Револьвер

       Зимой я получил такое письмо: "Здравствуйте, Юрий. Прочитал вашу повесть "Тени опавших листьев" и решил  написать. Я убил человека. Можете сделать с моим признанием, что хотите или даже переслать это письмо в прокуратуру. Я готов понести наказание. Пожалуй, так будет даже лучше, ибо каждый человек должен за свои проступки отвечать, и я тут не исключение, к тому же у меня нет смягчающих обстоятельств, как  нет и оправдания..."

        Однако, вернусь к истокам этой трагедии... Жили мы тогда в небольшом городке на Каме, знаете, есть такая большая-большая река, красивая, судоходная, полноводная..с сосновыми борами и заливными лугами по берегам; я, мой брат и бабушка. Мама умерла, а отец уехал куда-то на заработки и завёл там новую семью; иногда он присылал нам немного денег. Мне было 14 лет, я как раз только-только  перешёл в восьмой класс, брату - 5, в то лето его отправили к тётке в Саратов: бабушке с больным сердцем был нужен покой. Жили мы в деревянном доме с большим и запущенным садом, на правом, высоком берегу; его построил ещё мой дедушка, бывший военный.
В школу я ездил на трамвае через весь город - двенадцать остановок туда и двенадцать обратно, это потому, что я ещё учился в музыкальной школе, а она как раз находилась на том конце города. Друзей у меня не было, да я в них и не нуждался, ибо всё свободное время находился во власти книг, много читал про пиратов и экспедиции капитана Кука - книга была моим лучшим другом.  Девчонок стеснялся из-за своих, как мне казалось, толстых губ.

        И вот как-то раз, возвращаясь из школы, я увидел молодую женщину с ребёнком; сколько ему было лет определить не берусь, он одновременно был и ребёнком и стариком. Знаете, такая большая квадратная голова, рахитичные скрюченные ножки и ручки, сморщенное лицо, впрочем, он немного ковылял. Ага, и ещё зубы, жёлтые большие, как у лошади, выперли вперёд. В трамвае они сели прямо напротив меня, и я их хорошо рассмотрел.
Женщине было примерно  23-26 лет, по моим понятиям - взрослая тётка, хотя назвать её тёткой язык не поворачивался - она была так мила, так хороша, что я не мог отвести от неё взгляда и всё пытался уразуметь как это такая красивая, похожая на фею из сказки, вдруг взяла и родила такого урода. Влюбился ли я? Нет, я даже быстро забыл про неё, по крайней мере до того дня, пока она не начала мне сниться.
Тут ещё надо добавить, что поселились они в соседнем доме, по нашей, Овражной улице, купили они его или нет, я не знаю, но бабушка сказала, что "это скорее всего племянница покойного Ильи Макарыча, соседа.
Может и так, только Илья Макарович умер раньше моей мамы на пять лет,  и все эти годы дом стоял с заколоченными окнами. Да, появились они внезапно, и я стал встречать их часто по утрам на остановке и даже начал с ними здороваться.
Это случилось после того после того, как Вера (так её звали) однажды спросила меня, где в городе можно купить аквариумных рыбок для сына. Примерно с этого времени, она и стала мне  сниться.  Я знал, что Вера возит мальчика по врачам, только какие врачи могут тут помочь?..
Впрочем, тогда я меньше всего думал о мальчике. Я думал о ней.. Я представлял как мы стоим друг против друга, я положил ладонь на её сердце, а она на моё и каждый, не отводя глаз, слушает как бьётся сердце другого. Вот такая чепуха была в моей голове. В общем, чем чаще я её видел, тем больше мне хотелось её видеть, всё это было для меня ново и  необычно.

           Наступило лето, в школах прозвенел последний звонок, и я стал пропадать в зарослях крапивы в саду; там, в заборе, я отодвигал дощечку и смотрел, что делают у себя мои соседи; очень быстро это из глупой затеи  превратилось в сущее наваждение. Чтобы скрыть от бабушки сей факт, я врал, что усердно занимаюсь  музыкой с педагогами, и поэтому футляр со скрипкой всегда лежал рядом со мной. 
Сначала она ворчала, что даже летом не дают детям покоя, но потом смирилась и баловала меня пирожками и сырниками, как ребёнка, несущего тяжёлую и несправедливую нагрузку на каникулах. Зато теперь я мог смотреть на Веру из зарослей крапивы хоть целый день. Очень быстро я понял, что у Веры есть муж, и он её, как бы это сказать поточнее ..не ценит.

           Пожалуй с этого момента все фигуры на доске  были расставлены, судьбе осталось только начать партию, и вскоре случай представился.

Прямо на лужайке перед домом у них стоял круглый стол, накрытый белой скатертью, в центре, стеклянная банка с крупными садовыми ромашками; на верёвке между яблонями сушилось детское бельё.
Дни в начале июня были жаркие и Вера купала Митю - так звали мальчика - в синем обливном тазике, потом вытирала его мохнатым полотенцем и сажала  в  большую картонную коробку, из которой он не мог выбраться, совала туда разные игрушки и занималась своими делами по хозяйству.
Не раз я видел, как она сама заходила в деревянную душевую, закрытую с трёх сторон черёмуховыми зарослями и стояла  под тёплыми нагретыми солнцем струями; только виднелась её макушка с хвостиком русых волос, стянутых резинкой. Я караулил когда она выйдет и начнёт одеваться, сердце  колотилось, ноги затекали от неудобного положения, но я жадно разглядывал её тело, не обращая на боль внимания.
У меня была всего пара минут на созерцание женской наготы. Конечно, я и раньше видел голых тёток, например на нашем диком пляже, где песчаные карьеры, только никакого интереса они у меня не вызывали.  Цветущие ветки черёмухи мешали мне, закрывали её.
Однажды, прямо из душа Вера подбежала к мальчику, чтобы вынуть у него что-то изо рта...Она стояла совсем близко от меня, не подозревая, что за ней следят, мокрые капли  и, прилипшие  лепестки черёмухи, застыли на коже, блестели в солнечных лучах, и мне оставалось только восхищённо смотреть, что я и делал.

     Обедали соседи там же, в саду, переносили стол в тень от большой липы, и Вера наливала  мужу половником из кастрюли что-то похожее на борщ, потом себе; называла его ласково, Мишиком.  Я же, для себя окрестил его Мешком. ..Да он и был чем-то похож на мешок: толстозадый, квадратный, волосатый, с ладонями размером чуть не с ковш экскаватора, к тому же прихрамывал на одну ногу - не сильно, но заметно.
Я сразу и люто его возненавидел. Ещё бы: Вера безраздельно принадлежала ему, слушалась его, выполняла все его прихоти и, наверное, любила, что для меня было невыносимо. И потом, это была семья, а я полноценной семьи никогда не знал.
 Чем он занимался, я понять не мог, однажды видел на открытой летней веранде, как он  пил в компании пиво, потом в городском парке обнимался с пьяной женщиной на скамейке, и это была не Вера. Иногда он приносил домой сумки набитые тряпками, что-то вынимал, раскладывал на  траве, коротко бросал жене:"Примерь это" или "Посмотри, тебе подойдёт"..остальное уносил обратно. Были ли  эти вещи ворованными? Не знаю, может быть и так.

     Мальчика он не любил, я это сразу заметил; поев, вставал из-за стола, всегда норовил коркой запустить ему в голову. Вера в такие минуты  была начеку и перехватывала"снаряд". Как-то раз я подслушал такие слова:

 - Мне сегодня блохи приснились, так и ползают по  Митьке, я ему, Митька, дави их сук, а этот дурак только глаза выпучил и мычит как телёнок. Я вот что думаю, в каво он таким идиотом уродился? У нас в роду убогих не было, ну разве что дед по матери кадилом в церкви махал...Сидели на зоне, да..ну это не в счёт, не подфартило, а тут совсем другой коленкор. Нет, Митяй не мой сын, ты, Верка, изменила мне..Вот если   признаешься, я тебя прощу, ей-богу прощу. Да только, вы бабы как змеи осклизлы, хитры и изворотливы...

Далее последовало замысловатое ругательство.
Она не оправдывалась, а молча, как часовой, стояла рядом с сыном, чтобы не дай Бог, мальчику не прилетело в голову от разъярённого папаши, что-нибудь потяжелее горбушки.

       После обеда, Мешок, обычно шёл в дом, Вера быстрым полушёпотом что-то наказав мальчику, торопилась за  ним. В распахнутые из-за жары окна, мне  было видно как она подходила к швейной машинке, наклонялась, упиралась в станину руками да так и стояла неподвижно, муж подходил сзади, что-то делал с её платьем и припадал к спине..Я смотрел как он,  то нырял вниз, горбился, потом снова разгибался  и снова нырял. И так много раз.  Казалось, Мешок рассматривает семейные фотографии в рамочках на стене, а хромая нога мешает ему подойти ближе..
Я недоумевал и просветить меня было некому: я был не испорчен улицей и друзей, как я уже говорил, не имел..   А после, когда они появлялись на крыльце, я старался по их лицам понять, что там произошло. Мешок обычно выходил первым, застёгивал халат, насвистывал; по его лицу было видно, что он вполне доволен. Немного постояв на крыльце и подымив папироской,  переодевался и исчезал за калиткой.. Я впивался взглядом в лицо Веры  -  оно не выражало ничего. Она сразу же принималась за дела: убирала грязную посуду со стола, стряхивала крошки, проверяла не высохло ли бельё, занималась с ребёнком. Тайна оставалась неразгаданной.

          Так прошёл июнь. Как-то раз я заметил, что этот тип определённо что-то спрятал в дровах, точнее быстро засунул между поленьев небольшой свёрток. В тот же вечер я прокрался в их половину сада и вытащил его; развернул холстину и в лунном свете тускло блеснула сталь - револьвер. Не зная, что делать, я, после некоторых колебаний, решил его забрать, чтобы дома при свете получше рассмотреть. Короткоствольный револьвер был довольно  тяжёл и чем-то напоминал  маленького бульдога.
Барабан крутился плавно, пощёлкивая, показывая донышки розоватых гильз с жёлтыми капсюлями - их было ровно восемь, по четыре с каждой стороны. "Занятная штука",- решил я.
Револьвер мне очень понравился, и тут же  пришло в голову оценить его, а где это лучше сделать как не на базаре. Знал я там одного  татарина, Яруллу, он  ремонтировал и продавал всякую железную рухлядь в полуподвальной каморке; зимой я к нему носил в починку утюг.
Уж Ярулла точно скажет, что стоит такая штуковина, ну а потом подумаю, может оставлю себе.  Мне уже не хотелось с ним расставаться. Револьвер и впрямь был красив, изящен и очень удобно ложился в ладонь, правда для детской руки  был всё-таки тяжеловат.

          Вскоре события покатились, как ком с горы. На следующее утро, в субботу, стоя на трамвайной остановке со скрипкой в руках и револьвером за пазухой, я как дурак считал ворон в кронах лип, то есть был предельно рассеян, а ведь ехал не куда-нибудь, а на экзамен, после которого рассчитывал заскочить на базар к Ярулле; народу к тому времени на базаре поубавится, решил я, и мне будет удобно показать ему револьвер.
Вдруг кто-то с силой сжал мне  плечо и резко повернул к себе. Передо мной стоял Мешок в форме младшего лейтенанта милиции,  с одной звёздочкой на погонах, как у нашего участкового. Форма была ему мала и, похоже, с чужого плеча, да так, что волосатые обезьяньи руки чуть не по локоть вылазили из рукавов рубашки. Я обомлел. Чего это он так вырядился?

 - Здорово, фраерок! Ты чё в гости не заходишь? За Веркой подсматриваешь, знаю, нравится она тебе. Одобряю. Да и ты ей тоже  нравишься, сама вчера верещала. Вот и сёдня талдычит, приведи  мне его, да приведи, этого Паганини, хочу обнять  губошлёпа, соображаешь какое тебя счастье ждёт.

 От этих слов я смутился и покраснел.  Хромой  же довольно бесцеремонно подтолкнул меня вперёд.

 -  Не могу я дяденька, экзамен у меня сегодня по скрипке. Самый важный, я к нему всю ночь готовился, рапсодию разучивал.

Что было, кстати, полуправдой.

 - Тебя как зовут?
 - Андрей.
 - Вот что Андрюха, когда я говорю, надо слушаться, потому как повторять два раза не привык, это кого хошь спроси. А жена, Верка, мне так и сказала, хочу, мол, узнать поближе  музыканта, послушать как он играет и всё такое, влюбилась я в него. Чуешь?..Влюбииилаась.. И подсматривать  не надо, она  сама тебе  всё покажет, а экзамен, потом сдашь, куда он денется. И вот ещё что, Андрюха надо нам с тобой потолковать, есть у меня одна мыслишка, ой как ты  будешь нужен. ...поможешь мне одно дельце обтяпать.
 - Я больше не буду.
 - Шо не будешь?
 - Подглядывааать.

Захныкал я.

 - Не будешь, говоришь?..А зря, всякое дело нужно доводить до конца, каким бы оно не было, это мне ещё покойный отец говорил. Вот ты за женой подсматривал, что в этом плохого?..Меня в твоём возрасте бабы уже на руках носили. Тебе сколько будет?
 - Пятнадцать.

Соврал я.

 - Пятнадцать?..Пятнадцать это уже мужик.

Я упирался, а он толкал меня в спину, и таким образом мы медленно приближались к  дому. Самое удивительно, что я, поражённый и встречей, и милицейской формой, и словами, и поверивший во всю эту белиберду, напрочь забыл про револьвер, заткнутый у меня за поясом под рубахой.

Вера на кухне, повязанная белой косынкой, лепила пельмени, руки были в муке как и кончик носа. Увидев нас, она безуспешно попыталась отвести локтем в сторону непокорную прядь, выбившуюся из под косынки;  уголки губ её дрогнули в едва заметной улыбке, когда наши глаза встретились.

  - А, вот кто к нам в гости пожаловал, говорит пельменей хочу и чтобы  ты своими руками сделала.

Мешок подтолкнул  меня к Вере и подмигнул. Мы стояли совсем близко, и в её глазах я старался прочесть, понять правда ли это..., или зря наболтал Мешок?  Я рассматривал Веру вблизи: уютная ложбинка на шее, двойная родинка, похожая на маленькое тёмное сердечко, оттеняла  кожу и делала её домашней, земной и простой. Но шея и руки Веры были покрыты странной белесой сыпью...Я почувствовал  её запах, неуловимый запах взрослой женщины. Он смутил меня, испугал и заставил сделать отчаянную попытку убежать.

 - Нет, я в другой раз приду..

Буркнул я, и ринулся к выходу, однако Хромой, ловким изворотливым движением поймал меня уже возле дверей и вернул на место.

 - Верка, заканчивай с этим ... раздевайся, да поскорее ложись на кровать..ну, кому я говорю.

Прикрикнул он на неё. Она послушно сняла испачканный мукой фартук, вымыла руки под рукомойником, глянула попутно на себя в зеркало, тронула пальцами волосы и стала медленно расстёгивать халат. Я смотрел на всё это, и меня стало охватывать беспокойство. Что он хочет? Что Хромой задумал? Почему он теперь милиционер?. Как всё  это понять?.

 - И ты тоже Андрюха не волынь, а давай скидывай  с себя рубаху, а потом нам на скрипке сыграешь.

Сказал он.

  Я прижался спиной к печке, и затравленно посмотрел на него, не выпуская из рук скрипку и тут почувствовал, что футляр больно вдавил мне  что-то в рёбра - револьвер!..Только сейчас  до меня дошло, что револьвер всё ещё за пазухой и это улика! Если  его обнаружат, что тогда? А ведь Мешок его непременно  увидит...Вот сейчас, сию минуту и увидит! Холодные капли пота враз выступали у меня на лбу, а ноги начали дрожать  мелко и противно. А в это время Вера, перестала расстёгивать лифчик и, стоя ко мне спиной, полуобернулась, и сказала мужу:

  - Оставь его, ты же знаешь у меня сифилис. К тому же он совсем ребёнок.
  - Сифилис?

Мешок сдвинул фуражку на затылок и на секунду задумался.

 - Сифилис это неплохо. Это даже  цветисто,  пожалуй, как раз то, что  нужно музыканту..Что же это за мужик, который боится сифилиса?.. Я  его вообще не признаю, так, насморк, не больше. Давай Андрюха шевелись, ты мне ещё во как  будешь нужен.

Мешок хотел провести себя пальцем по горлу, но не смог, ибо то ли от своих слов или от того, что у жены сифилис, вдруг так развеселился, что даже присел на корточки...И в этот  момент, я, понимая, что отступать  теперь некуда, достал из за пазухи револьвер и навёл на него. Щёлкнул курок, и ствол заплясал в  неокрепшей детской руке - Мешок обернулся, прищурил один глаз и зло выругался, но быстро нашёлся.



 - Ты что, Андрюшка, завалить меня решил? Вот дурачок, я ж тебе в отцы гожусь, счас все, я, ты, Верка  пельмешек поедим, потом ротанов ловить пойдём, ты ведь любишь ротанов ловить; я тебе давно кое-что купить собирался..Ты эту, любишь, как её....нет, я тебе лучше денег дам, не думай, что жмот какой-то, а хочешь в карты научу, всех будешь обыгрывать.

Он сбивался, облизывал губы, лихорадочно подыскивал тон и слова, чтобы не выдать своих намерений, и постепенно, понемногу приближаясь ко мне, глаза его были прикованы к револьверу. Только теперь я заметил, что они у него разные: один суетливо бегал, а другой был совершенно неподвижен и отличался по цвету, был немного красноват.
 
 - Ты шпалер-то в дровах ведь взял?..Вот глупый, сказал бы мне, я бы  тебе  сам дал поиграть. Мне ж ничего не жалко для друга.

Кажется ещё немного, и этот гад бросится на меня, но я успел выстрелить первым. Звук был совсем несильный, какой-то сдавленный..пуля выбила щепку в полу прямо у его ног. Хромой отскочил и встал у  Веры за спиной;  погрозил мне кулаком.

 - Андрюха, я тебя за такое на ремешки порежу, сволочь.

Закричал он оттуда..

 - Ты что же,гад, делаешь?!. Я тебе хотел выгодное дельце предложить, а он..такое вытворять. Смотри, как Верку напугал.

Вера полураздетая опустилась на кровать и с глупой улыбкой смотрела то на меня, то на мужа, похоже она никак не могла взять в толк, что происходит..Уж не игра ли это какая. И тут Митяй завозился в своей коробке у окна, схватился ручонками за её край, поднялся во весь рост и воззрился на меня, спокойным, мудрым взглядом взрослого человека, таким взглядом, что мне стало стыдно, я не выдержал и отвёл глаза.

  Мне бы уйти, дверь теперь открыта, но я уже перешёл черту; вдруг подумал: если я сейчас  убью этого бандита, Вера тогда станет свободна, а там, как знать, я ведь тоже скоро вырасту. Вот сейчас возьму и убью, а потом сразу уйду!
Все эти неуклюжие, глупые мысли дружно налезли одна на другую и мгновенно пронеслись в голове, как в водовороте, ломая на пути все моральные преграды. Что-то и Мешок прочитал у меня в глазах на свой счёт..
Мы смотрели друг на  друга, как два зверя, и у кого был более затравленный взгляд, это ещё вопрос. Я дышал часто-часто: в одной руке держал револьвер, другой, с побелевшими костяшками, изо всех сил машинально прижимал к груди футляр со скрипкой...но вот беда, выполнить  свой план не мог из-за Веры - она мешала мне выстрелить.  Хромой оказался не только сметливым, но и невероятно проворным, он швырнул мне в лицо милицейскую фуражку и тут же кинулся к открытому окну, перепрыгнув через коробку с Митяем у себя на пути;  ловко вскочил на подоконник, но я всё же успел нажать на спусковой крючок. За вспышкой   выстрела, я так и не понял, куда этот паразит подевался, в комнате запахло пороховыми газами, но этого гада не было, зато Митяй вывалился из своей коробки на пол и стал биться в конвульсиях. Вера с воплем кинулась к нему, прижала его голову к себе - я успел заметить  на виске у мальчика  кровь.

 - Митенька, Митенька...что с тобой? тебе больно? Больно, мой маленький?

Запричитала она.

 - Извините.

Едва смог выдавить я.

 И вышел. Да и что я мог ещё сказать...
Хромого нигде не  было, хотя теплилась слабая надежда, что он, сражённый пулей,  валяется где- нибудь под окном, но там была только смятая трава, да и стрелял я один раз, а значит пуля досталась мальчику. Я обошёл вокруг дома, не понимая куда подевался этот чёрт, не мог же он сквозь землю провалиться; постоял, пытаясь разобраться в себе, снедаемый чувством какой-то непоправимой ошибки. Мешок  стал  мне уже безразличен. В душе всё догорало, обугливалось, напоминало пустыню, набитую головешками.
Вместо того чтобы спокойно выйти через калитку, я зачем-то двинулся к забору, перекинул через него футляр со  скрипкой и долго не мог перелезть сам, мне всё время что-то мешало: оказалось, что в руке у меня всё ещё зажат револьвер. Я хотел его выбросить, но не мог разжать пальцы, они словно вросли в металл и больше мне не подчинялись.
С большим трудом  наконец удалось это сделать, и револьвер  полетел за поленницу дров, в заросли чертополоха. А тут ещё на меня нашла странная зевота, рот сам собой открывался, словно мне не хватало воздуха.
Когда я уже сидел верхом на заборе, из дома вышла пошатываясь почти полностью раздетая и перепачканная кровью, Вера с мальчиком на руках, голова его завалилась набок, а руки и ноги повисли как плети. Она  встала на колени, осторожно положила безжизненное тельце на траву и завыла, подняв к небу лицо. Картина была страшной, я отвернулся и через секунду камнем шлёпнулся с забора на свою сторону.
 Увы, тогда я ещё не знал, что вижу Веру в последний раз.

Бабушке я сказал, что экзамен перенесли и быстро прошёл в комнату на втором этаже, лёг на кровать под одеяло, и стал ждать ареста, всё ещё продолжая непрерывно зевать. Я  ворочался и оправдывался перед воображаемым судьёй, то начинал плакать, то отвечал невпопад : не знаю,  не хотел, всё получилось  нечаянно, неожиданно, колотил кулаками по матрасу, всё время повторяя: Вера, Верочка прости меня, прости, я тебя очень люблю..очень.

              На следующее утро пришлось сказать бабушке про болезнь и таким образом весь день провести  в кровати. Она испекла мои любимые иерусалимские колобки, густо полила их вареньем, но я к ним даже не притронулся. Я был безучастен и когда она рассказывала про некую Ангелину Васильевну, научившую своего попугая петь "Катюшу" и кричать:"За родину, за Сталина!". "Нет, ты послушай, Андрюша, она всю войну на танке и теперь никак забыть не может и когда только этому всему конец будет." Я молчал. Бабушка не догадывалась, что я уже готовился к тюремной жизни, просто мой арест почему-то немного задерживался.. Конечно, я ломал над этим голову, винил во всём неразбериху, воскресный день и т.д...Ведь я должен был сидеть сейчас в кабинете у следователя, но вместо этого лежал на кровати и смотрел в окно на облака.  А они были необычными, словно стадо оскалившихся животных неслось по небу в какой-то своей сатанинской битве. По их форме и клыкам я пытался определить свою будущую судьбу. Наконец не выдержал неизвестности и вечером второго дня быстро оделся  и вышел в сад. Первым делом  прокрался на своё место у забора, отодвинул дощечку, чтобы посмотреть что там делается у соседей: сад поразил тишиной, за деревьями догорал закат, на травах лёг его отблеск; света в доме не было, а окна  были закрыты ставнями, на входной двери висел большой замок. Что бы это значило? Уж, не арестовали ли их по ошибке вместо меня, а если арестовали, то почему до сих пор не отпустили. Перелезать через забор и подойти поближе к дому, я как-то не решился, отложил до завтра.

       Утром, ещё не высохла  роса в травах, а узенький серпик месяца не успел поблекнуть в небесной лазури, как я уже ходил вокруг дома кругами, пытаясь заглянуть в маленькие щелочки в рассохшихся старых ставнях; В воздухе был разлит сладковатый аромат цветущих лип и совсем не хотелось думать о смерти; наконец я обнаружил на крыльце нечто похожее на кровь и на четвереньках пополз по траве, туда, куда вели меня бурые, засохшие  капли; искал след как собака. Эти-то  капельки на листиках и травинках, и привели меня за сарай; там, среди старых и ржавых колёс, железных бочек, пробитого корыта и прочего хлама, в глаза бросался свежий  бугорок земли. Здесь же скомкано валялась рваная милицейская рубашка с оторванными погонами. "Вот оно что, вот они где Митьку зарыли...как собаку, а сами дали дёру", - потрясённо пробормотал я и заревел. Я так ревел, как никогда не ревел раньше, я рычал, подвывал и скулил от досады. Было обидно, что теперь нельзя ничего исправить, обидно, что промахнулся, и если уж на  то пошло, на кой чёрт я вообще брал этот проклятый револьвер. И душила обида меня в  не хуже какого-нибудь  палача.

      Второй месяц со дня убийства был на исходе . Хоть и летний, но он был будничный, серый и ничем не запомнился, разве только несколько заштриховал  кошмарные сцены в моей памяти. Я даже лицо Веры мог вспомнить лишь по частям - в целое оно не складывалось и, как я не старался, разлеталось на осколки.
                Однажды ночью меня разбудил детский смех за дверью комнаты. Мне это показалось странным: братишка гостил у тётки и вернуться должен был лишь в октябре..что бы это могло значить?..Вслед за смехом, я услышал как маленький ребёнок пробежал по коридору, топая босыми ножками. Потом опять и  опять. Вот он остановился возле моей двери и, картавя,  отчётливо прошептал в замочную скважину: "Андлюшааа.." Хоть мне и стало не по себе, но я всё же встал с кровати и рывком открыл дверь - за ней никого! Только голубоватая лунная дорожка тускло пролегла от окна через весь коридор. Бабушка спала на первом этаже, и я слышал как она сопела, причмокивала и что-то бормотала во сне..Я постоял, прислушиваясь, и снова лёг; немного погодя, маленькие ножки опять зашлёпали по половицам, но теперь к ним добавился заливистый детский смех. Самые нехорошие мысли полезли в мою голову..И сорвавшись, не выдержав напряжения, закричал через дверь:

 - Митька, ты?!.  Зачем пришёл, должок с меня получить?!

        Мне никто не ответил. А вскоре за окном грязной простынёй повис и серый предутренний рассвет. Стало тихо, накрапывал мелкий дождик, а далеко-далеко на реке кричали чайки. Утром, за завтраком, бабушка спросила с кем это я ночью разговаривал, пришлось соврать, что видел  плохой сон. Правда, я и сам старался убедить себя в этом. Вечером, перед тем как лечь спать, я взял на кухне из пакета горстку муки и тонким слоем насыпал её в коридоре возле своей двери, приговаривая:"Нет, я тебя выведу на чистую воду. Со мной этот номер не пройдёт!". Правда теперь свою дверь всё же запер изнутри на ключ, да ещё и хорошо припёр тумбочкой. Так, на всякий случай.  Ночь, как две капли воды, была похожа на предыдущую, то есть я почти не спал, слышал как меня зовут по имени, но обнаглевший Митька (а я не сомневался что это был он) просил ещё его и покормить. И снова рассвет, тишина и короткий обморочный сон, в котором я боролся с большой, невесть откуда взявшейся птицей. Утром на муке явственно отпечатались три маленькие детские ступни, а на плече и на ноге остались  два лиловых синяка, словно кто-то  меня ночью щипал.

        В школе на лето нам дали задание..написать сочинение на тему: "Каким я стал за лето", имелись ввиду положительные изменения. Я же теперь в отчаянии мог написать только, как я стал сумасшедшим. И это была не шутка, это было горе которое перевернёт всю мою жизнь. На четвёртое утро я пошёл к соседям в сад за револьвером. Мне была нужна точка опоры, некий стержень, чтобы почувствовать уверенность в противостоянии  потустороннему, а пуля, как я считал, успокоит не только живого, но и мёртвого. Я вытоптал всю крапиву у забора, все лопухи и чертополох  за поленницей, в кровь исколол руки его колючками, но револьвер как сквозь землю провалился. На митькину могилу я сходить не решился даже днём и расстроенный вернулся домой. А ночью Митька уже бегал по  коридору пощёлкивая барабаном револьвера, что-что, а эти плавные щелчки я не спутаю ни с чем, уверен, что и в замочную скважину покойник пытался просунуть дуло - ведь слышно было как лязгал металл о металл..

        Утро было недобрым, впрочем, со дня убийства добрых и не было. Я вытащил из сарая старую  дедушкину рыбацкую сеть, и сел во дворе её распутывать. План был такой:  перекрыть сетью весь коридор в доме  и таким образом уловить маленького чертёнка..За работой я не заметил как  к калитке подъехал неприметный светлый автофургон, и несколько человек в халатах, завязанных тесёмками сзади, подошли скрытно к дому. Я не знал, что бабушка, моя любимая бабушка, перечеркнула  все мои планы, а ведь я был уже почти у цели! Оказывается она  давно мучительно-горько наблюдала за внуком, молилась, незаметно подливала мне в чай крещенской воды, страдала...с больным сердцем...пила валерьянку, корвалол, плакала и всё ждала  удобного случая, чтобы  передать его в руки специалистов.

       Много месяцев провёл я в больнице, был выписан, но вскоре оказался там снова. Однако, это уже к делу не относится, важно теперь то, что я понял: пока не понесу наказание за убийство,  не будет мне покоя ни здесь, на земле, ни там, на небе. Все эти годы меня мучили угрызения совести, и я снова возвращаюсь к началу своего рассказа. Перешлите моё письмо с признанием в прокуратуру, я готов понести любое наказание, даже самое тяжёлое. Да у меня и нет теперь другого выхода.

     О Вере я больше не вспоминаю. Она ушла навсегда, и даже память о ней разлетелась, как разлетается пух от перезрелого одуванчика"..