Ночные витязи роман

От автора: Почти все имена, фамилии и ряд фактов, указанные в романе, подлинные, взятые из воспоминаний очевидцев и участников событий. Произведение многоплановое. Действия начинаются в годы гражданской войны и продолжаются вплоть до второй половины девяностых годов. Место действия: Украина, СССР, предвоенная и послевоенная Европа, США, Канада. Герои книги местные жители, дети, воины советской армии, фронтовые разведчики и агенты ГРУ, антифашисты и учёные, а также нацистские врачи Программы умерщвления "Т-4", рядовые и офицеры СС дивизии "Великая Германия".  2 часть романа посвящена известному разведчику РККА, а затем ГРУ, Янкелю Пинхусовичу Черняк, до последнего часа "безвестному" Герою Российской Федерации, по которому написал книгу "Семнадцать мгновений весны" Юлиан Семёнов. Разведывательные операции осуществляются в Европе, на территории США и Канады в период с 1930 года по 1995 год. Описывается тяжёлая и опасная работа сотрудника Янкеля Черняк по добыче ядерных секретов Англии в военные и послевоенные годы.


                Роман "Ночные витязи"
 

Как с последним глотком воздуха, всё грезится мне – чума бубонная в очередное тысячелетие поднимает на погребальные костры равнодушную, уступчивую и страшную Европу. То возгорелся гнев Господень на рабов Своих…

Содержание:

Часть 1 Остров плача
Часть 2 "Трубные сплавы"
Часть 3 Карьер печали
Часть 4 Шлях в одну сторону
Часть 5 Группа "Крона"
Часть 6 Охотники за танками
Часть 7 Дети ада
Часть 8 Ночные витязи
Часть 9 Спящие рыцари

Часть 1 Остров плача

Местечко Романов месяц ияр 5680 год (май 1920 год)

Покойный граф из старинного рода Ильинских когда-то сам выбирал место для своего второго имения. Пустынный островок посреди неглубокой речушки поразил его воображение. Живописный, заросший буйной зеленью крутой берег и пологий, с ярко-жёлтой кромкой чистейшего речного песка натолкнули графа на необычную мысль. Сомневался недолго, пригласил известного итальянского архитектора и заручился его согласием. Прошли два столетия и это небольшое, хорошо сохранившееся здание, в окружении старинного парка, всё ещё продолжало удивлять местных жителей своим ненавязчивым великолепием. Благодаря необычности архитектуры имение больше напоминало миниатюрный замок, чем современную постройку конца XVIII века. Устремленные вверх небольшие сторожевые башенки венчали все четыре угла здания, а в их узких бойницах, казалось, навечно застыли закованные в латы средневековые рыцари. Последняя потомственная графиня давно отбыла куда-то в Европу, доверив хозяйство своему управляющему. Старевшему вместе с домом, пану Левинскому уже было не по годам таскаться через речную протоку и он всё чаще доверял свои необременительные обязанности родному племяннику Стасику, парню пятнадцати лет от роду. Времена наступили неспокойные и его мать, от греха подальше, согласилась с предложением старшего брата и убедила сына временно переселиться в имение, в комнату управляющего. В местечке Романов, где на самой окраине проживали их обе семьи, давно ходили слухи о разных разбойничьих нападениях на окрестные хутора, проезжих людей, а то и небольшие сёла. До Гражданской войны никто и слыхом не слыхивал про "красных" или "зелёных", а тут ещё и "петлюровцы" какие-то объявились и все воевали друг с другом. Еврейское большинство местечка, не без основания, забеспокоилось и в тревоге выжидало, "питаясь" различными слухами. А были они плохими, можно сказать, совсем никудышными, всё чаще доносились известия о погромах и убийствах. В центре местечка стояла красивая синагога и люди чаще, чем обычно стали ходить туда и молиться, чтобы Всевышний отвёл от них беду. Но, как говориться, до Бога высоко… В один из хмурых осенних дней "освободители", так называли себя бандиты атамана Петлюры, заняли Романов. В первый день они досыта наслаждались стекающей к ним "контрибуцией" в виде золотых и серебряных украшений, добротной одежды и обуви и насиловали молоденьких евреек. Всю ночь в селе раздавались пьяные выкрики, выстрелы, плачь и визг несчастных жертв. К обеду, ещё не протрезвевшего главаря шайки, Петра Козыря-Зырку, еле добудился его подручный Никита:

— Пётр, а Пётр, тут до тебя польский "воевода" от соседей прибыл. Ругается, зачем, спрашивает, без его ведома жида убили, сапожника Наумку? Говорит, что покойник такие сапоги тачал, что местные паны в очередь стояли.

— Кто такой? — Степан потянулся к ковшу.

— Жид что ли?

— Да нет, дурило, кто пан есть такой?

— Ты что, забыл? Точинский из Желябино. Он же нам четыре упряжки с конями "реквизировал", людей своих дал.

— Ладно, сейчас выйду, нехай ждёт, — Козырь громко икнул,— и этого… кассира Тыкву позови.

Допив рассол, пробурчал под нос:

— Вечно на рожон лезет, кобелюка, внучка ему рябенькая, видишь ли, понравилась, думал, старый пердун обделается со страху. Хорошо, ножом своим сапожным руку только и успел пропороть.

Через пол часа, наконец дождались полупьяного виновника. Разъярённый "воевода" едва удержался, чтобы не отвесить оплеуху очумевшему от дармового самогона Тыкве :

— Что же ты, гад, такой-сякой! Зачем Наумку убил? Тебе же добрые люди говорили, не тронь, таких сапожников по всей Украине, а може и по всей Польше не сыскать. Где теперь сапоги шить будем?!

— Мерин долговязый! — взъярился и сам Пётр, мечтавший поскорее закончить это дурацкое дело и наконец опохмелиться по-человечески. Голова у него раскалывалась и уже пробивал холодный пот, — Ну чего молчишь?! Ответь воеводе и дело с концом.

Вконец обалдевший не столько от криков и упрёков, сколько от неимоверной сухости во всём "организме", Тыква виновато-удивлённо развел руками и безнадёжно, с натугой выдавил из себя:

— Тык… это, как его… ведь… жид же!

Плюнув со злости, "воевода" пошёл прочь.

А на третий день дождались местные евреи и "Судного дня". Прискакала с утра разведка с известием — то ли "красные", то ли анархисты в двадцати верстах, сюда направляются. Хоть и торопились хлопчики унести ноги, да делать нечего, "долг" обязывал "отблагодарить" местных евреев, хорошенько внушить им, что своей "мессии" ждать им на этом свете вовсе не обязательно. Похватали с десяток молодых еврейских парней, скрутили им руки проволокою и повели к реке. Тут уж закричали всем миром, от материнских воплей в ушах позакладывало. Часть бандитов выстрелами отгоняла рвущихся к своим чадам обезумевших родителей, другая погнала их через протоку к острову. Догадывались остальные жители местечка, что затевается нехорошее, да боялись признаться самим себе.

* * *

Стиснутый со всех трёх сторон, Стасик стоял в крайней башенке и с тревогой прислушивался к доносившемся из-за реки крикам и выстрелам. Третий день стоял такой шум, не умолкая ни днём ни ночью. Ему было очень страшно находиться здесь одному, но ослушаться мать не смел, уж очень она его умоляла никуда отсюда не отлучаться. А вот сейчас целая толпа направилась к песчаному берегу и мальчик не знал что ему делать: то ли здесь затаиться, то ли спрятаться где-нибудь в парке? Сверху хорошо проглядывалась речная протока. Большинство идущих перешло её вброд и растянулось вдоль дубовой аллеи, когда-то высаженной ещё при молодом графе. Теперь он с испугом разглядел, как вооружённые незнакомые люди толкали впереди себя избитых в кровь сельских парней, а затем по очереди привязывали их спинами к старым деревьям. Стасик узнал их всех – ребята были с его местечка, однако, он и предположить не мог свидетелем чего сейчас станет. Только, когда юношей начали торопливо обкладывать хворостом, мальчик со страхом начал догадываться, что сейчас может произойти. Его забила сильная дрожь, а ноги сделались соломенными. Если бы не это, он убежал бы куда глаза глядят. Тогда  Стасик начал убеждать себя, что видит всё это в страшном сне и громко зашептал:

— Матка Бозка, Матка Бозка, защити их!

В расширенных от ужаса зрачках уже весело плясали огненно-красные блики от множества полыхающих костров, а уши пронзали дикие, немыслимые вопли сгорающих заживо людей.

На сороковой день ближе к сумеркам в село прибежали напуганные ребятишки, рыбачившие в заводи чуть выше по течению. С дрожью в голосе, они рассказывали встревоженным родителям, как слышали со стороны острова жуткий многоголосый вой и стенания. Многие были убеждены и при этом божились, что так могут плакать только души невинно убиенных.

Часть 2 "Трубные сплавы"

1978 год. Раннее осеннее утро. Из подъезда шестиэтажного московского дома вышел пожилой коренастый мужчина в долгополом сером плаще. Накрапывал мелкий дождь, а он не торопился прикрыть голову шляпой. Очевидно, не замечал, как морось постепенно покрывает его тёмные с частой проседью волосы, высокий открытый лоб, каплями оседая на широких, тщательно подбритых усах. Задумчивое смугловатое лицо, опущенный взгляд печальных выразительных глаз, неспешная походка, делали его ничем не примечательным среди утренней редкой толпы. Лишь подходя к станции метро, он прибавил шаг и стряхнул с себя влагу. Надев головной убор, сунул руку в нагрудный карман пиджака, ещё раз убедившись в наличии свежего носового платка, с вечера вложенного заботливой женской рукой. Часть пассажиров немедля принялась подрёмывать в вагоне, другая зашуршала утренними газетами. Уткнулся в "Известия" и человек в плаще. Поездка до центра отнимала не менее часа времени и он, казалось, неторопливо просматривал колонки новостей. Въевшаяся с годами нелегальной работы манера тщательно обдумывать предстоящие замыслы в первую же свободную минуту, проявлялась и теперь. Впрочем, особые планы не намечались.  Прошлая работа референта в ГРУ, так и нынешняя в качестве переводчика в ТАСС, да и преподавательская деятельность, требовали всего лишь пунктуально выполнять порученные задания.

Случайно наткнувшись взглядом на заметку о повышении благосостояния советского народа, Янкель Пинхусович мысленно испустил вздох. Персональная 150 "ре", у Тамары 60... С чего богатеть? Интересно, почему всегда высчитывали за бездетность? Неужто мою криптоспермию не принимали во внимание? Лёгкая улыбка тронула губы, но тут же исчезла при виде заголосившего по соседству малыша. Припомнился детский испуг шестилетнего ребёнка, когда погромы обрушились на его Черновцы. Обидно, от родителей не осталось ни одной фотографии, лишь запечатлённые в детской памяти обугленный остов отцовской лавки, да всхлипы соседей, таких же румынских и чешских евреев.

Ну да, мне везло с самого начала, думал Янкель Пинхусович. Школьные педагоги сиротского приюта долго удивлялись моим лингвистическим способностям, так это больше от природы. Припомнился выпускной класс в Кошице, когда без испытания все трое преподавателей иностранных языков дружно проставили положительные оценки. Мне и дальше фартило весьма своеобразно, как говорится, нет худа без добра. Разве не услужил мне сотрудник приёмной комиссии, когда при поступлении в Политехнический университет Бухареста дал понять, что, Yang fiul Pinkhus (Ян сын Пинхуса) "не вышел профилем"? А жаль, что не мог физически доказать этому грузному господину, что и среди евреев встречаются мастера рукопашного боя. Уголки рта чуть растянулись. То-то школьный наставник по джиу-джитсу возмутился бы, твердивший нам о главном добродетеле самурая, как справедливость. Юдофоб оставил мне единственный выход, поскорее перебраться в Прагу и приложить все старания для поступления в Высшее технологическое училище.

Но надо быть объективным, каким бы ни был Франц Иосиф, он оказался добрым монархом, ведь именно при его жизни евреям открылся доступ в средние школы. Ещё отчётливо запомнился сентябрьский день 1927 года, когда в аудиториях студенты старших курсов и молодые преподаватели вполголоса обсуждали выступление президента Гинденбурга, прилюдно отвегшего вину Германии за развязывание Первой мировой войны. Нарушение Версальского договора, как он понял из разговоров, могло грозить всей Европе новой войной. И жизнь уже многим не казалась такой благополучной.

Янкель Пинхусович машинально переворачивал страницы. После получения диплома экономический кризис лишил меня работы на электротехническом заводе, вследствие чего был вынужден перебраться в Берлин для продолжения образования. Так уж сложилось, что именно там, в стране Шиллера и Гете, встреча с новыми людьми в стенах политехнического колледжа раз и навсегда определила мою судьбу...

* * *

Стояло позднее лето 1930 года, когда Янкель, уже будучи убежденным антифашистом, вступил в ряды Коммунистической партии Германии.
Шли последние занятия, учёба завершалась. Перед скорым убытием на родину он отыскал друга и обратился c важной для него просьбой:

— Эдгар, мне необходима связь с румынскими коммунистами, я знаю, ты можешь помочь мне.

— Не спеши, Янкель, давай сделаем так, я сведу тебя с проверенным товарищем, его зовут Отто Брайг. Он организует тебе встречу с одним человеком из Советского Союза. Мы с тобой оба знаем, наши силы ещё недостаточны для борьбы с фашистами, а вот его страна способна на большее и она непременно поддержит нас.

Он на мгновение прикрыл глаза. В памяти всплыл солнечный августовский день. Последний семинар, ввиду назначенной встречи, он пропустил. Подойдя к газетному киоску у Шарлоттенбургских ворот, попросил свежий номер газеты нацистской партии. Расплатившись, отошёл от ларька, как услышал за спиной обращённый к нему голос. Обернулся, рядом стоял незнакомый улыбчивый господин в элегантном сером костюме со шляпой в руке и такой же газетой "Der Angriff", торчавшей из правого кармана пиджака. Назвавшись страховым агентом компании Demag, человек извинился, приглашающе кивнул на ближайшее от них кафе и попросил уделить ему немного времени. Была вторая половины дня и у проголодавшегося студента это не вызвало возражения. Незнакомец заказал обоим по порции шварцвальдского торта и по чашке чёрного кофе. Янкелю нравился этот торт со взбитыми сливками и вишней, и он иногда, в зависимости от содержимого кошелька, позволял себе пригласить сокурсницу на "кофе с пирожными". Наивный вопрос —откуда известно о его юношеском пристрастии, так и остался невысказанным. Не убирая улыбки с лица, между неторопливыми глотками господин принялся говорить об очень серьёзных вещах. Опасения стали рассеиваться, когда тот всё также тихой скороговоркой поведал ему его же собственную биографию, привёл несколько имён значимых товарищей, в том числе и рекомендатора, о его приверженности марксистско-ленинским идеям. Только тогда Янкель окончательно доверился ему. Они разошлись.

Следующая встреча заняла достаточно времени, чтобы в полном объёме уяснить его будущую задачу по содействию в борьбе с фашизмом. Неторопливо прохаживаясь по мозаичным плитам Народного парка Фридрихсхайн и с интересом разглядывая искрящиеся в брызгах фонтанов белокаменные фигурки персонажей сказок братьев Гримм, Матиас, так представился ему сотрудник Разведывательного управления РККА, подробно и терпеливо объяснял предстоящее задание, а также особенности агентурной работы. То что молодой человек без соответствующего опыта сходу запомнил и
воспроизвёл без запинки десятки комбинаций цифр, адреса явок и меняющиеся по дням пароли для встреч, породило у Матиаса чувство глубокого удовлетворения. Зато чёткий пересказ на французском, затем на испанском подробное содержания передовицы румынской газеты "Транснистрия", которую он со скрытой смешинкой протянул Янкелю, вызвало у многоопытного разведчика некое подобие ошеломленности. Он сдержанно покрутил головой и мысленно поздравил себя за великолепную, многообещающую вербовку полиглотствующего горбоносенького "эйнштейна".

20 декабря 1930 года, когда в немецких окнах на адвентских елововых венках уже во всю сияли рождественские свечи, с Мюнхенского вокзала отходил Восточный экспресс по маршруту Вена – Будапешт – Бухарест. Удобно  расположившись в мягком колыхающимся кресле, Янкель выложил на столик початую пачку дешёвого "Барабанщика". Затянувшись сигаретным дымом, слегка поперхнулся. Необходимую сумму он получил, но тратиться на дорогой "Dunhill" пока не пристало, деньги следует беречь на насущные дела. Разведчик его достаточно проинструктировал, но проглядел главное. Достигнув упорным трудом "полтора образования", двадцатилетний юноша возымел не только необходимую практику усвоения сложного материала, но и приучился анализировать информацию любой важности и своевременно извлекать надлежащие выводы. Потому неукоснительное требование никогда не нарушать конспирации, на которое Матиас делал особый упор, не вызывало сомнения.

Он затушил последнюю сигарету. Станцию Сибин поезд прошёл без остановки. Янкель аккуратно выбросил окурки в урну, проветрил купе и сполоснув над раковиной руки горячей водой, откинулся в кресле. Но сон долго не шёл.

"Гара де Норд" встретил такой же рождественской суетой. В зале прибытия, украшенном сверкающими гирляндами, витала праздничная атмосфера. Пройдя паспортный контроль и таможенный досмотр, немецкий студент Томас Рихтер, желающий посвятить рождественские каникулы осмотру памятных мест румынской столицы, отправился в город.

Янкель неторопливо брёл по центральным улицам, как и положено дотошному немецкому туристу, время от времени запечатляя на Leica Iдостопримечательности города. Во второй половине дня по пути зашёл в маленький gastst;tte (кухмистерская) с четырьмя столиками. Заказав чашечку горячего шоколада, прошёл в туалет. Здесь вместе с обрывками "Ein Pass" в фаянсовом жерле бесследно исчез подданный Веймарской республики, уступив место гражданину Румынии Йонуцу Кришан.

Потрёпанные наручные часы "Elysee" показывали 16.15, когда добравшись до Собора Святой Параскевы, он свернул во вторую улочку по правую руку. Неспешно прошёл мимо небольшого одноэтажного кирпичного дома, мельком бросив взгляд на фасад. В крайнем узком оконце на улицу безлико уставилась раскрашенная фарфоровая кошечка. Дойдя до ближайшего угла, лениво повернул назад и через полуоткрытую калитку вошёл в тенистый двор, укрытый старым развесистым платаном. Постучал в дверь. Почтительно выслушав гостя, женщина молча провела его в торцевую комнату с окном на соседнюю улицу. Так зачинался жизненный путь молодого, малоискушенного человека, без воинского звания, без соответствующего опыта, а ныне, ещё и неоперившегося резидента ГРУ генерального штаба Красной армии Яна Черняк.

На следующее утро Йонуцу Кришан, жаждущий учиться на биологическом факультете Бухарестского университета, зарегистрировался в магистрате. Но это оказалось только частью плана, потому как плату за обучение никто не отменял. Легализоваться в качестве студента стало весьма проблематичным, деньги по известному каналу не пришли. Надеясь, что ближайшее время финансовый вопрос в Центре всё же решат, Янкель занял недостающую часть суммы у квартирной хозяйки и у нескольких благополучного вида студентов. На хлеб, овощи едва хватало, но на этом всё и закончилось, вскоре хилый денежный ручеёк окончательно иссяк и он по уши влез в долги. Вот здесь-то и пригодился жизненный опыт, приобретённый в сиротском доме. Янкель прямиком отправился на выпускные курсы и переговорив с несколькими студентами, занялся срочными переводами с немецкого и французского языков. На еду теперь хватало, но и это был не выход, требовался более существенный источник дохода. Устроится же на полный рабочий день, на который ушло бы драгоценное время, означало свёртывание всей операции.

Настало воскресное утро, настроение было отвратительное, когда он забрёл в небольшой скверик по соседству с Национальным музеем Брукенталя. На нескольких скамейках островками среди цветочных клумб парами разместились тихие любители шахмат. Скупые на слова мужчины среднего и старшего возраста сосредоточенно предавались гимнастике ума, лишь изредка позволяя себе короткие восклицания.

Wer sucht, der findet! (Всякий ищущий находит!) Как же он не подумал об этом?! Янкель даже разозлился на самого себя, ведь он ещё со школьной скамьи показывал неплохие результаты. Теперь следовало не торопиться, а получше приглядеться, как к игрокам, так и к немногочисленным зрителям. Выбирать не пришлось, сразу же среди последних привлекла внимание зажиточная супружеская парочка с роскошной детской коляской. Пока полный на вид молодой мужчина с шахматной доской подмышкой, постоянно покачиваясь, таращился на фигуры, жена хлопотала над плачущим ребёнком:

— Логан, ты можешь на минуту оторваться?! Вся коляска промокла! — возмущённо ворча, она покатила её к ближайшему дереву.

Это не англичане, она сказала "baby carriage", мелькнула спасительная мысль:

— Мистер, вы не могли бы составить мне компанию?

Он учтиво обратился к толстяку на приличном техасском диалекте, усвоенном в последнем классе от преподавателя, выходца из южной Калифорнии.

— Dammit!(О, черт!) Ну конечно! — искривлённые ушные раковины Логана радостно колыхнулись. Он решительно вытащил доску, выгреб фигуры и разложил её на свободном краю скамьи.

Первая партия завершилась буквально за пару минут в пользу американца. Погрызывая ноготь большого пальца, тот с ликующим видом запер в угол короля чёрных. Янкелю было важно втянуть этого идиота в дальнейшую игру. После очередного поражения, он предложил ему сыграть "под интерес" и вытащил из нагрудного кармана купюру в пятьсот леев, припрятанные на катастрофический случай. Последующие несколько партий принесли Янкелю богатый сбор весом в полторы тысячи леев и кабы не вопящая от возмущения супруга, жатва достигла бы рекордного "урожая".

На следующий день, отложив большую часть денег за оплату учёбы, он рассчитался со всеми кредиторами. На удивлённый вопрос хозяйки о таком скором расчёте, Янкель с загадочным выражением лица повторил всю ту же известную поговорку, разве что на латыни. О том, что всякий ищущий находит: Omnis qui quaerit invenit!

Только через месяц курьер вручил ему денежное содержание, но радости оно не прибавило. Ещё неоперившийся агент хорошо усвоил свой первых урок и больше не питал иллюзий. В трудные минуты, когда требовалось обновить гардероб или сводить полезного приятеля в кафе, Янкель всеми доступными способами, типа перепродажи, заранее разживался деньгами. Вскоре, как изначально и предполагалось, девятнадцатилетнего юношу, сына гончара из Хорезу, в январе 1931 призвали в армию. Впрочем, Янкель быстро пришёл к выводу, звание рядовой абсолютно неприемлемо для выполнения поставленной перед ним задачи.

Подготовившись накануне, он вошёл в двухэтажное здание призывного пункта, полнившееся в это серое утро такими же тусклыми на вид новобранцами, Янкель какое-то время наблюдал за фрунтасами, шмыгавшими из кабинета в кабинет с озабоченными лицами. Он сразу обратил внимание на одного из них, который дважды с независимым видом прошествовал мимо него, пренебрежительно окидывая взглядом толпившихся рекрутов. Цель определилась. Дождавшись очередного прохождения, Янкель приблизился к старшему солдату и угодливым тоном попросил разрешения безотлагательно выслушать его. Тот важно кивнул и пройдя в конец коридора, открыл узкую обшарпанную дверь. Посчитав это за приглашение, учтивый призывник шагнул следом.

Дабы не заострять ненужных подозрений, Янкель вытащил из-за пазухи большую коробку дорогих шоколадных конфет, приложил к ней свёрнутую пополам купюру в пятьдесят лей и протянул с заискивающим видом. Встретив вопрошающий взгляд, попросил по возможности определить его в школу сержантов, в надежде, что по окончании её, приобретёт настоящую воинскую профессию, о которой мечтает его отец. Молча сунув подношение в приоткрытый ящик стола, фрунтас благосклонно кивнул.

В канцелярии кавалерийского полка рошиорей старший служащий штабного эскадрона обратил внимание на грамотного и смышлёного сержанта. После соответствующего оформления приказом по части новоявленного писаря направили в отдел штабных документов для составления и переписки бумаг.

Прошла неделя, другая, Янкель исправно трудился, делал выписки из приказов, переписывал начисто инструкции. Жил при штабе в отдельной казарме для делопроизводителей. Часто посещать съёмное жильё пока не было оперативной необходимости. Общался в пределах дозволенного с такими же писарями соответствующего ранга. В город выходил редко, дабы приобрести престижные сигареты "Dunhill" на выдававшееся ему денежное довольствие. Иногда по приглашению сослуживцев посещал кинематограф или театральное представление. Между тем переступать порог публичного дома, несмотря на уговоры и собственное тайное влечение, отказывался. И этому были веские причины. При посещении общественных мест он неоднократно становился очевидцем проверки документов и задержании отдельных лиц военными патрулями. И юноша сделал первый важный для себя вывод, чем может закончиться для него при малейшем сомнении встреча с контрразведкой, тем более с его-то внешностью. В будущем никаких борделей, а спектакли и иллюзионы только в составе группы! Во избежания последствий существует один путь, не привлекать к себе внимания и любыми способами добиваться малозаметности! Так рассуждал начинающий разведчик.

В начале февраля наконец представился случай отличиться, к нему он готовился заблаговременно. В общей комнате, в которой за столами трудились четверо писцов, находилась старенькая, изработанная пишущая машинка "Remington" и старший писарь с благосклонностью отнёсся к здоровому интересу подчинённого. Ежедневно в конце рабочего дня Янкель уделял время для освоения совершенно ему незнакомому прежде печатанию на машинке. Через полторы недели он уже с лёгкостью и без огрехов исполнил на пробу первый документ на восьми листах: "Положение о вещевом снабжении, порядок и норма вещевого снабжения в военное время". Фельдфебель оказался очень доволен, ведь это высвободило у него часть времени.

Накануне Дня святого Валентина приказом по полку Янкелю был присвоен очередной чин плутоньера. После обеда начальник препроводил нового взводного в отдельную комнату, где на столе у окна стояла новенькая машинка "Continental" немецкой фирмы "Вандер Веркх" и поручил до конца рабочего дня отпечатать в двух экземплярах поступивший приказ из штаба дивизии, а затем под расписку немедленно сдать в секретную часть оригинал, обе копии и копирку.

Чрезвычайная важность документа заставила Янкеля пойти на определённый риск. Он быстро заправил под резиновый валик первые три листа бумаги, вручную перевёл каретку в крайнее правое положение и приступил к работе. В подлиннике шла речь о подготовке к переформированию кавалерийских дивизий, о негодности бронетанкового парка, основу которого составляли французские танки Рено FT-17, крайне изношенные и уже не поддающиеся ремонту, о предстоящих закупках кавалерией разведывательного танка чехословацкого производства R-1. Далее особо отмечался порядок скрытого отмобилизования войсковых частей, сбора лошадей и обоза, и комплектования конским составом кавалерийских дивизий, а также мобилизационная потребность данного полка по подразделениям и порядок ее покрытия.

Он закончил раньше назначенного времени. Подлинник, дубликаты в количестве 28 экземпляров и копировальная бумага аккуратно сложены в папку, но Янкеля продолжало что-то смущать. Вызывали сомнения не четырнадцать копий, что он сунул себе под нижнее бельё, а сам способ доставки по назначению. Так пока и не открыв для себя иной, направился в секретный отдел.

Выйдя за проходную, Янкель направился обычной дорогой в сторону ближайшего табачного киоска. Расплатившись за сигареты, чуть задумался и вошёл в соседнее кафе-кондитерскую. Присев на освободившееся место, заказал чашку крепкого чая и пару шоколадных конфет. Вскоре подозвал кельнера и попросил принести большую коробку такого же понравившегося ему шоколада. Перед уходом прошёл в мужскую комнату. Заперев за собой дверь, с лихорадочной поспешностью принялся засовывать копии под конфеты, после чего придал презенту прежний вид. Выйдя из кафе, двинулся в сторону своего жилья. Янкель уже подходил к собору, когда заметил впереди себя знакомую пожилую пару обитающую в соседнем доме. Он собрался поздороваться, прежде чем обойти их, как неожиданно увидел группу патрульных во главе с капралом жандармерии, появившихся со стороны его улицы. Сердце сжалось, с примкнутыми штыками они вели молодого человека в такой же, как и у него, красноватой форме рошиорей. Один из солдат нёс в руке брезентовый ремень, в другой немецкий противогаз в такой же брезентовой сумке.

Шедший сбоку жандарм уже пристально вглядывался в идущего навстречу сержанта. Янкель внезапно принял решение. Он учтиво поздоровался с соседями и в ответ на приветствие, протянул даме коробку со словами, считает ли она достойным преподнести шоколад на день рождения знакомой девушке? Женщина с улыбкой принялась разглядывать подарок, перевязанный розовой ленточкой, поднесла к носу и благосклонно кивнула, добавив с долей назидания в голосе, что юноше следовало бы непременно приложить к подарку хотя бы букет осенних астр.

Патруль приближался, прерывать разговор и речи быть не могло. Продолжая идти рядом, Янкель в растерянности пожал плечами, взглянул на часы и сказал, что время назначено, именинница уже ожидает у его квартирной хозяйки.

Лицо жандарма немного смягчилось, он удостоверился, что плутоньер наверняка приходится им родственником или близким знакомым и счёл нужным не беспокоить эту троицу излишними подозрениями. Небрежно ответив на приветствие младшего по чину, капрал продефилировал дальше.

Постоялец вошёл в дом с таким напряжённым выражением лица, что
квартирная хозяйка не решилась что-либо выспрашивать. Она только сочувственно коснулась вздрагивающей руки юноши, протянувшую ей коробку и передала стоящей за спиной девушке.

Шёл второй час ночи, а Янкель продолжал сидеть за столом и чертить на листе газеты лишь ему понятные странные закорючки. Из всего что с ним произошло сегодня, необходимо было срочно сделать определённые выводы. Если листов в будущем наберётся намного больше? А копии схем и т.п.? Нести при себе большой объём информации чреват провалом. В случае угрозы быстро не избавиться, военный патруль волен в любом месте остановить и обыскать... Стоп! Ну конечно, как он сразу не догадался? Материалы доставит не он, а обычный посыльный, мальчишка из любой крупной кондитерской. В коробке с тортом! Надо только вернуться из туалетной комнаты и сказать, что передумал, заплатить за доставку по адресу и непременно приложить цветы. Женщина трижды права, в день рождения и без букета?! Впрочем, и в таком способе присутствует риск... Голова непроизвольно склонилась на стол.

Последующие месяцы работы на "Continental" настолько прибавилось, что весь материал, отпечатанный за день, выносить на себе не было никакой возможности. Приходилось дополнительно полагаться на свою память. Последние наиболее важные десять страниц текста он оставлял к концу работы. Прежде чем направиться в секретную часть, дожидался, когда комната опустеет и напряжённо вчитывался в каждый лист. Затем на некоторое время после очередной страницы закрывал глаза и для уверенности воссоздавал в памяти прочитанное.

Однажды в конце рабочего дня в комнату вошёл штабной офицер в звании локотенент. Выдворив оставшихся писарей, он выложил перед Янкелем большой лист кальки с выделенной территорией Бессарабии и начертанной на ней схемой и порядком передислоцирования румынских частей, исполненной цветными карандашами. В левом углу стоял гриф "Совершенно секретно". Затем приобщил несколько рукописных листов и приказал срочно отпечатать их в единственном экземпляре, используя при этом цифровые знаки, обозначенные вдоль всей восточной границы вплоть до Chi;in;u. Перед уходом предупредил, чтобы комнату не покидал, у дверей часовой и он явится самолично. О выносе копий не могло идти и речи, его обязательно проверят. Это были самые напряжённые полтора часа работы за всё его пребывание здесь. Печатать быстро, без ошибок, дополняя текст цифровыми отметками, одновременно запоминая поэтапно всю схему, требовали неимоверного напряжения сил.

На квартиру брёл в сумерках. Тело неприятно холодило взмокшее от пота нижнее бельё. По улицам неторопливо прогуливались прохожие и на спешащего сержанта могли бы обратить внимание. Едва отперев ключом дверь, метнулся в свою комнату, схватил с этажерки бумагу, отбросил скатерть и положив лист на гладкую столешницу, принялся лихорадочно вычерчивать всё, что удерживал до этого в голове. После чего проверил, пересчитал. Ровно семь десятков не совсем понятных ему знаков, пометок и аббревиатура слов на немецком и румынском языках. Недовольно прицыкнул, но это был предел его возможностей.

Всё произошло в канун праздника Дня объединения Румынии. После получения денежного довольствия и наградных сослуживцы пригласили Янкеля составить компанию в "Опера ромынэ". После долгого перерыва там давался балет "Фавн и нимфа" в исполнении ведущей балерины Бэлэнеску. Он не считал себя балетоманом, но с радостью согласился, т.к. был наслышан об этом спектакле. Часа за полтора до представления вышел из части за сигаретами. Распечатывая "Dunhill" у табачного киоска, Янкель почувствовал на себе чей-то взгляд. Повернул голову и внутренне вздрогнул, на противоположной стороне улицы неторопливо прохаживалась его квартирная хозяйка, которой здесь быть никак не должно! Но явка не провалена, её голову укрывала обычная шаль. Тогда что стряслось?! О, Шамаим! (Небеса) Любитшка! Связная арестована! Он не спеша закурил, чуть склонил голову, давая знак, что понял.

Прошла напряжённая неделя ожидания. Не имея приказа самостоятельно оставить место службы, Янкель трудился всё в том же режиме. Территорию полка не покидал, а чрезвычайно важные документы при удобных случаях снимал "лейкой". Обнадеживало то, что попадая в чужие руки, при обычном проявлении его плёнка, обработанная особой несенсибилизированной эмульсией, незамедлительно засвечивалась. Вместе с тем Янкель чувствовал себя крайне вымотанным, его небольшой опыт давал знать. Ввиду обширности информации, теперь требовалось в сжатые сроки визуально анализировать материал, прежде чем приступать к снимкам, а затем через хозяйку отправлять в Центр наиболее важное.

В марте 1931 года, когда официально закончился срок службы, Янкель получил предписание из Центра покинуть Бухарест и перебраться в Берлин. Но существовала некая трудность, которую не учли его руководители, это паспорта. Её не решишь в один день, ибо отправится в поездку под именем гражданина Румынии означало повести за собой след. Янкель однозначно решил для себя, его пребывание следовало непременно отрубить здесь же. Встреча на квартире с новым связником также ничего не решила, молодой мужчина лишь посоветовал постараться самому изыскать способ приобретения нового документа. Счастливый случай представился через два дня. К вечеру у табачного киоска образовалась небольшая очередь. Впереди стояла молодая пара. Из негромкого разговора он понял, что утром испанцы отбывают в Женеву. Дама открыла ридикюль, достала кошелёк и протянула мужу. Внутри, в окружении косметических принадлежностей, выглядывали кирпично-бурые корешки паспортов. Решать нужно было немедленно. Он заслонил корпусом дамскую сумочку, аккуратно подцепил двумя пальцами оба документа и втянул в рукав. После чего дождавшись очереди, купил сигареты. Сразу не ушёл, проследил взглядом удалявшуюся пару и только тогда успокоенно выдохнул.

Казалось, эта ночь была самая трудная в его жизни, экспресс на Берлин отходил от "Гара де Норд" в 5. 40 утра. Но если б он только знал, сколько подобных ночей суждено ему в будущем пережить, паспорта скольких стран пришлось переделывать, дабы не вызывать сомнения при пересечении границ.

До закрытия магазинов успел приобрести всё необходимое, в том числе нужный ему окислитель. Смывание, подчистка текста, замена листов документа и фотографии особых затруднений не представляли, гораздо больше времени заняли изготовление печати и клише. Уже светало, когда он вышел из дома.

Поезд запаздывал. Столица Веймарской республики, год назад провожавшая его взбудораженными заголовками газет по поводу исхода парламентских выборов, встретила Янкеля усилившейся волной стачек. В Германии только зарождался антифашистский фронт, в крупных городах начинались народные движения против фашизма. Как сообщили ему товарищи по партии, активизация деятельности штурмовых отрядов, несомненно связана с последствием мятежа внутри самого нацистского движения. И единственной партией в стране, по-настоящему борющаяся с фашизмом, на сегодня остаётся только КПГ.

Встреча с новым резидентом РККА состоялась только через месяц, недалеко от Потсдамской площади, в Берлинском гравюрном кабинете. Янкель ожидал его у графической коллекции фон Наглера, как и было оговорено. По всей видимости, сотрудник узнал его по фотографии, остановился рядом и в восхищении указал рукой на гравюру Первой Девы:

— Запамятовал, это не из 22 главы Притчи?

— Кажется, из 25 раздела Евангелия от Матфея.

Обменявшись паролями, оба некоторое время прохаживались вдоль вывешенных на стенах работ Мартина Шонгауэра. Казалось, независимо друг от друга они неторопливо переходили от одной гравюры к следующей, но вели при этом скрытный от посторонних глаз диалог:

— Финансовые возможности ограничены, Джен, вместе с тем на создание агентурной сети это не должно влиять. Понимаю, у Вас почти нет опыта, но ситуация безвыходная, не хватает кадров.

— Но у меня нет других вариантов, как начать вербовку тех коммунистов, кого знаю не понаслышке, — Янкель старался говорить коротко, — Не сомневаюсь, они готовы работать бескорыстно.

— Вот в этом и заключается опасность. В среде левых сил Германии активно действует контрразведка. Нет времени разбираться. Центр категорически запрещает вербовать сочувствующих граждан и партийцев. Печальный опыт провалов уже имеется. Потому обязан предостеречь от необдуманных поступков.

— Вы не оставляете выбора. Получается, я должен искать зарубежных единомышленников?

Янкель уже решил для себя, что запреты запретами, но при строгом соблюдении дисциплины, успеха можно добиться и здесь.

— Именно. И начнёте с Бельгии. Отто Брайг сейчас в Антверпене, позвоните ему, он встретит и проинформирует, — резидент прошептал несколько пар цифр.

Они уже расходились в разные стороны, как разведчик, который так и не назвал своё кодовое имя, не ожидая разъяснений, проворчал на прощание:

— Вы неоднократно участвовали в школьных соревнованиях по джиу-джитсу, Джен. Тем более не имели права ввязываться в потасовку с наци, даже спасая близкого товарища. Учтите...

* * *

Янкель Пинхусович перевернул предпоследнюю страницу "Известий". С удивительной чёткостью припомнилась первая вербовка, которая не начавшись, могла закончиться весьма печально. Тем не менее она на многое открыла ему глаза, тогда ещё крайне неискушенному в подобных процедурах, по другому не скажешь, где основным врагом выступает собственная неподготовленность. Ни заблаговременного плана, который он должен был обсудить с резидентом, ни схемы в голове, того что узнал сам и что крайне необходимо уточнить. Покачал головой, усмешка проскользнула в глазах. Ну форменный "шванц"! (мужской половой член; оскорбительное выражение в адрес тупого человека). Матиас сказал "учтите" Легко сказать...

Это случилось через неделю после приезда. Он остановился у доверенного товарища, которого посоветовал его старый друг. А на второй день явившийся на квартиру представитель от споради;ческой группы левых антифашистов, как потом он узнал, сообщил, что если привлекать сочувствующих к борьбе, то лучше начать с главного редактора журнала "Motor-Kritik". К тому же это инженер с еврейскими корнями и Янкелю будет легче найти с ним общий язык. Конечно, он был наслышан о создателе проекта "Народный автомобиль", имя Йозеф Ганц было у всех на слуху. Главный инженер компании Adler, кажется, уже в этом году создал опытный образец автомобиля, которому дал имя "Майский жук". И теперь "с убежденностью миссионера на страницах своего журнала атакует уважаемых во всем мире автопроизводителей, прибегая к самым язвительным выражениям". Как следствие, судя по газетным сообщениям, начались судебные обвинения и бойкот издания. Но случилось обратное, его репутация, как неподконтрольного и авангардного автомобильного репортера Германии, только росла. Янкель сразу понял, это был нужный для дела человек. Его передовые знания и многочисленные связи с конструкторами автомашин и создателями бензиновых и дизельных двигателей, которые неминуемо приспособят к военным нуждам, были неоценимы.

Вышел за полтора часа до назначенной ему встречи. В районе Берлинского собора располагалась редакция "Motor-Kritik". Так начиналась его первая вербовка и он нервничал, во рту ощущалась сухость. Янкелю требовалось овладеть собой и он решил не торопясь выпить кружку пива. Rothaus, полюбившийся ему со студенческих времён, отличался сильно выраженным хмелевым вкусом и ароматом. Собрался было зайти в одну из пивных, теснящихся в переулках у Красной Ратуши, как неожиданно встретил торопящегося куда-то Эдгара. Тот был чрезвычайно взволнован. Заметив друга, он с запалом схватил его за плечо и потащил в сторону Александерплац, бросив на ходу, что тот сам всё увидит. До полудня оставалось время и он согласился.

Дойдя до площади и увидев возбуждённые толпы, Янкель понял, что поступил крайне опрометчиво, отдельные группы уже вступали в перепалку и теперь главным аргументом в "Антифашистской акции" являлись кулаки и дубинки. Дальнейшее произошло стремительней, чем он ожидал. Увидев кого-то из соратников, Эдгар бросился на выручку и тотчас получил сильный удар по голове. Он упал. Бросить друга Янкель не мог. Пришлось запрещённым приёмом уложить двух молодцов из штурмового отряда и сразу же оттащить Эдгара к Красной ратуше, где и передал в трясущиеся руки двух сестёр из Ордена Святой Урсулы. Он успел покинуть площадь до прибытия полиции, об опоздании и речи быть не могло.

Немецкий барон Адольф фон Книгге, живший в XVIII веке, как-то в своей книге "Об обращении с людьми" выразился, что "из человека можно сделать всё, стоит только подойти к нему со слабой стороны". Конечно, подобными знаниями и опытом Янкель ещё не обладал, зато нелёгкая жизненная школа и природная деликатность подсказывали ему правильный путь к сердцу "злоречивого" соплеменника, как сначала казалось ему.

Am Lustgartenstra-;e отыскал сразу. Тенистая улица полнилась тишиной, даже играющие поблизости дети не нарушали её покоя. У одной из дверей в трёхэтажном кирпичном здании висела табличка "Редакция журнала Motor-Kritik". Небольшой холл встретил такой же безлюдностью, на столике секретаря стояли пишущая машинка и одинокая роза в высоком стакане. Дверь в кабинет была приоткрыта. Янкель негромко постучал в неё, вошёл:

— Добрый день, господин Йозеф. Я звонил вам, моё имя Адан Намиас.

— Да-да, Адан, присаживайтесь. Вот уж не предполагал увидеть репортёра из "ЦФ-цайтунг", — из-за стола приподнялся мужчина лет тридцати с кругловатым лицом, крупным носом и усиками щёточкой из-под ноздрей, — Так чем заинтересовалась ваша газета? Неужто Центральное объединение евреев Германии привлекло внимание моя скромная личность? Или пытаетесь взять под крыло неудачливого редактора?

— Что вы, господин Йозеф, как можно? Ведь ваш технический журнал придерживается нейтральных взглядов, как мне кажется? Разве интерес к новинкам автомобилестроения не присущ людям разных убеждений? Или что-то у Вас изменилось с некоторых пор?

Редактор с любопытством уставился на своего собеседника. Но его внимательный до этого взгляд вдруг озорно засветился, усики забавно дёрнулись и он громко расхохотался. Несколько успокоившись, Йозеф достал из ящика стола знакомую сигаретную пачку, протянул её:

— Угощайтесь и простите мою несдержанность, Адан, но я почему-то подумал, что если всех сынов Аврахама что-то и объединяет по-настоящему, так это отвечать вопросом на вопрос. Ну разве не так?

Янкель в свою очередь чиркнул зажигалкой, сдержанно кивнул. Они закурили, но не выдержав лукавые взгляды друг друга, оба дружно рассмеялись. Йозеф наконец увидел в его руке свой рекламный буклет, вопросительно приподнял бровь.

— "Достаточно места для четырех из нас в самый быстрый и самый дешевый немецкий Volkswagen", — наизусть процитировал Янкель, —Звучит интригующе, но у редакции вызывает интерес и сама личность конструктора.

— Да это всего лишь рекламный трюк на перспективу. Мне часто звонят и просят показать образец Standard Superior. Приходится объяснять, что в наличии пока два автомобиля моего собственного дизайна. На первом я уже больше года разъезжаю по Берлину, пусть люди попривыкают поначалу.

— Так вы собираетесь запустить его в производство? Будучи ещё подростком, мне попал в руки журнал с картиной одного футуриста, где был изображен, кажется, ваш автомобиль с обтекаемым кузовом. Я был восхищён его внутренним устройством и загорелся желанием когда-нибудь приобрести такой же, хотя и не представлял где наберу столько денег.

— Увы, молодой человек, при всём расположении, даже я не смогу осуществить вашу мечту. Кроме как на "Dunhill", — Йозеф с грустной улыбкой пододвинул ему пепельницу, — и у меня нет достаточных средств начать постройку хотя бы одной ходовой модели, которых у меня скопилось не менее тридцати.

Янкель смотрел на редактора и не знал с какой стороны подступиться к нему, мысли путались. Связник не удосужился сообщить главное, о его убеждениях. Сказал только, что бредить народным автомобилем Йозеф Ганц принялся ещё лет десять назад, мечтая создать небольшой автомобиль по цене мотоцикла. А получив диплом инженера, стал главным редактором журнала Klein-Motor-Sport и перекрестил издание в Motor-Kritik. И вот теперь регулярно обрушивается с гневной критикой на упёртых создателей ветхозаветных колымаг.

В холле послышался стук каблучков и женский голос сообщил, что свежая почта не поступила, а старую ещё утром положила на стол.
Редактор нервным движением откинул лист какого-то проспекта:

— Прошу прощения. Он взял со стола нераспечатанный конверт, вскрыл ножичком и пробежал глазами текст. Улыбчивость сползла с его лица:

— Золст лэбм – обэр нит ланг! (Чтоб ты жил, но недолго!) — выругался отчего-то на идиш Йозеф и брезгливо отбросил письмо с печатным текстом.

— Так это судебный иск? — догадался Янкель, его вопрос полнился сожалением.

— Увы, мой молодой друг! И не последний. Надо полагать, благодаря этим прокурорским ахозаре (свиньям), мой Maikafer ("Майский жук") не скоро увидит конвейера.

Редактор тяжело вздохнул, потянулся за сигаретной пачкой. но вдруг повёл носом:

— Аяла, это arabica?

В кабинет, в облаке ароматного кофе, неслышной поступью вошла стройная, миловидная женщина с подносом в руке. Так и не одарив ответом своего хозяина, она учтиво поздоровалась с посетителем и с грациозностью орикса водрузила чашки и сахарницу на стол. Бросив из-под длинных ресниц взгляд на патрон, сделала игривый книксен и беззвучно удалилась. Лицо Йозефа несколько прояснилось:

— Ну разве имя не оправдывает своего содержания? — видимо не сдержав эмоций, со смущённой улыбкой тихо прошептал он, — Это тот самый случай, юноша, когда к синониму "газель" просто нечего добавить.

Закурили.

— Мм… да... Простите, отвлёкся. Как когда-то выразился адвокат Постмус, вернёмся к нашим "украденным козам". Дело в том, что после вашей просьбы о встрече, я перезвонил в "ЦФ-цайтунг" и выразил своё возмущение редактору. К нашему сведению, не без его участия вот уже полгода, как саботируют мои тиражи. И что я слышу? Это "вилдэ хайэ" (дикое животное) не знает никакого Адана Намиаса. Что теперь имеете мне возразить? — с акцентом на идиш, Йозеф намеренно исказил немецкую фразу.

Казалось, стул поплыл под Янкелем. Проклятый связник, мелькнула мысль, откуда я мог знать про их отношения?! Впрочем, сам виноват, понадеялся и сел в лужу. Надо было найти подтверждение его информации, прежде чем хвататься за телефонную трубку.

— Ну-ну, Адан, не делайте вид "вэй из мир" (горе мне) или как вас там называют товарищи по партии? Впрочем, у меня нет желания выяснять кем направлены сюда, я и сам могу ответить. Да успокойтесь же! — он заметил попытку неудачливого "газетчика" подняться со стула, — Вам здесь ничего не грозит. Так вот года три назад, как раз в канун Песаха, ваши друзья из антифашистского фронта прислали такого же "аидише менц" (еврейский мужчина), правда, лет на двадцать старше меня. Удивительный судьбы человек. Оказывается, Фридрих Вольф, как и я, в 1916 году воевал в составе германской армии и служил военным врачом. Будучи на фронте призывал солдат бросить оружие, за что и попал в психиатрическую больницу, но ненадолго, через два года выпустили. Кстати, плодовитый писатель, в прошлом году выпустил пьесу "Матросы из Катарре". В общем, он стал агитировать меня в компартию Германии, говорил, что как специалист по автомашинам и высокооборотным дизельным двигателям смогу оказать Советской стране посильную помощь в борьбе с надвигающимся фашизмом. Я, конечно, отказался вступать в партию. При моём-то положении это грозит обрывом всех наработанных связей, но сотрудничать согласился. Вот собственно и всё, — Йозеф с плутовской гримасой развёл руки, — Перед вами тайный сообщник компартии. Одного не могу понять, зачем вас "заслали" ко мне? Моя "майне цигеле" (моя козочка) и так все новинки промышленности регулярно сплавляет куда-то.

Проверять достоверность сказанного было бы излишне, по всем признакам информация отправлялась каким-то другим путём. Задерживаться не имело смысла:

— Пожалуйста, никому, ни при каких обстоятельствах не рассказывайте о нашей встрече. Со всей очевидностью произошла глупая накладка, такое бывает. К сожалению, у наших антифашистов это "а фаршлептех кренк" (хроническая болезнь), — Янкель с облегчением широко улыбнулся, — Прошу извинить меня, Йозеф, за отнятое время.

— Вот и славно, что всё образумилось. Как любит повторять мой знакомый раввин из мюнхенской синагоги, уж лучше еврею быть без бороды, чем борода без еврея. Прощайте молодой человек, "а гезунт аф дейн коп!" (Здоровье на твою голову!)

* * *

От метро Арбатская к зданию "братской могилы неизвестных журналистов", так иронично называли сослуживцы Телеграфное Агентство Советского Союза, Ян Пинхусович шёл неспешно, время не поджимало. Вызывала досаду предстоящая утренняя встреча с известным писателем. Наверняка желает отблагодарить за "подробное" информирование о моей прошлой работе в Европе. Что ж, его эпопея "Семнадцать мгновений весны" весьма популярна в стране, этого не отнимешь, да вот беда, достоверность сюжета, увы, крайне далека от истины. Да и многое ли товарищ Ляндрес может знать из того, что и по сей день скрывают в глубинах Конторы? Злосчастный Максим Исаев беспременно провалился бы при первой же проверке.

Припомнились летние сборы командования бригад и частей спецназа ГРУ, куда он был приглашён читать курс агентурной разведки. В один из перерывов любознательный молодой офицер выразил уверенность, что до чина штандартенфюрера дослужились в Германии не многие советские разведчики. O sancta simplicitas! (О, святая простота!). Янкель Пинхусович поморщился, точно от зубной боли. Если бы тот только знал, что офицеров СС специальная служба проверяет с особой тщательностью! Пришлось объяснять, как "проверке подлежало их расовое происхождение, начиная с 1750 года, в том числе происхождение всех его родственников, даже дальних..." и это "прекрасно известно руководству нашей внешней разведки, оно никогда бы не пошло на такую авантюру!" А на очередной паре занятий был вынужден по пунктам открывать глаза, что "в этом не было никакой необходимости. Советская агентура была внедрена и в такие сферы Германии, но состояла она из вполне чистокровных немцев".

Перед центральным входом в здание внезапно приостановился. Как же он запамятовал? Не забыть бы отдать долг. Уже в лифте достал из кармана брюк кошелёк, открыл. В обрамлении нескольких монет, там краснела десятирублёвая купюра. Пересчитал мелочь, ровно пятьдесят копеек. Это... бульон с яйцом, пятнадцать копеек, булочка, одна копейка и супруге сто грамм "Белочки". Вздохнул. Кабы не ведомственная столовая, остался бы без обеда. Жаль только, сегодня придётся обойтись без своей трудовой стопки "Советского виски". Интересно только, какой "гаонишэ цуцик" (гениальный хохмач) изобрёл это название?!

Янкель Пинхусович приоткрыл было дверь рабочей комнаты, как к нему подошёл уполномоченный по собиранию подписки. Молодой человек сообщил, что встреча с писателем по служебной необходимости перенесена на следующую неделю и вручил папку с документами, которые необходимо было срочно перевести на иврит.

В комнате, где за соседними столами трудились другие переводчики, обстановка была дружеской, никто никому не мешал, разговаривали вполголоса. С работой справился за три часа, после чего позвонил по внутреннему телефону, чтобы забрали папку. До обеда ещё оставалось время. Он пододвинул свежий выпуск "Литературки", раскрыл на середине и, по обыкновению, уткнулся в первую же статью. Воспоминания не отпускали его...

* * *

Весной 1935 года наконец произошло то, что и следовало ожидать. Человек из Антверпена сообщил, что при посещении футбольного матча, проходившего на стадионе "Олимпийский", выявлен и арестован контрразведкой Отто Брайг. И хотя тот не входил в его сеть, это сильно обеспокоило Янкеля, Отто лично знал Джена. А ведь Янкель предостерегал функционера КПГ не нарушать требований конспирации. Но это штатский, другое дело, когда провал своей же рукой инициируют профессиональные разведчики. Ещё в конце февраля его информатор из Копенгагена, младший комиссар датской полиции, сообщил, что ему пришлось лично участвовать в задержании "шайки русских шпионов". Его привлекли к операции, когда на явочной квартире контрразведкой была уже устроена засада. В результате арестовали четырнадцать иностранных агентов военной разведки, в том числе их русского резидента, какого-то Улановского. Вместе с тем в комиссариате вызвало крайнее недоумение тот факт, что, казалось бы, наторелые разведчики, не имея никакой нужды, захотели лишь "повидаться с друзьями".

Через неделю Янкель получил дополнительную информацию, от которой едва ли не впал в ступор. От родственника следователя комиссару удалось узнать, что многие из них являлись резидентами, по крайней мере, шести европейских стран. А главным героем Дании оказался некто Нильсен, агент датской полиции и за конспиративной квартирой было установлено наблюдение. И теперь этого Нильсена ставят в пример, потому как по его настоянию своевременно отслеживалась почта из Германии, благодаря чему последним попался в силки некий американский адвокат.

Вызванный в спешном порядке куратор был бледен, нервно теребил свою трость:

— Немедленно выезжайте в Прагу, — он достал из жилета часы, стрелки Zenith сходились на двенадцати, — Ближайший поезд отправляется... в 16. 30.

— Извините меня, но это не лучший вариант. Если Отто Брайга "разговорят", мою внешность растиражируют и там же на вокзале возьмут. Прошу вас добиться разрешения на отправку в Москву. Только так можно переждать какое-то время.

Разведчик на минуту задумался:

— Возможно, вы и правы. Ждите, я дам знать.

Анхальтский вокзал встретил необычной суетой. Только этого мне не хватало, подумал он. Сердце учащённо забилось. Расталкивая пассажиров, по перрону сновали стройные подтянутые юноши в коричневых рубашках, взбегали в вагоны, мелькали в окнах. В соседнем тамбуре раздались крики и двое молодчиков по ступенькам сволокли упирающегося полного господина. Тот что-то выкрикивал и возмущённо таращил глаза.

Сдерживая внутреннюю дрожь, Янкель перехватил саквояж и протянул свой билет пожилому проводнику. Стоящий рядом нацист в такого же цвета коричневом кепи остановил его руку и потребовал предъявить документ. Поблизости с отсутствующим лицом находился полицейский, но ни во что не вмешивался. Внимательно рассмотрев румынский паспорт и сличив фотографию с пассажиром, молодчик с небрежно сунул обратно и молча кивнул.

Платформа дёрнулась и медленно поплыла назад. Заняв свое место в спальном купе, Янкель устало откинулся на мягкую спинку и только тогда перевёл дух. То что нацисты пока не трогают иностранцев, не слишком радовало, непременно придут и к этому, размышлял он.

Путешествие на восток заняло около двух суток и обошлось без опасных случайностей. На Белорусско-Балтийский вокзал поезд прибыл со значительным опозданием. Купейный вагон покинул одним из первых. Любопытство раздирало, Янкель впервые оказался в Стране Советов и хотелось хорошенько осмотреться. Однако едва ступив на платформу, среди редкой толпы встречающих встретился со взглядом невысокого паренька в коричневом коротком пиджаке, в белой рубашке с вязаным галстуком и надвинутой на брови фуражке с лакированным козырьком. Янкель улыбнулся, только теперь его окончательно отпустило напряжение и предчувствие опасности осталось где-то далеко за спиной.

Его привезли к небольшому зданию в центре Москвы. На входе молодой человек что-то сказал часовому, они поднялись на второй этаж и вошли в приёмную. Секретарь, молодая светловолосая женщина с короткой причёской, очевидно, была предупреждена. Она вежливо поздоровалась на немецком и открыла перед ним дверь кабинета. Из-за большого округлого стола, с несколькими телефонными аппаратами, ему навстречу поднялся высокорослый седовласый мужчина в военном мундире. Он вышел навстречу и с улыбкой протянул руку для приветствия:

— Добрый день Ян Петрович! Рад видеть Вас в здравии! Моё имя Ян Карлович, — поздоровался на достаточно тяжёлом испанском языке. Он вернулся к столу, отодвинул стул с высокой спинкой, — Прошу вас, устраивайтесь поудобнее, нам предстоит долгая беседа.

Военный говорил медленно, не всегда правильно строил предложения, однако умело заменял мимикой и жестами недостающие слова. И Янкель, внимательно прислушиваясь к интонациям голоса, почти всё понимал. Взгляд Берзина был открыт и доброжелателен, отчего скованность гостя быстро прошла:

— Я очень надеюсь, что не доставил вам изрядного беспокойства, —Янкель с такой же открытой улыбкой смотрел собеседнику прямо в глаза.

— Не казнитесь. В подобной ситуации вы поступили грамотно и я рад вашему приезду. Нам очень не хватает коммуникабельных, грамотных разведчиков, способных быстро и легко находить людей, готовых работать на Советскую Россию. Мы начнём вашу подготовку и, думаю, при ваших способностях, в течение года вы получите недостающие навыки. Теперь выкладывайте то, что считаете необходимым.

Начальник Разведки РККА слушал с подчеркнутым вниманием, а наводящие вопросы придавали его собеседнику ещё большую уверенность. Янкель подробно перечислял проделанную работу, в том числе собственные ошибки и просчёты, но как ни пытался, не уловил в его глазах и капли осуждения. Почему-то возникло чувство, что Ян Карлович внутренне как бы взвешивает его реальную значимость разведчика.

— Вот пожалуй и всё, что хотел довести до Вашего сведения, —Янкель допил последний глоток из стоящего перед ним стакана чая, салфеткой промокнул рот.

Какое-то время Берзин в задумчивости потирал массивный подбородок. Как показалось Янкелю, начальник разведки принимал важное для себя решение. Но он ошибался, вывод был сделан задолго до его прибытия в Москву.

— Ян Петрович, за прошедшие четыре года, без должного опыта, вы самостоятельно создали резидентуру и по сегодняшний день успешно руководите её работой, — тёмно-синие спокойные глаза Яна Карловича полнились уважением к его молодому собеседнику, — Это дефицитный товар для агента разведки устанавливать контакты с самыми разными людьми и умело поддерживать с ними дружеские отношения. Ваша изобретательность в запутанных ситуациях делает вам честь. Будут пожелания?

— У меня единственное предложение по поводу Германии, если соизволите принять... — лицо Янкеля чуть зарозовело от смущения и собственной нескромности, но он упрямо продолжил свою главную мысль, которую вынашивал в течении долгого времени, — Было бы гораздо целесообразнее организовывать выполнение задач с территорий соседних стран. В Германии же, в случае провала, нацисты без труда докажут связь коммунистов с советской разведкой.

Полоски тёмно-русых бровей Берзина заметно шевельнулись:

— Это смелая инициатива, Ян Петрович, — начальник разведки помолчал, очевидно обдумывая свой ответ, — Нечто подобное недавно высказал мой заместитель в своём докладе руководству. Отвечу прямо, я рад нашему сотрудничеству и не могу не согласиться с подобным утверждением. Я немедленно внесу соответствующие коррективы в планы работ резидентур.

Он поднял трубку:

— Артур Христианович, через полчаса к вам проводят товарища Черняка, личное дело я передал на днях, — он встал из-за стола, — По глазам вижу, проголодались.

— Спасибо, но я, собственно, в поезде перекусил.

— Не возражайте, здесь прекрасно кормят, вас проводят. А по завершению подготовки под руководством товарища Артузова, мы с вами вновь встретимся. Хотелось бы на прощание ещё раз конкретно обсудить порядок организации агентурной сети в Германии. Её эффективность будет полностью зависеть от ваших деловых качеств. Потому уверен, вы справитесь, — Берзин протянул руку, — До свидания, Джен.

* * *

Его встретил невысокого роста коренастый человек в военной форме с коротко стриженными усами и бородкой клинышком. Он встал из-за стола, приглашающе указал на кресло и произнёс на хорошем немецком:

— Присаживайтесь, Ян Петрович. Должен представиться, Артур Христианович Артузов, — он протянул руку. Его большие, темно–серые глаза с интересом и любопытством уставились на собеседника.

После плотного обеда в небольшой столовой Янкель, ощутил непреодолимое желание закурить. Он машинально тронул карман пиджака.

— Пожалуйста, закуривайте. К сожалению, не могу составить компанию заядлому курильщику. А вот к этим придётся на время привыкнуть, ведь ваши когда-нибудь закончатся, — Артузов с улыбкой выложил из ящика стола две коробки папирос "Габай" и подвинул хрустальную пепельницу.

С первой затяжкой вернулось прежнее чувство уверенности. Только теперь Янкель по-настоящему разглядел гладкое, без морщин лицо
этого крупноголового, лобастого человека. Его тёмные пышные волосы серебрились обильной проседью, что, несомненно, прибавляли годы.

— Пожалуй, начнём... — Артузов уткнул палец в настольный табель-календарь.

— Прошу прощения, но хотелось бы начать с небольшого курса русского языка, — невольно вырвалось у Янкеля.

— Нет ничего проще, но услуга за услугу. Мы отправимся на мою дачу, где познакомлю со своими детьми. Камилл и дочери станут поочерёдно преподавать вам русский, а вы в ответ усовершенствуете мой английский и французский, — Артузов неожиданно залился задорным смехом. Его широкие, с надломом, брови весело разошлись, — Так по рукам?

— Отчасти согласен! — поддержал шутку Янкель, — Не приставлять же к каждому преподавателю по переводчику?

Оба весело расхохотались.

Вскоре по вызову явился помощник и проводил Черняка на первое занятие.

Оставшись один, Артур Христианович придвинул к себе тягостную для него папку. Доклад вождям об агентурной работе с подробным анализом ошибок всё ещё не давал ему покоя и вызывал тревожные чувства. Заместитель начальника IV управления Штаба РККА в задумчивости теребил кончик бороды. Копенгагенский провал целого ряда ценных агентов военной разведки со всей очевидностью наглядно показал правоту его рекомендаций, когда не следует использовать на разведывательной работе коммунистов данной страны. И как подтверждение, агентурные разведки Румынии и Франции прекратили своё существование, провал не обошёл и резидентуру прибалтийских стран.

Артузов дёрнул тесёмку, открыл папку. На первой странице доклада, где он особо отмечал, что "очевидно, обычай навещать всех своих друзей, как у себя на родине, поддаётся искоренению с большим трудом", в левом верхнем углу сардонически багровела резолюция наркома обороны СССР: "Из этого сообщения, не совсем внятного и наивного, видно, что наша зарубежная разведка всё ещё хромает на все четыре ноги. Мало что дал нам и т. Артузов в смысле улучшения этого серьёзного дела…".

Он перевернул лист, взглянул на настенные часы. С пяти утра прошло более шести часов. Кроме нескольких стаканов несладкого чая во рту ещё ничего не было, но острого голода не ощущал. Позавчера, при вызове в кабинет начальника 4-го управления штаба РККА, Берзин предложил удивлённому Артузову вначале прогуляться в столовую, а потом вернуться к делам. Спускаясь по лестнице, Ян Карлович коротко и доверительно обрисовал ему своё незавидное положение, при котором он должен подать рапорт об освобождении от должности. "Совещание резидентов" ему не простят. Сообщил также, что "по слухам" на его место прочат зам. начальника Управления моторизации. Артузов понимающе кивнул. О чванливом отношении к подчинённым Семёна Урицкого он и сам был немало наслышан. Так произошёл последний без свидетелей разговор со Стариком.

Артузов несколько раз глубоко вздохнул, выдохнул, но глаза продолжали слипаться. Решив, что десяти минут ему вполне хватит, склонил голову на папку. Сон одолел внезапно. В кабинете послышался шорох, но осмотреться не было сил. Казалось, со стороны спины к нему подкрадывается какой-то безжалостный человек поношенных мешковатых брюках и сапогах из мягкой кожи.

Артур Христианович резко поднялся, вышел из-за стола, перед зеркалом поправил волосы и расправил пояс. На него мрачно уставилось собственное отражение, по всей видимости, прежде хозяина углядевшее его незавидное будущее...

* * *

1936 год. Кружной путь в Швейцарию через Берлин, Вену и Париж заставил Янкеля немало поволноваться. Обычная практика, именно на таком маршруте настоял Артузов. По прибытию в Берлин и выезду один из двух идентичных паспорта германского подданного, но с советской визой, не вызвал никаких подозрений. Вещи осмотру не подвергались. Да иначе и быть не могло. Уже как год действовало соглашение между странами, позволяющее Германии, к обоюдному удовлетворению, поставлять в СССР крупные промышленные заказы. И это не могло не отразиться на отношение нацистов к германским гражданам, аккредитованным в качестве корреспондентов ТАСС. С благосклонной улыбкой пограничник вернул паспорт и карточку аккредитации, пожелав счастливого пути. Ночной поезд Берлин — Вена отошёл от платформы с немецкой пунктуальностью.

Ограничение в средствах вынудило Янкеля продолжить путь в вагоне второго класса. Шестиместное купе с сидячими местами для курящих оказалось наполовину пустым. Поезд едва успел набрать скорость, как полный господин у окна немедля откинулся в мягком кресле и звонко захрапел. Пришлось выйти в коридор. Янкель нетерпеливо распечатал пачку "Dunhill", которую приобрёл тотчас же на платформе в табачном киоске и наслаждаясь запахом прекрасного табака, принялся смотреть в мелькающие огни вечернего города. Требовалось спокойно обдумать будущие шаги. Как он уже знал по собственному опыту, сколько не рассчитывай наперёд, неизвестность внесёт свои коррективы. Так лучше быть готовым к любого рода неожиданностям. Вот знать бы к каким? Дай-то Бог, чтоб пронесло.

На Южный вокзал поезд прибыл по расписанию, но это не меняло дело. Во французское посольство идти рано, консульский отдел открывался с 11 дня. К тому же торопиться не было необходимости, нужный ему поезд из Вены, Париж — Цюрих, отправлялся на следующий день в 5.10 утра. Первое, что он сделал, в туалетной комнате избавился от паспорта с советской визой, после чего направился в привокзальный отель. Портье за стойкой оценил внешний вид господина и предложил номер из двух комнат, гостиной и спальней. Протянул прейскурант услуг. Рост цен за последний год неприятно удивили. Янкель вежливо отказался:

— Меня устроил бы стандартный номер, я задержусь здесь только на сутки.

Портье с разочарованным видом вручил ему анкету гостя. Подозвав консьержку, распорядился отнести чемодан в 315 номер и попросил предъявить паспорт. Заполняя опросный лист, Янкель мысленно выругался. "Чистый" документ остался во втором дне, который достать заранее не представлялось возможным. С громоздким чемоданом, которым снабдили его в Центре, протискиваться в туалет было бы крайне подозрительно.

— Прошу прощения. Сейчас распакую вещи и принесу.

В очередной раз, поднимаясь на третий этаж, он убедился, год передышки сыграл с ним плохую шутку. Если бы паспорт потребовал полицейский, то не стал бы дожидаться, а явился за ним в номер. Вдобавок угнетала прижимистость Центра в фискальных решениях. Недостаток средств способствует осложнениям в работе, как будто их и так нехватает, рассуждал Янкель. А ещё платить за такси, чаевые горничным, водителю, экономить на питании, да и без курева не обойтись. Он в раздражении встал, вышел на балкон и только после очередной сигареты немного успокоился. Вернувшись, плюхнулся в кресло и закрыл глаза.

Зазвонил телефон. Портье сообщил, что заказанное им такси ожидает у подъезда. Здание посольства Франции находилось в престижном районе, на улице Техников. У центрального входа в беломраморное трёхэтажное строение он доложил полицейскому о цели прибытия. Тот позвонил и кивнул через стекло охраннику.

В приёмной пахло свежезаваренным кофе и сдобными булочками. Янкель проглотил предательскую слюну и недоумевающе уставился на консула:

— Вы предлагаете вернуться в Берлин и получить французскую визу там? — переспросил он.

— Именно так, молодой человек, — нетерпеливо подтвердил чиновник.

От растерянности он не сразу нашёлся:

— Но я ограничен в средствах, к тому же не смогу попасть на важную конференцию в парижском представительстве ТАСС. Мой шеф будет крайне недоволен.

— Ничем помочь не могу, — как бы теряя остатки терпения, тот нервно и в то же время выжидающе развёл руками.

Это не могло ускользнуть от взгляда разведчика уже имевшего подобный опыт. Старый Свет балансировал на грани войны и страх европейских стран перед наплывом немецких шпионов непременно подтолкнёт рядовых чиновников от дипломатии воспользоваться вековой идеей меркантилизма. Француз ждёт свою долю манны небесной, окончательно утвердился Янкель в своей мысли. Он достал из внутреннего кармана конверт с деньгами, который хранил отдельно от мелкой суммы и без сожаления выложил на стол:

— Поймите меня правильно, господин консул, отсутствие на конференции для меня равносильно увольнению без выходного пособия. У меня двое детей.

Какой-то момент дипломат хранил молчание, очевидно, выжидая должный в таких случаях промежуток времени:

— Весьма прискорбно, — теперь лицо его выражало подобие благосклонности, — Сочувствую, у меня тоже ребёнок, но я пойду на некоторое нарушение. Зайдите во второй половине дня.

Незапланированная потеря почти всей суммы денег ставила под вопрос выполнение разведзадания. Этого нельзя было допустить. Значит он изменит маршрут, из Парижа направится к тётке в Берн и только затем Цюрих. На следующий день, стоя перед вокзальной кассой, Янкель едва наскрёб денег на билет в вагон третьего класса. От мысли поесть пришлось начисто отказаться. В дороге выручали чай с сахаром и сигареты, которые он теперь отчаянно экономил.

Тётя Шошана... Многие годы он нёс в сердце образ святого для него человека. За два года до окончания выпускного класса в сиротский приют пришла бедно одетая женщина. Она рассказала директору, как после погрома приехала в Черновцы в надежде найти семью своего брата, но никого не застала в живых. Соседи рассказали об оставшемся мальчике по имени Янкель, которого органы опеки отдали в приют. Она долго искала его, пока ей не подсказали этот адрес. Так Янкель впервые увидел свою тётю. С этого времени Шошана частенько навещала племянника по праздникам, привозила орехи, сладости, а на Хануку дарила немного денег. В памяти осталось, как перед самым выпуском, за месяц до еврейского нового года, приехала тётя. Она была в обносившейся шерстяной кофте с аккуратно заштопанными локтями, в стоптанных туфлях и держала в руках большой свёрток, перевязанный синей ленточкой. Лицо её выражало радость, которой она не замедлила поделиться. Муж, как год эмигрировавший в Швейцарию, прислал, наконец, светлую весточку. Денег, что они вдвоём насобирали у родственников Элиша, хватило на собственный бизнес, он приобрёл хлебопекарню в районе Старого города на улице Марктгассе и теперь мечтает открыть при ней небольшую булочную. Шошана объяснила, что перед отъездом она продала их старенький домик, а вырученные деньги повезёт мужу, они им там очень пригодятся. И ещё сказала, что если он надумает и когда-нибудь приедет, то будет самым желанным гостем. Элиш непременно подыщет ему работу. После чего вручила ему свёрток со словами поздравления на Рош ха-Шана, крепко обняла племянника и не сдерживая слёз, быстро ушла. В пакете оказалась новая фирменная тройка от Пуаре, которая стоила, как он догадался, немалых денег. Этот первый юношеский костюм, одетый на выпускной вечер в сиротском приюте, он передал по наследству своему лучшему другу, у которого неожиданно нашёлся отец-инвалид.

На Площади зернохранилища молодая дама подсказала, что Рыночная улица в двух шагах отсюда, в центре Старого города. Там полно магазинов, кафе и ресторанов, в том числе и небольшие хлебопекарни. Он обошёл несколько кондитерских, прежде чем неподалёку от "Фонтан стрелка" обнаружил вывеску "s;;en Geschmack von Manna" (Сладкий Привкус манны). На Янкеля пахнула чем-то родным.

Молоденькая девушка, услышав входной звонок, оторвалась от подсчётов, подняла голову. Сердце разведчика дрогнуло, на него с приветливой улыбкой смотрело юное создание, по крайней мере в молодости лицо Шушаны выглядело наверняка так.

Элиш знал о его существовании со слов покойной супруги. Печальное известие крайне огорчило Янкеля. Решив не обременять его долгим присутствием, он только поинтересовался на каком кладбище похоронена Шошана Агранат. Но Элиш не был бы предпринимателем, если бы не заметил голодный блеск в глазах молодого человека. Он вновь, чуть ли не силой, усадил его. Затем окликнул внучку и распорядился подать вначале отварную курятину, что она сготовила ему на обед, бутылочку домашнего вина, а на сладкое, фирменное еврейское блюдо "медовые узелки".

Никогда в жизни, ни до, ни после, Янкель не ел так вкусно, обильно запивая еду ароматной вишнёвой наливкой. Тейглах, которые только теперь он познал на вкус, окончательно расслабили его. Он прятал опьяневший взгляд от этого пожилого человека, но обмануть так и не сумел. Элиш прошёл к кассе, выгреб всю наличность, что скопилась за последние четыре дня и вложил в конверт:

— Вижу, у тебя важные дела, если при столь фешенебельной одежде, престижных часах и дорогом табаке, — он кивнул на пачку "Dunhill" с единственно оставшейся сигаретой, которую гость всё ещё не решался закурить, — ты не ел столько времени.

Янкель почувствовал ком в горле, но усилием воли взял себя в руки.

— Бери! Это мицва от покойной Шошаны, она любила тебя. И от меня. Ты знаешь, Всевышний повелел евреям совершать добрые поступки. А ещё жаль, что мы больше не встретимся, — он внимательно вглядывался в растроганное лицо племянника, — Можешь не отвечать откуда знаю. Но придёт время и ты свершишь "повеление" Господа для кого-нибудь другого человека. Прощай. Зай гезунд, Янкеле (Будь здоров, Янкель), — произнёс он тихо на идиш. У двери не удержался, коснулся дрожащей рукой его щеки, — Гей, майн ингелэ (Иди, мой мальчик).

От Берна дорога заняла около двух часов, Янкель рассчитывал прибыть в Цюрих во вторник к вечеру. Среда был его "день" и хотелось перевести дух перед важной встречей. С перрона вокзала направился к ближайшей гостинице. На следующий день, тщательно выбритый, посвежевший после ванны, спустился на первый этаж, рассчитался за последующие сутки и вышел на улицу. Банхофштрассе начиналась от Центрального вокзала и через Старый город вела к Цюрихскому озеру. Полуденное солнце пригревало левую половину лица и он чуть глубже надвинул шляпу. Обычно имея привычку закуривать после завтрака, Янкель не устоял. Он неторопливо шёл, с наслаждением выдыхая сигаретный дым и с тайной завистью приглядывался к прохожим. Парочки различных возрастов, взявшись за руки, совершали моцион, стайки туристов разглядывали витрины всевозможных бутиков с модной одеждой и ювелирными изделиями. Неспешно прогуливались мамочки с колясками, торопились в соседние кафе банковские служащие, чуть в стороне от трамвайных путей, на лужайках бегала детвора и отдыхала молодежь.

Янкелю вдруг представилось, что он очутился в какой-то безмятежной сказочной стране, в то время, когда вокруг уже вовсю громыхают предвоенные грозы. Он помрачнел и прибавил шаг. В середине Банхофштрассе напротив Парадеплац сразу отыскал кафе Spr;ngli. Легендарную кондитерскую нельзя было не заметить. Стрелки его золотых швейцарских "Revue" показывали 12.40. Без пяти час он должен сидеть за столиком, человек сам подойдёт к нему. Тем не менее что-то остановило его. Роль пассивной дичи не прибавляло оптимизма и Янкель прошёл чуть дальше. Оказавшись в тени тисового дерева, он остановился и принялся наблюдать. В кафе входили и выходили молодые мужчины, женщины в меховых пелеринах, подростки. Ни на улице, ни у входа ничего подозрительного не заметил. Внутрь зашёл за десять минут до встречи. Время оставалось. В расчёте на второго человека он заказал две порции Luxemburgerli со вкусом амаретто и две чашки чёрного кофе. Ему очень нравилось это пирожное с нежной кремовой начинкой.

Чья-то тень заслонила падающий из окна свет:

— Вижу, вы неизменны в своих привычках. Позволите присоединиться?

Это была условная фраза. Сотрудник Разведупра, сорокалетний мужчина с одутловатой внешностью, опустился на стул. Несомненно знающий его в лицо, он положил перед собой журнал "L’Officiel" и отпил пару глотков:

— Здесь вы найдёте всё, что понадобится на ближайшее время, —взглядом указал на иллюстрированную обложку, — Будут сложности, дадите знать. Благодарю за чудесный напиток.

Он встал и неторопливо покинул зал. В отеле Янкель переложил деньги в портмоне, после чего оторвал уголок журнала, пробежал глазами ряд адресов для связи и поднёс зажигалку.

Так началась зарубежная командировка "корреспондента ТАСС", с оперативным псевдонимом "Джен", по созданию европейской нелегальной резидентуры разведки РККА.

* * *

Кто-то с шумом встал. Янкель Пинхусович вздрогнул, но воспоминания уже цепко держали его в своих объятиях...

Одни считают разведку ремеслом, другие едва ли не поэзией. Это не совсем правильный подход, думал Янкель. Как и во всякой опасной работе рядовые ученики гибнут первыми, но остаются мастера. Именно они до последнего дыхания продолжают работать и одновременно учиться профессии разведчика и при этом нестандартно мыслят. Мне повезло в жизни, на моём пути встретились талантливые наставники. Он перевернул очередную страницу...

* * *

Москва, весна 1941 года. "Директору. Барч провел встречу с германским физиком Клаусом Фуксом, который сообщил, что он работает в составе специальной группы в физической лаборатории университета в Бирмингеме над теоретической частью создания ураниевой бомбы. Группа ученых при Оксфордском университете работает над практической частью проекта. Окончание работ предполагается через три месяца, и тогда все материалы будут направлены в Канаду для промышленного производства. Знакомый дал краткий доклад о принципах использования урана для этих целей. При реализации хотя бы 1 процента энергии 10-килограммовой бомбы урана взрывное действие будет равно 1000 тонн динамита.... Доклад высылаю оказией. Брион"

* * *

В ноябре 1941 года Черняк получил шифровку: безотлагательно покинуть территорию Германии и присоединиться к группе сотрудников Наркоминдела, направляющейся в Тихоокеанский театр военных действий. Он ещё не знал, что заставило его руководство принять столь исключительное решение. Лишь в дороге старший группы довёл приказ о его срочной переброски в Лондон. В связи с начавшейся войной в Европе, основной путь в Англию чаще лежал через Японию, а дипломатическое прикрытие давало возможность руководству разведывательного управления Генштаба, быстро и беспрепятственно проводить ротацию сотрудников.

1942 год. ГРУ внимательно проанализировали свои агентурные позиции в Англии и дали нелегальному резиденту в Лондоне Яну Черняку указание приступить к вербовке секретаря Кембриджского отделения Национального исполнительного комитета ассоциации научных работников Англии. В последних числах февраля Джен получил из ряда вон выходящий приказ. В шифровке персонально ставилось главное направление его работы здесь.

Янкель перебрался в гостиничный номер на окраине Кембриджа. За последующие дни узнать удалось немногое, в том числе то, что одно время Мэй Аллан Нанн отличался левыми взглядами и с симпатией относился к СССР. Но такой факт, что незадолго до начала войны он получил должность преподавателя в Лондонском университете и не был призван на военную службу настораживал. Кроме того, до Кембриджа, где сейчас работает, он исполнял обязанности секретаря Бристольского отделение научных работников. Тогда о какой вербовке может идти речь, если в течении последних полутора недель, кроме мест рождения и получения среднего образования, не добыл ни один компрометирующий документ? Не разузнал ни адреса, ни номера домашнего телефона Аллана? Было над чем задуматься.

Заявиться в Королевский колледж под видом журналиста и выспрашивать у секретарей и учёных о профессорской деятельности Мэя, который теперь трудится на правительство Англии? Без официального письма, без рекомендации? Янкель усмехнулся, во время войны повторить очередную глупость, равносильно самоубийству. Или отправиться в Зоологический музей Кембриджа, куда может прийти бесплатно любой желающий и воспользоваться их телефонной книгой? Да в ней стопроцентно изъяты домашний и все служебные телефоны профессора. Но исключать ничего нельзя и он решил убедиться в своих домыслах. Телефонная же книга Музея наук о Земле Кембридж подтвердила его предположения. Некоторые листы с адресами и телефонами сотрудников Кавендишской лаборатории заменены на новые, где отсутствовал целый ряд известных физиков.

Обдумав сложившееся положение, он пришёл к единственному в его ситуации решению. Дабы не быть связанным с Исторической Библиотекой Кембриджа, всю вторую половину дня Янкель посвятил книжным магазинам, которые, как он слышал, считались здесь одними из самых лучших в стране. Посетив по пути несколько лавок, он оказался в южном конце улицы Тринити Стрит, где располагался Кембридж Юниверсити Пресс. Вот здесь он нашёл то, что искал, а именно немолодого, но крайне словоохотливого продавца. Выпытывать ничего не пришлось. На вопрос, книги каких известных профессоров Кембриджского университета тот бы мог порекомендовать в качестве подарка, книгопродавец поинтересовался тематикой. Янкель и сам был неуверен в том, кто ему нужен. Он пробежался по полкам, пока взгляд не наткнулся на корешок изысканно оформленной книги под названием "Дипломатия в древней Греции":

— Кажется, эта подошла бы.

— У Вас прекрасный вкус, молодой человек, если позволите так называть себя. Это работа профессора Сэра Фрэнка Эзра Эдкока, плод его исследования поздней античности. И ещё я бы посоветовал...

Но Янкель уже не слышал его. Он немедленно расплатился, не забыв прибавить чаевые, поблагодарил и вежливо отказавшись от красочного оформления подарка, покинул магазин.

На следующее утро в пассажирский вагон поезда на Бирминген Янкель поднялся с книгой в руках. Через три часа,"вооружённый" знаниями десятка полтора особо значимых страниц, сошёл на перрон вокзала Нью-Стрит. На стоянке такси попросил водителя доставить его в частную Школу короля Эдварда.

Главой управляющего советом школы оказалась женщина в возрасте. Янкель представился бывшим выпускником исторического факультета Кембриджского университета. Излагая цель своего прибытия, он с грустью поведал даме, что по рассеянности запамятовал номер телефона своего университетского товарища, который некогда учился в этих стенах. Имя Аллана Мэя несколько оживило даму:

— О, я прекрасно помню этого юношу. Успехи Аллана в учёбе были столь очевидны, что незадолго до выпуска его отец приходил советоваться по поводу дальнейшего образования сына. Он желал послать его на учёбу именно в Кембридж. Мы объяснили ему, что обучение в университетах страны стоит не дешево. На что этот забавный меднолитейщик развеселил всех учителей, заявив, что способен оплатить не только учёбу сыну, но и посылать к нашему ланчу каждый семестр кружечку-другую густого ароматного эля, — женщина рассмеялась.
 
—  Совершенно верно, миссис. Помниться, в Тринити-Холл мы отмечали получение им докторской степени, так Аллан нам поведал эту курьёзную историю, — Янкель с улыбкой покосился на изящную пепельницу с единственным сигаретным окурком. Следы красной помады и ещё не выветрившийся запах дыма определённо указывали на хозяйку кабинета.

— Что же это я! Закуривайте, мистер Себастьян, — спохватилась дама, — Так вы сказали, в телефонной книге Солихалла фамилие Аллан Мей не значится?

— К великому сожалению, миссис. В моей независимой школе, где я имею честь преподавать античную классику, коллеги посоветовали обратиться к вам, — он как бы случайно выложил книгу на край стола и развёл руками.

— "Diplomacy in Ancient Greece"? Так вы дружны с работами Фрэнка Эдкока?

— Мало того, я несколько лет исправно посещал лекции профессора по древней Греции и древнему Риму.

— Вы меня радуете своей привязанностью к науке, мистер Себастьян.

Глава совета вынула из ящика стола немного потрёпанную на вид книгу адресов и протянула молодому человеку, — Может быть здесь найдёте? Кстати, в своё время, как и каждый студент, я считала своим долгом вступить в сообщество по изучению археологии.

Янкель открыл книгу, пробежался по алфавиту и на нужной странице быстро отыскал то, что требовалось:

— Благодарю Вас, миссис. И пользуясь случаем, хочу добавить, что и я в своё время почёл за честь вступить в это сообщество. Тем не менее, как ни пытаюсь, вот уже восемь лет не могу извлечь из этой науки и кусочка истины. Увы, миссис, сплошные факты, — он встал и с благодарностью вернул книгу.

— Всё ж таки некоторые остроумники незаслуженно считают исследователей древности пинкертонами вчерашнего дня, — дама с дружелюбным выражением подала ему руку, — Желаю улыбок в грустные минуты, молодой человек, они вам к лицу.

— И вам, миссис, пожелаю как можно больше тёплых закатов, согревающих сердце, — другой рукой Янкель с поклоном протянул ей книгу Ф. Эдкока, — На добрую память, миссис Франни.

С тех пор Янкель часто вспоминал искреннее пожелание незамужней дамы, как он приметил по едва заметному следу от кольца на правой руке, почаще улыбаться в трудные минуты. Уж она-то знала что говорила, вот только горечь профессии разведчика не всегда оставляла ему выбора даже на простые человеческие эмоции.

* * *

Стояло начало февраля 1942 года. Вечером в гостиничном номере было неуютно, отопление периодически отключали. Устроившись в кресле, он нетерпеливо распечатал пачку Gauloises. Янкелю нравились эти короткие и толстые сигареты из тёмного сирийского табака, сильный и характерный аромат которых помимо удовольствия, определённо подталкивал, как ему казалось, к нетривиальным решениям. О, если бы это было так!

Предположим, существует вероятность привлечения Мэя к сотрудничеству. Но без конкретных свидетельств, фактов или каких-либо документальных подлинников приступать к вербовке, всё равно что голыми руками хватать колючую проволоку. Для этого он слишком серьёзный физик, достаточно замкнутый по характеру, чтобы именно теперь открыто признать своё сочувствие коммунистическому движению. Дела плохи, у меня пока нет ничего убедительного, дабы залучить Аллана Мэя.

— Мм...да, аз мэ вил а сах, hот мэн гОрништ, — Янкель грустно усмехнулся, — вот уж верно сказано, когда хотят многого, не имеют ничего.

Рано утром разбудил телефонный звонок:

— Здравствуйте мистер Себастьян, — прозвучал женский голос, — господин Харрис вам назначил встречу в офисе на 11.00

Сон моментально слетел . Он ждал этого звонка. Условная фраза означала время и место встречи. Следовало поторопиться на автобусную станцию, до центра Лондона неблизко, время в пути занимало около двух часов.

В 12.50 Янкель подходил к площади Ковент Гарден. Неторопливо прошёлся по Мейден Лэйн. Поравнявшись с небольшим рестораном, попридержал шаг. Скромное оформление торгового заведения под вывеской "Rules" со стороны фасада всякий раз, независимо от обстоятельств, чем-то привязывал взгляд. Этот ресторан британской кухни, как нельзя кстати приходился в холодный пасмурный день, когда хотелось забежать куда-нибудь согреться и хоть чем-то порадовать свой желудок. И приезжая по делам в Лондон, он частенько навещал его. На время ланча зал обычно бывал переполнен, зато на втором этаже имелись места относительно спокойные, укрытые от лишних глаз. Ему рассказывали, что ресторан иногда посещают члены королевской семьи и тогда через дверь на втором этаже можно войти и выйти незаметным.

Выждав, когда часы покажут 12.58, открыл дверь. Небольшой уютный холл с камином, стенами, оббитыми красным бархатом, ненавязчиво создавал атмосферу викторианской эпохи. Янкелю нравилось здесь, но сейчас был не тот случай. Без задержки подошёл распорядитель. Назвав ему имя на которое зарезервирован столик, поднялся на второй этаж.

Он сразу узнал этого человека, хотя никогда прежде не видел. Но дожидаться встречи спиной к входу?! Такое может позволить себе лишь дилетант. Молодой мужчина сидел на краешке стула перед сервированным столом и глазел в открывающийся вид на площадь, причём его правая рука находилась под свисающим краем скатерти.

Обходя курьера, Янкель приметил его прижатые в коленях ноги и понял, что это заурядный сотрудник, если не профан, без должного опыта. К тому же, судя по его в напряженной позе и прямой, одеревеневшей спине, он находится, по всей видимости, в непростой ситуации. Нет, этот человек не из нашей конторы, Янкель окончательно пришёл к этой мысли. Не иначе, как от комиссариата внутренних дел. Артур Христианович никогда бы не согласился на подобный контакт, это явно происходит под нажимом. Берзин? Роль провокатора он начисто отметал, условную фразу предложил Артузов и то только на единственный особый случай. Значит произошло нечто неординарное.

Он прошёл к окну, со всей предосторожностью отодвинул стул:

— Добрый день, мистер Харрис!

Присаживаясь, кивнул на сервированный стол:

— Благодарю вас, копчёный бекон и охлажденный бокал белого вина приятно дополнит нашу трапезу.

Перед ним сидел юноша лет двадцати двух — двадцати трёх. Блеклое анемичное лицо вспыхнуло румянцем. Условная фраза прозвучала для него не иначе как внезапный отмен смертного приговора. Чуть склонившись, он что-то протянул под столешницей. Янкель ощутил в ладони плотный на ощупь конверт. Офицер НКВД с облегчением выдохнул:

— Здравствуйте, тов... мистер Себастьян. Это всё, что мне поручили сделать, — он встал.

— Погодите, мистер Харрис, ведь вы же потратились на ланч. Это несправедливо, испробуйте хотя бы десерт, — он с учтивостью пододвинул ему большую вазу.

— Простите, не смогу составить компанию, мне нужно срочно в дипмиссию, — юноша с сожалением окинул взглядом горку пахучих яблок с ежевикой, посыпанные крошками теста и запечённые в духовке. Проглотил слюну.

Не произнося ни слова, Янкель выхватил из подставки тканевую салфетку, завернул в неё часть яблок и подойдя сбоку, с проворностью фокусника сунул ему в карман:

— Стыдно признаться, я сам с детства обожаю печёные яблоки, ешьте на здоровье. И от всего сердца желаю удачи, — Янкель с грустью проводил его взглядом.

* * *

В ранний мартовский вечер Янкель с тревогой бродил по улочке, выходящей непосредственно к дому Аллана Мэя. Два дня назад, в четверг, он позвонил ему по телефону, коротко представился и пояснил причину неурочного звонка. Письмо от Лейпунского, которое передал ему курьер, профессора очень обрадовало и он попросил тотчас приехать. Однако решив не торопить события, Янкель, с сожалением в голосе, ответил, что из-за чрезвычайной загруженности, сможет посетить его лишь в воскресный день. И теперь он волновался, как никогда, в который раз задавая себе вопрос, не совершает ли роковую ошибку? Ведь если Мэй обдумает звонок и из предосторожности примет решение сообщить в Security Service, то случится непоправимое. Задание Центра первостепенной важности будет провалено, не говоря о нём самом.

Янкель взглянул на циферблат. Пора. Подошёл к входной двери, вздохнул, как перед прыжком в омут и глубоко нажал медную проваливающуюся кнопку, отозвавшуюся в глубине особняка приятным мелодичным звоном. Дверь открыла горничная в чёрном платье с белым чепцом и фартуком. Не спрашивая имени, вежливо проводила к хозяину.

В кабинете на первом этаже его встретил молодой лысоватый мужчина в очках. На продолговатом лице с довольно крупным носом темнели усы. Темно-серые глаза под широкими чёрными бровями, очевидно, из-за линз со значительной диоптрией, казались чуть крупнее. Поздоровался за руку, поблагодарил за доставленное сообщение от русского друга и предложил кресло. Уловив запах табака исходящий от гостя, предупредительно придвинул серебряную пепельницу и углубился в чтение. Перечитал дважды, поднял не по возрасту усталый взгляд:

— Да, это рука Лейпунского. Ещё до того, как я побывал в Советском Союзе, мы с академиком вместе трудились здесь, в Кембридже у Резерфорда. А в 1936 году с группой наших физиков я посетил город Харьков, где меня обрадовала встреча с Александром. Кстати, побывал и в Ленинградском... э... исследовательском учреждении и имел честь беседовать с профессором Абрамом Иоффе. Так вот, если вам это что-то говорит, с тех самых пор я ни разу не получал писем из России на дорогой бумаге с водяными знаками. Ленинград не Лондон, мистер Себастьян. Вот этого Янкель никак не ожидал услышать, тем не менее двусмысленность последней фразы только подтвердила его домыслы. Рассчитывать на встречный шаг по меньшей мере глупо, рассудил он, письмо всего лишь повод для вступления в первоначальный контакт, а не базис для будущего сотрудничества. Следовательно, именно здесь и сейчас ему необходимо заложить основу совместной работы, привлечь к делу архиважный источник информации.

— Понимаю вашу обеспокоенность, профессор, но "было бы крайне неосторожно везти через всю Европу письмо, написанное на газетной бумаге. Да, в России сейчас для обычной переписке такую бумагу не используют. Но это особый случай".

— Даже так? Но это наталкивает меня на определённую мысль... Выходит, то что мы с Александром несколько лет обменивались информацией по изучению атомного ядра, у вас называется "особый случай"? И даже тот факт, что ещё в начале войны мои контакты с Лейпунским прекратились, ваших хозяев, полагаю, не остановил? Я прав в своих выводах? — Мэй насторожённо, с долей насмешливости глядел на гостя, — Ответьте, мистер, вы хотите впутать меня шпионские игры?

Янкель знал о нашумевшем письме американского физика Силарда Лео, в котором со страниц известных газет предупреждал о нежелательности обмена сведениями с учеными "тоталитарных государств", тем самым поставив крест на всякие контакты с советскими физиками. И сейчас всё зависит только от меня. Этот человек заслуживает открытой игры, в мгновение решил Янкель, в противном случае одно неприемлемое для него слово обрушит всю башню тщательной подготовки Центра:

— Профессор, такое понятие, как вербовка, абсолютно неприемлемо к вам. Привлечение к сотрудничеству со службами в начальной стадии чаще предполагает наличие компромата. Потому смею заверить, вы чисты перед Богом, государством и собственной совестью.

— Тогда к чему всё это?

Теперь на Янкеля смотрели глаза вконец обескураженного человека.

— Просто хочу напомнить. Когда ваше правительство по требованию мистера Черчилля одело атомщиков в "военный мундир", то этим прервало всякие связи учёных обеих стран. Доподлинно известно, что физики Бирмингемской и Кембриджской лабораторий не одобрили действий премьер-министра, в том числе и вы.

— Этот человек цинично нарушил собственное обещание! — Аллан Мэй в возмущении привстал с кресла, едва не опрокинув за шнур настольную лампу, — Сразу после нападения Германии на СССР Уинстон Черчилль заявил, что английский народ окажет всяческую помощь СССР в борьбе против вероломного агрессора. И его последующая прихоть не делиться ядерными секретами с союзниками являет собой вопиющий поступок, недостойный политика и джентльмена!

— Если бы только в этом заключалась беда, профессор. Попирание принципов справедливости в конечном итоге поставит мир на грань катастрофы. Представьте на мгновение, что произойдёт, если Германия первой создаст атомную бомбу?!

Сам не ожидая от себя собственной реакции, Янкель с силой сжал в руке только что извлечённую из пачки сигарету, от чего табак просыпался на его брюки. И этот порыв не мог не заметить его собеседник:

— Я собственными глазами в бессилии наблюдал, что вытворяют нацисты в западных и восточных странах Европы и даже не обладая пророческим даром, могу с точностью предсказать будущую картину апокалипсиса.

— Успокойтесь, друг. Как человек, я сочувствую Вам, а как физик... О, простите!

Не вставая с кресла, Мэй достал с полки плоскую деревянную коробку покрытую кожей, с красочным изображением города на крышке. Увидев сверху крупную надпись "Troya", Янкель с благодарностью взглянул на профессора:

— Должен признаться, хороший табак — моя ахиллесова пята.

Он знал истинную цену этих плотно свёрнутых в овальную трубочку табачных листьев и исключительно в редких случаях баловал себя ввиду их чрезмерной дороговизны. Под крышкой хьюмидора покоились упакованные в целлофан лёгкие кубинские сигары.

Пока его необычный гость умело снимал оболочку, глаза Мэя с вниманием рассматривали этого неординарного человека, явившегося в его дом с вполне детерминированной целью. Янкель почти физически ощущал на себе изучающий взгляд учёного:

— Прошу извинить за сиюминутную слабость, профессор. Преступления, которые ты не в состоянии остановить, чудовищно калечат душу любого нормального человека. Вот почему я убеждён, прогрессивные британские ученые могут сделать то, в чем Черчилль отказывает союзникам. Тем самым вы упредите Гитлера. Так помогите же нам, мистер Аллан.

С грустью вдыхая в себя давно забытый запах, Янкель не удержался от меркантильной мысли, что прорвавшаяся наружу несдержанность может сыграть определённую роль. Это он заметил по выражению лица Мэя.

— В "Рамаяне" есть такие строфы, которые, несмотря на их архаичный язык, с точностью отражают состояние завтрашнего дня. Я их затвердил ещё с университетской скамьи, — профессор резко встал и принялся ходить по комнате. Вы только прислушайтесь:

"Возник мощный вихрь... Казалось, что Солнце приблизилось к Земле, мир, спалённый пламенем, раскалился. Слоны и другие животные, сжигаемые энергией этого оружия, мчались, стараясь спастись бегством... Даже вода стала такой горячей, что обжигала все живые существа, находящиеся в ней... Воины врага падали, словно деревья, поваленные в безумствующем огне, боевые слоны валились на землю и дико ревели от боли...".

С каждым ударом пульса, который Янкель остро ощущал в висках, к нему приходила твёрдая уверенность в выполнении поставленной цели. И он терпеливо ждал, ни движением, ни шорохом не желая помешать этому человеку прийти к нужному решению.

— А ваш безупречный английский язык делает Вам честь, amigo Sebasti;n, — с неожиданно детской улыбкой на лице, Мэй на испанском произнёс его имя.

— A medida que su perfecto espa;ol, el profesor! (Как и ваш безупречный испанский язык, господин профессор) — мгновенно отозвался Янкель.

Мэй коротко рассмеялся. Пригасив улыбку, достал из хьюмидора сигару, приготовил её, но так и не закурил. Похоже, последующая пара минут молчания дали возможность Аллану Мэю собраться с мыслями. Спросил внезапно:

— Гарантии?

Ничто не шелохнулось в лице разведчика. В способности управлять своими эмоциями сказался опыт. Он выдержал свой очередной экзамен. Радости не ощущал. Тяжёлая, свинцовая усталость наполняло тело...

Последующие восемь месяцев слились для Янкеля в один напряжённый мучительный калейдоскоп. Начиная со второй встречи, он регулярно получал от Мэя документальные сведения об основных направлениях исследовательских работ по урановой проблеме, проводимые в Кавендишской лаборатории. Затем данные по установкам для разделения изотопов урана, описание процесса получения плутония и др. Последние двадцать чертежей "уранового котла" с описанием принципов его работы он получил поздно вечером. Очередная встреча, как всегда, была короткая.

— К утру я должен вернуть их в свой сейф, — Мэй немного волновался, — но ваша пунктуальность вселяет уверенность.

— Не в первый раз, я отсниму их в своей машине, она в двух кварталов отсюда. К 6.00 чертежи будут в ваших руках. И ещё один важный момент. Документов более сотни, поэтому сейчас чрезвычайно важны конкретные материалы, которые запрашивает Москва. Вот список, постарайтесь запомнить.

Янкель протянул ему кусочек бумаги. Пока Мэй изучал перечень, он прикидывал порядок поэтапной переправки чертежей. Сведения об установках в тридцати листах по отделению изотопов урана отправлены ещё месяц назад с курьером и неизвестно, когда прибудут по назначению. И всё же с территории охваченной войной отправлять "добычу" через различные советские представительства было намного рискованней, думал он. Через эфир не переправишь сотни копий чертежей и технические описания. Даже если вопрос касался отправки небольших по размеру образцов изделий в тортах, потрошить которые таможенники, по заведенному порядку, не решались, то это выглядело более чем авантюристично. Но он был вынужден рисковать.

Последняя неделя декабря 1943 года случилась не холодная, но вероятно из-за близости океана, погода всякий час кардинально менялась. С утра дождило, в полдень значительное повышение температуры сменялось слабым снегом, но через пару часов опять шла морось. С зонтом приходилось не расставаться. Проведя в номере почти весь этот день, он вышел чуть раньше назначенной встречи. Хотелось подышать свежим воздухом. Мэй попросил его прийти в дом. И хотя Янкель не был сторонником этого, тем не менее не мог ему отказать в предрождественский вечер. На этот раз дверь была предусмотрительно не заперта и он сразу прошёл в кабинет.

Стол, освещённый желтоватым светом восковых свечей, украшало рождественское блюдо – запеченная в духовке индейка под соусом из крыжовника. На подносе красовался непременный в таких случаях плум-пуддинг. Ему показалось, что Мэй немного навеселе и не ошибся. Из двух бутылок "Ridgeview Merret Bloomsbury", стоящих на столе, одна была опустошена на две трети. Поздравив друг друга, они взяли по бокалу сухого вина после чего хозяин предложил отведать блюда, приготовленные частным поваром. Ели молча. Профессор был немного задумчив, сосредоточенно жевал, при этом часто останавливался, чтобы пригубить бокал. Янкель пришёл к мысли, что он хочет сообщить нечто важное, на никак не решается. Наконец Мэй промокнул салфеткой рот и придвинул к ним хьюмидор. Выпустив облачко дыма, профессор поднял взгляд:

— Меня и всю группу переводят в Монреаль, в лабораторию национального научно-исследовательского совета. Отправляемся в начале января. Но скажу откровенно, вся проведённая работа здесь причиняла мне огромную боль. И вы это знаете, — с чувством облегчения он глубоко вздохнул, несомненно освободившись  тяготившего его груза, — Какие будут дальнейшие планы?

Да, Янкель знал, Аллан Мэй никогда не испытывал особого удовольствия от своей тайной деятельности. Но находясь с ним более полугода в тесном сотрудничестве, он достаточно хорошо узнал его, как честного, добропорядочного человека и потому был уверен в главном, Мей никогда не раскается в содеянном.

— Понимаю, военная обстановка требует сосредоточения британских изысканий в Канаду... — какое-то время Янкель отрешенно покачивал в пальцах сигару, — Что же касается планов, то честно говоря, ответить пока не могу. Дело в том, что я не знаю, есть ли там наши сотрудники, тем не менее полагаю, Центр найдет возможности для восстановления связи с вами. Останавливаться в разведке на полпути не принято и вы также это знаете.

— Знаю, но движет мною не страх, а ответственность. Я буду продолжать свою работу там, потому что считаю это своим посильным вкладом в безопасность человечества. Так какие планы?

— Если Всевышнему станет угодно, в Монреале вас найдёт человек. Пароль от него прозвучит так: "Ваш друг из Европы просил меня передать вам пачку этих сигарет", — Янкель пошарил в кармане пиджака, достал початую пачку "Gauloises" и протянул Мэю, — Вы можете смело доверять ему. А теперь давайте уточним некоторые детали...

Так программа создания ядерного оружия "Тьюб эллойз" ("Трубные сплавы") в Великобритании перекочевала в "Манхэттенский проект" в США.

* * *

Неприятное тарахтение задвигаемых стульев и шарканье ног напомнили о завершении рабочего дня. Янкель Пинхусович аккуратно сложил еженедельник, хотел оставить на столе, но вовремя одумался. Завтра в четверг его с утра заберут из дома и отвезут на конспиративную квартиру, где он должен опознать некого Болдера, которого до этого и в глаза не видел. Тот утверждает, что является внуком немецкого ученого, имевшего в годы войны отношение к созданию бактериологического оружия и лицом капля в каплю похож на своего деда. А учитывая, что этот учёный был одним из агентов "Кроны", Черняк сможет идентифицировать его, если, конечно, тот и в самом деле смахивает на своего дедка. И пятница с субботой у него заняты, вызывают на занятия с молодыми офицерами ГРУ. Янкель Пинхусович вздохнул с сожалением, теперь до следующего шаббата в "Эрмитаж" не попадёшь. Две недели ждал этого день, готовился к шахматному турниру и вот... Он сунул "Литературку" в карман и взглянув на часы, торопливо направился к лифту.

Стоял ранний вечер. Небо прояснилось. Быстрым шагом направляясь к станции метро, подумал, домой попадёт к семи и к восьми с женой поспеют на сеанс. Янкель Пинхусович ещё днём звонил и напомнил Тамаре Ивановне о "культ походе" в Измaйлoвcкий пapк. С того дня, как на афише кинотеатра за октябрь месяц он увидел анонс старого немецкого трофейного фильма "Лёгкая кавалерия", душевного равновесия, как небывало. В вагоне, втиснувшись на свободное место, развернул газету на случайной странице. Он хорошо запомнил тот день, когда впервые на экране берлинского кинотеатра увидел венгерскую актрису Марику Рёкк...

* * *

Осенью 1937 года в берлинском кинотеатре "Moviemento" у Янкеля была назначена встреча с известным банкиром из Мюнхена, которого год назад в Швейцарии сумел привлечь к работе. Это был ценнейший источник информации. Билеты приобрёл заранее на какой-то фильм в первом ряду два крайних места. Агент пришёл, когда в зале потушили свет. Янкель передал ему маленький листочек с рядом вопросов, которые по прочтению тот должен был уничтожить, устно определил главные цели задания. Договорившись о следующей встрече, агент покинул зал. Через некоторое время он также собрался уходить, но что-то удержало его. Шла, очевидно, вторая половина комедии, когда приятная на внешность героиня фильма чуть было вместе с машиной не упала в пропасть. В последний момент её спас поклонник. По большому счёту он не находил её красивой, но в зале постоянно слышались восторженные вздохи. Стал приглядываться. Да, миловидна, но слегка портили широкое лицо и крупный подбородок. Голос был приятный. Фигура несколько тяжеловата на вид, хотя прекрасно танцевала, с лёгкостью выполняя фуэте. Выйдя из кинотеатра, он увидел на афише название фильма "Гаспароне" и имя главной героини Марика Рёкк.

Очередной, случайный эпизод в его жизни, но всю последующую неделю, несмотря на обилие свалившихся на него проблем, этот мюзикл не выходил из головы. Её лицо, очертания тела, длинные стройные ноги постоянно плыли перед глазами. Ничем, как избыточными мужскими гормонами он себе объяснить не мог. Это мешало его работе и он запретил себе думать о женщинах, по крайней мере до какого-то отдалённого времени.

Через две недели Янкель получил из Мюнхена открытку с ничего не значащим поздравлением. Отсчитав двое суток, во второй половине дня отправился в центр города. Фешенебельный отель "Adlon Kempinski" находился неподалёку от Бранденбургских ворот. Агент снял апартаменты в правом крыле и ожидал его к 16.00. На лифте поднялся на третий этаж, когда неожиданно увидел озабоченное лицо банкира с портфелем в руках. Пока спускались на первый этаж, тот вкратце сообщил, что номере внезапно прорвало кран в ванной и сейчас там посторонние люди. Поэтому Эммериху придётся переждать, лучше в баре, а через час-полтора подняться к нему в номер. Внизу разошлись.

Янкель с крайней неохотой направился к бару. Он всегда воздерживался от посещения общественных мест, но сегодня возник крайний случай и бар стал единственным местом, где он мог бы переждать в стенах этого отеля. Клиентов за столиками было немного, но он всё равно прошёл к стойке. Она почти пустовала, лишь с края сидела одинокая девушка и с увлечением просматривала какой-то журнал. Он заказал бокал белого Мозельского вина с ароматом персиков, оно нравилось ему своим кисловатым вкусом. Отпив пару глотков, от нечего делать принялся украдкой рассматривать соседку. О, Господи! Да это та самая венгерская актриса, которую он увидел в "Moviemento". Почувствовав на себе чей-то взгляд, та повернула голову, а рассмотрев получше приятного на вид молодого мужчину, приветливо улыбнулась. Янкель вежливо ответил такой же открытой улыбкой. Как странно, мелькнула мысль, в отличие от экрана, в жизни артисты выглядят несколько иначе, теплее что ли?

Он бросил взгляд на часы, времени было достаточно. Неизвестно, что толкнуло его на этот безумный шаг, но Янкель забрал свой бокал и подсел ближе. Вероятно, сказался дефицит женского общества, которым он был обделён последние восемь чрезвычайно напряжённых месяцев. Вежливо представился:

— Добрый день, фройляйн Рёкк! Эммерих Ланге, коммерсант из Потсдама, агентство недвижимости, — Со вчерашнего дня это был его очередной по графику оперативный псевдоним.

— Здравствуйте, Herr, но... вы меня с кем-то путаете? — её широко распахнутые глаза выражали весёлое удивление.

— Фройляйн Марика, обознаться было бы верхом неприличия с моей стороны. А не так давно вы чрезвычайно напугали меня своей ролью. Молодой человек мог бы не успеть выхватить свою невесту из машины. Я уж было чуть не рванулся из зала на помощь.

Девушка рассмеялась:

— Ну что вы, это всё проделки режиссёра.

Завязалась необременительная беседа и вполне возможно, всё завершилось бы дружеским расставанием. Но допивая на его глазах уже третий по счёту бокал, к его удивлению, она принялась описывать уморительную сцену с рейхсканцлером, который однажды пригласил актрису к себе на приём после выхода фильма "Гаспароне". Порядком "нагрузившись" недешёвым "Айсвайном", который в свою очередь заказал Янкель, и забавно коверкая немецкий язык, она со смехом рассказала, как вместо того, чтобы его традиционно приветствовать, неожиданно для себя сделала книксен, а фюрер в ответ был вынужден поцеловать ей руку.

Казалось бы болтовня захмелевшей женщины, но у Янкеля это вызвало чрезвычайный интерес. И, конечно, не сама сцена, а то, что благодаря курьёзному инциденту, развлекательный фильм, можно сказать, ввёл молодую актрису в высшее общество нацистской Германии. Очередная игра случая?

Будучи уже в крепком подпитии, после того как они вдвоём прикончили очередной сосуд солнечного напитка, девушка, доверительно прикоснувшись губами к уху своего благодарного слушателя, сообщила нечто более важное. "Гитлер интересовался, сама ли я проделываю эти головокружительные трюки в кино, или, может быть, у меня есть дублерша? Узнав, что никаких дублерш у Марики отродясь не было, продолжил: "Скажите же мне в таком случае, милая чудесница, чего вы не умеете делать?" И получил в ответ: "Говорить правильно по-немецки!". Она громко расхохоталась.

Янкель колебался. Он обдумывал. В этих эпизодах никаких важных для него сведений он не приобрёл, так стоит ли дальнейшая игра свеч? Допустим, случайный поцелуй фюрера и откроет перед ней все двери рейха, так кроме очередных сплетен он ничего не получит, а это не тот товар для серьёзных отношений. Он собрался было раскланяться, и так задержался больше назначенного ему времени, когда с изумлением узнал о её близких приятельских отношениях с женой рейхсминистра пропаганды. Молнией ударило в голову, вот он, его величество Случай, который подобно нити Ариадны, столько лет всё ещё ведёт его между Сциллой зарубежных контрразведок и Харибдой предательств. Магда непременно должна иметь доступ к ценнейшей информации!

Марика точно подслушала его мысли. Она окликнула бармена и попросила отослать в свой номер бутылочку "Mumm", её любимого шампанского. Загадочно взглянув на Янкеля, призналось, что долго не встречала такого обаятельного и выдержанного собеседника, который с ангельским терпением выслушивает её женские глупости. Девушка желает отблагодарить его тем же и ждёт в номере через полчаса, так как должна навести там некоторый порядок.

В апартаментах банкира на столе его ожидал воистину королевский подарок. Тот предоставил ему "список закрытых счетов в различных европейских финансовых организациях, которыми пользуются секретные сотрудники нацистской партии". Отсняв информацию, он вынул кассету с плёнкой и со словами благодарности вернул хозяину фотоаппарат. У лифта стояло несколько человек. Решив не рисковать, спустился по лестнице. На противоположной стороне стоянки, где парковались визитёры, тянулся ряд новомодных комфортабельных автомобилей, среди которых стоял невзрачный Opel темно-желтого цвета с приоткрытым стеклом. Прогуливаясь и рассматривая новые модели, он незаметным движением вбросил в салон свёрток с кассетой. Дойдя до края ряда, такой же ленивой походкой вернулся в отель.

Поднимаясь на лифте, Янкель ещё раз прокручивал в голове встречу с Марикой Рёкк. Под конец беседы, тесно прижавшись к плечу своего почитателя, Марика с пьяной откровенностью поведала то, что её так угнетает в этой стране. С сожалением в голосе девушка упомянула, что когда из Будапешта перебралась сюда, в Германии уже правили нацисты. И только здесь до неё стала доходить вся правда, но менять что-либо было слишком поздно. Надо было или вообще перестать сниматься, или сделать вид, что в мире нет никаких войн. Янкель принял окончательное решение, он обязан привлечь её к своей работе. У венгерской киноактрисы выраженный антифашистский настрой, а именно он и являются сегодня основной движущей силой в разведывательной деятельности добровольных агентов.

Он прекрасно осознавал, что сейчас ему придётся нарушить ещё одну из Десяти библейских заповедей. Отвергнутая дама в работе чаще непредсказуема и тогда о какой вербовке можно мечтать? К довершению всего, женщина, как он не раз убеждался, это не мелкий чиновник, которого можно элементарно подкупить. Мрачно усмехнулся, а много ли у него осталось заповедей, которые он не переступал, как разведчик?

Постучал. Дверь открыла Марика, на которой почти ничего не оказалось, если не считать шикарного длинного полупрозрачного пеньюара от Esge. Он переступил порог.

* * *

1992 год. Поздней весной Янкеля Пинхусовича зачастую тянуло в Измайловский Парк. Он с удовольствием бродил бесконечными аллеями, где в аромат смолистых сосен ненавязчиво вплетался тонкий запах лип, а пышные кусты венгерской сирени разили своим пьянящим ароматом. После уличной сутолоки здесь всё радовало глаз и дышалось особенно легко. У одной из скамеек, осаждённую яростными любителями шахмат, шла, очевидно, финальная партия. Он уже не удивлялся себе, в последнее время его вдруг перестало тянуть к шахматам. Возможно, всё связано с преклонным возрастом, спрашивал он себя, но ответа не находил. Прошёл мимо. Но что-то удержало его, вернулся, протиснулся. Оглядев расположение фигур на доске, шепнул на ухо взволнованно дышащего болельщика:

— Простите, играете белыми?

— Да, — не отрывая взгляда, бросил тот.

— Подскажите, пусть отдаёт коня и ни в коем случае не делает рокировку. Это шанс на триумф.

Янкели Пинхусович уже дошёл до конца аллеи, когда раздались победные вопли и в спину ударил крик: Вон! Вон тот старикашка! Улыбнулся. Хотел обернуться назад, но очередная волна яблоневого цвета странным образом перенесла его в далёкий Берн, на площадь Рёмерберг...

* * *

В ненастный октябрьский день 1942 года у фонтана "Юстиция" сорвалась встреча с агентом из "Кроны" и последующие два часа Янкель был вынужден провести под аркадами Старого города. Под одним из уличных боковых навесов, где прятались от дождя стайки туристов и местных жителей, он обратил внимание на одинокую девушку. Как и многие забывшие зонт, она ёжилась в тонком плаще и прикрывалась сумочкой от ветра. Её беззащитность чем-то тронула его. Не раздумывая, Янкель заскочил в ближайшую лавку и приобрёл по невероятной цене женский зонтик.

— Фройляйн, вы рискуете схватить простуду, — он прикрыл её темно-синим шёлком от порывов речного бриза и снял шляпу, — Максим Альбер, "странствующий" коммивояжёр из Базеля, торговая компания "Union Handels-Gesellschaft".

Располагающий к себе услужливый незнакомец вызвал ответные чувства. Хмурое лицо неожиданно осветила милая девичья улыбка:

— О, продукция вашей фирмы пользуется необычайным спросом в нашей семье! Хеллен, — она протянула ему затянутую в перчатку руку.

— И чаще всего, как я догадываюсь, по утрам? — подхватил он шутку, — Тогда от лица компании разрешите пригласить вас на чашку горячего шоколада со взбитыми сливками.

Так произошло его случайное знакомство с женщиной, которая в недалёком будущем стала его гражданской женой, близким и верным соратником в жизненных скитаниях нелегала.

1942 год. Янкель старался строить свою работу таким образом, чтобы в Берлин приезжать в исключительных случаях, когда требовала обстановка, в основном руководя "Кроной" за пределами Германии. Он понимал насколько рискует, устроив временное семейное гнёздышко почти в центре города. В непосредственной близости находился офис отца Хеллен, Фердинанта Порше, где она помогала ему в работе. Именно здесь по чертежам крупного инженера-конструктора создавались новейшие образцы бронетанковой техники, а иногда, вопреки желанию самого профессора, претворялись в жизнь грандиозные замыслы "великого германского стратега". Так в порыве негодования поносил фюрера её отец, когда оставался в присутствии дочери.

Это случилось на День Святого Николауса, когда немецким детям близкие делали сюрпризы. Четверо суток напряжённого ожидания дали очередные плоды. За полчаса до полудня ему позвонила Хеллен, предупредила, что ненадолго забежит на обед и попросила к её приходу отварить побольше картофеля к их любимому салату. За последние полторы недели это был второй сигнал, но именно сегодня дело осложнялось тем, как он понял, что лист каждого чертежа может занять весь стол и тогда придётся перемещать камеру вдоль, а затем поперёк документа. В Центре достаточно профессионалов, чтобы "сшить" воедино полученные снимки. Но, к сожалению, требуемое разрешение было больше разрешения объектива. Следовало тщательно подготовиться. Развёрнутые листы кальки значительного формата ему и раньше приходилось переснимать в условиях мало приспособленных для таких целей. Выход один, как подсказывал ему опыт, класть чертежи на пол и делать кадры с рук, поворачивая камеру вокруг воображаемой нодальной точки.

Янкель достал фотоаппарат. В комиссионном магазине "Praktiflex" первой версии ему обошёлся в 90 рейхсмарок. Конечно, купить новый было бы дальновидней, но тогда пришлось бы при оформлении покупки предоставить документ. К приходу жены у него все было готово к фотосъемке.

— У папы сразу после обеда чрезвычайно важное совещание, приедет группа из министерства вооружений и боеприпасов во главе с самим Шпеером, — Хеллен поспешно доставала из хозяйственной сумки объёмистую папку и в порядке очерёдности выкладывала чертежи, схемы и пояснительные приложения, — Торопись, Максим, у нас очень мало времени.

Все движения были скрупулёзно отработаны, дополнительный верхний свет хорошо сглаживал тени. Янкель сделал последний снимок и промокнул обильно выступавший пот. Они быстро собрали документы, после чего Хеллен в обратной очерёдности сложила их в папку и убежала. Бросил взгляд на часы, общее время работы составило менее четверти часа.

Приведя комнату в порядок, отправился на кухню. В конце концов просьбу супруги следовало выполнить, она заслужила это. К приходу Хеллен, помимо картофельного салата, на кухонном столе исходил паром фаянсовый сотейник.

Кстати, надо отдать должное и Шпееру. Продолжая рассуждать, Янкель, доставал из-под крышки кусочки ветчины, запечённые в капусте. За короткий период этому талантливому архитектору удалось в три раза увеличить выпуск бронетанковой техники. Неудивительно, что время его руководства министерством сейчас называют "эрой Шпеера". Его опытные образцы новейшей техники, в том числе и танк Pz IV, чертежи которого они скопировали раньше, уже подвергаются обкатке на испытательном полигоне где-то у поселка Куммерсдорф-Гут.

Через день отснятые материалы швейцарский сотрудник "Кроны"
вручил курьеру. В конце этого же месяц по экстренному каналу они были доставлены в Москву, о чём Джен по рации получил подтверждение, а также благодарность за своевременные сведения о присадках к стальным сплавам, из которых на германских предприятиях изготавливаются орудийные стволы. Он очень надеялся, что специалисты Центра успеют отработать полученные чертежи и войдут в суть дела не позже, чем сами немецкие танкисты ознакомятся с документацией.

Ко второй половине дня погода окончательно испортилась. В движении порывистый ветер часто забрасывал капли дождя под тент кабриолета, который на днях Янкель приобрёл в частной мастерской на окраине Берлина. Но у автомобиля было одно достоинство, старенький, облупившийся "Дикси" 1929 года выпуска ни у кого не вызывал особой заинтересованности.

Он направлялся на юго-западную окраину Берлина. Ехал не спеша, не нарушая правила движения, уступая дорогу редким пешеходам, хотя времени было в обрез. На резервной конспиративной квартире в районе Ланквиц к назначенному времени Янкеля ждала вторая, итоговая встреча с инженером авиастроительной компании Heinkel Flugzeugwerke. По значительности информации он должен был определить возможность дальнейшего сотрудничества. Хеллен, которая сама подбирала кандидатов на вербовку, вначале остановила свой выбор на братьях Гюнтер, но не смогла предоставить убедительной информации. Зато кандидатура Генриха Гертеля подошла с первого захода. Янкель сразу отметил наиболее важные моменты для составления качественного досье. Как стало видно из принесённых ею документов, фирма "Heinkel была менее успешна в продаже самолётов-истребителей. Перед войной Heinkel He 112 был отвергнут в пользу Messerschmitt Bf 109. Попытки Heinkel потеснить разработки Messerschmitt моделью Heinkel He 100 провалились из-за политической защиты Рейхсминистерства авиации".

А перед тем как направится на предварительную встречу, он тщательно подготовился. Словно шахматную партию, скупулёзно просчитывал ходы и пришёл к выводу, что всё это должно сыграть ему на руку. И не ошибся, в чём скоро убедился. Известного инженера-конструктора авиастроительной компании грызли обиды. Тем не менее, представляться советским агентом Янкель посчитал ничем не оправданной авантюрой. Генрих Гертель, как он выяснил, откровенно проповедует нацистские взгляды, но по счастью, крайне амбициозен

В процессе разговора профессор благоразумно осторожничал, медлил, явно выжидая от собеседника полного раскрытия карт. Тогда Янкель решил активизировать свои усилия, по старой памяти разыграв самый романтический дебют в истории шахмат, королевский гамбит. И он был принят противником! Гертель определённо проявил интерес, когда его собеседник развернул документ, подтверждающий, что он является сотрудником службы военной разведки США, Military Intelligence Service, подкрепив ошарашивающей выпиской из личного дела самого главы исследовательского отдела авиастроительной фирмы. Тут же прилагался отчёт агента Государственной тайной полиции об увлечениях и сокровенных слабостях Генриха Гертеля. Так старинное начало в шахматном сражении вело Джена к острой и интересной игре.

— Это не укладывается в рамки приличия! — досадовал профессор, — Моя компания производит современные бомбардировщики. Современные! Они не хотят понять, что тем самым мы вносит важный вклад в развитие высокоскоростных самолётов!

— Но Herr Гертель, а не связано ли это с объединением вашей компании с Heinkel-Hirth? Производители двигателей, похоже, предоставили вам возможность производства собственных военных самолётов. Разве не так?

— Именно! Я верю, имя Heinkel будет неразрывно связано с пионерскими разработками в области создания авиационных двигателей. А кто как не американцы смогут это первыми понять и оценить?

Янкель пододвинул к нему остывающий кофе, затем заглянул в записную книжку, как бы сверяя свои записи:

— Herr Гертель, у нас имеются данные, что фирме Heinkel-Hirth передали бывшие польские производственные мощности, в частности заводы в Варшаве, Жешуве и Мелеце. Вы подтверждаете?

Профессор поморщился:

— Увы! Но меня больше всего возмущает профанация авиационной отросли! Вместо того, чтобы ставить на службу квалифицированные арийские руки, нас заставляют использовать труд уголовников и военнопленных даже на основном предприятии в Швехате.

— Кажется, не только там... — Янкель перелистнул страничку — К примеру, в концентрационном лагере Маутхаузене трудятся заключённые со многих стран, в том числе и советские. Да, пользуясь случаем, хочу поинтересоваться в чём заключалась предвоенная помощь русских?

По известным соображениям, Янкель не мог напрямую задать вопрос, какие именно американские корпорации продолжают активно выполнять заказы нацистов. Поэтому зашёл с противоположного фланга. Его как бы крайне заинтересовали довоенные связи Советской России с Германией. Спросил так, чтобы был повод подобраться к нужной ему теме. Профессор являл собой образец всесторонне развитого специалиста, и не только в области самолётостроения.

— Вы спрашиваете о непосредственно предвоенных сношениях? Должен вас огорчить, мистер Уотсон. Они начались ещё в 1922 году, в приморской деревеньке близ Генуя, тогда решилась судьба Германии. По всей видимости, когда вы были ещё мальчиком. Что-нибудь знаете о Рапалльском договоре между РСФСР и Веймарской республикой?

— Нет, никогда не слышал. И о чём он?

Нескрываемое удивление на лице янки вызвало у Гертеля лёгкую ухмылку:

— Если саму суть, то это секретное соглашение, где Советская Россия гарантировала поставку в Германию стратегических материалов вопреки Версальскому договору. И что должно вам быть небезынтересно, русские предоставляли нам собственную территорию для испытания новых образцов боевой техники вплоть до самого начала боевых действий 1941 года...

Конечно, к этому времени Янкель обладал обширной информацией, но кардинальные шаги на своём посту резидента считал равносильными предательству. Предательству тех людей, которые объединились под крышей его "Кроны", поверили ему и ежечасно рискуя жизнями, неустанно сражались с нацизмом. Он решил для себя, что до конца будет с ними плечом к плечу. И даже предвоенная, противоестественная дружба Коммунистической России и нацистской Германии не столкнут его пути, который он выбрал сам по велению души.

* * *

Всё началось в 1937 году, когда в первой половине июля от французского сотрудника "Кроны" Янкелю пришла шифрограмма. В ней сообщалось, что через неделю в Париж с двухдневным визитом прибудет министр экономики Германии Вальтер Функ, который в неофициальной обстановке должен встретиться с одним из деятелей Радикальной партии. Для Янкеля это означало, что завербованный год назад секретарь министра в последний день пребывания под уважительной причиной станет ждать его с 16.00 до 17.00 в номере отеля Domaine de Belesbat. Для передачи копий секретных материалов и устной информации у агента, как он понял, будет ограниченное время. Но прежде, чем добраться до отеля, следовало сперва взять в районе Восточного вокзала на прокат автомобиль и совершить часовую "прогулку" на юг от Парижа.

Янкель выругался, в самый ответственный момент он оказался почти без денег, т.к. рассчитывал выехать под видом состоятельного коммерсанта. Транспортные расходы, престижные отели съедали львиную долю его жалования, которое за последний месяц по неизвестной причине было срезано на четверть.

Он стоял перед раковиной в ванной комнате, со всей предосторожностью стирал повседневную рубашку и тихо проклинал скупость Центра в финансовых вопросах. Допустим, питаться скудно для меня не проблема, втянулся ещё со студенческих времён. Но как прилично одеваться?! — возмущался он. Как завести знакомство с нужным человеком и пригласить его в ресторан, если на тебе заношенная одежда?! А мой "выходной" костюм?! После очередной чистки он заимел весьма затрапезный вид, в том числе и обувь. Это недопустимо для зажиточного человека!

Янкель прошёл в свою комнату, которую временно снимал у очередного проверенного товарища. Тот знал его, как ответственного работника КПГ. Положив на спинку стула свёрнутое валиком полотенце, повесил рубашку, взял со стола часы. Эти швейцарские золотые часы фирмы Tobias на такой же фирменной цепочке когда-то принадлежали покойному мужу его бухарестской хозяйки. Едва ли не силой при расставании она вручила ему на счастье. Отчего-то стало невыносимо грустно, точно собираясь отнести их в ломбард, он предаёт тем самым эту самоотверженную румынскую женщину. Начинало смеркаться. Стараясь не попасться на глаза соседям, он вышел из дома.

Встреча в бывшей вотчине французских королей прошла более чем успешно. Секретарь министра, сводная сестра которого вместе со своей семьёй погибла в застенках тайной государственной полиции, в одночасье стал ярым антифашистом. На полированную столешницу из мунского эбена выкладывались не менее ценные по своему содержанию документы, "освещавшие широкий спектр вопросов по противовоздушной и противолодочной обороне Германии". Договорившись о взаимных способах уведомления, Янкель первым покинул номер.

Повторив обратный маршрут, он сдал Renault и сразу же передал документы курьеру, ожидавшему в колоннадах Восточного вокзала.

— Погодите, взгляните, как будет время, — его постоянный связник, малоразговорчивый, угрюмый на вид парень, сунул в руки вечерний номер Le Figaro, пахнувший ещё свежей краской и нырнул в толпу выходящих пассажиров.

Его уже не однажды чинёные "Elysee" показывали 20.15. Ночной поезд на Берлин отходил в 23.20. Янкель чувствовал себя крайне утомлённым, чтобы предаваться чтению, сказывались переезды, но дабы лишний раз не мозолить глаза полицейским, был вынужден выйти на улицу. Он долго брёл в сторону Елисейских поле и в полную грудь дышал мягким запахом осенней лаванды. Усталость постепенно уходила.

Внезапно появилось острое чувство тревоги. Первая мысль была связана с замотанностью. Такое случалось и прежде, что немудрено при его образе жизни. Вместе с тем профессиональный навык заставил не замедляя шага, выработанным приёмом исподволь приглядеться к прохожим. Ничего дающее основание предполагать слежку Янкель не заметил. Сзади шли две пожилые пары, следом мужчина с подростком и одинокая девушка с мохнатой собачкой на поводке. Наваждение? Нет. Его ведут! Он это ощущал почти физически. Вопрос, как долго он может таким манером слоняться по городу не возникал, на это не было времени. Янкель внезапно остановился, повернулся в полуоборот и принялся искать что-то по карманам, пока не выудил из брюк сигаретную пачку. Прикуривая, боковым зрением моментально отметил того самого мальца, который шёл за ним уже в нескольких шагах. Теперь он был один, худенький, лет двенадцати, в распахнутой курточке. Будь послан профессионалом, прошёл бы мимо, передав объект своему дружку. Этот же смущённо топтался, откровенно посматривая в его сторону, словно не решаясь что-то сказать.

Немного отпустило. Редкие прохожие шли стороной. Wenn Mohammed nicht zum Berg... (Если магомет не идёт к горе...) пробормотал он и подошёл к мальчику:

— Ты хотел что-то спросить, малыш? — заглядывая в глаза, Янкель с улыбкой наклонился к его лицу.

Если бы тот ответил на коптском языке, то и тогда вряд ли бы он удивился. Грамотный русский язык отмёл у него последние сомнения.

— Простите, товарищ, что... доставил вам неудобство, — произнёс чуть запинаясь, — Мой отец вас когда-то знал и желал бы с вами переговорить. Он неподалёку, — мальчик повернулся назад.

В самом конце аллеи Янкель увидел сидящего на скамье мужчину в светлом головном уборе. При других обстоятельствах это насторожило бы его. Значит дело не на столько серьёзное, чтобы посылать вдогонку мальца, хотя гарантий никаких. Он глубоко вздохнул и направился к незнакомцу.

Янкель опустился на скамью. Мужчина был ему совершенно незнаком. На вид около сорока, с ранней сединой. Печальный взгляд светло-голубых глаз на крупном полном лице, вытянутый нос с опущенным книзу кончиком. Нет, он никогда его не встречал прежде.

— Здравствуйте, Янкель Пинхусович. Не волнуйтесь, риск провала вам не угрожает. Если б не моя хорошая память на лица, этот разговор бы не случился. Но прежде представлюсь, — он сложил лежащую на коленях газету и протянул руку, — Натан Порецкий. Не пытайтесь припомнить, моё имя вы слышите впервые.

Янкель смотрел ему в глаза и понимал, что сейчас он полностью зависит от этого человека. Тем не менее внутреннее чувство подсказывало, что данная ситуация ещё не катастрофа. Тогда что?

— Имя Матиас вам никого не напоминает? Кажется, это ваш первый в жизни "страховой агент", если не ошибаюсь? — он грустно улыбнулся, — А вы умеете держать себя в руках, похвально.

— Эта информация от него? — Янкель наконец полностью овладел собой.

— Что вы, просто у меня хорошая память на лица. Я видел вашу фотографию в личном деле. Это было в 1931 году, когда меня только назначили в Иностранный отдел ОГПУ. С тех пор вы мало изменились.

— Тогда вы должны помнить, где находился я в то время.

— Судя по всему, вас перебросили из Бухареста в Берлин. Но о дальнейшей вашей карьере я почти в неведении, хотя слышал о вас много хорошего, в том числе и от Берзина.

Натан рукой подозвал мальчика:

— Серёжа, сядь и застегни куртку, уже прохладно, — Он обнял его за плечи и продолжил, — Вы не ослышались, именно от Берзина. Надеюсь, теперь я успокоил вас?

Янкель молча кивнул. Всё вроде бы встало на своё место, но твёрдой уверенности пока не ощущал. По крайней мере на ближайший час, а там будет видно.

За спинами у них послышались весёлые голоса. Стайка молодых людей, идущих с той стороны газона, остановилась и принялась со смехом что-то выяснять. Натан с беспокойством повернулся в полуоборот и какое-то время выжидал, пока те не закончили спор и продолжили движение.

— Прошу прощения, но у меня безвыходная ситуация, — помрачневшее лицо разведчика со всей очевидностью подтверждало его состояние. Натан крепче прижал к себе сына, — С 1932 года я работаю в Европе, вернее, работал до вчерашнего дня. А сегодня выступил во французских газетах с открытым письмом, где обличаю расстрельную политику Сталина. Я так и заявил: "Только победа социализма освободит человечество от капитализма и Советский Союз от сталинизма". Вы удивляетесь, почему я всё это выкладываю вам?

— В какой-то степени да, — Янкель терялся в догадках, чем вызвано это сообщение и, главное, какова конечная цель Порецкого? Только теперь он прочёл часть названия газеты, точно такой же, что передал ему курьер.

— Ровно год назад я узнал о тайных переговорах и подготовке соглашения между Советами и гитлеровской Германией. И был настолько потрясен, что решил навсегда порвать с Советским Союзом. И о своём решении со всей откровенностью написал в Центр.

— Но... Но почему именно мне вы осмелились рассказать это? — Янкель был поражён и обескуражен не столь откровением опытного нелегала, как озвученными им фактами. Он кое-что слышал о подобном соглашении, но никогда не верил этому и считал их враждебными происками.

— Почему? Мы с вами одного племени, Янкель Пинхусович. Знаете, что я решил, когда опознал вас на парковке у Восточного вокзала? Я вряд ли доживу до месяца тишрей, чтобы покаяться в отпущении грехов. По мою душу уже наверняка собирают ликвидаторов. Конечно, я попытаюсь сделать всё, чтобы сберечь своих близких, только мои возможности не сравнить с длинной рукой ОГПУ. У меня очень мало времени, потому не стану задерживать и вас. Просто посидите рядом, а я попытаюсь вспомнить пару строк из "Кол нидре". Конечно, они будут звучать кощунственно, мы все забыли арамейский язык, тем не менее эти строки станут моим сегодняшним "Днём искупления". Порецкий прикрыл лицо ладонью...

"А Он, милостивый, прощает грех... многократно отвращает гнев Свой..."


Тихая мелодия "Кол нидре" схватила Янкеля за сердце. На нём слишком много крови, мелькнула некстати мысль, но это ничего не меняет. Даже если наш мир и исчезнет навсегда, то в любом случае мы уйдём в мир Грядущий без прошлого и будущего.

Неожиданно вымученный голос Порецкого заставил Черняка вздрогнуть:

— Благодарю, что не отказал мне, Янкель. — он встал, взял сына за руку, — И советую: никогда не критикуй ни Советский Союз, ни партию, но и не выдавай тех, кто это делает. Ты необычайно талантлив, у тебя агентурные связи на самых верхах, как я наслышан. Тебя ни под каким видом не тронут. Rotfront, кamerad!

Таким он и запомнил Натана Марковича Порецкого, с поднятым в полусгибе с повёрнутым от себя сжатым кулаком. Рука Янкеля поднялась в интернациональном ответном жесте.

Но от памяти не отмахнуться. В 1939 году он работал в Амстердаме, когда на второй день после вторжения в Польшу, Брест-Литовская крепость подверглась бомбёжке со стороны немцев. Привыкший анализировать каждый факт, Янкель тут же припомнил казалось бы нелепое донесение, полученное уже в середине сентября от своего польского агента, отслужившего срок в гарнизоне Брест-Литовской крепости. Капрал, временно перебравшийся под деревню Клейники, вначале извещал, что бронетанковый корпус генерала Гудериана, пытавшейся взять крепость с налёта, отбила польская пехота при поддержке нескольких танков. Но затем от него в центр сбора информации группы "Крона" стали поступать невероятные по своему дальнейшему развитию сообщения. Из-за Буга по крепости в течении двух суток принялась бить тяжёлая артиллерия русских. Тогда это могло бы показаться невообразимым. Кабы не встреча с Порецким да собственная осведомленность, у него наверняка возникли бы определённые подозрения в отношении агента. Тем не менее 23 сентября, он накрепко запомнил эту дату, произошло событие, в некоторой степени поколебавшее его безоговорочную приверженность советскому строю. В этот чёрный для Польши день на территории Брест-Литовской крепости состоялся парад фашистских и советских войск, подтверждённый через неделю польским партизаном из Армия Крайова.

Это была тогда самая длинная, выматывающая ночь в его жизни. Почти до рассвета Янкель, шаг за шагом, сопоставлял все ранее известные ему обстоятельства и как бы накладывал на день сегодняшний. Эту боль, которую не мог разделить даже с Хеллен, а фактически ни с кем, как на дне колодца, была глубоко спрятана в глубине его души. Те люди, истинные профессионалы разведки, которые когда-то многому его научили и чьи советы не раз оберегали ему жизнь, погибали один за другим в застенках Лубянки. Год назад Артузов, следом Берзин, а ранее из Швейцарии дошла весть о страшной смерти Порецкого со всей семьёй. Их расстреляли в упор сотрудники группы ликвидации.

Бросить всё, раствориться в Европе? Или уехать в Австралию? Нет! Янкель теперь окончательно пришёл к единственно верному решению. Он не имеет права единолично решать судьбу своих многочисленных сотрудников. Группа "Крона" станет по-прежнему выполнять свою будничную работу. Светлая вам память, genossen!

* * *

В последнее время Янкель часто задумывался, как сложится их судьба с Хеллен, ведь её откровенная ненависть к нацистам переплеталась с привязанностью и уважением к отцу. И с горечью приходил к одному и тому же выводу – ни к чему хорошему их союз не приведёт. К тому же его постоянные разъезды это смертельный риск и прежде всего для Хеллен и их будущего ребёнка. Да и сама она не раз говорила, что в такое страшное время покинуть отца, даже ради любви к избраннику, означает для неё предать Заповедь "Почитай отца твоего". Они расстались в последних числах января, когда Хеллен была на третьем месяце беременности. Расстались с болью в сердцах и тяжким грузом воспоминаний. Тем не менее до конца войны, даже будучи став матерью, она продолжала снабжать "Крону" ценной информацией, с непреклонностью стоика выполняя свою миссию ради победы над фашистской Германией.

* * *

Поздним апрельским утром 1994 года раздался входной звонок. Хозяйка открыла дверь. На пороге стоял молодой человек в сером пальто и вязаной кепочке. Он с вежливой улыбкой протянул ей конверт с красивой надписью от руки: Черняку Яну Петровичу. Попросил расписаться на отдельном листе и попрощавшись, ушёл. Только теперь Тамара Ивановна заметила, что письмо было без обратного адреса. Она прошла на кухню. В центре празднично накрытого маленького столика красовался выпеченный ею "наполеон" с большой цифрой "85" из вишнёвого джема.

— Янек, это тебе. Необычное какое-то, ни нашего адреса, ни адреса отправителя.

Он вскрыл конверт. На плотном листе большой открытки поверху золотилась надпись: Генеральный штаб ВС Российской Федерации. Чуть ниже чернел короткий задушевный текст поздравления к юбиляру. Внизу подпись –
С искренним уважением, группа товарищей.

— Странно очень. Вчера пришло поздравление от сотрудников ТАСС, это понятно, а Генеральный штаб при чём? — удивилась супруга, — Ты же не служил.

— Ничего мудрёного, Тама. Будем считать, что это одни и те же, по своему родственные организации.

— Ты, как всегда, недоговариваешь, Янек. Ведь через два года у нас золотая свадьба, а ты всё головоломками кормишь, — она укоризненно покачала головой.

— А ты каждый год "наполеоны" мне скармливаешь, — он с осуждающим видом повторил её движение головой.

— Да твоё счастье, что я не из тех жён, кто мужьям в карманы заглядывает!

Переглянувшись, оба весело рассмеялись. Довольствуясь глоточком вина, поздравили друг друга и наскоро перекусив, стали одеваться. Предстояло утомительное путешествие в сад "Эрмитаж". Янкелю Пинхусовичу в последний год стало тяжело передвигаться и без супруги он почти не выходил из дома. Ещё вчера они договорились, что до июля лучше не ждать, а ехать завтра, пока позволяет здоровье. Этот день с каждым годом они отмечали всё реже, приезжая в парк на несколько часов. Прихватив в дорогу свежую "Неделю", вышли из дома.

В метро даже в разгар рабочего дня было многолюдно. Устроившись в вагоне ближе к выходу, Янкель Пинхусович, по привычке, уткнулся в газету, но вскоре отдал жене и прикрыл глаза. Тамара Ивановна вглядывалась в короткие заголовки и с улыбкой вспоминала тот солнечный день 14 июля 1946 года.

Брат её подруги, заядлый шахматист, в то воскресенье уговорил их подойти в "Эрмитаж" к полудню. К этому времени он закончит играть и они отправятся в летний кинотеатр на музыкальную комедию "Аршин мал алан". Но судьба распорядилась иначе. Девушки увидели Сашу, беседующего с незнакомым человеком. На вид мужчине было лет тридцать пять — тридцать семь. Он плохо говорил по-русски, изредка подменяя слова английскими выражениями.

При их появлении брат представил его. Завязался интересный разговор. Вскорости Ян Петрович пригласил Тамару пройтись и показать парк. Отказать не было причины, он понравился ей своим опрятным видом и образованностью, с юмором рассказывая о смешных обычаях разных народов. Так началась дружба двадцатидвухлетней студентки мединститута и вышедшего из игры волею случая нелегала, в один прекрасный момент переросшая в чувство глубокой привязанности.

В первую очередь они посетили "свою" скамью. Давно уже обновлённая, с кружевной спинкой, она белела крашеными брусьями. Потом долго прохаживались по мокрым аллеям, пока не почувствовали усталость и решили отдохнуть неподалеку от площадки для малышни. Они сидели в глубине изящной ажурной беседки, с удовольствием и капелькой горечи прислушиваясь к детским голосам. Янкель Пинхусович глубоко вздохнул, потянулся к газете, но так и не раскрыл её. Воспоминания о последних событий вновь охватили его...

* * *

Майская Победа застала Янкеля в США. "Трубные сплавы" начали давать плоды и разработка "Манхэттенского проекта" перешла в очередную фазу. Вместе с тем возникали трудности. Поиск среди сотрудников Колумбийского университета Нью-Йорка необходимых источников информации успеха не приносил, но занимал массу времени.

В первых числах августа от проверенного американского коммуниста пришло экстраординарное известие. В середине июля на полигоне в штате Нью-Мексико проведено испытание атомного оружия. Ошеломляющая новость заставила Янкеля незамедлительно перебраться в штат Иллинойс. В Чикагском университете, по сведениям того же человека, должен был трудиться профессор Силард Лео, один из творцов ядерной физики. Аллан Мэй как-то сказал, что ещё перед мировой войной известный биофизик одним из первых доказал возможность искусственной цепной реакции.

Август 1945 года. Теперь на месте предстояла не менее трудная задача, засвидетельствовать полученные данные и если подтвердятся, определить ближайшее окружение Силарда. Почти неделю до начала праздника Дня всех святых, Янкель провёл в университетской библиотеке, пытаясь по открытым источникам выяснить поначалу полный список преподавательского состава. Но имя профессора не числилось ни в аспирантурах, ни в междисциплинарных комитетах. Не удалось отыскать и в институте непрерывного образования.

Отчаявшись, в один из дней он решил передохнуть на воздухе. Жуя бутерброд и вглядываясь в бегающих по спортивному полю студентов, Янкель вдруг осознал, что так и не отыскал кафедру физики, хотя именно с неё и начинал. Такого быть не может, решил он. Вернувшись в библиотеку, продолжил поиски, но всё оказывалось безрезультатно, Силард не значился ни в одном из шести заведений профессионального обучения. Наверняка информатор ошибся, пришёл к заключению Янкель и надумал уходить.

К этому часу библиотека почти опустела, лишь несколько человек оставались за столиками. Против него у длинного ряда открытых книжных стеллажей копошилась студентка. Уронив на пол несколько книг, она на скорую руку пыталась собрать их вместе, но всякий раз один экземпляр выскальзывал из-под локтя. Решив помочь, он подошёл к ней и подобрал с пола какую-то книгу. Взгляд ненароком скользнул по обложке, на которой значилось неизвестное ему имя, Christian Wolff, 1746 год. "Вольфианская экспериментальная физика". Переиздана в 1936 году. Ещё не отдавая себе отчёта, Янкель с улыбкой вручил его полнолицей растере:

— Мудрое решение, мисс, поздравляю! Вступив в величайший мир физики, вы начинаете с азов. Мистер Бен, — он протянул руку.

Они разговорились, благо, её смущение длилось недолго. Девица оказалась общительной и забавной студенткой второго курса кафедры физики. Янкель, в свою очередь, представился ей научным сотрудником Национальной лаборатории им. Лоуренса в Беркли, хотя два дня назад он и понятия не имел об этом учреждении, если бы не попавшийся в руки телефонный справочник по штату Калифорния.

Он подождал, пока Стефани, как она представилась, оформит литературу. Выйдя на улице, он предложил проводить до ближайшего общежития.

— Вот, едва отыскала, — с довольным видом она протянула ему книгу.

"Учебник химической физики", Арнольд Эйкен 1930 года издания, прочёл Янкель на тёмно-серой обложке. Это ещё раз подтвердило, что он на верном пути.

— Хороший выбор, мисс Стефани, а вот мне не везёт, — он взглянул на часы, — передали, Силард Лео освободится только к вечеру. Как вы думаете, где он сейчас?

— Профессор? Наверное, ещё там, — она показала рукой в сторону стадиона.

— О, я вижу его, играет в футбол, — ещё не понимая, что она имеет в виду, с довольным видом отшутился Янкель.

— Ну что вы! Профессор, как всегда, у своего "хтонического котла", — заметив удивление в глазах собеседника, она громко расхохоталась, — Это ещё старшие курсы назвали так его атомный реактор. А вы не знали, что под полем?

— Не исключено, что и был там пару раз, — не растерялся Янкель, — А вот чего я точно не знал, так это увлечение Лео футболом.

Оба рассмеялась. После чего он вновь с огорчённым видом глянул на часы:

— Не хочется беспокоить профессора. У вас есть телефоны его помощников? Сообщу кому-нибудь из них свои координаты, Лео сам ко мне заедет, как освободится.

Стефани достала из сумки рабочую тетрадь, набросала на чистом листе несколько номеров с именами и фамилиями, оторвала страницу и протянула Янкелю:

— Была рада с вами познакомиться, мистер Бен, — она подала ему ладошку, — Всего доброго.

Дождавшись наступления темноты, он вернулся под надёжную крышу, снятую по рекомендации чикагского связника у бывшего члена Рабочей партией Америки, который по причине болезни давно отошёл от дел, выполняя лишь незначительные поручения местных коммунистов. Выждав для верности двое суток, Янкель утром вновь отправился в университетскую библиотеку. По дороге, ближе к кампусу, открыл дверь первой же телефонной будки. Набирая номера, он представлялся администратором телефонной компании Galvin Manufacturing Corporation. Понадобилось менее получаса, чтобы абоненты в недоумении подтвердили свои адреса и место работы. В библиотеке пробыл до конца ланча, уже целенаправленно по телефонной книге Чикагского университета отыскивая нужных ему сотрудников.

С наступлением сумерек, окончательно вымотанный соблюдением конспирации, Янкель вошёл в подъезд. Едва переодевшись, он выложил перед Ллойдом листочек с адресами и фамилиями людей. Тот поводил по ним пальцем и остановился на последнем в списке. Верджил Мёрфи, ещё будучи студентом, сообщил он, какой-то период сотрудничал с Коминтерном, остальные люди ему незнакомы. Это уже был шанс, тем не менее необходимо было проработать до конца остальных "кандидатов". Выждав ещё двое суток, снова отправился на "место работы". Этот день принёс ему удачу. В разговоре с очередным старшекурсником Янкель окончательно выяснил, что доцент Мёрфи, занимающий должность Assistant Professor, является одним из помощников Силарда Лео.

После короткого телефонного разговора и косвенного подтверждения гарантий, Верджил согласился на встречу, которая была назначена на конец сентября. Для этого в тихом районе у Линкольн Парк он заранее снял жилую комнату в подвальной части небольшого дома. Пожилая пара жила на первом этаже, а ему предложила бейсмент, с санузлом и спальней. Ежемесячная оплата в 150 баксов пробила значительную брешь в его бюджете. Деньги, как всегда, поступали несвоевременно и он часто был вынужден во многом отказывать себе, временами полностью переходя на овощную "диету". Но без курева не мыслил своего существования, покупая Pall Mall, оказавшиеся самыми дешёвыми сигаретами на сегодняшний день. Зато было главное преимущество, отдельный вход с противоположной от фасада стороны, прямо напротив уличной стоянки для машин.

— У меня мало времени, мистер Кевин, но я постараюсь ответить на некоторые интересующие вас вопросы, — доцент, просивший не озвучивать его имя в стенах этого дома, был чрезвычайно напряжён.

— Прошу вас не волноваться, друг, место надёжное, но ваша просьба справедлива. Для начала хочу уточнить кое-что. Насколько я знаю, в марте прошлого года Силард Лео направил на имя президента меморандум, в котором высказал беспокойство по поводу возможной атомной бомбардировки японских городов. Как на это реагируют ваши коллеги?

Разумеется, подобный документ у Янкеля интереса не вызывал, он сам почерпнул эти сведения из открытых источников. Главная цель сегодняшней встречи состояла в том, чтобы предварительно выяснить принципиальную позицию Верджила к использованию атомного оружия в войне, затем определить спектр его возможностей и личное отношение к Советскому Союзу.

— Многие из нас однозначно считают, что военное преимущество, достигнутое путем применения ядерного удара против Японии, вызовет ужас и отвращение всего мира. Потому с каждым днём зреет наш протест.

— Но военные не успокоятся, как я думаю, пока не продемонстрируют мощь нового оружия на вероятном противнике.

— Вот в том-то и дело! Мы настоятельно рекомендуем правительству провести ещё одно испытание для наглядности где-нибудь "на необитаемом острове", но пока безответно.

— Считаете, такого рода "ультиматум" остановит Японию? А если нет?

— Вопрос трудный, мистер Кевин и ответы на него далеко не однозначны. Если одни считают подобное усиление военной мощи преимуществом, то некоторые из моих коллег, в том числе и Силард, придерживаются главного содержания меморандума. Мы считаем, что может возникнуть опасность для всего мира, если новую разрушительную силу превратят в инструмент политики нашего правительства.

— Благодарю мистер Верджил, за чётко изложенную позицию. Не смею больше задерживать. Надеюсь, ближайшая беседа пройдёт в деловом русле.

Ввиду чрезвычайной занятости, в последующие несколько месяцев встречи происходили не часто, но сопровождались чрезвычайно важной информацией, в том числе и по ежесуточной производительности радиоактивного материала на заводе в Клинтоне. В процессе получения документов Янкель становился всё более осведомлённым. Теперь он знал точно о мощности заряда при ядерном испытании в штате Нью-Мексико, который оказался приблизительно эквивалентен 20 килотоннам в тротиловом эквиваленте. Но не всегда хватало знаний для тщательного отбора всего материала и часто для передачи в Центр ему предварительно приходилось садиться за различный справочный материал.

Исходящая от Мёрфи информация после тщательного анализа своевременно уходила в Центр. По его словам, учреждение в городе Лос-Аламос является лабораторией, ведущей экспериментальную научно-исследовательскую работу в области атомного оружия. А по роду своей деятельности связана контрактом с калифорнийским университетом. И что важно, подчинена созданной в этом году Комиссии по атомной энергетике.

На очередную встречу Мёрфи опоздал почти на два часа. Янкель не находил себе места, постоянно прислушиваясь к звукам проезжающих машин. Могло произойти что угодно, особенно после того, как тот пожаловался на участившееся появление в лаборатории совершенно посторонних людей. Молодые наглые парни совались во все помещения, словно выискивая среди сотрудников вражеских лазутчиков.

Знакомый скрип тормозов вернул ему часть душевного равновесия, хотя о каком спокойствии можно рассуждать в его положении? Постоянная напряженность уже давала знать, частенько побаливала голова и короткий, поверхностный ночной сон более выматывал, не принося чувство отдыха

Мёрфи был бледен, с хрустом вытягивал пальцы и часто прикладывался к бокалу с сухим вином, который тактично предложил ему Янкель.

— Даже не зная с чего начать. Охрана, хорошо зная в лицо каждого сотрудника, теперь требует предъявлять личные карточки, — дрогнувшей рукой Мёрфи промокнул салфеткой вспотевший лоб, — Среди нашего коллектива муссируются непонятные слухи по поводу утечки каких-то данных с секретной информацией.

— Успокойтесь Верджил, это обычная мера, которую следует воспринимать, как данность.

— Так и этого им мало! С сегодняшнего дня ребята из ФБР стали на выходе похлопывать нас по карманам и заглядывать под головные уборы, — он со вздохом отпил глоток, — Так вот, у меня есть новость. После ланча я зашёл с отчётом к Силарду и невольно оказался свидетелем телефонного разговора. Присутствовали ещё двое. Насколько я понял, в Лемонте началось строительство Аргоннской национальной лаборатории, это примерно в 40 км юго-западнее Чикаго. Вот...

— Каково её назначение? — не выдержал Янкель, никогда прежде не торопивший своих информаторов. Сказывалась замотанность.

— Как и в Лос-Аламосе, все те же задачи, фундаментальные исследования в области физики, связанные с использованием ядерной энергии.

— Простите, вы упомянули двоих? Кто они?

— Артур Комптон и уже известный вам профессор Энрико Ферми.

— Комптон? Чем он занимается?

— Комптон обеспечивает нас материалами.

— Ясно. Что касается Ферми, то все копии документов благополучно прибыли на место. Моё начальство выражает вам крайнюю  признательность, а за те несколько миллиграммов урана-235 выражает особую благодарность. И последний вопрос, кому станет подчиняться Аргоннская лаборатория?

— Думаю, той же Комиссии по атомной энергетике... — Мёрфи в задумчивости поднял почти опустевший бокал, — Прошу не понять превратно, мистер Кевин, но у меня теперь больше вызывает беспокойство усилившийся контроль со стороны спецслужб, он принял невиданные ранее размеры. Будет лучше, если на какое-то время прервём наши встречи.

— Целиком с вами согласен, мистер Мёрфи, кажется, действительно следует переждать.

Провожая взглядом отъезжающую машину, Янкель подумал, что вполне возможно, ФБР начнёт устанавливать слежку за всем персоналом, если уже не начала. Но как бы то ни было, по "Манхэттенскому проекту" достигнуто многое. Они расстались, не предполагая, что видятся в последний раз.

Март 1946 года. К вечеру следующего дня грянул гром. Телефонный звонок из химчистки женским голосом известил клиента, что его костюм, запачканный отработанным машинным маслом, очистить до конца не удалось. Путь явится в часы работы и мастерская вернёт ему деньги.

Это был экстренной вызов, обязывающий явиться на встречу со своим связником. В обусловленном месте тот в нескольких словах прояснил Янкелю создавшееся тяжёлое положение. Еще 5 сентября шифровальщик резидентуры в Оттаве бежал, прихватил массу секретных документов, а также шифровки с кодовыми именами резидентов. После чего обратился к канадским властям с просьбой о политическом убежище. Центр выжидал до последнего, но когда позавчера арестовали Алана Мэя и он дал признательные показания, то поступил приказ немедленно отозвать всех резидентов, когда-либо контактирующих с физиком.

— Вас вывезут по документам советского моряка, вот из этого порта, — связник передал Янкелю план посадки, явки, пароли, — Поэтому, как можно скорее, подготовьте свою фотографию, письменное описание вашей внешности, в чем будете одеты, размеры одежды и обуви.

Это крайне удивило Янкеля. Эдакое нагромождение скорее пристало дешёвой романтической кинокартине, сразу же мелькнула мысль. Не хватает только пары ковбойских лошадей для погони.

— И какому идиоту это пришло в голову? — пробормотал он под нос.

— Что? Вы что-то сказали? — переспросил связник.

— Да подумал, что "условия, выработанные для посадки меня на судно, ненужно усложненные". Но я обязан исполнить приказ. Жду сигнала.

Через три недели Янкель ступил на советский военный корабль, зашедший в США с визитом доброй воли. В Севастополе его встречали. Через несколько суток он был в Москве, где для него началась новая жизнь.

* * *

9 февраля 1995 года. Индивидуальная палата полнилась тяжёлым дыханием больного. На прикроватной тумбочке рядом с грамотой о присвоении звания Героя Российской Федерации на бархатной основе лежала медаль "Золотая Звезда".

— Фёдор Иванович, думаю, он нас не услышал, — прошептал начальник Генштаба.

— Второй день в коме, — всхлипнула сидящая на краю кровати пожилая женщина.

— Тамара Ивановна, вы много лет проработали в этой клинической больнице, — тихо произнёс начальник ГРУ, — Заведующий кафедрой хирургии сказал, у Яна Петровича перелом бедра со смещением с обширным повреждением тканей. Скажите, хоть какая-то надежда есть?

Женщина отрицательно покачала головой:

— У стариков её фактически нет. Часть сосудов закрыта из-за естественного старения ещё до перелома, да и большая кровопотеря... — она опустила лицо в ладони.

Несправедливо всё это, подумал начальник Генштаба, единственная награда за столько лет, а ведь экономический эффект от работы Черняка составил не менее сотни миллионов долларов.

— Дай-то Бог, чтобы надежда не оставила нас, — он низко склонился к женщине, прошептал на ухо едва слышно, — Я помолюсь за него.

Дверь бесшумно затворилась.

Женщина осторожно взяла в руку безвольную ладонь. Перебирая поджатые холодные пальцы, она нашёптывала мужу те слова, которые часто говорили друг другу. Словно очнувшись, с болью добавила:

— А ведь я сколько раз просила тебя, Янек, ходи только со мной. Ковёр старый, запнёшься за складки. Непослушал... вот Господь и наказал — она промокнула платочком глаза.

Рука в ответ чуть дрогнула. Похоже, сознание ненадолго вернулось к нему. Пробормотал, едва разжимая губы:

— Он не карает, Тама... Всё это бобэ майсэс... (бабушкины сказки, небылицы)

Это были последние слова забытого героя "тайного фронта". Через десять дней Янкеля Пинхусовича не стало. Некролог в газете "Красная Звезда" за подписью "группа товарищей", был опубликован без фотографии.

Послесловие

По словам генерала Колесникова, «этот старик – настоящий Штирлиц». С 1930 года по 45-й он «работал там же, где и Максим Исаев». Черняк внес вклад в оборону Москвы, добытая им информация позволила создать радиолокационные станции, которые могли предотвращать налеты фашистской авиации. Он «был причастен к тому, что наша программа развития ядерного оружия шла неплохо». После войны и до ухода на пенсию в 1969 году Черняк работал переводчиком в ТАСС.

Более полную информацию журналистам получить у официальных лиц Генерального штаба не удалось. В ГРУ заявили, что в годы войны Черняк создал «крупнейшую разведывательную организацию», лично подобрал несколько десятков доверенных лиц. Многие из них продолжают жить за рубежом в своих странах и «какие-либо дополнительные сведения о Черняке могут привести к их провалу».

Часть 3 Карьер печали

Местечко Романов 1998год.

Прошли годы, пронеслись бури обеих войн. Чего только не пришлось испытать неудачливым жителям этого чудесного уголка, так сразу и не расскажешь. В одном судьба "заботливо" распорядилась, на всех горя поровну разделила. Досталось и детям, и внукам, и даже правнукам хватило. Вот уже и вихри "перестройки" отшумели победными смерчами над замершем в тревожном ожидании местечке. В который-то раз? Никто уже и не знал откуда ждать теперь новых напастей.

Весна случилась полноводной, затопило островок с "графскими развалинами", часть села, находящегося в низине да старый заброшенный песчаный карьер. Только к середине лета река вошла в берега и остров снова зажил на радость детишкам своей буйно-рвущейся жизнью. Влага ушла в грунт, частью испарилась и только пропитанные солнцем лужи доставляли местным хавроньям неописуемую радость.

Можно ли сказать, что совсем спокойно стало в Романово? Чужаки здесь не часто селились, а из пришлых разве что, иногда бомжи заглядывали, да и то крайне редко. Но появившись ниоткуда, к счастью, так же незаметно исчезали. Для жителей это было не особо обременительно, все тяжело трудились, добывая кусок хлеба, но доброты так и не растеряли. При случае помогали чем могли, иной раз и заработать давали, но всё же, пока те не уходили, душа не на месте была. Побаивались сельчане "заезжих пришельцев". Навсегда остался страх в людях, хотя и совсем немножко, "а биселе", как грустно шутили немногие выжившие старики. Это же не вода – если затопит раз, то уж из сердца не выгнать.

Не обошёл социальный "катаклизм" и этих двух разных по характерам людей. Свела их судьба вместе и одарила напоследок неким подобием дружбы. Одного из них, инженера связи Семёна Ароновича, тихого, непьющего человека, после автомобильной катастрофы, унесшей жизни супруги и обоих детей, словно подменили. Вышел из больницы и запил, да так, что многие опешили. Не сумев справиться, родичи озверели вконец и оставили его в покое, не без тайной боли взирая, как спускал мужик последние деньги от чуть ли не за гроши проданной трёхкомнатной квартиры. Как водится, вдобавок к сотрясению мозга вместе с содержимым кошелька менялся и характер его владельца, желчным и злобным становился Семён. Кончилось тем, чем и должно было кончиться. Оставшись гол, как сокол, надел на себя остатки "гардероба" бывший инженер-связист и несмотря на уговоры сердобольных родственников, навсегда покинул родной город. А прежде чем уйти, двое суток, по рассказам сторожа еврейского кладбища, жил, вернее, пил не просыхая и спал тут же у ещё свежих могилок.

Всему на свете можно дать объяснение, тем более если не несёшь за это ответственности. Но вероятней всего, Провидение, так скажем, направляло в одно и тоже место второго человека, Константина Борисовича Пушина. Когда-то тяжело раненый и контуженый, капитан запаса со спецназовской кличкой Пунш, в своё время вернулся из Афганистана к родному порогу. Но как бывает в жизни, кроме самого порога, родного и желанного, его никто не встретил. Бывшая жена прихватила сынишку и укатила в более цивилизованную страну со своим работодателем, честно оставив квартиру в полном порядке. Казалось, живи, зализывай бытовые раны, да начинай сначала цивильную жизнь. Нашлись и бывшие однокашники, поддержали, помогли с работой. К спиртному особо не тянуло, так, употреблял по праздникам.

Однажды случайно встретился с бывшим сослуживцем из своей бригады, тот оказался проездом в его городе. Посидели в привокзальном ресторанчике, помянули погибших ребят и разошлись. Никогда Константин Борисович похмельным синдромом не страдал, а тут с утра в себя прийти не мог, сказалось, вероятно, пиво после коньяка. Позвонил на работу, предупредил, что сегодня его не будет и отправился в ближайший киоск. Вернулся с красивой бутылкой, где на этикетке утверждалось, что содержимое не что иное, как настоящая китайская рисовая водка. Решил проверить, выпил свои сто пятьдесят, закусил и лёг спать. Так бы этот сон и продлился до второго Пришествия, кабы не обеспокоенность его начальника, знал что подчинённый человек слова, зря прогуливать не станет. Не поленился, на следующий день к обеду, не дозвонившись, сам к нему отправился. В общем, с помощью милиции открыли дверь, отправили Пунша в больницу. Еле откачали, у врачей уже и руки опустились, да сказался тренированный организм бывшего спецназовца, выжил вопреки мрачным прогнозам старый солдат. Вот тут-то всё и началось, съехал, что называется, капитан с катушек, запил втихую. Ему бы подлечиться, да кому нужен контуженный? Ну а дальше по накатанной дороге. Кому и за сколько спустил квадратные метры, и сам не помнил, пока однажды не очнулся на чердаке собственного дома в совершенно ясном уме и полном здравии. Спустился вниз, по пути поздоровался вежливо с изумлённой дворничихой и поехал на вокзал. На последние гроши купил билет в общий вагон в западном направлении. На утро проснулся, грянул в окно и словно что-то толкнуло капитана – Твоя остановка! Вышел. Воздух сладкий, места красивые, душу успокаивают. Забрался в первый же рейсовый автобус и поехал…

* * * 

Жила в Романово весёлая, неунывающая вдова, чернявая, с золотыми коронками во весь рот. Многие местные кавалеры руку ей предлагали, но отказывала она, не хотела ошибки повторять. Работала официанткой в ресторане на ж.д. станции. День на работе, день дома, но не из тех людей была Раиса, чтобы бездельничать. Хозяйство имела хоть и небольшое, куры, собака да поросёнок, да всё к месту, чисто и аккуратно во дворе. Но как ни хорохорься, а любому хозяйству мужские руки нужны. Вон, крыша начала протекать, рамы на окнах порассохлись, дверь в избу перекосило, а про полы в баньке и говорить не приходится. Но нанимать, платить за всё – никаких средств не хватит. Так и жила в вечных сомнениях. Надумала уже бросать эту мороку, да совсем перебраться на станцию, чтобы работать каждый день. Вышла как-то утром на улицу и остановилась, решая куда идти в первую очередь. В сельпо – это налево, на почту – направо. Посмотрела туда-сюда, глядь, с обеих сторон улицы по человеку идёт и оба в её направлении. Пригляделась. Один высокий, худощавый, двигается вроде прямо, но иногда ноги высоко слишком задирает, точно солдатик оловянный. То ни с того ни с сего крадётся, словно волчара. Хорош гусь! 

Второй, что росточком пониже да пошире, слишком уж семенит да шагает не очень-то уверенно, хотя и видать, что трезвый. Этот поближе оказался. Одет вроде бы ничего, помят только очень и давно не бритый. Ага, ясно из каких краёв, родимый. Из-под распахнутого ворота дорогой когда-то сорочки ещё пара рубах проглядывается, да громыхает при ходьбе то ли мылом, то ли ещё чем. Тут и "длинный" подоспел, в лёгком плаще, в брюках затрёпанных защитного цвета, лицо мрачное – "не подходи – стрелять буду!"

Смешно ей стало. Улыбнулась Раиса золотым ртом, словно солнышком ослепила, стоит подбоченясь, ждёт, когда "красавцы" ближе подойдут. Оба, не сговариваясь, остановились, как вкопанные, замерли. Какой же дурень за просто так улыбаться им станет, да в наше-то время, а тут баба?

— Ну? — не обращаясь конкретно ни к кому, спросила Раиса, — так и будем молчать? Давненько вас поджидаю, вон, — она кивнула во двор, — хозяйство разваливается, а я женщина слабая, — Раиса ещё шире улыбнулась, — подсобите старушке, не обижу и выпить, и закусить найдётся.

Мужики нерешительно переглянулись.

— Так значит, по рукам? — полуутвердительно подытожила мудрая женщина, — идите, вон столик под деревом, покормлю, а то не ровен час и топора не поднимите, — она решительно направилась к дому.

Усевшись за столиком, "длинный" протянул руку и коротко представился:

— Пунш.

Семён язвительно взглянул на него, назвал своё имя, но на рукопожатие ответил:

— Прювет! Это с каких же пор человека в благородный напиток превратили? Не жирно ли?

— Да ни с каких, прозвали так, — впервые за последние дни улыбнулся Константин.

Это и решило их дальнейшие взаимоотношения, настроив Семёна на более миролюбивый лад.

Женщина рассудила правильно – работника сперва следует накормить. Сидя на брёвнах, дождалась, когда мужчины выйдут с инструментами, показала какой размер поленьев её устраивает и ушла, пообещав вернуться к вечеру.

С непривычки управились лишь к заходу солнца, а когда сложили поленницу у задней стенки сарая, то и вовсе стемнело. Заработались, не заметили, как женщина пару раз заходила внутрь со старыми одеялами и подушками.

Ужинали при свете лампочки, горевшей над крыльцом. Упарившимся за день мужикам хватило по пол стакана, больше не пошло. Допили молча молоко, забрали со столика деньги на сигареты, початую бутылку и собрались было уходить. Ещё раньше условились переночевать в копне за селом. Планы нарушила хозяйка. Она вышла из дома с керосиновой лампой и неожиданно повела "гостей" в сарай. Вид приготовленной постели возражения не вызвал, уже через несколько минут тонкие стены сарая сотрясал дружный храп.

На следующий день, ещё солнце как следует не встало, занялись ремонтом крыши. К обеду часть заработанных "средств" уже многозначительно оттягивали карман, но оценили оставшуюся работу и решили отложить "мероприятие" до вечера. Но и потом бежать не пришлось, на столике рядом со сковородой красовалась хозяйская выпивка – на каждого по большой кружке домашнего вина. Хорошенько приглядевшись к отлично выполненной работе, дальновидная Раиса не спешила отпускать своих работников, где ещё она найдёт рабочие руки, когда в их местечке каждый задрипанный мужичок на учёте.

Прошла неделя. Дверь встала на своё законное место, новенькая рама весело отражала распускающуюся сирень, а полы благодушно молчали. На очереди уже стояла кое-где замыкавшая проводка. На язвительные соседские намёки Рая весело отвечала, что и за целый год их спящие под боком мужики столько работы не переделают, как два её "гренадера". Вскоре работу стали предлагать и местные жители – одинокие пенсионеры, коих было большинство, инвалиды. Знали, что ребята возьмут по-божески, было бы на что выпить да поесть и при этом ведут себя смирно, никому не досаждают.

Всё свободное время, в основном по воскресеньям, друзья проводили на острове. Отдыхали в заброшенном парке, а чаще просто сидели с удочками на берегу, правда без толку. Вода почти вся ушла, а рыба ещё не появилась. Однажды Семёну, имевшему в "прошлой" жизни дачный участок, пришла идея поискать где-нибудь подходящее место и построить там собственное жильё. Уж если не домик, то хотя бы землянку и не зависеть ни от кого:

— Лето же кончиться, зависнем, как стрекозы на зиму, а там, глядишь, печку сварганим, вон сколько бочек железных валяется, — он показал рукой в сторону развалившегося здания у оврага, — надо только место подыскать.

Разомлевший на солнце Пунш кротко кивнул, поленившись даже открыть рот. В последнее время он стал ещё более молчаливым, равнодушно соглашаясь со всеми, порой самыми неожиданными предложениями своего нового товарища.

— Говорят, где-то недалеко есть песчаный карьер, а дальше болота начинаются. Земля ничейная, глядишь и подберём местечко. Внутри горбылём укрепим, полы настелим, а дверь готовую найдём. Зимы здесь не холодные, с печуркой продержимся, а там опять тепло.

Семён затих, сказывалось выпитое для сугрева. Под свежий ветерок сладко задремалось.

— А не боишься? — неожиданно нарушил молчание Пунш.

Семён вздрогнул и открыл глаза:

— Ну чего ещё? — недовольно произнёс, — Кого бояться, клопов что ли? Ну? Чего замолчал, говори если начал?

— Да так, ничего особенного. Дед, у которого вчера кирпичи таскали, рассказывал, пока ты в магазин бегал, второй день, как собаки там воют, точно по покойнику. Сельские кобели туда бегали, да быстренько вернулись, как побитые, по дворам попрятались, палкой теперь не вышибешь. Говорит, такого ещё не было.

— Ну и что? Вот разберёмся и с ними заодно, — Сёма зло ощерился и получше перехватил оказавшуюся под рукой палку, — давно мечтаю душу отвести, да всё не на ком. А ну, вставай, капитан!

Он вскочил, беспричинное раздражение требовало выхода:

— Вставай, собирайся боец, а то совсем в соплю превратишься. Я смотрю, здесь и люди, как побитые, лишний раз из дома носа не высунут. Пойдём, раз решили, не телись.

Пунш обречённо вздохнул и начал лениво одеваться. Неторопясь, натянул продырявленную, точно от шрапнели, синюю майку, заношенную, защитного цвета рубашку и затянул на поясе потёртый офицерский ремень с двумя рядами отверстий. Забросил на плечо брезентовую куртку и с чуть заметной улыбкой взглянул на разошедшегося не на шутку инженера:

— Собрались однажды ребятишки на мамонта шкуру драть, а один в пещере остался. Уговаривали, да тот ни в какую, всё твердит: своя шкура дороже.

— Ну это ты брось стращать, тоже мне, охфицер, — Семён сердито посмотрел на него, — ужастиков насмотрелся? Пошли! — Он решительно шагнул в воду.

— Ну-ну, — пробурчал под нос Пунш, — хорошо бы, кабы оно так бы…

Во второй половина дня были на месте. Оно показалось довольно мрачным. Вода ушла, но кое-где ещё стояли лужи и пахло затхлостью. Пунш засомневался:

— Может, не стоит идти дальше, вон уже деревья кончаются. Обрывчик видишь? — он показал на группу деревьев среди мелкого кустарника, — Самое место.

Семён по привычке собрался возразить, но товарищ был несомненно прав, дальше действительно идти не стоило. Всё же для порядка проворчал:

— Ну да, вам военным, любая дырка раем кажется. Ладно, здесь, так здесь, на меня потом не пеняй, пошли, — по пути опять недовольно обернулся, — Чего застрял? "Духа" засёк?

Пунш неподвижно стоял, всматриваясь в глубину карьера, затем рукой показал вперёд:

— Псы что-то…

Семён пригляделся, действительно, как же он сразу не заметил. Повсюду виднелось множество собачьих следов и все они сходились куда-то в одну точку. Но отсюда не было видно, видимость загораживал песчаный холм.

— Ну и что теперь, так и будем стоять да гадать? Давай хоть что-то сделаем сегодня, не зря же лопаты тащили.

Пунш повернулся и молча пошёл за Семёном. Обрыв был небольшой, но сильно заросший многолетней травой. Первые лопаты давались с трудом, зато дальше работа пошла веселее. В хорошем темпе поработали часа полтора и решили на этом остановиться, без крепежа вгрызаться было опасно. Собрались уходить, как неожиданно совсем недалеко завыли собаки. Начала одна, затем подхватил целый хор. До села из-за ветра, возможно, он не часто доходил, а здесь эти звуки продирали чуть ли не до печёнок. Сёма моментально присмирел, перехватил лопату в обе руки, словно перед штыковой атакой и стал тревожно озираться. Капитан привычно отвернул от него лицо и ухмыльнувшись, предложил идти домой, мол оба упарились, завтра вернуться. Впервые его напарник не прекословил и живо последовал совету товарища. Добрели в сумерках. Ужинать почему-то расхотелось, но чтобы не обидеть хозяйку допили "заначку", торопливо заели тёплой картошкой со шкварками и отправились на своё место. Заснули быстро, не перебросившись и парой слов.

На следующий день дальнейшим планам сбыться не удалось, к тому же ночью прошла сильная гроза и оба заспались. Разбудила торопившаяся на работу Раиса. Сказала что взять из печи на летней кухне и напомнила насчёт порося. Подросший "Борька" второй раз за неделю выбивает рылом изгрызенную, хлипкую дверь, видать кровь уже взыграла у "страдальца". Подвернулась работа и на следующие два дня. Инвалиду войны, вдовцу Зяме пристраивали по-новой отвалившуюся стену баньки, заодно и печь прочистили. Потом, не сговариваясь, натаскали в бак воды и протопили баню. Закончили поздно, дед уже храпел вовсю. Делать нечего, пришлось "на сухую" париться, не пропадать же добру? Разморило настолько, что тут же в предбаннике и заночевали на лавках, подстелив снятую с гвоздей старую одёжку.

Утром ни свет ни заря объявился дед. Оказалось, шустрый ветеран, будучи в неведении, успел сгонять до "Раиски", поднять и её. От денег оба дружно отказались. Сообразив наконец-то, старик виновато развёл руками и твёрдо пообещал доставить "горючее" к обеду, т.к. раньше полудня местный магазин не откроется.

— Угу, если сам дотянешь, прости меня, Господи… — пробурчал ему вслед Семён, мечтавший уже с утра "размочить" неправедную жизнь.

Пуншу это известие тоже не добавило оптимизма, но по-военному прикинув безвыходность положения, предложил наилучшее решение скоротать время. А именно – отнести горбыли до их будущего зимовья и бочкой заранее запастись. Чертыхаясь, Семён натянул ботинок на ногу и в расстройстве оборвал последний целый шнурок. Прихватив оставленный дедом шмат сала с хлебом, они вышли на улицу.

Карьер встретил тишиной и покоем. У расплывшейся кучи грунта с облегчением сбросили на землю принесённые доски. За эти дни свежих собачьих следов не прибавилось, да и старые почти смыло, что крайне обрадовало Семёна. Он сразу осмелел и тут же сам предложил сходить посмотреть, что там особенного, раз сюда все бродячие псы сбегаются. Нет, если капитан побаивается, то конечно, настаивать не будет, поработают до обеда и вернутся. Сёма хитро прищурился. Или всё же сходят? Пунш потоптался на месте, отложил лопату, пробурчал равнодушно:

— Ну… можно и "или".

Инженер совсем повеселел и наконец-то почувствовал себя опять на коне:

— Чур только не бздеть, капитан и за мною, нога в ногу, шагом марш!

Вскинув на плечо лопату, словно учебный СКС при военной кафедре, ст. лейтенант запаса шёл впереди, Пунш мрачно плёлся сзади. Общее состояние и так действовало на него угнетающе, а тут ещё и голову опять ломить начало. Сильно парило, пованивало гнилью и мелкими речными ракушками, в изобилии занесённые водой. Кое-где подсыхало, ещё хорошо различимые на песке собачьи следы всё так же вели в одном направлении. Наконец показался противоположный край карьера. Подмытый водой, во многих местах он был обрушен.

Семён вопросительно оглянулся. Он увидел, что Пунш отстал и присев на корточки, что-то внимательно разглядывал. Вернувшись, увидел в его руках какой-то странный предмет – два одинаковых, с голубиное яйцо, утолщения, обтянутых побелевшей и потрескавшейся от времени кожей. От середины свисал обрезиненный провод с эбонитовым наконечником. С одного края предмета болталась широкая матерчатая полоска с поржавевшей на конце кнопкой. Пунш поднял голову, протянул другу свою находку и с удивлением в голосе произнёс:

— Ларинги…

— Какие ещё "ларинги"? — Семён брезгливо, двумя пальцами потянул за полоску, которая оказалась обычной сопревшей резинкой, похожей на ту, которой когда-то бабы чулки подвязывали.

— Ну, что опять замолчал? — раздражённо повторил Семён, так и не дождавшись чёткого разъяснения.

Пунш вздохнул и не спеша стал рассказывать, что это такая штука, которую надевают на горло под подбородком лётчики или танкисты. Эти ларинги срабатывают от вибрации и как микрофоны, передают речь в шлемофон или в эфир. Но сейчас они вышли из употребления, по крайней мере, лётчики давно уже ими не пользуются. Он сунул находку в карман:

— Пацаны, наверное, потеряли.

Следы собак начали сходиться всё плотнее, казалось, они стремились к какой-то одной известной им цели. Семён ломал голову:

— Может быть охотились за кем-то? А?

— Может… — лениво бросил Пунш, — теперь вот нас дожидаются, — он покосился на соседа.

— Ну это ты брось, — Семён скинул с плеча свою "винтовку", — хрен я им так просто сдамся и вообще, что за дурацкая привычка сочинять?!

Заметив хитрый взгляд на небритой физиономии, в сердцах сплюнул:

— У самого поди душа в пятках, тоже мне, "сталкера" изображает. Ну, чего там ещё увидел?

Пунш уже направлялся к какому-то предмету, темнеющему впереди. По мере приближения стало видно, что песок вокруг этой штуковины был основательно изрыт. Подойдя вплотную, капитан присвистнул – перед ним на боку лежал танковый шлем. Он был покрыт ошмётками грязи, а внутри заполнен, очевидно, набившейся тиной. Пунш наклонился пониже, но тут же шевельнул ноздрями и отошёл в сторону, лицо его изменилось. Семён же, ничего не замечая, подобрал щепку и всё ещё насвистывая "а путь и далёк и долог", сходу принялся выгребать грязь. Неожиданно деревяшка провалилась во внутрь, в нос ударил специфический запах. Он брезгливо отдёрнул руку. Перед ним лежал разлагающийся человеческий череп, втиснутый зачем-то в шлем и наглухо застёгнутый на пряжку. Он встал и отошёл к Пуншу:

— Слышь, капитан, — нервным голосом прошептал инженер, — валить надо отсюда, ещё на нас эту хреновину повесят.

Не обращая внимания на своего явно струхнувшего спутника, Пунш подхватил щепку покрепче и принялся деловито очищать находку. Такими вещами его не напугать, видели кое-что и пострашнее. Теперь им руководило не обычное любопытство, а въевшаяся накрепко привычка докапываться до сути, если конечно позволяет обстановка. С какой такой радости человеческую голову запихали в танковый шлем? Про такое он ещё не слышал, но догадка уже зрела, хотя бы потому, что подобные "грибы" сами по себе не растут.

Закончил обрабатывать одну сторону и перекатил шлем на другой бок. По цвету кости и попадавшимся тёмным волосам, капитан сделал вывод, что этот человек, по крайней мере, недели три назад был ещё жив. Обнажённые корни хорошо сохранившихся зубов достаточно плотно входили в серо-белого цвета дёсна. Наконец добрался до основания черепа. Новое открытие заставило Пунша сильно призадуматься – это какую же силу надо иметь, чтобы перегрызть позвонки? Следы крупных клыков чётко просматривались на срезе. Он медленно поднялся с колена, постоял так, размышляя и двинулся в ту сторону, куда вели остальные следы. Семён буркнул вслед:

— Слышь, может не стоит?

Тот на ходу лишь махнул рукой.

— Ну, тогда я здесь… посторожу, — добавил он неуверенно, — ты только далеко не уходи.

Капитан ещё не дошёл до подмытого, обвалившегося склона, как заметил то, что его несказанно поразило. Он даже зажмурился на секунду: мать честная! Почти в самом низу из кучи песка и суглинка тёмным провалом на него глядел полуоткрытый танковый люк.

Откуда он здесь взялся? — мелькнула мысль.

Непроизвольно, по памяти проследил конфигурацию и изумился ещё больше. Впрессованная в песок верхняя, видимая часть танковой пушки и скрытые траки обеих гусениц, теперь достаточно чётко определяли положение самого танка. Это был хорошо известный по кинофильмам Т-34, выкрашенный отчего-то в чёрный цвет. Кое-где из-под тёмных струпьев проглядывала обычная, грязно-зелёная краска. Некогда грозная боевая машина лежала на боку, словно поверженный мамонт, обречённо уткнувшись своим хоботом в обнажённые корни подмытого кустарника.

Пунш вплотную подошёл к люку. Всё вокруг было изрыто собачьими следами. Он прислушался, стояла тишина, лишь где-то глухо жужжали то ли пчёлы, то ли мухи. Что-то слишком знакомым показался ему этот звук, вызывая неприятные ассоциации. Так обычно жужжат мухи, когда их набивается слишком много в подбитую беэмпэшку, долго простоявшую на солнцепёке. Подумал, уж не там ли этот "всадник без головы"?! Нагнулся, подобрал пригоршню земли и отошёл в сторону. Звук стал доноситься намного тише. Последние сомнения исчезли. Капитан размахнулся, с силой швырнул содержимое в отверстие. И тут же брезгливо сморщился – давненько такого не видел. Словно живые, злобные осколки, из танкового нутра широким снопом брызнула туча чёрно-зелёных мух. 

Он обернулся и хотел окликнуть Семёна, но передумал – какой из него сейчас помощник? Будучи и сам в некотором сомнении, всё же достал видавший виды стиранный носовой платок и намочил в ближайшей луже. Вынул зажигалку. Курить он бросил давно, ещё в госпитале, хотя иной раз и баловался, однако трофейную вещицу в виде сложенного лотоса все эти годы так и таскал с собой.

Лезть особо не хотелось, кто знает какие там сюрпризы ожидают? Но, как говориться, охота пуще неволи, да и пацаны местные могут забрести, а ну как растяжка внутри? Хотя, что же он, эти собачары наверняка туда совались, давно бы всё в клочья разнесло. Подошёл к люку, с усилием открыл его полностью, мысленно перекрестился и присел на корточки. Через мокрый платок сладковатая вонь всё равно доходила, но не так остро. Забравшись во внутрь, в темноте щёлкнул зажигалкой и начал внимательно осматриваться, ожидая когда привыкнут глаза. Под носком ботинка что-то брякнуло, он медленно наклонился. Интересное кино! Как чуял, гранаты! Две штуки, да ещё снаряжённые! Капитан выругался сквозь зубы. Такие давно уже не применяются, но откуда взялись? Осторожно выдохнул из себя воздух, перевёл взгляд вперёд. Рука его дрогнула, едва зажигалку удержал. Выругался, нервы уже ни к чёрту! Зафиксировал всю картину и полез на выход.

Дым ядрёной сигареты без фильтра приятно кружил голову. Докурил до половины, отдал бычок и закончил свой короткий рассказ:

— По всему видать, эти люди до последнего не смогли выбраться или не захотели, люк же не замкнут был. Непонятно, как они вообще здесь оказались?

— Может быть, учения? Я читал, такое случается. — Семён уже пришёл в себя и выглядел более уверенным.

— О чём ты? — Пунш глубоко вздохнул и с сожалением покосился на окурок, — Сейчас "тридцатьчетвёрки" только на студиях да в музеях увидишь.

— Ну, а я о чём говорю! — обрадовано подхватил Сёма, — Как же это сразу не догадался? Наверняка здесь фильм снимали про войну, ну и эти… отыграли роль, подкрепились малость, мужики ведь. А режиссёрам, как и всему начальству, пофиг, укатили на своих кадиллаках, суки, думали сами выберутся. Да… вот тебе и поиграли в войну, артистов жаль, конечно, — он печально покачал головой и уже тише добавил, — Ни хрена себе, в роль вошли! Вот гады! — он начал "закипать", — травят нашего брата, ладно нас, а артистов за что?!

Пунш молчал.

— Слышь, а может в милицию заявим, всё же люди, ждёт же их кто-то дома?

— Ага, ждут, — капитан нервно почесал многодневную щетину, — ты же не захотел лезть, сейчас там ни один патологоанатом не разберётся. Всё в кашу перемешано – кости, одежда, оружие. По обглоданным черепам только и определят сколько их там.

— Ну, а что делать-то?

— Меня вот, что смущает, — не отвечая не вопрос, продолжал он в задумчивости, — снаряды внутри самые настоящие, осколочно-фугасные, гранаты снаряжённые… Где это видано, чтобы в кино из ППШа боевыми патронам стреляли? Там этих набитых дисков на десяток боевиков. Нет, что-то здесь не стыкуется… но и оставлять так нельзя.

— Так что делать, говори толком?! — уже раздражаясь, повторил свой вопрос инженер, — заладил, кино-вино. Смотри, уже вечереет, ночевать здесь собрался? Эй, ты куда?

Не отвечая, Пунш встал, подхватил лопату и направился к танку. Первые десять минут Семён молча курил и шипел сквозь зубы, с досадой наблюдая, как тот методично забрасывает песок внутрь машины. Вскоре синяя майка потемнела от пота и капитан сбавил темп. Инженер докурил сигарету почти до самого основания, сплюнул себе под ноги, подошёл сзади и в ярости вырвал лопату:

— Надорвёшься!

Заканчивали в сумерках. Со стороны свежеприсыпанный холм уже ничем не отличался от остальных. Заночевать всё же пришлось. Теперь Семён уже наотрез отказывался возвращаться, да и Пунш особо не возражал, рассудив, чем может закончиться шатание в потёмках. Расположились на соседнем отвале. Сверху слегка обдувал ветерок, отгоняя немногочисленных комаров. Верхний слой песка порос высоким кустарником, это и решило вопрос с постелью. Но сразу выполнить задуманное не удалось всё по той же причине, вернее, мягко выражаясь, по несдержанности самого же Семёна Ароновича. Если Пунш набросил куртку на пожухлые стебли и плюхнулся сверху, готовясь тут же предаться сну, то Семе этого показалось мало. Он подрубил ещё кустов, намереваясь соорудить более пышное лежбище. Закончил, кое-как накрыл плащом и со всей дури воткнул рядом штыковую лопату глубоко в песок. Глухо звякнуло! Пунш с тоской посмотрел на замершего напарника, его красноречивый взгляд говорил о многом. Семён и сам уже это понял, но было поздно. Он виновато развёл руками, мол, что теперь поделать? Капитан тяжело вздохнул, обречённо махнул рукой и лениво произнёс:

— Ладно, утром разберёмся, успеешь ещё лопатой намахаться, — он протяжно зевнул, — это тебе не картошка, каждый день по танку откапывать.

Пунш почти не сомневался, что под их седалищами притаилось ещё одно изделие оборонной промышленности. Удивляться обилию боевой техники уже не было ни сил, ни желания. Что-то подсказывало ему, именно здесь может таиться разгадка этой странной истории. Но если этот далеко не музейный экспонат стоит с задраенными люками, то считай, им крупно повезло и подальше отсюда, к чёртовой матери.

Утром, минут через пять неторопливой работы проштрафившегося инженера, показалась верхняя часть уже знакомой танковой башни. Люк был закрыт. "Копатель" с надеждой взглянул на Пунша, который в задумчивости чесал в затылке:

— Ну… попробуй, что ли, на нет так и суда нет.

Сёма с явным облегчением вздохнул, но, как говорится, для очистки совести и опять-таки по собственной инициативе навалился на лопату, как в последний раз и непроизвольно вздрогнул. Где-то еле слышно щёлкнуло, с рифлёной поверхности осыпался песок и конец зазубренного лезвия застрял в образовавшейся щели. Семён выругался, но капитан этой деятельности не поддержал, продолжая молча стоять, обдумывая сложившуюся ситуацию. По большому счёту больше всего ему хотелось оказаться сейчас под Райкиным деревом. Дед наверняка давно бутылку принёс, пылится который день. Он вздохнул, лезть в "железку" отчего-то больше не тянуло. Он выразительно глянул на Семёна, пусть теперь сам решает, его же "работа". Но инженер быстро сориентировался, выбросил окурок и видимо что-то замыслив, решительно предложил:

— Ты вот что, Константин Борисович, глазки мне не строй, лезь, тебе не привыкать. Глядишь, в хозяйстве что пригодится.

Лишившись пути отступления, Пунш вялой рукой отстранил его, перехватил черенок и резко надавил книзу. Люк заскрипел и открылся ещё больше. Тогда он схватил его обеими руками и с натугой потянул на себя, пока тот не зафиксировался в крайнем верхнем положении. Семён опасливо отошёл в сторону, уже не пытаясь давать советы.

Какое-то время капитан стоял над круглым провалом, который на свету казался совсем чёрным. Усиленно принюхался, ничего! Нагнулся, затем принял положение лёжа. Осторожно приблизил лицо, но и на этот раз ничего особенного не учуял. Едва уловимо донёсся знакомый букет застарелой оружейной смазки, топлива, отсыревшего металла и ещё какой-то странный запах, напоминающий лекарственный. Лезть не хотелось по многим причинам. Ну найдут они ещё покойников и возможно, целеньких, а дальше что? В милицию всё равно же не пойдут. С другой стороны, если документы обнаружатся, то хоть по почте сообщат, хотя кому? Фантастика, одним словом, голова кругом идёт. Ладно, пусть это будет в последний раз, хоть лежи их здесь целый танковый полк! Он что-то пробормотал про себя. Зажав в кулаке зажигалку, капитан ею же перекрестился, рывком подтянул ноги и сел на обрез люка, свесив их вниз.

— Постой-ка, Борисыч, — Семён смущённо тронул его за плечо, — вижу ведь, не лежит душа. Не знаю, что ты там просил у Него, а Мой, как говорится, давно уже в зад толкает. Давай закроем всю эту мороку и от греха подальше. Райка беспокоится, да и дед, сам знаешь…

Не поднимая головы, словно ничего не расслышал, Пунш молча спрыгнул вниз...

Часть 4 Шлях в одну сторону

Местечко Романов. Утро 22 июня 1941 год.

Петрик лежал на взгорке и глядел в голубое небо. Мелкие белые тучки напоминали барашков, послушно плывущие в одном направлении. Его же стадо мирно паслось в низине, примыкавшее к речке и уходить никуда не собиралось. Здесь всегда росла самая сочная и душистая трава. Коров и охранять не приходилось – кто же добровольно откажется от хорошей еды? И молоко с этого пастбища было необычайно вкусным. Особенно ощущалось это, когда на "шабес" большинство местных жителей ставило крынки, чугунки и горшочки в русские печи почти на целые сутки. От густой, светло-кофейного цвета жидкости с толстой коричневой пенкой струился такой аромат, что только этим был готов свести с ума всякого, кто хоть однажды испробовал глоток этого чуда. Сегодня было воскресное утро и его очередь пасти стадо. Глаза слипались, но сон почему-то не шёл. Уже как год Петрик, двенадцатилетний мальчик, остался круглым сиротой. Его отец, Станислав Левински умер от горячки, маму он никогда не видел, она скончалась при его родах. Остался Петрик вдвоём с бабушкой в старом, но ещё крепком доме под железной крышей. Таких домов на всё местечко было два, тогда как остальные стояли под деревянными или соломенными крышами.

Монотонно жужжали мухи, пчёлы, трещали кузнечики. Откуда-то донеслось более низкое жужжание, затем оно стало более жёстким и продолжительным, на одной и той же неприятной ноте. Он поднял голову, прислушался. Звуки нарастали со стороны соседнего села Врублёвка. Там был военный аэродром и Петрик догадался, что опять начались учения. Самолёты иногда заходили на посадку с их стороны и он, как и все окрестные мальчишки, любил наблюдать за этими краснозвёздными, стремительными машинами. Вот и теперь несколько точек показалось на горизонте, за ними появились ещё, потом ещё. Петрик сел. Такого количества самолётов в воздухе он никогда прежде не видел. А их становилось всё больше и больше. В то время, как основная масса проходила стороной на большой высоте, несколько машин, летящих намного ниже, снизились ещё больше, а затем, словно птицы, принялись поочерёдно клевать носами и резко снижаться, пока совсем не пропали из виду. Но вот они опять появились и стали разворачиваться, а там, где-то внизу, почти одновременно взметнулись в воздух большие, чёрные столбы дыма. С большим опозданием донеслись гулкие, мощные звуки, похожие на раскаты грома. Земля под ним дрогнула и с соседних кустов испуганно вспорхнула стайка воробьёв. Петрику отчего-то сделалось не по себе. Он вскочил на ноги и принялся наблюдать, как эти чёрные столбы постепенно сбивались в гигантские клубы плотных облаков и медленно поплыли по ветру.

Со стороны села донеслись звонкие и частые удары в рельс. В него били обычно во время пожаров или учений по ГО, но сейчас эти, далеко расходящиеся по округе звуки, казались ему особенно тревожными. Мальчик взглянул на своих подопечных – животные спокойно паслись в низине. В сомнении почесал в затылке, но любопытство и беспокойство за бабушку перевесили и Петрик, скручивая на ходу длинный кнут, бросился в село.

Война ворвалась в местечко внезапно, пока только страшная своей неизвестностью. Никто не знал чего теперь ждать, когда и откуда. Жителей села предупредили, чтобы не поддавались панике и ждали указаний, но затем приказали подготовить для угона весь скот. После ухода мобилизованных мужчин оставшееся население с возрастающей тревогой наблюдало, как местное начальство эвакуировало свои семьи, а однажды и само исчезло. Но и после этого не до всех дошло, что их бросили на произвол судьбы. Из тех, кто всё же решились бежать с маленькими детьми, многие вернулись. Они-то и рассказали, что единственный ж.д. мост через реку разрушен, да и от самой станции мало, что осталось.

К Литвакам Петрик пробирался со стороны старого палисадника, куда выходило маленькое оконце, прорубленное в тёмной кладовой. Здесь его другу выделили "собственную жилплощадь", т.к. в остальных двух комнатушках, не считая каморки родителей, разместились его многочисленные сёстры, начиная от пятнадцатилетней Эстерки до годовалой Аси, всего семь душ. Петрик предложил Хаиму отправиться к нему на чердак и обдумать дальнейшие планы, хотя толком, они и сами не знали чем же теперь займутся. Справедливости ради, взрослые не меньше их были обескуражены, но различные предположения так и не давали ясного ответа на волнующий для всех вопрос – что с ними со всеми будет?

Больше недели прошло в тревожном ожидании, а в первых числах июля без единого выстрела в местечко вошли фашисты. Просто и буднично они появились на центральной улице села. Весело посвистывая, впереди небольшой колонны немцев шли двое в офицерской форме. Петрик первым догадался, что это не простые солдаты, в сельском клубе часто крутили хронику перед фильмами. С этой стороны чердака хорошо просматривалась часть дороги с близлежащими домами и огородами. Из-за поворота навстречу колонне внезапно вышла группа празднично одетых людей. С удивлением ребята узнали в них семью Хмелевских, идущих в полном составе вместе с детьми и ближайшими родственниками, а за ними шли почтальон Козик с женой. Впереди, с караваем хлеба на вытянутых руках, шёл со своей супругой сам председатель сельсовета Кавун. Несколько солдат с оружием выбежали вперёд и обступили их, но через минутную заминку движение колонны возобновилось. Теперь встречавшие шли вместе с офицерами и о чём-то оживлённо разговаривали, пока не скрылись за поворотом.

Ребята обескураженно переглянулись:

— Это что же, наших уже никого не осталось? — с огорчением, спросил Хаим, — Я сам видел, как отца с остальными мобилизованными повели в сторону станции.

— Ну… их же отправили, наверно, когда поезда ещё ходили.

Послышался скрип ступеней и раздался встревоженный бабушкин голос:

— Петрик, Хаим, спускайтесь, поешьте. Из дома никуда не выходите, я к Яне сбегаю и тут же назад вернусь.

Яна, младшая сестра бабушки, недавно овдовела и жила в соседнем доме одна, т.к. дети со внуками давно жили самостоятельно и приезжали к ней редко. Очевидно, бабушка в очередной раз побежала уговаривать её переселиться к ним.

Вскоре местечко было не узнать. Не то что люди, редкая собака не отважилась выйти на улицу средь бела дня. Всюду по-хозяйски рыскали немецкие солдаты да десятка полтора местных жителей с винтовками, переодетые в какую-то полувоенную форму чёрного цвета. Они назывались "полицаями" и хотя их знали, при случае все старались лишний раз на глаза не попадаться. Иногда днём, а чаще ночью, раздавались выстрелы, но кто стрелял и почему, узнать не удавалось. Хотя на душе и было неуютно, ребятам казалось, что так всё и останется. Ну, пришли немцы, а потом свои вернутся и выгонят их.

Утро выдалось хмурое, накрапывал дождь. Вставать не хотелось и укрытые одним одеялом, ребята додрёмывали. Внезапно послышались крики, затем к ним присоединился громкий женский плач, а на самой высокой ноте оборвался оглушительным выстрелом. Всё стихло. Как были в трусах и майках, Петрик и Хаим прильнули к слуховому окну. Почти у самого поворота дороги из дома Шпицев, двое полицаев, Сягровский и Шевчук, выносили ножную швейную машину. Остальные вещи уже были аккуратно сложены на телегу. Два немецких солдата, стоящие невдалеке, громко смеялись и показывали пальцами, как маленький, горбатый Матат, действуя прикладом словно дубинкой, во дворе сбивал в кучу рыдающих женщин и старух. Несколько подростков испуганно жались к ним. Наконец с грехом пополам, добившись своего, он со злостью, под новый взрыв хохота, кольнул штыком в зад стоящую ближе к нему старую Нехаму и что-то выкрикнул. Старуха взвизгнула и прихрамывая, поплелась вслед за остальными. Последними за поворотом скрылись солдаты, но вскоре и там начался шум, крики и женские вопли. Впервые ребята по-настоящему ощутили страх. Они видели, как из разом опустевшего дома двое незнакомых полицаев стали быстро выносить оставшуюся мебель – колченогие стулья, полуразвалившийся платяной шкаф, несколько железных кроватей. Однако пожилой немец, держащий лошадь под уздцы, категорически запротестовал, завидев это жалкое барахло. Доверху набитая телега тронулась дальше. Полицаев это почему-то обрадовало. Один из них громко свистнул, к ним подбежали какие-то две женщинами и все дружно нагрузились. Вскоре дорога снова опустела. Рыжий петух с двумя белыми курицами, переждав опасность под крыльцом, в растерянности выскочили в распахнутые ворота и… с ожесточением принялись копаться в ближайшей канаве.

Ближе к вечеру их окликнула бабушка и позвала ужинать. Она выглядела очень бледной, а когда раскладывала по тарелкам, с дрожащей ложки крупинки еды падали на скатерть. Подавленным голосом бабушка передала Хаиму просьбу его матери оставаться пока здесь и слушаться во всём её. Ядзя положила кашу и себе, взялась за ложку, но тут же опустила её обратно и тихо заплакала. Ребята в недоумении смотрели на неё. Есть им сразу расхотелось и даже любимая пшённая каша с топлёным маслом начала вызывать у них отвращение.

Полчаса назад пробираясь огородами, пожилая женщина увидела то, что до конца жизни осталось стоять у неё перед глазами. Двое солдат затягивали ремни и сыто наблюдали, как горбатый Матат насиловал лежащую на земле пятнадцатилетнюю Фанечку Сиркину. Охнув, Ядзя опустилась на колени, сама не понимая чего ждёт, а через пару минут услышала глухой одиночный выстрел. Страшные предчувствия не обманули, выждав, она приподняла голову. Солдатские мундиры уже мелькали среди высокой ботвы. Матат, с заброшенной за спину винтовкой, догонял их и по-воровски озирался во все стороны. Враз ослабевшая, старуха так и проползла на коленях эти несколько десятков метров, пока не наткнулась на девушку. Одежда на Фанечке была изорвана в клочья, открытые ноги, живот и грудь, исполосованные глубокими царапинами, кровоточили. Ядзя с силой закусила рукав кофты, чтобы не закричать. Вместо носа посередине некогда красивого, милого личика, алой гвоздикой зияло ярко-красное бурлящее отверстие. Из её глубины ещё продолжало беззвучно пузыриться запекавшаяся на выходе кровь…

На следующий день в дом забежала Оля Кулик. Прознав, что её соседка свалилась с давлением, принесла в банке пиявок. Дожидаясь, пока те хорошенько присосутся, она рассказала ей на ухо, что рано утром в село приезжала немецкая санитарная машина. По требованию двух прибывших врачей в белых халатах, мужчины и женщины, полицаи, в сопровождении офицера, обошли несколько многодетных еврейских семей и силой отобрали полтора десятка детишек. Они объясняли обезумевшим от горя родителям, что это необходимо для здоровья их же чад, т.к. медицинская служба вермахта заботится о подрастающем поколении и детям будут сделаны прививки от всех опасных заболеваний.

Понизив голос до шёпота, Оля добавила, что к большому несчастью, четырёх девочек из семьи Литваков так же включили в эту группу. Остались лишь старшая Эстерка с годовалой сестрой и их мать, Бася Ливак. Но несчастная женщина явно "помешалась", начала кружиться по двору, хватать всех за одежды и петь то на идиш, то грязно материться на русском.

* * *

На противоположном конце чердака находилось ещё одно оконце, выходившее в сторону реки. Вдали хорошо проглядывался "графский остров". Как давно, кажется, это было. От самого здания остались одни развалины, но заросший сад по-прежнему подавлял своим великолепием. Несмотря на запущенность, каждый раз здесь распускались и цвели многолетние растения и даже травы не в состоянии были подавить благородность их происхождения. Манил к себе остров всех окрестных жителей, где одичавшие ягоды и фрукты водились в изобилии. Но всё это было. С приходом фашистов местному населению запрещалось под страхом смерти покидать свои места проживания. Ничего не оставалось, как любоваться издалека на протоку, омывающую буйную зелень. Кряжистые дубы поднялись ещё выше и шелестели своими кронами. Что бы попасть на остров, требовалось пройти через небольшой лесок и преодолеть узкий овраг, откуда брали глину для местного кирпичного заводика. А там, на песчаном берегу, всегда лежали несколько дощатых плотов, изготовленных любителями отдыха и рыбалки. Теперь уж неизвестно, когда придётся посидеть с удочкой и погулять с детьми по заросшим аллеям.

Внимание ребят привлекла большая грузовая машина, вынырнувшая из-за деревьев. В кузове находились люди, но большую часть занимали какие-то доски и брёвна. Грузовик выехал к ближайшему краю оврага и остановился. Около десятка местных жителей, подгоняемых полицаями, принялись торопливо разгружать привезённое. Чем они занимались дальше, не позволяла видеть кромка оврага.

Серый рассвет ещё только наступал, когда со стороны шляха, что проходил через центральную часть села, раздались громкие крики, шум моторов и исступлённый собачий лай. Дети испуганно прильнули к окошку, но оттуда ничего не было видно. Это длилось не менее часа, затем всё стихло. Заметив, что Хаим помрачнел, Петрик виновато заметил:

— Ты не думай о плохом, наверно, опять вещи по домам собирают, обойдётся.

Друг выглядел подавленным и ничего не ответил. Вскоре с другой стороны дома послышались удаляющиеся звуки моторов. Ребята бросились к противоположному слуховому окну, но и там ничего не разглядели – мешала густая растительность. Впрочем, это и не требовалось, через лес проходила единственная дорога, ведущая к берегу реки и надо было лишь дождаться, когда машины выйдут на открытую местность. И точно, минут через десять показался большой грузовик крытый брезентом, за ним появился второй, а затем и третий. Колонну замыкал легковой автомобиль с темно-зелеными пятнами и два мотоцикла с колясками. Ребята недоумённо переглянулись, ведь дальше, у самой реки дорога обрывалась, однако достигнув оврага, колонна остановилась. Было хорошо видно, как из-под брезента начали выпрыгивать человеческие фигурки. Многие падали, но их пинками и прикладами поднимали полицаи и гнали зачем-то вниз. Издалека не всё можно было разглядеть, но то, что это были жители их села, дети уже не сомневались. Петрик толкнул в плечо замершего в неподвижности Хаима:

— Знаешь, что я придумал? Давай сбегаем туда нашей дорогой, через малинники, посмотрим, что немцы решили строить.

Мальчик благодарно взглянул на друга:

— А бабушка узнает?

— Не успеет, она опять у сестры, сам же слышал. Теперь раньше обеда не появится.

Ребята пробирались знакомой тропой. На душе у Хаима было сумрачно, он давно не видел родных, хотя бабушка Петрика и передавала ему изредка от них приветы. У старой Ядзи язык не поворачивался всё рассказать одиннадцатилетнему ребёнку, боялась, что не выдержит, убежит домой и неминуемо попадёт полицаям в лапы.

Задумавшись, он ткнулся в спину Петрика. Тот вдруг резко обернулся, схватил его за руку и втащил в кусты. Только сейчас до Хаима донеслись негромкие голоса, а затем и запах табачного дыма. Впереди, среди просветов в зелени, он увидел группу полицаев в чёрных фуражках. Они что-то пили, торопливо заедая и обсуждали какую-то предстоящую "весёлую работёнку". Затем побросали в кусты объедки, похватали оружие и ушли. Отсюда до оврага было совсем близко, но страх уже приучил их к осторожности и ребята решили немного обождать. Долго тянулись томительные минуты. Перед их лицами зрели крупные ягоды, многие были переспелые, так и просились в рот. В другое время наперегонки бросились бы есть их прямо с кустов, но не сейчас. Впервые в своей жизни они не обращали на них никакого внимания, насторожённо прислушиваясь к близким крикам и яростному лаю собак, решая, когда следует идти дальше.

Резко и сухо, многократно отзываясь среди деревьев и срывая с мест стайки лесных птиц, раздались автоматные очереди, затрещали винтовочные выстрелы. Если бы не замерший на месте товарищ, Петрик, наверно, убежал бы отсюда, настолько ему стало страшно. К его удивлению, Хаим, как зачарованный, медленно пошёл в ту сторону, словно вдруг перестал чего-то бояться. Мальчику сделалось стыдно за свою трусость, пересилив страх, он бросился догонять его. Внезапно всё стихло.

Ребятам повезло – ветер дул в их сторону. Когда среди деревьев образовался прогал, первое, что они увидели, это широкую спину немецкого солдата, а рядом большую чёрную овчарку с жёлтыми подпалинами. Донёсся кислый запах отработанного пороха. Дети осторожно сошли с тропы, отошли подальше в сторону и снова подобрались к стене кустарника среди уже поредевших деревьев. Место оказалось на взгорке, но больше, чем наполовину, овраг отсюда всё равно не просматривался. Среди глинистых разработок они смогли заметить лишь края широкой вытянутой ямы. Через неё точно по центру был перекинут узкий деревянный мостик без перил. Поблизости никого не оказалось, зато на противоположной стороне оврага через равные промежутки стояли точно такие же солдаты с собаками.

До насторожённого мальчишечьего слуха ветер донёс едва различимые звуки. Они были странные. То напоминали хриплые вздохи, то жалобный, многоголосый щенячий писк или даже вой, точно местный вечно хмельной музыкант Дусик пиликал где-то на своей расстроенной скрипке. А ещё к окружающим запахам примешивался слабый, необычно тревожно-сладковатый запах. От всего этого вдруг повеяло чем-то страшным и леденящим. Обоим внезапно захотелось убраться отсюда и вероятней всего, они бы так и поступили. Но тут послышались хорошо различимые голоса людей, крики, громкий плач, снова яростный лай собак. Они приближались, стали звучать всё громче и отчётливей. По мосткам, топая сапогами, пробежало несколько полицаев и солдат. На той стороне ямы они развернулись. Немцы остались стоять с автоматами наперевес, а полицаи, клацая затворами винтовок, приняли положение стрельбы с колена. И тут же на мостках появились первые люди. Мужчины, в основном пожилых возрастов, молодые девушки и женщины с маленькими и грудными детьми на руках, совсем старики – они с опаской пробирались по шатким доскам.

Широко открытыми глазами ребята с ужасом смотрели на них. Почти все были знакомы им и все, абсолютно все были обнажены! Внезапно стало несколько тише, из взрослых уже никто не кричал. Словно повинуясь чей-то незримой команде, стали доноситься многократно подхваченные слова молитвы, но тут же были забиты автоматными очередями. Оранжевыми вспышками, вразнобой забухали винтовочные выстрелы.

Детское сознание ещё отказывалось сопоставлять увиденное с оглушающим грохотом оружия. Люди падали вниз, многие целыми семьями. Они тесно прижимались друг к другу, обхватывая детей и младенцев. Вот, словно о чём-то задумавшись, медленно, головой вниз, стал падать их школьный завуч Перец Шпиц…

Выпотрошенные в течении каких-то минут, сгорбленные, мальчики без движения сидели на земле. Давно уже смолкли выстрелы, но не оставалось никаких сил подняться и уйти. Краем сознания оба страстно желали, чтобы всё увиденное оказалось лишь сном, страшным сном, надо только проснуться. Глаза от слабости закрывались, вот так сейчас посидят и проснутся по-настоящему. Очень хотелось пить, во рту всё ссохлось, царапало горло. Но так во сне не бывает, Петрик с горечью открыл глаза. Более старший, он понимал, что надо уходить отсюда, потом будет сложнее. Дёрнул за рубашку Хаима, тот даже не шелохнулся, казалось, он чего-то ещё ждёт. Ждёт чего?! Ещё более страшного? Чем можно их ещё напугать? Он дёрнул сильнее и решительно приподнялся, но тут опять раздался яростный лай.

Петрик ошибался, ошибался хотя бы в отношении друга. Как заворожённые, тесно прижимаясь друг к другу, мальчики вновь стояли рядом. Эта партия обречённых, очевидно, была последней. Человек двадцать, они заняли совсем немного места над ямой. Внезапно Петрик почувствовал, как напряглось, забило мелкой дрожью стоящее рядом тело. Щуплый, небольшого росточка, Хаим чем-то напомнил ему замершую гипсовую фигурку пионера в их школьном дворе. Руку обожгло. Краем глаза он заметил, как из носа товарища закапала кровь. Петрик посмотрел вперёд, пригляделся и наконец всё понял.

Хаиму же напрягать зрение было ни к чему, свою сестру он узнал сразу. Эстерка стояла самая крайняя к ним, прижимая к себе плачущую Асеньку. Некогда пышные, ухоженные волосы, растрёпанными космами падали ей на плечи, зрелое не по годам тело было сплошь расцарапано. Тёмные пятна синяков покрывали груди, живот, бёдра, но почему-то сейчас её беспокоило совершенно другое. Босой ногой она с ожесточением отпихивала от себя какого-то малыша, лет пяти и что-то громко кричала в сторону невидимых из-за кустов людей. Наконец догадавшись, девушка перехватила сестрёнку и освобождённой рукой принялась больно хватать мальчишку за чёрные вьющиеся кудри, с силой толкая в сторону фашистов. На какое-то время, под громкий истерический хохот, она отпускала волосы и показывала на малыша пальцем, не забывая коленом отпихивать его от себя подальше. Мальчик всё это время орал от боли, но зачем-то продолжал ещё крепче цепляться за её ногу. Петрик вдруг с ужасом узнал в малыше своего двоюродного брата Юзека. Его отец Лех, дядя Петрика с материнской стороны, работал врачом в районной больнице, а мать, красивая чернявая молдаванка, через три года после рождения сына бросила их обоих, сбежав с каким-то военным. Как и многие в местечке, он хорошо был наслышан про это.

Застрочили автоматы. Лишь реакция более живого и более решительного Петрика позволила ему мгновенно перехватить с криком рванувшегося вперёд друга. Пользуясь преимуществом, он подсечкой опрокинул его на землю, навалился сверху всем телом и крепко зажал ему рот. От острой боли у Петрика зазвенело в голове, прокушенная ладонь мгновенно онемела. Но и Хаим оказался не на столько слабым. Петрик еле сдерживал бьющееся в истерике тело. Наконец тот обмяк, успокоившись вместе с внезапно наступившей тишиной. Ещё не вполне доверяя, он сел на него верхом и крепко сжал коленями, словно норовистого жеребёнка. Искусанная рука давала знать. Шипя от боли, потянулся вперёд, вырвал несколько листьев подорожника и со злостью плюнув на них, приложил к ране.

Боль постепенно утихала. Издалека слышались резкие громкие команды, требовавшие немедленно всем собраться. Он хорошо понимал речь, хотя немецкий и отличался от идиш, который Петрик неплохо знал, как и многие местечковые дети. Он насторожился, теперь его озадачило спокойствие друга. Прислушался, пока, наконец, не дошло, что Хаим спит. Спит бессознательным, вымученным сном, больше напоминающим смерть. Что-то подсказывало, лучше сейчас его не будить. Судорожно вздохнув, Петрик прилёг рядом и принялся бездумно смотреть вверх. Распогодилось. Вслед за уплывающей белой слоистой ватой, по небу вдогонку бесконечными вереницами неслись мелкие барашки облаков.

Часть 5 Группа "Крона"

Центр — "Директору", шифровка от 5 мая 1942 года.

По данным, полученным от офицера секретного отдела
технической документации, принадлежащего профессору
Фердинанту Порше. 30 апреля с.г. последнему, устным
распоряжением фюрера на совещании, посвящённому
развитию бронетанковых войск, поручено незамедлительно
начать работы по созданию сверхтяжёлого танка. Копия
последующего письменного приказа и задаваемые ТТД
прилагаются. Джен.

Кроме коробки папирос "Казбек" на тёмном полированном столе ничего не было. Все телефонные аппараты сосредоточились по соседству на небольшом столике. Фарфоровая массивная пепельница матово отсвечивала на широком подоконнике и была уже девственно пуста. Фёдор Иванович задымил первой за утро папиросой и глухо закашлялся. Это действительно была первая, но она же и последняя из пачки, закуренной в 6.00 утра, т.к. остальные 25 штук генерал "экономно" выкурил в течении ночи. Землистый цвет лица, мешки под запавшими воспалёнными глазами однозначно говорили о нездоровом образе жизни и неладах с собственными почками. Он подошёл к столу, нагнулся и достал бутылку "Боржоми". Первые глотки доставляли удовольствие и он неторопливо растягивал стакан в несколько приёмов.

В углу кабинета раздался шелест бумаги. "Личное дело" было закрыто, а завязки приобрели классическую форму "бантика".

— Фёдор Иванович, прежде чем высказать своё мнение, могу я кое-что уточнить? — голос первого заместителя начальника 5-го Управления оперативной разведки ГРУ Генерального штаба был звонким и слегка резал слух, — Вот здесь на полях, — он положил ладонь на картонную обложку, — синим карандашом отмечены некоторые графы. С какой целью?

Генерал поморщился:

— Фёдор Викторович, давайте по-деловому выскажите свои вопросы по разведывательной группе Черняка и решим поскорее главную задачу. Иван Васильевич ждёт нашего резюме по поводу операции.

Генерал замолчал на секунду, во второй раз прикуривая гаснувшую папиросу:

— Что касается уточнений, то я догадываюсь о чём вы. Организатор и руководитель "Кроны" товарищ Черняк настоящий коммунист и прирожденный резидент. Надеюсь, вы не станете этого отрицать?

— Вне всякого сомнения. Меня не только удивляют способности Джена "создавать сплочённые команды", что называется, "на пустом месте". Поражает умение отыскивать значимые фигуры, мягко входить в доверие и незаметно вовлекать антифашистов в борьбу. Один высокопоставленный штабной офицер чего стоит! Уже не говорю о министерских секретарях и видных учёных.

— Вот именно. Вы имели в виду главу исследовательского отдела авиационной фирмы "Арадо"? Так вот, надеюсь, обратили внимание на его высокую результативность, как резидента? У Яна Петровича лично приобретённых агентов более двадцати человек. И все они этнические немцы, занимающие важные посты. Но вернёмся к вопросу "с какой целью?" Жду конкретизирования.

— Прошу прощения, товарищ генерал, — заместитель слегка сконфузился, — прежде всего я имел в виду обрыв в донесениях за сентябрь месяц 1939 го...

— Это не по его вине! — с внезапным раздражением оборвал его генерал. По-видимому сказывались бессонные ночи, — С началом войны многие резидентуры утратили каналы связи, в том числе и "Крона". Но когда курьерская почта акклиматизировалась к новым обстоятельствам, от группы хлынул огромнейший поток информации. Сотни, тысячи копий чертежей новейших технологий, испещренные формулами, а также готовые образцы изделий германского вооружения. Через эфир не переправишь кипы технических описаний, как вы понимаете.

Он открыл пустую коробку и возбужденно бросил её на подоконник. Однако смутившись собственной реакции, Фёдор Иванович подошёл к окну, какое-то время отстранённо смотрел сквозь стекло. Затем глухо обронил:

— С сентября ситуация резко изменилась, европейские страны ужесточили контроль на границах.

— Да, я читал донесения. Меня крайне поразил тот факт, что Швейцария, Испания и Турция вовсе закрыли кордоны, отказываясь репатриировать даже собственных подданных.

— Нести ответственность перед своими гражданами, когда они в смертельной опасности, удел сильных духом, а не двуличных политиков, тем более акул бизнеса, чем и Европа, и Америка отличились, — генерал несколько успокоился, — Генри Форда, с поощрения правительства, ещё до войны приложил руку в наращивании военной мощи нацистов. За что и удостоился в 1938 году наивысшей награды для иностранцев, Большого Креста Германского Орла.

— Кстати, среди слушателей Академии Генерального штаба ходила байка, что портрет Форда в натуральную величину Гитлер держит над своим столом. А как-то в перерыве между лекциями полковник Иссерсон подтвердил... — тут первый заместитель внезапно запнулся, лицо его густо покраснело, — Простите, товарищ генерал, я не должен был упоминать...

— Подтвердил, что Гитлер рассматривает Генри Форда, как его собственное вдохновение? Естественно, если принять во внимание, что и после вступления США во Вторую мировую войну американские корпорации продолжали активно выполнять заказы фирм вражеских стран, поддерживали деятельность своих филиалов в Германии, Италии и даже Японии.

Фёдор Иванович мрачно хмыкнул. Он и сам в своё время присутствовал на лекциях по Теории глубокой операции военного теоретика Иссерсона. И также, как и его близкие друзья, ужасно расстроился, когда Георгия Самойловича, бывшего начальника штаба 7-й армии, арестовали незадолго до войны по обвинению в участии в военном заговоре, преступных действиях во время Советско-финской войны и приговорили к расстрелу. Но около двух месяцев назад лейтенант из строевого отдела представил на подпись стопку приказов, а также для общего ознакомления выписки из директив Военной коллегии Верховного суда СССР. В коротком списке лиц, которым изменили меру наказания на десять лет лишения свободы в исправительно-трудовом лагере, значилась и фамилия начальника кафедры оперативного искусства.

Ни один мускул не дрогнул в лице Фёдора Ивановича, осознающего, что по своим негласным обязанностям секретчик внимательно наблюдает за его реакцией. Только когда закрылась вторая дверь, он глубоко, с облегчением выдохнул.

— Твой отец был моим другом, — генерал с грустью смотрел на понурившегося подчинённого, — и уверяю, покойный Виктор наверняка не одобрил бы подобную манеру сына не владеть собой. Держи себя с достоинством, Фёдор Викторович. Продолжай по существу нашего дела.

— Отец всегда был высокого мнения о вас, Фёдор Иванович, — голос заместителя слегка вибрировал, он проглотил мешавший в горле комок, — И я нисколько не сомневаюсь в ваших оценках. После ознакомления с последними донесениями Джена мне хотелось бы знать заключение специалистов по этому вопросу, но в деле ничего не нашёл.

— И не найдёте, уважаемый тёзка. После того, как Черняк из Германии по оперативной необходимости срочно убыл во Францию, а в связи с падением Парижа в июне сорокового был вынужден перебраться в Лондон, основной контакт с Цюрихом был на время утрачен.

— Выходит, курьер не смог вовремя отправить необходимую документацию?

— Совершенно верно. Чертежи сверхтяжёлого танка, по всей видимости, будут не раньше, чем в конце месяца, а срок начала операции уже назначен на ближайшие дни. Однако предварительные соображения могу сообщить сейчас. При массе "Мауса", как называют его сами немцы, равной массам четырёх "Пантер" или, если хотите, трём "Тиграм", этот танк нежизнеспособен. К подобному выводу пришли все ведущие специалисты. Удивительно, как Порше, далеко не глупый человек, взялся за такого "монстра"? Хотя, в принципе, понять его можно, когда основные характеристики задаёт такой "специалист". По всей видимости, "бесноватый" всё же решился использовать для прорыва оборонительных полос, так сказать, "чудо оружие", оснащённое 150 мм пушкой. Продолжайте полковник.

Заместитель открыл папку тиснёной кожи с двумя листами машинописного текста:

— Военный Совет рекомендует нам связать проведение операции с началом наступления на Центральном участке фронта, — он взглянул на большую настенную карту утыканную флажками, — что же касается… извините, товарищ генерал, я воспользуюсь вашей крупномасштабной?

— Да-да, разумеемся, — Фёдор Иванович показал рукой в сторону отдельно стоящего стола с подготовленными листами топографических карт.

Полковник выбрал нужный лист и вынул из нагрудного кармана тонкий, серебристого цвета карандаш. Острозаточенный грифель едва коснулся поверхности:

— Нас заверили, что согласно долгосрочного прогноза, метеоусловия позволят в течении двух-трёх суток произвести скрытую перегруппировку войск. На этом участке фронта сосредоточена 3-я танковая армия, — кончик карандаша мягко очертил аккуратный кружочек, — а здесь предполагаемое место сосредоточения танкового полка Терещенко. Командир и начальник штаба информированы в необходимом объёме, выделены и подготовлены четыре лучших экипажа. Общее руководство диверсионной группой возложено на старшего офицера разведотдела Армии майора Латыпова. По агентурным данным за последние трое суток отмечены остановки поездов вне графика на станции Разино. Это в четырнадцати километрах от второстепенного аэродрома у села Врублёвка. До этого эшелоны свободно следовали через станцию, лишь периодически останавливаясь для отцепки двух-трёх цистерн с авиационным топливом. И наконец, от агента "Белая" поступило сообщение, что в течении этого времени были сгружены шесть единиц бронетехники: два САУ и четыре "Тигра". Предполагаю, это те самые "охотники" из дивизии СС.

— Мм… вполне вероятно. Эти ребята из "Великой Германии" с пунктуальной точностью появляются перед началом наступления на танкоопасных направлениях и Ставке приходится с этим считаться. Не зря их сами немцы прозвали "Охотниками за танками".

Генерал чуть помедлил, протягивая руку к новой, нераспечатанной пачке "Казбека". Перехватил взгляд подчинённого, виновато усмехнулся:

— Супруга грозится сама начать курить если не сокращу норму, только где она, эта норма? — Хозяин кабинета кивнул в дальний угол. На большом кожаном диване с так и не расправленной на ночь постелью, свернувшись клубком, спал котёнок.

— Фёдор Иванович, прошу извинить, но меня всё же несколько удивляет постановка задачи. Мягко выражаясь, она не нашего уровня, — полковник снизил голос и вопросительно посмотрел в глаза генералу, — возможно, я что-то недопонимаю?

Генерал резко встал и подошёл к окну. Нервным движением вскрыл пачку, закурил и не оборачиваясь, тихо произнёс:

— Поверьте, Фёдор Викторович, бывают моменты, когда необходимость вопроса утрачивается прежде, чем его задаёшь, Это я больше о себе. Я вам ещё не говорил — это личная просьба Ивана Васильевича. А что касается "охотников", то подобным печальным совпадением занимается контрразведка и как всегда, с неизменным "успехом".

Он вернулся в своё кресло:

— Верховный ждёт нашего доклада, прошу вас, продолжайте, полковник.

Заместитель достал из папки второй лист машинописного текста:

— В последней шифровке "Белая" сообщает, что в результате наблюдения на территории бывшего завода металло-технических изделий у села Печановка заметно повысилась активность. Заключённые, содержащиеся в трёх бараках, на предприятие больше не допускаются, работы внутри цеха приостановлены. Оба сооружения на заводском дворе представляют собой гигантские танки, но без башен. При ближайшем рассмотрении удалось установить, что первое изделие, это деревянный макет. Второй, настоящий "Маус", срочно готовят к испытаниям на полигоне, но в связи с тем, что башня с пушкой ещё не установлены, то часть основного корпуса искусственно загружен. Так… — полковник замолчал, быстро пробегая взглядом оставшиеся строчки, — и ещё она сообщает о двух тщательно охраняемых одноэтажных зданиях на ближайшей станции Гордиевка. Точно определить имеют ли они отношение к производству пока не удаётся. По сообщениям местных жителей, возможно, это какая-то санчасть или небольшой армейский госпиталь, т.к. на его территории часто появляются санитарные машины, но разгрузку производят в крытом боксе. Вот, пожалуй и всё по нашему вопросу.

— Ясно, теперь непосредственно о самой операции, — генерал нажал кнопку вызова, — коротко о совместном плане и уточним ещё раз маршрут передвижения.

Дверь бесшумно открылась, вошёл адъютант с белым фарфоровым кофейником на подносе и вазочкой с печеньем. Молча поставил всё на стол, достал из небольшого буфета чашки и блюдца, аккуратно разлил дымящийся напиток и так же неслышно вышел. Кабинет наполнил аромат свежезаваренного кофе. Хозяин шевельнул ноздрями, взял чашку и кивнул на стол:

— Присоединяйтесь, Фёдор Викторович. Как видите, на бразильских плантациях время всё ещё приятно остановилось.

Несколько минут оба, обжигаясь, с явным удовольствием наслаждались напитком. Со скрытым сожалением полковник отказался от второй чашки и продолжил доклад:

— В час "Ч" группа вольётся в общее наступление в составе подчинённого Ставке "полка прорыва" под командованием подполковника Покровского, — заместитель оторвал взгляд от текста, — Кстати, товарищ генерал, только после вашего разъяснения мне, наконец, стало понятным, что послать для прикрытия одно из подразделений С-100 "своего" батальона это личная инициатива Верховного. Ох и поломал я вначале голову! Итак, общее наступление начнётся в тёмное время суток. Взломав оборону на своём участке, Покровский лично обеспечит, проконтролирует, а в случае необходимости прикроет уход диверсионной группы в тыл противника. На этом его миссия закончится и он продолжит наступление в составе передовых частей…

— Проводник предупреждён? — перебил его генерал.

— Так точно. От силы через сорок пять — пятьдесят минут хода, — они оба приблизились к настенной карте, — вот в этой точке танки достигнут границы болот. Место встречи оговорено. Аким утверждает, что по его "кровной" дороге танки проскочат аки по суху. Затем маршрут пересечёт заброшенную ж.д. ветку и они выйдут на окраину села Романов, к песчаному карьеру. Место скрытного дневного отдыха определит проводник, а с наступлением темноты начнётся второй и самый ответственный этап операции. Группа возвращается к ветке и продолжает движение вдоль путей до четвёртого по счёту открытого ж.д. переезда. Вот в этой первой контрольной точке группа расходится. Далее ст. лейтенант Фонов в составе двух единиц следует самостоятельно и на подступах к аэродрому Врублёвка занимает оборонительную позицию, — полковник кончиком карандаша прочертил две короткие линии, — Его задача — обеспечить общее прикрытие до полного завершения операции. Основная группа двумя единицами приступает к непосредственному выполнению задания. Вот подробный план, — полковник протянул лист. Выполненная на тонкой вощёной бумаге, схема чуть просвечивала с обратной стороны.

На некоторое время в кабинете установилась тишина. Наконец генерал, удовлетворённо кивнув, оторвался от документа и взглянул на настенные часы:

— Ну, всё, нам пора, тёзка. А на так и не заданный Вами вопрос о практическом значении операции, то в большей степени, как вы сами теперь догадались, здесь имеет быть место политической акции, к сожалению.

Надевая китель, Фёдор Иванович обратил внимание, как заметно волнуется его заместитель, укладывая всю подготовленную документацию в большую кожаную папку. Не торопясь, генерал застегнул последнюю позолоченную пуговицу кителя, внимательно оглядел себя в зеркале и сдунул с обшлага невидимую соринку. Выходить из кабинета первым не стал, а терпеливо дожидался у двери. Слегка насмешливо взглянул в глаза подошедшему заму и тихо, как бы про себя, произнёс:

— Как-то лежим с твоим батей на окраине Мадрида в грязной вонючей канаве с двумя оставшимися патронами на двоих. Достал я фотокарточку жены с младшеньким и как бы последний привет им передаю, а Виктор мне и говорит, мол, слышь, Федя, ставлю бутылку лучшей малаги. Смерть – она, старушка, вполне благопристойная и я сомневаюсь, чтобы пожилая и опрятная дама за нами в эдакое говно полезла.

Генерал вздохнул:

— Пообещать-то пообещал… Потом уже, пока к своим везли, двое суток не просыхали, правда и самой малаги не видели. Да… — он тяжело качнул седеющей головой и совсем уже тихо добавил, казалось, без всякой связи с ранее сказанным:

— Согласен, Фёдор, нам давно припекло заниматься совершенно иными делами. Дай-то Бог, чтобы прихоть Верховного сошла всем с рук, — он толкнул дверь.

Часть 6 Охотники за танками

Рудольф сидел в тени "самоходки", спину приятно холодил металл. Босые ступни торчали на солнце, их припекало, но убирать не хотелось, когда ещё представится такая возможность? За последнюю неделю погода немного прояснилась, но по прогнозу опять ожидались дожди. Это радовало больше – не будет досаждать фронтовая авиация русских.

Чтоб этих конструкторов в аду поджаривали! — думал Рудольф, — Неужели нельзя было броню на САУ сделать такую же, как и на "тиграх"? И всё это из-за орудия, чёрт бы их всех побрал! Хотя, действительно, с таким весом, да поставь ещё толстую броню, дальше Бранденбургских ворот не уедешь.

Из ближайших кустов послышался громкий смех и возмущённые выкрики. Опять Бруно сблефовал. Этому тупице бесполезно говорить, что повторяться нельзя, карты требуют не меньшего уважения.

Он прикрыл глаза и попытался заснуть, но ничего не получалось, то ли мысли одолевали, а вот теперь, кажется и рана заныла. Сказать, что Рудольфу Вермезеру очень везло на фронте – этого не скажешь, а с другой стороны, ни одного серьёзного ранения, что давало ему основание всё же надеяться на благополучный исход компании.

Рудольф осторожно прикоснулся пальцами к макушке. Ранение головы было неопасное, но болезненное. По-правде говоря, он сам себя чувствовал виноватым, потому что по собственной глупости поторопился открыть стальную заслонку, через которую наводится на цель орудийная оптика. Едва образовалась щель, так сразу и чиркнуло по голове, ещё хорошо, что по касательной. Отец писал, спрашивал – осколочное или пулевое ранение получил сын, как будто не всё равно отчего подохнуть. Можно только себе представить, как это известие "обрадовало" бы старика, узнай он, что какой-то сопливый пехотинец, сидевший на броне, решил не вовремя пострелять по русским. Одна из пуль при этом, возьми и угоди точно в отверстие у его ног. Но на этом злоключения бывалого наводчика орудия не закончились.

В санитарном пункте для начала ефрейтору Вельмезеру "вкатили" противостолбнячную сыворотку и вдобавок "угостили" лошадиной дозой, очевидно, просроченного лекарства. К утру всё тело покрылось кровавыми расчесами и вместо двух-трёх дней пришлось проваляться две недели. Для Рудольфа эти нудные дни показались вечностью и не потому, что рвался в бой, причина была гораздо серьёзнее. Тот, кто на себе не испытал чувство "боевого братства", тот наверняка не поймёт, чем для солдата на фронте является проверенный и дружный экипаж. Это почти, что семья, даже больше. Но судьба к уроженцу северной Баварии оказалась более милосердна, чем можно было предположить. Пока он валялся на вонючих госпитальных матрацах, его "самоходка" подорвалась на мине и весь экипаж героически погиб.

Нос уловил знакомый запах дорогого одеколона. Он было приподнялся, собираясь встать, но не успел.

— Сиди, Рудольф, — рядом с ним устало плюхнулся лейтенант Винцер.

Две последние бессонные ночи окончательно вымотали командира СУ, да и днём забот хватало. То у начальства каждые два часа планы меняются, в штаб вызывают для уточнения задачи, то пришло время НЗ поменять, затем организовать получение боекомплекта, а если ещё и материальная часть неисправна, то на сон остаётся не более трёх-четырёх часов.

Не прошло и минуты, как лейтенант захрапел, плотно припечатав затылок к броневому листу. Рудольф покосился. Командир сидел в позе затравленного индийского йога, убедительно испускавшего дух. Незажжённая сигарета выпала из ослабевших пальцев на землю. Он подобрал её и осторожно сунул ему в отворот пилотки.

Ефрейтору повезло в очередной раз, новый экипаж оказался не менее сплочённым и его великодушно приняли в свою семью. Вначале он думал, что это потому, что и сам является уже не новичком на фронте, к тому же с двумя нашивками за ранения. Но как выяснилось позже, дело было не столько в этом, как в их командире, за глаза прозванного в дивизионе "Наш молоденький барон". Лейтенант Винцер являлся потомственным военным в четвёртом поколении. По окончании престижного офицерского училища, несмотря на соблазнительные предложения проходить для начала службу в штабе, добился назначения в боевую часть. Принял под командование свой экипаж и первое, чего стал добиваться – это строгой дисциплины. Не в смысле муштровки и прочих глупостей, а именно самой настоящей, основанной на сознании и взаимном доверии. Естественно, у офицеров это вызвало негативную реакцию, да и завистников нашлось немало. За все шесть месяцев, что им довелось воевать в одном экипаже, подчинённые не услышали от него ни одного грубого слова или скрытого пренебрежения. В отличие от других экипажей, как бы дела не обстояли в смысле снабжения, в САУ всегда имелся достаточный запас продовольствия, хороших сигарет и изредка спиртного. Шли слухи, что за трофейный европейский шнапс, табак и консервы лейтенант доплачивал тыловикам из собственного кармана. Вместе с тем пьянство в экипаже категорически не поощрялось, зато в дни законного отдыха люди могли неплохо отдохнуть.

Лейтенант шевельнулся:

— Вельмезер, у нас всё готово? Боекомплект пополнили?

— Так точно, господин лейтенант. Вы ещё не успели отойти, как машина подъехала.

— Хорошо. А теперь приятная новость, могу Вас поздравить, Рудольф, с будущим офицерским званием.

Винцер чиркнул зажигалкой и с удовольствием затянулся. Довольный произведённым эффектом, добавил:

— Начальник штаба передал, что моему рапорту дан ход и представление на звание уже ушло в Берлин. Думаю, максимум через месяц у нас появится вполне законная причина открыть оставшуюся бутылку французского вина урожая шестнадцатого года.

— Благодарю Вас, господин лейтенант, — порозовевший от волнения, с чувством произнёс Вельмезер, — я очень тронут и благодарен Вам.

— Перестаньте, Рудольф, вы не девушка. Это мой долг. Наша дивизия "Великая Германия" нуждается не в великих людях, а в грамотных и толковых специалистах своего дела. И по всем критериям вы соответствуете чести быть офицерского звания. Но это ещё не всё, — устало улыбнулся лейтенант, — иначе я бы даже и не заикался о том, чего пока нет. В ближайшие недели нашу часть пополнят ещё двумя десятками танков "пантера" и САУ, но это строго между нами. Так вот, начальник штаба одобрил моё предложение и приказ о вашем назначении на должность командира САУ придёт, думаю, одновременно со званием. Объявлять всему экипажу пока не советую, сейчас не до этого, но я очень рад за вас, Рудольф.

— Господин лейтенант! — Вельмезер совсем расчувствовался, — Вы не представляете какая это будет радость для моего старика. Он в каждом письме желает скорейшей победы и просит передать, что молится за всех нас.

— Кстати, что пишет в последнем письме ваш отец, дела всё так же идут неплохо?

— Что вы, господин лейтенант, — Рудольф тяжело вздохнул, — дела пошли намного хуже. Ситуация с кормами тяжёлая, большую часть свиней пришлось пустить на колбасу раньше, чем они набрали товарный вес. Да и сам он сильно сдал, вы же знаете, у него ещё с Первой войны осколки сидят.

— Да-да, такое часто бывает, — задумчиво произнёс Винцер, — но я очень надеюсь, что старый солдат всё же найдёт способ выкарабкаться. Будете писать, передайте от меня привет обоим родителям. Да, ещё прошу, — он взглянул на подчинённого, — когда мы одни, можете называть меня по имени, скоро мы с вами будем на равных должностях. Договорились?

— Так точно, господин… Курт, только мне надо ещё привыкнуть.

— Это не беда. Меня беспокоит другое, хотелось бы посоветоваться, что ли, поговорить о последних боях. Мы с вами уже как пол года воюем вместе и не в самой из скучных дивизий. Первые две недели околачивались у Ставки, затем нас начали срочно перебрасывать с одного участка фронта на другой, из боёв не вылазили. Если всё это проследить, то становится ясно, как день, где бы мы не оказывались, всякий раз русские там начинали наступление. Теперь вот здесь обитаем. Но меня озадачивает вовсе не это. Куда бы фюрер не посылал нашу дивизию, с неизменной последовательностью происходит одно и то же – против нас оказываются элитные части русских, а не какие-либо другие. Они называют их "полками прорыва". В штабе пленные всякий раз подтверждали эту версию. Вполне очевидно, Сталин точно так же, заметь, всегда вовремя посылает их на ответственные участки фронта. Просто мистика какая-то.

Винцер понизил голос и покосился по сторонам:

— Иной раз складывается впечатление, что ОНИ ТАМ играют в гигантские шахматы, всякий раз каким-то образом предугадывая очередной ход соперника. Майн Гот! — У лейтенанта затвердели черты лица, — Не хочется думать, что из очередного боя мы можем вернуться жалкими калеками.

Как знать, не присутствовало ли само провидение при этом разговоре, но как вытекает из дальнейших событий, оно явно проигнорировало многие пожелания лейтенанта.

Начались дожди. В последнее воскресенье июля, воспользовавшись временным затишьем на их участке, офицеров дивизии собрали на совещание. По окончанию многие его участники, кроме заступавших на боевое дежурство, были предоставлены сами себе. В дивизии это означало, как бы запланированную штабом полуофициальную пьянку. К большому неудовольствию Винцера, его с небольшой группой младших офицеров пригласили в штабной блиндаж. Очевидно, сыграл фактор их "высоко породистого" происхождения. Казалось, вечер не предвещал неприятных сюрпризов. В элитных частях по всем воинским канонам распитие горячительных напитков в присутствии начальства считалось вполне законным мероприятием, более того, в тайне поддерживалось мнение, что это способствует большему укреплению воинского братства.

Общие темы за столом не особо отличались разнообразием, многие с ностальгией вспоминали довоенные годы, студенческие вечеринки и т.п. Вероятно, всё так бы и закончилось благопристойно, если бы не "накачавшийся" сверх всякого приличия заместитель начальника штаба майор Карл Герлих. Чем его так возбудил сидевший в конце длинного стола лейтенант, что-то увлечённо чертивший на салфетке, остаётся только гадать. Впрочем, для "посвящённых" ответ и так висел в воздухе. Будучи внебрачным сыном одного министерского чиновника, высоко "взлетевшего" на партийной волне, Карл, к собственному стыду, не имел ни определённого статуса ни благородного происхождения. Отсутствовало и профессиональное военное образование, в отличие от подавляющего большинства штабистов. А своим нынешним положением он был обязан исключительно заслугам своего папаши перед фюрером.

Повернувшись к своему соседу по столу, офицеру отдела снабжения, прозванного по сложившейся армейской традиции "хомяком", Герлих громко спросил его, явно привлекая всеобщее внимание:

— Послушайте, Франц, я вижу, некоторые присутствующие здесь младшие офицеры не перестают повышать свой профессиональный уровень даже за товарищеским столом. И вполне возможно, в ближайшем будущем мы все станем очевидцами более фундаментального научного трактата о германских бронетанковых силах, чем нашумевшая книга какого-то "неизвестного" Хейнца Гудариана.("Внимание: танки") Что вы можете на это ответить?

К его несчастью, "хомяк", пребывавший в ещё более мрачном расположении духа, раздражённо пробурчал:

— Я солдат и моя сфера деятельности ограничивается запасными частями, боеприпасами и продовольствием, господин майор. Однако должен заметить, что если ваших знаний действительно не хватает уловить значение этой стоящей книги, — он кивнул в сторону растерявшегося Винцера, — то осмелюсь посоветовать лейтенанта, как специалиста своего дела. Он-то наверняка должен это знать.

Наступила тишина. Как по команде, у всех присутствующих за столом офицеров словесная стычка возбудила интерес, чем-же ответит на этот выпад его молодой оппонент. Винцер окончательно смутился, но слишком заинтересованные взгляды окружающих заставили его взять себя в руки. Юношеским румянцем запылало лицо, он понял, что из-за этого чёртового пьяницы молчанием не отделаться и как на экзамене, выпалил:

— Что касается моих знаний и опыта, то ввиду своего возраста они не идут ни в какое сравнение с автором этой нужной и чрезвычайно своевременной книги.

Лейтенант со всей строгостью, на которую был способен, взглянул прямо в замутнённые глаза заместителя начальника штаба дивизии и ещё более твёрдым голосом закончил свою тираду:

— Но могу поручиться лишь в одном, что впервые в истории танковых войск Вермахта господин генерал теоретически обосновал особую роль механизированных частей в современном бою, особо выделив значение атак танковыми частями при поддержке пехотных дивизий. А в одной из своих ссылок он оговаривает, что подобная тактика хотя и приводит к значительным потерям, но зато позволяет сохранить стремительный темп наступления. Как один из примеров, он привёл французскую кампанию, когда ставка на быстроту и натиск полностью оправдали себя. И нас не должно не радовать, что все его теоретические измышления подтверждаются и сейчас.

Редкие хлопки молодых офицеров и доброжелательные взгляды старших окончательно успокоили лейтенанта. Однако выпитые до этого лишнии порции коньяка заставили его, что было явно не корректно, первому высоко поднять свою рюмку и победно завершить свой экспромт:

— Что касается моего профессионального уровня, господин майор, то как танкист с небольшим, но боевым опытом, смею высказать собственное мнение. Оно логически вытекает из книги уважаемого Хейнца Гудариана, что следует всё же опасаться, и вполне обоснованно, значительного отрыва танковых частей от пехоты. Внушительные потери на русском фронте уже не раз доказывали это. А сейчас хотелось бы помянуть наших погибших боевых товарищей.

Уловив явное одобрение, теперь уже в глазах самого командира дивизии, Винцер, не дожидаясь, первым лихо опрокинул рюмку. Но как оказалось, вполне мирно заканчивающийся вечер, не устраивал вконец опьяневшего "министерского выскочку". Уязвлённая гордость Карла требовала немедленной сатисфакции:

— Не увиливайте от ответа, "барон фон Винцер", — как показалось ему самому, крайне язвительно и остроумно выразился майор, — Вы не сказали главного, лейтенант, о сроках издания собственного "научного трактата". Так удачно начать свою речь и не закончить её…

При этих словах он качнулся и громко икнул, а для пущей устойчивости на стуле крепко уцепился пальцами за скатерть. Курт же, воспитанный в лучших традициях немецкой военной аристократии, основанной, в том числе и на уважении к старшим по званию, совершил то, чего делать никак не подобало. Добропорядочное слово "барон" прозвучало для него в крайне оскорбительном контексте, усугублённое к тому же изрядной дозой спиртного, влитой в уже протестующий желудок. Всё это окончательно вывело лейтенанта из равновесия. Холодным, взбешённым тоном, глядя через примолкнувший стол в остекленевшие глаза штабиста, он громко и твёрдо заявил:

— Если я и издам свой трактат, то лишь по поводу незаконно присвоенного мне титула. Господин майор явно ошибся, бароном является мой денщик и он каждое утро подаёт мне начищенные сапоги. Весьма сожалею, что приходится заставлять его это делать, т.к. ввиду полного отсутствия профессионального военного образования, он абсолютно непригоден для производства даже в унтер-офицеры!

Упрекнуть майора Герлиха в отсутствии реакции было бы несправедливо. Голову "теоретика", от летящей в неё тарелки с остатками консервированных французских омаров, спасла лишь реквизированная скатерть. Она не выдержала давления массы в сто шестьдесят фунтов и поползла вниз, в результате чего вторая рука "метателя" предательски дрогнула. К великому возмущению присутствующих, чешский фарфор чуть изменил свою траекторию и по иронии судьбы, окатил своим содержимым подполковничий мундир действительного потомственного барона фон Зыбке.

Нечего и говорить, для Курта подобная выходка не прошла бесследно. По крайней мере, в течение нескольких месяцев её последствия ощущал весь экипаж в виде ошеломляющего количества внеочередных боевых дежурств. Однако, к чести лейтенанта, ночные бдения в стальных объятиях до нельзя осточертевшей "самоходки", с лихвой компенсировались французскими консервами, бельгийским шоколадом и итальянскими сигаретами.

* * *

Соседний участок фронта, куда вскоре срочно перебросили полк лейтенанта Винцера, встретил прибывших напряжённой тишиной, ни артобстрелов, ни авиаударов. Естественно, все понимали обманчивость фронтового затишья. Под покровом ночи прибывшая техника спешно занимала заранее подготовленные позиции, так что экипажам оставалось произвести лишь окончательную маскировку. Но к исходу этих и последующих за ними суток противник так и не предпринял активных действий. Вероятней всего, как предполагал лейтенант, русские пока были не в состоянии обнаружить "охотников". Высоко в небе постоянно "висели" самолёты-разведчики, принадлежащие обеим воюющим сторонам и казалось, вполне по-добрососедски выполняли одну общую задачу. Продолжающееся затишье, как бы подразумевало, что лидеров в этой "мирной" гонке не предвидится.

Что же касается радиоэфира, то события здесь происходили с точностью до наоборот. На всех мыслимых частотах он буквально разрывался от всяческих команд, вызовов, требований, перемежающиеся русским матом и немецкими проклятиями. При эдаком, казалось, "бардаке" общий смысл радиообмена был предельно чёток и однозначен – военачальники всех рангов и степеней яростно требовали немедленного обнаружения сгруппировавшегося и замаскированного противника. Лезть в драку с завязанными глазами было чревато для всех из-за перспективы неоправданно высоких потерь боевой техники.

Наконец, с наступлением очередной темноты, "охотники" выдвинулись вперёд на тщательно замаскированные позиции. Их действия были отработаны заранее и теперь ничего не оставалось, как дожидаться появления бронированной "дичи" неприятеля на танкоопасном направлении.

Как и будучи прежде цивильным, свой участок работы ефрейтор Вельмезер содержал в исключительном состоянии. Лучший французский batiste, смоченный в итальянском коньячном спирте, четырежды в сутки снимал российскую пыль с орудийной оптики фирмы Цейса. По установившейся в экипаже традиции, самые тяжёлые предрассветные часы командир "Мардер-П" и его наводчик дежурили за бортом. Клевавший носом рядовой Фишер с трудом подавил зевок и полез наверх, а пытаясь в темноте нащупать опору, он оступился на скользком от ночной росы металле и едва не угодил каблуком в лицо карабкавшемуся следом механику-водителю.

Опять наступила относительная тишина. Доносилась канонада, периодически нарушаемая треском осветительных ракет и редкими трассами пулемётных очередей. Под маскировочной сеткой кромешная тьма, т.к. небо опять затянуло сплошной облачностью. Они сидели рядом, оперевшись спинами о кусок разбитой фанеры, кем-то заботливо приставленной к земляному брустверу. От мыслей Рудольфа отвлекло не совсем разборчивое слово, напоминающее "колокол", по крайней мере, ему так показалось.

Задремал, наверное, решил он, но тут же услышал тяжёлый вздох, следом зашуршало. Лейтенант достал из ящика флягу с кофе:

— Ты в порядке? — тихо спросил Курт, — На вот, возьми пока совсем не остыл, — он на ощупь передал стаканчик.

Они опять молча сидели, прислушиваясь к ночным звукам. На востоке постепенно затихло, даже ракеты перестали взлетать в небо.

Наверно, русские израсходовали положенный лимит, — отстранённо подумал Рудольф, с удовольствием прислушиваясь к приятным ощущениям в желудке. У обоих тем не менее на душе было неспокойно, какое-то тягостное чувство не давало полностью расслабиться.

— Ты знаешь, — нарушил молчание Курт, — до того, как я попал сюда, две недели проторчал при штабе дивизии около одной русской деревеньки. Однажды совсем недалеко от меня крупный осколок попал в церковный колокол. Гул пошёл по всей округе. Вот тогда впервые и подумал, уж не по мне ли он звонит? Потом я уже не раз становился свидетелем, как при попадании снарядов, церкви сносило вместе с колоколами, но то самое, первое чувство меня уже не покидает до сих пор. Как человеку верующему, это очень не нравится мне, но что я могу поделать? Война, чёрт бы её побрал…

Серое, безликое утро наступало нехотя, словно предчувствуя, что ни тишины ни покоя оно опять не получит. С рассветом экипаж занял свои места. Рудольф подсоединил наушники и принялся планомерно осматривать местность. Эфир по-прежнему бурлил не переставая. Внезапно в панораме прицела сдвинулась тёмная точка. Он увеличил резкость. Танк русских выскочил откуда-то из-за укрытия и на предельной скорости понёсся в их сторону. Но двигался как-то  странно, почти по диагонали, через всё поле, изъеденное воронками и мелкими овражками. Плеча коснулась рука, он отодвинулся, к прицелу приник командир. В наушниках раздался его голос:

— Сдаётся мне, что нервы у кого-то сейчас не выдержат. Странно всё это… Думаю, нашим было бы лучше не реагировать пока.

Раскидывая в стороны комья земли и дёрна, этот "рыцарь-одиночка", казалось, вызывал на поединок своего невидимого противника. Вот он достиг центра поля, с ходу нырнул с ближайший овраг и скрылся из виду, чтобы затем, словно из пращи, вылететь оттуда, почти не потеряв скорость. Винцер невольно отметил про себя, что водитель явно не из новичков, если судить по тому, как грамотно тот берёт препятствия. Внезапно мелькнувшая мысль едва не заставила лейтенанта срочно выйти на связь с КП. Он беспомощно оглянулся на наводчика, с трудом сдерживая свой порыв, понимая, что всё равно этим ничего не изменит. Его мысли точно подслушали, появился "фон" и знакомый голос назвал его позывной, приказывая немедленно открыть огонь на поражение. Внутри у Винцера всё сжалось, но обсуждать приказ он не имел права.

Первый пристрелочный выстрел едва не оказался роковым для русского танка, снаряд разорвался буквально за его кормой. Резко пахнуло отработанными газами. Ещё раз лязгнул металл и в казённую часть с шелестом влетел очередной снаряд. Произвести повторный выстрел экипаж не успел, яркая ослепительная вспышка полыхнула перед глазами командира и тут же наступила мёртвая, беззвучная темнота. Только откуда-то издалека, затихая, доносились обрывки-отголоски знакомого колокольного звона…

Рудольф вдруг с удивлением осознал себя снаружи, стоящим на четвереньках рядом с дымящейся "самоходкой". Он помотал головой, абсолютно не представляя, каким образом оказался здесь. В глазах резало от попавшей в них грязи. Утеревшись рукавом, заставил себя раскрыть их. Рядом с собой обнаружил Йозефа, заряжающий находился в не лучшей позе. Наконец придя в себя, они бросились к машине. Придерживая ушибленную руку, Йозеф нырнул первым и начал подавать по очереди тела оставшихся членов экипажа. Рудольф принимал, стаскивал вниз и укладывал на остатки маскировочной сети. Слава Богу, все оказались живы, но находились в бессознательном состоянии. У командира кожа на лбу была содрана и кровь заливала лицо. Рудольф приподнял ему голову. Винцер застонал, открыл глаза и очевидно решив с чего-то, что перед ним русские, внезапно выхватил пистолет и предпринял попытку застрелиться. Подоспевший Йозеф с трудом отобрал оружие и оба кое-как успокоили его. Почти сразу подоспела помощь. К ночи безнадёжно искорёженную "самоходку" отбуксировали в тыл, а весь экипаж, за исключением ефрейтора Вельмезера, отправили в госпиталь.

Дольше всех на койке задержался Винцер, т.к. помимо ранения лица он получил тяжёлую контузию. За это время оставшийся без командира экипаж принял новую технику. Прямо со станции была получена новейшая модель САУ "Ягдпантер-V", оснащённая новой, более мощной 128-мм пушкой. В субботу из госпиталя уже дважды звонили и требовали побыстрее прислать за офицером транспорт, поэтому во второй половине дня Рудольф напросился у начальства лично съездить за своим командиром.

Лейтенант выглядел довольно жизнерадостным и даже улыбался своей "заштопанной" физиономией. Он был очень обрадован, что за ним прислали именно Вельмезера. Неожиданно их грузовик Ford срочно забрали на два часа и друзья отправились в соседнюю рощицу. Там росло много берёз и казалось, они сами по себе излучали свет, несмотря на пасмурный день. Всё это напоминало им родные места, в Германии природа мало чем отличалась от русской, разве что выглядела более ухоженной.

Обоим взгрустнулось. Рудольф постелил на пожухлую траву кусок нового брезента и выложил на него всё, что собрал экипаж: пару банок хороших консервов, свежий хлеб, толстый пласт розового шпига, недавно полученного Йозефом из дома и чудом спасённую от вездесущих ремонтников оставшуюся четверть фляжки французского коньяка. Виновато протянул лейтенанту солдатские сигареты. Справившись со всем минут за пятнадцать, они лежали на брезенте и молча курили, бездумно пуская в небо облачка дыма. Рудольф первым загасил окурок и повернул голову:

— Курт, как ты полагаешь, русские засекли нас или это был тот самый "счастливый случай"? Уж больно быстро всё произошло, ведь они толком даже пристреляться не успели?

Командир не отвечал и лежал неподвижно с закрытыми глазами. Рудольф, с удивлением заметил, как из-под его закрытого века выкатилась единственная слеза и стала медленно стекать по виску, пока не скрылась за ухом. Он почувствовал себя неловко и отвернулся, решив больше не беспокоить лейтенанта своими дурацкими вопросами. Прошло ещё какое-то время. Винцер глухо прокашлялся и первым нарушил затянувшееся молчание:

— Что ты думаешь по поводу моей теперешней рожи? Я могу на что-либо рассчитывать? Ты же видел её фотографию?

— И не сомневаюсь даже, — торопливо отозвался Рудольф, — да будь я на её месте, так гордился бы таким женихом. Это же не шутка, вырваться живым из подобной передряги. Я думаю, что нас ещё наградят, а?

— Угу, наградят, — Курт тяжело вздохнул, — дырки на мундирах не забудьте сделать.

Он опять о чём-то задумался. Закурил очередную сигарету и повернулся к Рудольфу:

— Если откровенно, то до этого случая я бы ещё подумал, стоит ли с тобой говорить на подобную тему. Ты уж не обижайся на меня, Руди, но в наше время над многими вещами лучше не задумываться, а ещё желательно вообще потерять память. То, что русские решили устроить нам ловушку, в этом с самого начала у меня не было никаких сомнений, слишком явно они его подставляли. Это обычная практика, я читал об этом. Местность заранее пристреливается и как только противник клюнет на наживку, а в данном случае ею оказались мы, то практически первым снарядом цель накрывается. Я даже удивляюсь, что мы с тобой ещё разговариваем. Знаешь, как в госпитале назвали нашу разбитую старушку? "Чудесная Палатина Восточного фронта"!

— Извини, Курт, но может быть, я тебя не совсем понял? Что же здесь особенного, если во многих армиях мира используют аналогичные хитрости?

— Согласен, но есть одно "но" – для таких задач используют обычно лёгкие танки, а не тяжёлую, дорогостоящую технику. Это я уже додумал на госпитальной койке. Дело в том, что местность точно также была пристреляна нашей артиллерией. Начальник штаба, в соответствии с инструкцией, подготовил на утверждение подобный вариант, а заместитель начальника штаба, воспользовавшись случаем, слегка "подкорректировал" документ и подсунул его командиру дивизии, в чём я теперь и не сомневаюсь. Естественно, на нашем месте мог быть любой экипаж, выдвинутый в качестве контрнаживки, но как видишь, провидение оказалось на нашей стороне. Дальше пошло всё по накатанному, ведь хитри не хитри, а воевать надо. Как только русские "бегемоты", эти тяжёлые "ИС-3", открыли огонь, то точно так же, раскрылись и сами.

— А что означает эта… абре… ну, "ИС-3", я о такой модели впервые слышу?

— Ничего нового, мой друг "Гораций", это тоже обычная практика. Жаль, история в который раз безуспешно пытается доказать всем нам, что увековечивание правителей в виде каменных пирамид выглядит намного практичнее, нежели в куче легированного дерьма, в чём мы и убедились на собственной шкуре.

Через неделю штаб дивизии "Великая Германия" получил секретный приказ из Берлина срочно передислоцировать в квадрат ЕG-2, примыкающий к прифронтовой полосе, подразделение истребителей танков "панцерваффе".

Выгружались ночью на какой-то станции и через час прибыли к месту назначения, где первые две "Ягдпантеры" уже поджидали временные укрытия. Прибывший с ними представитель командования распределил очерёдность экипажей заступающих на боевое дежурство и разрешил отдыхать. На следующий день к 16.00 все хорошо выспались и предались уже послеобеденной дрёме. Им не мешал даже рёв заходящих на посадку транспортных самолётов. Истребители противовоздушной обороны успокаивающе жужжали высоко в небе. Ближе к вечеру вернулись командиры экипажей. Искренне выразив благодарность за проделанный труд, лейтенант Винцер собрал своих в "комфортабельно" подготовленной воронке, тщательно накрытой маскировочной сетью. Затем, как всегда, доходчиво и чётко объяснил обстановку, довёл поставленную перед ними задачу и распустил экипаж.

— Ефрейтор Вельмезер, попрошу задержаться, — лейтенант присел рядом и облокотился на удобно составленные ящики.

Они закурили.

— А если мы опять окажемся в роли "подсадной утки"? Второй раз этот номер не пройдёт. — нарушил молчание Рудольф.

— Кто знает? — угрюмо отозвался Винцер, — Сказал, что должен был всем сказать, а что касается остального, то лично для тебя, так и быть, выложу ещё один "сюрприз". Здесь недалеко находится какой-то секретный завод и если возникнет острая необходимость, прорыв фронта и т.п, туда немедленно отправятся дежурные машины. Они обязаны будут обеспечить надёжную эвакуацию всех сотрудников, уничтожить готовую продукцию, а также бараки с военнопленными. К этому времени охрана должна загнать всех внутрь. Ну?! Как тебе нравится эта работёнка, мein кamerad?

— Проклятье! — Рудольф аж подпрыгнул, — это что, солдатское дело?!

— Тихо, тихо, — Винцер похлопал его по спине, — успокойся, всё в руках Божьих, Он не допустит этого. Ещё неизвестно, как обернутся события, самим бы не пришлось улепётывать раньше них. В одном ты прав, Руди, второй раз такие штучки не проходят. Но за экипаж я спокоен и в тебе уверен, — лейтенант понизил голос, — Может и громко сказано, но честь солдатских мундиров запятнать не позволю. Думаю, у настоящих фронтовиков находчивость всегда заваляется где-нибудь в кармане и я…

— Чёрт бы их всех побрал! — не сдержавшись, вновь распалился ефрейтор, — Там что, своей охраны недостаточно?! Хотя бы нас в это дерьмо не совали! Отец в письмах всё советует на рожон не лезть и честь мундира беречь. А как всё это совместить, хотелось бы знать?

Лейтенант тактично молчал, давая ему выпустить пар. Это удалось. Рудольф постепенно "остывал", ворчливо добавив:

— В последнее время только и ждёшь одних неприятностей. Они когда-нибудь кончатся, Курт? И не говори мне, что лишь с последним вздохом!

Винцер ухмыльнулся и протянул ему третью по счёту сигарету:

— Чего кипятишься? Сам же не даёшь мне договорить. Во имя чего только не пойдёшь на должностное преступление? Я уже решил этот вопрос со своим однокашником, конечно, это между нами. Может слышал про нового адъютанта командира дивизии? Наш Peregrinus ещё с училища умел находить разные лазейки. Обошлось мне всего в ящик хорошего вина. Нам поручат другую, не менее важную задачу, но какую, сейчас сказать не могу, сам не знаю. Да, ты упомянул о неприятностях — Курт помрачнел, — вот это, как раз из нашего "огорода" и касается лично тебя. Как и предчувствовал, твоё представление "затерялось" где-то, знакомый майор, наконец, сообщил из кадрового отдела. Они там и сами удивляются или делают вид. Ничего, Peregrinus и это обещал утрясти, а я ему верю больше. Он положил руку на плечо ефрейтора:

— Так что, наберись терпения, кamerad, и как выразился Великий Бисмарк, правда, не помню в связи с чем он это сказал: "Даже в могиле награда должна найти своего героя…"

Часть 7 Дети ада

Муха жужжала, билась о стекло, затем в изнеможении падала на подоконник. Большое окно нянечка мыла и протирала ежедневно, видно поэтому, не видя преграды и отдохнув, муха тут же начинала всё с начала. Бетя не отрывала взгляда. Ей очень хотелось помочь ей и она надеялась, что та когда-нибудь догадается вылететь в полуоткрытую форточку. Колыхнулась привязанная к шпингалету синяя ленточка. Насекомое почуяло слабое дуновение и инстинктивно полетела навстречу, пока не сунулась в широкую щель, а затем бесшумно растворилась в голубом безоблачном небе. Девочка судорожно вздохнула и привычно стиснула зубами маленькую пластмассовую бусинку, последнее, что напоминало ей о доме. От боли это не спасало, но у неё хватало разума заставлять себя думать, что именно так можно заглушить эту жуткую резь, этот неугасимый, всерасплавляющий огонь. Иногда ей удавалось выполнить задуманное, но вскоре тело вновь захлёстывало, наполняя тёмным облаком страданий. Точно сотни разъярённых муравьёв вгрызаются в кожу и буравят, буравят её плоть. Бетя давно уже убедилась на собственном опыте, что плакать, а тем более кричать, бессмысленно, от этого муки становились ещё нестерпимее. Но если уговорить себя и представить, что голова живёт совсем отдельно от туловища, то боль становится менее ощутимой.

Она крепче стиснула зубами истерзанный шарик и с силой выдохнула через него воздух. От этого тоже капельку отпускало, по крайней мере ей так казалось. Капелька… Очень хотелось пить, но фрау Герта запретила нянечке давать ей воду до следующего утра. Она объяснила Бете, что следует потерпеть, т.к. излишняя влага может отрицательно сказаться на результатах лабораторных анализов. Герта Оберхойзер… В отличии от других, эта фрау относится к ней хорошо, не придирается по пустякам, даже жалеет. Вот, ленточку подарила, а недавно угостила леденцами. Она сама одну положила ей в рот, правда погодя, Бетя выплюнула кисло-сладкий комочек за кровать. В последнее время её постоянно подташнивало и совершенно не хотелось есть. Остальные леденцы Бетя попросила нянечку тайком передать Грише.

Девочка посмотрела на соседнюю через проход кровать. Мальчик спал. Иссиня-черные вьющиеся волосы слиплись на лбу от пота, он что-то бормотал на своём языке, вздрагивал, выгибая в спине смуглое, жилистое тела. Ещё с "той" жизни она хорошо запомнила этого цыганёнка, невысокого щуплого парнишку в ярко-вишнёвого цвета шёлковой рубахе. Он так лихо отплясывал под звуки большого, красивого, похожего на гармонь, инструмента с узкими черно-белого цвета клавишами, как в школьном стареньком пианино. Потом табор уехал, а на окраине их местечка о цыганах ещё долго напоминал большой круг вытоптанной травы оставшийся от шатра.

Временами боль вырывала из груди сиплые разноголосые звуки, точно где-то в самой глубине пересохшего горла была спрятана крохотная губная гармошка. Но не меньше, чем боль, её донимал жгучий, невыносимый зуд. Хотелось запустить обе руки под лёгкие повязки, наложенные на грудь, живот и бёдра обеих ног, счесать весь этот пылающий, доводящий до безумия огонь. Она давно бы это сделала, если бы не тонкая верёвка, въевшаяся в запястья рук и лодыжки ног. Её плечи обхватывал брезентовый ремень, не позволяя даже приподняться. Всякий раз фрау Герта терпеливо объясняла, что и это необходимо перетерпеть, так всегда бывает после свежего среза. И это уже четвёртый раз за последнюю неделю!

Слёз не оставалось никаких. Полтора месяца назад Бетя ещё не понимала зачем ей смазывают кожу на ногах какой-то жидкостью, после чего, несмотря на слабые протесты, санитары привязали её к койке и ушли. Вскоре в тех местах стало очень жарко, затем начало припекать всё сильнее и вот уже заполыхало, словно к мышцам приложили раскалённые угли. На крики девочки никто не приходил, а когда голос сел окончательно, она услышала, как мальчик, лежащий справа, успокаивал её и не советовал так громко кричать. Для пущей убедительности он откинул одеяло и Бетя с ужасом увидела кровоточащую культю вместо одной из ног. Из неё торчала длинная, сантиметров десять, кость с аккуратно отпиленным круглым срезом. Кость была тщательно очищена и блестела от мази. Сукровица медленно сочилась через стянутую вокруг неё кожу в широкую плоскую ванночку. Поймав её взгляд, он с трудом изобразил улыбку на бледном осунувшемся лице двенадцатилетнего старичка. Обнажая ослепительно белые зубы, теперь уже шёпотом от наступающей слабости, Гриша сообщил ей, что это ненадолго. Господин доктор пообещал ему уже к следующему понедельнику вернуть и пришить новую, почти такую же ногу. Внезапно мальчика начала сотрясать дрожь, лицо и руки заблестели от обильно выступающего пота. К счастью, на этом его мужество закончилось. Гриша тихо застонал, речь стала неразборчивой и он провалился в спасительную темноту.

Бете становится ещё страшней, хочется забиться куда-нибудь, провалиться в щель. Через два дня после первого смазывания опять пришли санитары. Двое молчаливых немецких солдат на высокой тележке, похожей на узкий стол, отвезли девочку в большую светлую комнату. Оказалось, её там ждали. Доктор, высокий худощавый мужчина в белом халате, наброшенном на военный мундир и уже хорошо знакомая ей фрау Герта. Она улыбнулась и попросила Бети быть послушной, не кричать слишком громко. Всё остальное они постараются  сделать, как можно быстрее – свежие срезы поражённых участков кожи должны быть немедленно отправлены на чрезвычайно сложное исследование. На аэродроме образцы уже ждёт самолёт, чтобы срочно доставить в Берлин. Вошёл ещё один врач, полный, белый халат на выпирающем животе едва застёгнут на одну пуговицу. Увидев, как обнажённую девочку тщательно пристёгивают к столу, о чём-то равнодушно спросил, показывая рукой на какие-то баллоны, стоящие в самом углу комнаты. Бетя понимала по-немецки почти всё, но одно слово ей показалось незнакомо. "Худой" доктор отрицательно покачал головой и сказал, что наркоз в данной ситуации немыслим, это так же входит в условия эксперимента.

С первыми прикосновениями скальпеля внутри всё переворачивается. Прежде чем потерять сознание от чудовищной боли, её оглушает собственный крик. Очнулась в своей палате, медленно, с трудом разлепила крепко сжатые веки. Потолок, стены, окно, все в ярких вспыхивающих блёстках. Притаившаяся боль просыпается вместе с ней, наваливается горячей волной, змеёй доползает до горла, до измученных голосовых связок. Она опять крепко зажмуривается. Вначале сдержанно, затем всё громче и выше из груди вырываются звуки, больше напоминающие вой, чем знакомую с детства песню. Мама часто её пела им перед сном, по очереди расчёсывая детям волосы старым черепаховым гребнем. Бетя поёт про тёплый дом, огонь в печи, о том, как учитель учит маленьких детей читать буквы: …лерн алеф… бейс… Она почти слышит её голос, видит своих сестёр, брата и убеждает себя, что надо обязательно заснуть и тогда проснётся среди них. Слёзы, словно соревнуясь с пылающими ранами, горячими обжигающими ручейками текут по щекам. С обречённостью взрослого узника, Бетя ясно представляет свой завтрашний день и послезавтрашний, так похожие на ночь…

* * *

В угловой комнате светло и уютно, пахнет свежезаваренным кофе. Оборудованная под кабинет, она выглядит по-спартански скромно – несколько венских стульев, старый кожаный диван, да большой рабочий стол, наполовину заставленный различной измерительной аппаратурой и двумя микроскопами. В небольшом книжном шкафу две верхние полки занимает научная литература, справочники и несколько богато переплетённых книг. На их глянцевой коричневой обложке вытеснен профиль вождя. Всё остальное нижнее пространство заполнено рядами запечатанных пробирок с какими-то образцами, небольшие баночки из тёмного стекла с тесно притёртыми пробками. На каждой наклеена бирка, указывающая, что именно находится в их загадочной глубине. У боковой стенки, по-соседству, затаилась наполовину опорожнённая бутылка французского коньяка в окружении изящных рюмок из богемского хрусталя. На самой нижней полке покоится ещё один, достаточно вместительный сосуд с жидкостью. Внешне золотисто-коричневый раствор почти не уступает своей благородной соседке. На этикетке на фоне бледно-зелёных виноградных лоз алеют две буквы готического шрифта "KF".

Сам хозяин кабинета военный врач майор Герхард Розе сидит с чашечкой кофе в углу дивана напротив своего сослуживца. В своё время Розе закончил институт Кайзера Вильгельма в Мюнхене и там же какое-то время проходил стажировку. По рекомендации своего кузена из Министерства здравоохранения, грамотный и перспективный психиатр был удостоен чести занять должность главного врача экспериментальной секретной лаборатории. Правда, для этого ему пришлось в срочном порядке пройти трёхмесячные курсы усовершенствования в области хирургии. Зря он сомневался и выдвигал брату контроправдания, всё оказалось значительно проще и не требовало от него большого практического опыта. "Материала" для работы над "ошибками" предоставлялось больше, чем достаточно.

Герхард с удовольствием отпил ещё глоток и благосклонно кивнул:

— Прошу вас, продолжайте свою мысль, коллега.

— Вот я и подумал, — Генрих в задумчивости потирал висок, — было бы просто великолепно, если пройдёт моё предложение. Закупить небольшой образец радиоактивного вещества и дело пойдёт намного быстрее. Поверьте Герхард, у рентгеновских аппаратов не те возможности, но всё же не скрою, на данном этапе я вполне удовлетворён достигнутыми результатами и все наши предположения подтверждаются. Двое из подопытных полностью растеряли свои великолепные шевелюры. Они категорически отказываются даже от своего  любимого лакомства – чёрного хлеба с куриными шкварками, наблюдается общемышечная слабость, тошнота и частый понос. Но налицо главное, — он торжественно поднял вверх указательный палец, — качественные изменения в крови! И вы, Герхард, первый, кого я поставил в известность. А сейчас главный пульмонолог из Берлина, господин Леонардо Конти требует ускорить доставку образцов лёгких на всех стадиях жёсткого облучения. Мне уже не хватает "материала" и поэтому я прошу разрешить мне изъять по одному лёгкому хотя бы у троих ваших подопечных "соломончиков", кстати, вот вам и недостающая практика.
 
— Хорошо Генрих, готовьте операцию, — майор взглянул на часы, — думаю, до обеда мы с этим справимся, я буду вам ассистировать.

На выходе из кабинета он окликнул удаляющегося коллегу:

— Да, Генрих, чуть не забыл, в четверг мы приглашены на торжественную вечеринку. Этот тощий "страус" из лагерной охраны, Мартин, оказался ближайшим родственником начальника "Команды Т4". Как мне рассказали, он здорово отличился в "общественной скорой помощи", мало кто больше него собрал богатый "урожай" ущербных и прочих идиотов. Однако он и там с кем-то что-то не поделил и в "награду" родственничек упрятал его на время в ближайшем тылу. Это, несомненно, безопасней, чем конвоировать русских пленных с линии фронта.

* * *

Люба выглянула в коридор, прислушалась. В тревожном полумраке зыбкая тишина изредка прерывалась глухим бормотанием, стонами и вскриками из-за плотно прикрытых дверей. Нянечки переглянулись:

— У тебя всё готово? — шёпотом спросила Люба. Христя кивнула, — Тогда иди скорее к Лахтерам, а потом ко мне, в "четвёртую".

Женщины быстро разошлись.

Близнецы Лахтеры лежали в отдельной палате. Их койки стояли в противоположных углах длинной, похожей на кладовку, комнаты. Под страхом наказания Боруху запрещалось без необходимости подходить к брату. Разрешалось лишь своевременно обеспечивать того "уткой" и прочими необходимыми предметами в ночное время. В дневный часы этим занимались русские нянечки. Эля лежал на спине и тихо, очень тихо, так ему казалось, стонал на одной ноте. Это было всё, что мог себе позволить `сын заповеди`, достигший возраста тринадцати лет и одного дня. Когда руки в напряжении сжимались в кулаки, на его бледном предплечье ещё контрастнее выделялись две небольшие выколотые буквы — "ZW", точно такие же, как и у его брата Боруха.
 
Эля больше никого не боялся. Трезвое, рассудочное безразличие уже давно овладело всем его существом. Почему? Причин на это оказалось больше, чем достаточно. Во-первых, его брат в то утро ненадолго убежал куда-то и слава Всевышнему, не застал всего кошмара. Конечно, когда Борух пришёл, то и он увидел их лежащими рядом на земле, накрытые одеялом. Но ему  посчастливилось не видеть, ка;к убивали отца и мать их лучшие соседи, Голембиовский с Гончаруком. А вот Эли видел всё. Кто-то удерживал его сзади за шею и больно сдавливал её, когда он вырывался из чьих-то рук. Перед его помутившимся взором мелькали окровавленные грабли в руках одного, а мама истошно кричала. Потом, когда с отцом было покончено, оба принялись за неё. Но Эля уже не узнавал в этой женщине свою мать. Её чёрные волосы стояли дыбом, пена из раскрытого рта капала ей на грудь, а вылезшие из орбит некогда прекрасные карие глаза, с яростью царицы Лилит, вращались во все стороны. Элю ещё сильнее охватил ужас. Вид физических и душевных страданий стал для него настолько ощутимо острым и невыносимым, что уже не отдавая себе отчёта, мальчик принялся просить и умолять убийц. Умолять, чтобы поскорее и не так больно умертвили его мать. За эти минуты Эля постарел на сто лет, хотя внешне не изменился.

Но его брат, как никто другой, сразу почувствовал это и если раньше верховодил почти во всём, то на этом их детство закончилось. Словно ему говорил сам отец, Борух безропотно и торопливо выполнял всё, что предлагал ему брат. И правильно сделал, потому что они успели похоронить родителей по-человечески на еврейском кладбище под испуганное бормотание придурковатого Мони. Выкопали за ночь могилу и к рассвету всё было закончено. Они успели, потому как на следующий день уже ни одно еврейское кладбище в округе не вместило бы одновременно стольких покойников.

В тот день их спас Трофим, вдовец, буян и горький пьяница. Чуть ли не насильно он перехватил пробиравшихся через его двор близнецов и столкнул их с свой погреб, где давно уже не водились и мыши. Но "еврейское счастье" уже не отпускало близнецов, крепко вцепилось оно в потомков вождя-освободителя Моше. Дня через три, когда всё утихло, в местечко снова приехала знакомая санитарная машина. Накануне, ещё ночью, Эля ушёл в неблизкий и опасный путь к родственникам мамы. До соседнего села было чуть больше пятнадцати километров, он успел туда к самому рассвету. Наплакавшись досыта, к вечеру тётя Фейга снабдила племянника хлебом и большим куском козьего сыра. Потом сняла с руки своё обручальное кольцо и отдала Эли с просьбой поставить хотя бы каменную плиту на могилку несчастных. Но и этому желанию не суждено было сбыться, как и для многих их соплеменников.

Дождавшись сумерек, он пробирался огородами, когда внезапно столкнулся с Юлей Кулик, своей одноклассницей. От неожиданности та едва не выронила лукошко с надёрганной редиской. Не сдерживая слёз, та бросилась рассказывать изменившемся в лице мальчику о его брате. Оказывается с утра в местечке вновь объявились немецкие врачи, те самые мужчина и женщина в форме и в сопровождении их школьной учительницы немецкого языка Ольги Гайзлер нашли и забрали Боруха, а потом, с помощью полицаев, долго искали его, Элю. Зачем был нужен именно он, никто не знал. Не обнаружив второго близнеца, прибывшие собрали местных школьников и вежливо попросили их передать Эли, когда появится, что брат с надеждой будет ожидать его в новой больнице и называется она "Т4". На попутном транспорте его доставит туда любой немецкий военнослужащий. Передать остальное девочка так и не решилась. Юля стояла совсем рядом с учительницей и хорошо поняла одну из последних фраз, произнесённую офицером на прощание. Он с улыбкой объяснил обеспокоенной фрау Гайзлер, что не стоит так волноваться, как психиатр с большим опытом, он даже не сомневается – отсутствующий близнец наверняка изыщет все возможности, дабы поскорее очутиться возле своего брата.

* * *

С самого утра Трофиму несказанно повезло. За день он выложил новую печь взамен разрушенной в деревянном доме. В трехкомнатных "хоромах", "экспроприированных" господином Кавтуном для своей, ещё незамужней, дочери, до известного времени обитала молодая еврейская семья. Секретарь управы придирчиво принял работу, а потом расплатился с мастером бутылкой водки, точно такой же "реквизированной" из сельмага. Он торопливо сунул её вдовцу в руки, заметив вслух, что делает это по доброте душевной, как славянин славянину, затем, так и не дождавшись благодарности, чуть ли не силком выпроводил его из избы. Проклиная душегуба и свою окаянную жизнь, Трофим побрёл к себе, где и выцедил "подарок" в два приёма.

Затаившись на чердаке, Эля ещё долго прислушивался к бормотаниям и хозяйским угрозам кому-то, затем всё стихло. Вскоре раздался богатырский храп, который не умолкал всю ночь. До утра мальчик почти не смыкал воспалённых глаз, уже не детским умом припоминая всю свою короткую жизнь. Мысленно листал её, словно картонные страницы старого семейного фотоальбома, но ни разу так и не коснулся образов двух, одних из самых близких ему людей. Не мог, не в силах был этого сделать. Так ему больше представлялось, что они просто уехали куда-то и не скоро вернутся. Эля давно принял нужное решение. Едва начало светать, он на ощупь развязал мешок, где хранились теперь все их с братом вещи. Тихо спустился вниз, вошёл на цыпочках в горницу. В углу у одинокой иконы Иисуса Христа насилу теплилась масляная лампада, зыбким светом освещая настенный крест и стоящий под ним старинный комод. Достав из торбы отцовские карманные часы, положил рядом с бумажным образком Пресвятой Богородицы, прислонённым к глиняной вазочке, туда же присоединил и золотое кольцо. Затем вышел во двор и уже на крыльце дожидался пока совсем не рассветёт. По его расчётам выходило, что до места он доберётся часа за два.

Офицер не сочинял, когда поведал фольксдойчь Гайзлер о "льготных" условиях проезда для еврейских и цыганских детей, решивших самостоятельно добираться до новой больницы. Каждый немец в этом районе обязан был оказывать содействие в их доставке. Но школьной учительнице так никто и не удосужился объяснить, что объект под кодовым названием "Т4" является медицинским научно-исследовательским филиалом Рабочей ассоциации санаториев и приютов Германии. А их главная цель собирать людей "второго сорта" и тайно уничтожать или использовать в научных экспериментах. Офис ассоциации располагался в Берлине на Тиргартенштрассе 4, отсюда и кодовое название "больницы".

У одиноко идущего вдоль дороги подростка остановился бронетранспортёр и высунувшийся наружу военный жандарм окликнул его. Мальчик обернулся. В это хмурое утро лицо фельдфебеля осветилось дружелюбной улыбкой:

— И куда же мы направляемся, мой дорогой "Мойшеле", если не секрет?

Глядя поверх головы, скрытой наполовину каской, мальчик на неплохом немецком чётко и равнодушно ответил, что он не Моше. Его зовут Элейзер и он направляется к своему брату в новую больницу. Улыбка мгновенно испарилась:

— Марш в машину! — скомандовал жандарм.

* * *

Эля ещё раз недоверчиво дотронулся и тотчас отдёрнул руку. Того органа, который отличает мужчину от женщины, у него больше не существовало. Словно раскалённый уголёк медленно тлел в его паху. Когда пришёл в себя и узнал обо всём, то на удивление, не испытал никакого сожаления. Борух плакал на койке, глядя на брата, а Эли было всё равно. Что толку плакать, когда они оба давно уже мертвы и только слепой этого не видит. В самом начале он ещё в чём-то сомневался, но по прошествии первых же суток пребывания в больнице, окончательно и бесповоротно убедился, чем это закончится для них, а так же и для остальных детей запертых в этих стенах. Теперь его единственная задача, как он считал, состояла в том, чтобы до последнего часа находиться рядом с братом, оберегать и постараться не доставлять ему лишних страданий. Но к несчастью, вот уже как два дня он не в состоянии даже увидеть его.

Ещё позавчера в их палату вошли господин Герхард Розе и фрау Герта. Доктор поинтересовался у мальчика, как он себя чувствует после операции, а потом попросил откинуть одеяло. Стыдливо отвернувшись, Эля сделал это. Они перебросились несколькими неразборчивыми фразами, из которых мальчик уловил только слово "контрольный". После чего доктор тотчас ушёл, а фрау достала из кармана маленький пузырёк, наполненный ярко-синей жидкостью. Набрала пипеткой содержимое и попросила пошире открыть глаза, предупредив перед этим, что капли, которые она сейчас закапает ему, очень дорогое и редкое лекарство и специально доставлено из Берлина. Будет немного печь, но вполне терпимо. Закрывать глаза в ближайшие двадцать минут категорически запрещено, иначе препарат не сможет использовать своё качество. Но зато и награда для него будет приятная. В результате эксперимента после нескольких сеансов цвет глаз должен измениться. Вероятней всего, они приобретут голубой или даже синий оттенок. Он первый, из находящихся здесь близнецов, удостоен такой чести. Герта закапала раствор, затем подошла к сжавшемуся в комок Боруху и строго предупредила, что за все нехорошие последствия, если его брат всё же не удосужится выполнить её указания, отвечать придётся ему. Она с усмешкой многозначительно опустила взгляд на его одеяло. Поставила перед ним на тумбочку песочные часы и вышла из палаты.

Щипать и резать начало сразу, но Эля мужественно держал себя в руках. Постепенно огонь набирал силу, окончательно затмив жжение в паху, но легче от этого не становилось. Мальчишечьи пальцы с хрустом цеплялись за железо кровати, он до последнего старался оттянуть тот момент, когда уже не сможет сдерживать себя. Одна мысль, что своим криком он ещё больше запугает брата, приводила Элю в отчаяние. Но вот терпение было сломлено, а вместе с ним испарились и остатки его мужества. Мальчик вначале тихо, сдавленно завыл. Затравленным зверьком, Борух обречённо смотрел то на Элю, то на тоненькую струйку песка: О Милосердный! Она же едва бежит!

Залитые ярко-синей жидкостью, глаза брата напоминали два омерзительных маленьких озерка. Медленно сочившаяся влага была не в состоянии смыть эту краску и сама меняла цвет, по щекам стекала на подушку. В верхней половине часов песка оставалось уже совсем немного, но Борух панически боялся что-либо предпринять раньше назначенного срока. Ужас прочно вселился в его сердце, до последней клеточки заполнил всё тело. С последней песчинкой, покинувшей верхнюю половину часов, мальчик бросился к кровати. Вспотевший комок "клякспапир" медленно набухал, вбирая по очереди всё, что скопилось в глазных впадинах. Хорошо бы ещё промыть водой, но где взять, в палате держать её запрещалось.

Острая резь ослабла, жжение стало более терпимой, но боль вцепилась в голову Эли, никак не желая покинуть её, к тому же веки всё равно невозможно было прикрыть полностью, под ними вновь начинало нещадно печь.

От пищи в больнице пациенты не отказывались, это приравнивалось к нарушению режима, за которым следовало неотвратимое наказание. Но на этот раз Элю не заставляли, зато Боруху опять пришлось давиться, есть не хотелось до тошноты. Терпеливо дождавшись, пока мальчик всё съест, пожилой немец ушёл.

В палату медленно наплывали сумерки, затем в больнице незаметно наступила ночь и теперь до утра сон тревожный и беспокойный затаился в её стенах. Борух лежал лицом к окну и не сразу заметил, как в дверях появилась светлая щель и кто-то проскользнул в комнату. Он испугано обернулся, но тут же успокоился, в полумраке вырисовывалась знакомая фигура нянечки. Христя приложила палец к губам и подошла к кровати брата. Низко склонилась к его уху, что-то прошептала. Затем достала из принесённой с собой баночки ватный тампон, слегка отжала его и принялась протирать ему глаза. От резкой, вспыхнувшей боли Эля едва успел стиснуть зубы, чтобы не закричать, но в следующее мгновение он почувствовал облегчение. Салфеткой нянечка насухо протёрла ему лицо, осторожно коснулась закрытых воспалившихся век и ласково провела рукой по щеке. Тяжело вздохнула, промокнув этой же салфеткой свои собственные глаза и нос и тихо выскользнула из палаты.

* * *

Лагерное управление размещалось в добротном одноэтажном здании, обшитом новыми сосновыми досками. Этой приятной инициативой начальник лагеря был обязан своему заместителю лейтенанту Фишеру. Как выяснилось, Мартина назначили ему в подчинение в качестве какого-то семейного наказания, однако, со своими обязанностями тот справлялся неплохо. Выступавшая на солнце смола, как нельзя кстати, своим неповторимым ароматом заглушала резкие запахи хлорки и прочей вони, доносившейся со стороны бараков.

Герхард Розе и Генрих Ламмер прибыли точно к назначенному времени. Дверь в здании распахнулась и из неё, в сопровождении улыбающегося Мартина, вышел такой же высокий худощавый господин в цивильной одежде. Майор хорошенько пригляделся к незнакомцу и тотчас догадался, что объявленная вечеринка не что иное, как запланированный ему сюрприз. Раскинув руки в стороны, навстречу шёл его бывший университетский товарищ. С тех пор, как покинули "альма-матер", они встречались впервые, хотя все ближайшие годы не теряли друг друга из вида и поддерживали отношения. Но в своём последнем письме Йохан даже не заикнулся, что появится в этих краях. Они обнялись. Расчувствовавшись, доктор Кремер вытер слезу:

— Дорогой Герхард, может ты мне ответишь, почему все приятные встречи мы оставляем на потом? Ведь если бы не война, то вряд ли нам с тобой довелось бы так скоро выпить по бакалу доброго вина. Я хорошо помню, что рейнское в наши студенческие годы было не столько дешёвым, как почитаемым. Кстати, именно его и вручила мне моя Лора, целый ящик, как только узнала, что увижусь с тобой. Надеюсь, её милый образ ты не окончательно сжёг в своей душе? — он хитро прищурился.

— Ну что ты, Йохан, забыть такую девушку это всё равно, как забыть самого себя. Ничего не поделаешь, юная гретхен с самого начала благоволила к высокому и не менее талантливому студенту, — Герхард с грустью покачал головой, — только жаль, очень жаль, что Бог так и не дал вам испытать родительского счастья.

Он повернулся к своему спутнику:

— Позволь представить тебе моего заместителя, Генрих Ламмер, прекрасный хирург, анестезиолог и рентгенолог в одном лице.

Они обменялись рукопожатием и все направились к дверям. Кремер обнял друга за талию:

— А знаешь кто со мной приехал? Сам Ганс Брандт! Надеюсь, ты доволен? Я своё слово сдержал, как видишь.

После шумного и весёлого застолья все расположились в кабинете начальника лагеря. Розе действительно остался очень доволен встречей с господином Брандтом. Тот оказался весьма приятным в общении человеком и высоко эрудированным специалистом, к тому же, как Герхард и предполагал, с большими связями. Ещё с 1939 года доктор Брандт работал под патронажем государственного секретаря Леонардо Конти и одним из первых начал осуществлять новую правительственную программу "Милосердное умерщвление". Затем ему была поручена важная программа, касающаяся детской эвтаназии. Доктор поднял бокал:

— Ещё раз хочу пожелать вам здоровья, господин Розе и выпить за ваши успехи на благо Великой Германии.

Присутствующие дружно присоединились к тосту.

— А теперь, — продолжил Брандт, — позвольте передать вам слова благодарности от всего исследовательского отдела университета Гейдельберга. Лучшие учёные Германии считают за честь работать именно с вашими образцами человеческого мозга. А ваш метод глубокого замораживания лучше всяческих похвал, все срезы прибывают в прекрасном состоянии. И ещё хочу добавить, что ваша личная "кунсткамера" заинтересовала самого господина Конти и думаю, как только обстановка на фронте станет более благоприятной, он немедленно прибудет ознакомиться с ней и…

— Ты опережаешь своё время, Герхард, — не совсем тактично перебил выступающего достаточно подвыпивший Йохан, — Я не сомневаюсь, что при такой работоспособности ты обязательно добьёшься ошеломляющих успехов. Поэтому торопись мой друг и проси у уважаемого доктора всё, что тебе необходимо.

Брандт поморщился:

— Перестань, Йохан, не выставляй меня в роли доброго гнома из сказок Гофмана, я не так всесилен, — он повернулся к Герхарду, — А с вашей просьбой, господин Розе, я ознакомлен, особенно где касается препарата по препятствованию отторжения тканей. Я имел беседу с генеральным директором господином Фарбен и объяснил ему ситуацию. Он заверил меня, что его сотрудники сделают всё, дабы ускорить разработку этого препарата. Даже изготовленный в сыром виде, он тотчас же поступит в ваше распоряжение. Надеюсь, проблем с "материалом" не возникнет, а при необходимости, вы получите дополнительное "сырьё".

На следующий день с любезного приглашения Герхарда Розе, гости посетили его больницу и ознакомились с небольшой, но достаточно усовершенствованной лабораторией. Но больше всего их потрясло, как он и ожидал, совершенно новая коллекция образцов, дополненная необычными, крайне любопытными поступлениями. К обеду вернулись в лагерное управление. На этот раз обстановка создалась более непринуждённой и лёгкое вино заменили крепкие напитки.

— Герхард, это фантастика! — дружески хлопнул его по спине Йохан, — Сознайся, что эту идею ты украл? — добавил он шутливо.

— А ты недалёк от истины, о счастливый обладатель прекраснейшей из женщин, — крепко захмелевший Герхард подмигнул высокому гостю, — Кстати, эта наша маленькая тайна, господин Брандт. Она обоим стоила тогда кучу нервов и трёх зубов на две dumm•kopf [пустые головы]. Однако время, как видите, мудрее нас, а значит и лучшие призы достаются лучшим.

— Да, всё забываю спросить, уважаемый… Розе, — доктор осоловело посмотрел в сторону Герхарда, уже не в состоянии скрыть опьянение средней степени, а его слишком прямая спина лишь подтверждала эту версию, — Профессор Франк из Гольдерберга попросил меня выяснить одно научное предположение, оно касается строения головного мозга однояйцевых близнецов. Профессор утверждает, что не только внутреннее, но так же имеется и внешнее сходство обоих полушарий и вполне возможно, даже в зеркальном отображении. Что думаете вы по этому поводу, уважаемый коллега?

— Полная чушь! — несколько развязано, отозвался Герхард.

Заметив осуждающий взгляд товарища, он попытался взять себя в руки:

— П… прошу извинить меня, господин Брандт, но готов поспорить, — он сделал ещё один глоток из бокала, — Поверьте, в этой Вселенной, что всё ещё терпит нас, нет ничего идентичного, во всём имеются хотя бы незначительные отличия, как вам известно. А что касается человеческого мозга, то честно признаюсь, лично я не сравнивал их внешний рисунок, т.к. не видел необходимости. Вместе с этим, готов утверждать, что они у близнецов совершенно разные, точно так же, как и их отпечатки пальцев, не говоря о прочих различиях.

— Герхард, извини меня, но ты не боишься сесть в лужу с подобными утверждениями? Всё же профессор Франк известная личность в научных кругах и не только в Германии, — Йохан поднялся, слегка покачиваясь, стал наполнять опустевшие рюмки, — У тебя что, имеются второстепенные доказательства? Как ты помнишь, наш старый добрый иудей, Исаак Ингерман, не единожды повторял, что в любом научном споре, в первую очередь, господствует истина в союзе с неопровержимыми фактами.

Очередная доза спиртного возбудила в Герхарде Розе неудержимое желание непременно опровергнуть мнение маститого оппонента. Он побледнел, встал с кресла и решительно заявил, что действительно, в научных спорах окончательно ставят точку не замшелые и одеревеневшие факты, а наиболее свежие, словно свиные отбивные с кровью, доказательства. И вообще, что мудрого может скрываться за изречениями какого-то еврея, как не тайное и паразитическое желание разбогатеть на откровениях лучших умов немецкой нации?! А если гостям будет угодно, то пусть наберутся терпения и тогда через часа полтора он представит им наисвежейшие доказательства. И даже ввиду временного дефицита, он всё же готов пожертвовать единственной имеющейся у него в наличии парой однояйцевых близнецов. Закончив тираду и не ожидая общего согласия, Розе неестественно твёрдой походкой направился к двери. Молчащий весь вечер Генрих, немедленно последовал за своим патроном.

— Один момент, уважаемый к… коллега, — чуть заплетающимся языком остановил его Брандт, — Прежде всего я хочу выразить своё восхищение вашей готовностью отстаивать собственные убеждения. И именно поэтому, дабы не дать по… повода для последующих недоразумений у высоких оппонентов, хочу по-дружески предостеречь вас кое в чём. Ведь если это чисто научный эксперимент, то он должен быть выполнен или в присутствии свидетелей, или объективно чем-либо подтверждён. В данном случае, думаю, проблемы не предвидятся, т.к. идентичных подопытных двое, но анестезию следует применить только к одному из близнецов. Мозг же второго должен сохраниться в качестве контрольного образца и… и отражать естественную картину, не изменённую ни одним химическим препаратом. Вы согласны с моим предложением, у… уважаемый коллега?

— Несомненно! Я даже благодарен вам, доктор Брандт, за своевременную подсказку и в качестве ещё живого свидетеля, — при этих словах он многозначительно подмигнул полуспящему Мартину, по-страусиному приткнувшемуся в промежуток между валиком дивана и стеной, — забираю на время этого милого господина, ну и, естественно, своего помощника. Vorw;rts! — покачиваясь на ходу, Герхард направился к дверям.

— Смотри, не вздумай там "добавить", а то как бы чего не перепутали с нашим Мартином, иначе чем объяснишь дяде внезапное исчезновение его любимого племянника? — со смехом бросил вдогонку Йохан.

Внезапно для идущих сзади, Розе резко остановился, отчего оба его спутника, почти одновременно навалились на застрявшего в дверях офицера. То ли его чем-то задела это шутливая фраза, к тому же добавил сильный толчок в спину, но неожиданно для себя Герхард разозлился:

— Как ученый, я бы не прочь вознести на алтарь науки и всех присутствующих здесь, кабы не… не арийское происхождение, — уже не отдавая себе отчёта, прорычал он и вывалился в коридор.

Стремясь хоть как-то сгладить пьяную выходку своего университетского товарища, Йохан, в наигранном восхищении глянул на гостя:

— Вы слышали, уважаемый Ганс?! Так мог ответить лишь настоящий немецкий учёный! Вот увидите, даже если этот парень и не дорастёт до высоких чинов, то уж успеха на научном поприще он обязательно добьётся.

Уже трясясь в машине, Генрих, всё так же молчавший до этого, как рыба, озабоченно спросил:

— Послушай, Герхард, я думаю, Герта будет не в восторге. Ты же знаешь её характер, терпеть не может все эти вопли. Извини, что вмешиваюсь, но я из лучших побуждений говорю. Не приведи Бог, потом опять начнутся двухнедельные дрязги и вся плановая работа у нас полетит кувырком…

— Довольно, Генрих! — раздражённо перебил его Герхард, — Спасибо, конечно, что беспокоишься о наших отношениях, но прошлый урок я хорошо усвоил, тем более ничего изобретать не надо. Достаточно проникнуть в трахею, а затем рассечь голосовые связки. Ты доволен?

— Герхард, я всегда утверждал, что мыслить неординарно дано не каждому. Ты обязательно добьёшься мирового признания и тогда, надеюсь, не забудешь своего ближайшего коллегу,  никому не известного немецкого хирурга.

Машина остановилась у входа в больницу. Шёл первый час ночи, а тишина уже кричала вовсю.

* * *

Кольнуло в том месте, где стучало сердце. Мальчик прислушался. Донеслись приглушённые человеческие голоса, затем они стали звучать всё громче. Что-то стукнуло, потом затихло и опять наступила тишина. Эля слушал её широко открытыми глазами. Это было не совсем удобно, но открытые, они беспокоили его меньше. Он лежал и слушал, словно его барабанные перепонки сместились в изъеденные химикатами глазные яблоки.

Фраза прозвучала тихо, но чётко и совершенно точно. Её хорошо услышала Герта. Руки, толкавшие тележку, дрогнули, она на ходу повернула голову к бредущему сзади Ламмеру:

— Э… Генрих… Генрих! — негромко окликнула его женщина, продолжая двигать каталку по коридору.

Наконец тот услышал и отрешённо поднял на неё глаза. Выпитое спиртное чаще всего кидало его в объятия философских размышлений:

— Да? Что случилось, прекрасная Герта?

— Генрих, Он… — сестра в растерянности приподняла плечи и глазами показала на тележку, не решаясь произнести вслух имя, — Он просит делать больно ему, но не его брату. О, майн Гот! И как только догадался?! — пробормотала Герта уже едва слышно.

— Что? — переспросил Генрих, — Ах, да-да, хорошо, — произнёс он задумчиво, — для нас это не имеет принципиального значения.

Мерный стук металлических колёс и шарканье ног по деревянному полу не смогли заглушить ответ. Эля услышал его и с благодарностью кивнул, словно кто-то мог на это обратить внимание. Повернул голову на бок и прикрыл натруженные, воспалённые веки. Подумал, отец был бы доволен мною.

Небольшая дверь в конце коридора окрашена в приятный для глаз салатный цвет. На табличке надпись, отбивающая всякую охоту желающему войти сюда, в святая святых главного врача больницы. Слегка пошатываясь на ходу, Герхард Розе шёл по затемнённому коридору. Незапланированная, хотя и привычная операция, совершенно вымотала его — сказывалось большое количество выпитого. Однако мысли теперь были намного трезвей, чем полтора часа назад. Он жалел, что погорячился и явно поспешил со своими идиотскими доказательствами. Какой в этом прок, даже если и оказался прав? Загубить так удачно начавшийся ряд экспериментов, когда вот уже две недели не поступало ни одной подходящей пары. И что теперь, опять начинать всё с начала? Розе негромко выругался. Вначале он даже хотел, сославшись на недомогание, позвонить и перенести на завтра эту проклятую вечеринку. Потом, несколько протрезвев, всё же решил вернуться к застолью, тем более до утра оставалось совсем немного. Гости будут затем отсыпаться до вечера и улетят в ночь, так что придётся потерпеть, слишком много поставлено на карту. Он открыл дверь и не включая свет, на ощупь, забрал с полки приготовленную папку с документами.

Водитель дремал. Майор задумчиво пошевелил губами и мрачно усмехнувшись, отправил рядового Кешке в освободившуюся от близнецов палату, где на одной из ещё неостывших коек сладко пускал пузыри удачливый Мартин. Герхарду хотелось обдумать без помех кое-что очень важное в отношении дополнительной просьбы к доктору Брандту. Во всяком случае, он очень надеялся на успех, не зря же мотается вот уже пол ночи.

В свете фар дорога казалась бесконечной серой лентой. Мысли почему-то вернулись в детство, в дом, где прошла вся его юность. Возможно, он пошёл бы по стопам отца и так же всю жизнь уныло лечил детские болячки и опрелости. Герхард уже учился в университете, когда его мать, Герда фон Розе, в девичестве Рунштедт, подарила сыну в День его Ангела на двадцатилетие переводное издание одного русского писателя-фантаста. В тот ранний дождливый вечер, когда друзья и близкие родственники разъехались, от нечего делать, он взял её в руки. С первых же строк сила творчества писателя настолько захватило юношу, что перечеркнуло эту ночь. Последние страницы он дочитывал с первыми утренними лучами. Но ещё большее влияние эта книга оказала на его окончательный выбор профессии. Возжелав однажды, как и отец, стать врачом педиатром, на старших курсах Герхард уже было изменил профиль, однозначно решив посвятить себя хирургии. Но опять вмешалось провидение в образе прекрасной гретхен. Вскоре они оба, будучи помолвленными, специализировались, не без связей будущего тестя, в области психиатрии и даже проходили практику в его клинике. К тому времени идея фикс прочно захватила молодого врача и в какие-то моменты жизни он даже мысленно повторял эксперимент главного героя романа. И что самое странное, при полном отсутствии сомнений, Герхард уже тогда был совершенно уверен в своих будущих успехах.

От размышлений отвлекли внезапно появившиеся из темноты лагерные ворота. Они медленно открывались – машину майора хорошо знали. Он покосился на соседнее сидение. В двух хромированных металлических боксах дожидались своего часа по две пары полушарий человеческого мозга. Они ещё хранили тепло и мелкие капли конденсата оседали на внутренней поверхности плотно закупоренных крышек. Как Розе и предполагал, внешние различия чётко проглядывались, точно так же, как и папиллярные узоры на кончиках пальцев двух различных людей. Несомненно, он выиграл этот спор с самим Франком, но победа не радовала. Очень хотелось спать и ни с кем не разговаривать, но правила гостеприимства требовали довести встречу до конца. Герхард в раздражении хлопнул дверцей и деревянной походкой направился к зданию.

Часть 8 Ночные витязи
               
Сов. секретно. Начальнику главного
разведывательного управления
генерал-майору Голикову Ф.И.
от 23 июля 1942 года.

… А так же при выполнении группой специального задания в тылу противника в ночь с 21 на 22 июля при невыясненных обстоятельствах погиб командир группы майор Латыпов Н.Р. Причина и обстоятельства смерти выясняются.

Начальник штаба разведуправления 1 -го
Белорусского Фронта полковник Зверев Г.Г.

Пары гнилостных испарений царствовали над обширными угодьями. Казалось, на всё живое, осмелившееся вторгнуться в эти заповедные места, обрушивался рёв бесчисленной лягушечьей рати, чтобы затем, согласно тактике болотных наук, оглушённых пришельцев атаковывать серыми армадами кровососущих насекомых. Что касалось людей, то каждый спасался как мог. Одни использовали патентованную вонючую жидкость, другие обходились подручными средствами, изготовленными на основе всё того же моторного масла. А наиболее брезгливые предпочитали отсиживаться в чревах машин в компании с более привычными для них запахами.

Исполняющий обязанности командира диверсионной группы капитан Гельман расправил новенький чехол и пригласил проводника внутрь импровизированной палатки. В свете фонаря тот действительно выглядел неким подобием лешего, каким и описывал его Латыпов. Остальное – шифр для связи и пароль майор уже почти беззвучно успел выдохнуть на ухо с последними ударами сердца.

Глупая, нелепая смерть в виде случайного кусочка горячего металла остановила жизнь профессионального разведчика и оставила подчинённых без опытного руководителя. Группа в количестве четырёх единиц бронетехники практически вырвалась за пределы боевого соприкосновения и набирая скорость, уходила всё дальше вглубь обороны противника. Участок тщательно подготавливался с учётом обстановки и потому проникновение боевых машин на занятую противником территорию произошло точно по месту и времени. Начинавшиеся болота не предполагали скрытых неожиданностей. Десять минут бешеной гонки по пересечённой местности в полной темноте спровоцировали бывалого разведчика самостоятельно открыть люк и осмотреться. В то же мгновение со стороны правого фланга долетел, почти на излёте, прощальный "укус" неизвестного по происхождению осколка. Впрочем, это не имело никакого значения. Враз обмякнувшее тело рухнуло сверху на командира танка капитана Гельмана и едва не свернуло тому шею. Приостановить операцию, санкционированную лично Верховным Главнокомандующим, в этот момент представлялось совершенно немыслимым. Вернуться назад означало бы, по известной причине, поставить точку не только на своей собственной жизни, но и круто изменить судьбу подчинённых экипажей. Никто не стал бы разбираться и искать истинные причины провала операции.

А две недели назад его, командира 4-й танковой роты, вызвал начштаба майор Баринов и оставил наедине с незнакомым человеком в наглухо застёгнутом новеньком чёрном комбинезоне.

— Майор Латыпов, — представился незнакомец, — можешь называть меня просто, Раисыч.

Он внимательно оглядел своего собеседника и улыбнулся:

— А я тебя таким и представлял, подтянутым, со свежим подворотничком, ну и всё остальное. Не возражаешь, что на "ты"?

— Никак нет, товарищ майор.

Латыпов отрицательно покачал головой:

— Не пойдёт, Леонид, будем обоюдно на "ты". И как говорится, время пошло, а всякие формальности нам ни к чему. Исключаю лишние вопросы: я офицер разведотдела Армии и назначен командиром диверсионно-разведывательной группы. Состав группы будет состоять из 4-х штатных экипажей твоей роты. Всю операцию нахожусь в твоём машине и заместителем командира группы назначаю тебя. Мой выбор сделан на основании твоего личного дела. Ты прекрасно аттестован, инициативный, грамотный, дисциплинированный офицер, а в некоторых вопросах "излишне педантичен", что больше всего мне импонирует. Скажу прямо, — он насмешливо подмигнул, — как "инородец инородцу", пришлось-таки с пеной у рта отстаивать твою кандидатуру. Однако хозяин-барин, слишком велик спрос с командира группы, а кому захочется брать на себя лишнюю ответственность? Правильно, никому. Во все тонкости диверсионой работы тебе, как рядовому командиру роты, вникать особой нужды нет, главное – усвоить основную задачу. Но есть один момент, который, скажем прямо, я не одобряю и объявил об этом немедленно, однако подчиниться был обязан. Что это означает? В полном объёме, а именно шифры, коды, пароли для встреч имею право сообщать тебе лишь по мере необходимости. Вот для начала вроде бы и всё…

— Да, кстати, тебя не удивляет, — майор в задумчивости потёр подбородок, — почему в твоём личном экипаже имеются ещё двое твоих соплеменников? Не знаешь?

Капитан отрицательно покачал головой.

— Ну и правильно, Леонид. С одной стороны, думаю, можно объяснить это рядом случайностей, а с другой, к чему я больше всего склоняюсь, прихотью некоторых горе-службистов. Так сказать, все под одним оком. Да ты не огорчайся, капитан, — он заметил, как лицо Леонида посмурнело, — лучше всего за твой экипаж говорят шесть подбитых танков и две самоходки противника. А то, что представили всех лишь к медалям "За отвагу", лишний раз подтверждает, что от вас ждут ещё бо;льших успехов. Сам понимаешь, каждый фашистский танк это десятки, а то и сотни спасённых жизней. Вот и посчитай чья награда выше. Теперь понял почему с тобой говорю так откровенно? Хотя весь этот разговор лучше бы оставить между нами… Ладно, — он устало прихлопнул ладонью по крышке пустого снарядного ящика, приспособленного под стол, — чай пить будем?

— Нет, спасибо Раисыч, — твёрдо отчеканил капитан, — только что пообедал.

— Якши. Тогда к делу.

Майор достал из планшета карту и развернул её на "столе". В течении ближайших полутора часов чай заказывать всё же пришлось. Любитель этого напитка, разведчик окончательно удовлетворился на пятом или шестом стакане, причём с большой экономией для продслужбы — "уничтожил" всего лишь два кусочка сахара.

— Извини Лёня, для кого что, а для татарина чай на первом месте, иначе у меня башка не работает.

Он опять придвинул поближе развёрнутую "километровку":

— Вопросы есть?

— Раисыч, но ведь лагерь военнопленных примыкает почти к заводским корпусам, — Леонид подчеркнул ногтем маленький заштрихованный прямоугольник, — Раз там наши, то почему бы заодно не решить вопрос с ними? Пока основная группа будет заводскими чертежами заниматься и минировать объект, лагерная охрана наверняка разбежится. Пусть люди уходят хотя бы сюда, — он ткнул пальцем в карту, — а ваш человек потом, когда всё успокоится, выведет их к нужному участку.

— Встретят… — эхом отозвался Латыпов и отвёл в сторону потемневший взгляд.

Разве он мог, офицер разведки, информированный в сотни раз больше, объяснить простому командиру роты, как обычно встречают красноармейцев, вырвавшихся из фашистских концлагерей. А может рассказать ему, как вернулся племянник его жены из недельного плена и где оказался после выхода к своим? Как сохранил личный состав вновь собранного по лесам сводного батальона, как израненный, с боями прорвался через линию фронта и на первом же допросе честно всё рассказал как было?

— Ладно, там видно будет. И повторяю, — Латыпов жёстко взглянул на капитана, — операция государственной важности, сам товарищ Сталин ждёт результатов. Мы не имеем права на излишний риск. И не тебе объяснять про уязвимость бронетехники действующей без прикрытия. Где гарантия, что не саданут из фаустпатрона или противотанковую гранату не кинут под гусеницу? Наша главная задача найти, сохранить и доставить по назначению чертежи этого железного "шайтана", а так же уничтожить все опытные образцы. А ввяжись в бой даже с остатками охраны, ещё неизвестно, чем всё это обернётся. И вообще, там тоже не дети, быстро сообразят, что десантурой и не пахнет.

Майор взглянул на часы:

— Вся ставка в подобных операциях основана на "блицкриге". Думаешь, с чего фашисты в сорок первом так быстро до Москвы допёрли? То-то и оно. Нам ни на один шаг нельзя отходить от поставленной задачи, чуть в сторону и всё с ног на голову может перевернуться. Опыт уже имеется, к сожалению, — он придвинул к себе недопитый стакан — Думаешь, у меня сердце не болит? Могу лишь одно пообещать, действовать будем сообразно обстановке, но при одном условии: выполним задачу, сохраним все четыре единицы, тогда одна "тридцатьчетвёрка" отстанет ненадолго и разберётся с охраной, а пленные сами до болот доберутся. Проводник встретит, если связь не нарушится. Ну, якши?

— Спасибо Раисыч, — взгляд Леонида посветлел, — Ты не подумай чего. Мама писала, соседи многодетные полгода, как слезами умываются, шесть душ и все девки. Егор Егорыч, домоуправ наш, без вести пропал где-то в этих краях, глядишь и повезёт, чем чёрт не шутит? Ты же читал моё дело, знаешь, что без отца рос. Егорыч до конца школы мне заместо отца был, да и потом матери помогал чем мог.

Окончательно обсудив отдельные детали, они разошлись уже в сумерках.

* * *

Аким положил в рот кусочек сахара, почмокал задумчиво. В полумраке из-за густой с ранней проседью бороды казалось, двигается половина лица. Хотя назвать это лицом можно было с большой натяжкой. Маленькие, похожие не буравчики, глаза глубоко спрятались под надбровными дугами, посредине красовался ноздреватый нос величиной с небольшую картофелину, всклокоченные волосы, паклей торчащие из-под видавшей виды кепки, наполовину скрывали изъеденный складками лоб. Встреть такого ночью в лесу – не иначе, чем с самим лешим свидешься.

— Извини капитан, оголодал трошки вас дожидаючи, ведь третьи сутки торчу на одном месте. С харчами, сам понимаешь, не густо.

Он запил сухарь остатками тёплого чая из фляжки, протянутой Леонидом и удовлетворённо вздохнул:

— Ну вот, теперь и потолкуем, доставай свои "картинки".

Слишком профессионально для бывшего заготовщика сельхозпродуктов сверил данные и убрал свою потрёпанную карту в карман брезентовой куртки, объяснив наличие у него секретной "километровки":

— То уполномоченный передал, как к партизанам подался.

Достал кисет, свернул цигарку. Затянувшись пару раз, продолжил:

— А ты молодец, капитан, не растерялся. Да не переживай так, мудрено ли на войне погибнуть? Все мы под Богом ходим. А могилку я заприметил, война кончится, обязательно вернёмся, не век же ему здесь коротать.

Он помолчал, аккуратно пальцами затушил самокрутку, сунул в карман:

— Ещё предупреждение получено, — Аким глухо, с надрывом, прокашлялся в удивительно чистый носовой платок, заглянул в него, поморщился и глухо добавил, — передай ребятам, здесь у немцев в тылу несколько их самоходок объявилось. По буеракам крутятся, вынюхивают всё время что-то. Дело, в общем, обычное, но тут я и сам удивился, уж очень настоятельно просили донести этот факт. Вот, кажись, и всё. И прошу капитан, не отвлекайтесь от главной задачи, спрос со всех один будет, ну это я так, от начальства пожелание передаю.

— Ясно. — Леонид сложил карту, убрал в планшет, — Скажи Аким, ты нас до станции проводишь и сразу сюда вернёшься?

— И не сомневайся, голубчик, жив останусь, как девица красная, ждать вас буду. Тьфу-тьфу! — он переплюнул через левое плечо и перекрестился, — Без меня не выберетесь, сам видел, как крутились. Ну, с Богом!

Гельман  затушил фонарь и пропустил Акима вперёд. Имевший прежде лишь общее понятие о диверсионных мероприятиях и прочих штабных заморочках, капитан нутром почуял, что проводник не так прост, каким хотел показаться, словно буковки проступали через школьную промокашку. Он в который раз с большим сожалением подумал о Латыпове, как проще и привычнее было бы с ним.

* * *

Ночная колонна перевалила через ж.д. ветку и теперь двигалась со скоростью быстро идущего человека. Танки шли впритык друг за другом. Водитель головного, рядовой Евсей Вайнруб, через откинутый люк еле различал прыгающее впереди размытое пятно темно-зеленого цвета. Это и был тот самый "быстро идущий человек" – проводник засунул плоский фонарик себе под плащ и шёл впереди, указывая дорогу. Временами приходилось до рези в глазах напрягать зрение, чтобы ненароком не наехать тому на пятки. Вначале Евсей волновался, справится ли, но затем приноровился и даже стал беззвучно насвистывать въевшуюся мелодию из последнего кинофильма. Однако через полчаса такой езды его комбинезон и всё, что было под ним надето, промокло от пота, стало липким, подшлемник неприятно щипал лоб и петь расхотелось.

В наушниках появился фон и по ТПУ (танковое переговорное устройство) раздался голос командира:

— Экипажу внимание! По расчёту, подходим к точке рассредоточения.

Гельман по укоренившейся привычке прижимал ларинги к горлу, хотя новенькая резинка и так плотно обхватывала его шею. На внешнюю связь выходить запрещалось, всё было оговорено заранее и колонна из четырёх танков Т-34 двигалась в режиме радиомолчания. Леонид волновался и потел не меньше механика-водителя. Ответственность за всю группу, ведение ночной ориентировки, точный выход на цель, не говоря о самой операции, давили на него страшным грузом. Даже если бы вдруг исчез проводник, то и тогда он обязан был выполнить боевую задачу.

Всё же трое суток изматывающих тренировок не прошли даром для всех, люди безукоризненно выполняли свои обязанности. Капитан с благодарностью вспоминал те отдельные детали и нюансы, которые, вопреки инструкции, довёл до него профессиональный диверсант. Словно что-то предчувствуя, Раисыч чётко, досконально обрисовывал план здания, кабинет главного конструктора, расположение картотеки с её условными обозначениями, способы и особенности безопасного вскрытия сейфов и многое другое, о чем Гельман не имел до этого ни малейшего представления. И даже такая мелкая подробность – в каком по счёте ящике рабочего стола следует искать выключатель сигнализации при доступе к секретной документации, ничего особенного ему тогда не говорило.

Майор Латыпов рисковал чужими жизнями, добывавшими столь необходимую информацию, но при этом рисковал разумно. Он ничего не упустил и проигрывал с Гельманом всё, вплоть до запасных путей отхода и места вынужденного захоронения документально подтверждённой информации. Скорее всего, как теперь стал догадываться Леонид, в Раисыче сработал настоящий профессионал, обученный трезво оценивать предстоящую работу и спокойно допускающий любое развитие событий. А не нарушь он инструкции? Капитан поёжился.

Сильно качнуло вперёд, танк резко замедлил ход и плавно остановился. Леонид взглянул на часы, разница в расчёте оказалась менее трёх минуты.

— Товарищ капитан, — зазвучал голос механика, — проводник дал отмашку, мы на первой контрольной точке. Переезд точно справа от нас.

— Понял. Сержант Либман, подать сигнал о расхождении группы.

Наводчик развернул башню вправо под сорок пять градусов и снова вернул её в исходное положение. Леонид приоткрыл верхний люк и лично убедился, что команда принята, две тёмные размытые туши обходили их с левой стороны. Проводил взглядом корму последнего и дал команду к началу движения. Машина развернулась вправо, одновременно тронувшись с места. На ж.д. путях почти невидимый в темноте Аким моргнул пару раз зелёным пятном и тут же исчез. Всё, дороги назад не было, а оставшаяся вела только вперёд, туда, в неизвестность. Гельман расстегнул верхние пуговицы на гимнастёрке, ночной ветерок приятно холодил разгорячённое лицо:

— Евсей, огонёк бачишь? — желая разрядить обстановку, спросил капитан, — На него и держи.

— Так точно, командир, — слишком бодро, механическим голосом ответил водитель.

Ага и у тебя мандраж, подумал Леонид. Ничего, кто-то из великих сказал – "главное ввязаться", а уж Всевышний нас не оставит. Он прикоснулся к маленькому комочку, притаившемся в самом уголке нагрудного кармана. Несколько крупных горошен чёрного перца, зашитых в лоскуток ткани, Леонид с удивлением обнаружил уже на фронте в шерстяных дамашних носках. Таким образом мама пыталась оберечь его от будущих несчастий. Тут же припомнилась последняя предвоенная проверка готовности материальной части к весенне-летней эксплуатации. Командир дивизии полковник Зеленчук, знавший поимённо почти все подчинённые экипажи, после контрольного осмотра башенного орудия весело объявил сверху начальнику продслужбы полка:

— Майор, взгляни куда твоё сало из НЗ расходуется, ствол из "нутра" так и блестит, как у кота… хвост. Ты норму-то этому Гельману подсократи, всё одно, окромя Сироты, никто эту "радость"не употребляет, некошерное, видишь ли.

Он легко спрыгнул на землю и подошёл к стоящему в шеренгу экипажу:

— Шучу-шучу. Молодцы танкисты! Вверенная вам техника в отличном состоянии и хотел бы, не подкопаешься.

Полковник вскинул руку к лакированному козырьку новенькой фуражки:

— За своевременную и качественную подготовку материальной части всему экипажу объявляю благодарность!

Дождавшись дружного ответа, обернулся к полковому командованию:

— Инокентий Сергеевич, моим распоряжением, постарайся на этой неделе, как только получим новое обмундирование, выдай хлопцам комбинезоны, что ли, — он подмигнул Гельману, — и дополнительно ящик тушёнки… говяжьей, заслужили.

Прижимистый народец тыловики, да и опоздали с заявками, как обычно. Обмундирование в дивизию было отгружено много позже, но по этому адресу получать его было уже некому, война началась.

* * *

Тело майора Латыпова Н.Р. лежало в сырой, наспех вырытой могиле среди бескрайних белорусских болот. Но и бездыханный, Раисыч продолжал делать своё дело. За требуемые месяцы, спрессованные в несколько суток боевой учёбы, он многое успел им "разжевать", чтобы именно теперь попытаться сохранить жизни молодым и неопытным в подобных делах танкистам. Сохранить их, чтобы люди до конца смогли грамотно выполнить поставленную задачу и живыми вернуться назад.

Леонид взглянул на светящийся в темноте циферблат бортовых часов, обе стрелки сходились на цифре "1". Это вселило бо;льшую уверенность, т.к. практически шли точно по расчёту. И вообще, единственное, с чем он втайне ото всех был совершенно согласен с немцами – с их отношением к порядку и дисциплине. Это был и его собственный "пунктик", чаще всего доставляющий хозяину скорее неприятности

Две "тридцатьчетвёрки" без опознавательных знаков уже пропустили одну колонну спецтранспорта, прежде чем дождались "своей". С соблюдением всех правил светомаскировки, неспешно вынырнули из темноты и деловито пристроились в "хвост" последнего топливозаправщика. Вот уже, как три четверти часа они тащились в кильватере и узкие щели подфарников тускло освещали стелющиеся клубы дорожной пыли. В составе колонны, ближе к "голове", двигались две"пантеры". Леонид успел их случайно заметить на следующем повороте, освещённом мерцающим светом сигнальной ракеты. Дорога сделала крутой изгиб, затем ещё один. Скоро нужный им перекрёсток, где колонна последует прямо, в сторону аэродрома. Вот и пусть себе шлёпают от греха подальше, в соблазн не вводят. Заряжающий Сирота нехотя оторвался от прицела и переглянулся с наводчиком, оба по глазам поняли, что подумали об одном и том же. Руки так и чесались вогнать в "казённик" бронебойно-зажигательный. Начни все разом с обоих стволов – от колонны и крышек от ёмкостей не осталось бы, а уж всадить "пантерам" в корму и мечтать не приходится, аж зубы ломит. Терпи казак…
 
Пора! Танки замедлили ход, плавно оторвались от колонны и свернули к ещё невидимым в темноте заводским корпусам. Гельман мельком взглянул на секундомер. Вот и они, невысокие, словно корявые "боровики" с надвинутыми на окна-брови крышами. Территория огорожена по всему периметру, на каждом изгибе вышка с часовым. Чуть дальше маячат два длинных, одноэтажных здания, лишь тонкая игла прожектора периодически перечёркивает низкие стены да наглухо задраенные двери бараков. Мертвецким сном там спали солдатики. Эх, Егорыч… Ну да ещё не вечер, будет и им побудка.

На подходе к главным воротам машины разошлись. Танк лейтенанта Вагина начал заходить между корпусами, приближаясь к отдельному двухэтажному домику. Он являлся и казармой для охраны и заводским общежитием для специалистов, и одновременно гостиницей. Лейтенанта наглухо застегнул верхние пуговицы. (ротный с суворовского училища остался бы им точно доволен). Два новеньких "опеля" поблескивали лакированными боками. Славно! И гости вовремя и мы явились. Ладони крепко сжали отделанные деревом рукояти пулемёта, влажные от ночной сырости.

"Огонь!" Короткое слово, брошенное в открытый эфир, взорвало темноту. В ярком свете танковых прожекторов чётко проступили угловатые кирпичные здания, заводской двор с зачехлёнными силуэтами двух крупных сооружений, мятущиеся фигурки немногочисленной охраны. Сдвоенные трассы крупнокалиберных пулемётов Дегтярева, точно хорошо отлаженные зингеровские машинки, с хрустом пережёвывали цели. Еле дождались своего часа и бронебойно-зажигательные снаряды. Стальные болванки обоих орудий слепящим огненным фейерверком тщательно завершали многомесячный труд немецкой инженерной мысли. "Тридцатьчетвёрка" капитана Гельмана, не прекращая огня, развернула башню на 180 градусов и с ходу, почти на треть, влетела в закопчённое лобби административного здания.

Вторая половина операции заняла не более шести – семи минут, но и это время Евсею показалось вечностью. Сгорбленный, в напряжённом ожидании, он успел всосать в себя пару офицерских папирос, прежде чем в открытый люк горохом посыпались разгорячённые тела товарищей. 

Слава Богу! Получилось! Рука Леонида ещё раз сунулась за отворот бортовой сумки, пальцы успокоенно захолодила плотная лощёная стопка чертежей, ведь здесь половина работы Раисыча…

В наушниках щёлкнуло, донёсся с помехами голос Вагина:

— Командир, у меня тяжелораненый, механик-водитель Щербаков. В открытый люк попали. Заменил заряжающий Ефремов.

Радостный настрой мгновенно улетучился:

— Понял… Как думаешь, дотянет?

— Не знаю, крови много теряет, задето что-то.

— Чёрт! А что с военнопленными?

— В порядке, командир. Двери гвоздями были заколочены, пришлось за крюк цеплять. Их старшой успел передать, что всех к ликвидации готовили. Я ему компас дал и показал общее направление, передал, что если повезёт, их выведут, а нет, пусть пока где-нибудь схоронятся. Ну и наш НЗ отдал…

— Стоп! — оборвал его Гельман — Остальное потом, вперёд, Гриша, вперёд!

Машины шли ровно, полуразбитая грунтовка позволяла развивать максимальную скорость. В стороне блеснул и тотчас же погас близкий луч прожектора. Капитан успел заметить несколько тёмных строений, частые столбы и пару вышек на фоне тёмно-блеклого, предутреннего неба. До полного рассвета оставалось около двух часов. Краем зрения Леонид заметил, как в их сторону потянулись огненные трассы пулемётных очередей. Звонко защёлкало по броне.

— Мать твою! И чего им не сидится?! Жаль, времени нет…

Танки проходили траверс вышек и он уже было собрался наглухо задраить люк, но в последний момент заметил, как в панике открываются и закрываются двери. В слабых сгустках бледно-жёлтого света он увидел суетящиеся фигурки в белых халатах.

Санчасть? Госпиталь?! – мелькнуло в голове. Палец нажал кнопку "радио":

— Григорий! На связи? Сворачиваем, госпиталь! Хватай кого-нибудь из врачей, медикаменты и тащи к себе. Я пройдусь по вышкам, а то голову не дадут высунуть.

Привычно развернув башню, танк Гельмана сходу смёл металлические ворота вместе с будкой охраны, затем, покачиваясь на неровностях, с той же немецкой педантичностью раздавил обе сторожевые вышки.

Довольный своей работой, рядовой Вайнруб развернулся и подкатил к низкому зданию. Машина остановилась и осев на корму, сыто заурчала. Леонид высунулся по пояс, в сумерках с трудом различил, как двое из экипажа Вагина уже втаскивали на броню упирающегося человека в белом халате. У открытой входной двери испуганно жалась кучка медперсонала. Ещё один, кажется Байгузинов, зачем-то орал на них, размахивая автоматом, затем выхватил женщину и пинком загнал обратно в здание.

Ну что там ещё выдумали?! Чего тянут? – капитан с ожесточением сплюнул на землю. В эту минуту из дверей выскочил сам Вагин с баулом в руках и почему-то устремился к нему. Леонид перевалился из люка, спрыгнул на гусеницу.

— К… Командир! — голос лейтенанта срывался и он, видимо от волнения, слегка заикался, — Там дети! Дети!! Эти суки что-то делают с ними! Нельзя так уходить, ты слышишь меня?!

Он кричал почти в лицо капитана, таращил глаза, затем вдруг начал совать ему в руки громыхавший инструментом медицинский баул:

— Я их с…сейчас, с…суки!

— Отставить, лейтенант! — рявкнул Гельман, — Ты на хрена доктора взял?! Дуй к себе, Щербакова спасайте. Оставь с ним Ефремова, а с Байгузиновым держите контроль снаружи, за пулемёт его посади. Мы сами разберёмся.

Приказав механику оставаться на своём месте, капитан с остальными двумя бросился в к распахнутому входу здания. Помогла горячка боя, иначе ничем нельзя было объяснить собственной психике то, что они увидели внутри. Для них это оказалось пострашнее лобовой танковой атаки. Ни чувства, ни какие иные эмоции не успевали захлёстывать. Словно в чудовищном калейдоскопе, дверь за дверью, комната за комнатой, мелькали обнажённые и полуобнажённые детские тела всех возрастов. Скрюченные, распластанные, многие в необычных противоестественных позах, они лежали на больничных топчанах, кроватях, столах. У многих глаза были открыты, но ничего кроме бездумного равнодушия не излучали. Страдающие, они молчаливо кричали, провожали их взглядами…

Некоторые были опутаны тонкими проводами, трубками, идущими от каких-то приборов. В двух соседних палатах койки оказались заняты детьми с ампутированными конечностями рук, ног. Но то, что они увидели почти в самом конце коридора доконало бойцов окончательно. В комнатушке, больше напоминающей разделочный цех, в ярком свете электрической лампочки на высоком оцинкованном столе лежало то, что в первые мгновения они приняли за разделанную тушку крупного поросёнка. Это был без головы и конечностей аккуратно обрубленный кусок серо-розовой плоти, длиной не более полуметра. Широко разваленная грудная клетка и верхняя часть брюшной полости зияли тёмно-красной пустотой, чернели посередине узкой лужицей запёкшейся крови.

Глаза отказывались верить и парней, только что игравших со смертью в прятки, парализовал невольный, неописуемый ужас, от которого хотелось выть и крушить всё подряд. На столе лежало тело подростка неизвестного пола, выпотрошенное дочиста, словно для какой-то адской кухни. Из невольного ступора капитана вывели необычные звуки. Он вздрогнул, покосился на наводчика. Мл. сержант Либман, похоже, собирался удушить сам себя. И без того выпученные глаза Фимы почти выкатились из орбит, а он всё ещё пытался с хрипом втянуть в себя воздух, да вот беда, у него это никак не получалось.

Рядовой Сирота, в запарке вбежавший следом, но чуть позже, не сразу сообразил отчего экипаж застыл на месте, но заметив сбоку состояние наводчика, не растерялся и от души треснул того кулаком по загривку:

— С кем не быва… — с перекошенным лицом, он уже не отрывал взгляда от стола.

Решительные действия заряжающего окончательно отрезвили Гельмана. Усилием воли взял себя в руки:

— Сержант Либман, — резким, с неожиданным для себя фальцетом, скомандовал капитан, — Целых детей… (О Господи! Что говорю?!) тащите в "санитарку", цепляйте её к нам за тросс. Передайте лейтенанту и начинайте вдвоём. За мной, — бросил он Сироте, — проверим последние комнаты.

В конце коридора дверь, фигурно оббитая тонкими золотистыми полосками, скорее напоминала произведение искусства. Тонкая ручная работа проглядывалась в каждой декоративной заклёпке с готическими буковками и изящной, витой дверной ручки из кованой красной меди. Явно не рассчитанные на кирзовый сапог, после нескольких сокрушительных ударов ригели замка наполовину вышли из пазов. Два разгорячённых тела довершили начатое и дверь распахнулась. Их встретила темнота. Леонид принюхался, нос ощутил слабый запах формалина и ещё чего-то незнакомого, приятно-терпкого. Он пошарил по стене, нашёл выключатель. Яркий свет не менее полутора десятков ламп буквально ослепил вошедших.

Ровными рядами вдоль стен тянулись стеллажи, по три длинных полки. Если бы они не представляли, где находятся, то создалось бы впечатление, что попали в какую-то кунц-камеру или в образцовую университетскую лабораторию. Через равные промежутки на полках, аккуратно застеленных белой бумагой, стояли широкие стеклянные банки с плотно притёртыми крышками. Доверху наполненные жидкостью, зеленоватые стекла почти не изменяли выражения лиц находящихся там человеческих голов. Их мелкие черты не оставляли сомнения, что все они когда-то принадлежали детям, от младенческого до подросткового возраста. В основном преобладали чернявые, с цыганскими и семитскими чертами. Сбоку стеллажи дополнительно подсвечивались небольшими голубыми светильниками, отчего хорошо проглядывалась каждая морщинка на съёжившихся лицах. Несомненно, всё было рассчитано на "тонкого и знающего ценителя". При таком оформлении это, наверняка, не должно было вызывать отрицательных эмоций даже у неподготовленных экскурсантов.

— С…с… тьфу! Захар! — капитан, наконец, с силой выбросил из себя неудобопереваримую фразу, — Неси всё, что у нас осталось: шашки, шнуры ну и всё остальное. Взрывать будем со всем… этим…

Витиевато выругавшись, Сирота кинулся назад. Через дверной проём краем глаза Леонид успел заметить, как из комнат выбегали ребята и на руках выносили детей. В следующую минуту с улицы донеслась длинная, казалась, нескончаемая автоматная очередь.

Наш! – на слух определил Гельман, сорвал с плеча автомат и бросился к выходу. На полдороги в конце коридора показался Вагин. Заметил бегущего навстречу командира, вяло махнул рукой и поспешно скрылся в ближайшей от него комнате. Байгузин, догадался Леонид, не выдержал.

Он свернул в соседнюю небольшую палату. Одного ребёнка, вероятно, уже вынесли, а этого почему-то не тронули. Капитан подбежал к кровати. Это была девочка лет двенадцати с тёмными, коротко стриженными курчавыми волосами. Застывший взгляд широко открытых глаз, чёрных от расширенных зрачков, оттолкнул, прожёг Гельмана. Запёкшиеся от крови, искусанные до дёсен полоски губ заметно шевельнулись. Леонид упал на колени, в нос ударил тяжёлый, приторно-сладковатый запах. Не отдавая себе отчёта, спросил на идиш, как звать. Едва различимый шёпот коснулся слуха:

— Бетя… дядя вы наши? — в груди у неё что-то протяжно пищало, тонко звенело комариком, — Дядя… я к маме хочу… убей… бекицер![скорее]

Последнее слово молнией ударило в голову, отчего вдруг сильно, до пронзительной боли заныли никогда не болевшие зубы. Он с силой сжал челюсти и только теперь обратил внимание на аккуратно прикрывавшую её простынь. По всей длине серо-белой ткани проступали странные, истекающие влагой, бурые полосы. Леонид схватился за край, отбросил в сторону. То что увидел, было слишком чудовищно. Вздрагивающее от мелких конвульсий, тело ребёнка от груди до ступней ног покрывали продолговатые ямки. Покрытые налётом гноя, они чем-то напоминали припорошённые инеем, речные заструги. Кто-то педантично, изо дня в день, срезал небольшие участки верхних слоёв кожи. Нетронутыми ещё оставались синюшные места в самом низу, у лодыжек.

Леонид поднял враз отяжелевшую голову, встретился с её ждущим, нетерпеливым взглядом. Тонкий щенячий визг вырвался из его горла, он безуспешно сглатывал звуки, но ничего не получалось. А тёмные глаза торопили, обжигали такой безысходной болью, что капитан безвольно, в знак согласия, прикрыл набрякшие веки.

Всё дальнейшее происходило не с ним, а с другим, с совершенно незнакомым ему человеком. Чужие пальцы коснулись кобуры. За всё время, что находился на фронте, Леонид так и не произвёл из личного оружия ни одного выстрела, его заменяла команда "огонь!"

Рука дёрнулась. Закрыл ребёнка с головой и давясь, на одном дыхании, с натугой вытолкнул из себя короткие, словно автоматная очередь, слова прощальной молитвы, тот кусочек каддиша, что помнил с детства. Уже в конце, в двух словах попросил у Предвечного не о своём никчёмном прощении, а о том, чтобы дал Он ему дожить хотя бы до конца войны. Как Моисею, взглянувшему издалека на Святую землю, позволить увидеть Святую Победу, Святую на всех…

Вставать не хотелось и жить не хотелось. Леонид встал и не оглядываясь, пошёл туда, где был теперь нужней всего.

Вайнруб передал гаечный ключ Сироте, подёргал обеими руками трос. Это его убедило – машина зацеплена намертво, такую сцепку перебить не просто. В это время заряжающий обернулся и облегчённо выдохнул. Наконец-то появился командир, у крыльца тот чуть запнулся у лежащих вповалку трупов и почему-то явно не спеша, тронулся дальше, вышагивая незнакомой пошатывающейся походкой. Сирота еле дождался, нетерпеливо щёлкнул зажигалкой, поднёс к бикфордову шнуру. Кончик задымился, вспыхнул и шипя бесцветным огоньком, зазмеился вперёд. Танк Вагина медленно тронулся с места, из люка лейтенант что-то кричал Гельману. Тот взмахнул рукой и словно очнувшись, побежал вперёд. Евсей собрался было юркнуть на своё место, как неожиданно со стороны поваленных ограждений раздалась одинокая автоматная очередь, в ту же секунду накрытая глухим взрывом. Первым покачнулся Сирота, затем споткнулся уже подбегавший к машине командир. Это было последнее, что успел увидеть Вайнруб. В грудь резко ударило, опалило жаром… Стоящий у пулемёта Вагин мгновенно отреагировал, развернул стволы и дал прицельную продолжительную очередь. Вот и кончилось наше везение… мелькнула мысль.

Сознание медленно возвращалось, а с ним острая, распирающая боль, охватившая правую половину груди. Рука не ощущалась. Машину дважды подбросило, Леонид охнул и открыл глаза. Казалось, кто-то в трубочку толчками задувает в лёгкие горячий обжигающий воздух. В тусклом свете на него смотрело незнакомое одутловатое лицо. С трудом напряг память. Немец …врач …но как оказался в его машине? Тот заметил осознанный взгляд раненого, отрицательно покачал рукой, мол "нихт-нихт, карашо". Вероятно, это означало, что его рана не слишком серьёзная. Он чуть опустил подбородок, заглянул в широко распахнутый ворот гимнастёрки. Справа в верхней половине груди розовела марлевая подушка из индивидуального пакета, прижатая полосами бинта.

Боль несколько притупилась, стала более терпимой. Леонид осмотрелся. Побледневший Сирота сидел в чашке сидения, глаза его были открыты. Из-под нахлобученного на затылок шлема выглядывала наложенная повязка и это ещё больше расстроило капитана. В лёгких снова задул опаляющий зной, мучительно хотелось дышать глубоко, набирать воздух полной грудью, но тлеющий внутри огонёк не позволял и такую роскошь.

Захар почувствовал на себе взгляд командира, криво улыбнулся половинкой лица и показал большой палец правой руки. Леонид медленно повернул голову. Напротив у металлического стеллажа полулежал механик-водитель. Обнажённую грудь опоясывали бинты, где расплывались бурые пятна. От рывков и тряски голова Вайнруба безвольно раскачивалась.

Теперь хоть ясно, почему движок работает на повышенном режиме, какой из Фимы водитель… А как красиво нас уложили, всех троих одной очередью…

Неприятно сохли губы. Леонид дотянулся до фляжки, болтавшейся у самого уха. Снял с выступающего держателя, глотнул и тут же поперхнулся, водка. Побултыхал, на дне ещё что-то оставалось. Тяжело вздохнул и допил остаток. Полегчало, в голове прояснилось и мысли уже не казались ему тяжёлыми и безнадёжными: ничего, доберёмся до места, Аким подскажет…

* * *

Боль то отходила, опасливо пряталась куда-то, то исподволь, змеёй вползала обратно в грудь, коварно кусала, прислушиваясь к едва сдерживаемым стонам своей жертвы. Усилием воли Гельман взял себя в руки, сдвинул фонарик и стал терпеливо дожидаться, пока проводник устроится поудобнее. Тот кряхтел, доставая из-за пазухи мятую "километровку" и безрезультатно пытался на коленях расправить слежавшиеся сгибы. А найдя нужный квадрат, снова вглядывался в только ему понятные закорючки, долго водил по ним толстым прокуренным пальцем и качал крупной взлохмаченной головой. Наконец, хрипло выругался, взглянул на Леонида:

— Дерьмо дело! Как есть дерьмо! Прости меня Господи! А я ведь Фонова дважды предупреждал, царствие им всем Небесное. И что теперь? Докладывать, что два экипажа героически погибли от первых же двух снарядов немецкой "самоходки"? Фашисты давно копошились в этом районе, "лежбище" себе, оказывается, заранее устраивали. А мои люди близко подобраться не могли, местность открытая. Так, одни умозаключения, а оно видишь, как обернулось… Но ты приказ командующего знаешь – прорываться любой ценой. Ждут вас там, как Христа ждут.

— Аким! — не выдержал Леонид, — Но это же бессмыслица, немцы практически завершили операцию по нашему окружению. К рассвету "тигры" будут здесь и там тоже ждут, без потерь не прорвёмся. Ну нельзя нам всем рисковать, детей положим, а так есть хоть какой-то шанс.

— Погоди, не горячись, парень. Ты уверен, что твой наводчик нечего не перепутал?

Гельман вымученно покачал головой. Грудь жгло и дышать становилось всё тяжелее. Сочащуюся изо рта кровь он понемногу сглатывал. Наконец, опять отпустило, произнёс раздражённо:

— Да Ефим с Одессы, ему с детства, что идиш, что немецкий с греческим, один хрен.

— Так… ясно… Ну и как ты себе это представляешь? Нарушить приказ? Да и санитарка не танк, хотя с другой стороны, если по-человечески, то твой план понять можно, есть в нём логика, есть, но…

— Извини Аким, что перебиваю. Ты и по званию старше и по должности, как я догадываюсь, можешь не отвечать. И хотя в ваших делах я не особо соображаю, то по части тактики ведения боя, худо-бедно, но обучен. Ты же сам упомянул песчаный карьер, — Гельман дотянулся пальцем до карты, — там не то что две единицы, танковый полк спрятать можно. И этот путь для немцев самый короткий, никуда не денутся, через него и пойдут.

— Тогда их на себя оттянуть как-то надо, чтобы услышали да поверили… — задумчиво произнёс Аким.

— А вот с этим проблема не предвидится, — уголки губ Леонида чуть приподнялись, — Как развернёмся в обратную сторону, Сирота на пару минут в эфир выйдет, "сбацает" им гопака. А уж мы потом постараемся, когда мимо карьера проходить станут, услышим, ударим сзади. В лоб этих "тигров" не возьмёшь, а вот с кормы – плёвое дело. Со стороны фронта, сам понимаешь, фрицы до упора ждать будут, когда наши "тридцатьчетвёрки" начнут к своим прорываться. Если вам надо будет отсидеться какое-то время, так мы все продукты оставим. В конце концов, какая разница, кто чертежи доставит, сам и отдашь их лично в руки, чтоб они сгорели. Ну, Аким?! Дети же ведь!! Не сомневайся, мы прикроем, хоть какой-то шанс есть.

— Ишь, как всё повернул, — усмехнулся "проводник", — одним дуплетом двух зайцев. Думаешь, я не понимаю, что танками не прорваться и дети здесь ни при чём. Кому ты там будешь объяснять про них, дурень? — Аким снизил голос до шёпота, — В Кремле чертежи ждут, а ты тут со своими детьми. Одно плохо, не иначе, какого-то иуду из местных нашли, хрен бы они сами в болота сунулись. Вот и выходит, нет другого варианта. Лады, — он приподнялся, — своего механика-водителя ко мне сунуть не хочешь, ведь столько крови потерял?
 
— Хочу, Аким, но не могу. Плачет, умоляет оставить в экипаже, да и немец наш обнадёжил, сказал жизненно важные органы не задеты. Кстати, врач этот армейский, со складов медикаменты развозил. Сержант кучу накладных перечитал. Судя по датам, прибыл вчера вечером, вот пусть наши и разбираются, думаю, ему будет, что порассказать. И спасибо тебе, Аким, — тот удивлённо взглянул на него, — ну… ты понимаешь, что; эти дети для меня, уж лучше самому было сдохнуть. Поезжайте и храни вас Предвечный.

— Да пошёл ты к чёрту! — вызверился Аким, — Сам с вами скорее сдохнешь. Вот вернёшься, ответишь за нарушение приказа.

Он осторожно сжал своими ручищами плечи Леонида, кольнул бородой в лицо и вынырнул из палатки.

* * *

Небо заметно посветлело, когда колонна вошла в карьер. Танк Гельмана остановился и развернулся на 180 градусов, указав тем самым место укрытия машины лейтенанта Вагина, а через два корпуса занял и свою позицию.

— Приехали хлопцы, быстро на выход! Ефим, — перед тем, как отсоединить шлемофон, сказал капитан механику-водителю, — прошу, действуй плавнее, не рви.

— Есть, командир! — не оборачиваясь, тот мотнул головой, — Да вы не волнуйтесь, всё будет, как учили.

— Ну давай, раз так. — уже забросив разъёмную колодку за спину, пробормотал Гельман.

Стараясь руководствоваться своими же, только что выданными советами, он осторожно и как ему показалось, целую вечность выбирался из стального нутра. Острой боли рана не доставляла, но ощущался жар, немного лихорадило.

Начало было положено "стахановским" методом, с некоторой поправкой на обстоятельства. Вскоре обе боевые машины оказались почти до середины башен погружёнными в песок. Это решение пришло ему в голову, вполне вероятно, высветившись из разных многочисленных советов более опытных товарищей, прошедших кроме специальной подготовки ещё и большую жизненную школу.

На глазах восхищённых зрителей танк Ефима, словно гигантский бур, оборот за оборотом, медленно, неотвратимо ввинчивался в податливую почву. Как только ствол орудия начал задевать вытесненные тяжёлой массой песчаные гребни, Сирота, сидевший до этого на башне, словно цирковой наездник, стукнул молотком по корпусу. "Тридцатьчетвёрка" вздрогнула и послушно остановилась. Теперь оставалось лишь прикопать её сверху. Вскоре под розовеющим утренним небом оба новоявленных холма ничем не отличались от остальных их бесчисленных собратьев. Несколько хилых кустов бурьяна, точно верхушки мачт, плавно покачивались под лёгким утренним бризом, предательски обозначая место залёгших на дно стальных кораблей.

— Ну?! — капитан напряжённо вглядывался в лицо сержанта.

Ефим кивнул, но ничего не ответил. Прошли ещё несколько томительных минут. Наконец он взглянул на него:

— Помехи, командир, да и антенна маловата, её же не поднимешь.

— Ты по делу сначала доложи, — не выдержал Леонид, — почему фрицы не начинают? Не век же нам здесь торчать?

— Не могу знать, одно ясно, по какой-то причине немцы притормозили. Судя по разговорам, они где-то за ж.д. веткой стоят. А со стороны Акима и вовсе непонятно что твориться, эфир забит, цифрами перебрасываются и Штейнца какого-то вызывают. Надо подождать, я на приёме буду. — он снова надел наушники.

— Товарищ капитан, у меня всё готово, прошу к нашему шалашу, — Захар поставил на ящик открытую банку говяжьей тушёнки, рядом аккуратно нарезанное сало сверху украшали колечки лука.

Звякнул металл, что-то забулькало и отсек начал быстро наполняться коньячным ароматом. Жар и слабость затягивали Гельмана в бессознательную яму, но усилием воли он находил в себе силы держаться, держаться сколько потребуется или… сколько сможет. Механик-водитель сидел всё так же неподвижно, привалившись плечом к Ефиму. Грудь его тяжело вздымалась, дыхание было хриплым, прерывистым и давалось, очевидно, с трудом.

Зря не отправил с Акимом, не надо было слушать, — вяло подумал Леонид.

— Товарищ капитан, — негромко повторил Захар и протянул мятую алюминиевую кружку, — выпейте, всё легче будет.

— Откуда это? — Леонид отпил глоток, — Вроде, как коньяк, только лекарством каким-то отдаёт.

— Трофейное, товарищ командир, — Сирота бросил многозначительный взгляд на Ефима, — в кабинете, из шкафа взял, когда шашки по комнатам распихивали. Там на столе совсем немного было в графинчике, а за стеклом, глядь, целая "четверть". Ну, вот и налил фляжку, две… да и ребятам две досталось, — он мотнул головой в сторону и болезненно сморщился.

Пуля из "шмайсера" пробила танковый шлем, скользнула по черепу и отколола небольшой кусочек косточки, "счастливо" контузив обладателя головы.

— Сева, а Сева, — Ефим заставил Вайнруба открыть глаза, — на вот, выпей, командир сказал оно с лекарством, вмиг вылечишься… вот… пей, пей, не оставляй здоровье…

Леонид заглянул в кружку, влага отблескивала в свете фонаря:

— Ребят наших надо бы помянуть, — глухо пробормотал, — Царствие им небесное! — он допил остаток, но есть отказался.

— Пусть земля им будет пухом! — добавил Сирота, опрокинул содержимое и уже не скрываясь, перекрестился.

После этого он мрачно "отдувался" за всех – никто не хотел есть, а у него, как назло, прорезался аппетит. За последние сутки ни у кого и маковой росинки во рту не было и возможно, лёгкое сотрясение здесь сыграло свою определённую роль. Вид аппетитно жующего Захара и доза спиртного немного взбодрили Леонида, он протянул руку и положил кусочек сала на хлеб.

— Кстати, эпиграф из "Сон в летнюю сушь" О'Генри, не слышали? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Ефим.

Дрогнувший с веселинкой голос невольно наводил на мысль, что их товарищ, задался целью непременно растормошить пригорюнившийся экипаж. Не ожидая согласия, Фима продекламировал с пугающим выражением в голосе:

"Спят рыцари, ржавеют их мечи.
Лишь редко-редко кто из них проснётся
И людям из могилы постучит".

— Тьфу на тебя! Прости меня, Господи! — Сирота опасливо покосился на не до конца задраенный люк, — Вечно что-нибудь придумаешь, — он сунул руку за пазуху, нащупал что-то, — Спаси и сохрани! — добавил глухо.

Немного помолчал, видимо, что-то соображая, затем нерешительно пробормотал:

— А ведь и вправду, как в могиле сидим, — будь оно неладно, точно черти в преисподней, — он снова осенил себя крестным знамением.

— Глупости говоришь, Захар Денисыч, — не сразу, с придыханием отозвался капитан, — уж если нас с кем и сравнивать, то мы, скорее всего, — он чуть задумался, — …богатыри, что ли, из былины, землю свою защищаем. Русские витязи, одним словом, вот так вот, рядовой Сирота.

— Витязи… русские… — протянул Захар и даже повеселел при этом, — Так, товарищ капитан, звиняйте, но среди нашего "экипажу" ни одного русского и нет, — здоровая половина его лица хитровато прищурилась, — Как же тогда быть-то? Ошибочка выходит?

Рана сейчас сильно не донимала, но чувствовалось, температура неуклонно повышается, всё время хотелось пить. Гельман протянул руку и с трудом дотянулся до фляжки. Сделал несколько глотков, чуть полегчало, но закручивать колпачок не спешил.

— Эх Сирота, Сирота, ты же взрослый боец, а рассуждаешь незрело, — капитан с осуждением взглянул на него, — Вот вернёмся домой, на первом же политзанятии "неуд" поставлю, — он облизнул потрескавшиеся губы и отпил ещё, — сейчас, Денисыч, с фашистами весь народ сражается, ну, а мы за какую землю кровь проливаем? Вот и выходит, что мы и есть русские витязи.

Мысли начинали путаться и не понятно было, то ли от выпитого, а может от жара. Леонид тряхнул головой и уже совсем под нос глухо добавил:

— Вот дождёмся своего часа, встанем, как ты говоришь, из своих могил да и вдарим фашистской хвалёной технике в зад. Тут, главное, фактор неожиданности и снарядов жалеть не станем… а бортовая броня… у них хиленькая… Ефим, — уже совсем сонным голосом пробормотал капитан, — ну что там, чего они телятся?

— Пока никаких изменений, товарищ капитан. Да вы отдыхайте, как двинут в нашу сторону, подыму.

Мл. с-т Либман плотнее прижал наушники, и увеличил громкость приёма. Очевидно, после выпитого стало душновато, он полностью расстегнул комбинезон, затем гимнастёрку и привалился виском к холодному в окалинах металлу. Эфир шумел, жил своей собственной жизнью, словно море, тёплое, ласковое… Лузановка… он сразу узнал её… Пахнуло водорослями…

* * *

Совершенно секретно.
Начальнику Центральной оперативной
группы СМЕРШ 1-го Белорусского
фронта генералу Мельникову А.Л.

Согласно Вашего распоряжения № 06 от 26.07.42. группой армейской войсковой разведки под командованием гвардия-майора Сергун Э.П. произведён поисковый рейд в квадрате Н5-12. По результатам поиска докладываю: признаков двух единиц бронетехники в указанном Вами районе не обнаружено. И.О. командира диверсионно-разведывательный группы капитан Гельман на связь больше не выходил. Последний сеанс зафиксирован 24.07.42. в 23.32. Дополнительно: В ходе поискового рейда по запланированному маршруту на стыке с квадратом Н5-13 была обнаружена уничтоженная артиллерийским огнём немецкая санитарная машина. Характер тел погибших не оставляет сомнений, что пассажирами сгоревшего транспорта, в основном, являлись дети. Сложная обстановка в течении всего розыскного мероприятия не позволила группе произвести более детального расследования.

Начальник особого отдела 16 Армии подполковник Новик С.Т.

Часть 9 Спящие рыцари

Открывать глаза капитан не спешил, всё равно сразу ничего не увидишь. Тишина… Чиркнуло колёсико зажигалки, жёлтый огонёк осветил большой палец. Пунш начал осторожно вытягивать вперёд руку, пока она не упёрлась в угловой скос. Свет миниатюрного пламени обнажил ржавый металл со струпьями окалины. В первую минуту он старался дышать неглубоко, воздух был спёртым, с какой-то лекарственной примесью. К нему примешивался запах застарелой оружейной смазки, в общем, всем тем, чем и должно пахнуть внутри брошенной надолго военной техники.

Пунш шевельнул ногой, пытаясь занять более устойчивое положение, но что-то мягкое упёрлось в каблук и не давало сместить ногу. Он опустил зажигалку и понял, что спрыгнул удачно, ровнёхонько промеж двух длинных тёмных свёртков. Нагнулся пониже, пытаясь разглядеть. Спину неприятно охолодило, глаза с досадой увидели то, что невольно и ожидали — человеческие ноги, обутые в сапоги. Медленно повёл огоньком вдоль тёмного комбинезона. От пояса он был распахнут. На впалой груди в тусклом отблеске мелькнула марлевая повязка с большим расплывчатым пятном, серая блеклая кожа с завитками чёрных волос. Он нервно вздохнул, взгляд упёрся в лицо. Казалось, совсем недавно смоляные волосы короткой чёлкой слиплись на лбу. Запалые щёки, небольшие аккуратные усики под заострённым, осунувшимся носом, ввалившиеся глазницы век с длинными, словно у девушки, ресницами. Всё это однозначно указывало, что перед ним далеко не "свежий" покойник. Мелькнула мысль, Семён-таки прав, не хрена было лезть сюда, теперь точно по уши вляпались.

У ноги что-то звякнуло. Пунш мгновенно замер, выждал по привычке, затем медленно наклонился, подсветил. Банка! Он снова беззвучно выругался. Обыкновенная пустая консервная банка. Глаза начали постепенно привыкать к полумраку. Увидел "второго". Тот полулежал, привалившись спиной к небольшому ящику. Верхняя часть головы перевязана. Поднёс огонь ближе. Лицо выглядит молодо, судя по бровям, белобрысый, славянин. Пламя неожиданно стало помаргивать и коптить. Не дожидаясь, на ощупь протянул руку вперёд.

Ну так и есть! — он снова что-то пробурчал вслух, — Куда же им с подводной лодки деться?

Напротив увидел ещё двоих. Один сидел в полном обмундировании, голова откинута назад. Танковый шлем сполз на глаза, на узком продолговатом лице виднелся кончик носа, обесцвеченные временем губы. Второй обнажён по пояс, грудь обхватывает плотная в тёмный пятнах марлевая повязка. Его коротко стриженная голова покоилась на плече рядом сидящего товарища.

О Господи! — Пуншу стало не по себе, словно он очутился в другом, совершенно незнакомом ему мире, — Да какие это артисты! Это же самый, что ни на есть, настоящий экипаж! Боже! Сколько же они так находятся в этой "тридцатьчетвёрке"?! Почитай…

Где-то внутри запоздало шевельнулось чувство страха, во рту пересохло. Он никак не мог решиться закончить свою мысль, что вся четвёрка танкистов сидит здесь ещё… с той войны, будто чего-то дожидаясь. Это было свыше его понимания. Усилием воли капитан едва взял себя в руки, хотя нутро давно уже стремилось наружу, к воздуху, к солнцу, подальше от этого бреда. Слабое освещение всё же позволяло теперь увидеть уложенные в гнёзда орудийные снаряды, открытый ящик со снаряжёнными, готовыми к бою ручными гранатами, дисковые автоматы ППШ и откуда-то взявшиеся пара немецких "шмайсеров". Нет, Константин, то ребята нашенские… настоящие…

Он окончательно утвердился в своих домыслах и это его хоть как-то успокоило. Пунш с шумом выпустил воздух сквозь зубы и полез наверх.

* * *

Думать ни о чём не хотелось, но мысли настырными мухами лезли в голову. Рядом испорченным паровозом пыхтел Семён. Прокуренные лёгкие всякий раз подводили своего хозяина после физической нагрузки. Одно дело дрова пилить, опять-таки с перекуром или гвозди заколачивать, а тут…

Пунш глянул вперёд. Перед ними на куске полусгнившего брезента лежали четверо, "экипаж машины боевой". В многократно стиранных комбинезонах, с потёртостями на локтях и коленях. Странно, но Семёна это почему-то больше всего убедило. Новыми выглядели лишь кирзачи с ещё не сбившимися каблуками и подошвой в плоских пупырышках.

Капитан с завистью покосился, вот уж кому из присутствующих сейчас было по "барабану". От окончательного непонимания сложившейся ситуации, Семён безоговорочно влил в себя остатки мутной воды и сейчас отчаянно храпел, прикрыв лицо полой плаща.

Расставил точки более детальный осмотр тела командира экипажа, капитана по званию, судя по "кубарям" на гимнастёрке. Концы посеревших от времени марлевых бинтов, болтались развязанными и Пунш решился рассеять оставшиеся у него сомнения. Он осторожно подрезал бинты, затем почерневшую, аккуратно сложенную в несколько раз, плотную прямоугольную повязку. Под ней обнаружилась самая настоящая прижизненная рана и с бутафорской её спутать никак было нельзя. Единственное, что не укладывалось в рамки обыденного, так это неплохо сохранившиеся тела всех четверых. Не ощущалось даже трупного окоченения. Когда с Семёном пропихивали их в люк, то конечности, хотя и туго, но сгибались словно у спящих людей. Уже при солнечном свете выяснилась ещё одна странная особенность. Кожный покров светло-серого цвета оказался у всех совершенно целым, без каких-либо признаков разложения и запаха. Документов, к сожалению, никаких не нашли, даже завалящей бумажки или письма. В обычной ситуации у военных людей такого не бывает и это окончательно уверило Пунша в том, что оба экипажа не иначе как находились в засаде или разведке и по всей видимости, где-то уже вступали в бой, ибо не было бы ни ран, ни трофейных "шмайсеров" на борту. Но кому об этом скажешь?! Единственное, что удалось обнаружить, так это чёткую, не совсем аккуратно выполненную наколку на руке белобрысого паренька. На его левом предплечье тускло синела наколка: "Захар и Настенька 1940 г."

Ближе к вечеру торопливо вырыли могилу, благо песчаный грунт копался легко. Выстелили дно всё тем же брезентом, аккуратно уложили всех четверых, отложив весь положенный процесс захоронения на утро. За работой не заметили, как быстро стемнело. Почти сразу же начали укладываться сами, чуть подальше, на своём "лежбище". У Пунша опять разболелась голова и он с трудом начал засыпать.

— Слышь, капитан, — Семён зашевелился, пробурчал раздражённо — ты завтра с утра нечего не делай без меня, я на станцию сгоняю к Райке, водки хорошей возьму. Она же обещала на твой день рождения, теперь никуда не денется, да и поесть чего-нибудь прихвачу. Надо, как положено, ребят проводить, грешно ведь. Как думаешь? А? Ну чего опять-то засопел?

— Да это… как его, хлеб же остался, ну и выпить есть…

— Что?! Откуда? Сбрендил, что ли?

Пунш неопределённо махнул рукой:

— Да нет, нашёл, коньяком пахнет, да и на…

— Где?! В гробу этом? — перебил его Семён.

— Ну, да… Когда вылазил за тобой, оступился, ящик опрокинул, а под ним лежит она, в чехле новеньком.

— Кто "она", в каком чехле?! — у бывшего инженера загорелись глаза, — Да говори толком, каждый раз за язык тяну!

— Фляжка, полная, даже не булькнула. На язык попробовал, вроде, как коньяк, слабоват только, еле щиплет.

Семён крякнул от досады:

— Так чего сразу не сказал, зараза?! На ночь самое то! Давай сюда! — он протянул руку.

— Так… она там осталась, мало ли чего намешано, ещё потравимся, надо бы проверить как-то…

— Ну ты даёшь, командир! — Семён вскочил и загремел спичками, — По чуть-чуть не страшно, сейчас сбегаю.

— Стой! — неожиданно твёрдым голосом скомандовал Пунш, — Отставить! Назад! — он резко мотнул головой и тут же смутившись, уже мягче добавил — Это ИХ, завтра утром похороним, тогда и помянем, как полагается.

Не желая смириться, инженер сердито засопел.

— Да ты не обижайся, Сёма, думаешь, у меня не горит? Терплю ведь, а сегодня начнём – на завтра хрен, что останется, сам знаешь. Опять же, нехорошо будет.

Огорчённо повздыхав, инженер постепенно стал успокаиваться. Пунш, конечно, прав, на завтра хрен, что останется. Заснули уже в полной темноте.

Утро выдалось пасмурным. Укрытый с головой, Семён не сразу услышал, как его дважды окликнули. Он сбросил плащ и сел. Невдалеке стоял Пунш и смотрел на него. Удивило крайне необычное выражение лица капитана, чем-то явно огорошенное и вместе с тем даже немного напуганное. Таким он его ещё не видел. Тот махнул рукой и медленно пошёл в сторону братской могилы. Не представляя, что ещё может так поразить Пунша на этом свете, инженер поплёлся за ним. Но то, что он разглядел на дне ямы, теперь всполошило и его, по всему телу пошли мурашки. Он с содроганием увидел, что открытые лица и кисти рук покойников почернели, кожа на них пожухла и покрылась мельчайшей сетью трещин, напоминающих налипшую на неё паутину.

Теперь понятно с чего сдрейфил — подумал Семён:

— Дела… — протянул он, — Ну… и что теперь?

Капитан уже пришёл в себя и выглядел намного уверенней. Это был не столько испуг, как реакция на столкновением с чем-то неожиданным, с чем никогда раньше не сталкивался.

— Что-что, будто сам не знаешь, хоронить будем, — глухо обронил он.

Дождавшись, когда Семён накроет почерневшие лица своим собственным плащом, Пунш широко, размашисто перекрестил лежащих и бросил вниз первую горсть песка.

Они расположились за башней на расчищенном куске рифлёного металла. На разостланной куртке кроме зачерствевшего куска хлеба и гранёного стакана, лежала обычная с виду солдатская фляжка в поблекшем чехле. Внешне она ничем не отличалась от своих собратьев, выпущенных промышленностью пятьдесят лет спустя, все те же восемьсот стандартных грамм. Тут же рядом в приятном соседстве аппетитно попахивала открытая банка мясных консервов. Судя по выбитым на дне цифрам, её содержимое было старше их лет эдак на пятнадцать. Банку обнаружили в оцинкованном металлическом контейнере среди окаменевшей массы каких-то продуктов, растёкшихся по всему дну. Она была единственная, сохранившаяся в целости, остальные банки полопались и уже не издавали никакого запаха. Эта же обоих ввела в искушение. Совершенно целая, покрытая ссохшейся смазкой, она выглядела словно только что выданная с продовольственного склада.

— Лучше бы её вообще не было, от греха подальше, — прошептал вконец оголодавший Пунш и глотая обильные слюни, с отчаяния, глубоко вбил острие ножа в тонкий металл.

Нюхали поочереди. Запах был хороший, если не сказать умопомрачительный. Так пахнет настоящая говяжья тушёнка. Капитан подцепил кусочек мяса, осторожно лизнул его, затем, не выдержав, положил в рот. Чуть подержал на языке и под насторожённый взгляд соседа, решительно принялся жевать.

— Ну, как?! — инженеру не терпелось узнать результат.

— Мм… ничего, вкусно…

Семён, словно получил давно ожидаемую команду "Пли!" Дрожащие пальцы поспешно открутили колпачок фляжки, доверху наполнил стакан, поднёс ко рту:

— Ну, за упокой души рабов божьих, пусть им земля будет пухом… и… — он попытался произнести фразу более торжественно, но сбился и торопливо запрокинув голову, стал вытягивать содержимое.

Аромат и вкус были отменными, уж в этом он когда-то разбирался, не хуже "армянского", но по крепости действительно уступал, градусов тридцать — тридцать пять, не больше. Отставил пустой стакан. По въевшейся привычке почмокал губами, ощущая приятное послевкусие. Да, это был настоящий аромат, словно бабочка в рот впорхнула.

— Чего тянешь? Годится? — тут уж не выдержал Пунш, — Наливай, всю душу истомил!

Семён скорчил озабоченную рожу:

— Погоди, Борисович, я что-то не распробовал, надо добавить чуток, а то мало ли что…

Под недоумевающим взглядом ещё раз поспешно наполнил стакан и демонстративно поднёс ко рту, явно собираясь "повторить".

— Ладно, не до шуток, дегустатор, — капитан выхватил стакан.

На голодный желудок хмель скоро ударила в головы, а ещё, минут через десять, всё было закончено. Семён вытащил мятую пачку. Какое-то время оба молча курили, наслаждаясь приятным, расслабляющим чувством опьянения. Внезапно Пунш закашлялся, поперхнувшись дымом. Дождался, когда в горле чуть успокоится, озабоченно спросил:

— Сёма, …кхе, тут мне одна мыслишка в голову пришла, не знаю даже, как и сказать, — он в задумчивости потёр шею, — Получается, что эти хлопцы вроде, как нас угостили… ну, выпить и закусить… К чему бы это, а?

Инженер даже растерялся, он ожидал всё что угодно, но только не такого вопроса.

— Ну, чего молчишь? Небось, сам так думаешь? — без тени насмешки спросил капитан, — Понимаешь, со мной впервые такое. Знаю, что суеверие, но… — Пунш показал пальцем на всходивший над сумрачным горизонтом бледно-жёлтого цвета шар, — Я тебе как-то рассказывал о своём командире. Ведь предупреждал его зам, мол, полнолуние сегодня, не ходи в баньку. Не послушал, "радик" свой отправился лечить. А ночью бой и его единственного в чистом белье уложило наповал, точно в лоб. Снайперская работа, а ведь мы втроём, буквально на минуту сошлись, но "дух" выбрал именно его. Вот и посуди сам…

— Ну ты сравнил, Борисыч, где это было? На войне! — с хмельной ленцой произнёс Семён, — К тому же в бане мы с тобой мылись, как третьего дня, если запамятовал. А то, что у вас произошло, так это чистое совпадение, трагический случай называется.

Голос его внезапно помрачнел:

— Ты вот про командира рассказывал, а я про этих ребят хочу тоже кое-чего выложить. Похоронили мы их, всё честь по-чести, царствие им небесное, да… Если бы ты не начал… в общем, сейчас уже всё равно, — он пьяно махнул рукой, — Хочешь верь, хочешь нет, а только Захар тот, беленький, один православный среди них и был. Остальные, разрази меня гром, все трое евреи. Только не спрашивай с чего взял. Всю жизнь своих сразу узнавал по "аидише поним", по лицу, значит. Рыбак рыбака, сам знаешь… Только к чему я всё это? По идее, их надо бы в разных могилках похоронить, а с другой стороны, они, так сказать, побратимы. Воевали, почти все ранены, какая уж тут, к шутам, религия, только вот правильно ли я сделал, что не сказал сразу? Нет, командир, — Семён схватил его за плечо, — если считаешь нужным, я сам всё переделаю, исправлю, значит, честное слово!

— Успокойся, Сёма, — вяло отмахнулся Пунш, — мы всё правильно с тобой сделали, не мучай себя. Бог знает, скольких ребят мне приходилось хоронить в общих могилках. Господь один на всех и хватит об этом.

Капитан помолчал немного, добавил сонным голосом:

— Ночи-то ещё прохладные, как бы не заболеть, а то лечить ведь некому. Может там? — он показал на открытый люк, — доски от ящиков разложим, травы, поместимся, коли не боишься.

— А ты знаешь, — оживился Семён, — я ведь и сам об этом думал, только не о ночёвке, а как бы вообще поселиться здесь. Зачем землянку копать, когда у нас теперь целый дом на колёсах имеется? Навалим сверху землицы, фиг кто догадается. А на зиму печку сообразим, снаряды чёртовы повыбрасываем, продуктами запасёмся. Да и вообще, времена меняются, а мы стареем и хиреем со скоростью звука. Да здесь от кого хочешь отсидеться можно, хоть от милиции, хоть от бандитов…

— И назовём его "Базой белорусских партизан — "Смерть вшам!" — совсем уже почти заваливаясь на бок, пробормотал Пунш.

— Обижаешь, начальник, "Смерть антисемитам!" Тебе хорошо, ты здоровый русский мужик, к тому же драться умеешь, а я? Посмотри, мышц совсем нету, — Семён почему-то оттянул кожу на тонкой и грязной шее, — Вдобавок "обрезанный", да они же это за версту чуют, как волки. А пожить ещё хо… хочется, — его язык стал заплетаться, — О! А может к Райке приткнуться? Тебя не брошу, не бойся. Как его, это… сельхозрабочим найму, зарплату будешь получать, ну так всё одно, горбатиться вместе будем. Ну, как тебе запасной вариант?

Семён от души улыбнулся, представив себя, нищего бомжа, с плетью в руке на Райкиной "плантации" в десять, заросших бурьяном, соток.

— Идёт… завтра к хозяйке вернёмся и делайте с ней, что хотите… Дай поспать, болтун…

— Не-не, так не пойдёт, — Семён вскочил и еле удержавшись на ногах, стал вытаскивать из-под лежащего вторую половину куртки, — вставай, дурень, а то и вправду простудишься. Ухаживай потом за тобой с моей Раечкой, деньги семейные транжирь на лекарства, — он ухмыльнулся и хитро сам себе подмигнул, — Мы лучше пропьём их с тобой, таки надёжней будет.

Пунш, сплюнув от досады, поднялся. Страшно хотелось спать, давно с ним такого не случалось, словно двое суток до этого глаз не смыкал. Внезапно откуда-то издалека донёсся собачий лай, но сразу утих. Они переглянулись. Тут же опять раздались какие-то звуки, больше напоминающие то ли плачь, то ли вой и кажется, начали постепенно приближаться. Вначале было непонятно с какой стороны, затем они вдруг сообразили, что эти звуки стягиваются, окружают их со всех сторон, неумолимо приближаются. У обоих моментально слетел сон.

— Давай, ныряй быстрее, — Пунш дёрнул за рукав перепуганного Семёна, — а то и впрямь до греха недалеко.

Наглухо задраивать люк не стал, не хватало ещё задохнуться. Положил под край свёрнутую в валик приплюснутую пустую пачку из-под каких-то папирос, что оставили здесь её бывшие обитатели. Вскоре, вопреки опасениям, из-под неплотно прикрытого башенного люка, второпях замаскированного ворохом сухого кустарника, раздался плотный, глухой храп. Так обычно спят караульные, готовящиеся заступить на очередной пост. Отдыхают перед тем, как заменить собой усталых и промёрзших товарищей…


Эпилог

Так пусть эти люди спят здесь, если не смогли отыскать себе место получше среди тех, ради которых отдавали свои жизни пропавшие и по сути, никому уже не нужные "Спящие рыцари". Пусть им всем, и лежащим в братской могиле и уснувшим в чреве "тридцатьчетвёрки", родная сталь уральских заводов будет и пухом, и вечным памятником!

             Благословен Ты, Господь, Бог наш. Царь Вселенной... 


2012 год.


Рецензии