Разговор двух ёлок, услышанный автором на острове

Разговор двух ёлок, услышанный автором на острове Вормс

Крепкие ёлки, привыкшие к сильным морским ветрам, стояли сплошной стеной, руку не просунешь. Они надежно охраняли своё богатство — русскую батарею в лесу. Нечего было и думать, чтобы искать наугад старые позиции. Поджимало время отправления обратного парома. Пришлось повернуть и ехать обратно.
Вслед нам ёлки ехидно махали ветками, только одна молодая ёлочка грустно сказала:
— Может быть, стоило их пустить в лес, пусть посмотрели бы батарею. Это же Юрий Мелконов приезжал, он про нас в книжке напишет, а Серёжа Мелконов нас сфотографировал бы, какие мы красивые стоим у моря.
— Нечего тут у нас лазить, — ответила старая ёлка. — Он в книжке напишет, и понаедут тут всякие, затопчут всё и замусорят. Хватит с нас того, что сегодня тут трактора ездят и лес вывозят. Ну, конечно, Мелконов настойчивый, он всё равно батарею найдёт, мне птицы рассказывали: он на Сырве четыре года вторую башню 315-й батареи искал, там тоже от него сосны её прятали-прятали, но он её всё равно нашёл. Энно Линд ему помог. Вот пусть ему здесь Хейно и помогает. Хейно мы знаем, его отец тут маячником был, и дед его маячником был. Дед служил ещё в русском флоте, был матросом на канонерской лодке «Кореец», участвовал в бою у Чемульно, крест Георгиевский у него был и медаль. Когда вернулся он домой после службы, его и назначили сюда маячником как опытного сигнальщика, здесь сначала сигнальный пост был.
Это потом, уже перед Первой войной, начали у нас строить батарею. Приехали русские матросы, вон там на старом пирсе недалеко от маяка, разгружали баржи и тащили всё на батарею. Три большие пушки здесь в лесу разместили. Основания пушек сделали деревянные, на брёвна для оснований лучшие сосны срубили. Дорогу железную у моря проложили, много ёлок тогда порубили. По дороге той, узкоколейной, прожектор вручную возили, чтобы в море светить ночью.
Потом война началась, корабли военные мимо нашего маяка каждый день проходили, а батарея наша северный вход в Моонзунд охраняла. А командиром батареи был старший лейтенант Бартеньев, строгий такой, но матросы его уважали, он дело своё хорошо знал, до этого он на крейсере «Рюрик» артиллерийским офицером служил. Его затем на остров Эзель перевели, на мыс Церель, командовать новой батареей. Грустный был такой, когда уезжал, словно чувствовал что недоброе. Время было неспокойное, матросы кучками собирались, говорили что-то, какой-то комитет выбирали.
А однажды матросы здесь возле меня сидели и водку пили. Я тогда была ещё молодая и стройная, — ёлка задумалась, покачала на ветру ветками и продолжала. — Матросы водку выпили и песню запели «Мы наш, мы новый мир построим» и ещё что-то разрушим. А того, кто громче всех пел, выбрали председателем комитета.
Осенью 1917 года большие сражения на море были. Там на юге, у входа в Моонзунд пушки гремели, огонь сверкал. Потом всё стихло, только линкор подбитый, «Слава» назывался, тяжело так из Моонзунда пришёл, но дальше пройти не мог, глубоко сидел кормой, воды много принял. Тут его русские сами и затопили. Долго он из воды торчал, видно его было отсюда. А крейсер «Баян» и линейный корабль «Цесаревич», и много миноносцев ушли из Моонзунда. Я молодая была — названия всех кораблей знала, они мимо нас каждый день проходили, и всё время прожекторами подмигивали, — ёлка снова задумалась и продолжала. — Осенью 1917 года матросы на острове всё ждали чего-то, возбуждённые такие ходили, потом пушки взорвали и ушли с острова. В Петроград поехали, сказали: «Революцию будем делать». С тех пор никто их не видел.
Затем пришли другие солдаты в рогатых касках. На мотоциклетках приехали, тарахтелки такие вонючие, походили вокруг русской батареи, покачали головами, что-то между собой поговорили и уехали, а на маяке оставили несколько солдат, те там и жить стали. Сначала они очень аккуратные были, сапоги начистят и с винтовкой вокруг маяка ходят, пост назывался. Потом всё это им надоело, вокруг маяка ходить перестали, винтовки в сарай бросили, стали часто в деревню бегать. Вскоре и они у меня под ветками собираться стали и разговоры вести. Пили они самогон, но называли его «русский шнапс». Снова песни пели, митинги устраивали, потом собрались и уехали домой в Германию, тоже говорили — революцию делать, правда, из дома маячника всё забрали, что могли унести, и с собой увезли.
Потом эстонцы сами командовали. Они особо ничего не строили, но всё у них было чисто и аккуратно, и маяк исправно работал. А батарею русскую они до винтика разобрали, хозяйственные такие, и всё увезли в Таллин, говорили: «Мы с запада нападения не ждём, нам нечего тут обороняться, у нас с востока угроза будет». Ох, не знаю, сколько я тут на берегу стою, чужие военные корабли всё с запада приходили.
Много лет прошло, и русские появились снова. Сначала комиссия приехала, важные такие, офицеры в чёрных кожаных пальто. Главный у них такой быстрый был. Все к нему обращались: «Товарищ флагман 2-го ранга». А он всё ходил по старой русской батарее и приговаривал: «Какая прекрасная директриса стрельбы! Здесь и надо ставить батарею для прикрытия входа в Моонзунд!»
Тогда один суровый офицер, все его звали «товарищ комиссар», отозвал флагмана в сторонку и здесь у ёлки тихо так говорил ему: «Иван Иваныч, артиллерист вы, конечно, отличный, а политик никудышный, старорежимная школа в вас говорит. Ну зачем, скажите пожалуйста, строить оборону Моондзунской позиции с тыла? Откуда здесь возьмётся противник? И кто, по-вашему, пойдёт докладывать товарищу Сталину, что надо строить тыловую оборону в 500 км от границы. Это, знаете ли, пораженческие настроения какие-то, паникёрство, а вы знаете последние указания партии, как надо бороться с паникёрами. Кстати, Елисеева, вам известного, уже арестовали, а он всю береговую оборону Дальнего Востока построил, считался закалённым большевиком, участником ликвидации Кронштадтского мятежа, а оказался политически близоруким. Так что бросьте вы эти фантазии с островом Вормс, нам с вами на Эзеле и Даго работы по строительству батарей хватит по горло. Ваше предложение о необходимости включения в систему обороны Финского залива острова Осмуссаар учтено правительством. Уже подписан договор с эстонцами об аренде острова. Готовьтесь строить там две батареи. Оставьте вы в покое остров Вормс. Иначе я вынужден буду доложить товарищу Жданову о вашей позиции».
Ёлка замолчала, повернулась поудобней к ветру и продолжала:
— Никакой он не Иван Иваныч, Грен его фамилия, эстонец он, Иоханнес, родом из Вилянды, мне утки рассказывали, они оттуда прилетали. Мать у него там жила, он её больше 30-ти лет не видел, она батрачкой работала, а он генерал.
Ну, да ладно, уехала комиссия, не стали тут батарею строить. Наблюдательный пост на маяке поставили и всё. Потом снова война началась, неожиданно как-то, самолёты стали летать, корабли плавать.
  Первыми три больших корабля прошли туда к острову Даго в первый день войны, мины хотели ставить. Грохнуло там сильно ночью, немцы свои мины раньше русских ещё перед войной поставили. Обратно только один корабль вернулся, а на буксире половину другого тащил. Крейсер это был новый, «Максим Горький», в ту ночь миной ему нос оторвало, а корму крейсера эсминец в Таллин буксировал.
А 28 июня 1941 года мимо нас много кораблей прошло. Это из Риги крейсер «Киров» выводили, перед этим три дня землечерпалки старый Моондзунский канал углубляли, гидрографы флотские все глубины мерили и вешки ставили, думали, как большой корабль по Моонзунду провести.
Крейсер совсем новый был, по итальянскому проекту построенный, осадка у него почти семь с половиной метров была, потому что там у итальянцев море глубокое, мне птицы рассказывали: красивое море в Италии, а здесь у нас на Балтике много мелких мест, вон прямо с берега песок в море видно. Видишь, вон там к югу от острова, в море полоска светлая.
Молодая ёлка вытянулась и посмотрела в море: — Там, где лебеди на воде сидят?
— Птицы на воде сидят там, где рыба есть, а рыба там, где вода теплее, а вода теплее там, где мелко, — ворчливо ответила старая ёлка и продолжала рассказ. — Всё лето 41-го года на остров Вормс никто внимания не обращал, но оборону острова русские стали укреплять.
Елисеева, о котором говорил комиссар, из тюрьмы выпустили, и он стал начальником обороны всех Моондзунских островов. На остров Вормс переправили стрелковую роту и взвод эстонцев из истребительного батальона. Немцы давно собирались захватить острова, но в первую очередь они стремились к Ленинграду. Но чем ближе они подходили к городу на Неве, тем опаснее для них становись матросы и батареи в их тылу, на эстонских островах.
И вот 8 сентября 41-го года немцы начали штурм островов. Первый десант пришёл к нам сюда на остров Вормс. Много солдат высадилось на восточную часть острова. Силы были слишком неравны, и защитники острова отступили на маяк Схибу.
Три дня здесь бои были. У меня внизу пулемёт такой на колёсиках поставили, матрос молодой из него стрелял, а эстонец старый ему ленту подавал. Жаркое время было. Матрос даже бушлат скинул и в одной тельняшке остался. Вон из-за того камня солдат в рогатой каске стрелял в матроса из маленькой винтовки. Долго стрелял, много пуль тогда в меня попало, но в матроса — ни одной, я его хорошо защитила, а пули те во мне до сих пор сидят. Потом солдаты в рогатых касках железную трубу притащили и за камнем её установили, и стали железки такие с рёбрышками в меня кидать. Первая железка прямо у корней моих взорвалась, меня всю тряхнуло, ну думаю: всё — одни дрова от меня останутся, но ничего, выстояла, только криво расти стала с тех пор. А матрос обнял так меня и сказал: «Спасибо, родная!» А на тельняшке у него красное пятно появилось и больше он не шевелился. Пулемёт у них вверх колёсами перевернулся, старик эстонец из пулемётной ленты патроны вытащил и из винтовки ещё много стрелял, но потом затих.
— А что эстонец последнее сказал? — спросила молодая ёлка.
— Ничего не сказал. Эстонцы уходят в другой мир молча, за них мы потом говорим, деревья и камни, — старая ёлка замолчала и долго смотрела в голубое небо, где бежали белые облака.
— А последняя немецкая железка опять в корень мне угодила, но не взорвалась. Дырку в земле пробила такую глубокую и застряла там внизу. Я стояла, боялась шевельнуться, но ничего, потихоньку успокоилась, а потом привыкла, так и сидит во мне эта железка, мина называется, — закряхтела старая ёлка.
— Так она же взорваться может в любой момент! — воскликнула молодая ёлка и замахала ветками не в силах отодвинуться от опасной соседки.
— Раньше могла, а теперь не взорвётся. Я после каждого дождя воду в земляную дырку запускала, вот железка и поржавела.
Недавно я просила паука нашего знакомого слазить и посмотреть, как там моя мина себя чувствует. Паук в снарядах толк знает, на старой батарее давно живёт. Так он слазил и сказал, что мина уже не опасна, пружинка важная во взрывателе сгнила, и иголочка по капсюлю ударить не может, но просил сильно ветками не махать, а то мина сдвинется, и за остальное он не ручается. Специалист! Я его потом настоем смолы угостила, и он зигзагами уполз к себе на батарею, — старая ёлка осторожно махнула ветками, как бы проверяя, прочно ли в ней сидит старая мина, и замолчала.
— Интересно вы всё рассказываете, тётушка ёлка, — вздохнула молодая елка, — ваш рассказ записать надо, чтобы люди узнали про наш красивый остров, а то все говорят, что название Вормс с немецкого переводится как «черви» и ничего у нас интересного нет. Пусть бы Юрий Мелконов услышал и записал нашу историю.
— Я думаю, услышал, — глядя на уходящий в море паром, сказала старая ёлка, — он к нам ещё вернётся, он всегда возвращается, а интересные истории есть на каждом эстонском острове.

Юрий Мелконов
Балтийское море. Остров Вормс, август 2004 года

© Copyright: Юрий Мелконов, 2019