Как я стала парижанкой

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ : январь 1975

Утренний рейс самолёта. Темно. Трещат крещенские морозы. В аэропорту Малыш передвигается вдоль скамейки, обтянутой коричневой потёршейся кожей, пока я прохожу церемонию проверки документов и осмотр багажа.
 
Малышу десять месяцев, багаж – это чемодан средних размеров, не очень тяжёлый. В чемодане кое-какие вещи и письма, ВСЕ ПИСЬМА, написанные моим любимым за десять лет со дня нашей встречи в Крыму и до сегодняшнего отлета из Ленинграда. Малыш одет в синий комбинезон, привезенный папой из Парижа на Новый год, а на ногах обувка, сшитая бабулей из меха.

Ничего больше об отлёте не помню. Улетали, однако, из дома вероятнее всего навсегда. Знаю, нас провожали родители, неожиданно приехавший в аэропорт задушевный школьный друг Гриша, университетский друг Коля, работавший с пассажирами, улетавшими заграницу.  Знаю, но не помню ни их, ни безусловно бывших там прочих верных друзей, не помню их слов, не помню выражений их лиц, не помню своих чувств. Всё беззвучно, безысходно, неизбежно покидаемое. А что всё? Да вся жизнь!

Прилетаем в аэропорт Ле Бурже. Небо – серое, огромное поле зелёной травы, тепло. Милый папа подхватывает сынулю и относит в свою, ставшую с этого дня нашу, машину. Это бежевая, покорёженная, но большая Рено 16. На переднем сидении – огромный букет. Едем в Париж на своей машине, я с сыном и с моим самым любимым человеком.

Машина останавливается у большого современного здания на авеню Пармантье. Муж выходит из машины, вставляет ключ в потайную щель в стене, и, о чудо, она раздвигается, и мы въезжаем в подземный гараж. Затем, на лифте прямо из гаража поднимаемся на второй этаж и входим в НАШУ квартиру. Муж снял её в 11-ом округе Парижа накануне нашего прилёта.

Вот пишу теперь о таких незначительных, мелочных вещах, поразивших меня в первые часы пребывания в величественной Франции, в десятками лет воображаемом славном граде Париже, и хочется тут же зачеркнуть этот абзац, стереть, чтобы не смеялись надо мной, «провинциалкой», прилетевшей из культурнейшего города мира. Ан нет! Как помню, так и пишу.

В квартире есть кроватка для малыша и раскладной диван для нас. На кухне уже стоят стиральная и посудомоечная машины. Посуды, однако, еще нет. Стола тоже нет. Скатерть красно-оранжевого цвета в желтую клеточку расстелена на полу салона-спальни, две-три тарелки, украшенные красными цветочками, получены в качестве бонуса за купленный бензин на заправочной станции в пригороде Issy les Moulineaux. На скатерти, в моих глазах, самобранке – блюдо со свежей любимой клубникой, и это в январе месяце, и, конечно, шампанское!

Для ознакомления с достопримечательностями Парижа вечером совершаем автомобильный тур.
В дальнейшей жизни по городу мы передвигаемся только пешком или на общественном транспорте. Муж водить машину не любит.

Париж, в день прибытия, не производит на меня ожидаемого радостного впечатления. Он остается в памяти как серенький, тесненький, нагроможденный историческими и архитектурными памятниками городишко. Ярко вырываются из январского скучноватого пейзажа многочисленные цветочные магазины.

Уже в этот день мы идем в ближайший, изобилующий товарами, магазин Prisunic и покупаем превосходные ботиночки для Малыша. И он начинает ходить безо всякой опоры и поддержки.

И потекла парижская жизнь.


ДЕНЬ ВТОРОЙ : Вживание в семью

И началось вживание в семью мужа и адаптация к окружающему миру.
 
Каждые выходные муж брал к себе своих детей, сына пяти лет и трехлетнюю дочь. Постоянно дети жили со своей мамой в пригороде Медон. До нашего прилёта с Малышом, «брать к себе» означало перевести детей из одного в другой пригород Парижа, в малюсенькую студию с «удобствами во дворе».

В таком помещении и произошло моё знакомство с «моими детьми» Мари и Жаном. Вот так, сходу и разом!

Жан оказался серьезным и миролюбивым мальчиком с взъерошенными чувствами по отношению к отцу. Нас с Малышом он принял по-философски, и, как оказалось, навсегда.

Мари – очень милая девчушка, заинтересовалась своим новым братом, появившимся бог знает откуда. Это ведь не пупс и не кукла! Он ходит и положительно реагирует, когда ему улыбаешься и играешь с ним.

В комнатке впятером тесновато, поехали в бассейн.

Хорошая пловчиха, я никогда до этого не бывала в бассейне, тем более не знал такой большой воды наш десятимесячный Малыш. Пока мы с ним переодевались в кабинке, обнаружилось отсутствие купальника для Мари, и муж уехал домой искать их. А я осталась в непонятном мне месте с детьми, которые должны во что бы то ни стало стать моими друзьями.

Как мне себя вести? Каковы правила воспитания детей? Да и какими, чьими правилами могла я воспользоваться? Скорее всего дети прекрасно поняли мое замешательство, почувствовали моё теплое к ним расположение, поэтому отсутствие отца не показалось им бесконечностью, в отличие от меня, а уж дальнейшее плескание и веселые забавы в воде сдружили нас окончательно.

До встречи с одной из сестер мужа, а затем и с его родителями было еще далеко. Многочисленные сестры, брат, кузены и другие родственники не хотели меня знать, в определенной степени они боялись меня узнать.

Теперь, сорок с лишним лет спустя, я прекрасно представляю ужас, смешанный с интересом, вызванные нашим появлением, у этих исконных парижан, никогда не переступавших границы своего мира нормандцев и пикардийцев, а значит и границы католической морали.



ДЕНЬ ТРЕТИЙ: Парк Монсо

Настал понедельник. Открылись административные учреждения.

Даже если, выдавая заграничный паспорт для выезда из СССР, меня предупредили о недостаточности этого ценного документа для въезда обратно, Россия оставалась моей Родиной. Значит – необходимо зарегистрироваться в дипломатическом представительстве.

Консульство находилось на улице Прони, в друх шагах от парка Монсо, и добираться до него можно без пересадки на метро от станции Parmentier до станции Malesherbes.

День – солнечный. При выходе из метро ротонда. Ажурные чугунные, золоченые ворота впускают в парк, где – зелёные газоны, зелёные листья магнолий и других вечнозелёных растений, водопад, псевдоримские или псевдогреческие развалины, цветы, пруд с колоннадой, утки и красные рыбки – прямо-таки крымский парковый пейзаж и даже шикарнее его.
 
А самое потрясающее – детская площадка под огромным дубом или кленом с опоясывающей его ствол скамейкой. Тут же статуя Шопена у рояля с преклоняющимися, восторженными музами. И живые дети. Дети все в синих пальтишках и сереньких юбочках или брючках. Очевидно, это класс с учительницей на перемене между уроками.

Мы с Малышом долго наблюдаем за ребятишками, как они катаются с горки, прячутся в домике, залезают на его крышу, бегают друг за другом. Вот такой у них школьный двор – парк Монсо!

Пять лет спустя в английской школе (EAB ecole active bilingue), со «школьным двором » в этом красивейшем парке, с такими же ребятами в сине-серой униформе, начал учиться и наш Малыш, а еще пять лет спустя и его младший брат.

О приёме моих документов на постоянное жительство во Франции в тот день никаких воспоминаний не осталось. Стычки с советским дипкорпусом у меня будут гораздо позже.


ПОСЛЕДУЮЩИЕ ДНИ

Префектура полиции

Французский язык я изучала с детства в так называемой «французской школе» города Ленинграда. Этой школой, университетом, работой гидом-переводчиком (во время студенческих каникул), перепиской с европейскими сверстниками я была воспитана в уважении, может быть даже преклонении перед культурой французского народа.

Мне думалось, что меня в этой стране встретят с интересом и с добрым чувством.

Массового притока Русских в семидесятые годы не было. Белые эмигранты уже давно нашли своё место, вжились в повседневную, трудовую и культурную жизнь Парижа. Так называемые диссиденты семидесятых годов, прибывающие по своей воле или без неё, сильно будоражили умы французской интеллигенции, но было их мало, и рядовому обывателю дела до них не было.
Я не диссидент, я приехала к мужу французу с нашим с ним сыном.

Думалось, что после бучи в ленинградских университетских кругах по случаю моего замужества и отъезда, здесь всё пройдет гладко, с пониманием.

Уезжая из России я и не заметила, что во французском консульстве города Ленинграда мне выдали лишь краткосрочную визу, то ли на десять, то ли на тридцать дней.

Можете представить наше с мужем состояние, граничащее с паникой, когда мы обнаружили, каков отрезок времени нам отведен для оформления нетуристских документов? Обратного хода нет, а пребывание во Франции грозит беззаконием.

И начались бесчисленные походы на остров Сите, известный всем иммигрирующим по причине размещения на этом милом островке префектуры полиции.

В походах участвовал и Малыш. Иногда, благодаря его присутствию, нас пропускали в помещение без очереди. В дни походов мужу приходилось отлучаться с работы, с определенным риском её потерять.

Малыша усаживали на выступе перед окошком клерка и объясняли традиционно-известную для него, но уникально-безысходную для нас ситуацию. Муж кипятился. Он уже преодолел тысячи препятствий во имя нашего « воссоединения », и каждое дополнительное вызывало озлобленность против всего и вся. У меня преобладало чувство растерянности из-за неумения помочь ему справиться с накипевшим раздражением.

Вид на жительство я получила в срок. Малыш получил французское свидетельство о рождении после официального признания отцовства мужем. А гражданство Франции (по постановлению специальным декретом), после прохождения нескольких экзаменов на лояльность, я получила примерно через полтора-два года.


Ближайшие окрестности

Первые дни я выходила из дому без мужа только для прогулки с Малышом.

Приехали мы с ним во Францию чтобы здесь жить, а значит – быть как все тут. Требовалось время для обозрения, приспособления, вживания, ведь « со своим самоваром в гости не ходят », а я пока была гость и званый только одним человеком.

Гуляли обычно в большом, красивом сквере Maurice Gardette. Середина января. Тепло. В центре сквера большая песочница и горка для совсем маленьких детей. Уже очень скоро наш Малыш начал скатываться с нее.
Восторг! Успех! и первые фотографии для бабули и дедули, как подтверждение поступательного движения к славе – во Францию меня отец отпустил при одном условии: Его внук должен быть похоронен в Пантеоне!

Вокруг песочницы каштаны, их могучие стволы и ветви – без листьев. В глубине сквера музыкальный киоск, окруженный вечнозелеными растениями и розами, цветущими даже зимой. В сквере днем мы одни, вернее, иногда заходит со своим внучонком пожилая женщина. Первый вывод – Французы зимой детей из дома не выводят.

А у нас то, в Ленинграде, педиатры требовали проводить с новорожденными на воздухе по несколько часов в сутки и при любой погоде. Они требовали и проверяли исполнение приказаний, совершая обход дворов и скверов обслуживаемого ими района.
Кстати, в Ленинграде медики запрещали использовать клеёнчатые подгузники или подстилки под простыней. Я использовала таковые, привезенные мужем из Франции – невыносимо тяжело постоянно стирать, кипятить и высушивать, развесив по своей квартире хлопчатобумажные тряпочки.
Педиатр, по роду своей деятельности регулярно посещавший на дому новорожденных, в моём случае, войдя в квартиру, сразу направлялся к люльке с ребенком и распеленывал его, чтобы удостовериться, нет ли там клеёнки. 

Во Франции врачи не посещают больных на дому, даже детей. При любой температуре тела и при любой непогоде заболевшего малыша несут или везут в кабинет врача. Различного вида «скорые помощи» существуют, конечно, во Франции, но только для случаев особо опасных для жизни человека.

Той другой женщиной с ребёнком в сквере зимой оказалась эмигрантка из Варшавы.

Второй вывод: если увидишь зимой на прогулке маленьких детей, можешь разговаривать с их родителями по-русски, в крайнем случае это славяне, они поймут тебя.

Точность этого вывода подтверждалась в дальнейшем каждую зиму, в разных округах Парижа, пока мои дети, а потом и внуки были маленькими, и я с ними гуляла зимой. Много интересных людей из России я встретила в зимних садах и пригородных лесах Парижа. Других оказий поговорить на родном языке у меня не было.

Прогулки прогулками, а выходить по делам одна я не решалась довольно долго, опасалась попасть впросак: стесняясь своего акцента и старомодности построения фраз (язык изучался в Ленинграде по литературе девятнадцатого века), боясь сбиться с пути, и так далее.
 
Все закупки приходилось делать мужу. Он же отыскивал врачей, например, гинеколога для меня, или мастеровых для еще неблагоустроенной квартиры.
В первое время ему приходилось днем приходить обедать домой, благо его институт был рядом (вернее квартиру он выбрал поближе к своему месту работы), и, насколько я помню, готовить обед и ужин. Безусловно он запротестовал, и мне пришлось стать французской домохозяйкой.

Французский читатель понимает, какие функции выполняет домохозяин в семье. Для русского читателя нужно было бы подробно рассказать о различии между французским и русским семейным укладом и чему мне нужно было учиться быстро и на практике. Но останавливаться на этом не хочется.
 
Могу заметить, наблюдая за поведением и реакциями приезжающих ко мне из России друзей, их детей и внуков, что, несмотря на всемирную унификацию быта людей, различия остаются. Расхождения провоцируют непонимание, раздражение, ссоры.

Мне раздражений, на такой почве, удалось избежать, по-видимому потому, что российских традиций и устоев я практически не знала и хозяйничать училась уже во Франции. Да и хозяйничать по-настоящему мне пришлось лишь 15 лет спустя, после расставания с мужем, до этого в доме всем правил и всё решал он, я же была его подручным.
Меня такое разделение труда очень устраивало.

На мою долю выпало стать воспитателем нового русско-французского поколения.



Доктор Живаго

Ходить по магазинам я никогда не любила и поэтому туда меня не тянуло и в Париже, а вот ходить в булочную за багетом или на базар за всякими съестными продуктами было необходимо, хотя и боязно.

Ближайшим к дому был рынок Шарон.
Как и все прочие в Париже, он устраивается 2 - 3 раза в неделю вдоль бульвара, имя которого он и носит, и действует с раннего утра до обеденного времени. После этого его разбирают, лотки увозят для организации продаж в других местах города.

Каждый торговец, в редких случаях производитель товара, имеет определенное место для своего прилавка или лотка. Бывают дни, когда преобладают торговцы продовольственных товаров: мяса, рыбы, овощей и фруктов, полуфабрикатов, специй и кулинарных изделий. В другие дни недели – ремесленные товары, рукоделие, одежда, посуда и так далее. На рынках и базарах цены на однотипные товары ниже цен в магазинах, а еще цены зависят от месторасположения самих рынков.

Рынок Шарон был, наверное, самым дешёвым в Париже 1975 года. И жители, и торговцы в этом квартале часто были иммигрантами из средиземноморских, арабских и африканских стран.

Какие были фрукты и овощи на рынке! В январе месяце, за какие-то 2 франка (не доллара и не евро) можно было купить три килограмма превосходных, сочных груш.

Как и всем ленинградским послевоенным детям, мне всегда не хватало фруктов. Их, как деликатес, мы получали по несколько штук в неделю в летний и осенний сезон, мандарины и апельсины – на Новый год – в виде подарков-украшений на ёлке, а в остальную часть зимы и весной мы их вообще не видели. А тут такое изобилие! Мне помнится, в первые годы я ела по несколько килограммов фруктов каждый день. И чтобы дети имели свежие витамины, я пичкала их различными плодами, заставляя есть их в начале обеда и ужина, до основного блюда.


Безусловно, жить между домом и сквером, в ожидании мужа с работы, я долго не могла, не так воспитана.

Страх страхом, а на четвёртый или пятый день пребывания в Париже, мне понадобилось посмотреть запрещенный в СССР фильм «Доктор Живаго». К тому времени фильм уже давно сошёл с экранов во Франции, и только где-то в далёком от дома 16-ом округе, в одном кинотеатре, поздно вечером отыскался один сеанс.

Муж с Малышом остались дома, а я – одна – отправилась в кино.
Фильм как фильм, музыка – песня Лара – мне понравилась, актеров Омара Шерифа, Жеральдин Чаплин и Юлию Христа я знала по другим картинам, а книгу Пастернака я, конечно, читала раньше.

Мы много читали в детстве и в юности, да к тому же читали книги на разных иностранных языках.

Курьёз с просмотром «Доктора Живаго» не связан с фильмом.

Фильм окончился за полночь. До станции Республика (Republique) я доехала на метро, а вот пересесть на другую линию, чтобы проехать ещё одну остановку и оказаться у дома, не успела. Пришлось выйти из метро на площадь.

Темно. Фонарей мало. Людей крайне мало. Спрашивать у них дорогу домой – страшно. От площади улицы расходятся в разные стороны. Какую выбрать? В руках у меня была книжечка с планом Парижа по отдельным округам, но открывать её и разглядывать при этой заполночной публике – тоже страшно.
Решила пойти по первой попавшейся улице с тем, чтобы там подальше под фонарём разобраться, где я нахожусь и куда мне двигаться.

Иду. Слышу за собой шаги. Ускоряю шаг. Следующий за мной тоже идёт быстрее. Я бегу. Человек тоже бежит и даже нагоняет меня крича : « Madame! Madame! Attendez! ».

Вижу бегущий рядом со мной – негр. (Здесь негров называли в то время Noirs, а позже стали называть Blacks). Что делать? Куда я бегу?
И я, на хорошем русском языке, посылаю преследователя к чёрту! Матом ругаться я никогда не умела, да и он не мог бы иметь особой силы в данной ситуации. Просто нужно было кричать от ужаса. А вот «чёрт» сработало !

– Ой, мадам, Вы русская ?
– А Вы ?
– Я учусь в Москве, а в Париже - проездом, не могу найти свою гостиницу …

Бывают же такие встречи: ночью, в Париже, на площади Республика …

Мы спокойно изучаем карту 11-го округа, находим местоположение его гостиницы и моего дома. Он доводит меня до дома и потом, надеюсь, отыскивает свое прибежище в гостинице.

Я врываюсь в квартиру поведать о моем приключении.
Малыш спит. Спит и муж.

Когда и кому я об этом приключении рассказала впервые, не помню. Наверняка не родителям – они-то никогда не ложились спать в Ленинграде, не удостоверившись, что я живая и здоровая вернулась после вечерних походов.


Зубы

Я всегда была хорошо одета. У моей мамы был превосходный вкус, и она прекрасно шила и вязала для меня и для себя. С обувью в Советском Союзе было плохо, шить её не умели. (И до революции хороших ремесленников сапожников в России не находилось.) Кому необходимо хорошо выглядеть, либо приобретал импортные сапожки, туфли, ботинки, босоножки,… по блату, либо отстаивал огромные очереди.
Как и всё, что было дефицитным, добывалось в нашем доме мамой. Я была обута.

Красивое свадебное платье из мягкой шерсти в тонах густого бордового цвета привез мне из Парижа муж. И туфли к нему, того же цвета, прибыли из Франции. По традиции в России на свадьбу облачались в красные наряды, сарафаны и рубахи. И мы попытались попасть по краскам в старорусскую струю.

Свадебный обряд происходил в ленинградском дворце бракосочетания – в обычном ЗАГСе брачные регистрации с иностранцами не осуществлялись.

После приезда в Париж мой новый французский гардероб приобретали с мужем. Он выбирал все предметы для меня, Малыша и для дома.
И мне это очень нравилось.
Пусть он перевоплощает нас по его «правильному» соображению. Никаких материальных запросов с моей стороны не поступало, преобразить нас внешне требовалось ему, и он удовлетворял эти свои требования учитывая при этом свои весьма ограниченные доходы.

Огорчал мой «беззубый» рот.
Я-то давно смирилась с ним: нас много таких было в Ленинграде, родившихся после блокады и, связанного с ней, продолжительного недоедания родителей. Но до сих пор не понимаю, как муж, красавец, решился жениться на девице с очень и очень паршивыми зубами.
Любовь у нас была эпистолярная, свидания редкими и краткими. Может быть не заметил?!

Теперь мужу пришлось чуть ли не насильно отвести меня в первые же дни к зубному врачу.
К счастью, кабинет господина Ботболь находился в нашем доме. Посещать его приходилось во время дневного сна Малыша. Случалось, очередь, из-за большого наплыва страдающих зубной болью, продвигалась медленно, мои материнские нервы не выдерживали, и я летала домой проверить, не проснулся ли Малыш, не плачет ли?

Дантист и его красавица жена стали моими первыми друзьями на новом поприще.

Удаление и лечение зубов, заполнение рта другими, золотыми и фарфоровыми, затянулось на несколько лет, и много лет длилась наша дружба.
Всегда приветливые, прекрасные рассказчики о колоритных эпизодах жизни в Марокко и Израиле, в разных уголках Франции, эта семейная пара вдохновляла, увлекала и порой усмиряла мой взбалмошный нрав. И это при несмолкаемом пении бормашины.

Говорили не о пряностях, экзотических растениях и не о ядовитых насекомых Ближнего Востока, а об обычаях и нравах, о свадьбах и похоронах, о доброте и о смекалке людей, о людской правде в тех краях света, политэкономию которых я изучала, экономику коих, в семидесятые годы, я моделировала для своей диссертации.



Первые встречи с интеллектуальной элитой

Прошло несколько недель и отыскалась девушка – старшеклассница, согласившаяся по вечерам приходить к нам домой и оставаться с Малышом пока мы « выходим в свет ».

Такой способ подзаработать распространен во Франции, в частности потому, что здесь очень редко детьми занимаются бабушки и дедушки.

Первый выход – новоселье у бывшего шефа мужа. Этот господин приобрёл запущенный дом 15-го или 16-го века в центре Парижа, в Марэ (Le Marais) и отремонтировал его, оставив старинный скелет здания.

Муж очень волновался по дороге к важному человеку, где предстояло представить недавним коллегам меня, советскую жену. И мне тем более было не по себе в преддверии таких знакомств с учеными мужами и шикарными французскими дамами – они же не могли быть иными ?! под « poutres apparentes », о которых я много слышала.

Я ехала в машине и со страхом пыталась представить себе общество людей близких к власти и управляющих государством. Как они взглянут на меня? что отразится на их лицах ? Прихорашиваться я не стала – всё рано я никогда не умела заниматься своей внешностью. Мне не хотелось никому понравиться, мечтала лишь о том, что никто меня не заметит.
Поглядеть на эту публику – интересно и нужно, потому что этого хотел муж. Волнения – много, но не восторженное волнение Наташи Ростовой, а скорее волнение Золушки, с любопытством ожидающей неясного откровения придворного мира.

Веселья и радости я не ожидала, и их и не было. Помню шум разговоров, изысканно холодную вежливость хозяина, вина и закуски наливаемые и набираемые гостями самостоятельно без ухаживания друг за другом, без застолья, без тостов…

Ошарашенная, я ничего не ела и не пила. Муж всё говорил и рассказывал за нас двоих, я улыбалась и кивала, подтверждая правильность его высказываний.

Кто-то посоветовал мне подойти к одной из групп и присоединиться к обсуждению экономических проблем, излагаемых видным профессором университета Dauphine. Бурное изложение экономических теорий с многочленными метафорами из жизни животных (кажется, лягушек) привели меня в паническое состояние. Если французская экономическая наука такова, и я ничего не понимаю из озвученных профессором тирад, мне придётся окончательно похоронить и без того хиреющие надежды на отыскание работы по специальности !


Намного лучше прошла встреча с новым шефом мужа, господином К. Это был пожилой, рафинированной культуры человек, в прошлом генерал, носивший в петлице розетку ордена Почётного Легиона высшей степени. Пригласил он нас к себе домой, в прекрасную квартиру у Триумфальной арки на площади Звезды. (Тогда я и подумать не могла, что мне предстоит более десяти лет жить в аналогичной квартире этого квартала несколько лет спустя).

За аперитивом любезно поговорили о науке, о созданном господином К. Институте Информационного  Менеджмента (это 1975 год), в котором теперь преподавал мой муж. Я, как и в первый вечер « выхода в свет » поддакивала, но в этот раз улыбалась открыто, не притворно. Ужинали мы втроём в русском ресторане. Так захотел отметить наше знакомство господин К.


Культурная программа

Писательница, "коренная парижская москвичка", Кира Сапгир приехала в Париж года два-три спустя после меня. Она приехала покорять Париж.
 
А зачем приехала я ?
Ответа у меня нет !

До сих пор я часто задаю себе вопрос попроще: почему я приехала во Францию?
На этот вопрос у меня есть чёткий ответ.
Я приехала к любимому человеку, французу, перевернувшему свою жизнь ради того, чтобы мы были вместе. А в те годы мы могли быть вместе лишь во Франции. И любимый человек – это отец моего сына, наиважнейшего существа на планете.
 
Теперь, какую роль играл Париж в моём решении?
Я готова была поспешно ответить:  если не Париж, то я не уехала бы из России и осталась бы с сыном в Ленинграде.
На самом деле, после нашего бракосочетания мне ничего не оставалось, как уехать. Куда угодно, но уехать!

Необходимость замужества не была вызвана какими-то моральными принципами, а как теперь говорят геополитикой. Из-за нее, а именно из-за « войны миров », в которых мы жили, после бракосочетания с иностранцем « не социалистического лагеря », я сразу же потеряла работу в Университете. А как жить без работы?

Но это всё истории из « до того », до Моей Франции…

Киру Сапгир Париж – покорил.
А меня ?
Скажу так: к Парижу я привыкла и со временем полюбила его какой он есть, как любят своих родных и друзей.

Вот Париж и Вот Франция. Естественно хочется увидеть и узнать, как можно больше. Ограничений – множество. В 1975 году у нас трое детей от одного до шести. Культурная программа рассчитывается с учётом, прежде всего, их интересов.

В первые же выходные дни мы гуляем в обширном лесу Медона с его вековыми деревьями. Пытаемся по одиночке, вдвоём, втроём и вчетвером обхватить их стволы и поведать Малышу в коляске по-французски и по-русски названия деревьев и их относительную толщину и высоту. Старшим детям тоже интересно. Русскому их не обучаю, вряд ли их маме понравились бы мои уроки, они остаются на усвоении понятия «мера». В лесу Медона есть дольмены. Это уже мне растолковываются легендарные истории Галлов и Викингов.

Связывая прекрасное с интересным и полезным для всей семьи, ездим в Версаль, в парк Сен-Клу, на русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, лазаем по скалам в Фонтенбло.
Добираемся и до более отдаленных заманчивых мест: до замка семнадцатого века Veaux-le-Viconte, с первым регулярным садом французского стиля, и до средневекового города Provins.
 
Когда погода не очень радует, ограничиваемся посещением близкого к дому кладбища Пер Лашез, разыскиваем могилы Мольера и Ла Фонтена, читаем детям стихи и басни.

На Монмартре наблюдаем за работой художников, обозреваем весь Париж с высоты холма.
В парке Монсури дети любят покатать свои игрушечные машинки по горной трассе с виражами, мостами и туннелями, а то и забраться на это каменное сооружение с ногами.
Больше всего радости доставляет детям парк Флораль в Венсенском лесу. Во-первых, там живут курицы и петухи, кролики и утки. Дети им приносят припасенные за неделю корочки хлеба. Птицы кудахчут, крякают, а дети визжат от восторга. В парке – большой детский городок с горками, качелями, тарзанками и, самое прекрасное – настоящим старым вагоном поезда. Ту! ту! проверка билетов, прыжки с подножки, прятки …

В более узком кругу, то есть втроём: папа, мама и Малыш – ходим в Лувр, в музей Родена, в красивейшую церковь Sainte-Chapelle при могущественном Дворце Юстиции (Palais de Justice), где четырнадцать лет спустя мы « отметим » расторжение нашего с мужем брака. Пьём чай в парижской мечети. Слушаем орган в соборе Notre-Dame.

По количеству строк, уже написанных в этом разделе о « Моей Франции », можно судить о месте развлечений в жизни парижан, как детей, так и их родителей. Но это только часть увиденного и услышанного мною в первые недели.

Из балетов посмотрели « Весну священную » с Нуреевым, « Дон Кихота » с Барышниковым, « Фантастическую симфонию » Берлиоза в постановке Ролана Пети. В залах Гранд-Опера встречались с величавой Софи Лорен.

Наверстывая упущенное, смотрели фильмы Антониони и Бергмана, да и других режиссеров, наверное. Сходить в кино вечером – самое простое дело, когда Малыш под присмотром симпатичной девушки.

Муж и его (наш общий еще по Крыму) друг Марсель отвели меня на спектакль, оперу-танго Жерома Савари « Good-by Mr Freud ».
Как я думаю, они задумали открыть мне глаза на подоплеку буржуазной морали и порядочности. Они не могли догадываться о моих « глубоких » знаниях психоанализа, почерпнутых в ленинградских кругах философов фрейдистов, чьи диссертации я печатала на машинке и переводила на французский язык их статьи. Открыть мне, советской гражданке, глаза на сексуальную составляющую людского бытия не удалось.
К чему я все-таки не была готова, так это увидеть полуобнаженных женщин и совершенно голых мужчин, разгуливающих по залу, садящихся на колени зрителей, имитирующих или исполняющих прилюдно половой акт… « Скоморохами » этой цирковой оперы оказались и русский царь, и большой медведь, и мать доктора Фрейда, и Шекспир, и Офелия, и Тарзан, и Ромео, и Дракула. Всё это, потешаясь и поясничная, за какие-то полтора-два часа опошлило мой мир.


ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ

21 января 1975 года. Исполнилось десять дней нашей совместной жизни с мужем, а мне исполнилось 29 лет. Не круглая дата, и всё же я надеялась на пышный праздник…

Каждый год, начиная с 1965, в марте 14-го числа, в Ленинграде, я с моими ближайшими подругами, а может быть и друзьями, отмечала день рождения "моего Француза".
Пили советское шампанское за его таланты и эпистолярную щедрость. Я посылала имениннику поздравительную телеграмму, а по почте, загодя, в Париж отсылались, скажем прямо, дурацкие сувениры: фотоальбомы с видами Ленинграда, в котором он еще не был, пластинки классической и народной музыки, даже однажды отправилась туда кукла с фляжкой армянского коньяка !
Друзья мои, кроме одной подруги, моего возлюбленного никогда не видели, и рассказывать о его очаровательной улыбке, о танцоре, артисте и пловце, по воспоминаниям, а о поэте и рассказчике, по его письмам из Франции, было восхитительно приятно.
С каждым годом воспоминания блекли, а прекраснодушный образ раскрашивался буйным цветом. И слушатели влюблялись, в него ли, в мои ли рассказы о немь "моём Французе" ?…

Муж забыл поздравить меня с днём рождения в этот мой десятый парижский день !


ПУТЕШЕСТВИЯ

Все французские ребятишки с трёх до шести лет проходят обучение жизненно важным навыкам и приобщаются к культуре в материнских школах (ecoles maternelles), схожих, по-видимому, с детскими садами в СССР.
Старшие дети мужа Жан и Мари подпадают в эту возрастную категорию – они ученики материнской школы.

В феврале у детей каникулы. Мы отправляемся в первое многодневное путешествие. Едем в Бургундию.

Погода скверная. В машине трудно усидеть спокойно и тихо. Жан – молодчина, задаёт множество интересных вопросов. Муж – за рулём, отвечает и рассказывает, объясняет, до тех пор пока шум от возни младших – Малыша и Мари – не становится препятствием как для разговоров, так и для безопасного движения вперед, в Бургундию. Раздражение переходит в окрики, машина резко тормозит, все в страхе умолкают, а Мари плачет.

После этого мне в машине ездить не хочется.

Гостиница называется «Три форели» и стоит она у быстрой речушки. На ужин подают рыбные блюда. За соседним столом упитанные буржуа лакомятся раками. На грудь каждому надевают большущий « слюнявчик » с эмблемой гостиницы.

Болит голова. До Швейцарской границы рукой подать. Мне, советской гражданке, пересекать её нельзя. Муж с ребятишками добираются до ближайшей швейцарской деревни и опускают в почтовый ящик мою открытку родителям в Ленинград со швейцарской маркой!


На пасхальные каникулы мы едем в Пикардию, в семейное гнездо мужа.
Жан и Мари, я уж не говорю о муже, который провёл всё детство и юность в этих краях, чувствуют себя там как дома.
Родители мужа рады их приезду, спокойно относятся к нам с Малышом.

Огромный, старинный дом в норманнском стиле окружен садом и большим парком, примыкающим к Петропавловской церкви 13-го века. Имение поделено на две части, одна принадлежит маме мужа, другая – его дяде Андрэ.
У мамы с дядей по семеро детей и множество внуков. Редко все дети и внуки приезжают одновременно в имение, но, мне кажется, комнат для детей с супругами и кроватей для внуков было всегда достаточно.

В тот первый мой приезд, наша семья, семья старшего сына, из пяти человек оказалась единственной из родни.
Я познакомилась и с обитателями другой половины имения, дядей Андрэ и тётей Элизабет. Мы познакомились и подружились.
В последующие зимние поездки в имение мы оказывались чаще всего в узком кругу с этими двумя чудесными старожилами и дома, и парка, и церкви с колокольным звоном.

Съездили мы на море в Трепорт и Мерс. Пляж – крупная галька. Чудеса природы – приливы и отливы. Крутые скалы при приливе омываются морем, вплотную подступающем к их подножью. При отливе – оголенное дно, песок, валуны, заросшие водорослями, покрытые мидиями и другими подводными обитателями – плодами моря… Чудеса !

А как радуются при отливе ребятишки ! В ботах и плащах скачут, бегают, переворачивают камни, собирают ракушки, притрагиваются к морским звездам, пытаются поймать крабов. Ветер, стихия, просторы, напротив, за проливом, такой же скалистый берег Великобритании.


В последующие, летние поездки в Пикардию мне выпало на долю познать семейный церемониал французской буржуазной семьи, к которой я пристала.

В субботу вечером и (или) в воскресенье утром все домочадцы присутствуют на службе в церкви. Отец мужа –католический инженер – обладатель « рыцарского ордена » Ватикана. Мама – милосердная прихожанка своей церкви в Париже – до глубокой старости состоит членом социального комитета мэрии и разносит « бедным старикам и старушкам » пенсии и пособия, поднимаясь по крутым лестницам на мансарды под крышами в районе Северного вокзала.

В базарные дни Мами (как ласково внуки, а за ними и я, зовут маму мужа) с дочерьми  отправляются делать закупки провианта на всю, пребывающую в имении на то время, семью. Естественно, их знают все торговцы, ведь это самый большой дом и, в летнее время, самая большая семья, а значит и главные потребители города.

Женщины обходят всех торговцев, тщательно рассматривая продукты, сравнивая цены и, посоветовавшись, составляют меню и покупают товары в соответствии с раскладом по возрасту и по « чину » домочадцев. Вернувшись с рынка, женщины принимаются за приготовление пищи.
Мужчины во все это время или читают газеты, или играют в теннис, или ездят на море ловить креветок, или пилят, строгают, сажают и пересаживают растения, или косят траву. И у них много дел.
Дети не успевают скучать, их всегда много и места для игр – предостаточно.

Аперитив « нашей половины дома » затевается в уголочке сада, на солнышке.
В Пикардии особой жары не бывает – в тень прятаться не приходится.
Затем накрывается стол.
Дети летом обедают отдельно, в саду. Взрослые чаще всего в доме. Стол длинный. В центре напротив друг друга располагаются Mами (мадам П.) и Grand-pere, их дети с супругами рассаживаются согласно « табелю о рангах », учитывающему возраст и пол.
Например, справа от Mами – место старшего сына, слева – старшего зятя, рядом с каждым – их супруги, и таким образом, по старшинству от центра к краю стола. Справа от Grand-pere – старшая дочь, слева – старшая невестка … Если не все дети в сборе, старшие внуки могут занять места за столом взрослых в самом конце у дверей на кухню.

Никакой прислуги, слава богу, нет. Однако трапезы носят торжественный характер. Блюдо с едой ставят перед хозяевами дома, они обслуживают себя и передают его по кругу в вышеописанном порядке. Речи за столом предпочитаются сдержанные, без обидных высказываний, без сведения счётов, обиды не вспоминаются (по крайней мере при мне).
 
В мои функции, которые я сама себе назначила, входит мытье посуды.


Самое восхитительное путешествие первого периода жизни во Франции – поездка на Средиземное море. Правда, началось она для меня с довольно обидного эпизода.

Мужа ждали на конференции в Экс (Aix-en-Provence). Поехали туда на машине, мы втроём с Малышом плюс коллега мужа – красавец и фанфарон Жак. Всю дорогу мужчины ведут деловые разговоры между собой.
Мы с Малышом на заднем сидении стараемся вести себя скромно и сдержанно, не мешать. Но годовалый ребенок есть ребенок, ему хочется попрыгать на коленях, все потрогать. Смотреть из окошка на бегущие поля, луга и встречные машины быстро надоедает.
Начинаются капризы и нытьё. Мне не удается успокоить, поговорить, спеть песенку – не на французском же языке начать, ни с того ни с сего, общаться с сыном из-за присутствия Жака! Нужно бы сменить подгузник, но как это сделать, когда в машине находится Жак? У него детей нет, он не может догадаться о запросах младенца.
Муж нервничает. Их разговор не вяжется. Они не слышат друг друга.

В середине пути остановка на обед. Тут и ресторан с местной превосходной кухней. Но это не для меня… Нужно накормить Малыша. Как это сделать? Как согреть его еду? Мужу не до нас. Он мне бросает «Разбирайся сама! ». Комок в горле, еле сдерживаю себя, чтобы не разрыдаться.
Вот она беспомощность и унизительная зависимость в чужом мире Человека, не имеющего морального права возмущаться и требовать. Горечь на душе, и чувство жалости к мужу за то, что он не может из-за меня быть таким, каким ему хочется быть – гордым, высокопарным и повелительным. Я беспокоюсь за него. Ему столько пришлось претерпеть в последние месяцы из-за меня, советской жены.
 
Тяжело ! Противоречиво ! Какой-то заколдованный круг !

Малыш уснул, и остальной участок пути до Экс прошёл без терзаний.


По окончании конференции мы втроём проводим сказочные выходные дни в курортном Касиссе.

Гостиница у самого синего моря, скалы и горы, бухты, родная « крымская » растительность, а запахи прибоя и смолы южных сосен ! Как в Гурзуфе ! Боже, прости меня,  лучше чем в Гурзуфе !

Завтрак принесли прямо в номер. На подносе – последний выпуск газеты « Фигаро ». Одна из статей посвящена России. Муж читает её и спрашивает меня, как я, худенькая, могла носить одежду 42 размера? Приходилось ли мне, как сказано в газете, покупать её в детском отделе магазина?
Ха!
42-ой советский размер одежды соответствует 36-му во Франции!
Такой простой ответ.
Такая глупость журналиста из « Фигаро » !
Пишем заметку в газету и получаем несколько дней спустя невразумительные извинения.

Оказывается, французской прессе нельзя доверять.
Идеология! Везде идеология!


О коммунистах 1975 года

Муж примкнул к коммунистической партии Франции, думая этим облегчить или ускорить оформление заграничного паспорта для меня с Малышом. Мне кажется, этот шаг ничего не изменил в злобной операции «охоты на ведьм», выпавшей на нашу долю с обеих сторон.

Уволили меня из Ленинградского Университета быстренько, но затем началась волокита с утверждением, никому в конце концов не нужной, «характеристики» для выезда за границу и нескончаемые ожидания в приёмных ОВИРа. Коммунист ли муж или нет – всем бюрократам безразлично, возмущает их то, что он – француз. Только мои друзья-заступники на факультете использовали факт вступления мужа в партию как аргумент, показывающий студентам, что я никакой не «враг народа».

В партийной ячейке Парижа мужа встретили замечательные люди, ставшие на многие годы его, а потом и моими друзьями. Француженка с русской фамилией (по мужу) Эльян Попов и её двое взрослых детей, тоже коммунисты, буквально взяли мужа в свои объятья. Они поддерживали его в трудную минуту, оказывали реальную (не только моральную) помощь.

Вообще, французские коммунисты, с которыми меня свела судьба, всегда с радостью и теплом относились ко мне как к русской, не вдаваясь в мои политические или идеологические настроения, помогали в работе и в быту. Мои настоящие друзья во Франции все были коммунистами в тот или иной период жизни.

Однажды, в апрельский день 1975 года, проспект перед нашим домом в 11-ом квартале Парижа оказался перекрытым для машин, и по нему двигался бесчисленный поток людей с венками и цветами. Люди прибыли из «красных пригородов», они приехали на поездах и автобусах со всей Франции – хоронили Жака Дюкло (Jacques Duclos) – старейшину коммунистической партии. Море цветов весь день. У меня это прощальное шествие вызвало чувство преклонения перед французским народом. А вот мой друг дантист Эли ошарашил меня, он высказал своё негативное отношение к цветочному потоку во время шествия. « Деньги лучше направить на уничтожение бедности в мире », – сказал он. Но тогда, говорил мне мой голос экономиста, нужно ли вообще выращивать цветы? Могут без них жить люди?!


ПОИСКИ РАБОТЫ

Первую зарплату в жизни я получила лет в двенадцать. Мы, фигуристы Дворца пионеров, плясали разряженные в скоморохов на Масленицу на Елагином острове Ленинграда.
Шоу на коньках поставили хореографы Кировского театра оперы и балета (Мариинки), и мы за выступление получили деньги.

В пятнадцать лет я разносила телеграммы в предпраздничные дни в районе Гавпочтамта. Носилась с ними из двора во двор, с лестницы на лестницу. Эти дворы и лестницы я хорошо знала. Сама жила на шестом этаже по « черной » лестнице на Владимирском проспекте. Разносить почту мне нравилось, хорошо знала как люди ждут почтальонов, и какую радость они приносят, доставляя приятные новости от родных и близких.

Муж – инженер по образованию, учился ещё и в Парижском Университете на социолога. Опубликовал книгу и серию статей по информатике в менеджменте. Получал неплохие деньги по тем временам, но его дети жили со своей мамой, и половина его зарплаты уходила туда. А тут ещё мы с Малышом прибыли. На что, с материальной точки зрения, рассчитывал муж организуя наш приезд – я точно не знаю. Мне кажется, вопреки здравому смыслу, он склонялся к мысли сделать из меня домохозяйку.

На что могла рассчитывать я, уезжая из СССР ? В домохозяйку я не могла превратиться, это точно. В крайнем случае, допускала положение домохозяйки с приложением – быть помощницей мужу в вопросах экономической математики. Была я согласна работать и почтальоном, – я любила людей этой профессии.

Покончив с оформлением документов на проживание во Франции, мы принялись за поиски работы для меня.

Первым делом написали письма во все университеты Парижа и пригородов с описанием моих университетских и научных достижений и с предложением их использовать, хотя бы на временных условиях.
Получили несколько вежливых отказов. Причиной отказа объясняли чаще всего ухудшением финансового положения высшей школы в стране. (Действительно, les trente glorieuses заканчивались, шёл 1975 год). Два университета меня пригласили на собеседование. Одно из них прошло очень хорошо. Мы с деканом любезно и с взаимным интересом поговорили о нашей профессии, обменялись мнениями о программах и о студентах. Мне обещали сообщить о решении ученого совета до начала следующего учебного года и указать, на какую должность я могу претендовать. Во время нашего собеседования в деканате Малыш с папой ждали меня в ближайшем сквере. Не помню под каким предлогом, но мне в должности было отказано.

В 1975 году телефонная связь во Франции была из ряда вон выходящая, гораздо хуже, чем в Ленинграде. В Париже редкие семьи имели телефон дома. Хочешь добиться приема к врачу? – беги к телефонной будке, договориться на встречу с университетской профессурой? -– используй такой же способ общения, на улице или на почте. При этом нужно застать нужную персону на месте или все начинать сначала.
НЕНАВИЖУ ТЕЛЕФОН!

Предложение, изложенное в письме второго, заинтересовавшегося мною Университета интересовало и меня. Но на собеседование я не попала.
Согласовав свидание, письменно или по телефону, я мечтала оказаться там в спокойной обстановке, чтобы, не волнуясь за Малыша, собраться с мыслями. Но муж в условленное время вдруг оказался занятым.
Плохой психолог, он уверял меня – «во Франции все понимают положение женщин с детьми и во всем идут им навстречу. Профессор охотно перенесёт дату собеседования», – посчитал он.
Я прекрасно знала – женщин с детьми на работу брать не любят, в какой бы то ни было стране. А таких, не сумевших освободиться на пару часов для первой и решающей беседы, и подпускать не станут.
Я попыталась перенести время встречи для собеседования.
В телефонной будке, с Малышом на руках, прошу у секретарши извинить меня и назначить новое свидание на неизвестно какой, удобный для меня момент… Малыш кряхтит, зажатый между шнуром, трубкой, сумкой, записной книжкой, готовый вот-вот сползти на заплёванный пол.
Понятное дело, свидания не состоялось.
НЕНАВИЖУ ТЕЛЕФОН!

Наш хороший знакомый, Бубакар, бывший ученик профессора Н.Н.Воробьева в ЛГУ (это и мой профессор теории игр, руководитель мной дипломной работы), работает в конструкторском бюро завода Рено. Он вызывается помочь мне. Появилась мысль заняться техническим переводом. Мне устраивают экзамен на заводе. Я с треском проваливаю его. Не умею я переводить. Мозг мой, видимо, устроен так, что я могу жить и мыслить только на одном или только на другом языке. И технические термины мне совершенно не известны, потому что не понятны.

Взялась за дело энергичная подруга детства Франсуаза. Она прозондировала своё начальство в Минфине. В начальстве были коммунисты. Но советских людей и им трудно было включить в проекты. Идея с Минфином провалилась.

Тогда она обратилась за советом к своему отцу, профессору Университета Париж 1.

Он, в прошлом коммунист и главный экономист одного из профсоюзов, устроил мне встречу со своим коллегой, профессором Маршевским, специалистом по планированию.

У меня, увы, не было никакой возможности подготовиться к этому собеседованию: ни книг, ни библиотеки, не было и знаний теорий планирования в моей голове. Профессор Маршевский же не мог даже предположить, что советский кандидат экономических наук – каковым я была – не знал их наизусть, а ссылался на теорию игр и другие математические методы, да ещё на экономику современного капитализма.
Он видимо изумлялся, может даже радовался за « продвинутость » Ленинградского университета, но такой помощник в работе со студентами ему был не нужен.

Российские дипломы во Франции не признавались. Профессор, в ожидании какого-либо другого подходящего случая, посоветовал мне отправить свою диссертацию на экспертизу специалисту по советской экономике, профессору Х., прекрасно знающему русский язык.
Я исполнила поручение.
Довольно быстро я получила от этого учёного превосходный отзыв на мою работу и на мои публикации. Этот отзыв сыграл роль визитной карточки в научные круги Франции.

Однажды, много лет спустя, мы встретились с профессором Х, я напомнила о себе и горячо поблагодарила его за столь важную поддержку. Он улыбнулся и сказал, что мои работы мало что значили при написании отзыва, так как решающим моментом была наша с мужем заметка в « Фигаро » о размерах одежды в России и во Франции, которую он прочёл в день получения пакета с диссертацией.
Много бывает случайностей ! и счастливых тоже !

Осенью 1975 года один из молодых экономистов-математиков удачно сдал сложнейший экзамен Agregation, вступил в должность « полного », как говорят в Америке, Профессора и отбыл по распределению в Университет города Руана. В связи с этим он отказался от участия в проекте: « Разработка эконометрической модели развития товарных и нетоварных секторов экономики Франции ».
Мне повезло, я вошла в группу экономистов-математиков на его место и проработала в самом замечательном научном Институте Франции, по своей специальности, без малого 40 лет.



ЗОВ РОДИНЫ

Прибыли мы с Малышом во Францию в январе 1975, а в июне того же года отбыли на нашу Родину.
Нет, мы не бежали как пуганные, униженные или разочарованные Францией.
Нет, мы не чувствовали себя триумфаторами, свободными западными сверхлюдьми, желающими представить наше « превосходство » над ленинградскими аборигенами. Мы ехали на Родину, к своим, в свой мир и язык.
Пишу МЫ, потому что уверена, Малыш в свои полтора года уже всё прочувствовал и запечатлел.

Все пять месяцев я поддерживала эпистолярную связь с родителями, с братьями и друзьями. В письмах в основном речь шла о Малыше, о его « подвигах », здоровье и настроениях. Им наполнялась моя жизнь, о нём я и писала.
Родители, с их стороны, скучали по Малышу, он был им нужен так же, как и мне. (Я особенно понимаю их чувства теперь, десятилетия спустя, потому что в свою очередь мне приходится тосковать, расставаясь с внуками).
 
С первого дня после нашего отъезда из Ленинграда родители принялись оформлять нам « пропуск » домой. Это оказалось очень сложной процедурой, но они добились тогда, и затем многие годы неукоснительно преодолевали все препоны ради наших встреч. Приезжать в гости к родителям в те годы разрешалось гражданам СССР, постоянно проживающим заграницей, только один раз в год, по официальному приглашению, оформление которого требовало великого терпения и выдержки.

Лето 1975 мы провели на даче на озере Долгом, с моими родителями. Туда « нескончаемым потоком» приезжали друзья. Мы угощали их кое-какими « заморскими лакомствами », например, растворимым кофе ! И друзья, и соседи по даче расспрашивали меня о Франции, ведь никто из них (кроме соседа – знаменитого актёра Аркадия Райкина) за границей не бывал.

Меня засыпали вопросами, интересы у людей разные и многие из них остались без ответов – далеко не всё мне удалось увидеть и понять за полгода. Благодаря большому интересу друзей к разнообразным сторонам жизни во Франции мне приходилось потом по другому смотреть на ставшую моей страну и замечать упущенные ранее детали происходящего в ней.

Малыш встретился со своей подружкой Светой. Год до этого они, сидя в колясочках, съезжались на дорожке вдоль озера и всякий раз радовались, завидя друг друга. И в эти летние месяцы Малыш, уже пешим, спешил на встречу со Светой – « первой своей любовью ».

В августе, оставив Малыша с родителями на даче, мы с мужем полетели, в составе туристской группы французов, в Ялту, вернее в Гурзуф, конечно. Туда, где десятью годами ранее зародилось наше взаимное чувство любви.