FOOL

А за окном вчера был еще мир привычный, и люди, как это принято, глядели кто куда — одни прямо перед собой, в будущее ближайшее, другие тоже прямо, но при этом чуть вверх, подальше, кто по сторонам, норовя всей силой ума вцепиться в настоящее, вдохнуть его полной грудью, кто под ноги, ощущая шаткость — неважно, собственную или всего существующего в целом. А я — куда глядел вчера, какие мысли походя, не имея ни целей, ни причин, забредали в мою ветреную голову и, чуть помявшись у порога, уходили прочь — и, что всего горше, даже не навсегда, чтобы не дать мне ощутить благородную печаль по безвозвратно упущенному? Да куда бы ни глядел — уж лучше плевал бы в потолок, чем выйти и увидеть, прочувствовать, пережить… Зашториваю окно со вздохом и тяжело опускаюсь на табурет, а в голове все та же неразбериха.

Началось с того, что шагал я неторопливо, отгородившись от мира наушниками, по улице Ленина, давно устоявшемуся прогулочному маршруту, в сторону вокзала — звучала, как сейчас помню, «Du spielst gott», старый добрый Oomph!. Середина сентября, погодка загляденье, даже ветровку расстегнул — и нет в такие моменты ни дней недели, ни чисел месяца, а есть только абсолютное сейчас, и что может его нарушить? Только девушка высоченного роста, на полголовы меня выше, а я хоть и не баскетболист, но мерок далеко не наполеоновских, кто-то высоким даже называет. Уже повод приглядеться, а она еще и в платье — тепло, но не до такой же степени, а она не дрогнет, — и будто из Средневековья его вытащили, сейчас такие на свадьбу даже не надевают, тем более красные, как у нее. И вот я иду, таращусь во все глаза на это чудо, хотя остальные пройдут мимо и в ус не дуют, будто у них каждый день рой таких вертится перед носом. А девушка мой взгляд поймала и жестами спрашивает, нет ли закурить, а мне-то что, лишняя сигарета погоды не сделает. Остановился, вынул пачку — она сигарету взяла, жестами, опять же, зажечь просит, я ей подкурил и сам затянулся, наушник из уха вынул и спрашиваю: у вас тут, никак, ролевое движение? Гэндальф и теперь живее всех живых, и все в этом духе? А она мило так улыбается и говорит: реконструируем историю. Так у нас разговор и завязался.

Я-то, признаюсь, в темах таких профан полный, меня про мифологию и прочие сказочки спрашивать бесполезно — про музыку, да, могу наплести с три короба, в компьютерах малость шарю, тортик с шоколадной глазурью испечь умею, а знать, кто кому посадил печень и при чем тут огонь — в гробу я видал подобные россказни. Мне бы тогда мило попрощаться да топать дальше, но уж больно девушка приглянулась, хоть и считал я всегда, что ролевики эти двинутые на всю голову. Познакомились; она, как принято у толкиенутых, представилась по нику — Хель. Это еще по-божески, у иных кликухи и вовсе непроизносимые — я в нашей дыре подобной братии навидался. Стоим, курим, беседуем — до того дошло, что пригласила зайти в их клуб, он как раз недавно организовался, народу почти нет, только пара ребят без царя в голове — я так по ее словам понял. Помещение, где заседают, поблизости, идти пару минут всего, начало в пять, а времени, я так помню, примерно без десяти было. А что, говорю, можно — видно, что девчонке понравился, и она мне пришлась очень даже, а что касается этой дури, про кликуху и прочее, так, думаю, пообщаемся — встанут мозги на место. Так и пошел, дурачина, а мог ведь еще передумать, и ничего бы не было. Да поздно теперь рассуждать.

Свернули мы в квартал, зашли в какой-то полуподвальчик; слесари там раньше сидели, что ли, да только теперь и они, и другие всякие службы место себе получше выбирают, а ролевикам что — было бы где собираться между разъездами по лесам. Комнатушка такая вытянутая, просторная, потому что мебели всего-то стол да с полдюжины стульев, под потолком тусклая лампочка, чтобы мух приманивать. Парни уже там, в своем эльфийском прикиде. Первый худой, как питон оголодавший, мускулы отсутствуют как таковые — и выше меня, пожалуй, на целую голову. Второй с Хель ростом, крепкий такой, видно, что в драке не плошает, и мрачный до невозможности, мне от его взгляда сразу стало не по себе. Сидят они, значит, уже за столом, и крепыш колоду тасует, только не те карты, которыми в дурака играют, а с какими-то странными рисунками, и карт, главное, штук под сто. Хель нас представила: у тощего кликуха Йормунганд оказалась — про что я и говорил, язык сломать можно, — у крепыша Фенрир, он у них вроде главного, весь из себя строгий для пущей важности. Руку мне коротко пожал и отвернулся, а питон этот тощий улыбнулся, влажными зелеными глазками в меня впился и давай трясти мою руку да шепелявить, как безумно он рад, что я к ним заглянул. Мне от такого теплого приветствия захотелось бежать сломя голову, в какой-то момент я даже решил, что сейчас уйду, и плевать на девушку. Но тут питон успокоился, я подумал, что худшее позади и, на свою беду, остался.

Мы с Хель присели к столу, крепыш достал из рюкзака доисторический термос и разлил чай по пластиковым стаканчикам, затем пристально поглядел на меня и давай расспрашивать, кто да чем занимаюсь. Я отвечал по возможности лаконично, вообще не имею привычки откровенничать незнамо с кем, а он и Хель время от времени обменивались многозначительными взглядами, от чего мне становилось как-то неуютно, будто на комиссии у военкоматского психиатра. Но еще сильнее раздражал тощий, не отрывающий от меня восторженного взгляда — совсем, что ли, бедолага, с одиночества двинулся, да только смотрел он на меня так, что я уж стал сомневаться, нет ли у меня за спиной белоснежных крыльев. От всего этого абсурда я готов уже был сорваться, как вдруг крепыш прекратил неожиданно расспросы и, перестав меня взглядом буравить, начал объяснять, что у них за шайка-лейка. Мы, говорит, не просто участники ролевого движения, а представители радикальной ветви адептов древнескандинавского бога Локи, и прочая чушь на полчаса. Я речь его вполуха слушаю и жалею, что вовремя не свалил: это сектантством уже попахивает, с этим связываться — себя не уважать. Черт с ней, думаю, с девушкой — даром такого добра не надо, это уже финиш полный. Крепыш все говорит и говорит, а я зеваю мысленно и жду, когда он закончит, чтобы вежливо попрощаться и прогулку свою продолжить.

Не знаю, долго ли еще он говорить собирался, да только минут через пятнадцать я не выдержал и мягко так, но решительно перебил. Спасибо, говорю, за разъяснения, понял я вашу тему, только сам по такому не отрываюсь и тому подобное. Уж простите, что время попусту занял — но не по пути нам, и все тут. Поднимаюсь из-за стола, разом со всеми прощаюсь и подхожу к двери, за ручку дернул — не открывается. Крепыш многозначительно так улыбнулся и спокойно, будто о мелочи какой, без нажима говорит: а ключ-то у меня. Я, правда, не помню, чтобы дверь кто запирал, да может она из тех, что автоматически захлопываются. Мне, понятно, не до шуток, я прикидываю, как выбраться: есть у меня в драках кое-какой опыт, с главным, конечно, придется повозиться, но справится вполне возможно, если один на один. Девушка с тощим вообще не в счет, с ними проблем не возникнет, но если разом все трое навалятся, то ничего хорошего. Обдумываю, значит, варианты, а они сидят и с места не двигаются, вроде как хозяева положения, а крепыш снова колоду свою взял, тасует и на меня ехидно посматривает.

А что, говорю, можно и по-хорошему: дверь мне откройте, и я ничего не слышал. Я человек тихий, трепаться лишнего не люблю; мне какая разница, кто вы и чем занимаетесь. А исчезну, так начнут искать — и тогда прощай, оружие, словами не отделаешься. А им хоть бы что, сидят и в лицах не меняются, а главный вкрадчиво так говорит: оно понятно, что начнут, да только нас не всякий отыщет. Вспомни, говорит, вот Хель ты встретил, сразу ведь в глаза бросилась? А кроме тебя на нее кто-нибудь смотрел? Хоть один прохожий на вас оглянулся, пока вы чесали языками? Для обычных людей мы невидимки, и сюда они попасть не могут. Мы, говорит, раньше тоже блуждали в потемках и потолок принимали за небо, а потом постигли собственную суть, осознали скрытые законы бытия и стали искать себе подобных. Не будь в тебе божественной сущности, ты нас попросту не увидел бы, сечешь? Так что не спеши на выход. И все это голоском таким проникновенным.

Ну, думаю, приехали: псих этот, знай, свое трындит, а что ему говорят, в упор не понимает. Видать, без драки не обойтись — я резко к столу шагаю и стул выбиваю из-под ног тощего, он падает, а я ему ногой в живот, чтобы валялся подольше, через тело его скорченное переступаю и прямиком на крепыша. Тот колоду свою бросил и поднимается, но медленно — растерялся он, не ожидал, что все так обернется, я ведь, пока его слушал, нарочно держался неуверенно, чтобы бдительность усыпить. Врезал я ему по челюсти с правой, да посильнее, он отступил на пару шагов, и вдруг сзади кто-то руки мне заламывает с невероятной силой. Питон, что ли, думаю, оклемался, так нет: слышу позади себя приглушенные стоны, наш добрый молодец все богам своим молится, лбом в пол уткнувшись, а я спиной женскую грудь чувствую — про девчонку-то и забыл. Пытаюсь вырваться, но бесполезно: сил у нее хоть отбавляй, среднему боксеру составит конкуренцию, а по виду ведь и не скажешь — обычная девчонка, мускулов особых не наблюдается. Крепыш равновесие восстановил, поглядел на меня недобро — все, думаю, сейчас бить будет, а я и закрыться не могу, а он вместо этого к столу вернулся, колоду свою взял, совсем, видать, без нее тяжко, точно студенту без аськи на паре нудной, мне протягивает и говорит: тяни карту. А мне что: вырваться не получается, да и поздно уже, крепыш мигом уложит, начеку теперь, остается время тянуть, а попутно и карту можно. Киваю в знак согласия; хватка чуть-чуть слабеет, настолько, чтобы кистью пошевелить, я выбираю карту и смотрю вопросительно на крепыша: что дальше?

Он у меня карту забрал, взглянул на нее с интересом и сразу как-то в лице изменился, точно его обухом по голове треснули. На Хель посмотрел и карту к ней развернул, и ко мне, понятно, тоже: а там блондин в зеленой шляпке, рубахе коричневой и с узелком за спиной, а снизу подпись «Fool» — дурак, значит. Хель меня отпустила, я стою, руки разминаю и пытаюсь понять, что дальше-то будет; а питон уже на ногах и на карту смотрит прямо-таки с вожделением. Крепыш взгляд на меня перевел и смотрит еще более странно, чем до этого. Наконец-то, говорит, вот мы тебя и нашли. Из рюкзака вытаскивает мутный стеклянный шарик с кулак размером и мне протягивает: смотри, говорит. Я шарик беру, а что еще делать, в драку, понятно, лезть бесполезно, силы-то неравные, остается подыгрывать и надеяться, что все обойдется. Смотрю на полупрозрачную поверхность, и тут происходит нечто невероятное.

Расскажи я своим приятелям, что было дальше, они бы лишь посмеялись, списав увиденное мною на последствия «сектантского» чая, да и сам я предпочел бы думать так же, да вот незадача: ни одного глотка я так и не сделал, а жаль — хоть было бы разумное объяснение, ну да сделанного не воротишь. Поначалу ничего особенного не произошло: я вглядывался в шарик, но видел только собственное деформированное отражение на его мутной поверхности, однако секунд через десять сфера вдруг сделалась полностью прозрачной и внутри нее стали появляться стремительно сменяющие друг друга миражи. Помню непроглядную тьму, на одном краю которой — земля, охваченная огнем, и нагромождение ледяных глыб — на другом. Затем в центре тьмы появились гигантский человек без какой-либо одежды, с покрытой инеем бородой, и таких же размеров корова. Понимать логику происходящего становилось все труднее: три непонятных человека убили великана, его мертвое тело, пройдя череду метаморфоз, образовало вселенную, в центре которой находилось исполинское древо, стержнем держащее на себе кольца девяти миров; корни его погружались в пучину неизмеримого океана, где громадный морской змей сотни, тысячи раз обвивал их гигантским телом. Не знаю, сколько времени я созерцал все это, но мне казалось, что прошли многие тысячелетия, и тот факт, что я еще жив, несказанно удивлял. Казалось бы, куда уж дальше — но затем произошло самое ужасающее, то, о чем я никогда не смогу забыть.

Внезапно я перестал быть пассивным наблюдателем и стал активным участником происходящего. Я оказался на капитанском мостике древнего деревянного корабля с ветхими, наполовину сгнившими парусами — впрочем, их недостатки полностью искупал свирепый, безудержный ветер, с дикой скоростью гнавший судно вперед. Вокруг бушевали штормовые волны, по палубе сновали туда-сюда гниющие трупы на разной стадии разложения, с желчными мутноватыми глазами и синюшной кожей. Я устремил взгляд вдаль, к линии горизонта, и наблюдал за тем, как гигантский черный волк пожирает солнце; моя душа ликовала. Еще никогда я не был так близок к победе, как теперь, когда мои дети на свободе, и я волен возвратиться из позорного изгнания и отомстить тому, по чьей вине так долго томился в холодном и темном нижнем мире, в окружении отвратительных мертвецов. Раскинув руки в стороны, будто норовя сдавить ненавистный мир в болезненно-сладких объятиях смерти, я безумно хохотал: гляди, враг мой, вот он я — тот, при одном упоминании которого дрожь корежит твое изнеженное, заплывшее жиром от бесчисленных пирушек тело! Там, в нижнем мире, я чуть не забыл себя, чуть не поверил в свою принадлежность к недолговечной, бессильной человеческой плоти, но вот я возвращаюсь — и что ты скажешь теперь? Неописуемый восторг происходящего незримо наполнял раскинувшийся передо мною хаос.

Все закончилось так же внезапно, как и началось, — вселенная погрузилась в ту непроглядную тьму, из которой когда-то вышла. Не знаю, сколько времени я пребывал в пустоте, не ощущая собственного тела, лишившись разом всех суждений и воспоминаний, но когда я пришел в себя, стоял поздний вечер, и на улице ощутимо похолодало. Машинально застегнувшись до самого ворота, я удивленно осознал, что возвращаюсь домой — тем же повседневным, вошедшим в привычку маршрутом. Ничто вокруг не изменилось: дома все так же не спеша проседали под гнетом времени, редкие машины стремительно проносились по шоссе, прямиком в голодную пасть сгущающихся сумерек, изредка попадались и прохожие, но никто из них не удостоил меня ни единым взглядом. Что произошло? Неужели я все-таки вырвался из когтей проклятых сектантов — или они, по какой-то непостижимой причине, позволили мне уйти? Но почему этот момент бесследно растворился из моей памяти, прихватив несколько часов в качестве балласта? Не знаю.

И еще одна вещь не дает мне покоя: придя домой, я обнаружил в кармане ветровки колоду карт — тех самых, со странными рисунками. Что-то во мне дрогнуло в тот момент, и я, уж сам не знаю зачем, наугад вытянул карту. Посмотрел, вложил обратно и повторил процедуру, затем еще раз, еще и еще, я сбился со счета, но продолжал, продолжал до тех пор, пока не рухнул без сил на кровать, осознав тщетность своих попыток. Я закрыл глаза, но еще очень долго не мог избавиться от застывшего перед ними изображения на вновь и вновь выпадающей мне карте: блондина в зеленой шляпке, коричневой рубахе и с узелком за спиной.