Дома моей Души. Глава 11. О черёмухе, обновке и...

                Глава 11
                О черёмухе, обновке и лупцовке

       Мое торжественное возвращение из первого гостевания у деда произошло по тому же сценарию, что и недавнее убытие. Бесплатный спектакль для пассажиров, встреча двух капитанов, сверкающих лычками, была не менее театральной. Но все величие этой сцены смазывала я, идущая за руку с дедом и матрос, вызвавшийся помочь деду нести мои пожитки и обновки.
Вскоре пароходы разошлись, попрощавшись гудками. Мама и брат разглядывали подарки от деда и бабки Нины. Мне это было совсем не интересно.
 Наступал вечер и капитанская вахта. С тех пор я люблю идти лунными вечерами по улице и смотреть, как луна бежит за мною, не желая оставлять нас всех одних.
Есть люди, которые боятся полной луны, но ведь она такая яркая, большая и красивая, только и осталась неизменной. Она одна осталась с нами навсегда из нашего детства.
В такие вечера мне хочется оглянуться и почувствовать там, сзади, в сгустившихся сумерках, лунную дорожку, бегущую за кормой парохода.
Но до этих мыслей еще ой как далеко, а сейчас я сижу в своем тулупе. Впереди как всегда мигают створы и слышится родное, плиц-плиц.
 Просыпаюсь я уже в каюте. Встаем мы с братом поздно. И понимаем, пароход опять стоит. Мы одеваемся и идем в папину каюту. Папка спит после вахты, и будить его нельзя. Мамки нет. Мы идем к ней в её багажную кассу, где мамка разглядывает свои бумажки, считает их.
Увидев нас, мамка кормит нас тут же в каюте и ведет мыться в душ. Мы стоим в  Томске долго и она хочет сводить нас в город.
Я впервые надеваю шелковое платье, которое мне сшили еще зимой на вырост. Платье красивое, белое с редкими мелкими незабудками, с поясом. Я кружусь и подол платья развевается. Я счастлива обновке. И вот мы торжественно идем по трапу нарядные и праздничные. Берег высокий и с пристани в город ведет длинный  деревянный виадук, огороженный перилами. Наконец, мы проходим здание речного вокзала и оказываемся на шумной площади перед ним. Недалеко от выхода множество тёток и бабок торгуют разной всячиной с огородов. Мы видим тётку, торгующую таежной черемухой, и мамка покупает нам по кулёчку, свернутому из листов, выдираемых из какой-то толстой книги. Наше счастье продолжается. Мы обгрызаем черёмуху, выплёвывая косточки, брат на дорогу, я в руку. Дойдя до очередной урны, я бросаю, прилипшие к ладошке косточки, машинально вытирая слипшиеся ладошки о подол нового платья.
Каких бы ягод я не пробовала после, до сих пор нет для меня ничего слаще тех таежных черемух с их неизбывным ароматом.
Густое, тягучее тепло сибирского августа, высоченное, бездонное небо, одуряющее солнце, пыль от трамвая, и мы с братом идем с обеих сторон от нашей мамки, обсасывая косточки от черемухи, липкой, сладкой, огромной, сочной и брызгающей густым соком.
Мы идем пешком, нам близко до центра. А вот и вход в Ботанический сад. Это красивая, старинная, высоченная арка с лепниной и вензелями. Чугунная, старинная же ограда, кованая, и тоже в узорах и вензелях. Ограда такая высокая, что деревья из этого сада свешивают через неё только свою крону.
С обеих сторон центральной арки – входы из арок поменьше.
Но нас это совсем не интересует. Просто моя память, утаивающая от меня до сих пор многие важные события моей жизни, а может быть, отправившая уже эти события в небытие, не захотела закрыть пеленой беспамятства этот день, и я его помню. Так, как-будто вижу его в кино про себя.
Нас с братом ограда совсем не интересует. Рядом со входами в этот ботанический сад, с обеих сторон стоят киоски-будочки … с мороженым.
К ним тянется очередь из мам с ребятишками. Всё кругом вертится и жужжит. Палит августовское  солнце, руки слиплись от сладкого черемухового сока, и на них налипла пыль от трамвая. Очередь тянется как огромная высоченная анаконда, колыхаясь, и вспухая, в тех местах, где ребятня, устав, начинает ныть и канючить. Мы с братом стоим молча, цепляясь за мамку, за её подол, почти вися на ней и на нём.  Мы устали, но в наших слипшихся и полурасплавленных  мозгах даже и намека на мысль, чтобы закончить эти муки под палящим зноем и уйти, не возникает.
За оградой тень и прохлада. Мы её видим, но ощутить её невозможно.
Как-то мама купила нам с братом билеты в этот сад и велела идти туда, сесть под деревом и ждать её. Войдя в спасительную, шумящую прохладу, мы не смогли пройти и нескольких метров, как прилипли к ограде, наблюдая за мамкой.
Душевные муки оказались неизмеримо сильнее палящего солнца и густого пыльно-знойного воздуха.
Расстояния между прутьями тоже были старинные, не рассчитанные на  некультурное поведение юной поросли коммунизма. Мы просочились сквозь них наружу и оказались на кирпичной кладке основания ограды, нагретой почти, как печь. Покинуть же сад, за вход в который мамка купила билеты, не использовав их, мы не могли. Я не помню, сколько это стоило, но я не помню случая, чтобы мы посмели просто так выкинуть деньги на ветер.
Мы искренне понимали, что не осмотри мы сад, все мамкины деньги унесет ветер. А этого мы никак допустить не могли. Мы скакали по этой кирпичной сковороде, боясь покинуть наблюдательный пост и выпустить мамку из виду.
Сколько длилась эта экзекуция, я не помню, как не помню, как мы были спасены.
Я помню неизбывный вкус тающего нежнейшего мороженого, любовно слизываемого нами из нежнейшего вафельного стаканчика, бережно зажимаемого нами в одной руке и счастье, слизываемое нами из него с каждым движением нашего черного от черемухи языка. Счастье такое же бездонное, как палящее небо над нами и такое же  долгое, как наш путь назад на пароход.
А если еще учесть, что во второй руке мы с братом держали по второму стаканчику этого чудесного продукта богов!
Мы шли, слизывая по очереди из обоих стаканчиков, боясь повредить их нежную твердь.
Бесподобный вкус которых являлся мощным заключительным аккордом нашего мороженого счастья.
Ела ли мороженое наша мамка, хотелось ли нам пить, что было вокруг?
Тогда для нас ничего вокруг не было, мы лишь еще и еще прокручивали в голове картину начала нашего счастья: мы у прилавка, изо всех сил тянемся на цыпочках к нему- нашему счастью, и тетя кладет нам из деревянной большой бочки мороженое, легко уминая его в стаканчике, чтобы больше влезло.
На пристани наша юная, усталая мамка замечает издержки наших парадных одеяний.
Видать, её нервы дают слабину, она лупит меня  братовой курточкой. Мне не больно, но ужас охватывает меня от её слов, что платью моему пришел конец.
Наши губы, щеки, руки и еще многое чего в  черемуховых пятнах, которые даже с рук еле смываются уже в рейсе через несколько дней.
Мамка ругает нас и плачет над тазиком с безвозвратно погибшим нашим «парадом».
Подлая память частенько держит меня перед этим слайдом воспоминаний. Моя мамка над тазом в постирочной. И мы пытающиеся тереть, что есть силы, вместе с ней.
Такого красивого, белого, шелкового платья у меня никогда больше не было. Было из штапеля, маркизета, но почему-то я никогда не хотела платья из шелка.
Мы по-прежнему каждый рейс ходили есть мороженое. Но уже никогда я больше не вытирала руки о свою одежду, какие бы липкие они не были.
Бумажные салфетки?  О чём Вы?
А мама никогда больше не покупала нам билеты в Ботанический сад.
По времени же мы успевали что-то одно, либо в сад, либо мороженое.
Я никогда, нигде больше не ела такое мороженое. Я думаю, его просто нигде не могло быть.
Уже в средних классах, мы плавали с отцом без мамки.
Примчась на знакомое место встречи с чудом, мы обнаружили в знакомых киосках, у знакомых арок тех же теток, торгующих мороженым. Но … бочек не было, мороженое доставалось уже готовое из коробок, и было оно самого обычного вкуса, как везде. Больше, подъезжая к Томску, наше сердце не ёкало в предвкушении неземного вкуса.
И нам не хотелось бежать вприпрыжку за счастьем.
Подсознание подарило мне подарок, взамен утраченного чуда, и показало мне то, что запомнило оно, а не я.
Я вижу юную мать двух детей, спешащую с замурзанными детьми в одежде заляпанной черными пятнами и разводами, на которые осела пыль, и сияющие от великого счастья глаза этих  двух мурзиков, с восторгом слизывающих божественный сок счастья детства.
Когда много – много лет спустя провидение повторило этот день для меня вновь, я долго не могла уснуть.
Был чудесный августовский день. Мы шли с моей малышкой в наш красивый зоопарк.
Я вдруг увидела его вход, похожий на тот арочный вход моего детского счастья, как будто время повернуло вспять. Около него сидели тетки и продавали в кульках … черемуху.
Я купила дочери и себе, но черемуха не дотягивала до эталона. Она была и поменьше и не такой сахаристой и сочной. И не таежной. На моей дочери было одето новое белое шелковое платье с мелкими незабудками. Дочь не знала, что раньше, когда деревья вокруг меня были большими, тогда черемуха была сочней и слаще.
Она ела с наслаждением эти липкие ягоды и одна упала из кулька, и прокатилась по всему платью, упав на землю, и подняв несколько пылинок.
Моя аккуратистка-дочь заплакала, ей было жаль обновки, за которой мы с ней выстояли длинную очередь в «Детском мире», и в её небогатом детстве покупка его была для нас событием. Я утешаю её, но отстирать платье так и не получилось.
Я металась во сне, и видела слёзы моей милой дочки и моей мамки над этим платьем.
Я искала  слова утешения им обеим и … не находила. Боль потихоньку ушла, а грусть осталась со мной навсегда. Она спряталась, но иногда всплывает, когда я чему-то радуюсь. И иногда боль от того,  что  я не смогла их утешить, бередит мне душу.
Но память спешит вскоре утешить меня.
И я вижу старинные своды белоснежных бывших купеческих особняков, колоннады знаменитого Гостиного Двора, чудесный, лучший в России Ботанический сад с  прорисовывающимся сквозь ограду зданием старинного университета, где работал знаменитый ученый, папин двоюродный брат.
Его интересные рассказы пройдут мимо нашей памяти, а наше глупое детство и всепоглощающая  любовь к мороженому, к тому мороженому, застрянут в этой памяти навсегда. Как и аромат таежной липко-сладкой черемухи.
А пока! Столько еще интересного.
Уже довольно поздно, Вовка спит. А я еще не сделала вечерний обход своих  присутственных мест. Надо успеть, а то мамка загонит спать. Но мне навстречу идет она сама:
- Пойдем, надо примерить! А то осталась ты без платья, а завтра твой день рождения.
Я бегу с мамкой в её багажную кассу. Здесь стоит машинка, она всегда берет её с собой.
Мамка шьет мне юбку. Черную в складку.  Белая кофточка уже висит наживуленная. Я меряю обновки. И остаюсь с мамкой, как уйти, когда я нужна. Сколько платьев в моей жизни мамке приходилось шить как царевне – лягушке за ночь. Как я сейчас понимаю, это были весьма незатейливые прикиды. Но, слова мода, подиум! Мы тогда понимали лучше слово – новое. Так я и уснула в мамкиной каюте на узеньком диванчике, впрочем, для меня он был в самый раз. Утром я проснулась довольно поздно. Мамки не было. Но вот она открывает дверь. С ней Вовка, он уже одетый. Мамка сегодня в честь моего дня рождения сама одела его. Они принесли поесть от тети Лены – поварихи. Мы пьем какао из жестяного чайника  и заедаем его хлебом. Вкусно! Накормив, мать выпроваживает нас со словами:
- Идите, мне надо работать! Да смотри, Верка, не извазюкайся!
Получив напутствие, гордая от одетых обнов, я степенно иду, держа Вовку за руки. Но скоро ему это прискучило и он удрал вниз, в машинное отделение.
Там мы, ребятня подолгу разглядывали шатуны, размером с каждого из нас. Они были чистые и блестящие и двигались с такой мощной силой, что мы, не зная еще смысла этих слов, с почтением и восторгом наблюдали за ними. Обсуждая при этом, вот эта бомбышка тянет эту, а эта толкает ту. Весь механизм состоял для нас на то время из бомбышек, больших и маленьких. И только самый большой мы знали, как звать: шатун. Вовка отправился на наш наблюдательный пост. Но сегодня мне было не к чему, мазать руки о вечно заляпанные поручни лестницы в машинном отделении.
Я шла в размышлении, что же мне делать с моим днём рождения. И во мне проснулась женщина, как похвастаться своей чудной юбочкой и кофточкой.
Но навыков я в этом совсем не имела, и пребывала на распутье своих размышлений.
- Верка! Чего это ты вырядилась? - Это дядя Саша, наш боцман, шел мне навстречу.
Я обрадовалась такой неожиданной подмоге: А у меня сегодня день рождения! Вот мама мне и сшила!
- Да ну! Тогда пойдём со мной! – он взял меня за руку, мы шли с ним как на параде. Сейчас я бы сказала, как на светском рауте, на мне были неотразимые одежды. Я бы сказала, неотразимый прикид, но тогда я не знала и этого слова.
Дядя Саша завёл меня в буфет, где торговали пивом, конфетами, сигаретами и печеньем для пассажиров и всех желающих.
- Ну - ка, Любезная! Завесь - ка нам сто грамм «Ласточки»! У нас сегодня день рождения!
- Да ну! Что ты говоришь!
Я стояла, потупив взор, смущаясь и радуясь одновременно. Мои обновки заметили, да еще и подарок меня ждет. Дядя Саша торжественно вручил мне кулёк с подарком, а тетя Люба сказала:
- Вот тебе, Верка и от меня конфетки!
- Спасибо, дядя Саша! Спасибо тётя Люба! От смущения  я не могла поднять глаз, но, как не взять подарка.
- Кушай на здоровье!
Я шла с кульком впереди себя, неся его как хрустальную вазу. Но таковая у нас появится еще ой как нескоро. И она, одна единственная за всю мамкину и папкину жизнь, будет украшать наше жилище в гордом одиночестве потом многие годы.
Я шла несвойственным мне шагом, плавным, боясь уронить кулёк. Мне сделали впервые в жизни неожиданный подарок. Не прошло и получаса, как все знали, что у меня день рождения и в честь него обновки. Не заметить мой необычный проход было невозможно. С лёгкой руки дяди Саши все вели меня в буфет и кулёк мой каждый раз пополнялся на несколько конфет. Через час тетя Люба поменяла мне кулёк на больший. Когда я пришла к мамке, она хотела вернуть мой кулёк тете Любе, ругая меня за проявленную инициативу в покупке стольких конфет.
Но тётя Люба сказала, что я тут не при чём. И кулёк мне вернули.
Это нисколько не омрачило мне праздник, я знала, что это мне подарок. За свою жизнь  таких нежданных подарков я получила совсем немного. Этот был первым. И я помню, как мы с Вовкой долго сортировали в маминой каюте конфеты по фантикам, цвету, боясь укусить такую красоту. Потом мы долго смаковали с ним каждый вид. А конфет было еще много!
Мы с Вовкой спим и не знаем, что конфеты снова  поджидают меня, но совсем в другом месте. Впереди по курсу бабушкин буксир.