Самат

   Газельку, чтобы отвезти камни до рабочего места нам пришлось ждать дольше обычного. Если бы не сигарета и кофеин, наверное, свалился бы прямо там, под кустом,-устал за день, да и ночью, почти не спал.. Громкий шелест колёс, резкие тормоза, клубы пыли, чернявый водила  попросил его простить за задержку.
-Летел по объездной, на Красноармейской пробка, не сунуться, еле по встречке развернулся, стоял бы в ней, сейчас бы ещё час стоял. Раньше, ну, совершенно никак, не реально.
Куда вам везти, на Правды? А, на Карачиже, - ну, вот, понятно объяснили. По русски.  Ироничным тоном с лёгким южным акцентом очень твёрдо эмоционально выговаривая слова произнёс он. – А то, сказали бы по армянски, не сразу бы понял, - одними глазами улыбнулся парень.


 – Я за вами, или вы за мной, показать дорогу? - шутил он, почти не улыбаясь.  Нас  на синенькой Нексии с отбитым бампером он пропустил вперёд, но через пару минут, обгоняя, он уже семафорил нам с другой полосы.  Всю дорогу продолжалась гонка, но мы всё-таки, его сделали, нырнув через двор, пока он стоял на светофоре.
Весёлый парень, оочень нескушный, разговорчивый, черная щетина - по молодому ещё лицу, «как  у негра ... где-то там». Разгрузив газельку, я пожал ему руку, и поблагодарил за бодрый настрой и «нескушную дорогу», а он, увидев нашу работу, попросил телефон.
– Самат, - представился он, когда я забивал в телефон и его номер, - скажу своим, как парни в Брянске делают. Наши, конечно могут, - медленно проговорил он, но, так не сделают...

   Имя стало ключом. Вспомнился Саматик. Давно-давно...
В пионерском лагере мы были в одном отряде, но жили в разных комнатах. Мне не нравился парень, который всегда был на виду, помогал вожатым, собирал всех наших в кучку, когда медлили, и насильно тащил в строй тех, кто не привык слушаться… Коренастый, как бычок, крепкий, и чересчур уж, какой-то правильный.  С моими друзьями конфликтов у него не возникало, поэтому, мы почти что и не общались, так, лишь сторонились, как чего-то навязчивого и совершенно не обязательного.

  Первое время в лагере мы знакомились, ночью угощали друг друга сладостями, которые пока сохранились, привезённые из дома, днём, гоняли мяч, я же, находил любую возможность отлучиться и обследовал окрестности парка лагеря, со всех сторон ограниченного металлической сеткой.  За старой деревянной школой, если пролезть под дикими зарослями алычи и колючего шиповника, начинались горы. Вообще, горы были с трёх сторон лагеря, будто, частокол, до самого неба, и только с одной была широкая дорога, по обе стороны которой под горку спускались дома. В зарослях за школой, металлическая сетка ограждения  была  примята, и если сильно нагнуться, можно было пролезть за территорию.

  Я выбрал время после «тихого часа», когда можно было гулять до самых сумерек, чтобы подольше лазить по горам, обследовать «свою собственную природу». А там, интересно было всё!  Узенькие каменистые тропки, сбегавшие, наверное, с самой вершины горы, внизу они вились мимо отвесных каменных глыб, прочно увитых корнями и стволами старых деревьев с замшелыми стволами, порой, пробираться нужно было низко пригнувшись и крепко держась за изогнутый стволик, с потрескавшейся шершавой корой.  Были естественные гроты в мягком грязно-жёлтом песчаннике, которые уводили куда-то в тёмноту, где наверняка сохранились скелеты древних жителей…  Камни  слоились, крупные полосатые улитки балансировали изящными рожками, всевозможные колючие кустики и соцветия чертополоха цеплялись за штанины, окорённые ветки, изогнутые, точно змеи, выцветшие прошлогодние каштаны, жирные аппетитные червяки, и много - премного всевозможных сокровищ, которые не встретишь на территории, поскольку там всё это богатство достаётся дворнику, и складируется в специальной низинке вместе с опавшей листвой и арбузными корками.

  Не очень уверенно я балансировал на «козьей тропке», проложенной  вдоль границ лагеря, несколько сместившись в сторону гор. Земля под ногами была подмыта дождевыми потоками, поэтому клочки растений цеплялись за камни хаотично,  побурели и выгорели к концу лета. На глаза попались  очень знакомые синевато-жёлтые ягоды.  Виноград, - узнал я, подняв ягодку с земли, обтёр ладошкой, и насладился сладкой-терпкой, не очень сочной мякотью. Раньше я не видел, как растёт виноград, и стал искать дерево где-то рядом. В самом деле, с засохшего толстого дерева в расселине скалистых камней свисали виноградные грозди. Правда, они были не такими большими, как привозили на рынок, зато сами ягоды были значительно ароматней.

 
- Ээй, туда нельзя! - Окликнул меня смуглый парень из нашего отряда, имя которого я запомнил. Он  был далеко внизу. Опираясь руками на камни вездесущий Самат ловко пробирался в мою сторону.
– Тебя накажут.
- И тебя тоже, - не задумываясь выпалил я.  - Но, ты же не станешь рассказывать?!
Было слышно, как Самат тяжело дышал, спешно подымаясь в мою сторону.
- На, - с вызовом произнёс я, и раскрыл ладошку, протянув ему жёлтые ягоды, - гляди, и я показал на увитое лианой засохшее дерево, будто зажатое среди огромных камней.
Видно было, что Самата обидел мой ответ, но предложенное угощение его совершенно дезориентировало, и он улыбнулся самой солнечной улыбкой, на которую был способен.

-Хотишь, ща достану ещё! - Взыграл он, и поплевав на свои жёлтые ладошки стал карабкаться на сухое дерево, опираясь сандаликами о вертикальный уступ песчаника. Он не стал срывать нижние отдельные ягодки, которые уже изрядно поклевали птицы,  а легко взобрался почти на самую макушку. Он отгрызал самые спелые янтарные грозди и бросал вниз, где я стрался их поймать. Тяжело дыша, как медвежонок, всеми четырьмя обхватив дерево, он медленно сползал вниз. Мохнатый свитерок и рубаха задрались почти до самой шеи, обнажив смуглую до шоколадной черноты фигурку мальчишки. Я хотел было помочь ему спуститься, когда он был уже не так высоко, но строгим «уйды» Самат остановил меня, и зависнув на одно лишь мгновение сиганул с дерева. По инерции он кувыркнулся вперёд и опрокинулся в колючие кусты, где получил широкую царапину через всю щёку.  Даже не помню, как он тогда ругался, или мы ещё не ругались, лишь охали, потирая ушибы, и всё равно, наверное, как-то ругались... Я помог ему выпутаться из кустов, чтобы не разорвать одежду, отряхнул, чистым подорожником залепил царапину на щеке. А потом, смело свесив ноги с отвесного горного уступа мы пожирали, ароматнейшие годы, насквозь просвеченные солнцем, добытые Саматом с самого верха.  Помню их вкус, и наверное, это был самый вкусный виноград в моей жизни.


- Люха, ты ток не скажи, что мы в горы лазили, - просительным тоном проговорил Самат, давай скажем, что я, это, с дерева сорвался на территории, когда за каштанами полез? Никогда не слышал, чтобы Самат кого-то  уговаривал,  а здесь...
- Да, ладно те, не дрейфь, - вот те зуб, - щёлкнул я по резцу и провёл по горлу  жестом узнаваемой всеми клятвы.  Мы догрызли сладкие ягоды и незаметно вернулись на территорию лагеря.

 А через день, когда мы строем возвращались из столовой, Самат приотстал, просочился ко мне:
- Люх, давай  в горы сходим, - заговорщически проговорил он, всё-равно здесь делать нечего, и он смешно сморщил лоб, шутливо показывая, как сильно он просит.
Почему-то, мне было приятно внимание этого крепкого пацанёнка, который легко общался со всеми, но как-будто, держал всех на расстоянии и мальчишки, даже самые задиры его побаивались, старались до драки не доводить.

Саматик первый пролез под забор, подождал меня, протянул руку. Мы не спешили наверх, просто гуляли. Он рассказывал, как живёт в деревне с папой и бабушкой, и что отец ему ничего не запрещает, потому что очень любит, говорил, как скучает по младшей сестрёнке и готовит ей подарок…  С Саматом мы нашли виноградную лозу и на другом дереве, на которое, словно в гнездо забрались уже вместе, ведь грызть ягоды в кроне дерева и плевать косточки вниз было гораздо интересней. У Саматика было круглое загоревшее до черноты лицо, непривычный, а оттого привлекательный для меня восточный разрез глаз, отливавшие синевой мягкие волосы. А ещё, мне нравилось касаться его шоколадной кожи, бывало, что мы вместе зависали на ветках лицом друг к другу, близко-близко. Не знаю, зачем мы это делали, может для того, чтобы безбоязненно рассматривать друг друга? А может, чтобы коснуться, когда одежда полностью оголяла торс. Наедине, враз куда-то исчезала показная суровость, даже голос, как-будто менялся. Наверное, мы доверяли, не боялись, что мягкость, помощь или случайная информация станет известна кому-то ещё, и станет поводом для насмешек, сможет причинить боль...
- Смотри, - и Самат чуть приспустил свои короткие синие шортики с надорванным боковым карманом,- мой коте, он сейчас большой, и противоударный, - и он постучал по ней ладошкой, - дай руку, да не бойся ты, и он схватил мою руку, и ей потрогал свою  торчащий вперед стволик. Ты не бойся, не бойся, - говорил Самат, он чистый, не так, мягко потрогай, чтобы было приятно.  Как-будто он знал, что и мой «коте» в момент вырос, - смотри, как надо, - и он в момент засунул свою ладошку ко мне в штаны, я успел лишь дёрнуться от неожиданности.., а он достал к свету и мой коте. Не мог я тогда и подумать, какими приятными и нежными могут быть его грубоватые ладошки. Наверное, в этом он меня приручил, как дикого зверька...

 Я больше не сторонился этого задиристого мальчишку, как бывало раньше. Наши потасовке в отряде становились самыми захватывающими схватками, наверное потому, что всерьёз мы никогда не злились, зато не могли пройти мимо друг друга, чтобы не  дать пенделя или не толкануть, не потаскать за дохлую шею. Это у меня – дохлую,  у Саматика шея была как у маленького бычка.  Пацаны включались в наши потасовки. Сначала мы с Саматом, шуткуя мутузили друг друга, потом, мне помогали пацаны, после, я с Саматом был против пацанов, потом, "на выживание", каждый против всех, пока хватало дыхания. Да все пацаны знают, наверное, так было во все времена. Если  в нашу комнату слышались шаги вожатого, Саматик запрыгивал ко мне в кровать и замирал, как-будто его и не было.

  Конечно, мы продолжали убегать и уединяться в наших личных горах, уверенные, что никто нас не видит. Подолгу рассматривали пористые кусочки песчаника, стараясь отыскать древнюю ракушку, уже тогда пробовали по очереди курить горькие чинарики, которые находили там же, в тёмных каменистых гротах, и балдели с каждой затяжки. Как кутята, боролись в пожухлой траве,  пропитанной горечью чабреца и полыни, стараясь положить соперника на лопатки, замучить, зачушить, не переставая смеяться. Саматик был сильней, но ему нравилось, когда я заваливал на лопатки его, он будто бы злился, кривлялся и очень прикольно сопел. Ладошки Саматика пахли карамелью, а пальцы делались скользкими, как  виноградные улитки…  Словно пружинки сдерживаемые внутри, внезапными выстрелами звучал наш дурацкий хохот.

  Или напротив, мы лежали, чувствуя рёбрами дыхание друга, и были предельно серьёзны,  переговаривались лишь шёпотом, словно боялись потревожить кого-то большого, кто в этих местах всегда. Чувствовали себя маленькими и совершенно беззащитными  перед чёрными корявыми деревьями, перед этими огромными камнями, которые здесь были всегда и останутся такими же после нас. Наверное, здесь мы впервые начинали понимать, что мы смертны, что умрут наши родители, и мы останемся совсем одни. Как сейчас, но только, навсегда. Мы не боялись умереть сами, да и вообще, не могли такого представить, но одиночество...  Оно, казалось, физически сдавливает грудину и способно раздавить, размазать, будто червяков на тропинке под нашими башмаками. И оттого столь близок становился тот, кто вместе с тобой постигал и делил твою трансцедентную боль. Чувствуя состояние друг друга мы постигали себя, открывали великую скорбь и безмерную благодарность другу, разделившему с тобой самые сокровенные понимания…

  Саматик  до сих пор не знает, из-за чего мы «до кровИ» схватились потом с большим Ванькой под самый конец смены лагеря, когда уронили шкаф и сломали кровать. Только вожатые и смогли нас растащить. Помню нервную дрожь, и что плакал, когда пацанов и вожатых уже рядом не было. Только Андрюха видел, но он знает, и никогда не скажет. Внутри было очень больно. Видимо, болел и задыхался тот уголок меня, в котором я как мог, старался хранить своего Саматика…

  А слёзы Самата я видел в последний день, когда за ним приехал отец.  Круглое лицо мальчика вдруг порезали морщинки, краснота стала видна сквозь черноту кожи, на лбу и шее вздулись венки, о существовании которых знал только я… Самат лишь всхлипывал, но слёзы катились одна за другой.  Мы прощались. Прощались навсегда…
Наверное, сейчас Самат во многом будет похож на моего нового знакомого. Будет таким же большущим, с  чёрной до синевы щетиной в пол-лица, столь же циничным, весёлым парнем. Помнит ли? ..

  Имя Самат имеет арабские корни, это имя означает «верховный правитель», «вождь», «руководитель». По другой трактовке имя переводят как «вечный», «вечно живущий», «постоянный», «устойчивый», и как синонимичное значение – «крепкий»…
Уже в детстве Самат демонстрирует эти качества, держится откровенной и прямой линии поведения, делает упор на уважение и чувство справедливости и равенства. Не стоит обделять его лаской и любовью, именно эти чувства помогают ему в полной мере понять, что такое ответственность.

 Фотография из интернета.