Оппозиция

«Было бы что делить, а те, кому делить, всегда найдутся»

Типичный российский казнокрад Семеныч в целом был человек неплохой и даже душевный. Он любил любые стихи, профессиональные и непрофессиональные, любил сами рифмованные фразы, любил музыку в них. У него иной раз серебристые слезы зарождались в уголках глаз, когда по местному радио транслировали распевные стихи местных поэтов, настоянные на тоске по родному дому, по старым друзьям, на стремлении что-то написать в рифму на тему маленького нефтяного городка и Крайнего Севера. Вот и в этот раз женский голос из небольшого китайского радиоприемника, оформленного под свинью-копилку, мягко декламировал:
Если есть дороги на юг, то есть и на север.
Уезжаем домой, в отпуска мы не навсегда.
Сколько в сердце тепла, когда жарче и солнце, и ветер!
Сколько скучной прохлады с рожденьем за окнами льда...
Жизнь – забвенье тревог и разлук, соли слезной и острой,
Если б не было так, то давило бы вечно виски…
И стучит по железу дорог колесами поезд,
Оставляя в далекой дали нефтяные пески.

Где, когда остановка, где выйдем, обнимемся крепко?
Поцелуя глоток - и дыханье любимой в груди,
Но дрожат за окном от движенья вагонного ветки,
И махают они и прощаются: «Милый, лети!»…

Семеныч по привычке расчувствовался, утер смочившую ресницы жидкость и отключил радиоприемник. Лицо его сразу утратило сентиментальные черты и стало жестким, как кирпич. Он вернулся к мстительным мыслям, одолевавшим до краткого поэтического отдыха. Дело в том, что его собственные сотрудники, Гриша и Паша, сказали и замыслили недоброе против него - против Семеныча. Теперь перед Семенычем стояла задача: кончить противников без лишних сантиментов, то есть любыми способами убрать с работы.
***
Бывшие оперативники Гриша, худой и гладкий, как чертежный карандаш, и Паша, верткий и манерный, средний по калибру мужчина, не были честными налоговыми полицейскими. Внешне они выглядели вполне прилично - душевную гнильцу выдавали глаза, и то не всегда, только при разговоре о деньгах. В них появлялся задорный блеск, словно на поверхности глаз самопроизвольно выступало сливочное масло, и возникала небесная мечтательность, странная на алчном лице.
В милиции они тоже брали взятки с подследственных за помощь в смягчении уголовных дел, но это было опасно и размах не тот, а в налоговой полиции на мздоимство смотрели куда проще. Гриша и Паша перешли в ведомство, близкое им по духу, надеясь на хорошие заработки и взятки. Однако, несмотря на то что по складу характера они вписывались в коллектив налоговой полиции, как пара стандартно отштампованных пряников в общей куче, их не допускали в ядро коллектива, где делились главные деньги, и даже более: они попали в число тех полицейских, чью зарплату Семеныч прокручивал и выплачивал с большим опозданием...
В тот момент, когда возле кассы оживленно толпились приближенные к Семенычу лица, в одном из кабинетов налоговой полиции встретились Гриша и Паша, фамилий которых как обычно не было в платежной ведомости.
- Шестеркин – мерзавец - тоже за деньгами стоит, - возмущался Гриша. - Показателей никаких, зато поощряется премиями и почетными грамотами за высокие результаты! А все оттого, что стукач. Продажный подлиза, где что услышит, тут же докладывает, причем нагло, в открытую. Как же! Человек, преданный Тыренко с макушки до пят. Тот его из простых водителей вывел в офицеры, а он и высшего образования не имеет, и неизвестно, заимеет ли. Вот какие теперь люди нужны, а не такие менты, как мы.
- Вспомни, как раньше праздники отмечали. Всегда всей полицией вместе. Спокойно выпивали, говорили, ничего не боясь. Как Тыренко пришел, стали делиться на группки, - поддержал Паша. - А с приходом Шестеркина полный крах наступил. Звать его за стол – это считай заявление на увольнение писать. Все ж руководству расскажет. В пацанские годы мы таким темную устраивали, а сейчас они нам. Когда последний Новый год справляли, я вышел в коридор, смотрю, он один в дежурке сидит. Грустно на меня посмотрел. Вижу по глазам: ждет, что я позову. Хреночки...
- Слышь, Пашка, надо проникнуть в бухгалтерию и   порыться в документах. Тогда можно взять Семеныча за горло.
- Согласен. Не откладывая, во время ближайшего ночного дежурства сделаем. Только приемник громче включи, а то как бы эти обсуждения боком не вышли. Кабинеты могут прослушивать…
Так оно и оказалось. Двух не заглушенных приемником фраз Семенычу оказалось достаточно, чтобы распознать зловредные намерения. Он то прослушивал запись, то включал радио, ища отдохновение для сердящегося сердца в поэзии маленького нефтяного города, но по радио транслировали поп-музыку…
Семеныч взглянул на часы и нашел утешение в цифрах на их прямоугольном дисплее. «Слава богу, конец работе, - вздохнул он. – Пойду домой, завтра решу, что делать с моими революционерами».