Раздача

«Каждый дарит то, на что способен»

Жители маленького нефтяного города видели разные формы продвижения товара. Угрюмые азербайджанцы, чьи лица выделялись на фоне снега, как угли, жаркая родина которых нищенствовала за тысячи километров от нефтегазоденежного Крайнего Севера, торговали сигаретами и семечками, расставленными на покосившихся деревянных ящиках из-под соленых огурцов. Торговали везде: на базарах, на оживленных тротуарах и в грязных сумрачных тамбурах магазинов. Энергичные, хорошо одетые молодые люди, держа у груди добротно изданные религиозные издания в левой руке и сумку - в правой, мыкались по квартирам, предлагая купить литературу во славу того, кто наверху. Крытые грузовые машины с кузовами, оборудованными самодельной печкой, полные мешков с подгнившей картошкой, подмороженной капустой, заветренным мясом, стояли возле подъездов, и крепкие крестьянско-бандитского вида мужики зазывали покупателей. Расклеенные на остановках полуоборванные объявления трепетали на ветру, как флажки на копьях средневековых рыцарей, и грозили сразить того, кто попадется, чтобы завладеть его деньгами. Распространители косметики и посуды, воспевая хвалу сетевому маркетингу и большим скидкам, продавали товар своим же сослуживцам. И, конечно, основной товарооборот маленького нефтяного города делали обычные магазины, киоски, базар. Но везде действовало одно генетически слившееся с человеческой натурой правило: безвыгодно - никто и ничего, включая и бесплатные избирательные листовки.
***
Исключения есть в каждом правиле, как известно. В свои тридцать с небольшим лет Алик так и не обрел типично взрослого мировоззрения, требовавшего от своего обладателя серьезных бытовых намерений и застывших взглядов на жизнь. Без этого опорой не станешь. Почему так произошло, у нас есть своя версия. Его испортила добропорядочная приключенческая литература, чтению которой он посвятил много увлекательнейших дней, вечеров и ночей на протяжении многих лет. Эта литература воспитала его и внушила желания и стремления, которых почти что нет в реальном мире, она обострила фантазию. Он любил быть на стороне справедливости, любил истину и правду, по мере возможности старался соответствовать этим понятиям и сильно переживал, когда оступался, а он оступался. Он мысленно корил себя, бичевал, забывал и вновь боролся с драконом и в своих глазах часто выглядел героем, а герой должен испытывать презрение к злату и должностям. И так было всегда. Нет, Алик от денег не отказывался, никогда не бедствовал, но деньги никогда не становились самоцелью. Его манил процесс, игра, борьба, что угодно, но не сами деньги и должности. Хотя многим казалось иначе. Когда Алик поделился своим мировоззрением с одним из хороших знакомых, Александром, тем самым, с которым он познакомился в бане Советского района, тот сказал: «Если твои слова - правда, ты больной». И Алик признавал это.
***
Продают часто, раздают редко. Под бесплатную раздачу можно попасть у родного почтового ящика, у уличных распространителей рекламы, на дегустации блюд в магазине, в заведениях социальной помощи и вечером в любом микрорайоне маленького нефтяного города, но последнее, опять таки, к делу не относится. В принципе нет большой проблемы в распространении бесплатного товара.
В выходной на входе в главный городской рынок как обычно толкался народ. Люди лезли в узкий дверной проем, через тамбур, заполненный азербайджанцами, кричавшими:
- Сигарэты! Сигарэты! Ходи ко мнэ!
- Картошка! Нэдорого!
- Яйца! Яйца!
Алик стоял чуть далее в желтой старой куртке, черной вязаной шапочке и предлагал:
- Берите газету! Хорошая! Бесплатная!
- О чем газета? – спрашивали его, узнавая.
- О жизни в городе. О том, что происходит, что мало кто знает.
Люди брали, шли дальше и шептались между собой:
- Душевнобольной. Куда психиатры смотрят?
На следующей неделе некоторые уже специально шли на базар, чтобы посмотреть на него, как на шимпанзе из зоопарка, посещавшего маленький нефтяной город регулярно по осенней трассе.
«Если вы надеетесь изменить мир, вас ждет разочарование. Чтобы заставить общество сделать хоть маленький шажок, вам надо толкать его в одном направлении в течение многих лет», - говорили теоретики журналистики. Алик забыл о предостережениях и сомнениях. Барана манят ворота - его влекли на противоборство конкретные враги: начальник налоговой полиции, мэр, защищавший полицию, редактор газеты, стремившийся угодить мэру... Правда, с каждым днем врагов становилось все больше, но Алика это нисколько не огорчало. Приближался рубеж – выборы. «Проиграю – уеду, - рассуждал Алик. – Выберут – не достанут». Что делать в депутатском кресле, Алик не задумывался. Он служил высокой цели, овладевшей им, как желудочное расстройство: тужился и выводил Семеныча и его гнилую структуру на публичный суд, считая, что депутатский мандат стал бы разумной платой…
Газет оставалось все меньше, и вскоре они закончились, но это была только часть. Остальные «Дробинки» Алик по совету Сапы распространил в утренней тьме среди рабочих, собиравшихся оживленными кучками под фонарями на автобусных остановках…
- Ты обязан раздать газету работягам, уезжающим на месторождения, - настойчиво объяснял Сапа. – И не важно: прочитают они ее или нет. Они увезут газету в цеха, вагончики и оставят ее на столах, в раздевалках надолго, на недели. К ней от нечего делать обратится и следующая смена и последующая. Ее белые листы почернеют от пропитанных нефтью рук, но каждая твоя газета обретет гораздо большее число читателей, чем при распространении по квартирам или на рынке. Каждый из твоих читателей станет и невольным почтальоном, и агитатором. Так делал нынешний мэр. Выгодный ход…
Очень ранним утром, когда промерзшие дымы котельной, похожей по расположению труб на революционный крейсер «Аврора», низко неслись над землей, Алик выскакивал из дома с прочным полиэтиленовым пакетом, полным газет. Он не горевал о прерванных видениях сна, его не смущал холодный воздух, пробиравшийся под одежду, словно ледяная вода. Он, энергично ступая, устремлялся к дому Марины, которую сам ее муж в силу дружеских чувств к Алику отпускал на помощь. Марина, соблазнительно одетая в темно-синие обтягивающие джинсы и короткую осеннюю куртку, выскакивала из подъезда и после тесных объятий и сердечных возбуждающих поцелуев устремлялась вместе с Аликом на остановки. Любовь подпитывает лучше пищи. Марина сновала меж мужиков в телогрейках, как горьковский буревестник меж пингвинов. Бесплатная газета разбиралась быстро.
- Вы лучше бы кофе с бутербродами бесплатно разносили, - рекомендовали иногда.
- В открытый рот только мухи влетают, - отвечал Алик.
- Женись, и будет бесплатно, - отвечала Марина…
***
На следующий день после выхода «Дробинки» чиновники скорбно выходили из кабинета Хамовского похоронной чередой под необыкновенно мудреные и звонкие ругательства, обретавшие множество внимательных слушателей при открытии дверей. Каждый из чиновников получал зарплаты достаточные, для того чтобы молча выслушать оскорбления и подавить чувство собственного достоинства. Выходили они пригнувшись, побелев и опустив углы губ так низко, как правительства приспускают государственные флаги при национальной трагедии.
Что ж, Хамовский сильно огорчился из-за выхода «Дробинки» и, чтобы не возросло артериальное давление, не случился спазм сердечной мышцы или еще какое болезнетворное явление, он по привычке избавлялся от одолевавших его горьких эмоций криком. Крик в одиночестве пользы не приносил. Он направлял негодование порционно в уши подчиненных, как перловую кашу в тарелки заключенных, и крутосваренных речей хватило на раздачу с раннего утра до позднего вечера. Хамовского возмутила не столько сказка о Муравейнике и статья о налоговой полиции с объяснением, почему она не вышла в муниципальной газете, сколько сообщение его служб, что в результате этой акции рейтинг Алика взлетел значительно выше рейтинга его ближайшего соперника.
«А я его к себе приближал, доверял, - раздумывал Хамовский. – Кончать его надо было, как всех из команды Бабия. Сколько собаке лапу не жми, она все равно по-человечески не заговорит. Приблизил его к себе и что? Любой галстук может стать петлей…»
***
В редакции газеты маленького нефтяного города, в светлое и внешне вполне пристойное помещение которой вкрадчиво и незримо проникали угнетающие душу, давящие сердце кладбищенские флюиды, привнесенные новым редактором, было организовано весьма серьезное политическое собрание. Квашняков пригласил всех - без права отлынивания. Народ скреб взглядами и без того затертый линолеум. Ночь чернила окно. Под светом трех плафонов лицо-маска Квашнякова эмоционально пульсировала. А как не пульсировать, если Квашняков был один из тех чиновников, которые скорбно выходили из кабинета Хамовского под его звучную брань?
- Он нас обозвал кучкой нечистот! Один раз - в газетенке! Бездарь! Она, в отличие от нашего издания, не годится даже на туалетную бумагу! Другой раз - в агитационных словоблудиях. В какой школе учился?! Во всех текстах ни одной благодарности мэру! - Квашняков нервно выплевывал слова в лица подчиненным. – Как он смог?! Никакой журналистской этики! Мерзавец. Мы должны ответить! Выльем на него наше ведро помоев. Я хочу знать все плохое о нем. Не потерплю сочувствующих! Сгною молчащих! Говорите. Прошу предоставить нечистоты.
- Хуже Алика человека не знаю, - затараторила завистливая татарка, Гузеля. – Я приехала в этот нефтяной город раньше него. Гораздо! Стояла в очереди на квартиру и до сих пор не имею, а он только приехал - получил! По блату. Какой же праведник? Обычный хапуга. Хапуга!!! И бросился критиковать. Чего недоставало?
- Действительно - поганец, - продолжила ответственный секретарь Посульская. – Работал на городскую администрацию. Деньги получал. Поливать грязью кормильцев! - Идиот…
- Хуже его стихов ничего не читала, – заговорила вполне милая поэтесса. – Не в рифму, безграмотен. Только на критике и взлетел. Смотрите, что плетет.
Поэтесса раскраснелась от гнева и прочитала наизусть:
Звезды горят на черном
И потому заметны.
Если подружишься с вороном,
Будут черты твои светлы.
Каждая мышь – союзник,
Если захочешь славы.
В стае мышей жить грустно,
Но вечное будет «Браво!»
…Это же явно на тему, что лучше быть розой среди навоза, чем навозом среди роз, - продолжила поэтесса. – Кто же прообраз света и величия, розы, так сказать? Несложно догадаться, что Алик. Кто же тогда мы?…
- Я ему помогал мебель в квартиру заносить, - огорченно признался крепкий мужик, глядя на которого, нико-гда бы и не подумал, что такого можно сломить. – Знал бы, что он будет вас, Александр Васильевич, критиковать, никогда бы не согласился, или уронил что-нибудь, чтобы в хлам....
- Давайте активнее, - рявкнул Квашняков. – Кто против Алика, без награды не останется. Кто за - нещадно отсею…
- Он, мерзавец, и с Мерзлой ругался. Он со всеми ругается. Склочник…
- Нашел теплое местечко меж женщин…
Свои обещания Квашняков выполнил: бесквартирная татарка получила квартиру, а остальные – должности и деньги. Промолчали Петровна и Аида.
***
Прихожанами в городской администрации овладевают разные чувства. Чиновник, переступая ее порог, из простого незаметного человека превращается в фигуру. У него распрямляется спина, расправляются плечи, походка становится, как у петуха, степенной и пружинистой, а взгляд приобретает жесткость, высокомерие и какие-то пронзительные свойства, замеченные у людей, пораженных золотой лихорадкой. Ничейный проситель, наоборот, тускнеет и колышется, словно обдуваемое ветрами пламя свечи, от одной двери к другой, потом надолго замирает у нужного ему кабинета и настойчиво вглядывается в лица выходящих чиновников, ища понимания и заботы, с той же настойчивостью и тем же результатом, какие возникают при общении дикого аборигена с каменным идолом. Близкие знакомые чиновников в администрации ощущают воодушевление почти поэтическое в предвкушении теплого приема, не обремененного очередями и самоунизительным осторожным приближением к начальничьему креслу. Отношения между самими чиновниками смахивают на порядок жизни в курятнике: клюй ближнего, гадь на нижнего.
Пока Квашняков обрабатывал коллектив редакции газеты маленького нефтяного города, в городской администрации за прокуренными коридорами, за мраморными ступенями, за рассохшимися дверьми из благородного дерева или добротной подделки под оное проходило другое собрание.
- Ялб буду, – говорил и постукивал грудь Лизадков, сидя напротив мэра. – Без Сапы он бы эту газетку не выпустил. Сапа – сука.
- Ялб будешь, если не кончишь контру! - пригрозил Хамовский, сузив амбразуры озлобленных щелочек-глазок.
- Алик - слепой исполнитель! Уверен! - вещал Лизадков. – Им Сапа крутит. Я просмотрел все тексты в предвыборной газетенке Алика, и фразы-то, фразы! Это не Алика фразы. Сапины! Он, если не писал, то редактировал. Работает в администрации. Вы ему деньги платите, а он - против вас! Алик многого знать не может. Не вхож. А на какие факты он ссылается!? Откуда документы? Сапина работа.
- Ох, Сапа, ох, Сапа! Тихим сапой значит… - прорычал мэр. – Заявление на увольнение приносил. Надо было подписать и - ногой под зад.
- Надо было пнуть, надо было, - угодливо согласился Лизадков. – Змею жалеть нельзя, ужалит, как сможет. Давить и только давить. Городок маленький. У меня родственник живет рядом, наблюдает. Алик к Сапе часто захаживает. Может, любовь мнет с Петровной. Поговаривают.
- Рога Сапе наставляет, говоришь? Так может, Петровна? Редактором ее не назначили - она двух своих кобелей на меня натравила, - заключил Хамовский. – Расклад такой возможен, но у Алика баб достаточно в редакции, хороших баб, лично знаю. Из-за бабы не будет, пожалуй, а вот до денег он жадный. Зачем ему бесплатно такую работу проворачивать? Представь себе, сколько сил и времени он затратил на выпуск газеты, ее распространение. Зачем ему на меня нападать? Из-за статьи? Смешно! А вот у Сапы есть причины, у Петровны, а Алику кто-то приплачивает или посулили…
- Но Сапа - Сапой, а на выборы идет Алик, - изменил тему Лизадков. – Его нельзя пропускать в Думу. Надо облить его нашей фирменной грязью.
- Из телевизионной пушки в последний час предвыборной агитации, - развернул идею Хамовский. – Выступит кто-то от редакции, с кем Алик в дружеских отношениях. Пусть публично отречется и плюнет. Морально подкосит. Пусть народ узнает, что его свои же не любят. Вторым выступлением обвиним в продажности. Народ его возненавидит. И дело в урнах…
- Вот в этом, Семен Петрович, наша российская беда: сами явления и предметы называем, а потом маемся. Урны – они ж для мусора только, - поспешил домыслить Лизадков.
- Ты что с оппозицией снюхался? – крикнул Хамовский. – Я ж сам через них прошел. В дворники хочешь?…
- Не надо так, - попросил раскрасневшийся Лизадков. - Я ж Алика имел…
- По делу говори. Мыслить философски тебе по должности не положено, - прервал Хамовский.
- Во втором выступлении надо рассказать, что Алик подрабатывал в городской администрации, с которой сейчас борется. Деньги брал, хвалил, сейчас ругает – значит, другие платят, - изложил концепцию Лизадков. – Договора с ним хранятся в бухгалтерии. Хороший удар.
- Причем суммы, полученные им, надо указать какими они были до деноминации, пока тысячи не превратились в рубли! Тогда он получал миллионы! Вот народ ужаснется! – подсказал мэр. – Защитник народа сядет в выгребную яму по самые ноздри…
***
Сложно предугадать, под какую раздачу попадешь, не зря на фронте в укрытиях сидят. А разве жизнь не война за существование? Да, есть смельчаки, которых пули некоторое время не берут, говорят, что есть заговоренные, но большинству приходится таиться, чтобы прожить хорошо и дольше. Нет, речь не о том, чтобы в мирное время бегать по тротуарам, склонив спину. Речь идет о том, что надо следить за словами и действиями, чтобы не навредить себе же, но это все сказано не для героя нашего повествования - Алика…
На кухне у Сапы шумел телевизор на тот случай, если прослушивают. В чашках по-прежнему парил чай. Наполненная сухариками с изюмом вазочка манила вкусить. Сапа немного располневший за последние месяцы, то прохаживался вдоль стола, то замирал в дверном проеме, упершись руками в косяк. Алик сидел в любимом Сапином кресле и слушал.
- …может, тебе лучше и проиграть, - завершил речь Сапа.
- Почему? – спросил Алик, и по его лицу было видно, что он сильно огорчен таким выводом.
- Это довыборы. Если ты пройдешь в Думу, то всего на год. Через год будет переизбираться весь состав Думы. Второй раз народ за тебя не проголосует.
- Почему? – повторил вопрос Алик.
- Ты – журналист. Реальной властью не обладаешь. Не генерал. Тебя выберут на эмоциях. Что ты можешь?
- Могу издавать газету, которая всем своим содержанием работала бы на людей, показывала бы, как их труд и мозги используют чиновники и нефтяная компания, сделала бы публичными все финансовые нарушения, держала бы власть в напряжении и заставляла работать честно...
- И будешь ее бесплатно распространять? Издавать за свой счет?
- Пока да, но есть идея создать народную газету. Принцип простой: городская газета, финансируемая городской администрацией, работает на городскую администрацию: хвалит ее действия, рекламирует. Газета, финансируемая нефтяной компанией, хвалит нефтяную компанию. Коммерческая газета размещает приносящие деньги информации. О нуждах простых людях никто не думает, каждый делает свои деньги и тиражи. Чтобы газета работала на людей, надо, чтобы сами люди ее финансировали. Выпущу несколько номеров «Дробинки», зарегистрирую ее, а потом помещу обращение к народу с просьбой о финансировании, открою счет в банке, куда надо будет перечислять деньги...
- Ты рассчитываешь, что люди откликнутся? Глупость! Я в народ не верю. Борются между собой несколько революционеров и несколько чиновников. Остальные с интересом наблюдают либо вообще не замечают происходящего.
- Я надеюсь, что люди откликнутся, иначе все лишено смысла. Кстати, таким образом я могу стать редактором первой независимой газеты и буду при должности, которая, как вы говорите, так необходима...
- Видишь ли, есть этап захвата власти, а есть этап ее удержания. Это разные вещи. Газета необходима для захвата власти, чтобы вдохновить избирателя. Здесь большинство избирателей – работяги. Вся их интересная жизнь проходит в курилке и за бутылкой. Сидят мужики, им надо о чем-то поговорить, поспорить, а тут один из них что-то прочитал, чего другие не знают. Вот оно. Продолжать   выпускать газету нужно, если ты на другие выборы замахиваешься, те, что через год. Если бы ты поборолся за кресло мэра…
Сапа обозначил свою цель заранее специально, чтобы Алик успел хорошенько подумать над тем, в какую конфронтацию он входит, да собственно уже вошел.
«Отступать ему некуда, - размышлял Сапа. – Выпады сделаны, удары нанесены. Для выигрыша на выборах в городскую Думу он мог не трогать Хамовского. Алик, наоборот, основной удар нанес по мэру. Хамовский теперь воспринимает Алика как личную опасность и гадает, кто стоит у Алика за спиной, что он такой смелый. Наверняка заподозрит, что нефтяная компания хочет сменить власть в городе. Начнет бороться, а там, глядишь, на пустом месте и возникнет фигура, я стану востребован, приобрету покровительство и новую должность».
В раздумье Сапа не слушал, что говорил ему Алик, но как только почувствовал возникшую тишину, заговорил:
- На выборах идет игра двух команд. Одна ищет возможности подоить бюджет. Другая – хочет продолжать доить бюджет, вкус которого уже почувствован. Между ними безликая масса народа, жаждущего с апостольских времен халявного хлеба, зрелищ и волшебных исцелений. Безликая масса неспособных объединиться рабов, считающих, что жизнь должна стать лучше только оттого, что они раз в несколько лет на полчаса оторвутся от воскресного телевизора, бутылки и прочих уважительных дел и сходят на избирательные участки.
- Мне иной раз больно, когда думаю, что город полон смелых мужчин, способных силой защитить себя и свою семью и совершенно бессильных защитить свою честь, попранную властью, - согласился Алик.
- Не говори чушь, - воспротивился Сапа. – Каждый достоин своей судьбы. Говорят, что главное в человеке – Душа. Но если посмотреть, как большинство живет и чем интересуется, то кажется: исчезни проблемы с добычей денег, пищи, одежды, то это большинство благополучно сошло бы с ума или умерло. Им ничего, кроме личного, не надо, а ты – «больно думать». Ради кого? Их надо использовать, а не сочувствовать им.
- С одной стороны, я вас понимаю, - сказал Алик. – Социалистическая революция выпустила российскую благородную кровь, часть слили в могилы, часть расплескали по миру. Сталинские репрессии еще раз вычистили нацию от совести и активности. Тех, кто остался из честных и сильных, выбила война: они же первыми шли в атаку. А сегодня ищем честности, справедливости среди оставшейся некондиции - там, где честности и справедливости быть не может. Где тот бычок-производитель, который осеменит нацию высокими чувствами? И мы с вами из этой же плеяды оставшихся...
- В этом ты прав, - согласился Сапа. – Я недавно понял ленинское высказывание: учиться, учиться и еще раз учиться. Человек есть продукт образования и воспитания. После социалистической революции духовность утеряна, убита, и этот пробел можно закрыть только дополнительным образованием. Хотя образование никогда не заменит воспитания.
- Я иной раз думаю, как жить дальше в нашей стране, – продолжил Алик. - Жить по юридическим нормам можно только в том обществе, где действуют этические и нравственные нормы, подкрепленные единением людей при необходимости защиты этих духовных устоев. В противном случае закон становится игрушкой в руках сильных мира сего, дышло которого можно повернуть в любую сторону.
- Что-то мы запозднились, - сказал Сапа, глянув на кухонные часы, вмонтированные в навесной шкафчик. – Давай-ка домой. Хватит о политике, пора сны смотреть. Мне тоже завтра рано вставать.