Главка нового романа 01 - 08. 01. 2011 Омск

Поясняющее слово
      Предлагаю вашему вниманию первую главку моего нового романа, являющегося продолжением романов «Холодный путь к старости» и «Эффект безмолвия». Название новый роман имеет, но я пока повременю с ним.
      Роман выполнен в виде литературного дневника, во многом автобиографичен, включает в себя все привычные моим читателям компоненты моего творчества: стихи, притчи, сказочные элементы, юмор, трагедию, размышления на тему и так далее.
      Роман ограничен сроками федерального розыска, в котором мне довелось побывать, а это более одного года. Публикация романа также будет растянута на этот срок. Сериал, в каком-то роде.
      Каждый день литературного дневника будет опубликован именно в тот текущий день, в который он и состоялся восемь лет назад, однако, первый день, упомянутый в дневнике, в связи с новогодними праздниками, опубликован сегодня немного позднее, чем он реально произошел.
      Роман будет опубликован в виде черновика, без сокращения и корректуры, поэтому возможны орфографические, пунктуационные и даже смысловые ошибки, затянутые места... Однако, думаю, он вызовет интерес в любом случае.
      Итак:

08.01.2011 Омск
 «Чтобы остаться целым в поединке с многократно превосходящим противником есть одно кардинальное средство – избежать гибельного контакта»
      Я убежал, как до меня бежали многие, опасаясь за свою жизнь. Как бежали рабы, крепостные крестьяне, революционеры, как бежали от коммунистического режима, как бежали от коррумпированных с властью бандитов, как бежали от судейского произвола, основанного на слепых и вольнотолкуемых законах. Как бежали во все времена, поскольку ничего в душах людей не изменилось, кроме еще более укрепившейся веры в абсолютную силу материального благополучия, в божественную силу власти…
      На такой кардинальный шаг меня вынудили три объемных в бумаге, но почти пустых, по сути, уголовных дела о мошенничестве, объединенных в одно, чтобы сочинение не пропало, как говорили следователи, если какое-либо составных обвинений вдруг не войдет в приговор. При этом каждое из составных дел позволяло суду лишить меня свободы на срок до 6 лет...
      Вначале я воспринял уголовные дела с юмором, поскольку никаких тайных преступлений не совершал, а мошенничество именно тайное преступление. Да, около 200 тысяч рублей были потрачены, но все с ведома, совета и разрешения компетентных лиц от бухгалтера до главы города. Я-то в бухгалтерских вопросах ничего не понимал. Но горе вам, если вы войдете в конфликт со своим высокопоставленным начальством, которое имеет либо власть над всем остальным начальством, либо сильно с ним дружно, а я вошел именно в этот конфликт, повинуясь исполнению журналистского долга борьбы с коррупционерами и чиновничьим произволом. В результате коррупционером выставили меня. Надо сказать – очень обидно…
      Как только понял, что конечный итог всей заварухи, может пойти куда дальше видимой цели: не только испортить репутацию, но и увести меня за решетку или забор – решил сбежать из города и нарушить подписку о невыезде, и, как сказал мой друг Юрка, живым не сдаваться. Что ж: наносящий бесчестный удар, а властьимущие вместе с ментами именно это и сделали, провоцирует на аналогичный ответ. Вот только тоска все еще сжимала сердце, стоило задуматься о потерях. Она не просто сжимала сердце, она его терзала и топтала, стоило сосредоточиться на оставленных на Севере жене и детях, о любимом доме, о привычном укладе жизни.
      Я вспомнил маленький нефтяной город Муравленко, вспомнил дорожку в снегах мимо домов, по которой мы с Лидой, моей женой, возвращались домой от брата моей жены, Бориса, и понял, что это время мне дорого, очень дорого. Вечер, ночь, торец нашей пятиэтажки, к которому мы направляемся, а слева между домами все более выглядывает тайга, укрытая светлым блестящим снегом, чистая в этом одеянии и прекрасная…
      Стремление к справедливости, к истине, к противодействию злу и в то же время к материальному благополучию - для меня всегда было противоречием, раскалывающим пополам. Я с удовольствием спрятался бы в норку, но мне надо было вначале укусить подлеца, чтобы в норке моя совесть не сожрала меня самого.
      Однако борьба один на «один» с незримым множеством: стеной репрессивных органов, продажных коллег, злопыхателей, какие есть у всякого нормального журналиста, с другой стороны со стеной равнодушия и безумной благодушной слепоты обычных людей, населения, схожей с состоянием душевнобольных – непосильная для меня ноша. Нести ее можно пока имеешь надежду. Безо всякой надежды – боюсь невозможно.
      Человек посредством развития цивилизации создал систему, в которой стало слишком мало страдания по сравнению с прошлыми веками, что привело к потере обязательного элемента человеческого становления и совершенствования. У современного человека ослаблен иммунитет к страданиям: привычка к тому, что на все есть своя анестезия, привела к утере терпения и бесстрашия. Когда заготовку не режет мастер (а режут всегда с болью), то о совершенствовании не может быть речи: если живешь без режущей боли, значит, нож мастера тебя не касается, и можешь остаться до старости заготовкой.
      «Знаете ли, Родион Романыч, что значит у иных из них «пострадать»? Это не то чтобы за кого-нибудь, а так просто «пострадать надо»; страдание, значит, принять, а от властей - так тем паче» - из монолога Порфирия Петровича в романе «Преступление и наказание».
Это оно и есть, что мне досталось. Некоторые это страдание за счастье принимали. Да и страдание у меня не сильно жесткое. Но все равно – тяжело.
      Однако стоило обратиться к историческим фактам, как сердце успокаивалось сравнением. Вся история человечества на протяжении последних тысячелетий полита кровью лучших его представителей, уничтоженных вполне нормальными людьми.
      Я сегодня сердцем понимаю Радищева, который лишь от мысли о повторной ссылке покончил жизнь самоубийством. Я прекрасно понимаю Ходарковского, который, отсидев 10 лет, уже готовился выйти на свободу через 8 месяцев, но при угрозе нового уголовного дела и нового срока заключения, подписал все, что требовалось, и согласился на все условия, которые мы еще не знаем, чтобы получить амнистию от Президента России и исчезнуть в Германии. 
      «История людей не была битвой добра, стремящегося победить зло, – писал Василий Гроссман в своей книге «Жизнь и судьба». - История человека - это битва великого зла, стремящегося размолоть зернышко человечности».
      Занимались этим размалыванием убогие фигуры, оказавшиеся при должностях, цитируя Гроссмана из той же книги:
     «Здесь, в лагере, Кейзе (бывший гамбургский вор-взломщик, теперь - штубенэльтер) переживал чувство превосходства над жившими в бараках художниками, революционерами, учеными, генералами, религиозными проповедниками (умертвляя их). Тут дело было не в зерне кофе (пуля в голову) и не порции эликсира (вливание фенола). Это было чувство естественного превосходства, оно приносило много радости».
      Моего прадеда 27 декабря 1937 года в возрасте 49 лет, в числе многих других, после короткого следствия приговорила к расстрелу тройка УНКВД по челябинской области. Расписался за всех секретарь тройки некий Подобедов лейтенант управления НКВД. Все обвинения недоказанные. Приговор приведен в исполнение 1 января 1938 года в 14 часов. Прадед реабилитирован 8 февраля 1956 года. За эту ошибку никто не наказан, никто не извинился, не выплачена никакая компенсация родственникам, какие выплачивают даже жертвам авиакатастроф...    
      Когда живешь цивилизованной мирной жизнью, то забываешь, что твое тело всего лишь кусок мяса с костями и может быть сожжено, расчленено, изнасиловано, измучено, изрезано и т.д. и совсем недавно в исторических понятиях - это было нормой, к которой надо быть готовым. Мирные люди избалованы цивилизацией, законами и проигрывают тем, кто менее цивилизован, или по-другому цивилизован, менее уважает законы, или имеет иные законы. Каждый лежит на чьем-то обеденном столе, часто об этом не подозревая. Это, в частности, о болезнях.
      Читая реабилитационное дело моего прадеда 1956 года, я не мог отделаться от мысли, что суть протеста прокурора на расстрельные дела состояла не в том, что расстреляны невиновные, а в том, что следствие допустило просчеты при фабрикации доказательств. В этом состоял весь гнев формализма прокурорского протеста, все фонтанирование доказательств.
      Сейчас я понимаю, что впоследствии, эти недочеты были устранены и будущие следователи, фабрикуя доказательства, уже не допускали столь глупых ошибок, а наоборот. Инкриминированные мне уголовные дела - тому доказательство. Чрезмерное заваливание обвиняемого доказательствами, которые хотя и не имеют прямого отношения к делу, или являются впрямую вымышленными, но составляют страшное количество, которое схоже с глыбой… Ты отбиваешься от камешков, а глыба несется. Она несется вниз на голову обвиняемого, и ее ничто не способно остановить.
      Сегодня все ж таки не хулиганы из подворотни творили несправедливость против меня, а государственные люди, поставленные, чтобы защищать, в том числе, и мои права. Вот и получается, по крайней мере, как мне видится в этот момент: хочешь безнаказанно хулиганить и бандитствовать - иди в милицию, прокуратуру, суд…, а властная психология подобных исполнителей, попирающая мораль, нравственность и какое-либо уважение к человеку, была мне понятна, я как-то столкнулся с нею в лице самой обычной уборщицы маленького нефтяного города Муравленко, которая имела совсем маленькие погоны в отличие от звездных крыльев более высоких чинов.
О прелести власти над людьми
      В маленьком нефтяном городе Муравленко мороз опустился ниже 30 градусов. Я вышел из лаборатории после сдачи крови и, чтобы не мерзнуть на остановке, зашел в рядом расположенное медицинское учреждение - поликлинику восстановительного лечения. Присел там на свободный стул у входа-выхода. Ждать-то надо было минут десять. Никого нет. Никому не мешаю.
      В коридоре появилась уборщица. Обычная уборщица в форменной, правда, одежде.
      - Вы к кому? - строго спросила она.
      - Ни к кому, - простодушно ответил я. - Автобуса жду.
      Ответ был вполне нормальный на фоне мороза.
      - Тут автобуса ждать нельзя, - ответила уборщица. - Идите на остановку и там ждите.
      Я был изрядно удивлен. Даже собаку из магазина на мороз обычно не выгоняют.
      - Никуда я не пойду, - ответил я. - Здесь подожду.
      - Здесь вам не автобусная остановка, выходите, - начала демонстрировать упертость уборщица.
      Далее состоялся разговор примерно того же характера, имевший колкости и замечания. В результате: я высидел, сколько надо, выслушивая претензии уборщицы и еще какой-то служащей, которую уборщица позвала на помощь. И вот что получается:
      Даже не ради исполнения инструкции, поскольку никакой инструкции по выдворению граждан из общественного заведения быть не может, а ради удовлетворения сознания собственной значимости, пусть даже антиморальной, человек готов изжить другого, совершенно не думая о морали, о последствиях и чрезмерности своих действий. В этом равны и следователи, и прокуроры и уборщица, но в отличие от уборщицы следователи и прокуроры имеют в руках оружие и иные силовые средства для отстаивания своего мнения, своей, так сказать, правоты и, образно говоря, могут выставить на любой мороз в любой одежке.
***
Безмужний кран
      Только я вынужденно уехал из своей северной квартиры, и наступили первые выходные, как у моей жены Лиды сломался кран в ванной комнате. Ничего страшного: просто перестала течь вода. Видимо, после отключений воды опять по трубам нагнало много ржавчины, и забился сменный пластиковый патрон в смесителе. Но Лида этого не знала и запаниковала.
      Решение было принято правильное: разобрать кран. Но так как Лида никогда этого не делала, то для исполнения задуманного она вызвала соседку Патимат: крепкую, сильную, хозяйственную женщину.
      Патимат в своем доме за мужа выполняла все мужские дела, вплоть до переноски шифоньеров, диванов и прочей мебели. Задача ей показалась простой: выкрутить винт, крепящий ручку крана. Он был скрыт за декоративной пробочкой, в углублении.
      Женщины сняли пробочку, и Патимат принялась выкручивать винт. Она нашла отверткой соответствующее углубление на винте и попробовала повернуть. Винт не поддался. Она попробовала еще раз. Винт не поддался. Патимат вытащила отвертку и заглянула в отверстие. 
      - Крепко приржавел, - со знанием дела сказала она. - Но ничего, Лидочка, не такие винты откручивали.
      Патимат вернула отвертку на место и, уже прикладывая все силы, принялась крутить. Иногда отвертка прокручивалась. Патимат облегченно вздыхала, заглядывала в отверстие, но винт все стоял на месте.
      Может какая-нибудь другая женщина и сдалась и стала бы ждать мужчину, какого-нибудь сантехника или просто соседа. Но Патимат уже давно привыкла в хозяйственных делах обходиться при живом муже без мужа, и женская беспомощность в подобных делах была ей незнакома.
      Она всовывала в отверстие отвертку, находила углубление, куда ее надо вставить, крутила, затем заглядывала в отверстие в надежде, что винт хоть чуть-чуть пошел, а затем - опять отвертку... - ровно до тех пор, пока отвертка у нее не пошла штопором!
      - Ничего не получится с винтом, - огорченно, но никак не потерянно произнесла Патимат. - Но ничего, Лидочка, мы его сделаем. Придется кран снимать полностью, у меня как раз запасной есть....
      Вот так моя жена постепенно привыкала жить без меня.
***
Сон-поучение о свободе 08.01.2011
      Возвышение, сколоченное из досок, вроде полового настила в избе, только без избы, скрипело под ногами нескольких мужчин, среди которых был и Алик. Настил располагался под открытым небом. Светило солнце. Внезапно на фоне этого еще ушедшего за горизонт солнца стали появляться звезды. Небо потемнело, словно во время солнечного затмения.
      Звездное небо околдовывало и пугало своим необычным для данного времени суток появлением. Алик подошел к краю настила и взглянул вниз. Сердце похолодело. Земли под ним не оказалось, хотя совсем недавно была. Вместо Земли оказалось такое же звездное небо, как и вверху.
      Земля, вся огромная Земля, стала либо прозрачной, прозрачной словно космос, либо вовсе исчезла. Алика со всех сторон: и слева, и справа, и сверху, и снизу – окружали звезды, так словно бы он завис среди галактики, потеряв опору, друзей, близких, но имея одно единственное преимущество во всей этой ситуации: полную свободу, абсолютную свободу. Но эта свобода не радовала его, а пугала.
      Свобода оказалась равносильной полету над пропастью, напоминала ощущения, какие Алик испытал, плавая на поверхности Красного моря и глядя в глубину сквозь воздушно прозрачную толщу морской воды. Аналогия вечному падению без достижения дна. Жизнь в падении…, а человеку всегда хочется иметь опору или висеть хоть на каком-то крючке. Но стоило Алику научиться опираться о незримое, как о красноморскую воду, как страх стал исчезать.
***
      Свобода – это космическое состояние, неведомое земному человеку, а потому на самом деле страшащее его. Стоит потерять даже одну привычную опору или связь, как человек, вместо того, чтобы испытывать радость, испытывает испуг. В такое же положение попал и я, лишившись одновременно многих опор и связей.

;Фотография сделана возле Храма Преображения Господня в ямальском городе Муравленко 9 января 2019 года.