Час в электричке

                This is for Hany.
                Thanks for being in my life, sweetheart.



Бывают такие мультфильмы, снятые не то для детей-вундеркиндов, не то для полоумных взрослых — странные, без слов, в коричневато-серых оттенках. Бестолково суетятся неуклюжие фигурки, полулюди- полузверюшки. За кадром дребезжит мелодия, которую исполняют как будто на ложках и кастрюльках.
     Подобная чушь приснилась Ане перед рассветом. За дневной суетой сон забылся, а теперь, в электричке, вдруг снова нарисовался в сознании.
«Когда-то в детстве я видела такие мультфильмы. И злилась ужасно — зачем их вообще снимают?».
     Ничто в электричке не напоминало о противном серо-коричневом сне. Одежда на пассажирах была яркая, за окном сочно зеленели поля и заросли кустарников, окружавших каналы под розовым предзакатным солнцем.
— Садитесь, мадам, — предложил Ане мужчина в офисном пиджаке.
     Кивнув в знак благодарности, она опустилась на скамейку у окна. Машинально достала из сумки пачку тетрадей, ручку и начала проверять сочинения своих учениц. Народу в вагоне было много, но никто особенно не шумел. Люди, утомлённые работой, дремали или читали газеты.
     Аня преподавала английский язык в седьмом классе египетской женской школы. Грамматику девочки знали неплохо, содержание «Ромео и Джульетты» вызубрили наизусть. Но суть пьесы явно не уложилась в их сознании. Они не сочувствовали юным влюблённым, и вообще не комментировали их отношений.
     Это естественно! Будь ты сто раз ученицей элитной школы и дочерью «цивилизованного» богача, тебе не понять любви, которая «в нужде решается на всё». В мусульманских странах джульетт не бывает. Любить положено того, за кем ты замужем.
«Вероятно, и к лучшему», — подумала Аня. — Ни ранних абортов, ни грязных болезней».

     На третьей тетрадке в глазах вдруг снова замелькали серо-коричневые фигурки из сна. Аня отложила ручку и задумалась. Подсознание не просто дурачится — оно реагирует на действительность. Вчера Аня снова поругалась со свекровью. Трудно, конечно, назвать скандалом немой протест, молчаливую злобу, подавленное отчаяние.
— Ты опять положила слишком много белья в машину! Разорвала новую простыню! Ты заплатишь за неё, дочь грязи?
     Свекровь всегда визгливо кричит. Натужным голосом, словно исходящим из глубины кишечника. Она не смотрит Ане в лицо — таращится в потолок и спрашивает его:
— За что? За что я должна терпеть эту ослицу, эту глупую буйволиху?
     Если рядом оказывается Сихам, вторая невестка, свекровь смотрит на неё и жалуется ей. Иногда позиции меняются — виновата Сихам, и свекровь делится своим отчаянием с Аней:
— За что? За что она мучает меня, эта женщина, опозорившая свой род?
     Аня никогда не отвечает. Вовсе не из традиционно-фальшивого почтения к матери мужа, а потому что так привыкла. В детстве на неё кричали отец и мать, в юности — начальник, мрачный толстяк с тёмными мешками под глазами. Аня привычно отыгрывала роль козла отпущения, на котором положено срывать злобу. Свекровь тоже исполняла определённое амплуа — немолодой вдовы, вынужденной в одиночестве «тянуть» троих детей.
— Она много работает, устаёт, — извиняющимся голосом пояснял Анин муж Юсеф. — Она полная, ноги больные, ей всегда тяжело.
     Анина мать тоже была полной, и рано умерла от диабета. Болел и начальник — к нему часто приходилось вызывать «скорую» из-за высокого давления. Аня же молодая, худая, здоровая, и неважно, что она не рвала этой шайтановой старой-престарой простыни. Не имеет значения, что она тоже много работает и дважды в неделю ездит к свекрови, чтобы сделать за неё всю работу по дому. Жизнь каждому выдаёт свою роль — Джульетты, Короля Лира, Иванушки-Дурачка. Будьте добры, извольте играть!


— Я хочу домой, — вдруг прошептала Аня по-русски.
     Умом она понимала, что это глупости. Нет у неё иного дома, кроме, как здесь. Раньше, в России, она жила в крошечном городишке, где всё плоское, одинаковое и томительно скучное. Серо-бурое, как в приснившемся абсурдном мультике.
     Мать давно умерла. Отец женился вторично, живёт в Москве, пишет Ане раз в полгода сообщения в WhatsApp. Есть ещё сестра, на девять лет старше, успешная женщина, супруга директора банка. С Аней она общается только по поводу квартиры, завещанной матерью обеим дочкам. Сестра благородно отказалась от своей доли. Сдаёт квартиру и аккуратно переводит деньги на Анин банковский счёт: «Мужу не отдавай! Сберегай, мало ли что!». Иного общения между сёстрами никогда не было.
     Аню не тянуло к снегу, берёзовым рощам, печальному шороху дождей и прочей лирике, которой упиваются эмигранты. В Египте ей нравилось абсолютно всё — ослепительное солнце, дружелюбные, слегка наивные люди, аромат специй, кальянного дыма и печёной на углях кукурузы.
     Они с Юсефом живут в благородной Александрии, в собственной квартире. До дома свекрови далеко — час на электричке. С огромного балкона открывается вид на аллею тёмных пальм. Пройдёшь сто метров от подъезда, и взгляд переполнит нежная голубизна Средиземного моря. Живи и радуйся! Зачем шептать: «Хочу домой», когда на самом деле…

     Аня и Юсеф купили квартиру два года назад. Без кредитов и рассрочек, на свои заработанные деньги. Аня работала в дорогой частной школе, где учителям-иностранцам платили много. Кроме того, она давала приватные уроки детям из богатых семей. Юсеф был хирургом в большой клинике, имел хорошую частную практику. Они заработали, накопили и гордились своим жильём.
     Две спальни, кабинет и большая гостиная, соединённая с прихожей. Плазменный телевизор, компьютер, кондиционер. В спальне — пара дорогих ковров из Тебриза, над кроватью — полог, защищающий летом от москитов. На кухне сверкала под полочками с подсветкой величайшая редкость для Александрии, индукционная плита. Каждую мелочь, от цвета чехлов на диване до салатных тарелочек выбирала Аня.
— У меня никогда не было нормального дома, — шептала она, положив голову на грудь мужа, — только ругань и слёзы. Мать кричала на отца, потому что он пил и шлялся по женщинам. А отец уходил из дома, потому что там постоянно были скандалы.
— У меня то же самое, — негромко отвечал Юсеф, целуя её в волосы, — отец и мать постоянно ругались. Отец часто бил мать за то, что дома было грязно, обед не приготовлен. Мать не обращала внимания на моих братьев и сестёр. Никогда не гуляла с нами, не играла…
— Когда у нас будет ребёнок, я куплю ему самые лучшие развивающие игрушки. Каждый день буду читать ему перед сном…
      Аня шептала одними губами, но Юсеф умел понимать её без слов. Они соединялись мыслями, пальцами, волосами, обменивались горячим дыханием и безумной пульсацией крови. Забывали, что кондиционер выключен, и в спальне слишком жарко. Проваливались в другой мир, где облака ярко-красные, море — сладкое, словно сироп, а все желания мгновенно сбываются. Жаль, что там можно пробыть всего несколько минут…

— Сумки, сумки, сумки! Недорогие сумки! Есть за десять, есть за пятнадцать и за двадцать два фунта!
     Вопя пронзительно, как Анина свекровь, по вагону шёл старик. Он потрясал кипами матерчатых сумок, надетых на оба его запястья. Аня хотела купить одну для свекрови, но тут же опустила руку. Сумки были разноцветные — оранжевые, голубые, жёлтые и сиреневые. А свекровь ходила в никабе. Вся в чёрном, одни глаза открыты. Куда ей цветную сумку…
     Сама Аня носила только белые, розовые или голубые платки, повязывая их так, чтобы сочеталось со строгим учительским костюмом. Сначала ей не нравилось, но потом она поняла, что платок отлично защищает волосы от палящего солнца и беспощадной пыли.
     У неё было двадцать два шёлковых платка из Турции, пять дорогих немецких костюмов. Шесть модных платьев, которые она надевала дома, для мужа или подруг. Бесчисленное количество джинсов, кофточек, туник. Не было только ребёнка.
     Аня откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Тотчас вспомнился разговор на семейной вечеринке, пару недель назад.
— Сегодня мой муж собирается поговорить с Юсефом, — сказала, не глядя на Аню, пожилая тётя Басма.
     Они возились в кухне, раскладывали печенье по вазочкам. Аня надкусила одну печенюшку, густо обсыпанную орехами. Из гостиной слышался хохот родственников. Руки у Ани задрожали, она поняла, о чём пойдёт разговор.
— Ты не должна обижаться, дорогая, — тихо продолжила Басма, — но вы женаты семь лет, а детей всё нет. Юсеф должен взять вторую жену.
     Аня не ответила. Печенье словно превратилось у неё во рту в горький сухарь. Она умирала от жалости — не к себе, а к Юсефу. За три дня до этой вечеринки он показал Ане результаты анализов из дорогой частной клиники. Конечно, не той, в  которой работал сам.
— Всего десять процентов живых клеток, — сказал он, пытаясь улыбнуться, — один шанс на десять тысяч, что я когда-нибудь стану отцом.
— От чего это? — прошептала Аня.
     Она невольно сцепила пальцы, как делала всегда, когда волновалась. Юсеф заметил это, и его вымученная улыбка исчезла. Он закрыл лицо ладонями. Аня прижалась к нему, и прерывистый вздох мужа разбился о её висок.
— Врачи говорят — видимо, из-за паротита, который я перенёс в тринадцать лет. Но дело вот в чём, Аня. Я никогда никому не говорил… я сделал несколько абортов девушкам из богатых семей… тайно… они хотели скрыть это от родителей…
— Какая разница… они всё равно сделали бы это в клинике. Аборты здесь разрешены, — быстро возразила Аня.
— Людьми разрешены, но не Всевышним.
     Аня промолчала. Она чувствовала, что лицо её уже горит от едких слёз.
— Если ты захочешь, Аня, мы разведёмся. Зачем нужен такой муж, как я… ты сможешь вернуться в Россию, выйти за другого, и родить детей.
— Ты с ума сошёл! — быстро проговорила Аня. — Мой дом здесь. Мне никто не нужен, кроме тебя. В конце концов, мы можем усыновить ребёнка.

     Поезд остановился на тихой станции, где всегда входило два-три пассажира. Сегодня была только одна женщина. Вся в чёрном, но лицо открытое. Старое, высушенное солнцем, как вяленая рыба. Мальчик-подросток, сидевший напротив Ани, немедленно уступил старухе место. Она села, поставив между ступней в жёстких сандалиях два туго набитых мешка. Наверное, бедуинка, подумала Аня. Они вечно чем-то торгуют.
     Колёса застучали. Старуха вынула из мешка свёрнутое рукоделие и немедленно принялась за работу. Аня стиснула зубы, чтобы не взвыть на весь вагон. Старуха ловко подшивала детскую джинсовую курточку. На полугодовалого малыша — хочешь, на мальчика, хочешь, на девочку.
     В Египте нельзя прилюдно плакать. Сто человек сбежится к тебе, станет утешать, предлагать бумажные салфетки, бутылки с водой, сигареты. Лучше терпи молча, не нервируй людей.
— У нас не принято усыновлять чужих детей, — тихо ответил Юсеф.
— Почему?
— Нельзя отдавать наследство семьи чужим людям. У каждого человека есть родственники.
     Аня отвернулась и долго не чувствовала ничего, хотя Юсеф обнимал её и бормотал на ухо:
— Мой кузен Али умер в прошлом году и оставил вдову с тремя детьми. Сейчас старшие родственники ищут ей мужа. Я попрошу её отдать нам одного мальчика. Думаю, она согласится. Зачем новому мужу чужие дети?
     Аня не шевелилась, даже когда Юсеф усадил её на диван, поставил перед ней чашку горячего чая, а в пальцы вложил раскуренную сигарету.
— Если не хочешь, мы просто будем жить друг для друга. Ты слышишь, Аня?

     Старуха-бедуинка склонилась к Ане и сказала быстрым шёпотом:
— Ты очень бледная, госпожа. Возьми, погрызи! Это помогает от тошноты.
     Она вытащила из своего мешка узелок, развернула и протянула Ане. Солёные подсолнечные семечки. Не чёрные, как в России, а белые, величиной почти с миндалину.
«Старуха подумала, что я беременна», — подумала Аня. — «Хорошая штука эти семечки. Помогают удержаться от слёз».
— Тяжело жить в чужой стране, — подмигнула бедуинка. — Я это знаю по себе, госпожа. Ездила работать в Ирак, в Сирию, в Катар. Надо было дочерей кормить. У меня их три, а муж умер, когда старшей было девять лет…
     В речи старухи слышался тягучий акцент Верхнего Египта. Как ни странно, он успокаивал Аню. Слёзы словно схлынули внутрь, к потайным истокам души, где копились столько дней. Она вдруг вспомнила, как Юсеф говорил: «Люди Верхнего Египта — самые добрые и честные на свете. Наверное, потому что они до сих пор живут по старинным обычаям».
     Аня грызла семечки, а бедуинка ловко-ловко подшивала край детской курточки и, не глядя на собеседницу, спокойно говорила:
— Мой Мухаммед умер совсем молодым. Просто упал и умер, ничем не болея. Люди пустыни часто уходят из жизни так. Может быть, от жары лопается сердечная жила. А старики говорят, что пустынные джинны забирают душу тех, кто редко молится.
     « В конце концов, что плохого, если мы возьмём ребёнка у родственников Юсефа?» — думала Аня, глядя в окно. — «Это его кровь. Всё-таки, лучше, чем от чужих людей».
— Мухаммед был моим двоюродным братом, — продолжала бедуинка. — У нас часто женятся на двоюродных, чтобы приданое не ушло из семьи. Я вышла за него в четырнадцать лет. Мать велела мне во всём слушаться мужа. Я старалась, но мой нрав мне мешал. Люди, одарённые талантами, часто бывают строптивыми  и своенравными. Да ты, наверное, знаешь это по себе, госпожа! У тебя тоже много талантов.
     Аня вздрогнула от удивления, но старуха спокойно ткнула своим коричневым пальцем в её ладонь:
— Я вижу по знакам на руке.
Аня слабо улыбнулась:
— Не уверена, что это таланты… я знаю семь языков. Они мне очень легко даются.
     Бедуинка улыбнулась ртом, напоминавшем русло пересохшей реки, в котором тускло блеснули два камня-зуба.
— Это великий талант! А я лучше всех в своём племени шила, придумывала узоры для вышивок, но самое главное — умела находить в пустыне воду. Я её чуяла издалека, под толщами песков. Меня хвалили, я и возгордилась. Считала, что никому не обязана подчиняться. Однажды я даже отправилась одна на праздник в соседний посёлок. Мухаммед уехал с моим отцом по торговым делам, а мать сказала, что идти без мужчин нам неприлично. Но я была упряма, как молодая ослица. Нарядилась, накрасила глаза и ногти и пошла, а детей отослала к своей матери. У меня в то время уже были все мои дочери, старшей исполнилось шесть лет…
     «Значит, ей тогда было чуть больше двадцати», — подсчитала в уме Аня. — «Для России это — совсем соплячка».
— Я пошла на праздник и танцевала там, в доме друзей, до поздней ночи. А когда вернулась домой, мать отлупила меня пальмовым прутом. Стегала по икрам ног и повторяла: «Не смей шляться, бесстыжая!».
     Старуха затряслась от смеха, и вместе с ней засмеялась Аня. Непонятно, что её насмешило больше — лукавые искры в глазах бедуинки или немыслимая ситуация, в которой лупят прутом взрослую женщину, имеющую троих детей. Но Аня хохотала, как подросток, забыв  свои тяжёлые мысли.
— Ну, вот ты и развеселилась, госпожа! — сказала бедуинка, похлопав Аню по руке. — Смех — великая сила. Когда у меня были неприятности, я всегда заставляла себя посмеяться. Бед было немало… сначала родичи начали жужжать в уши Мухаммеду, что он должен развестись со мной или взять вторую жену. Я ведь не родила ему сына. Но он сильно любил меня, несмотря на мой строптивый характер. Сказал — если Аллах послал нам одних дочерей, значит, ему так угодно!
     Лицо Ани снова напряглось. Она посмотрела в окно — там тянулись плантации сахарного тростника. Нежно-зелёный цвет успокаивает, словно запах мяты. Старуха продолжала спокойно:
— Да, трудно было растить этих дочерей, когда Мухаммед умер. Его братья помогали, но все они были многосемейные и небогатые. Давали какие-то крохи, а девочкам нужно собрать хорошее приданое. Вот я и поехала на заработки в другие страны. Нянчила чужих детей, готовила еду, мыла посуду. Половину отсылала своим родителям, у которых оставила девочек, а остальное хранила в банке. На себя ничего не тратила! Слава Аллаху, работала на хозяев, и они давали мне жильё и пропитание.
— И сколько лет вы так работали? — удивлённо спросила Аня.
     Она вспомнила, как подруга советовала ей нанять для свекрови служанку из Судана. Тамошние женщины берут совсем недорого, всего тридцать долларов в месяц!
— Десять лет, — гордо ответила бедуинка. — За это время деньги в банке росли. И я смогла удачно выдать девочек замуж. У них всех отличные семьи, а у меня тринадцать внуков и пять правнуков.
— О, Машаллах! — с невольной улыбкой воскликнула Аня.
     Лицо старухи рассекли бесчисленные морщины — она тоже улыбалась и жмурилась от удовольствия.
— Они все мне помогают. Но я не сижу на их шее. До сих пор работаю. Вот, скупаю у людей одёжки, из которых дети уже выросли, починяю и перепродаю в деревнях. Купи эту курточку, госпожа! Она американская, фирменная. Только внизу разошёлся шовчик, но я уже подшила.
— Мне не нужно, — стараясь говорить спокойно, ответила Аня, — у меня вряд ли будут дети. Врачи сказали мужу, что у него есть только десять шансов из ста.
      Бедуинка всплеснула сухими коричневыми ладонями.
— Что знают врачи? Как только я села напротив тебя, так сразу увидела, что в тебе зреет плод. Любая женщина в моём племени увидела бы это!
     Аня испуганно покачала головой. Но старуха уже встала и подхватила свои мешки. Поезд остановился на большой шумной станции, и в вагон хлынула толпа крестьян в серых галабеях. Запахло фруктами из корзин, которые тащили мужчины, закричали дети на руках у матерей.
    Старуха с перрона помахала Ане рукой. Детская джинсовая курточка осталась на скамейке. Пришлось положить её в сумку, глубоко под стопки тетрадей. «Только бы Юсеф не заметил!».
    Спустя десять минут Аня вышла из электрички и поспешила знакомой улицей к дому свекрови. Каменные заборы с двух сторон, свисающие с них ветки фруктовых деревьев, бесчисленные кошки у ворот, на крышах, вдоль оград. Навстречу Ане резко распахнулась калитка. Из неё выскочил огромный рыжий кот по кличке Хамис. В зубах он держал открытую пачку чипсов с яркой надписью: «10% бесплатно!».
— Хамис, сын грязи! — кричала со двора свекровь. — Чтоб тебя псы разорвали, негодный!
    Аня ещё раз обернулась, посмотрела вслед удирающему коту и неудержимо расхохоталась — как там, в электричке.

6.01.2019
Медынь


Рецензии
Не рассказ, а восточный фрукт с пряными приправами. Удивительно гармонично подобраны сочные краски, из которых появляется настоящий маленький шедевр.

Жилкин Олег   09.11.2022 13:32     Заявить о нарушении
На это произведение написано 49 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.