3. Вид на промзону

Невыносимо унылый, просто тошнотворный вид психиатрической больницы за забором с колючей проволокой даже не компенсировался ничем близлежащим. На другой стороне улицы начиналась промзона с рядами складских помещений. Над ними пустынно возвышались разлапистые конструкции опорных башен линий электропередачи. Не было ничего тоскливее появляющегося в сумерках света окон больницы. Казалось, даже внутри уютнее и веселее, чем снаружи.

И вот, в одном из помещений заработал телевизор. Это медбрат, удерживающий буйных, Артём, решил посмотреть футбольный матч, воспользовавшись тем, что в ординаторской никого не было, зато был телевизор. Но вскоре дверь открылась. Это была, конечно, Анна Дмитриевна.

– Та-ак, Тёмочка. Нашёл минутку, да? А ты знаешь, что Марина наша Игоревна вся чуть ли не в судорогах!
– Ну да, я знаю, что ей здесь тяжело стало в последнее время работать, – старшая медсестра укоризненно кивала. – А-а… что?
– А вот то, что может ты будешь настоящим мужчиной и сделаешь то, чего не может сделать бедная женщина.
– Что именно? – растерянно спросил Артём.
– Покормишь ложкой наших буйных, которые привязаны.
– Ф-фу… – задумчиво выпустил воздух Артём.
– Ну, что зафукал-то сразу? Так ты настоящий мужчина, или все вы, мужики, одинаковы?
– Что-что?.. Я просто… Анна Дмитриевна… Вы как-то странно высказались.
– Как это я ещё странно высказалась?! – уже повысила она свой скрипучий голос.
– Если я пойду кормить, то я – настоящий мужчина, а если нет, то… мужик, такой как все, типичный?
– Ой, как охота ему поумничать! Или ты поможешь женщине, или ты хочешь, чтобы вы, мужики, нас порабощали?
– Да всё я понял, Анна Дмитриевна, иду!
И Артём, хоть и с глубоким вздохом, но выключил телевизор.

Привязанный Капитонов думал над фундаментальным вопросом: как по-лучилось, что он здесь оказался? Раздумья прервал Артём, подкативший к нему столик с манной кашей, солянкой, хлебом и компотом.

– Ну, доброе утро, брат во Христе!
– Здравствуй… брат… – медленно и задумчиво ответил больной.
– Будешь вкушать-то? Заметь: всё постное. Сейчас ведь пост? Рождественский. Ты насчёт этого особо не волнуйся, там, в ординаторской есть православный календарь со всеми постами. Ну так будешь принимать эту пищу?
– Буду… – прокряхтел Капитонов и стал дёргать привязанными руками.
– Я понимаю, что ты не можешь перекреститься. Но так всё-таки лучше, чтобы ты не причинил вреда ближнему своему.
Капитонов перестал дёргаться, смирился…
– Я вместо Марины Игоревны пришёл тебя кормить. Потому что ты её уже за… – тут Артём чуть не выругался и поперхнулся. – Замучил ты её совсем. Ну всё, хорош всяких слов, открывай рот.
Больной не очень понимал. Артём вздохнул.
– Ты сказал, что будешь есть. А придётся только так – мне тебе в рот класть манку и всё прочее, – и Артём стал приближать ложку. Рот наконец открылся. – Вот так!

Ещё несколько ложек было отправлено в рот Капитонова молча. А после работник отделения не удержался от дальнейшего разговора.

– Кстати, брат, мы ж с тобой толком не знакомы! Тебя всё «Капитонов» да «Капитонов», а вот имени твоего мне что-то не приходилось слышать, как и тебе моего. Не назовёшь мне своё имя, полученное при крещении? – Артём даже приостановил движения с ложкой.
– Меня зовут Сергей, – протянул Капитонов.
– Очень приятно, Сергей. А меня зовут Артём.
Работник вместо ложки протянул руку и, привстав, пожал привязанную руку больного.
– Видишь ли, Серёга, какая ситуация? Один взрослый парень кормит с ложки другого. Согласен, что это бредовая ситуация? Проглоти, потом скажешь.
– Согласен… бредовая.
– Ну вот! А как же так получилось-то? Ты ж вон какой заметный парень-то, на тебя если просто взглянуть, не здесь, конечно, так поверить невозможно, что ты можешь быть здесь и всё прочее… Ещё бы чуток зарядкой заняться бы тебе – стал бы совсем как я.

Сергей вдруг перестал жевать.

– Так, ну что такое, перестань плеваться!
– Плотью искушаешь?
– Всё, началось! Ничем я не искушаю! Просто, глядя на тебя, говорю, что думаю. А ты вон до чего доходишь, свинячишь как.

И Артём, морщась, собрал с одеяла ложкой выплюнутую солянку и пошёл к ведру. При его возвращении Сергей заговорил в полную силу.
– А ты хоть крещёный?!
– Успокойся! Крещёный.
– А известно ли тебе, что это Божья воля в том, чтобы я здесь находился? Что какая бы не была ситуация – главное, чтобы она была угодна Богу? Что на всё Его святая воля?! Известно ли тебе это?
– Известно! Непонятно только, почему при твоей верности Богу, ты такое сделал с его служителем. Он что, был этот… еретик что ли?
– Нет, не еретик. Он был ревностный служитель Христа.
– Ну так зачем ты… – Артём вздрогнул и осёкся, – ну так чем он тебе не понравился?
– Он… озверел просто.
– Позволь, Сергей, но твоё отношение к тем, с кем ты лежишь, это разве не озверение?
– Уходи! Терзаешь ты меня! Уходи!!

В этой же палате застонал разбуженный Марков.

– Чего орёшь-то, спать мне не даёшь?
– Да тут вот этот пришёл!
– Ах, ещё и «этот пришёл»! – вскипел уже сам Артём. – Я вообще-то кор-мить тебя пришёл, чтобы ты с голоду не пух.
– А-а!.. Прости!

Артём и сам спохватился.

– Ладно, всё, проехали! Просто молча надо было тебя кормить…
– А неужто он ещё и не молча кормил?! – раздался в палате ещё один голос, скрипучий голос старшей медсестры. – Хоть кол на голове теши! Артём! Когда ты поймёшь, что нельзя тебе с ними разговаривать, нет у тебя на это полномочий, не врач ты! Только врач может знать, как с ними говорить! Ладно со мной начал умничать, так ещё и их будоражить вздумал разговорами своими! Что тебя тянет сегодня весь день к болтовне?!

Больные успокаивались, поняв, что не перекричат её.

– Выйдемте, Анна Дмитриевна, – объяснение прозвучало в коридоре. – Мне просто тоскливо очень.
– Ах! А мне не тоскливо!
– Нет, я прекрасно помню, Анна Дмитриевна, и про вас, и про «Марину нашу Игоревну», но просто… И за окном ведь какой вид убогий, не посмотришь в него, промзона эта, трубы на горизонте торчат и дымят… Вот…
Медсестра с удивлением раскрыла глаза.
– Ну, теперь позвольте ещё Маркова покормить.

И Артём, при неожиданном молчании начальницы, снова зашёл в четвёртую палату.
– Ну, Марков, теперь твоя очередь. Твой заклятый сосед уже покушал. А как, кстати, тебя зовут?
– Никита Александрович.
– Во как! Я, правда, отчества у тебя не спрашивал, но в ответ тогда представляюсь в твоём стиле – Артём Вячеславович.

И он подошёл пожать привязанную руку.

Капитонов уже успел успокоиться без всяких медикаментов. У него начал-ся настрой на молитву. Он смотрел, как в небе испускают тусклый свет разры-вы, утоньшения ватной пелены облаков… Такое же небо он видел когда-то в поле за лесом. Все эти места отмечены его страданием. Где он – там и его страдание. И везде у неба вид утешающий. Только подготовку к молитве кое-что растягивало. А именно – раздумья о том, как всё произошло. Разве, когда он маленький ходил по траве в своём районе Москвы, радуясь каждой травинке, когда там же, возвращаясь в темноте с мамой домой, пел детскую песенку про улыбку, мог ли он представить, что когда-то станет кровавым психом?

Мир просто делится на «нормальных» и «больных». Это деление хоть и незаметное, но чрезвычайно жёсткое, гораздо жёстче, чем деления людей по расовому, этническому и религиозному признакам. «Нормальные» правят миром и любой его частью, они распространяют повсюду свои стандарты. Он, Сергей Капитонов, не вписался в эти стандарты. Они негласны, их нет ни в каком своде законов, но они всё равно есть повсюду. Он не вписался в них не потому, что не захотел – не смог. И теперь он лежит здесь привязанный, он – опасный больной… Когда впервые возвысились эти «нормальные»? Кто их возглавил? Как это произошло? Ну всё, хватит думать! Пора молиться…

А вот начальство больницы продолжало думать о Капитонове – близился консилиум у главного врача.