них я ничего говорить не имела права.
– Знаешь, когда-то давно была распространена религия об одном боге… Точнее, таких похожих религий было несколько, но не важно. И этот-то самый бог создал Вселенную, создал людей… Которых очень любил, поэтому подарил им все самое лучшее и наделил правом выбора. А потом был вынужден бесконечно долго наблюдать, как эти самые люди снова и снова выбирают самоуничтожение. Он их наказывал, и не раз, он им угрожал, он дал им законы – но все без толку, – Айван помолчал и отвернулся от Гексагона. – Так что если бы у бога, глядящего сверху, и были чувства, то это наверняка было бы отчаяние. Такое же бесконечное, как его жизнь.
Кажется, только что я узнала о концепции богов больше, чем за все предыдущие годы жизни. Сколько еще знаний и мыслей хранится в голове у преподавателя литературного чтения и письма?
– А вот и та тропинка. Идем? – он улыбнулся.
Дорожка, пригодная для пешеходов, и впрямь обнаружилась, теряясь среди застроек и пустых узких магнитных полос. Она вела куда-то в сторону Башни Совета. Но, не дойдя до Башни, мы свернули на ответвление, которое огибало одно из незнакомых мне зеркальных зданий и упиралось в неприметную дверь.
– Это служебный вход, – заговорщически пояснил Айван, прикладывая правую ладонь на датчик. Левая рука по-прежнему обнимала меня за плечи, и я не знала, как мне на это реагировать.
– Профессор Айван, ваша личность подтверждена, – отозвался ИИ. – Однако зарегистрированы нетипичные гормональные выбросы и учащенный сердечный ритм. Данных о том, что означают такие показатели, у меня нет. Требуется обновление. Эта девушка вам угрожает?
Я невольно прыснула от нелепости происходящего и смущения на выразительно-открытом лице мужчины. Краем глаза отметила, что и у меня на запястье высвечивается уведомление о слишком частом пульсе.
– Нет, я пришел сюда и привел ее добровольно, – четко проговорил Айван, не убирая ладони. Раз этот секьюр мог считывать так много параметров, то, наверное, и детекция лжи у него тоже имелась. – Полученные данные соответствуют показателям заложников?
– Нет.
– Тогда ты обязан впустить.
Проход открылся, и мы вошли в коридор.
– А почему у него не было данных?
Айван скосил на меня глаза и улыбнулся так широко и хитро, что не оставалось сомнений: вопрос он понял правильно. Однако ответил по-своему.
– Потому что заказчикам секьюра (в том числе мне) даже в голову не могло прийти, что кто-то додумается использовать пустой Аудиториум для свиданий.
– А у нас свидание?
– Возможно. Я в них никогда не был силен, так что мог и что-то напутать.
Он продолжал куда-то меня увлекать, пока мы не остановились перед странными дверьми. Я ожидала встречу с очередным секьюром, но его нигде рядом с проемом не было.
– Потрогай, – предложил Айван, отпустив меня и кивнув на двери.
– Зачем? – незнакомый мне, выплавленный узорами, материал беспокоил, и я совсем не хотела к нему прикасаться. Да и куда? Мне нужно найти какое-то правильное место в рисунке?
Преподаватель чтения за моей спиной тяжело вздохнул и пробурчал что-то про «нынешнюю молодежь», а потом нетерпеливо сам приложил мою ладонь к двери. Поверхность почти сразу отозвалась в ладонь шепчущим теплом.
– Что это? – я пошевелила пальцами, прислушиваясь к ощущению шершавости.
– Дерево.
– Я видела деревья. В Био-парке несколько лет назад. И на изображениях еще. Они совсем иначе выглядят.
– Потому что у живых деревьев есть кора, ветки, листья и много чего еще. Но в прошлом их обрабатывали и использовали как строительный материал и в других целях. Для изготовления бумаги для книг, например, – Айван на несколько секунд переплел свои пальцы с моими, прежде чем убрать ладонь. – Тогда деревьев было еще очень много, даже в городах.
– Поэтому они выродились? Их все использовали? – я завороженно смотрела на дверь перед собой. Множество вещей из дерева – каково это?
– Нет. Точнее, не совсем. Вырубку лесов еще можно было компенсировать, сажая новые. Но вот перенаселение… Нам, людям, постоянно не хватало места для жизни. Пока наконец война за территории с другими видами не завершилась нашей полной победой.
Он зачем-то хлопнул по дверям обеими ладонями, и те, тоже вопреки здравому смыслу, не ушли в стены, а прокрутились, открывая проход.
– Но здесь внутри почти все деревянное, даже покрытие пола. С самого основания Аудиториума мы внимательно следим за сохранностью этого помещения. Добро пожаловать в Антикварную аудиторию.
Содержимое помещения так сильно диссонировало со всем, что я видела раньше! Антикварная аудитория сначала показалась мне фальшивой, грубой нотой в отрешенной симфонии серебристого синтезированного пластика.
Но это ведь было настоящее дерево, живой дышащий материал. А вдруг именно наша пластиковая цивилизация и есть фальшивая партия в великой земной композиции?
– Я использую эту аудиторию для некоторых групповых занятий. Помогает ученикам сонастроиться с временами литературы. Тогда все образовательные помещения были обставлены подобным образом, я воссоздал как можно точнее. Разумеется, Аристотель тоже однажды здесь окажется, но… – Айван помолчал. – Я захотел привести сюда тебя.
Панорамные экраны транслировали солнечное изображение участка земли с травой, деревьями и пешеходными дорожками.
– А это что? – я подошла к одной из множества грубых деревянных установок, но не решилась прикоснуться.
– Это стол и стул. На стуле сидят, на столе лежат предметы для чтения и письма. Никаких наручных компьютеров, никаких плывущих кресел.
– Жутко неудобно, наверное.
– С непривычки – да. А вот этот, большой стол – преподавательский, то есть мой.
– Айван, почему я здесь?
Он хмыкнул:
– Знаешь, правильно формулировать вопросы – это отдельное мастерство. Которым ты владеешь настолько удивительно плохо, что это можно назвать отрицательно степенью мастерства.
– Но ты же меня все равно понимаешь. Я просто хотела сказать, что я… ну, ничего из себя не представляю. Не звучу страстью к какому-либо делу. Просто био-материал для экспериментов.
Мужчина низко рассмеялся, опершись рукой о свой стол.
– Ох уж этот юношеский максимализм. Он нынче до тридцати пяти, говорят, длится. Дженн, однажды ты поймешь, что человек – очень сложное и многогранное существо, и его важность в глазах других не определяется всего одним параметром. Аристотель ведь любит тебя.
– Разве? И на что это влияет?
– О, это влияет на очень многое. Особенно для того, с кем твой брат общался месяцами, то и дело рассказывая о тебе. Любовь позволяет людям видеть то, что сам объект любви в себе не замечает. Характер, устремления, отличительные черты и манеры, владеющие тобой эмоции и чувства…
– У тебя ведь и без Риста достаточно средств и путей, чтобы узнать обо мне практически что угодно, да? – поняла я.
– Да, – не стал отрицать Айван. – Но я хочу узнавать все от тебя лично.
– Единственное, что во мне есть интересного, – это дурацкое имя, – пренебрежительно произнесла я в пустоту. – Криоген. Наша с Ристом мать была всю жизнь одержима бессмертием. Как и многие сейчас. Так что, как только тесты показали, что Рист прошел подростковый кризис и способен сам о себе позаботиться, она воспользовалась своим правом прекращения родительской функции. И легла в криокамеру, надеясь проснуться в эпохе, где обретет вечную жизнь. Ристу с именем тоже «повезло», но это уже его тайна. Вот и вся моя особенность.
Айван вдруг порывисто стиснул меня в объятиях. Стало очень тепло. Следующие его слова я услышала уже над своим ухом:
– Дженн – как «Криоджен», я угадал?
– Угадал.
– Крио-Дженн. «Холодная Дженн». В первые мгновения знакомства ты такой и показалась, знаешь?
– Я такая и есть, и меня это устраивало, – пробормотала я, чувствуя кожей щеки, как гулко вибрирует голос у него внутри. – Если у меня и появились какие-то эмоции и чувства, так это почти все не мои.
– Неправда. В тебе и самой очень много переживаний. Я уж в этом разбираюсь, литература – древний и лучший способ воспитания чувств. А вот у тебя эмоциональный интеллект не развит, и потому ты даже себя не понимаешь. Но это дело практики. Сама взгляни, – он отодвинулся и приподнял мои руки, демонстрируя запястья. – Следы прошли. И здесь, и на шее тоже. Тебе просто нужно было вспомнить, что у тебя есть твоя жизнь и твоя личность. Почувствовать свое, а не чужое.
Я неверяще вгляделась. Потрогала, прислушиваясь и ожидая снова болевых ощущений. Ничего. Как?
– Ты знал, что так будет? – от потрясения голос чуть не отказал. – Поэтому привел, разговорил…
– Догадывался. Я давно живу и многое видел. И в иллюзиях разума уж что-то да понимаю.
Айван по-прежнему стоял так близко, что я могла сосчитать частоту его сердцебиения. Если бы все было так просто… Говорить об иллюзиях поздно – я уже существовала не в одиночку в собственной голове. А, в отличие от меня, та, другая, точно знала свои чувства к очередному мужчине с синими глазами. И мне было куда как легче последовать за ее желаниями, чем пытаться разобраться в собственных.
Вернувшись домой, я первым делом заглянула в комнату Риста. Брат ерзал в плывущем кресле, заставляя его подстраиваться и принимать самые причудливые формы.
– Ты до сих пор занимаешься? Уже ведь поздно.
Рист оторвался от ручного дисплея.
– Да. С одной стороны, это такой мазохизм, концентрироваться на архаичных закорючках. Я ужасно скучаю по лит-геймам! Мне их Ваня запретил, ты в курсе? А с другой стороны, я вот читаю и чувствую, что в книгах гораздо глубже и тоньше смыслы, чем в их геймифицированных сюжетах.
– Ты теперь даже звучишь по-другому… – протянула я. Незаметные до этого изменения вдруг показались мне почти оглушительными.
– В смысле?
– Ну, раньше твоя речь была такой скачущей, со всплесками и неровностями. А теперь становится размеренней, направленней. Все больше как у Айвана.
– Я тут много думал и пришел к выводу, что Ваня входит в Нижний Совет, Мажилис, – с напускным безразличием произнес брат в стену.
– Я тоже. И вряд ли у него так много времени, чтобы почти каждый вечер просто так торчать в провинции с двумя «базовыми». Рист…
– В курсе, не маленький. Уже почти год как не ребенок, думать за себя и сам могу.
– Я никогда и не посягала. Твоя воспитание – вообще не моя прерогатива!
– А что ты сама? Вы подписали контракт на отношения? Вы ведь сегодня встречались, это очевидно, – он резко повернулся ко мне. – Или тоже, все на простом доверии?
Я пожала плечами:
– Если и считать, что у нас отношения, то они пока не затрагивают интересы ни одной из сторон. И вряд ли затронут.
– Да ну? А это тогда что? – Рист с ручного дисплея активировал комбинатор электронных звуков.
Я застыла на месте, узнав композицию по первым же секундам.
Замедляющееся диминуэндо, заставляющее прислушаться к героям внимательнее… Взволнованное нонлегато, от которого хочется бежать вперед повествования… Низкие тембры отчаяния, ноты повыше для звенящего воодушевления…
– Нашел сегодня следы в удаленных файлах, – негромко пояснил брат. – Восстановил, а тут вот что. Создано в дни моего отсутствия, аналогов в сети нет. И называется «Чтец».
– Мне было нечем заняться, пока тебя не было. Извини, что тронула твою технику.
– И это все, что ты мне можешь сказать?! – Рист вскочил. – Дженн, ты сочинила музыку! Реально хорошую музыку! И посвятила ее… У меня, вообще-то, есть вопросы!
Я снова пожала плечами. Было бы из-за чего так заводиться. Ведь понятно же, что я бы не смогла ничего такого создать. Я бездарность. Так что это явно был один из побочных эффектов цифровой реинкарнации. Да и сочинять музыку как таковую мне не пришлось, я просто очень хотела, пусть и не с первого раза, выразить то, что слышала в голосе Айвана, когда он читал.
– Оно как-то само получилось. Тут действительно больше нечего сказать. И вообще, сам найди себе отношения, а потом поговорим.
– Слушай, до перехода на седативные ты была такая же вредная?
Я широко усмехнулась:
– Не помню. Все же это было еще до твоего рождения. Помню только, что очень просила младшего брата. Но мать ведь рассчитывала, что бессмертие вот-вот изобретут, и у нее будут века жизни. Так что с рождением второго ребенка она не торопилась.
– Кстати. Дженн, а ты хотела бы?..
– Что?
– Ну, многовековую жизнь.
– Нет, – я помотала головой. – Ты что, я тут с обычной-то своей жизнью не знаю, что делать, а уж с вечной… А ты? И почему спрашиваешь?
– Да я тут пока читал, понял кое-что, – он побарабанил пальцами по дисплею, и звук поглотился мягким экраном. – Книги ведь и есть бессмертие. Некоторым из них три тысячи лет. Это так долго, что и в мозг не помещается. А мы до сих пор можем узнать мысли этого человека, что у него было там в воображении… Будто бы он до сих пор общается с нами, ну, понимаешь?
Я задумалась.
– Кажется, понимаю.
Рист от нетерпения стал расхаживать по заставленной комнате, и его голос едва заметно дробился, отражаясь от пластиковых корпусов различных синтезаторов, модуляторов и дешифраторов.
– Вот я и решил… Я тоже создам такие произведения и идеи, которые меня переживут. Жить бесконечно просто так, просто ради того, чтобы жить… как хотят все эти, «отмороженные», типа мамы… я вот так не хочу. Я хочу творить, делать что-то очень важное. Понимаешь? – снова спросил он.
Вспомнив, как делал Айван, чтобы ободрить меня, я подошла и обняла своего брата.
– Я думаю, это куда лучше, чем провести десятки и сотни лет в криогене, – честно признала я.
Еще немного – и он станет выше меня. Вот так вот незаметно мой брат вырос, а я, кажется, все пропустила.
– Дженн, насчет Вани…
– Со временем мы обязательно разберемся в его мотивах. А пока просто будем осторожнее.
– Да нет, я не об этом! Я про вас двоих. Думаю, между вами действительно есть чувства. Ты бы не глупила…
– Ты меня еще учить будешь, с таким-то ехидным голосом? – фыркнула я. – Уж как-нибудь разберусь!

***

– Тут написано, что вы скрипачка и поэтесса, – ученый напротив взглянул на меня поверх листов с анкетами.
– Да, так и есть. Скрипачка, правда, весьма посредственная. Как я ни старалась учиться многие годы, природа обделила меня музыкальным талантом и слухом. Зато сборники стихов разлетаются хорошими тиражами.
«Да только и их наверняка будут помнить еще лет десять-двадцать, не больше…»
– Вас ведь предупредили о рисках и об ответственности? Может пройти не одна сотня лет, прежде чем мы полностью доработаем технологию цифровой реинкарнации и научимся реплицировать воспоминания в мозг людей. И даже тогда нет никаких гарантий, что все пройдет как задумано, и эксперимент будет доведен до конца.
– Предупредили, – я кивнула, держа спину подчеркнуто прямо. – Меня все устраивает. Что дальше?
– Дальше… Хм-м… – он уставился в экран компьютера, что-то изучая. – В целом, ваши нейро-показатели нам подходят. Активность определенных участков мозга дает надежду на то, что ваши воспоминания повлияют на развитие творческого потенциала предполагаемого реципиента. Так что я думаю, что вы пройдете отбор. В течение трех дней вам сообщат результаты.
– Благодарю!
Это воспоминание я хотела бы записать последним. Хотя неизвестно, каким по счету оно окажется в итоге, после всех обработок. И через сколько сотен лет кто-то увидит хоть краешком глаза, как прожила свою жизнь Лилия Коваль. Посредственная скрипачка в юности, неплохая поэтесса в зрелости. Эмоциональная, страстная и мечтательная – в каждом из возрастов. Надеюсь, меня узнают именно такой.
Последнее записываемое воспоминание – о цифровой реинкарнации…
Вот оно что! Я вспомнила! Я участвовала в эксперименте, я записывала свою память. Поэтому я так странно себя чувствую?
Но что со мной произошло потом, после эксперимента? Никак не могу вспомнить… А что со мной сейчас? Может быть, у меня начались какие-то осложнения?
Странно. Я впервые за долгое время наконец-то ощущаю тело. Это так непривычно, оно будто совсем другое. Чувства и сознание возвращались уже давно, но постепенно, наскоками. Со мной все же что-то случилось, наверное… Может быть, я много лет пролежала в коме? Или какая-то летаргия?
Я должна пошевелиться и открыть глаза. Сказать, что со мной все в порядке. Поскорее приступить к реабилитации – ведь мышцы наверняка атрофировались, и понадобится немало времени, прежде чем я снова смогу ходить, а уж тем более писать и играть на скрипке. Шевельнуть… Хотя бы пальцем… Ну же!

***

Я открыла глаза. Почему так сумрачно? Неужели я перед сном не выкрутила свет до конца?
– Я сам не стал бы тебя будить, пока не выспишься, но очень надеялся, что ты проснешься вовремя, – Айван стоял ко мне спиной и, заложив руки в карманы брюк, смотрел на панорамное изображение светлеющего неба. – Аристотель рассказывал, что твоя самая большая мечта – это увидеть настоящий рассвет при пробуждении. А отсюда как раз лучший вид. Что теперь будешь делать без мечты, Дженн?
Мне потребовалось секунды три, чтобы понять, о чем он говорит. Я, как была в одеяле, подбежала к огромному, во всю стену окну, практически уткнувшись носом. Небо! Настоящее темное небо и разбегающиеся по нему рыжие солнечные лучи! Это не экран, а окно!
– Мне жаль тебя расстраивать, но, для того, чтобы видеть рассвет или закат, было бесполезно зарабатывать на надземную квартиру. Другие небоземлескребы все заслоняют, и солнце можно разглядеть разве что когда оно почти в зените.
Я повернулась, среагировав на напряжение в его голосе. Почему-то вся эйфория резко испарилась, оставив после себя тяжелое глухое предчувствие. По лицу мужчины бежали сумрачные тени. И смотрел он отнюдь не на встающее вдали солнце, а вниз. Туда, где расстилался огромный город, кажущийся отсюда почти игрушечных масштабов.
– Это Гексагон? – прошептала я.
Айван молча кивнул, по-прежнему глядя в окно. Я начала панически озираться в поисках своей одежды.
– Что мы здесь делаем?
На самом деле вопросов было много, и я не знала, как и в каком порядке их задать. Но была уверена, что Айван их поймет. Как он всегда неуловимо понимал многое другое. Он обязательно ободрит, успокоит, пошутит – ведь именно так он поступал все недолгое время наших начинающихся отношений.
– Как знать, – плечи в деловом костюме дернулись. – У тебя была мечта увидеть солнце утром в окне. Возможно, мне, в свою очередь, хотелось увидеть тебя утром в своей постели. Какой-то древний собственнический инстинкт, побуждающий утащить понравившуюся женщину к себе в пещеру.
Я замерла на месте, пытаясь осознать услышанное. Айван впервые повернулся ко мне лицом, и я увидела его глаза. Запавшие после бессонной ночи и постаревшие.
– Ты у меня дома, Дженн. Мое имя – Иван Федоров, и я один из Советников. Глава Пятого Сектора, ответственного за Культуру и Искусство, если быть точнее.
Совет. Мы с Ристом были правы, но все же как сильно промахнулись…
– А как же… Преподавание литературного чтения и письма? Это все ложь?
И это то, что я сообразила спросить в первую очередь?
– Нет. Я действительно преподаватель. Каждый Советник – гениальный хранитель вековых знаний и умений. У нас нет права просто отсиживаться в Гексагоне и праздно размышлять о судьбах мира. Мы создали Совет совсем не для таких целей.
– Вы создали? Вы?! – голос почему-то сорвался. Я начала пятиться, но наступила на край одеяла и чуть не упала. – Что-то случилось во время эксперимента, и я… я помутилась рассудком, так? У меня теперь галлюцинации, а на самом деле я все еще лежу под проводами в «Цифровой Реинкарнации» …
Айван (или тот, кого я считала Айваном) шумно вздохнул, не делая попыток приблизиться.
– Это еще одна из того множества вещей, которые я должен тебе рассказать. Дело в том, что во время эксперимента действительно «что-то случилось». Поэтому с этого дня испытания технологии цифровой реинкарнации закрыты навсегда. По крайней мере, испытания на людях, – прежде чем я успела открыть рот, он добавил: – Разумеется, поскольку контракт разорван со стороны заказчиков, ты получишь полный гонорар и дополнительно неустойку. Плюс премия за полученные благодаря тебе исключительные научные данные. Всей суммы тебе хватит, чтобы купить квартиру по меньшей мере в третьей сотне этажей. Уведомление уже на твоем ручном компьютере, тебе осталось лишь прочесть и подтвердить. Теперь ты наконец меня выслушаешь?
Я не решалась проверить компьютер сейчас (и даже двигаться), так что просто кивнула.
– Я расскажу тебе все, что ты спросишь. И все, что я могу сам. С чего мне начать, Дженн?
– Я не уверена, что вообще хочу что-то знать…
– Понимаю, почему, – Айван хмыкнул. У его губ залегли какие-то жесткие складки. – Но увы, твое незнание стоит на пути к одному моему желанию. Так что я начну. Присядешь? История долгая.
Я послушно забралась обратно на кровать, поплотнее завернувшись в одеяло.
– Нет, нет же! Неправильно получилось, – Айван устало протер лицо и сделал несколько быстрых неровных шагов туда-сюда вдоль окна, прежде чем вновь взглянуть на меня. – Я напугал тебя, хотя совсем не этого хотел. Веришь ли, Дженн, я уже полтора века обучаю детей и подростков, но именно с тобой всегда чувствую себя иномирянином. Я теперь даже подходить к тебе боюсь.
Кто бы из нас не сошел с ума, самое лучшее для меня сейчас сохранять спокойствие. Наверное.
– Сколько же тебе лет? – прошептала я.
– Столько же, сколько существует Совет, плюс сорок семь сверху. Подсчитаешь?
Я покачала головой. В истории я сильна не была, и даже приблизительно не могла предположить, существует ли Совет двести лет – или даже четыреста.
– И верно. Не сможешь. Но этому вина не твои пробелы в знаниях. Мы сами так старательно перекраивали историю для каждого поколения, чтобы события и действующие лица стали практически мифологией. Оказывается, достаточно всего лет двадцати-тридцати работы с общественным мнением – и никто уже не вспомнит даже наших имен. Советники, да и Советники. Строят Башню Совета, сами себе находят преемников, Союзом управляют безукоризненно… Чего еще желать, да? – голос становился все громче и громче. Куда делись привычные бархатистые нотки?
– Айван… – прервала я его все так же шепотом. – Айван, скажи, что ты настоящий, пожалуйста? Я даже не знаю, как мне тебя звать.
Даже мне самой мой голос показался жалким. Мужчина рванулся, широким шагом пересек комнату и опустился рядом.
– Зови, как тебе удобно. Извини. Не ладится у нас разговор. Видимо, мне стоило хоть немного поспать.
– Кто-то из нас спятил, да?
– Разве что я, мне по возрасту давно положено. Но это никак не влияет на правдивость того, что я рассказываю. Ты хочешь выслушать то, что я скажу?
Я уставилась в пространство. Комната стремительно наполнялась светом. Здесь, на высоте, он был особенно пронзительным, каким-то звонким.
– Пока не совсем понимаю, хочу ли. Но чувствую себя так, будто должна услышать какие-то вещи. И то, почему ты мне это рассказываешь. Как ты основал Совет?
– Не я, а мы. Вшестером. То был благословенный век: человечество пришло к всеобщему миру и союзу, а умнейшие ученые-гуманисты впервые в истории сменили эгоистичных политиков у власти, – он сделал паузу, и я украдкой выдохнула. Глупо, но знакомая ритмика голоса меня успокаивала.
Однако следующая фраза прозвучала такой режущей, что можно было пораниться:
– По крайней мере, так твердили во всех новостях. И твердили так часто, что мы сами чуть не поверили в свою непогрешимость. «Мы особенные». «Только мы способны правильно позаботиться о новом миропорядке». Такие-то опасные мысли и привели нас к тому, что мы теперь.
С легким шорохом Айван пропустил сквозь пальцы пряди моих волос и вздохнул.
– Мы с самого начала курировали все научные разработки. Некоторые, особенные, держались в секрете – не из корысти, а ради безопасности. И одной из таких разработок стала великая мечта человечества. Клеточное обновление. Омоложение и потенциальное бессмертие организма.
– Стой, – я схватилась за его ладонь обеими руками. – То есть оно уже давно изобретено?
Айван кивнул и деликатно поправил на мне одеяло:
– Еще несколько веков назад. Разумеется, мы не могли выпустить нечто подобное в широкую публику, не рассчитав последствия. И эволюционное значение человеческого бессмертия привело нас в ужас. Я до сих пор помню эту цифру. 97, 431(6)% за вымирание не только нашего вида, но и всей Земли. Из оставшихся ничтожных процентов вероятности выживания большая часть приходилась на то, что мы успеем начать масштабное и бесконечное расселение по космосу в ближайшие 60-75 лет. Было очевидно – нельзя позволить людям стать бессмертными. И мы прикрыли исследования, а его результаты заперли на семь засовов. Это такое образное выражение, означающее высокий уровень недоступности, – пояснил он.
– Значит, наша мать зря…
– Да, зря. Как и все ей подобные сотни тысяч людей. Еще очень долго бессмертие будет оставаться недостижимой мечтой. Настолько долго, насколько распространится наше влияние.
– Но ты же стал таким! Почему ты лишил людей того, чем пользуешься сам? Какое ты имел право?!
Я хотела взглянуть Айвану в глаза, но он избегал моего взгляда.
– Гордыня, Дженн. Я же сказал. Гордыня, облеченная в благородство. Даже один гениальный ум может представлять опасность своими идеями, но когда их собирается шесть за одним столом… Однажды мы выдвинули гипотезу, провели исследования и создали небольшую теорию, для внутреннего пользования. Столь же разумную, сколь и бредовую. Эта теория гласила, что политики прошлых веков были так ненасытны и принимали такие разрушительные решения, потому что бессознательно делали расчет на свой короткий век – проживут его, как им угодно, а последствия их не коснутся. Но вот если бы лидер вынужден был рассчитывать благополучие государства, основываясь на том, что его жизнь продлится сколько угодно бесконечно в созданных им же условиях… Тогда бессознательная картина решений складывалась бы совсем иначе. Словом, у нас была технология, которая не давала нам покоя, и была теория, оправдывающая ее использование. Именно так Евразийское (тогда еще) Союзное Государство возглавил бессмертный Совет из шести человек. И мы начали сплачивать вокруг себя остальной мир, стремясь предупредить появление технологии бессмертия в других странах.
Мне вдруг кое-что пришло в голову:
– Только шестеро? А как же ваши близкие, дети, партнеры? Они тоже прошли все процедуры?
Айван покачал головой:
– Мы с самого начала решили, что, если пойдем на это, то долголетие (а тогда мы не мыслили слишком великими категориями времени) будет нашей обязанностью, но не привилегией. Иначе мы бы мало чем отличались от осуждаемых нами прежних политиков, пользующихся своим положением. Привилегиями люди склонны делиться со своим окружением. Обязанности же ты несешь в одиночку. Поэтому мы оставили семьи, чтобы десятилетие за десятилетием лишь наблюдать издали, как стареют наши дети, растут наши правнуки… И усердно трудились, чтобы создать для них лучший из миров.
– Так твои якобы родственники из деревни…
– Потомки. Они не знают, думают, мы просто дальняя родня. Но я отвлекся. Мне еще слишком много нужно тебе рассказать.
– Извини. Вы стали сплачивать вокруг себя мир, – без интонаций подсказала я. Мне было нелегко уследить вниманием за событиями, но я старалась как никогда в жизни.
– Да, именно. Точнее, мы, ясно осознав опасность бессмертия, бросили все свои силы на то, чтобы оно как можно дольше не было достигнуто. Однако мы опоздали и очень сильно, – Советник помолчал. – Мы боялись, что открытие клеточного обновления сделает человечество одержимым бессмертной жизнью. На деле все было наоборот: это человеческая одержимость, безумные веяния эпохи диктовали направление научных открытий. Тот факт, что эта простая мысль пришла к нам, ученым, – он подчеркнул это слово, – с запозданием, уже должен был нас насторожить.
– С вами что-то случилось? – мне очень не понравился тот нехороший тон, которым Айван произнес последнюю фразу.
Он встал и снова прошелся по комнате. Голос зазвучал глуше.
– С нами начало что-то происходить, если точнее. Можно назвать это постепенной атрофией понимания социума, к чему я еще вернусь позднее. А в то время, о котором я сейчас рассказываю, мы решили, как тогда говорили, «бросить собаке кость». Добавить иллюзий, сместить фокус внимания, успокоить ажиотаж. Взять одну из разрабатывающихся технологий и представить ее как то самое, желанное бессмертие. В итоге мы остановили выбор на свежей разработке ISDMR – интегральносенсорной цифровой записи воспоминаний. Это ее аналог не так давно вышел из лабораторий в массы и лег в основу нового дрим-рекординга, который использует Аристотель. Сами разработчики изначально видели в ISDMR замену фотографиям и видео – тогдашним способам сохранять яркие впечатления на память. Но мы смотрели глубже, и после небольшого ребрендинга на весь мир прогремела весть о революционной технологии «Цифровой Реинкарнации». Со звучным слоганом, который ты уже и так знаешь.
– «Стань частью Бессмертия»… – прошептала я.
– Именно. Этот слоган придумал я сам.
– Извини, но я больше не хочу слушать. Если ты стоишь за всем этим…
– Я всего лишь третий в очереди, – усмехнулся мужчина. – «Цифровая Реинкарнация» – это по большей части детище Миюки и Себастьяна, глав Второго и Третьего Секторов. А я оказался подвязан только из-за еще одного нашего замысла: цифровые реинкарнации должны были служить способом стимуляции теряющихся творческих способностей и передачи соответствующих знаний. В общем, я был мало включен, да и не хотел. Но, к счастью для тебя, сегодня мне хватило влияния. И тут мы наконец подходим к тому, что касается тебя напрямую. Многое ли ты помнишь из вчерашнего сеанса репликации воспоминаний?
– Я? А что-то пошло не так?..
Я попыталась прислушаться к своим воспоминаниям. Точно. Там было собеседование в офисе корпорации. А потом… Я вспомнила, что произошло потом.
Меня заколотило крупной дрожью, да так, что кровь отдавалась в ушах.
– Она ожила? Она ожила, – глухо зашептала я. – Как это возможно? Она решила, что я – это она сама. То есть, мое тело – это ее тело. Почему? Что это было?
– Мы назвали это «цифровыми призраками», – Айван сделал пару неуверенно прозвучавших шагов в мою сторону, но остановился поодаль. – Лет семьдесят назад вышел новый закон о хьюман-испытуемых. Тогда же были произведены первые испытания репликации памяти. По расчетам, загрузка памяти целостной личности несла в себе меньше рисков, чем фрагментарные обрывки, – так что с личностей мы и начали.
Его слова пробивались до меня с трудом, словно через вату. Но я все же уловила:
– Подожди. Мне же говорили ровно обратное! Что моя группа хьюман-испытумых – первая в цифровой реинкарнации, и что специально начали с более безопасных первых прототипов.
– Это не совсем правда.
– То есть ложь!
– То есть ложь, – спокойно согласился Айван. – Потому что тогда, семьдесят лет назад, мы столкнулись с ними. С цифровыми призраками.
Словосочетание звучало слишком жутко.
– Кто они такие? – меня все еще трясло, и голос дрожал.
Мужчина отвернулся к синему-синему небу и снова заговорил, стоя ко мне спиной:
– Миюки бы куда лучше справилась с объяснением… Тебе ведь знакомы основы когнитивных и нейронаук?
– А кому они не знакомы?
– Тогда ты знаешь, что весь воспринимаемый нами мир – не более, чем совокупность нервных сигналов. И нельзя утверждать наверняка, существует ли объективная реальность вообще. С той же вероятностью мы можем быть просто мозгом в пластиковой банке, который сам себе продуцирует иллюзию мира и себя самого в нем.
– Ну да. И что?
– Тогда ответь, Дженн. Логически. Чем серое вещество в питательном растворе отличается от кремниевого диска, подключенного к электропитанию?
Наступило молчание, в течение которого я начала отчетливо понимать произошедшее. Наконец Айван произнес всего одно слово, тихое, но прозвучавшее громом между нами:
– Ничем.
Я очнулась:
– Так они все живые… Цифровые реинкарнации – живые!
– Точнее, они полагают, что живы. Но субъективно разницы нет. Большую часть времени существования носители были отключены, так что цифровые реинкарнации начинали осознавать себя прямо в процессе испытаний, пересекаясь с самосознанием подопытных. Должно быть, им казалось, что они пробуждаются от комы или что-то вроде того, – Айван резко развернулся, скрипнув каблуками о пол. – Ни один из хьюман-испытумых тогда не сохранил здравый рассудок. Себастьян настоял на прерывании неудавшихся исследований и тщательных доработках технологии. Десять лет, сто – сколько потребуется. В конце концов, нам шестерым ведь некуда торопиться. И вот, спустя семьдесят лет, мы решили, что готовы к второй попытке.
– И она тоже прошла неудачно…
– Отнюдь. Все же семьдесят лет – очень приличный срок для науки, даже если речь о мозге. В этот раз развитие цифрового призрака и сопутствующие осложнения были зафиксированы всего у одного хьюман-испытумого из тысячи трехсот. У тебя, Дженн.
Я подняла глаза. Фигура Айвана стояла в озарении яркого света, но ее саму вместе с лицом скрадывала тьма.
– Ничего не понимаю, – слабо произнесла я. – Почему именно я?
– Не могу точно сказать, – баритон смягчился. – Моя деятельность научила меня, что не все можно объяснить с точки зрения доступной человеку формальной логики и алгоритмов. Разумеется, данные будут дополнительно анализироваться, но пока еще рано о чем-то судить.
Я встала и прошла мимо него к окну. Солнце слепило глаза, но лучше уж насладиться его светом сейчас, чем никогда.
– Я ведь упоминал тебе, что в первые секунды знакомства ты показалась мне?..
– Холодной, да?
– На самом деле… никакой. Ты была права, говоря, что современные хьюман-испытуемые – просто био-материал. Одинокие, без смысла, без целей в жизни, без интересов. Все, что они знают, – это социальное мерило успеха в виде наземной квартиры и других благ. Помню, при нашем знакомстве я пришел в замешательство: сестра гения Аристотеля оказалась обычной пустышкой. Но потом я увидел кое-что, чего не видел у обычных людей твоего возраста уже очень давно. Всего на пару мгновений… но в твоих глазах вспыхнула яркая искра жизни. И с каждым днем, что ты посещала «Цифровую Реинкарнацию», она становилась все ярче. Для всех хьюман-испытумых реинкарнации оставались лишь просмотром шоу, не затрагивающим их личность (да и было бы что затрагивать). А ты… почему-то ты не только пропускала через себя чужую жизнь, но и начала строить собственную. Что-то там случайно совпало в воспоминаниях Лилии Коваль и твоих собственных природных задатках, что разбудило тебя. Заставило сочинять музыку, влюбляться…
По мне словно смычком скользнули, и струны внутри завибрировали:
– Ты все-таки за мной следил.
– Не мог не следить. Цифровая реинкарнация наконец выполнила свое предназначение и спровоцировала в ком-то резкое экспоненциальное развитие творческих способностей! Меня это касалось напрямую, и я получал все отчеты об активности зон твоего мозга. А по ним можно многое сказать.
– Но у меня нет никаких творческих способностей! Это все она.
– У Лилии Коваль не имелось таланта и музыкального слуха даже к тому, чтобы хорошо исполнять музыкальные композиции, не то что писать, – низкими нотами обрубил Айван. – Зато она хранила и передала тебе память о годах обучения и музыкальной практики, а также о стихосложении. Остальное все – только твое. Твоя жизнь, твой талант, твои чувства. Наслаждайся ими, ведь они только начали развиваться.
– Чувства! Будто бы я понимаю, что я сейчас чувствую.
– Замешательство. Радость, затмеваемая неверием. Страх. Злость. Я готов помогать тебе расшифровывать твои эмоции так долго, как тебе потребуется для обучения.
– Лучше расскажи, как я здесь оказалась.
– После той истории с синяками я понял, что ты близка к одержимости цифровым призраком. И, наверное, с моей стороны было ошибкой помогать тебе с этим справиться – это изменило показания датчиков и лишило меня достоверных данных о появлении призрака. Я и сам засомневался: ведь ни у кого другого симптомы не проявлялись. Но с тех пор на время испытаний я старался быть неподалеку и дистанционно отслеживать происходящее с тобой. Поэтому, вскоре после того, как вчера цифровой призрак начал осознавать себя, я буквально влетел в двери «Цифровой Реинкарнации». Прервал эксперимент и принес тебя сюда. А потом прожил, кажется, самые длинные восемнадцать часов своей жизни, – не оборачиваясь, я услышала, как он ожесточенно трет лицо.
– Что, беспокойно сидел у постели и ждал моего пробуждения?
– Если бы я мог себе это позволить, – невесело усмехнулся мужчина в ответ, подходя ближе. Следующие слова прозвучали уже у меня над ухом: – Увы, мое праздное недеяние навлекло бы на нас обоих массу проблем. Нужно было быстро перехватить инициативу, чтобы не стать оправдывающейся стороной. Я созвал собрание Совета.
– Ну да, это-то проблемами никакими не грозит.
– Теперь ты язвишь? Что ж, ты открываешься своей боли, а это лучше, чем отстраняться, изображая равнодушие. Так что я рад и такому. А что до собрания… Пора отвыкать от ощущения, что впереди целые века, и делать все сразу. Не сказать, чтобы это было импульсивным действием, – нет, я давно готовился к такому созыву и собирал нужные мне данные уже несколько месяцев. Но все же надеялся, что у меня будет еще немного времени.
– Понятно…
– Тебе что, совсем не интересно? Дженн, я же тебя знаю…
– Ну, хоть кто-то из нас понимает, с чем и кем имеет дело, – я обернулась, повышая голос. – А чего ты от меня ожидал? Что я брошусь тебе на шею за рассветный вид из Гексагона и спасение от опытов?
– Совсем нет, – Айван оказался ближе, чем я ожидала, и мне пришлось запрокидывать голову, чтобы прямо встретить его взгляд. – Я рассчитывал на недоверие и, как минимум, на пощечину. Даже подготовил массу доказательств, чтобы убедить тебя в правдоподобности своей истории и необходимости ее скрывать.
– Ну, тогда ты ошибся. У меня нет ни малейших сомнений в твоей правоте по обоим пунктам. И я обещаю, что сохраню твой секрет. Но не имею ни малейшего намерения быть к нему причастной.
– Я еще даже ничего не предложил!
– А я говорю на всякий случай, лучше сразу это прояснить, – запнулась я, вдруг осознав всю свою самонадеянность. – Зачем-то же ты мне это рассказываешь.
– Верно. Потому что ты уже причастна, и даже не представляешь, насколько. Но это еще одна длинная история. Про то, как вынужденные отречься от всех близких людей Советники единодушно избрали для себя одиночество, пока раны не зарубцуются. Про то, что власть влияет на нейропроцессы человека, постепенно все сильнее атрофируя зоны мозга, ответственные за внимательность к чувствам и состоянию других людей. Про то, как за века правления мы стали почти безразличны к тому самому человечеству, о котором поклялись заботиться, – и сами не заметили произошедших изменений! И наконец, про то, как я встретил Аристотеля и тебя, и тогда что-то во мне начало возрождаться.
Он все-таки не удержался, и вжал меня в себя так сильно, что стук сердца почти заглушил следующие сбивчивые слова:
– Ты даже не представляешь, Дженн… Насколько то, что я чувствую сейчас в себе, в других, вижу вокруг, отличается от того, что я чувствовал еще недавно. Я будто вернул себе свою потерянную личность. И я был просто обязан доказать всему Совету, насколько мы зашли не туда. Все должно измениться. Подход к управлению Реобъединенной Пангеей, законы, Сектора и даже сам Совет. Это не быстрый процесс, но я сумел его спровоцировать. Мы разработали программу изменений. И хочу прояснить, тоже на всякий случай: я не собираюсь объясняться тебе в любви, я еще далек от нее. Но я бы хотел, чтобы теперь ты была со мной. Я чувствую потребность постоянно к тебе прикасаться, будто стоит отпустить – и все растает, как сон...
Я вывернулась, избегая смотреть на мужчину.
– Отдай мне мою одежду и помоги отсюда выйти, пожалуйста. Если это возможно, разумеется.
Айван подошел к стене и молча прикосновением открыл нишу, откуда выдвинулся ящик со всеми моими вещами.
– Ах да, разумеется, ты можешь меня не благодарить за спасение твоего рассудка, – я уловила в его голове легкий упрек.
– Я благодарна тебе, – неловко пробурчала я, одеваясь. – Насколько могу судить, я очень боялась того, от чего ты меня спас. Так что я благодарна. Но в то же время ты привел в беспорядок и хаос всю мою жизнь, и теперь хочешь, чтобы я выстроила ее под твои параметры! А я не знаю, соответствуют ли мои собственные чувства такому желанию. И я впервые во взрослой жизни намерена разобраться в себе, прежде чем принимать решение. Это странно?
Я подняла голову. Айван широко, но как-то грустно улыбался мне.
– Нет, это хорошо. Я бы тоже хотел, чтобы твое решение быть со мной стало осознанным, а не отчаянным, как прежде. Ведь для этого я тебе все и рассказал.
Он снова отвернулся к окну.
– Но видеть ты меня теперь не хочешь, да?
– Скорее не могу, – он дернул плечами. – Я полностью открылся, а меня отвергли. Будь снисходительной. Я тоже не до конца освоился со своими чувствами, но если ты лишь начинаешь их познавать, то я ощущаю себя как оголенный нерв. За дверью ждет робот – он проводит тебя до моего флая, если попросишь… – голос сбился. – Знаешь, я так хочу снова увидеть в небе птиц. И как мы только допустили все произошедшее с миром?
У двери я обернулась. Я еще не знала, какое решение приму, поэтому хотела как можно четче запечатлеть этот момент в памяти: безбрежное синее небо, звенящий солнечный свет и разрезающая его широкоплечая фигура мужчины, впервые за все утро глядящего не на распростертый у его ног город, а вперед.
– Кстати, Дженн. Учти, что у тебя не так уж много времени на решение. Лет пятнадцать, не больше. Так что поторопись.
Шутка успокоила гулкую тяжесть внутри. Я улыбнулась:
– У вас, бессмертных, странные критерии времени.
– Привычка, что тут сказать.
Меньше чем через двадцать минут неприметный флай (насколько личный флай может вообще быть неприметным) высадил меня возле моего небоземлескреба. Я спустилась к своей квартире. Интересно, согласится ли Рист переехать вместе со мной на четыреста этажей выше? Я бы хотела жить под солнцем вместе с ним, но он никогда не упоминал о подобном желании. Все его деньги всегда уходили на оборудование. Вспомнив, я на ходу предварительно подтвердила пришедшее уведомление о расторжении контракта… и на несколько мгновений застыла, хватая ртом воздух и пытаясь сфокусировать взгляд на цифрах. Айван снова сказал мне не все.
Брат сидел в своем плывущем кресле неподвижно и сосредоточенно.
– Читаешь? – спросила я.
– Не совсем. Изучаю юриспруденцию. Тебе Ваня уже объяснил расклад, или ты бросила его раньше, чем он успел?
Я насторожилась. Неужели на сегодня все не кончилось? Что Рист знает?
– Что именно?
– Значит, бросила. Жа-алко. Ну, тебе лучше присесть. В двадцать лет я выдвину свою кандидатуру в Мажилис – мне нужно будет набраться практического опыта.
Я села на пол прямо там, где стояла.
– Для чего?
– Через пятнадцать лет я войду в новый состав Совета и возглавлю реформированный Пятый Сектор. Прежние Советники уйдут на покой, доживать обычный человеческий век. А новый Совет должен будет самостоятельно принять решение о величине своего долголетия и других вопросах управления Пангеей – с учетом опыта истории. В ближайшее время будут определены и приступят к обучению остальные пять преемников, – отчеканил Рист.
«Лет пятнадцать, не больше». Так он не шутил!
– Что-то я не слышу в твоем голосе энтузиазма, – протянула я, пытаясь сохранять самообладание.
Брат фыркнул:
– Так подожди, может, за шесть лет еще появится. Нет, ты не подумай, что я против. Просто… это вдруг на меня как свалилось, и я еще не совсем оправился от шока. Ваня и сам сказал, что не собирался сообщать мне о себе и своих намерениях так рано. Но внезапно ему пришлось вытаскивать тебя из «Цифровой Реинкарнации», закрывать эксперимент, устраивать многочасовое заседание Совета, переворачивать вековые устои... И разумеется, уведомить меня надо было тоже успеть до твоего пробуждения – чтобы не давать тебе лишних поводов укорять его в нечестности. Правда, он крут? Оценила многоходовку, а?
– Я не знаю, что сказать, если честно.
– Вот я тоже. Я вдруг понял, что до сегодняшнего дня я мелкий был какой-то, Дженн. Ну, понимаешь, я хотел быть дриммейкером, желательно первым и популярным, – да и все. А тут оказалось, что можно влиять на жизнь всего мира. Что я смогу влиять. И действительно этого хочу. У меня в голове словно стеклянный пузырь какой-то лопнул, и я увидел, что мир на самом деле нереально огромен.
– А что с твоей прежней мечтой?
– Так она на месте, никуда не делась. В Совете бездельников не держат. В общем, согласиться-то я согласился, но мне, наверное, нужно еще повзрослеть, чтобы понять, на что именно, – он задумался, а потом воскликнул: – О-о, чуть не забыл, у меня же сюрприз! Пошли в твою комнату!
– А может, мне сегодня хватит сюрпризов? – простонала я. – Я уже не удивлюсь, даже если сейчас выяснится, что моя Кристина – персональный помощник кого-то из Совета.
– Не-не, это лично от меня сюрприз. Вот, гляди, – брат открыл проход в мою комнату. – Дарю, последняя модель. Хватит уже моим постоянно пользоваться.
– Комбинатор электронных звуков? – ахнула я.
– Круче. Просто комбинатор звуков. Любых. С функцией прямого нейроуправления, – Рист буквально подпрыгивал от самодовольства.
Из меня вырвался какой-то странный высокий то ли звук, то всхлип.
– Что это было такое? Ты что, умираешь?
– Нет… Я… Кажется, я очень сильно радуюсь. Спасибо тебе. Спасибо огромное.
– Да без проблем. Руку приложи вот сюда, чтобы Кристина синхронизировалась, остальное она сама настроит.
Я так и сделала, завороженно наблюдая, как бегут цветные волны по серебристому корпусу.
– Так ты правда Ваню бросила? – отвлек Рист.
– Если скажу, что не знаю, – поверишь?
– Да с тебя станется. Я не сильно разбираюсь в отношениях, но это типа жестоко. И он еще придет за тобой, как оклемается. Будет приходить, пока не передумаешь. Пятый Советник – человек упертый.
– Догадываюсь, – я улыбнулась, чувствуя, как внутри что-то поет. – Но у меня ощущение, что я только начала свою жизнь. И теперь я хочу найти себя. Узнать, на что способна Дженн как отдельная личность. Я и не жду, что вы с Айваном это поймете.
– У-у-у, как ты заговорила, – присвистнул брат. – И с чего начнешь? Уйдешь в паломники на восток?
– Ну… Когда ты тут выдал, что твои прежние мечты были мелкими по сравнению с огромным миром, я тоже кое-что поняла. Мои желания ведь были и того меньше. Айван сказал, что по итогам опытов с цифровой реинкарнацией я получила сумму, достаточную, «чтобы купить квартиру по меньшей мере в третьей сотне этажей». Только он не упомянул, что это расценки элитного жилья центра Нью-Капиталь.
– Подожди, что?! Сколько же у тебя… – голос у Риста резко сел.
– Так много, что эта сумма и в голове не умещается, – призналась я. – Теперь я могу переехать под небо в самое сердце Пангеи, о чем не могла и мечтать… А еще могу ведь вложить эти деньги во что-то действительно стоящее. Например, создать проект возрождения живой природы… Или даже не просто возрождения, а интеграции с нашим образом жизни! Пока это только идея, я не знаю, как все будет выглядеть в итоге. Но разберусь, обязательно.
«Я тоже хочу увидеть в небе птиц, Айван».

Тем же вечером я уже сидела, подключенная к комбинатору звуков, и подбирала инструменты. Гобой. Может, нужен фагот? Виолончель… Фортепиано… Электро. Конечно же, скрипка.
Партия «Цифровой Реинкарнации» – резкая, электронная, гнетущая, но почему-то вступление начинается с нее.
Рист, гениальный подросток, искренний, ставящий творчество и воображение превыше всего, – и его гобойная партия, сильная, беспокойно летящая, приводит в движение еще одну.
Звон треугольника при нашей встрече. Партия Айвана, загадочного преподавателя литературного чтения и письма, – удивительно плавная и глубокая в своей простоте, она сначала маскирует собой другую. Но постепенно органная мелодия Ивана Федорова, бессмертного Советника наращивает громкость и начинает прорываться.
Эмоциональная скрипка – для Лилии, чьи воспоминания сохранились сквозь века и вошли в мою жизнь.
Взаимодействие партий постепенно меняет каждую из них. Они сближаются, расходятся, то становятся громче, то затихают. Возносятся и падают. И все яснее начинает звучать та партия, которая когда-то была лишь едва заметным фоном для происходящего…
Моя собственная. Сначала только робкий ровный клавишный перебор, но понемногу к нему добавляется чувственный альт, набирая силу и щедро делясь ею с фортепиано. Альт похож на скрипку, но все же имеет свое звучание. И эта сдвоенная партия постепенно становится главной.
С каждой новой нотой я словно прикасалась к чему-то большему внутри себя. Прикасалась к чему-то бессмертному в мире.
Да, так и назову, когда закончу.
«Прикосновение к Бессмертию»…