Прачки. Глава 23

Зима 1943 года была на редкость снежная и вьюжная. Тяжело она далась прачкам, стирать белье в сырых и холодных землянках и так не просто, но в этом году порой было просто невыносимо.  Бронхиты и простуды не обошли, наверное, никого, бедные женщины почти все надрывно кашляли. К сожалению, в двух отрядах, несколько человек умерли от воспаления легких.
Ходили слухи, что в конце февраля до наступления распутицы прачечный отряд начнет готовиться к переезду вслед за нашими войсками в сторону Вязьмы.
– Подзадержались мы на этом месте, пора вперед двигаться, – рассуждали многие.
Душа Полины исстрадалась за сына, она рвалась в те места, где потеряла его. Когда слухи подтвердились, воспрянула духом. В последнее время она стала верить в бога, часто мысленно молилась и просила о помощи и поддержке.
«Сыночек мой жив, я это чувствую. Бог не допустит того, чтобы мы совсем потеряли друг друга, он сведет нас. Не знаю как, но сведет».

В назначенный день утром, как только рассвело, женщины начали грузить на сани свои корыта, шайки, самовары, огромные баки для кипячения, мешки с золой и мылом и много всякого другого добра необходимого в прачечном деле.
– Ну, что, девоньки, в добрый путь! – громко, чтобы все услышали, закричала Товаркина, когда все были готовы отправиться.
Лошади поднатужились и  тронулись с места. Они, привычно тянули по грязному снегу, сидящее поверх своего скарба, бабье войско.  Далеко впереди них уже продвигались полевой госпиталь и  автохозяйство.
– Куда наша дивизия – туда и мы! – приободряла женщин Товаркина.  – Холодно ехать, девчонки, но хоть руки отдохнут пока.
Чем дальше продвигался санный караван, тем страшнее становились картины, предстающие перед их взором, и тем неразговорчивее становились женщины. Навстречу медленно ехали санитарные машины, везущие тяжелораненых бойцов в тыл. Изредка попадались легковые машины. Кругом следы жестоких кровопролитных боев: вздыбленная, изъезженная танками и самоходками земля, глубокие воронки; изувеченные леса, сосны с посеченными верхушками и березы с вывернутыми из земли корнями смотрели скорбно и как бы спрашивали: «Что это? За что нам это»?
Груды искореженного металла, уничтоженные и разрушенные немецкие и советские танки, и самое страшное – застывшие в неестественных позах трупы своих и немецких солдат…
– У Гитлера дела-то плохие! Вы посмотрите, как солдаты у них одеты-обуты, – изумленно воскликнула одна из женщин. – В такие-то морозы на головах пилотки у многих, да уши шарфами обмотаны.
– А вон смотрите, лежит в женском пальто с лисьим воротником.
– Так они еще в сорок первом до нового года хотели Москву взять, зачем им нужно было о теплом обмундировании заботиться. А наш генерал Мороз и наши соколики дали им прикурить!
– Господи, вон наших бойцов хоронят…
Похоронные команды со всего поля битвы, свозили трупы наших солдат в одно место для захоронения. Хмурые солдаты-похоронщики ломами долбили промерзшую землю, разжигали в этих местах костры, и разгребали подтаявшую землю. Эти братские могилы получались неглубокие, трупы складывали на дно ямы и присыпали их землей и снегом.
Когда проезжали мимо такой братской могилы, первой не выдержала Надежда Михайловна.
– Знать и ты, мой сыночек родненький, лежишь вот так в земле сырой наскоро схороненный, – громко заголосила она, оплакивая своего сына. – Некому было тебе глазоньки прикрыть и рученьки сложить, некому было поплакать над тобой.
Женщины, которые, казалось бы, зачерствели душой за время войны, не выдержали и заплакали вместе с ней. Потом долго ехали, молча, пока чей-то голос, наполненный болью и скорбью, не прервал это тягостное молчание.
– Как же теперь земля наша матушка залечит все свои раны? Как же она теперь политая кровью и начиненная железом будет хлеб родить?
Полина, чтобы не мерзнуть временами спрыгивала с саней и шла рядом. Идти по разбитой дороге и размятому снегу было тяжело, и она снова садилась на груду мешков с золой и мылом рядом с Надеждой Михайловной. До нынешнего дня, женщина никогда не упоминавшая о своих погибших близких, вдруг сама заговорила. По всей видимости, после того, как она смогла выплакаться, у нее возникла потребность рассказать кому-нибудь о своих дорогих мужчинах.
– Я очень любила своего мужа, он мне судьбой, как в награду за что-то был подарен.  Бабушка моя глядела на меня всегда с жалостью, говорила, кто же тебя замуж такую некрасивую возьмет? Мама моя до революции была известной оперной певицей, и папа тоже был известный в Москве женский врач с большой практикой. Они оба были очень красивыми людьми, а я как гадкий утенок, только с хорошей фигурой. Я часто, глядя на себя в зеркало, не могла понять, как у таких людей могла родиться столь некрасивая дочь? Отец относился ко мне очень прохладно, держал какую-то дистанцию, а мама наоборот, очень сильно любила. Мне долго было непонятно такое отношение отца ко мне, – усмехнулась Надежда Михайловна. – От кого уж меня родила мама я так и не узнала, но сегодня поняла, что не от голубых кровей, когда так по-бабьи заголосила. Как бы то ни было, я благодарна отцу за то, что вырастил меня. Он очень любил маму. Перед революцией они уехали во Францию и остались там. Я уже была почти взрослая тогда, мы с бабушкой жили вместе. От нашей квартиры нам с ней осталась большая комната, в остальные заселились разные люди, и хорошие и не очень хорошие.
Надежда Михайловна замолчала и ехала так долго, словно, провалилась в свои воспоминания. Полина поглядывала на нее временами, не смея прервать затянувшееся молчание, но всё же не вытерпела.
– А как же вы с мужем познакомились, Надежда Михайловна?
– С мужем? – встрепенулась она и улыбнулась очень светлой и приятной улыбкой, которая очень шла к ее лицу. – В поезде. Я возвращалась из Петрограда от тетушки, родной сестры моей мамы. А мой Эрнест Павлович тоже туда ездил по какой-то своей надобности. Наши места оказались рядом. Мы познакомились и разговорились, оказалось, что он врач и знаком с моим отцом и мамой. До самой Москвы мы говорили с ним, не переставая, мне казалось, что я его знаю всю свою жизнь. Потом мы договорились о встрече. Так и началась наша любовь, а вскоре и поженились. Иногда, бывало, проснусь среди ночи, прижмусь к его плечу и думаю, за что мне такое счастье? – снова улыбнулась она. – Я не понимала, за что он меня так полюбил? Мне с детства твердили, что я не красивая. Я не думала, что замуж когда-нибудь выйду, и спокойно к этому относилась.
Надежда Михайловна, рассказывая о своей жизни, как-то преобразилась, ее доброе  лицо просветлело.
– Потом родился наш первенец Петя. Через два года я родила девочку, но она долго не прожила, у нее что-то было с сердцем. У Пети был хороший музыкальный слух и красивый баритон. Я думала он пойдет по стопам бабушки… Муж погиб в самом начале войны, их санитарный поезд разбомбили… , – она как-то судорожно вдохнула морозный воздух и тихо прошептала. – А Петенька в сорок втором в феврале погиб.
Вдруг послышался гул самолетов.
– Воздух! Воздух!
Женщины начали спрыгивать с саней и разбегаться, стараясь найти места, где можно было укрыться от бомб. Полина с Надеждой Михайловной и Фирузой скатились на дно припорошенной снегом воронки. Вой летающих самолетов, рев многотонных падающих и оглушительно разрывающихся бомб, содрогающаяся со стоном земля, крики от ужаса женщин и ржание обезумевших лошадей, дым, гарь, всё смешалось в один непрекращающийся  страшный, нечеловеческий, не поддающийся описанию ад.
Полина лежала на дне воронки, вжавшись всем телом в землю, и закрыв голову руками. По спине непрерывно молотили жесткие комья снега и земли. Казалось, что это продолжается уже целую вечность, и не прекратится никогда, как все неожиданно стихло. Тишина была какой-то непривычной и пугающей после этой жестокой и оглушительной бомбежки. Женщины лежали на земле не решаясь вылезать из воронки, испытанный ими ужас во время авианалета сковал их тела, словно, огромный черный паук.
– Живы, девчонки? – услышала Полина.
Голос Надежды Михайловны доносился как будто издалека. Полина делала глотательные движения, но в горле пересохло, и на зубах скрипела земля.
– Живы, Надежда Михайловна, – с трудом произнесла она.
– Живы, тетя Надя, только в башке все гудит, – мотая головой и стряхивая с себя землю, сказала Фируза и полезла вверх из воронки.
Со всех сторон к своим саням стали стекаться люди. Потери были большие, много раненых и человек десять убитых. Две окровавленные лошади были мертвы, а третья со вспоротым животом тяжело дышала, из глаз ее текли слезы.
– Надо ее пристрелить, мучается как, – мрачно сказала какая-то женщина, но лошадь к этому моменту затихла. – Бедное животное, видать сердце не выдержало.
– Девчонки, Таня Сидорова погибла, – с каким-то отчаянием сказала Фируза и громко заплакала. – Мы с ней всегда ссорились, а ведь она была не такая плохая, как хотела казаться.
Солдаты распрягли погибших лошадей и уцелевшее после бомбежки имущество прачки перетащили на другие сани. Они пошли рядом, тяжело переставляя до сих пор еще ватные ноги. Лошади шли по разбитой дороге, тяжело и хрипло дыша. Испуганные животные, испытавшие ужас и страх, с трудом тянули свою ношу.
Наконец, в какой-то деревне они остановились и стали разгружать обозы. Селение было не очень разрушено. Кое-где торчали только печные трубы, в стенах некоторых домов зияли дыры от насквозь прошивших их снарядов, были и полностью разбомбленные от прямого попадания мин, но в основном сохранившихся жилищ была большая часть. В тяжелейших условиях прачкам пришлось здесь трудиться еще больше месяца.
Вязьму освободили 12 марта и снова женщины стали собираться в дорогу. Солнце уже хорошо пригревало, и снег повсеместно практически растаял, но ночами все еще было очень холодно. Этот переезд на новое место был еще труднее по разбитым дорогам и распутице.

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/01/14/1780