Ненормальная
Сам Тихон в конце 1905-го был призван в Московскую жандармерию, так что дочь родилась в начале следующего лета без него, а сын Сёмка уже ходил. Отец Тихона Ефим был уже на Русско-Японской, как военный картограф, унтер. А Тихон ушёл служить позже и вернулся вперёд: в 1907-м, по окончании революции. Ефим в это время брёл ещё где-то по Алтаю: после сдачи Порт-Артура он направился домой, на Урал, пешком и шёл три года, заявился в 1908-м, и было ему уже 62 года. Вот такие дела. Тихон рассказал отцу, как заглядывал в Кремле в Царь-Пушку, входил в Царь-Колокол. Ефим садился нога на ногу, садил Сёмку на взъём, Лизку на колено и качал обоих и приговаривал: "Это кто у нас ещё нигде не бывал, ничего не видал? Ни турка, ни японца... У-ух, робятушки!" У обоих были серые прямые бороды по грудь, росту оба были большого, "военного"...
Ефим убрался перед семнадцатым, и теперь в красном углу избы за столом под божницей полным хозяином сидел Тихон - обедая либо читая. В 1895-м за успешное окончание церковно-приходского училища он был одарен Евангелием за подписью председателя Екатеринбургской Земской управы, в Евангелии было уже наставлено много крестиков против некоторых мест. И вот появляются ещё - в Евангелии от Матфея против 24-й главки, и легонько подчёркнуто: "Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем моим... восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения... и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать... претерпевший же до конца спасётся... и тогда придёт конец... и кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего... Горе же беременным и питающим сосцами в те дни! Молитесь... ради избранных сократятся те дни..." Против "горе беременным..." стояло аж два крестика, а возвращавшиеся кто от белых, кто от красных рассказывали о взрывах церквей, о разных жестокостях. На революционеров Тихон насмотрелся ещё в Москве, и вот по родной деревне скачет верхом председатель Комитета бедноты Потап: в левой руке уздцы, в правой револьвер, а в кармане фамилии деревенских "врагов революции". И первая любимая дочь Лиза осталась старой девой.
Да, когда ей было шестнадцать (1922), Тихон заметил, что на игрищах за ней шибко вьётся один парень, и было твердо решено больше не отпускать дочь на игры и вечёрки. Слёз, криков было очень, очень много, но авторитет отца в ту пору значил многое, и Лиза оказалась по сути взаперти. "Ишь че творится! - увещевал "тятя". - Пропадём! Молиться надо, а не бегать. Читать и молиться..." Вы помните себя в шестнадцать? Вообразите, что вас "изолировали" от ровесников, посадили за книжки. Лиза в истерике в буквальном смысле "лезла на стену": когда не могла прорваться в двери, ибо там стоял отец, она вскакивала на кровать и обнимала стену, за которой воля, колотила в стену кулаками. Но Тихон был непреклонен, хотя давалось ему это, понятное дело, не легко. Это было испытанием обоим. А за окошком тот парень с товарищем с жалостью и испугом наблюдали. Так прошли год, два; возраст "выданья" уходил, а слухи, что "Лизка по стенам лазит", укреплялись, и судьба её была решена. Так появился первый, стартовый "признак ненормальности" Лизы. А "нормальные" люди объяснили наоборот: "Лазила по стенам, потому и замуж не взяли".
В те времена было не редкостью оставаться старыми девами по тем или иным причинам и даже сёстрам. Вот и у Тихона вслед за вторым сыном Прохором родилась в 1912-м вторая дочь Анна. Конечно, и ей суждено было стать старой девой (Христовой невестой), да только времена ещё больше развратились, и Анна убежала в другую деревню замуж "убёгом". Тихон проклял сей брачный союз, муж Анны умер, и она, склонив голову и опустив глаза, вернулась и была отдана уже в другую деревню за молодого вдовца, и прожили они пристойно, имея дочь мужа и "заединого" сына. А Лиза уже укрепилась в своём положении старой девы, и даже лишне говорить, что смирилась (поезд-то ушёл!). Подтолкнутая с самого начала отцом, она читала церковные книги, которых у Тихона был целый сундучок (книжек он набрал ещё в Москве, а когда шёл пешком два месяца на Урал - останавливался у церквей и монастырей на ночлег и пополнял свою духовную ношу; и пришёл домой с тяжелой котомкой книг). И вот появился второй существенный "признак ненормальности" Лизы: в небольшой деревне она одна оказалась старой девой и самой, самой начитанной, то есть грамотной насчёт Писания. А где грамотность - там спор, дискуссия, открытия. Тихон постановит что-нибудь сделать так, а не иначе, а дочь молодым умом сопоставит с книжками и возразит: не из дерзости. Боже упаси! А как раз из заботы об отце, что заблуждается тут. И вот уж спор, а дел и без спора много в деревне. И пойдёт Лиза в магазин за хлебом, а внутри всё кипит: не прав отец! И вслух продолжает с ним спорить, и рукой жестикулирует, вся сосредоточенная. А со стороны что бы вы подумали? Правильно: говорит сама с собой - ненормальная! Хотя никто не приведёт ни одного слова из её "разговора с собой", ибо при людях она смолкала. Лиза - сестра моего отца (1919-1986), поэтому дальше я буду называть её и тётей Лизой. Я тоже не слышал, о чем она конкретно "спорила сама с собой", только помню её восклицания: "Он!", "Он говорит!" Много позже я понял, что так она говорила и про отца Тихона, и про Исуса Христа, пытаясь в чем-то разобраться (скорее, в поведении отца). И так она жила дальше никем не понятой, "ненормальной", заслуживающей по-родственному снисхождения и сдержанной улыбки. А для неё, как я тоже потом понял, окружающие были безнадежно несмышлеными и, можно сказать, убогими, и она тоже проявляла как бы снисхождение. А теперь просто перечислю другие проявления "ненормальности" Лизы.
Пришло время, и Тихон (мой дед) пришёл к нам и сказал матери: "Я через неделю умру, ноги отказывают... Пусть ребята каждый день проведывают". Я каждый день по нескольку раз заходил к деду (мне было шестнадцать), дед садился на кровати, и так первые три дня мы говорили "о разном", а потом он многих не узнавал уже кроме самых "физически" близких: меня, тети Лизы (раз мы были с ним неотлучно). На шестой день Лиза повела его на двор помочиться. В сенях Тихон пошатнулся, взмахнув руками и слегка задев дочь по голове. Но она справилась, привела отца обратно на кровать и объявила присутствующим:
- Видели?! Он ведь меня ударил! Ударил он меня!!!
Племянницы Тихона стушевались: надо же! Отец при смерти, а Лиза недовольна, что он её видите-ли задел... А Лиза, когда "ворчала", знаменательно поднимала указательный палец. И, тоже много позже, я понял, что в тот момент она говорила о Боге, что это Он её слегка "ударил", дав какой-то знак, и об этом знаке она и спрашивала присутствующих "гласом вопиющего в пустыне". Но нормальные оставались глухи.
А потом, спустя двадцать лет, умер мой отец, и Лиза была взята моей матерью к себе. Мать была мастерица по кухонной части, и каждый день готовила золовке что-нибудь вкусное и разное. Лето, на столе капустные пельмешки. На завтра грибные и так далее. Соседки жалеют мою мать: поди, привередничает сноха? Мать из солидарности молча вздыхает, а однажды выбежала на скамейку к подружкам:
- Беда ведь! Поставила варьку пельменей ей, а она говорит, мол, вчера ведь грибные-то были!..
Сколько восхищения и жалости было высказано матери, и сколько осуждающе было сжато губ в адрес "бедной Лизы". А я потом сказал матери, что вы, мол, поняли всё неправильно: тетя Лиза подумала, что ты "просчиталась", ошиблась, забыла, и, вопреки своему же правилу, снова сготовила "вчерашнее блюдо". На это мать согласилась, что, может быть, и так... А последний год я запомнил тётю Лизу сидящей перед телевизором. Я приезжал к матери днём по субботам, через окно видел тихо сидящую посреди комнаты на стуле во всём чистом тётю Лизу. Захожу: она смотрит передачу "Английский язык". На экране тянут медленно слог за слогом, повторяя, показывая на доску или плакат, и так час-полтора, и тёте Лизе достаточно было для коротания времени, ибо и вся прочая жизнь "нормальных" в её глазах мало отличалась от этих бессмысленных звуков и движений на экране...
Однажды спросил: "Как здоровье, тётя Лиза?" Она весьма экспрессивно ответила: "А ишь, питьё одолило! И вон на пальце какое-то диковище сделалось!.. Мои одногодки-то все ведь уж умерли, а меня-то почто Он оставил?! Почто?!.. Полгода ещё поживу, больше не хочу, пусть забирает меня тоже..."
Через полгода она умерла (1988), похоронили рядом с Тихоном. А вскоре настали изменения, возвращалась в души вера, которую до последнего несла Тетя Лиза и на протянутой руке передала мне, нам. Не такое простое дело - сохранить эту ниточку. Нашу деревню Черемхову основал Анисим Анисимович Попов (р.1659), ушедший на Урал от Никонианской реформы (1655), бывший пономарь из Каргаполья близ Архангельска и Новгорода. По мужской линии Анисим-пономарь доводится мне прямым семистепенным прадедом, и многие события этого рассказа вполне объяснимы, как и возникшее в миру представление о "нормальных" и "ненормальных".
Свидетельство о публикации №219010900055