ТОРФ

Глава из книги "Спойте им, соловьи"
Как всегда, в начале июля, утром перед колхозными сараями собрались жители для распределения на работу. Взрослые стояли поодаль, поджидая, с кем и где сегодня придётся трудиться. Но вот подошли группа немцев с переводчицей Анной, которая донесла до людей сказанное комендантом. Ничего нового, работать сегодня на бакше. Одним продёргивать морковь, другим – свёклу, третьим окучивать тяпками картошку. Там на месте разделятся, кому куда. Работать под руководством вооружённых солдат фюрера и полицаев. Староста Никитка, постукивая по своему высокому резиновому сапогу деревянным концом плётки, выкрикивал детям:

– Всем, кому по десять и одиннадцать лет, отойти сюда. И вы, доходяги, тоже – сюда, – ещё некоторых бледных, худющих, хотя и высоких ребятишек полицай отсортировал.

– Вам – на вишник! Норма – ведро вишни на каждого. Быстро по домам за вёдрами! Бежать во всю прыть! Фёдор Иванович, отправитесь с ними на Полеращение.
 
– Повезло им, с Кольцовым любой рад работать, – тихо пробурчал Сашка Тулупов.

Повернувшись к остальным детям, Никитка важно извещал:

– С сегодняшнего дня начинается добыча торфа. Торф необходим для отопления немецкого жилья. Делимся на группы по двенадцать человек! И становитесь в разные стороны, чтобы я мог видеть – кто с кем. Все с лопатами? Совковые не нужны. Только – штыковые!

Дети расходились, становились кучками.
– У меня совковая, – сказал Колька Коряка.
– У кого нет штыковой, бегом по домам за лопатами и чтоб бежали во весь дух! Одна нога здесь, другая – там!

Несколько детей бросились по домам что есть силы. Никитка прохаживался перед ребятнёй. Мрачный, о чём-то думал. Ребята шушукались:

– Не повезло сегодня. Лучше бы немца с нами отправили, чем этого злыдню.

Минут через несколько снова все были в сборе. Староста повёл детей на болото.

– Хорошо там небось, – предположил Васька Кузнечик, – между деревьями хоть не так жарко будет, как на дороге.

– Угу, – согласился Колька Писарев, – труднее, чем на дороге зимой, ещё нигде не было.

– Молчать! – грубый окрик заставил идти дальше, не издав звука.

Подошли к Овсянниковскому болоту. Ольха там и кое-где тянулись к свету тоненькие редкие осинки. Свет не проникал сквозь них, потому внизу, в воде, сплошным ковром стояли разные растения, высокие, больше человеческого роста. Ребята оторопели, как же можно здесь работать?

– Верхний слой почвы с травой срезаете лопатой, а под низом – торф. Его нарезаете кубиками по полметра шириной и складываете поленницей. Пятьдесят кубиков на человека! Все уразумели? – Никитка грозно смотрел на подчинённых, вскинув голову и оказав жирную грязную шею. – Те, кто не выполнит норму, останется без пайка и будет ночевать здесь, пока не отработает положенное!

Группы рассеялись вдоль первого ряда деревьев. Полицай подтолкнул плёткой первого стоявшего рядом, и все сделали шаг в болото.

– А-а, крапива… – дёрнулся было Илюшка. Но полицай тут же ударил его хлыстом по спине. Слёзы выступили на глазах мальчика. Он угнулся, дабы никто не увидел их. Срезанная крапива, даже потопленная в воде, продолжала сильно жечь ноги. Но торфа тут не оказалось. Пришлось взмахами лопаты сечь траву. Толстые стебли не поддавались, их под нажимом срезали. Группы по двенадцать ребят медленно продвигались вглубь болота. Вода постепенно становилась всё глубже. Кое-где били ключи, и в тех местах от холода леденели ноги. Часто под верхним слоем почвы попадались поваленные когда-то деревья, твёрдые, как кирпич. Пока раскопаешь, стукнешь по нему лопатой, а время ушло. Но травы здесь намного меньше. Ноги что-то покусывало, думали – крапива. Когда Райка Тимбурская, не стерпев, подняла ногу вверх, то громко вскрикнула:

– Ой, что это? – по всей поверхности ноги висели присосавшиеся огромные чёрные пиявки. Девочка в страхе затопала ногами, попыталась оторвать их руками. Но не тут-то было, они не отрывались. Больно! Тут все увидели на своих ногах здоровенные грозди пиявок. По болоту раздался истошный крик сразу всех работающих, но полицай с натурой садиста наносил такие неожиданные и коварные удары, которые мог бы отразить только опытный взрослый человек. Слёзы ручьём текли у девчонок и мальчишек. Но даже вздёрнуть носом нельзя, только услышит – сразу бьёт. Так, босиком, по колена в трясине, и работали.

Наконец, нашли торф. Старались резать ровными кубиками, но он крошился, как ни старайся. Никитка переходил от одних ребят к другим, проверял сделанное. Васька тихо сказал:

– Скажу отцу, пусть покумекает, как сделать, чтобы ровно резалось.

К полудню немец на запряжённой лошадью телеге привёз обед – по серой маленькой буханке хлеба, вмещавшейся в длину на маленькой детской ладошке. Наконец, можно выпрямить спины и выйти из страшного, кишащего тварями болота. Сели на сухую траву и через боль начали отрывать пиявки. Но за них даже браться невыносимо. Тогда приспособились срывать их с помощью пучка травы в руке. Места укусов засочились кровью. Васька снял свою рубаху и предложил Райке перевязать голени. Она взяла спасительный «бинт» и хотела намотать. Но рубаха одна, а ноги две. Смотрит на друга, мол, выручай. Тот взял одежонку, да и порвал надвое, благо, старая была и порвалась легко. Наклонился перед девочкой и намотал ей на ноги. Она благодарно улыбнулась ему.

Другие ребята тоже перевязывали ноги, кто платком, кто рубахой. Но вещи на тряпки больше никто не рвал.

Чёрствый кирпичик хлеба съедался быстро, охотно, хотя хотелось растянуть удовольствие, вкушая еду и оттягивая время отдыха. Через минут десять-пятнадцать Никитка ударил хлыстом по земле и крикнул, что пора работать. Сам-то поел суп из котелка! И обут в высокие резиновые сапоги!

Вечером добирались домой будто не своими ногами. Мокрые от воды и крови тряпки не давали свободного ходу. Но только попытаешься их снять, как заливало кровью. Ранки саднили ноющей болью. Все ладони покрылись кровавыми мозолями.

Райка не вошла, а обессиленная ввалилась в хату. Сразу упала на бабушкину лежанку у печи. Тут подоспела с работы и мама. Со словами «Сил никаких» она подвинула на кровати стопку подушек к стене и сразу легла, не разбирая постель. Лишь пыльные ноги свешивались вниз.

Бабушка сразу захлопотала. Принесла со двора, где на кирпичах смастерили летний вариант печи, подогретую кастрюльку с супом. Но сесть за стол работницы не смогли.

– Можно я здесь поем? – спросила Ксения. – Умаялась, ноги аж пульсируют. Кажется, распухли…

Но когда она увидела Райкины, в ранках, в крови, от ужаса ахнула:

– Деточка моя, что случилось? Что за кровь?

Райка пожаловалась, как жуткие пиявки причиняли им страдания. Снова, в который раз за день, заплакала. Вообще-то, обычно она слезам волю не давала. Считала, что с любой бедой надо бороться, а не нюни распускать. Но не сегодня. Как тут поборешься, когда целый фронт мужчин борется, а результата не видно?
 
Бабушка принесла в тазике тёплой воды, подставила к лежанке и стала обмывать свисавшие внучкины ноги, приговаривая:

– Пиявки разжижають кровушку, вот и текёть она, не остановить. Малость пиявок – даже полезно, ими лечился благородный люд. Но ежели кажный день так, то и до плохого недолго.

Старушка перекрестилась. Достала из сундука пахнувшую нафталином белую простынь, надрезала новую ткань ножом и безжалостно разорвала на бинты. Постоянно причитая проклятия фашистам-немцам и фашистам-полицаям, обработала ранки своими, ей известными средствами. Присыпала порошком и перебинтовала. Затем перенесла тазик к невестке и тоже ласково помыла ей ноги. Отёрла тряпочкой и пригласила обеих садиться есть.

– Ничего, не весь век им властвовать, будет и победа! Наша притом, – сказала Ксения и встала ужинать. Поднялась и дочь.

Васька сразу зашёл в кузню, попросил отца соорудить что-либо такое, чтобы торф нарезался ровно. Иван Фролович заметил обмотки, свисавшие из-под штанов.

– Сынок, у тебя ноги болять?
– В болоте пиявок полно, кусаются невыносимо. Даже через штаны покусали, особенно больно под коленками, – пожаловался мальчик.

– Тут сапоги резиновые надобны, да Манька отпёрла в Любимовку. Просил же, оставь! Тьфу ты, зараза! Никода не слухаеть.

Васька, сорвав тряпки с ног, сразу завалился спать. Так и не поев ничего, мертвецким сном спал до утра. Иван Фролович, недолго думая, соорудил толстую металлическую пластину, на одном конце которой прикреплена деревянная ручка. Получился резак.

Утром мать, обнаружив окровавленную лежанку, завопи-ла, что надо быть аккуратнее, что надо было предупредить её, она бы подстелила старьё. Хмурый Васька молчал. Попросил только взять с собой сухих тряпок.

Теперь работники явились подготовленными: ноги обмотали тряпьём, и все смело вошли в воду. Защипали вчерашние ранки. Но постепенно притерпелись. Васька, притащивший  с собой «спецоборудование», чувствовал себя «на коне». Вся его группа быстро справилась со своей работой, и торфяные кубики резались ровными и красивыми стопками, укладываясь в поленницу. Никитка помалкивал, отрывался на других детях. Кто замешкается, допустит неловкость – бил, вроде как играючи, по рукам, по ногам, по спине. Плётку его из плетёной кожи, на конце с металлической свёрнутой проволокой, боялись больше всего на свете.

Но в обед Васька ожидаемого хлеба не получил.
– Вы мне забыли дать! – напомнил он старосте. Но тот так стеганул пацана, что плетью рассёк тому щиколотку. Ноги-то он перевязал только по голеням, а щиколотки оставались голыми. Мальчик ойкнул и скрючился от боли. Разжиженная пиявками кровь хлестала, будто ею был переполнен весь организм. Теперь Райка сняла свой головной белый платок и перевязала рану. И всё-таки не стерпел Васька и сквозь слёзы спросил:

– За что? Мы же больше всех сделали и кубики ровные!
 На что полицай отрезал:

– Много будешь знать, быстро окочуришься.

От такой обиды мальчик больше не приносил с собой резак. Резал лопатой, как и все. Оказалось, ровный торф Никитка забрал себе домой, поэтому Васька в тот день не значился на работе. Вот и не получил свою пайку хлеба.

Неожиданно дети обнаружили целебные свойства белых камешков-голышей, их в Железнице, что протекала из болота в Тускарь сразу перед Березником, полным-полно. Кто-то раз потёр по месту укусов и боль утихомирилась. Ранки стали затягиваться. Сначала не могли понять, как камень может лечить, но потом дошло: то белая глина. Потом её даже отправляли за границу.

Многие дети болели, простужались почти все. В середине сентября вода в болоте сильно похолодела, и Райка тоже за-болела: по телу распространились фурункулы. Как только бабушка ни боролась, они прогрессировали. За месяц вскочило шестьдесят чирьев! В один из дней мать пошла к старосте Никитке, объяснила состояние дочери. Он велел полицаю Сирькину сходить, проверить, так ли это.
Вошёл в хату, согнулся в дверях, хотя и так – метр с кепкой.
Трясёт своей прозрачной бородкой перед ребёнком:
 
– Ну, показывай, чем хвораешь? Несдобровать, ежели сбрехнула!

Ксения подняла ночную рубашку дочери. На спине красовались двадцать восемь штук чирьев. Полицай недовольно крякнул

и сказал:
– Ну, ладно. Нехай, пока заживуть - дома посидить, - а сам носом водит, принюхивается, пахнет ли едой.– Мясушком не балуетесь разом? – спросил, прищурившись.

– Где уж? Почитай, как год не вкушали. Раечке бы сейчас не помешало, вон как ослабла. Да где возьмёшь?

– Ну, бывайте. Выздоровеешь – сразу на работу! Я проверю!

Добыча торфа продолжалась до середины осени. Но Райка на торф больше не попала, выздоровление затянулось.

Кстати, дети Сирькина Ивана Иннокентьевича протестовали против выбора отца стать полицаем. Одна из дочерей даже ушла на фронт воевать. Жена частенько ему говорила:

– Что будешь делать, как наши придут?
– Кто «наши»?
– Советские! Или ты далеко отбился от своего стада, забывать стал, где родился?

К сожалению, Сирькин был убеждён – победа за немцами.