Две луковицы

               

     Стояла осень. Не та, о которой с восторгом писал Тютчев, короткая, не дивная пора, а хмурая с тёмно-серыми острыми полосами на востоке, сквозь которые временами проблескивали неожиданные солнечные лучи, не обещавшие тепла, а только усиливающие тоску, разлитую во всей природе. Нет ничего грустнее голых деревьев, в которых гудит безрадостный ветер, нагнетая уныние.

     Слава Богу не моросил дождь, земля была суха, так что ничто не мешало выдёргивать луковицы, наполнять ими вёдра и относить к дороге, шедшей вдоль кромки поля, и опрокидывать в кузов грузовика.

     Студентки, а это был пединститут, где юноши встречаются реже, чем медведи в наших лесах, работали споро, подгонять их не имело смысла, поэтому преподаватели стояли в стороне, подставив ветру спины, так что никакого кружка, как это бывает обычно, не было, а был лишь полукруг. Беседа шла вялая, и, конечно, о нагрузке, о начальстве и о погоде. Известно, что разговор греет женские сердца, и время от времени он включался на полную мощь, потом снова затихал, потом снова разгорался. Всё чаще «педсовет» поглядывал на часы, пора было заканчивать работы, и солнце, хотя и медленно, но всё же переползало на западную часть неба, всё также оставаясь почти невидимым. Вот и студентки уже возвращались к дороге с полупустыми вёдрами.

     Я был здесь новичок, и меня страшно удивило, что лук из последних вёдер сыпался не в кузов, а в пакеты. Пакеты оказались у всех, и у преподавателей и студенток.
- Как это можно! – возмутился я, - Это же не наше!
В ответ раздался смех. Я продолжал настаивать. Безуспешно. Подошёл автобус, молодёжь ринулась занимать места.

     Дома, снимая плащ, я обнаружил в кармане две луковицы, среднего размера, чистенькие, блестящие, с шелковистой на ощупь шелухой!