Обычная ненормальность

Ильин устал. Раздражало всё: и огромные кольца в ушах секретарши Маруси, и штора, имитирующая звёздное небо, и жестокая сибирская зима, и бесконечные телефонные звонки. Именно они создавали фон, на котором он пытался жить.  Ильин был, есть и какое-то время останется колёсиком и винтиком управленческой системы власти в районе. Часто ему звонили напрямую, минуя секретаря:

- Иван Иванович, котельная в Лабинском из строя вышла. 4 тысячи жителей остались без тепла. Что делать будем?

- Это хто? Главнюк? Это соседка Аньки Мосиной звонит. В её хате вторые сутки свет горит,  и Ленка плачет…


- Иван! Тут такое дело: автобус с пассажирами перевернулся… Жертв, слава Богу нет, а пострадавшие есть.  Скорой помощи 30 минут дождаться не можем. Бензина, видите ли, у них нет. Разберись…

После принятых мер -  временное затишье. Потом  обратная информация и переход от слов  к делу, когда присутствие Ильина оказывалось необходимым  на дальнем, километров за сто шестьдесят от районного центра, прииске. Пришло время «новой экономической парадигмы» - Север открывался для зарубежных инвестиций. Если что не так пойдёт, под колёсами окажется Ильин. Пять минут на сборы, и он едет по   дороге, не асфальтированной и гладкой,  а, как говорят в народе, «по буям раком».

Естественно, что после рабочего дня, который начинался звёздным утром и заканчивался  звёздной ночью, халат жены  из блестящей ткани с огромными розами  приводил Ильина в  бешенство.  Швырнув на диван подушку и  едва коснувшись её, он моментально засыпал, не успевая  подумать о  внутренней пустоте, справиться с которой не помогали  даже    беседы с психологом за рюмкой водки.

  В минуты плохого настроения в  подсознании   возникала одна и та же картина.  Иван сидит в служебном кресле на краю обрыва. Кресло  шатается.  У подножья скалы плещется море, чайки кричат…  Уборщица баба Варя,с ярко накрашенными губами, в коротком белом халатике,   пытается найти  вену, чтобы сделать  капельницу. Наконец   живительная влага текилы покидает свой сосуд - бутылку и струится по его сосудам, согревая  и примиряя с действительностью.

Ильин - из местных, молод, хорош собой. Третий год он тянул лямку главы района, принимая удары, возникающие вследствие неудачных решений, спущенных сверху и своих собственных.   Народ его уважал, любил, ненавидел, критиковал, ругал…  Суета сует… Вечный бой, трудный и опасный. Но однажды взявшись за гуж, Ильин  не мог бросить воз посреди дороги. Как дерево обрастает мхом, так и он обрастал людьми, которые ему верили и ждали правильных решений.

- Ненормальный! - кричала в запале жена Юлька, доведённая до отчаяния  его постоянным отсутствием и равнодушием.

А он мечтал о женщине, которой  не нужно ничего объяснять.

- Почему ненормальный? Вполне обычная ненормальность… - пожал он плечами, сообщив  жене о решении встретить Рождество в одиночестве на заимке.

Неприкаянно хлопала форточка, выгоняя из дома последнее человеческое тепло. Тихий и грустный, утомлённый жизнью, Ильин передал по телефону власть в районе заместителю, собрал рюкзак, смазал мазью скользящую поверхность охотничьих лыж, зачехлил ружьё и,  помедлив,  чмокнул в щёчку жену:
 
- Не скучай! Я скоро!

Иван Иванович… Дважды Иван… Ильин любил своё имя, может быть, потому что его носил и отец, которого он боготворил, и Тургенев, который привил умение тонко чувствовать и понимать природу, и Крылов, научивший смотреть на мир особым взглядом… На Иванах Россия держится! В душе Ильина соединились в единое целое все большие Иваны страны с широкой русской душой, любовью к людям, талантом и силой.

Зима  на Север кралась на цыпочках. То туману напустит - оттепель капелью зазвенит, то в кружева деревья нарядит - глаз не оторвать, то снега наметёт столько, что воображение настоящие горы рисует… А перед Рождеством Христовым она дохнула таким холодом, что  воздух застыл и  птицы на лету замерзали. Не каждый таёжник рискнёт в это время в тайгу отправиться.

Меховая шапка-ушанка, тёплый свитер из грубой овечьей шерсти, связанный руками жены, утеплённый мехом камуфляжный костюм, подаренные стариком эвенком унты… У счастья нет завтрашнего дня, есть только настоящий. Дорога известна. Иван не заметил, как легко скользящие лыжи внесли  под снежную арку, образованную  вершинами деревьев.  Казалось, что снежный туннель -  без конца и края, а света в конце не будет вообще.  Ярко сиявшее солнце потускнело, пробиваясь сквозь снежный навес, и  теперь испускало робкий свет, нежный и загадочный… Сказка! Но невольно начинаешь бояться её конца.

- Так и в жизни, - подумал Иван, -  стремимся к свету, рвёмся вперёд, а туннель не кончается.

- Кар-р-р! - поддержала мысли Ильина ворона, взлетевшая с ели.

Снежная шапка упала вниз.  Ильин, как заколдованный,  не  сдвинулся с места.  Лавина накрыла его с головой, и теперь он путешествовал по другому миру.

Огромная сосна  открыла створки встроенного  шкафа, и перед ним, как на экране, одна картина сменяла другую. Вот отец подбрасывает маленького Ивана высоко вверх, а тот заливисто смеётся.  Вот мать в белом ситцевом платке процеживает в кружку  молоко через четыре слоя марли и подаёт  сыну. Вот школьный выпускной бал, после которого он впервые поцеловал одноклассницу. Вот обнажённая девушка, распластавшись,  лежит на прибрежном песке, а набежавшая целлофановая волна прибоя бережно её прикрывает. А теперь на заснеженных ветках появились яблочные снегири.  Где-то тихонько плачет  ребёнок…

Вдруг  живые сосны, сменившие предыдущую картинку, стряхнув с ресниц остатки снега, подняли  огромные лапы, открывая  дорогу:

- Вставай, Иван! Иди! Вперёд!

Ильин  открыл глаза,  но  в тумане из снежной пыли ничего не увидел. Он попробовал пошевелиться - не получилось. Освободив руки, Иван попытался, отгребая  снег,  вырваться из снежного плена. Удалось, но не сразу. Рискуя замёрзнуть, несколько минут он лежал на снегу без сил, осмысливая ситуацию:

- Действительно, ненормальный… Жизнь учит, учит…

Теперь Иван продолжал путь в живом лесу.  Белка с кедровой шишкой в зубах перебежала  дорогу. Стая куропаток выпорхнула из-под   ног. Горностай метнулся из одной норки в другую, видимо, в гости к подруге.  Ильин вынул  ружьё из чехла, но стрелять передумал: тайга приняла его,  никто ему здесь не угрожает. 

  К Ивану вернулось хорошее настроение. Он  свистел, передразнивая птиц, радовался ослепительной белизне таёжного снега и  вскрикнул от неожиданности, когда увидел среди нахмуренных елей утонувшую в снегу, замшелую  избушку с покосившимся крыльцом. Эту избушку давным-давно поставил отец и называл  приютом «спокойствия, трудов и вдохновенья».

Иван огляделся. На безлюдье и сосны - люди. Подошёл, повздыхал, подумал о несокрушимости и стойкости, прикоснувшись к старой замёрзшей сосне, погладил по гладкому стволу другую, помолчал и впервые за весь день вспомнил о жене.

- Хочешь, Юлька, горностая на воротник? - он стряхнул снег с огромной еловой ветки и метнулся к избушке.

Дверь, скрипя, отворилась. Сумрачно и неуютно. В рюкзаке отыскалась простая восковая свеча… Печка полна дров, оставленных с лета. Они загорелись быстро, нарушая  тишину весёлым треском. Топил долго, пока иней на стенах не превратился в капли воды, которые стекали на пол. Когда они высохли, наконец, пошло долгожданное тепло. Теперь можно снять верхнюю одежду.

  Ильин плеснул коньяка в чай, заваренный  душистыми  травами, предусмотрительно собранными  летом, и, молча, смотрел на тлеющие угольки, наслаждаясь таёжными ароматами. Вот и   вернулось к  Ивану тепло, в котором он так нуждался, и добрые откровенные мысли заспешили одна за другой.

- Если бы жизнь начать с нуля, что бы я  изменил? - спрашивал он себя.

- Я бы спал меньше, больше  мечтал... Я бы шёл, пока остальные стоят... Я бы чаще говорил людям, что люблю их… Я бы сделал счастливыми своих детей, которых пока нет, и чужих тоже… Я бы вовремя приложил подорожник к сердцу отца… Я бы к Юльке совсем по-другому относился… Я бы не лгал ни себе, ни людям… Я бы…

В полночь Иван вышел на улицу. Ему показалось, что звёзды стали крупнее и добрее… Хотелось услышать колокольный рождественский звон, но некому в лесу раскачивать колокола, потому что их просто нет. Пришлось вернуться и лечь спать.  Не спалось: за печкой притаился шорох,  что-то ухнуло в темноте ночи… Филин? А может, снег сполз с огромной ели?

В единственное окошко заглянула таинственная звезда и тотчас исчезла, уходя вверх по лунной дорожке… На оконном стекле, как на экране, одна картина сменяла другую. Вот Иван, ещё не оперившийся юнец, под руку ведёт Юльку в ЗАГС. Она волнуется так, что не может поставить подпись в нужной графе. А он… Он забыл подарить  ей цветы. И опять навязчивая картина: обнажённая женщина на снегу, светлые длинные волосы разметались по кругу, падает снег, хлопьями прикрывая её наготу.

К утру в чайнике замёрзла вода. Мороз пробирался через пазы, не считая преградой спрессовавшийся мох, отбирал последнее тепло, кусал руки, пощипывал лицо.

Иван  вышел на крыльцо, поёжился, умылся снегом.  Семья лосей прошла мимо.  Мать с телёночком, раздувая облитые инеем ноздри, задержались на минутку и приблизились  к жилью. Иван вернулся в тепло, сменил дробь в стволах на пули. Но, подумав,  на улицу не вышел и вынул патроны. Запереть дверь, раздуть печь, отыскать спички… Всё чётко и последовательно… Но спички подмокли от снега, попавшего в карман.

- Домой надо, - подсказал Ивану внутренний голос. - Попрощайся с лесом, поблагодари за приют, на лыжи и в путь, возвращайся к людям.

Ослабевший дымок из трубы пытался смести последние звёзды. Светало.

Ильин решил сократить путь. Не получилось. Покружив по лесу, он оказался на вырубке, где от стройных сосен, высотой до неба, остались жалкие пни да сваленные в огромные кучи ветви несчастных жертв вандализма.

- Воруют. Такую красоту загубили… Так по брёвнышку тайгу и продадут. Надо разобраться! - Ильин решительно повернул налево и увидел в морозном мареве едва различаемые контуры деревенских изб.

Чем ближе, тем отчётливее, ощутимее запах человеческого жилья, дыма, струящегося из печных труб.

И только в одной избе печь не топили.  Неведомая сила подтолкнула Ивана  к ней. Он вошёл в незакрытую  дверь.
 
- Можно к вам? Здравствуйте! Есть кто дома? А-у!

Тишина. В прихожей вёдра, тазы, перевёрнутая табуретка, грязная тряпка на полу… Он прошёл дальше. Никого… Куча тряпья на кровати, допотопный холодильник, ничем не покрытый  стол с немытой посудой, пустые бутылки на подоконнике, два стула-инвалида…

Из кухни послышались непонятные звуки, напоминающие детские всхлипы. Ильин, предчувствуя  неладное, бросился туда. Темновато. Взглядом обвёл комнату и увидел на плите  торчащую из кружка лохматую  голову. Грязные волосы -  космами, глаза широко открыты и приводят в  ужас  дико вращающимися белками. Ильин взял себя в руки.

- Ты кто?

- Вася.

- Что ты делаешь в плите?

- Греюсь... Мамка печку два дня назад истопила и пошла к Томке. Ну, и засиделась там. Вчера ещё терпимо было, а сегодня я что-то замёрз. Вот  разгрёб угли и залез. Тепло… Не верите? Проверьте…

Иван  с большим трудом  вытащил из плиты ребёнка, не понимая, как он там поместился. В надежде увидеть поленницу, вышел во двор, но,  чтобы затопить печь, пришлось разломать на дрова остатки забора.  Тепло в дом возвращалось неохотно. Ильин  сложил в таз грязную посуду, залил вскипевшей водой из чайника, вымыл стол, разложил бутерброды, мандарины, печенье, заглянул в холодильник -  поморщился. Наполнил детскую ванночку водой:

- А ну-ка, иди, Василий, сюда… Мыться будем!

Василёк весело взвизгивал, разбрызгивая воду, и через несколько  минут превратился из трубочиста в хорошенького мальчишку. А когда в куче тряпья  нашли подходящую одежду, преобразился.

- О! У нас гости! - в комнату вошла мать. -  И стол накрыт! С Рождеством! А что пить будем? - попыталась она кокетничать, отстраняя от себя Васю, бросившегося навстречу.

Ильин вздрогнул, услышав знакомую милую картавинку в словах «накрыт» и  «Рождество»…
Она   была хороша собой. Разгульная жизнь пощадила её, не оставив на лице того особого отпечатка, который в наказание обычно имеют пьющие женщины. Длинные густые светлые волосы разметались по плечам, в уголках губ затаилась  призывная улыбка, вызывающе смело смотрели  синие глаза.

 - Ваша фамилия? - спросил Ильин и поспешно отвёл взгляд, заметив что-то неуловимо знакомое в резком повороте головы, в гордой осанке, в улыбке женщины.

-  Мызина Виктория Степановна, - улыбнулась она  беззубым ртом. - А для Вас - просто Викуся. И не подумайте, я не из тех Мызиных, у которых даже майонеза в доме нет. Это бичи, а у меня майонеза нет, зато есть огурцы. Смотрите, сама солила… - и она достала из холодильника банку прокисших солёных огурцов, прикрытую вместо крышки презервативом. У сына игрушки есть…

 Вика сняла с шеи тонкую верёвочку с ключом  и открыла дверку шкафа, стоящего в углу.

- Смотрите... Вот заяц, вот машинка, вот книжка про Буратино… А прячу я их от Васьки, потому что испачкает, порвёт или  сломает, - ответила женщина на немой вопрос Ильина.

- Может, в шкафчике и паста с зубной щёткой есть? - съязвил Ильин.

- Пасты и щётки нет, - спокойно ответила Вика. - Нет,  потому что зубов у нас не имеется. Все в деревне беззубые… Сколько эти дела стоят, знаете? Нам такие деньги не по зубам.

- Мызина, говоришь?  Я учился в одном классе с Мызиной Викой… Это ты, Вика?

Не было дружеских объятий, не было восторженных воспоминаний «а помнишь»? Были слёзы, льющиеся рекой и крайняя степень удивления Василька, так и не сумевшего понять, почему плачет мама. На всякий случай он обхватил ручонками её ноги -  не оторвать.

- Да, -  подумал Ильин, - обычная ненормальность… И вырастет у беззубой матери пьяницы такой же беззубый сын. Туннель, в конце которого нет света. Отобрать? Лишить? Наказать? Нет,  сначала нужно меня наказать:  я  виноват, потому что я власть… Я отвечаю за всё. А, если подумать,   людям так мало надо: только бы о них заботились и любили.

Ильин зажёг простую  восковую свечу.  Ивана,  Вики и её сына коснулся трепетный свет Рождества Христова. Свет надежды, любви и веры.