Тормоз - часть 1 - начало

«И лошадь бы не прыгала, не будь барьеров и ездока»

В каждой структуре маленького нефтяного города велись интриги, борьба за места и деньги, поэтому до налоговой полиции никому не было дела. Статью про Семеныча новый редактор по фамилии Квашняков отправил в урну без предупреждения и вопросов. Об этом Алик узнал только тогда, когда развернул свежий номер газеты, чтобы посмотреть…
- Вы сняли мой материал о налоговой полиции, - обозначил факт Алик, едва зайдя в кабинет Квашнякова.
- Да, - невнятно согласился Квашняков. – Она грозит судебным иском. У тебя есть доказательства тем вещам, о которых ты пишешь?..
Зрачки редактора резкими мушиными движениями дергались из стороны в сторону, создавая впечатление, что у Квашнякова отсутствует контроль над собственными глазами. «Один из признаков серьезного душевного расстройства, - распознал Алик. - Как такого дурака поставили во главе редакции?» Тон Квашнякова постепенно становился все более резким и хамским.
- Доказательства есть, - ответил Алик, удивляясь тому, что его, вместо того чтобы похвалить за сложнейший материал, шеф пытается испугать голосом.
- Принеси все бумаги. Их надо изучить. Покажу своему адвокату, - сказал Квашняков, перебирая на столе документы.
- Хорошо. Принесу копии, - ответил Алик, опасаясь, что в руках Квашнякова единственные экземпляры исчезнут навсегда…
Адвокатов у Квашнякова не водилось, но оправдание требовалось. Он испугался и отчаянно не желал публиковать материал, изобличавший сотрудников силовой структуры, которые могли и отлупить. Оставшись один, Квашняков вообразил, как по его лицу наносят удары, и почти заплакал от умозрительной боли, происходившей от умозрительных синяков и кровоподтеков. Вот он, Квашняков, упал на пол, и его бьют ногами. Крепкие ботинки налоговых полицейских впиваются в почки и печень, и он опять в больнице витает на грани жизни и смерти, как это раз уже было, но по причине нервного срыва, происшедшего от врожденной истеричности натуры. Квашняков надеялся, что Алик походит, походит, как пчела рядом с закрытой банкой варенья, да улетит. «Закон на моей стороне, - размышлял он. – Я руковожу газетой, на мне вся ответственность, за мной последнее решение».
Однако надежда Квашнякова на то, что Алик покорится его начальственному желанию замять конфликт, не сбылась. Наш герой давно понял, что, если хочешь добиться цели, надо регулярно бить в одну точку. Он заходил к редактору часто, самое меньшее ежедневно, и не стеснялся задавать один и тот же вопрос.
- Александр Васильевич, адвокат посмотрел? – спрашивал он, догадываясь о сомнениях Квашнякова, внутренне насмехаясь над редактором, искавшим возможности уйти от конфликта, и доспрашивался.
Квашняков рассвирепел, а, когда он свирепел, его душа требовала крушить, давить, топтать... Если дома он спорил с женой, то резал в клочки ее любимые платья и ломал мебель, если его обижали дети, то он незаметно пощипывал их, если ему не нравился сотрудник, то он традиционно черкал в его работе…, если ему грубили на улице, он старался быстрее уйти, но последнее к делу не относится. Выговор выскочил из-под правой редакторской руки, как приказ о премировании себя самого. Алик направил заявление в суд. На судебные заседания Квашняков не явился, прислал судье гневное письмо: «Как вы смеете меня, главного редактора, вызывать в суд и отрывать от работы…» - и поскольку неосторожными словами обидел судью лично, то проиграл.
Гнев Квашнякова был велик настолько, насколько велико было бы бешенство разумной кошки, покусанной мышью. Свершилось то, чего в природе быть не должно. Кирпич не падает на небо, дети не отправляют родителей в угол, дичь не ставил капкан на охотника. А тут суд, система, которая по социальной логике должна была защитить, поддержать главного редактора, как представителя власти, в борьбе с его сотрудником, ударила его. Квашняков не спал несколько ночей воображая в ярких красках, как он расправится с Аликом в редакции: корреспондентишко заходит в его кабинет, а Квашняков бросает в него самым толстым томиком русского словаря Ожегова и попадает в его не впитавшую государственного уклада голову. Но кожа Квашнякова покрывалась от этого холодным потом, поскольку он боялся представить, что можно ждать дальше от антисоциального типа. Поэтому на редакционной планерке после обычного обсуждения журналистских планов на неделю жаждавший реванша Квашняков средь покоренного и молчаливого редакционного сообщества решился лишь на моральное наказание Алика:
- Я доволен общей работой, но есть в коллективе одна сволочь, которая все портит…
Расчет Квашнякова, как и расчет промелькнувшей в нашем повествовании Анастасии, строился на том, что люди обычно не любят излишней публичности и, чтобы не выглядеть смешно, но в целом из-за дрожания неуверенного сердца, промолчат. Но сколь ни корми волка овсяной кашей, он все равно задерет гуся.
- Эта сволочь, наверное, вы? – вставил вопрос Алик, понимая, что деваться некуда – драка началась...
В установившейся глубокой тишине слышалось, как редакционные желудки урчат в ожидании курников, пирогов с капустой и картошкой, которые регулярно часов в десять утра никому не известная торговка приносила в грязной клетчатой сумке. Лицо Квашнякова побагровело так, что если бы за ним поставить красное знамя, то оно слилось бы с ним полностью, оставив на всеобщее обозрение только ворот рубахи, копенку волос и белки глаз.
- Да как ты смеешь?! – воскликнул он.
Взгляды редакционных женщин посуровели, стыдливо потупились, а потом обвинительно устремились к Алику.
- Это вы как смеете?! – отразил агрессию Алик.
- Немедленно выйди из кабинета! - требовательно выкрикнул Квашняков, чувствуя, что продолжение разговора его авторитет не укрепляет.
Алик вышел. «В борьбе за публикацию этой статьи все средства хороши. Воровань - самая негативная фигура из всех моих героев. Он приносил вред городу, его жителям. Люди должны знать. Конфликт еще только начинается, но кто не атакует, тот проигрывает», - примерно так размышлял он и на следующий разговор с редактором прихватил скрытый диктофон.
- Не понимаю ваших действий, чего вы добиваетесь? – спросил он.
- Большой мальчик должен догадываться, - ответил Квашняков.
- Документы подлинные. Статья написана по документам. Почему вы ее не печатаете?
- Я побывал во многих политических переделках. Компромат – это оружие. Такие бумаги часто подбрасывают, чтобы убрать конкурента или человека, который мешает.
- Но в данной ситуации какое значение имеет происхождение компромата, если этот человек ворует у людей, города, государства, убивает предприятия? Да что ворует – грабит! По всей стране такое. Газеты не читаете? А этот здесь, бери его тепленьким. Он один из тех, кто обедняет наше будущее, да что наше! Потомки, вспоминая это время, заплачут в недоумении от того, как при всеобщем молчании целой нации, многих наций, кучка людей разграбила богатейшую страну. Не вооруженные захватчики, а свои же…
- Не твоего ума дело. Я имею право не печатать статью. Я редактор.
- Тогда пишите письменный отказ, укажите причины, по которым отказываете в публикации, - полез на рожон Алик.
- Я ничего писать не буду. Это ты напишешь заявление на увольнение...
Любая война требует последовательности. В течение месяца Алик направил на имя мэра маленького нефтяного города Хамовского три заявления с просьбой об опубликовании статьи про Семеныча. Месяц длилось молчание. Начинало казаться, что с таким же успехом эти письма можно запускать с балкона в свободный полет, как послания Деду Морозу, как вдруг Хамовский позвонил лично в корреспондентскую:
- Зачем шлешь заявления? Хочешь подставить меня, сказать, что мэр не отвечает?
- Нет. Такого желания не имел, - ответил Алик, и это было полуправдой.
Когда он писал первое заявление, то надеялся…
***
На страницах газеты маленького нефтяного города еще за год до описываемых событий развертывались споры относительно городских проблем между Аликом и городскими начальниками, и даже самим нефтяным Генералом… Происходило это, например, так: Алик писал статью, начальник отвечал, Алик отвечал на ответ. Или так: Алик ехидно комментировал выступления начальника - тот отвечал… Читателям полемика нравилась, и Мерзлая, а тогда еще она редакторствовала, разрешала.