Путешествие на Красную Поляну 16-18 главы

                16. Философствования на веранде
            А потом мы все стали собираться.  Вова с интересом наблюдал за нашими действиями.  Вдруг неожиданно громко расхохотался. Да так заразительно, что и мы не удержались и стали смеяться.
           -Ты что? – наконец, спросил Степа и весело стукнул Вову по плечу.
           -Да представил вдруг, как я буду брату рассказывать, - сквозь смех    ответил Вова. – Мол, спустился с гор Господь Бог с ангелами и наставил меня на путь истинный.
           -Ну да, - смеясь, вставил я, - Такой грязный и потрепанный «Господь» с рюкзаком за спиной.
           -А как  экзотично выглядел бы этот «Господь», если бы на плечах у него еще и Мурза сидел бы! – в тон мне добавил Степа. – Жаль, что у Димитрия оставили этого лохматого черта.
           -Какой мурза? – не понял Вова.
           -Да кот Димкин. Он так здорово смотрелся на шее у Ивана Александровича, когда мы по горам лазили.
           -Так вы, что, еще и с котом путешествовали? – изумился Вова.
           -Ага! – ответил я. – Очень приятно! Рекомендую попробовать.
           -Ну, вы даете! – захохотал Вова.
           Так со смехом и шутками мы и  простились с нашим новым приятелем. И пообещали ему в скором времени навестить эти края еще как-нибудь. Потом  Степа в последний раз заснял Вову на камеру, и мы погрузились в корзину подъемника.
Обедали мы уже на веранде у  Никоса Ивановича. Ей-богу, на таком веселом обеде я давно уже не бывал. И этот обед затянулся до вечера.     Потому что присутствующим очень хотелось узнать о нашем путешествии из первых уст.  И  нам пришлось несколько раз повторять историю  наших приключений для тех, кто присоединялся ко всей честной компании позднее. И всякий раз мой рассказ дополнялся все новыми и новыми подробностями, о которых я, честно говоря, и не догадывался раньше.
            Впрочем, переубеждать Степу и Гришу в том, что было, а чего не было, я не стал.  Когда человек убежден в чем-то, его трудно бывает переубедить. Особенно  много они приврали в истории с нашими воинственными  «друзьями» из кабака, в которой меня превратили в некого супермена.
           -А еще наш Иван Александрович пишет книгу по истории, - брякнул Степка.
           -Неужели? –  воскликнул Никос Иванович. – И о чем же ты пишешь, если не секрет? – заинтересованно обратился хозяин дома ко мне.
           -Никакого секрета нет, - ответил я. – Пишу о своих родственниках, которых, к сожалению, уже давно нет в живых. А точнее, пишу об истории кубанского казачества. И чем больше пишу, тем сильнее убеждаюсь в том, что очень многого чего мы о своих славных предках не знаем.
           -И что же, эту свою книгу ты для школьников предназначаешь, или  для широкого круга читателей?
           -Да, бога ради! Просто для себя и для своих детей пишу, чтоб о предках своих не забывали. Вот как душа просит, так и пишу.
           -Это ты очень правильно сказал, что творить нужно тогда, когда душа просится наружу, - заметил Никос Иванович
           - Мои повествования  далеки от развлекательного чтива, - усмехнулся я.
           -И это прекрасно, Иван Александрович, что   о серьезном пишете. Надоело уже это всякое литературное дерьмо про ментов, киллеров и блондинок, помешанных на сексе, - сказал Степа. -     Все полки книжных магазинов макулатурой завалены. Читать только нечего.
           -Ох, как правильно ты говоришь, дорогой! – вздохнул Никос Иванович. – Ведь что обидно: из-за всех этих доморощенных писак и настоящему  творцу к читателю не пробиться. С одной стороны, издательства макулатурой завалены, с другой – книжные магазины.
           -А реклама на что? – спросил Степа.
           -Реклама, мой мальчик, служит тому, кто хорошо платит, - ответил Никос Иванович. – Заплатишь хорошие  деньги, тебе и откровенное дерьмо за конфетку выдадут. Скажи, у настоящего творца, который не штампует за свой счет книжки, а годами оттачивает слово, будут для рекламы большие деньги?
           -Конечно, нет! – сказал Степа. – Если он ничего не издает, то откуда у него деньги? Но, с другой стороны, предложение рождает спрос. А спрос, в свою очередь, диктует предложение. Скажите, кто сейчас читает настоящую серьезную литературу? Да никто. С Пушкиным и с Толстым через экран знакомимся, О Горьком забыли напрочь. И Шолохов у нас только киношный остался. Зато нарасхват  секс и криминал.
           -А я вам скажу, почему это происходит, - заявил Никос Иванович.
           -Ну, и почему? – спросил Степа.
           -Да потому, что люди не желают  напрягать свои мозги. Все желают исключительно острых ощущений и чувств, щекочущих нервы. Оттого и  такое безудержное засилье детектива.
           -Тогда, Иван Александрович, у вас никаких перспектив когда-нибудь опубликовать эти ваши истории.
           -Да я как-то и не тороплюсь особенно, - спокойно ответил я. – На хлебушек с маслицем у меня и без большой литературы хватает.
           -Зачем же тогда пишете? – поинтересовался Гриша.
           -Затем, что не могу не писать, - ответил я. – Вот ведь зачем-то поведала моему деду мать о жизни его отца. А  дед рассказал мне. И я не имею права держать в себе все эти сведения.
           -Очень хорошо ты говоришь, дорогой! – сказал  Никос Иванович.
Мы, может быть, еще долго рассуждали бы о проблемах литературы, но гости, убаюканные нашими мудрствованиями, стали потихоньку расползаться по домам. Короче, очень скоро обнаружилось, что за столом на веранде осталось только трое: мы с Никосом Ивановичем, да Степка.
           -Шли бы вы уже спать, - посоветовала нам жена Никоса Ивановича. – Все равно никогда все не переговорите.
           -Всегда прислушивайтесь к тому, что говорит женщина! – изрек Никос Иванович. – Потому что женщина гораздо мудрее мужчины. Это я вам говорю!
Мы со Степкой не стали ему возражать,  ибо  он был прав.

                17. Домой
           Утром мы со Степаном стали собираться домой. Сначала я хотел отправиться в отделение милиции, чтобы сдать оружие, реквизированное у горячего охранника. Но Никос Иванович заявил мне, что сам сдаст. А мне лишние хлопоты ни к чему. Тем более, что у меня и времени уже на всякие бесполезные дела не осталось. Я с чувством огромной благодарности передал старику злосчастное оружие и тут же позабыл о нем. Затем я поинтересовался у Никоса Ивановича, хлопотал ли он насчет Гриши, чтоб устроить его на работу?
          -Все в порядке, - отвечает. – Как только вы позвонили, сразу же и навел справки. Может хоть сейчас ехать и устраиваться. Только волнуюсь, что не удержится он и на этой работе. Такой уж он человек непутевый.
         -А мне кажется, что напрасно волнуетесь. В лесничестве Грише понравится. И, по-моему, он всерьез настроился посвятить себя лесному хозяйству.
Пока мы с Никосом Ивановичем беседовали о Гришиной судьбе, тут он и сам пожаловал. Пришел проводить нас.
         Ну, вот, приятель, - сказал я Грише. – Никос Иванович похлопотал за тебя. Можешь устраиваться на работу.
         -Что, прямо так сразу? – удивился Гриша.
         -Прямо так сразу. Ты уж не подведи меня, парень, а то мне  потом неловко будет, если что, - попросил я.
          Гриша поклялся абсолютно искренне, насколько мне хотелось в это верить. Потом Никос Иванович взял с меня слово, что вскорости я непременно навещу его скромную обитель, и мы со Степаном двинулись на вокзал.
          В поезде Степка разоткровенничался:
          -Вот ведь как чудно, Иван Александрович, получается: всего неделю с вами по горам побродил, а столько всего узнал и увидел, сколько дома и за год не доводилось. Не зря мне дед говорил, что рядом с вами я человеком стану.
          -Да не во мне дело вовсе, - возразил я. – Ты, братец, вплотную с природой общался – вот, в чем дело. Понял?
          -Не-а! Причем тут природа? Я,  что,  раньше никогда в лесу не был, или в горах?  Да меня  чуть ли не с пеленок  по выходным на природу вывозили.
          Насчет выходных Степка говорил сущую правду. Весь персонал телекомпании знал привычку шефа регулярно по выходным и праздникам вывозить всю свою семью на природу. Именно по этой причине, обычно, с вечера пятницы и до утра понедельника бесполезно было кому-нибудь пытаться искать Главного в городе.
          -Ну, сравнил, братец! – усмехнулся я. –  Разве можно считать настоящим походом в недра природы невинный пикничок на полянке где-нибудь у кромки леса недалеко от федеральной трассы? Подобную «природу» с таким же успехом можно устроить и на собственной даче. А вот когда мы с тобой  по бурелому побродили да по  снегу по пояс, когда  на горном склоне среди альпийских тюльпанов посидели и пешком по облакам прошлись – вот это действительно природа. А чем человек ближе к природе, тем душа у него чище и свободнее от  меркантильных забот. Природа и меркантильность – это абсолютные противоположности, потому что природа, сама по себе, вне сознания и деятельности человека. Человек может сосуществовать с природой, строить с нею взаимоотношения, получать от неё  дары и сам одаривать её своим вниманием и заботой. И тогда он как высокоразвитый венец природы живет  в божественной гармонии с собой и окружающим миром. Когда же, наоборот, человек полностью уходит от природы в мир созданных  собственной деятельностью вещей, а саму природу  воспринимает лишь как сырье для производства новых вещей, то природа принимается мстить человеку  за свое унижение. Сейчас, к сожалению, мало людей, которые по-настоящему любят природу, понимают её, берегут  и стремятся к настоящему общению с нею. Таких людей чаще можно встретить разве что в деревне, где человеку приходится общаться с природой, что называется, с глазу на глаз.
Однако, что греха таить, сейчас и в деревнях  всяких  проходимцев достаточно, которые все стремятся урвать куш пожирнее от земли, леса и прочих природных угодий. Как правило, это  пришлые люди, не деревенские. Проблемы деревни, природы и земных ресурсов человека из числа проходимцев интересуют лишь  с тех позиций, сколько можно от всего этого получить наличными. А если не деньги на природе настругать, то хотя бы получить как можно больше кайфа.  А это, Степа, не человек деревни, а деревня в человеке. Не дай бог такого человека допустить к природе и её ресурсам! Все разграбит, разорит, уничтожит и пустит на ветер.
           -Наверное, поэтому природа и не допускает к себе всякого так просто? – спросил Степа.
           -Ну да, - согласился я. – Наверное, так. Ты погружаешься в неё, а она проверяет тебя на  вшивость.
           -А я, как вы думаете, прошел эту проверку?
           -Думаю, что прошел. Впрочем, тебе виднее, - усмехнувшись, заметил я. Потом спросил:
           -Ну, так  идти к твоему  преподу, или нет?
           -К какому преподу? – не понял Степа.
           -Да к тому, которому ты историю не сдал.
           -Да что вы, Иван Александрович! – смутился Степа. – Я ж пошутил тогда. Сдам я эту историю в два счета. Я теперь ее совсем по-другому читать буду.
           -По-другому, это как? – спросил я.
           -С интересом.

                18. В кабинете у Главного

            Мы вернулись в родной город, когда отгремели уже майские праздники. Слава богу, что я все-таки успел ещё до начала новой рабочей недели сводить своих детишек в парк на аттракционы.
            На работе шеф искренне поблагодарил меня, пообещавши отгулы при случае, и  поведал, что медведевский репортаж проскочил без всякого ущерба  для  телекомпании.
           -Небось, никто в лица экстремистов и не всматривался, - предположил он. – Ну, слава богу, из кадетов никто не пострадал, дело и замяли, - сказал. –  А что Степку моего по горам потаскал, все равно огромная моя тебе благодарность. Представляешь, приехал и заявил сразу же, что со всякими этими отморозками завязал. Они ему теперь не по пути. Ты, Иван Александрович, гений! Макаренко! – воскликнул. –  Уж не знаю, каким манером ты воспитывал моего оболтуса, но что  за неделю ты  вытащил  из него всю дурь – это факт.
           А, примерно, через месяц Главный опять  вызвал меня по телефону в кабинет. Причем, таким  напряженным тоном, что я  моментально почувствовал: будет какая-то баня.
           Он даже и не взглянул на меня, когда я вошел в кабинет. Минуты две сосредоточенно возился в ящике стола, отыскивая там что-то. Не прерывая своего занятия, махнул мне рукой на стул. Я сел, поздоровавшись.
           Наконец, Борисыч оторвался от ящика, захлопнул его сердито и, удостоив меня предварительно глубоко задумчивым взглядом, встал, вышел из-за стола и принялся мерить кабинет шагами, пытаясь при этом куда-нибудь приспособить свои руки: то в карманы брюк, то за спину, то на живот.
Потом все-таки вернулся  к столу, уселся на свое место и спросил мрачно:
           -Ты можешь рассказать мне, как на духу, что ты там, в горах, вещал моему остолопу?
           Я сразу понял, что речь идет о Степке, поскольку только он был у Борисыча  «остолопом». Или «оболтусом» - в зависимости от настроения нашего шефа. Сейчас настроение было скверным – дальше некуда.
           -В каком смысле? – спросил я, чтобы  прояснить для себя направление мысли  Главного.
           -В таком, что у мальчишки окончательно крыша съехала!
           -Что, совсем? – тупо уставился я на шефа.
           -Окончательно! Вчера  за ужином он заявил нам, что пошел в казаки.
           -Куда пошел? – не понял я.
           -В казачество вступил! Сам все решил, сам совершил, а нас поставил перед фактом, так сказать! А подбил на все это, естественно, ты, Жанно. Вот я и хочу выяснить, чем ты там ему пудрил мозги? Только не  заявляй, что ты  тут ни при чем! Уж я-то знаю твои методы. Тебе, если надо, то ты и дьявола к алтарю приведешь и покаяться заставишь.
          -А я и не собираюсь что-то заявлять, - спокойно  отпарировал я. – Во-первых, потому, что не вижу ничего плохого в том, что парень решил вступить в казачье общество. Разве быть казаком – это плохо?
          -Да кто сказал, что плохо? – смутился Главный. – Только пустое это все. А ему учиться надо.
          Я усмехнулся:
          -Вот только не стоит лукавить, Степан Борисыч. Когда это было, чтобы  казачество  мешало образованию?  Скорее, наоборот. Да и что плохого в том, что, наконец-таки, парень пошел к  порядочным и честным людям, настоящим патриотам, готовым, не жалея живота своего, бескорыстно служить ближним.
          -Ой, ну завел свою пропагандистскую шарманку! – поморщился Главный. – Эдак, ты и меня в свою веру затянешь. Я вовсе ничего плохого в адрес казачества и казаков говорить не собираюсь. А только, я понимаю, что если человек вступил в какое-либо  общество, то должен выполнять какие-то обязательства. А Степка, как тебе известно, и без того изрядно запустил учебу. Сессия началась, а он еще кучу зачетов не сдал.
          -Конечно, если бы он  сейчас находился в компании скинхедов, то дела в университете у него были бы прекрасны? – не преминул заметить я. -  Степан Борисыч, парень в таком возрасте, что ему непременно нужно  быть в какой-то компании. В какой именно -  ни вы, ни я, никто другой не может ему навязать. Он сам вправе сделать свой выбор. Это прекрасно, что он  пришел к  казакам. В конце концов, именно казачество поможет  ему не только стать настоящим человеком, но и укажет путь  истинного служения  людям и родной земле. Так что вам еще надо?
           Главный нервно замахал руками:
           -Иди, иди, агитатор! Будет он мне еще про казачество рассказывать! Да у меня самого предки в девятом колене черкасскими казаками были: и в Запорожской Сечи  воевали, и   под Измаилом стояли, и в Крымскую кампанию турков били, и на Балканах в девятьсот двенадцатом  братушек-славян освобождали.  А потом,  после революции, за все подвиги весь наш род под корень вырубили: кого расстреляли, кого на Соловки отправили, кого в Сибирь, а деда моего с бабкой  тут, под Полтавской голодом заморили. Из всего рода один только батько мой и выжил. Да и то потому, что нашелся один порядочный  красный комиссар, который подобрал сироту да в детский дом отправил. А ты меня агитировать: казаки да казаки! Сейчас воспрянули казаки, головы свои подняли, молодые хлопцы дедовы папахи из сундуков повытаскивали. А тут придет к власти какой-нибудь новый  Джугашвили, и полетят вновь казачьи головы ко всем чертям.
           -Не, теперь не полетят, - успокоил я шефа. – Историю вспять  не повернуть.
           -Ой, иди отсюда! Чего стоишь, говорят тебе?! Историк хренов! Глаза бы мои тебя не видели!


Конец.