По волнам лейтенантской памяти

Из цикла: ОФИЦЕР МЕДИЦИНСКОЙ СЛУЖБЫ. ЧАСТЬ X.

   О том, как мы пели «идеологически выдержанные» песни на ночных улица Мирного (космодром Плесецк) я рассказывал, а перед этим был вечер в кафе «Орбита» (на фото внизу слева). Там обычно собиралась солидная публика, но, как всегда, бывали и исключения. Как говорил позже наш командир полковник Алексей Михайлович Кошель, обращаясь к офицерам на совещании при разборе «полётов» уже в другое время:
– Товарищи офицеры, вы думаете это прапорщик? – проштрафившийся со следами «хорошо проведенных выходных» на лице прятался за спины сослуживцев. – Я к вам обращаюсь. Встаньте. Посмотрите на него. Это эффект понедельника, а не военнослужащий, – в этом месте командир начинал невольно зарифмовывать своё негодование. – У вас, товарищ прапорЩИК, выдумЩИК, если морДА биТА, всегДА виноваТА – «Орбита».    

Это увеселительное заведение примыкало к центральной площади города (на фото внизу справа) и располагалось по правую руку памятника Ленина (на фото не попал), и, как мне казалось, находилось под его присмотром, стоило вождю только повернуть голову направо и назад.    

Мой приятель Виктор (ударение на последнем слоге) по прозвищу Сакс однажды признался, что ему приснилась кошмарный сон: статуя вождя у дома офицеров пыталась раздавить его в железных объятиях, а он был словно парализован и не мог проснуться. Я ещё тогда пошутил: «Ты что Надю пытался соблазнить?» Ответ моего приятеля меня озадачил. «Откуда ты знаешь?» – удивился он с серьёзным лицом.    

Глядя на то, как я с трудом сдерживаю себя, чтобы не рассмеяться, до нашего Дон Жуана дошло, что я имел введу, и мы вместе повеселились, раскручивая эту тему. После моих фрейдистско-психоаналитических расспросов Сакс признался, что накануне познакомился с Надеждой, как мы выяснили, с отчеством Константиновна. Ему это что-то смутно наполнило, но он не придал этому никакого значения, – но подсознания ведь не обманешь, и оно реализовалось во сне, чтобы предостеречь и оградить. После этого случая мы обычно в шутку говорили: «Встретимся у статуи командора».    

В наши лейтенантские годы питейных заведений в Мирном было по пальцам перечесть, а из тех, посещаемых нами, ещё, пожалуй, ресторан «Орион» в здании нашего общежития (на фото вверху слева). Некоторые, любители новизны, ездили на автобусе в посёлок Плесецк, там был ресторан "Белые ночи", но несколько иного, районного масштаба, но этот эксклюзив был для поборников полумрака, толстых пыльных штор на окнах и пугающего своей неизвестностью интима.    

В столовых, «Берёзка» и гостиница «Заря», можно было только отобедать в выходные дни, что нас лейтенантов не всегда устраивало, хотелось не только закусить и выпить, но и сделать это под музыку в соответствующей, располагающей к отдыху, обстановке в окружении веселящейся публики. Был конец лето 1979 года. В воскресенье я проснулся от знакомой мелодии, за стеной сосед крутил пластинку «По волне моей памяти» Давида Тухманова. Через стенку общаги доносилось: «Много зим и много лет / Прожили мы вместе, / Сохранив святой обет / Верности и чести. / Ну так будьте же всегда / Живы и здоровы! / Верю, день придет, когда / Свидимся мы снова. / Всех вас вместе соберу…»    

Песня напомнила: сегодня вечером мы намеревались совершить культпоход в кафе «Орбита». «Надо ещё столик заказать», – сделать это я обещал своим друзьям ещё в пятницу. Как правило, в выходные дни в кафе было многолюдно, некуда было яблоку упасть. Впрочем, одному лейтенанту, устроится и присесть не представляло труда, как правило, всегда можно было встреть знакомых, но чтобы уединиться всем вместе, в своём кругу, об этом надо было позаботится заранее. Некоторые наиболее ушлые лейтенанты, подходили к закрытию (к разводу) и протанцевав один-два последних танца уходили из кафе с подругами. Были и такие.    

Днём я заказал столик на четверых. Когда возвращался по центральной улице Ленина из отрытого окна второго этажа дома, что напротив кинотеатра «Планета» (на фото вверху справа), доносилось: «Вся земля, теплом согрета, / И по ней я бегу босиком. / Я пою, и звезды лета / Светят мне даже днем, даже днем. / Я так хочу, / Чтобы лето не кончалось, / Чтоб оно за мною мчалось, За мною вслед… / Лето, ах, лето, Лето звёздное, будь со мной». «Будь со мной», – невольно и с удовольствием повторил я навязчивые слова знакомой песни.

Хочется объясниться, ведущими потребностями любого офицера в лейтенантскую пору являлось, прежде всего, душевное общение с единомышленниками, утверждение себя как состоявшейся личности и выработки самостоятельных суждений, своих принципов, позиций по отношению к действительности и новым обстоятельствам, в которых он оказался. В наше время, не будем кривить душой, само собой разумеющейся нормой поведения лейтенантов считалось употребление спиртного перед танцами, в выходные дни и при встречах с друзьями.    

Вечером у входа в «Орбиту» наша тройка (я, Сакс и Майкл) ждали Пустарнакова, он опаздывал. Из зала доносилась музыка: «Жизнь невозможно повернуть назад, / И время ни на миг не остановишь. / Пусть неоглядна ночь / И одинок мой дом, / Еще идут старинные часы», – распевал голосом Пугачёвой через динамики магнитофон, и его было слышно у входа в кафе и через приоткрытые окна.
– Он, наверное, уже не придёт, – Майкл посмотрел на часы.
– Дезертир, – открыл рот Сакс, – пойдёмте, а то наш столик займут.
Мы вошли в «предбанник», так где располагался гардероб, летом в нём нужды не было, и повернули направо в зал.    

Популярная певица встретила нас словами уже другой песни: «Когда ты в дом входил, / Они слагали гимн, / Звоня тебе во все колокола». Я посмотрел на друга Майкла и мне показалось, что он расправил плечи под взглядами, находящихся в кафе посетителей. Сакс помахал кому-то рукой. Официантка, узнав меня провела нас к заказанному столику.    

Мы сидели в «Орбите», ужинали и разговаривали под аккомпанемент Пугачёвой, и когда она пропела: «Кто ж из них сказал ему, / Господину моему, – Только выдали меня, проболталися. / И от страсти сам не свой, / Он отправился за мной, /А за ним – Беда с Молвой увязалися», Сакс объявил:
– Господа офицерА! – такое произношение слов, казалось бы на французский манер, было распространено в наше время, особенно среди молодых офицеров.
Морячки традиционно говорили не рАпорт, а рапОрт, «сухопутчики» предпочитали ударение на последнем слоге в словах: шинелЯ, кителЯ, стаканЫ. Офранцуживание иногда вызывала улыбку, когда обычные вывески произносились, ещё и несколько грассируя: «РэмОнт обювИ», – это был, разумеется, чистой воды выпендрёж.

– Господа офицера! – повторил Сакс. – Интересно, за кем это генерал Беда вместе с Молвой «увязалися»? Уж не за нашим ли опаздывающим Валерой? И кто это у Беды Молва? – политотдел наверное и все остальные политруки, ведь именно они используют этот инструмент для сбора информации.    

Последняя реплика нашего приятеля требует разъяснения. В наше время начальником политотдела полигона был шепелявый генерал-майор «политической службы» с экзотической фамилией Беда. На полигоне эта фамилия являлась предметом разнообразных шуток и полуправдивых историй. Себя он называл "профессиональным революционеров", прошедшим путь "от сохи до генерала". Мало того, что Беда был совершенно не соответствующей внешности, в советское время генералы, как правило, были высокие и статные, словно их отбирали посредством командиро-мичуринской селекции, так он ещё, как в известном комедийном советском фильме нашего времени «По семейным обстоятельствам», имел «фефект речи». Хотя мне он почему-то запомнился другим – своими черными бровями.    

В это время в кофе появился Валера с улыбкой на лице.
– Прошу пардону, меня замполит задержал по дороге. Ему кто-то наплёл, что я организовываю в мотовозе игру в преферанс на деньги, и он, придерживая меня за пуговицу, полчаса рассказывал, что молодому лейтенанту это делать не пристало, а то сплетни всякие пойдут про офицеров части Разинкова, молва может до политотдела дойти. Кто это ему напел, ума не приложу.    

Опоздавшему предложили «штрафную». «Мир не прост, совсем не прост / Нельзя в нем скрыться от бурь и от гроз, – надрывались «Самоцветы» в магнитофоне, приглашая подвыпивших на «быстрый танец». В зале зашумели отодвигающиеся стулья, народ встал, чтобы потанцевать. Ещё не успев как следует присесть и закусить, поддавшись общему порыву, вскочил и Валера, оправдываясь:
– Знакомую встретил, хочу её пригласить.    
Мы переглянулись и изобразили на лицах выражение «мы понимаем». При этом каждый сделал это по-своему: Сакс опустив голову криво улыбнулся; Майкл покачал голой, и незаметно мне подмигнул; я тоже изобразил что-то вроде – «конечно, Валера, мы ведь собрались только для того, чтобы потанцевать».    

«Всё, что в жизни есть у меня / Всё, в чем радость каждого дня / Всё, о чем тревоги и мечты / Это всё / Это всё – ты». «ВСЁ! ВСЁ!» подпевал музыкантам возбуждённый зал. Кавалеры подпрыгивали, некоторые подобно «жеребцам рыли землю копытами», демонстрируя свою залихватскую удаль. Тут же образовывались танцевальные круги, что отображало наклонность посетителей кофе к совместным действам и соответствовало нормам поведения советского человека – всегда сорганизовываться в коллективы.    

Девицы с томными лицами и подчёркнутыми талиями, грациозно покачивая бедрами, совершали руками плавные движения, заманивая своих партнёров всеми прелестями тела, в известный только им «мир радостей», о которых пелось в песне, обнадёживая и повторяя словно эхо чарующими голосами: «Всё, что я зову своей судьбой / Связано, связано / ТОЛЬКО с тобой. / Лишь с ТОБОЙ / Лишь с тобой / Только с ТОБОЙ». По красным разгорячённым лицам кавалеров, по их широко раскрытым блестящим глазам было видно, что они верили каждому движению и слову своих избранниц.    

Я и Майкл остались сидеть за столом. Майкл танцором не был, а я ещё не дошёл до нужной кондиции, нельзя сказать, что я не люблю потанцевать. Сакс всё порывался нам что-то сообщить. А мы смотрели на нашего танцующего приятеля.    

Валера, прижав к себе незнакомую нам женщину, энергично двигался в ритме неизвестно импровизированного танца, отчасти напоминающего быстрое танго. По лицу партнёрши было видно, что ей нравится, что все отплясывают «быстрый танец», а они совсем другое, отличное от всех, и благодаря этому их пара выделяется, и на них обращают внимание: кто с удивлением, кто с трудно скрываемой неприязнью, кто с симпатией, а кое-кто с завистью.
– Всё. Валера для нас потерян, – наконец подытожил Сакс. – Я кажется знаю его знакомую. Это N. Её муж, насколько мне известно, сейчас в командировке.    

«Самоцветы» смолкли, и кавалеры, подхватив дам под ручку, проводили их к столам, пододвигая за ними стулья и раскланиваясь. Возбуждённый Валера возвратившись, уселся на своё место. Он молчал, как мы поняли: переваривал разговор со своей знакомой.    

Танцевальную карусель снова продолжила Пугачёва. За столами зашумели и застучали вилками о тарелки, закусывая, шумно заговорили, а популярная певица пела: «И рукоплещет восхищенный зал, / И на арену к ним летят цветы, / Для них играет туш, горят глаза, /А мною заполняют перерыв». Первым не выдержал Сакс.
– Валера, помни изречение: «Не увлекаетесь ничем» – вот завет кекропиеца Солона, – торжественно произнёс он.
– Кого? Некрофильца Десимона? Из-за громко звучавшей музыки и шума в зале Валера не расслышал нашего приятеля и нас рассмешил.
Было весело, а мне особенно, в такой ипостаси я ещё никогда не выступал. Как только мою фамилию не коверкали: и Десеман, и Десилюк, и Дисемён. Но с таким прилагательным? – это было действительно смешно. С трупами, конечно, я имел дело, но не испытывал к ним никаких любовных чувств. На Пустарнакова я даже не обиделся, поскольку его слова были совершеннейшей нелепицей.
– Нет, Валера, Солон в отличие от Дэса был древнегреческий законодатель, – продолжил после взрыва смеха Сакс. – И что удивительно, господа, он предложил оригинальное решение сохранения семейных связей и предохранения семьи от таких вот, – Сакс кивнул в сторону Валеры.    

Сакс говорил, а Алла пела: «Все кажется – вот маску я сниму / И этот мир изменится со мной, / Но слез моих не видно никому, / Ну что ж, Арлекин я, видно, неплохой!» Пугачёва пела, а мы слушали Витю:
– Зная, что в древнегреческих городах, наряду с добропорядочными семьями существуют брызжущие мужскими половыми гормонами молодые люди, не находящие своей сексуальной энергии никакого выход и направляющие её на замужних женщин, – наш приятель снова обратил свой взор на Пустернакова, который, как и мы, его внимательно слушал, и не понимал или не хотел понимать для кого рассказывается история. – Солон предложил открывать в древнегреческих городах, так называемые, доктерионы, иначе говоря публичные дома, куда намеренно перенаправил половую энергию неженатых небогатых молодых людей, которые не могли позволить себе иметь для утех рабыню или оплачивать услуги наложницы. Больше того, мудрый грек, один, кстати, из семи признанных древних мудрецов, добился того, что доктерионы пользовались своеобразной экстерриториальностью. Объясняю: отец не мог оттуда забрать сына, даже зная о том, что он там находится, а кредитор преследовать должника, то есть там можно было укрыться, и за небольшую плату получить все тридцать три удовольствия.

– Жаль, что у нас доктора есть, а настоящих доктерионов в городе нет, – задумчиво прокомментировал рассказ Сакса Валера, а мы с Майклом переглянувшись засмеялись.
– Как же нет, вот тебе доктерион Майкл, а вот доктерионище Дэс, – подключился к нам Виктор.    

Пугачева снова запела, и публика в зале зашевелилась, чтобы размяться в танце. В этот раз звучала медленная мелодия и пары стали раскачиваться и крутится обнявшись. «Этот мир придуман не нами, / Этот мир придуман не мной. / Этот мир придуман не нами, Этот мир придуман не мной», – певуче как мантру повторяла Алла. Столы опустели, почти все переместились на танцевальный пяточек. Ушёл танцевать и Сакс, какая-то девица его пригласила. За столом снова остались мы с Майклом. Мой друг был занят закуской, а я встал и вышел из зала, чтобы покурить.    

На воздухе было свежо, я стоял на площадке перед входом в кафе (на фото внизу слева) и задумчиво вдыхая дым сигареты, глядя в сторону статуи командора, представляя себя на его месте. Я так увлёкся, что даже руку протянул в нужном направлении, чтобы окончательно перевоплотиться в вождя.    

«А мир устроен так, что все возможно в нем, / Но после ничего исправить нельзя. / Этот мир придуман не нами, Этот мир придуман не мной», – пела Пугачёва словно для меня одного. По площади прогуливались люди. Мой расфокусированный взгляд, устремлённый в никуда, неожиданно остановился на стройной молодой незнакомке, не думая ни о чём, я мысленно её сфотографировал в надежде встретить снова, мне даже показалось, что живет она рядом с кафе «Орбита».    

Когда я возвратился к столу, уже пел Добрынин: «Всегда быть рядом не могут люди, / Всегда быть вместе не могут люди, / Нельзя любви, земной любви пылать без конца / Скажи, зачем же тогда мы любим? / Скажи, зачем мы друг друга любим, / Считая дни, сжигая сердца». Витя и Валера танцевали со своими партнершами, а не танцующий Майк разглядывал женщин за соседним столиком, они тоже смотрели в нашу сторону и улыбались. Удивив меня мой друг сообщил каким-то грустным голосом:
– А певец, не знаю, как его там зовут, прав: «Люди не могут быть всегда вместе», – и добавил мысль, не дающую ему покоя. – Не верь женщинам, Дэс, они обязательно обманут.
– Люблю балы, где многолюдно… Ах, обмануть меня не трудно… Я сам обманываться рад, – переврал я Пушкина.
– Ах, Дэс, у Пушкина совсем не так.
Все наши друзья знали насколько трогательно и серьёзно Майкл относился к стихам.    

В общежитие «Орион» мы вернулись поздно ночью. Когда я засыпал на казенной кровати неугомонный сосед тихо крутил заезженную пластинку Тухманова, а в голове слова трансформировались моим затухающим сознанием: «Ничего никогда не узнал я… и не у кого спросить… Ничего не прочел в газетах, да и что они могут сообщить? Про ту, с карими глазами, стройную, на тоненьких каблучках. С темно русыми волосами, с улыбкой на детских пухленьких губах, про мирянку, просто прохожую, что плывет по волнам, по волнам моей памяти, исчезая в этих волнах, исчезая в этих волнах. Когда это было, когда это было? Во сне? Наяву? Во сне, наяву, по волне моей памяти я поплыву». И я поплыл…